Немногие умеют должным образом работать с документами. Еще меньше тех, кто любит это занятие. А людей, в которых два означенных достоинства органично сочетаются - исчезающе мало в сравнении с безбрежным океаном мировой бюрократии.

Неизбежная пыль, резкий запах канцелярского клея, чернильные пятна, необходимость напрягать ослабевающее с каждым годом зрение в неярком свете, что проникал через узкие окошки древних помещений - увы, но князьям Церкви не по статусу было арендовать просторные светлые конторы в современных небоскрёбах Нового Света или деловых кварталах европейских столиц - всё это отвращало большинство иерархов Римской католической церкви от презренной бумажной работы. И даже неумолимая поступь прогресса, принёсшая в монастыри и соборы электрический свет, проекторы, телефоны - не сподвигала кардиналов к бюрократической прилежности.

Александр Морхауз относился к абсолютному меньшинству и с большим удовольствием занимался тем, что у его коллег вызывало глубокое раздражение. Строго говоря, кардинал ценил не столько ежедневную обработку должного числа актов, отчетов, донесений etc., сколько возможности, которые открывались при правильном подходе к документообороту. А возможности эти были велики, почти безграничны. Нужно было только правильно читать и разумно использовать черные символы на бумаге.

Вероятно, именно поэтому единицам удавалось достичь той власти, которой сейчас обладал Морхауз. Власть - это знание, а знание приходит лишь к тем, кто готов терпеливо просеивать тонны пустой руды и фальшивой слюды в поисках драгоценных крупиц истинного золота.

Кардинал откинулся на спинку скрипнувшего кожей кресла. Здесь, в его святая святых, не имело смысла стремиться к какой-то демонстративной аскезе. Рабочая обстановка должна быть тем более удобной, чем тяжелее труд. Взгляд Морхауза привычно скользнул по комнате. Довольно широкие окна пропускали достаточно света, чтобы можно было без затруднений разбирать не только каллиграфически исполненную корреспонденцию Престола, но и написанные корявым почерком депеши из краёв, куда едва дотянулась цивилизация. В пасмурные же дни или - как сейчас - в вечерней тьме задергивались плотные шторы и включалось вполне современное электрическое освещение, поставленное лучшими французскими мастерами.

Морхауз потер затекшие веки и поднял очередной лист. Мятый, с оборванным краем и колонками граф - очевидно из старой бухгалтерской тетради. Такие тщательно сохраняются в глухих местах, как источник драгоценной бумаги для записей. Вопреки ожиданиям стороннего человека, именно этих посланий - написанных грубыми, непривычными к перу руками, на замусоленных листках (иногда и на оберточной бумаге) - в канцелярии оказывалось подавляющее большинство.

Прошения священников из городков Южной Америки, депеши из азиатских монастырей, сообщения африканских контракторов - каждая бумага, от мелованных с золотым тиснением гербовых писем до рваного клочка телеграфного бланка с Африканского Рога, на котором отчётливо были видны следы кружки с кофе - всё находило своё место в завязанных папках из плотного красного сафьяна.

Ведь сказано в Евангелии от Луки: 'Ибо кто из вас, желая построить башню, не сядет прежде и не вычислит издержек, имеет ли он, что нужно для совершения ее, дабы, когда положит основание и не возможет совершить, все видящие не стали смеяться над ним, говоря: этот человек начал строить и не мог окончить?'

'Ведь Церковь Христова суть учёт и контроль' - неожиданно пришла в голову Александра мысль. Собственная, более 'мирская' версия библейской мудрости понравилась кардиналу лаконичностью и полнотой. Некоторое время он рассматривал её со всех сторон, пытаясь найти некий изъян или более красивую формулировку, но так и не решился изменить хоть слово. В конце концов, он отложил её в дальний уголок памяти, намереваясь использовать при соответствующей аудитории. Искусный оратор, Морхауз ценил искусство импровизации и при необходимости охотно к нему прибегал, но все же старался никогда не оставлять свои речи на долю случая.

