Новый хозяин
В конце 1931 года в структуре золотодобывающей промышленности страны произошли кардинальные изменения.
12 ноября рабочий орган Совета Народных Комиссаров СССР — Совет Труда и Обороны (сокращенно: СТО) принял решение об организации Главного управления по цветным металлам, золоту, и платине, которое стадо подчиняться ВСНХ. Туда вошли все ранее существовавшие золотодобывающие тресты, в том числе и самый крупный из них — «Цветметзолото»
Колымские прииски, как мы видели, еще осенью 1928 года вошли в систему этого треста. И стали ежегодно наращивать добычу золота. В 1928 году они сдали в государственную кассу 11,7 килограмма благородного металла, в 1929 году — 87,9, в 1930 году — 267,4 килограмма, в 1931-м — 272,5 килограмма. Поэтому при данной реорганизации они, казалось бы, должны были автоматически быть включены в единую всесоюзную структуру Главного Управления по цветным металлам, золоту и платине.
Однако уже на следующий день, 13 ноября 1931 года, тот же СТО принял еще один документ, который судьбу колымских золотодобывающих приисков решил совершенно неожиданным способом. Совет Труда и Обороны СССР постановлением № 516 образовал, как сказано в тексте этого документа, «в районе Верхней Колымы», государственный трест по дорожному и промышленному строительству под названием «Дальстрой».
К постановлению № 516 не приложено никаких справочных материалов, которые бы лежали в основе этого странного документа.
Однако специальные исследования позволили нам сделать вывод, что основанием для принятия такого постановления были отчеты геологических экспедиций С. Обручева и Ю. Билибина, сулившие горы золота на Колыме. Именно эти отчеты были переданы первому руководителю Дальстроя и обнаружены нами с его пометками в архиве.
Был еще один дополнительный толчок, побуждавший руководство страны создать на Колыме мощную самостоятельную хозяйственную организацию для добычи обещанного геологами золота. Осенью 1931 года Далькрайисполком обратился в Правительство СССР с официальным письмом, где предлагал создать специальную хозяйственную организацию для промышленного освоения Колымы. В письме говорилось:
«…Дайте дорогу, дайте машины, и Колыма даст золота больше, чем Аляска и Бодайбо, вместе взятые».
Для постановки Далькрайисполкомом вопроса о создании самостоятельной хозяйственной организации на Колыме вместо Колымского приискового управления имелись серьезные основания. Существовавшее приисковое управление являлось одним из нескольких подразделений треста «Цветметзолото». Понятно, что возможности этого управления были невелики: вышестоящий трест не выделял на развитие производства крупных средств, по тому что сам получал их в ограниченном количестве. А для того, чтобы сделать резкий скачок в добыче золота на Колыме, необходимо было решить проблемы, непосильные для рядового приискового управления.
Это были, прежде всего, проблемы строительства небывало протяженной — более полутысячи километров — дороги из Нагаево на прииски. Такую трассу предстояло проложить по сопкам, лесам и тундре, где и пешеходных-то троп не существовало.
Это были вопросы организации по такой дороге регулярных автомобильных перевозок — для снабжения приискового района.
Необходимо было также решить проблемы ускоренного жилищного и промышленного строительства в незнакомых условиях вечно-мерзлого грунта.
Наконец, это были проблемы поиска и получения подходящей для Севера техники, завоза и размещения большого количества рабочих и специалистов, создания крупных трудовых коллективов.
Решить подобные труднейшие вопросы в короткий срок могла только самостоятельная хозяйственная организация, наделенная большими правами. И такая организация была создана названным постановлением СТО. Однако оказалось, что этот, вроде бы обычный хозяйственный трест почему-то крайне засекречен.
До недавнего времени текст постановления № 516 был снабжен грифом «Строго секретно». Долгое время никто из журналистов и писателей не видел доку мент, однако ими опубликовано большое количество статей, касающихся этого важного момента истории Северо-Востока. Часто авторы таких материалов очень смело рисовали картины того заседания Совета Труда и Обороны, на котором было принято данное постановление.
Опубликованы даже статьи, где авторы всерьез сообщают, что и с каким выражением, подписывая постановление, будто бы сказал Сталин. А также что и каким тоном отвечал ему тут же назначенный директор Дальстроя.
Двадцать лет тому назад в тесной комнатке одного из московских архивов, носившего тогда название Центральный Государственный архив Октябрьской революции была открыта папка с официальным заголовком «Оригиналы протоколов и постановлений Совета Труда и Обороны СНК СССР. 1931 год».
