Скука и страх - скверные спутники сами по себе. А когда они идут рука об руку, ступая неслышными шагами, скрываясь за плечом - невидимые и вездесущие - то очень быстро появляется желание самому залезть в петлю. Или засунуть туда кого-нибудь.

Да в общем все, что угодно, лишь бы как-то разнообразить тоскливое бытие, наполненное страхом и неизвестностью. Или наоборот - неизвестностью и страхом.

Алексей закрыл глаза. Снова открыл, совершенно точно зная, что увидит все то же, что минуту назад, вчера и еще месяца два до того, а то и дольше. То есть большую белую комнату, более всего похожую на медицинскую палату - не элитную, но и не бюджетную, скорее нечто среднее. Квадрат со стенами длиной примерно метров шесть с небольшим. Ламп нет, вместо них светящийся потолок. Окон нет, зато в одной из стен мерцает неярким матовым светом прямоугольный экран с чуть закругленными углами. На нем нет ни кнопок, ни сенсоров, показывает только пейзажи - минутные ролики живой природы, чередуемые без всякой системы. То африканский вельд, то заснеженные вершины и ультрамариновое небо высокогорья, а в следующий момент - широченная река с грозным водопадом.

Казалось бы - ничего необычного, если бы не сам 'девайс'. Он очень широкий - метра полтора от края до края, но по вертикали узкий - от силы сантиметров пятьдесят. Не похоже ни на телевизор, ни на компьютерный монитор. И цветовая гамма очень странная. Поначалу Алексей долго не мог понять, что одновременно и удивляет, и кажется очень знакомым в бесконечной череде движущихся изображений. Затем вспомнил - примерно так выглядела картинка старого советского 'Рубина', кажется модели 714. Первого телевизора, который он, маленький Леша, увидел в далеких восьмидесятых... Точнее так она, наверное, могла бы выглядеть в старом фильме, отреставрированном с помощью современных компьютерных редакторов. Изображение было очень четким, но в то же время казалось специфически 'гладким', с 'замыленными' цветами. Смотрелось это, как уже было сказано выше, странно, если не сказать - диковато.

Поначалу Алекс целыми днями не отрывался от стеклянного 'окна в природу', хотя это было неприятно и даже больно - учитывая метаморфозы его зрения. Постников надеялся увидеть хоть какой-то маяк, наводку, намек - где он находится. Или даже 'когда'. Но безуспешно - ролики показывали только нейтральные пейзажи. Ни людей, ни техники, ни строений. Вообще ничего.

Мебели в палате почти не было, если только не считать таковой сложную трехмерную конструкцию на шарнирах и телескопических приводах. По предназначению это определено была кровать, более смахивающая на ортопедический станок. Но дизайн неприятно напоминал то механическое чудище, что рвануло автомобиль. Алексей не мог бы указать, какие именно детали или узлы кровати напоминали прыгающую мину с лазерными сканерами. Скорее это была некая аура технического мышления. Совокупность мелких деталей, указывающих на некую общую инженерную школу разных творцов разных приспособлений.

Время от времени - примерно раз в два-три дня - 'кроватеобразная' конструкция меняла конфигурацию. Не сказать, чтобы значительно, но вполне ощутимо. Менялся наклон плоскостей, панели разделялись, предлагая размещать ноги по отдельности и спать строго на спине. И так далее. Иногда лежать (а равно сидеть) становилось удобнее. Чаще - наоборот. Нельзя сказать, чтобы это сильно мешало - теперь Постников засыпал почти мгновенно и спал без сновидений. Но все равно раздражало. Принципа изменений станка пациент или, точнее, жертва, понять не смог. Оставалось лишь надеяться, что это своего рода терапия. Единственная, которую предлагало неизвестное учреждение.

Хотя нет. Еще Алексу давали таблетки. С потолка опускалась штанга, обвитая прозрачным шлангом в пластиковой кольчатой оплетке. Заканчивалось жутковатое устройство колбой, которая выдавала три таблетки - одинаково безликие, в синеватой глазури, без линий разлома. И почему-то шестиугольные. Приняв пилюли, их можно было запить прямо из шланга. Больше воды не полагалось, до следующего приема медикаментов. Поскольку в палате не было ни часов, ни какой-либо возможности отметить время, Алексей не знал, с какой периодичностью раздаются таблетки. Но для удобства решил, что пусть это будут сутки.

Еды пациенту не полагалось. Санитарно-гигиенических процедур - тоже. В камере не было даже унитаза. Алексей предполагал, что его сон искусственный, вызванный каким-нибудь газом или теми же таблетками. И когда пациент засыпает, его кормят и освобождают от, так сказать, результатов кормления. А также стригут, бреют и моют, потому что лицо на ощупь оставалось гладким, а короткая стрижка вроде бы не удлинялась.