По толстому ковру прошуршала открывающаяся дверь - вошёл личный секретарь кардинала, один из трех людей, которые могли входить к Морхаузу куда и когда угодно, без предупреждения. Двое других ныне сопровождали Гильермо Боскэ. Секретарь - дородный мужчина со щегольской бородкой и тёмными волосами до плеч - при первой встрече неизбежно вызывал мысли о Карибском море и славных временах пиратской вольницы. Свободная рубашка, чёрная кожаная повязка на левом глазу, прищуренный взгляд, шрам поперёк лба, скрипящие ботинки и шаркающая походка ассоциировали фра Винченцо исключительно с образом испанского флибустьера. Впечатление это было абсолютно ложным - всю свою жизнь секретарь посвятил Церкви, а шрам, взгляд, да и всё остальное (кроме причёски) получил после страшного пожара в монастырском архиве более двадцати лет назад. Тогда молодой монах, рискуя жизнью, вынес из всепожирающего пламени ценнейшие документы, от которых многое зависло в жизни одного скромного епископа. Епископ никогда не забывал оказанных услуг и оценил готовность архивиста пойти на риск ради будущих преференций. Надо сказать, Морхауз ни разу не пожалел об оказанной милости. Последнее, в чём можно было бы заподозрить фра Винченцо, глядя на него - это в невероятной усидчивости и внимательности. Тем не менее, указанными добродетелями монах с колоритной внешностью флибустьера оказался наделен с похвальным избытком.

- Телеграмма, - сообщил секретарь, обнаружив патрона не занятым. - Фра Алешандри не может покинуть монастырь по причине несварения желудка. Симптомы тревожные, показана госпитализация.

Морхауз задумался. Секретарь терпеливо ждал. Оба этих человека слишком давно и хорошо знали друг друга, им не нужно было лишних слов. Кардинал сразу понял, почему новость была сообщена ему лично, а секретарю не нужно было объяснять. почему именно этот факт он выхватил из общего потока сведений.

Брат Алешандри, настоятель небольшой католической обители, что триста лет назад была основана португальцами, разменял восьмой десяток лет, что не прибавило ему здоровья. А продукты по дороге с нагорий имели отвратительную привычку быстро и незаметно портиться. Известный небольшой риск, на который братья из века в век шли во славу Христову. Но ещё брат Алешандри с давних пор оставался доверенным лицом Морхауза в тех краях - и, разумеется, должен был курировать предстоящие мероприятия. Из тех, что оказывались напрямую связаны с фигурой будущего понтифика.

Неисповедимы ли пути Господни?

Кардинал поглядел на часы. Здесь никогда не появлялись посторонние, так что настольный, солидный механизм был достоин владельца - не скрытый в столешнице скромный циферблат, а золото, слоновая кость, эбен. Подарок от абиссинского Патриарха в ознаменование грядущего великого события. И, разумеется, вполне открытый намёк на то, что древнейшая из христианских Церквей ставит себя не иначе как наравне с Римом.

Много десятилетий назад, перед самым постригом, юному Александру казалось, что из трёх обетов самый тяжёлый - обет целомудрия. Довольно скоро будущему кардиналу довелось осознать всю наивность своих сомнений. Целибат был вопросом не столько силы воли, сколько очередным способом избегать неизбежных ошибок и провалов, сопутствующих юности. Суровейшим испытанием, единственным, которое позволяло добиться чего-либо, являлось терпение. Умение отрешиться от всего суетного и сосредоточиться на проблеме.

Морхауз терпеливо задумался над возникшей неурядицей, отстранённо наблюдая за плавным ходом золотых стрелок.

В хороших книгах обычно все взаимосвязано. Персонажи совершают правильные поступки, обусловленные окружением и причинами. От малого - к большему. От фактов - к строгим и последовательным умозаключениям. В жизни же случается иначе... зачастую - радикально иначе.

Александру Морхаузу следовало бы пройтись острым умом по цепи странных совпадений, которые имели место за последний месяц, придти к определенным умозаключениям, проверить несообразности. И наконец, после сложной интеллектуальной комбинации...

Ничего этого кардинал делать не стал. Вернее все описанное уместилось в несколько мгновений напряженной умственной работы. А затем, повинуясь не логике, а наитию, Морхауз снял телефонную трубку и приказал секретарю соединить его по официальной линии с одним из злейших врагов кардинала. То есть с Бенуа-Мари-Селестеном де Кюси, герцогом-архиепископом Реймским.

На мирской взгляд, это был лишь один из высокопоставленных клириков, коих в Святой Церкви насчитывались сотни: митрополиты церковных провинций, главы архиепархий, титулярные руководители кафедр ныне не существующих древних городов. И, разумеется, не считая тех, кому столь высокий титул присваивался персонально Папой. Однако место за кафедрой собора Реймса среди посвящённых в тонкие материи Святого Престола значило больше, чем иная кардинальская сутана. Герцог-архиепископ Реймса - не просто клирик, он 'пастырь королей'.

То была традиция, уходящая во тьму веков, столь значимая, что её сохранение оказалось первым условием в договоре о примирении и разделении Королевства Франции и молодой Французской Республики, завершавшим почти два десятилетия формальной войны. Ибо в Реймсе над будущим королём свершалось таинство крещения; в Реймсе король венчался; из Реймского собора принц выходил властителем державы после коронации; и здесь же, в королевской усыпальнице после отпевания его бренная плоть находила свой последний приют. Париж был столицей мира и мозгом французской державы. Реймс - ее сердцем. Открыть представительство в Париже считалось правилом хорошего тона для любого сколь-нибудь серьезного картеля. Иметь штаб-квартиру в Реймсе - вот признак настоящей власти и подлинного делового веса.

Более того, оплот в Реймсе открывал доступ к возможностям не только Старого Света, но и американских земель.

За океаном духовенство по-прежнему уважалось в старейших традициях, не в пример республиканцам Старого Света. И церковная карьера была не менее достойна дворянина, нежели любая иная. А благородные негоцианты Луизианы отнюдь не стеснялись просить об одолжениях своего родственника или приятеля, имеющего столь широкие знакомства среди европейской католической буржуазии. Об этом никто никогда не упоминал вслух, но Морхауз примерно представлял, какие суммы числились в идущих архиепископской почтой векселях от Нуво-Орлеана до Парижа и обратно.

Таким образом, Бенуа-Мари-Селестен де Кюси, чей номер сейчас набирал на коммутаторе фра Винченцо, был фактическим финансистом и главным бухгалтером 'французской' партии де Го. 'Левой рукой', о деяниях которой не позволено знать правой.

Винченцо связался с секретариатом герцога-архиепископа в течение трех минут. Там ему любезно сообщили, что де Кюси должен покинуть свою резиденцию через двадцать минут, поскольку его ждет встреча с одним из руководителей Парижско-Нидерландского синдиката. Впрочем, дела церковные всегда идут прежде мирских, поэтому архиепископ, безусловно, найдет время для беседы с почтенным собратом. Через пять минут. Или семь. Но никак не позже десяти.

Морхауз терпеливо ждал.

Чтобы выведать у человека правду, не обязательно приковывать его к дыбе или загонять иголки под ногти. По правде говоря, методы, обычно приписываемые испанской инквизиции или протестантским охотникам на ведьм, оказывались действенными куда реже, чем принято считать. Особенно если допрашиваемый был упорен в своих убеждениях. А иной луизианец и не смог бы подняться до поста герцога-архиепископа - даже если бы де Кюси и не защищали его статус, положение и вес в раскладах курии. Минуты утекали, а кардинал, не торопясь, снова и снова выстраивал в голове предстоящую беседу, комбинируя возможные варианты, словно головоломку.

Душа каждого человека подобна арфе, играя на её струнах, возможно достичь очень и очень многого - подобное искусство Александр оттачивал десятилетиями. Он был одним из лучших в этом деле, и мало кому удавалось превзойти кардинала. Мало кому - но были, были такие. Игроку нельзя ни на мгновенье забывать, что он сам может превратиться в фигуру на доске, а объектом игры станут его собственные пороки и добродетели.

Новомодные психические аналитики, адепты 'австрийской школы' насчитывали три важнейшие струны человеческой души. Три самых опасных 'комплекса', которые определяют сущность человека. С точки зрения кардинала вовсе необязательно было городить частокол научных теорий, ведь все это уже было написано в Книге две тысячи лет назад.

Страх, коего насчитывают десятки, если не сотни разновидностей.

Любопытство, приведшее Адама и Еву к грехопадению.

Жадность, смертный грех, обрекший на адские котлы несчётное количество душ.

Три струны, на которых можно сыграть любую мелодию - и которые в нынешней ситуации были совершенно бесполезны. Реймсский архиепископ уже давно занимал своё место и, по праву, считался одной из главных опор 'французской' партии. Пугать, удивлять и соблазнять его кардиналу было нечем.

Великодушие, жалость? Эти две добродетели тоже раскрывали многие запертые двери, но времени на создание ключиков у Морхауза не было. Что ещё? Доверчивость? Высший свет быстро избавлял от надежд на лучшее, равно как и веры в то, что именно ИХ никто не обманет.