Для проверки Постников погладил физиономию. Пару мгновений удивлялся, почему щека чувствует прикосновение, а рука - нет. Потом сообразил, что забылся и пользовался правой кистью. Той самой, которая теперь при каждом движении едва слышно поскрипывала системой тонких приводов, похожих на стальную паутину.

- Алиса в стране чудес, - прошептал Постников, рассматривая руку на свету, как будто первый раз увидев новое 'приобретение'. Сделал он это напрасно. Точнее - слишком быстро глянул на светящийся потолок. Оптика, заменившая выбитый глаз, среагировала с опозданием, перестраиваясь на более яркое освещение. В фильмах обычно показывают поле зрения человека как обычный экран. Но поскольку на самом деле это не так, то ощущения Постникова оказались куда 'интереснее' и глубже, чем просто искажение 'картинки'. В черепе кольнуло - глубоко за переносицей и лбом. Не очень больно, однако крайне неприятно. Мир вокруг померк и расплылся, затем обрел более четкие грани и снова 'замылился'. Так ищет фокусировку мощный и качественный фотоаппарат на автонаводке. При этом по краям поле зрения Алексея подернулось крошечными квадратиками, пляшущими в сложном танце, будто снежинки в лучах фар быстро несущегося автомобиля. Похоже, глазной протез не справлялся с оценкой уровня освещенности, подстраиваясь то под основной источник, то под периферию.

Постников снова зажмурился. Провел кончиками пальцев руки - левой - по правому веку, чувствуя твердость сферы, заменившей потерянный глаз. Затем снова открыл глаза, стараясь не смотреть на светящуюся панель потолка. На этот раз все получилось куда лучше. Только ощущение тяжести где-то за правым виском не покидало, но к нему пациент уже привык.

- Полная Алиса... - повторил узник, которому таким резким и комплексным образом напомнили об увечьях. А от странных, невиданных протезов мысли пациента прыгнули к воспоминаниям о самых ярких и существенных событиях его недобровольного заключения.

Беседы...

Он предпочитал называть их именно так - беседы. Хотя по форме это были скорее допросы. И даже без приставки 'скорее' - просто допросы, безукоризненно вежливые, даже не особо изматывающие. Но все равно - представляющие собой открытое дознание, от которого, как от предложения известного литературного персонажа, нельзя отказаться. Один раз Алексей попробовал. Как сказал бы один из напарников в прошлой жизни - 'пошел в отказ'. Кажется, даже адвоката потребовал...

Нет, с ним ничего не сделали. Даже не угрожали. Просто беседы прекратились. На какой срок - Постников не мог предположить даже теоретически, потому что вместе с допросами прекратилась выдача пилюль, которыми пациент измерял время. Он держался сколько мог. Потом сдался. Потом умолял хоть кого-нибудь прийти и спросить, о чем угодно, только бы снова появились чудесные таблетки и прекратилась ужасающая, неостановимая головная боль.

Алексей не разбирался в медицине, вернее разбирался в ней строго на уровне первичной помощи - при его работе это было обязательным условием. Он предполагал, что мигрень как-то связана с глазным протезом, но, разумеется, не мог ни подтвердить догадку, ни тем более справиться с недугом. Оставалось лишь строго следовать указанием безликих палачей и надеяться, что лекарства не отменят.

Выглядело это всегда одинаково - голос из ниоткуда, точнее отовсюду сразу. Наверное, из системы скрытых динамиков. Голоса бывали разные - мужские и женские. Никогда - детские или просто юные, впрочем, оно и понятно. Неизменно вежливые и доброжелательные. Речь очень правильная, но постоянно 'напрягающая'. Постников пару дней не мог понять - чем именно, затем сообразил. Слишком правильная и словно стерилизованная, ни одного жаргонизма. Так, будто фразы составлялись по академическому учебнику.

'Беседы' всегда затрагивали две темы - историю и кибернетику, главным образом - середины ХХ века. Из Постникова методично, день за днем, извлекали все познания в этих двух сферах. А поскольку познания оказались весьма скудными, то спустя условную неделю или чуть больше диалог стал похож на хождение по кругу. Одни и те же вопросы в разной формулировке. Одни и те же ответы. И снова, и снова.

Более всего Алексею запомнился сеанс, в процессе которого ему на разные голоса во всевозможном контексте повторяли примерно десяток фамилий, преимущественно русских. Фамилии ничего не говорили Постникову, в чем он честно раз за разом признавался. Но похоже ему не особо верили.

Алексей все более подозревал, что основная работа с его сознанием ведется отнюдь не посредством допросов. Если он спит настолько крепко, что совершенно не помнит разнообразных телесных процедур, то кто знает, что еще делают с ним 'ночью'? Временами он просыпался очень тяжело, словно после суровой пьянки, только без похмелья. А иногда Постников пробуждался в помраченном состоянии, будто плыл по волнам искаженного восприятия. Он никогда не принимал нейролептиков, но подумал, что выглядело бы, пожалуй, именно так. Так что пациент утверждался в мысли, что беседы - лишь часть ритуала, некий обязательный номер программы изучения. А основную часть он не видит и не помнит.

Знать бы еще, что вытащили из его черепа неведомые и невидимые экспериментаторы...

И какие будут последствия.

Разумеется, узник часто и подолгу размышлял - что ждет его дальше. Где он находится и чем все это закончится? Здравый смысл повторял, что вводной информации недостаточно для сколь-нибудь весомых выводов. Но страх и неизвестность заставляли раз за разом прокручивать в уме возможные варианты, от секретных военных лабораторий до похищения инопланетянами. В конце концов, почему бы не существовать пришельцам с иных миров? А если таковые существуют, то почему бы им не похищать людей?..

Тихий щелчок за спиной прогремел на всю палату, словно выстрел. Алексей отвык от любых посторонних звуков, кроме тех, что производил сам или кровать. Узник попытался спрыгнуть с ортопедического станка, но кровать как раз начала в очередной раз менять конфигурацию. Постников ударился коленом о никелированный поручень, вдобавок промахнулся ручным протезом мимо стойки. Пациент с трудом сохранил равновесие и завис на одной ноге у кровати, балансируя и пытаясь удержаться. Вдобавок чертов окуляр не перенес резкого движения и завис почти на целую секунду, обрабатывая и обновляя изображение. Так что Алексей еще и буквально ослеп - мозг не сумел быстро разобраться в двух версиях одного вида.

- Добрый день, - очень вежливо сказало мутное, расплывчатое пятно перед глазами Постникова.

* * *

Алексей в целом чуждался современного искусства, но запомнил броское, выразительное слово 'сюрреализм'. Именно он, то есть сюрреализм, сейчас и происходил.

В белой палате без окон, на монструозной ортопедической конструкции сидел человек в белом халате с завязками на спине. А напротив восседал пришелец - хмурый дядька лет сорока или даже больше, весь какой-то серо-коричневый. Серый - по цвету лица, на котором отчетливо выражалось недовольство судьбой и, похоже, хронический недосып. Коричневый - по цвету костюма, сшитого так себе - даже на невзыскательный вкус Алексея. К костюму прилагался черный галстук, настолько узкий, что мог бы сойти за ленту или даже толстый шнурок. Под задом у пришельца поскрипывал складной стульчик из очень тонких металлических спиц - мужик в коричневом костюме принес его с собой в виде пучка спиц и разложил буквально одним движением, Постников так и не понял - как именно. Конструкция выглядела игрушечной, но свободно удерживала килограммов семьдесят, а то и все восемьдесят нежданного визитера.

Помимо стула мужик держал тощую картонную папку - серую, с чуть расплывшимися и пустыми графами на обложке. Вместо застежки или на худой конец завязочек папка закрывалась более хитрым способом - путем обматывания вокруг пуговицеобразной шляпки шнурка, похожего на обрывок шпагатика. Постников сразу вспомнил, где уже видел что-то подобное. Точнее в каком фильме.

- Меня не запугать гестаповской липой, - автоматически пробормотал он в полголоса и замер, поняв, что сказал это вслух.

- Простите, что? - вежливо полюбопытствовал человек в плохо сидящем коричневом костюме.

- Я в матрице? - глупо спросил Алексей, пытаясь собрать разбегающиеся по углам сознания мысли. Он целыми днями напролет планировал, что скажет, когда наконец-то увидит настоящего живого человека. Как поведет разговор в зависимости от того, кто окажется перед ним. О чем попросит, что посулит. И все же, когда вожделенный миг наступил, Алекс почувствовал себя полностью выбитым из колеи и растерялся. Больно уж не вязались высокотехнологичные штуки вокруг - и казенный, скучный человек, одетый словно на развале блошиного рынка. Да еще с этой убогой древней папкой.

- Нет, вы не в Комитете по информатизации агломерата Москва-Ленинград, - очень серьезно и совсем непонятно ответил коричневый человек.

- Простите, фильм... вспомнил... - окончательно сконфузился Постников.

Коричневый еще с полминуты внимательно озирал пациента. Затем не спеша размотал шнурок на папке. Алексей с облегчением выдохнул, надеясь, что собеседник этого не заметит.

- А где я? - Алексей решил продвигаться вперед малыми шагами.