Всего четыре года назад доверенный секретарь правления 'Коэтэс Феррокарилес' за полчаса до печати отправил в редакцию 'Revue financire de la Nouvelle Orlans' официальное извещение об отставке финансового директора синдиката - двоюродного брата мексиканского императора. Столь же официальное, сколь и ошибочное. Через час после выхода тиража телеграммы достигли Старого Света, а к трём часам дня по Луизианскому часовому поясу стоимость акций мексиканской железнодорожной сети упала на шестьдесят один процент, со ста тринадцати до сорока трёх песо. Стоит ли упоминать, что арестованный за 'трагическое недопонимание' секретарь через полгода оказался в Иллинойсе с весьма крупной суммой на счету?

Таким образом, оставался лишь один порок, на коем имело смысл сыграть, вернее постараться. Тончайшая струна, которая требовала столь же тонкого, невесомого мастерства. И большой удачи.

Тщеславие, гордыня. Или, прибегая к терминологии 'австрийских' психологов, желание быть великим.

Архиепископу понадобилось не семь и не десять, а ровно тринадцать минут. Сама беседа текла ровно и бегло, словно чистый ручеек, струящийся в мелком песчаном русле, меж гладких камней.

Голос архиепископа звучал неизменно благожелательно, его речь по-прежнему была ровна и размерена. Морхауз и сам не смог бы сказать, что конкретно утвердило его в мысли о том, что собеседник спешит. Что-то чуть-чуть за гранью осознания. То, что называют интуицией. То, что определяет грань между кардиналом и Князем Церкви.

- Скажите, любезный Бенуа-Мари-Селестен...

Никаких 'Да, кстати' или 'А вот ещё'. На том единственном вопросе, ради которого и ведётся разговор, ни в коем случае нельзя акцентировать внимание. Спокойное, ровное продолжение разговора, никаких посторонних интонаций.

- ... наш будущий Папа полагает должным посетить монастырь Святой Катерины. Хотя монахи и не относятся к числу последователей Рима, но древнейший из непрерывно действующих монастырей, защищаемый личным фирманом Пророка магометан, с Его точки зрения также достоин принять Его Святейшество для демонстрации стремления к экуменическому единению всех христиан. Моя канцелярия направляла в адрес кардинала де Го протокол, на согласование с Его Преосвященством. Возможно Вы в курсе, планирует ли он вносить свои предложения по существу?

- Да, как раз я занимался этим вопросом. У Его Преосвященства есть несколько замечаний по составу представительства целестинцев, но существенных дополнений было решено не вносить.

- Прекрасно, тогда мы немедленно займёмся организацией...

- Это было бы очень кстати, - нейтрально отозвался реймский собеседник.

- И ещё один момент, чуть не забыл, - Морхауз старательно перелистал пустой блокнот, чтобы шелест листов достиг ушей архиепископа. - Относительно беринговских претензий по поводу епископства Франциска Ассизского...

Разговор занял еще около пяти минут и завершился на столь же благостной ноте. Когда трубка щелкнула разъединенной линией, Морхауз кратко приказал 'Зайди' и только после этого повесил ее.

Фра Винченцо возник в кабинете, как сказочный джинн.

- Что скажешь? - коротко осведомился кардинал.

- Они согласны на предложенный протокол, без условий и торга, - то ли спросил, то ли подтвердил секретарь. - Бенуа даже не пробовал торговаться.

- Они ничего не хотят и не требуют, - кивнул Морхауз. Слова Винченцо идеально совпали с его собственными выводами. - Протокол путешествия будущего понтифика им уже не интересен и не является предметом торга.

- А брат Алешандри так некстати заболел, план поездки сместился на один день, - очень тихо дополнил секретарь. - Наша креатура задержится в Ливане еще сутки.

- Вывод? - отрывисто вопросил Морхауз, словно сам опасался продолжить.

Фра Винченцо на мгновение задумался, формулируя, как лучше озвучить следующую мысль, уже ставшую очевидной для обоих.

- Гильермо Боскэ не покинет Бейрут.

Пауза длилась с пол-минуты. Затем кардинал отрывисто бросил:

- Байнета, срочно!

Секретарь не стал тратить время даже на кивок, а тем более на уточнения очевидного приказа. Просто испарился, растаял в воздухе, словно призрачное видение.

Кардинал откинулся на спинку кресла, скрестив пальцы. Руки слегка тряслись. Морхауз никогда не считал себя железным стоиком, готовым к любым превратностям судьбы. Просто он умел скрывать внешние проявления чувств. Здесь же скрываться было не от кого, и Александр мог на минуту побыть тем, кем являлся - насмерть испуганным человеком. А еще он мог признаться самому себе, что глупо, нелепо, невозможно ошибся. Непростительно ошибся.

Он сам бросил все на чашу весов, рискнул положением и репутацией, желая сорвать банк. Но при этом не подумал, что противная сторона сможет пойти так же далеко и еще на шаг дальше. Они тоже поставили все, только на другую карту.

Будущий понтифик Боскэ не переживет эту ночь. А с ним погибнет и кардинал Морхауз. Не в прямом смысле конечно, но эта катастрофа окажется равносильна смерти.

Что делать?!

- Телефон не отвечает, - прошелестел динамик внутренней связи, связывающей кардинала с кабинетом его секретаря. - Похоже, они добрались до связи. Пробую другие линии и номера администрации отеля.

Морхауз обхватил виски руками и энергично потер их. Итак, телефона нет. Значит, предупредить Байнета не получится. Любые иные средства связи слишком медленные. Или нет?..

Похоже, двум одинаково мыслящим людям приходят в голову одинаковые мысли. Динамик интеркома сообщил голосом Винченцо:

- В рекламных проспектах наличие пневмопочты не указано, однако в справочнике развития связи отель указан в первоочередных планах. Возможно, сеть уже смонтирована. Проверяю.

Морхауз выдохнул, резко и сильно, восстанавливая душевное равновесие. Проигрывает не тот, кто упал, а тот, кто не стал подниматься. Игра не закончена, пока не пробил финальный гонг, и даже в этом случае остается шанс подкупить судей или дисквалифицировать противника.

Пока Боскэ не умер, он в игре, словно король в столь нелюбимых Александром шахматах. Самая беспомощная и самая важная фигура.

- Все еще лучше, у них автотелеграф с пневматической доставкой по номерам, - сообщил Винченцо. - Сеть сдана в эксплуатацию на прошлой неделе, она работает, но пока не внесена в официальные реестры. Ищу индекс и код.

Морхауз достал из отрывного блока чистый лист бумаги и снял колпачок с авторучки. Тяжесть ручки и блеск стального пера успокаивали, настраивая на боевой лад. Кардинал чувствовал себя бретером, обнажившим рапиру. Только одна возможность, только один удар, однако это уже лучше, чем ничего. Перо заскользило по белой поверхности, набрасывая текст короткого сообщения. А за дверью Винченцо со скоростью пулемета перерывал многочисленные справочники и проспекты, слал молниеносные запросы в секретариат, который никогда не спал, работая посменно.

Четверть часа. Минута за минутой. Кардинал ждал, понимая, что решать вопросы быстрее секретаря он физически не в состоянии. оставалось лишь положиться на таланты верного слуги.

А может начать бить в колокола и связываться с полицией, а также пинкертонами Бейрута?.. Соблазнительно, однако, исключено. Они не успеют. А шум поднимется такой, что замести под ковер уже ничего не удастся. Обратиться к ливанским униатам-маронитам с их патриархом? Нет, риск тот же.

- Нет кода, - на этот раз даже железная выдержка фра Винченцо дала сбой, голос секретаря дрожал. - Я дозвонился до представителя компании связи. Автоматический телеграф уже введен в строй, но пневмотрубы еще не объединены в сеть.

- Как отправляются сообщения? - быстро спросил Морахуз, перечеркивая первоначальный вариант сообщения. А в уголке памяти сделал пометку - обязательно похвалить и поощрить секретаря. Тот делал в буквальном смысле невозможное.

- На диспетчерский пункт, оттуда они доставляются портье в конкретный номер. Пневматика заработает только со следующей недели.

Готовь срочную передачу, - рубанул Морхауз, вознося хвалу небесам, что у его секретариата оплаченные абонементы во всех главных картелях связи.

- Ваше преосвященство... у меня только номер, в котором проживает Боскэ. Номера сопровождения в отчете не указаны... Я не знаю, как послать сообщение персонально Байнету.

В голосе секретаря прорезались отчетливые истерические нотки. Морхауз хотел было накричать на помощника, однако опомнился. Во-первых, Винченцо и без того уже совершил несколько чудес, тут и сорваться недолго. Во-вторых, крик проблему не решал. Скорее, усугублял.

Кардинал сжал кулаки, до боли в побелевших пальцах. Тихо хрустнула сломавшая ручка из редкостного дерева зебрано.