- В 'Правителе', - отозвался коричневый с исчерпывающей прямотой. Так, словно одно лишь это слово могло все пояснить и снять любые вопросы.

- А у какого правителя? - осведомился узник.

Рука бюрократа замерла над картонным листом. Человек в костюме склонил голову, будто прислушиваясь к чему-то. А Постников понял, что опять сказал что-то не то.

- Извините, пожалуйста, - Алексей решил не тянуть больше с мутными непонятками словесных игр и пошел ва-банк. - Где я нахожусь? Что это за место? Куда я попал? Вы ведь допра... беседовали со мной много раз, вы прекрасно знаете, кто я и откуда!

Алексей сорвался на крик и понял, что теряет выдержку окончательно. Он умолк, вытирая выступивший на лбу пот. Не рассчитал с усилием, и правая рука больно ударила по лицу.

- Где я, - выдохнул Постников. - Или ... когда?

- Я же сказал, в 'Правителе'.

- А что это? Или кто?

Коричневый вновь склонил голову и уставился куда-то сквозь Постникова. Пауза затягивалась. Алексею показалось, что собеседник внимательно к чему-то прислушивается, хотя у него не было никаких признаков гарнитуры, даже наушника.

Перерыв закончился так же неожиданно, как и начался. Бюрократ кивнул в третий раз и вновь уставился на пациента внимательными бесцветными глазами. Странный это был взгляд, какой-то ... фотографический. Лицо осталось то же, но мимика, мельчайшая игра эмоций, странным образом изменились. Словно серо-коричневого дядьку подменили, вернее тело оставили то же, а вот душу убрали и вложили совершенно иную.

- Простите, - собеседник шевельнул свободной от папки рукой в почти извиняющемся жесте. На лице костюмного человека отчетливо выразилось легкое чувство вины. Так, словно предстоящее задание шло вразрез с профессиональной гордостью исполнителя.

- Межведомственная несогласованность, - печально вздохнул бюрократ. - Надеюсь, вы понимаете, как это бывает ... Но проблема, кажется, устранена. Итак, попробую кратко описать суть происшедшего.

Он говорил медленно, с расстановкой. Так, словно повторял за невидимым суфлером каждое слово.

- Вам не повезло. Так бывает, к сожалению. Вы и ваши друзья стали жертвой случайности.

- Друзья... - только теперь Постников осознал, что не спрашивал о своих спутниках по злосчастной поездке. Более того, он почти не думал о них ранее, поглощенный собственными страхами и ожиданиями.

- Если не вдаваться в подробности, которые сейчас излишни и бесполезны, то можно сказать, что на вас подействовал эксперимент. Сложный и многокомпонентный эксперимент, который вышел из-под контроля. В силу ... враждебных действий недоброжелателей.

Постников покачал головой, стараясь избавиться от ощущения надвигающегося безумия. Протезы даже не завтрашнего, а послезавтрашнего дня. Телеэкран и стул, которых он никогда не видел. И тоскливый дядька с папкой едва ли не сталинских времен, в плохо сидящем костюме, похожий на чудовищную марионетку, говорящую своим голосом, но чужими словами.

- Вы единственный, кто остался в живых, - проговорила живая кукла и замерла, очевидно ожидая какой-то реакции.

- Где я?.. - глухо вымолвил Алексей.

- Наверное правильнее всего было бы сказать - в иной реальности. Это если оперировать привычной вам терминологией, - любезно разъяснил серо-коричневый, все также пристально глядя на Постникова. - Или, если быть совсем точным - в иной версии исторического потока. Это если пользоваться предельно упрощенной терминологией. В 'иной' - с вашей точки зрения, конечно. Для нас все, разумеется, наоборот.

- Да вы издеваетесь! Какой сейчас год?! - воззвал пациент.

- Тринадцатый, - сообщил бюрократ и быстро уточнил. - Две тысячи тринадцатый.

- Какая страна?

- То есть? Поясните, что вы имеете в виду.

- В какой я стране? Сейчас, прямо сейчас.

- В Союзе Советских Социалистических республик, - похоже, визитёр даже несколько удивился такому вопросу.

- Тринадцатый... Союз... - растерянно повторил Постников

- Именно так. Вы не похищены инопланетниками...

Это 'инопланетниками' резануло слух Алексея. Сказано было формально грамотно, но ...

- Не содержитесь в военной лаборатории для проведения безжалостных экспериментов...

Безжалостных. Снова вполне адекватное слово, но обычный человек так не сказал бы. Эксперименты бывают 'бесчеловечными', этому мему уже сколько лет.

- Вы просто оказались в иной реальности. Навсегда. Такая вот экзистенция, то есть превратности бытия...