- Шли с доставкой сразу на весь этаж. Записывай текст.

- На ... весь этаж?.. - Винченцо никогда не переспрашивал, тем более у патрона. Но сегодня и так была ночь удивительных событий. Одним больше.

- Да.

- Записываю, - кратко ответил секретарь.

И Морхауз продиктовал короткое сообщение. Он импровизировал на ходу, ясно понимая, что в любом случае еще до рассвета его послание прочтут все участники конфликта, от вездесущего Уголино до организаторов убийства. Хотя нет, еще только покушения.

Пусть Боскэ сегодня немного повезет, - подумал кардинал. - И наше послание дойдет до Байнета раньше, чем до убийц. В конце концов, творя дела богоугодные, надо оставить немного места и для Божественного вмешательства.

Электрические сигналы мчались по кабелям, складываясь в немыслимые, непостижимые для человеческого разума комбинации электронов. Во мгновение ока они преодолели расстояние, которое раньше требовало недельных путешествий специально подготовленных курьеров на лучших лошадях.

Глубоко под землей, в одном из подвальных помещений отеля, пронзительно заверещал звонок. Негритенок, дремлющий на шатком стуле, встрепенулся и вскочил, спросонья протирая глаза. Металлический молоточек между тем колотил по чашке, возвещая о поступлении новой автотелеграммы. Звонок оборвался так же резко, как и начался. Загудел, защелкал блок дешифратора, переводящий комбинацию электронных знаков в числа и буквы. Провернулся валик с зубчатыми колесиками на краях, накручивая новый чистый лист для сообщения. Негритенок, как обычно, с суеверным ужасом наблюдал за гремящей магией белых людей. На всякий случай он отступил подальше и одернул ливрею. Маленький чернокожий слуга не умел читать - лучшая гарантия от шпионажа.

Каретка 'живого звука' осталась неподвижной - сообщение включало в себя только текст, а не распечатку для воспроизведения голоса. Тонкие лапки буквоводителя забарабанили по бумаге, оставляя четкие оттиски чернильной ленты. Сообщение оказалось очень коротким, поэтому стрекот аппарата прогремел, словно короткая пулеметная очередь. негритенок непроизвольно поежился. Он происходил из мест, где пулеметы встречались значительно чаще пишущих машинок. Нынешнее положение ливрейного слуги низшего класса было пределом мечтаний не то, что его родной деревни - для всей округи.

Валик провернулся под зажимами ограничителей строки, заодно обрывая лист по черте перфорации. Получившийся рулончик скользнул в капсулу пневмопочты, ее в свою очередь подхватили маленькие клешни манипулятора и поместили на лоток передачи. Клацнула крышка, закрывающая капсулу. Дальше латунный цилиндрик должен был отправиться в один из приемников, который вел к соответствующему номеру, однако манипулятор еще не был откалиброван - точная механика требовала тщательной подгонки.

Снова провернулся валик и застрекотал буквоводитель - аппарат начал печать нового сообщения.

Мигнула красная лампочка, и негритенок сорвался к агрегату. Повторяя тщательно заученную последовательность движений, он поднял капсулу с посланием и поместил ее в отдельно выведенный раструб пневмопочты. Далее требовалось при помощи двух маленьких колесиков установить на самой капсуле трехзначный код - этаж и номер. Закрыть приемник, опустить флажок до щелчка, нажать рычаг. Гудение, жужжащий звук - и капсула отправилась в путь до этажного терминала, где ее примет и отнесет по адресу ночной портье.

Тем временем второе сообщение скрутилось в рулончик и оказалось запечатано в контейнере. Пока маленький слуга управлялся с ним, аппарат уже печатал третье.

Всего их было одиннадцать, по числу номеров на этаже, за исключением апартаментов Гильермо. Морхауз здраво рассудил, что от самого Боскэ в данном случае пользы не будет.

Отправив одиннадцатый контейнер, черный слуга в ужасе уставился на автотелеграф, но волшебная машина умолкла. Мальчик облегченно утер лоб, одернул взмокшую курточку. Ему еще никогда не приходилось обрабатывать столько сообщений подряд, мальчик безумно боялся сбиться и напутать. Для прислуги его уровня первая ошибка всегда становилась последней.

Далеко наверху ночной администратор недоуменно сложил на поднос одиннадцать латунных цилиндриков и на мгновение задумался над тем, в каком порядке их следует разносить.