Руководящий совнаркомовский орган принял в тот раз не одно, а четыре постановления о Колыме, каждое — под своим номером. Здесь немаловажно отметить, что постановления принимались не одновременно, а с небольшими паузами: 13 ноября, 14 и 16 ноября.
Первый документ — № 516 от 13 ноября. Только его-то название и было известно раньше: «Об организации государственного треста по дорожному и промышленному строительству в районе Верхней Колымы «Дальстрой».
Постановление большое: 13 пунктов. Текст занимает две с лишним страницы. Но вот парадокс: ни в одной строке там не говорится о главном — Дальстрой создается для добычи золота. Не говорится и о том, что в качестве рабочих должны использоваться заключенные, содержащиеся в так называемых исправительно-трудовых лагерях.
Документ начинался словами:
«В целях производства дорожного и промышленного строительства в районе Верхней Колымы Совет Труда и Обороны постановляет:
Организовать в непосредственном ведении Совета Труда и Обороны Государственный трест, именуемый сокращенно Дальстрой» 17 .
Что главное в приведенной выше короткой преамбуле и в первом пункте этого постановления?
Судя по тексту, цели, ради которых создавался новый греет, — вовсе не добыча золота, а дорожное (прежде всего!) и промышленное строительство.
Поэтому и в название треста вынесено лишь это главное для него слово: «строй». Первая же его половина — «Даль» говорит о том, что строительство будет вестись в дальних районах, а еще точнее — на Дальнем Востоке.
Казалось бы, все предельно просто: создается обычная строительная организация для работы в отдаленном районе России. Но, прочитав первый пункт постановления, сразу спотыкаешься на необычном — чрезвычайном подчинении этого треста. Все обычные тресты находились в подчинении обычных хозяйственных ведомств — в те времена таковыми были в СССР отраслевые наркоматы. Промышленное строительство входило в структуру одного из них — Наркомата тяжелой промышленности. Однако, как мы видим из текста постановления, данный наркомат к тресту «Дальстрой» никакого отношения не имел.
Логично задать вопрос: какой же другой наркомат будет руководить Дальстроем? Почему-то такой вопрос у исследователей даже не вставал.
К сожалению, авторы предыдущих публикаций о Дальстрое, принимая за чистую монету положение о том, что трест находится «в непосредственном ведении» СТО, не дали себе груда разобраться, что же в действительности означала эта странная запись.
Попытаемся это сделать — здесь. Прежде всего, следует попять, что Совет Труда и Обороны не был органом оперативного управления народным хозяйством: этим занимались, как мы уже говорили, ВСНХ и соответствующие отраслевые наркоматы. В советских энциклопедиях и справочниках о функциях СТО можно найти всего несколько слов, фактически ничего о нем не говорящих.
Чтобы разобраться, как Совет Труда и Обороны мог руководить строительным трестом, пришлось прочитать протоколы СТО почти за десять лет. Оказалось, что под этим названием действовал суженный состав Совнаркома, куда были включены заместители председателя СНК и руководители нескольких самых важных Наркоматов, в том числе, конечно, военного и карательного. Руководство партии было представлено Сталиным. Однако Генеральный секретарь посещал заседания СТО очень редко, это видно полистан с подписями присутствовавших: его подпись можно встретить за все годы лишь несколько раз.
Руководил СТО председатель Совнаркома.
И вот, лишь прочитав протоколы заседаний Совета Труда и Обороны, стало ясно, что государственный орган с таким громким названием выполнял в те годы, в основном, распределительные функции. В условиях перманентного дефицита он непрерывно делил по ведомствам, стройкам, предприятиям и организациям материально-технические ресурсы, а порой также и продовольствие.
И вот такой, чисто распределительный орган должен был, судя по его постановлению № 516 от 13 ноября 1931 года, оперативно руководить работой нового строительного треста.
Скажем со всей ответственностью: Совет Труда и Обороны был просто не способен выполнять эту задачу: он не имел ни механизма подобных действий, ни соответствующего штатного аппарата.
Таким образом, в реальности это и не предполагалось.
Пункт о подчинении Дальстроя непосредственно СТО, мягко говоря, был лишь политическим прикрытием правды, которую посчитали недопустимым вписывать в государственные документы: эта правда была секретной.
Надо сказать откровенно: за постановлением СТО стояли такие секреты, которые показывать в то время было опасно.
Исследователям и раньше было известно, что за два дня до заседания СТО постановление на тему Колымы принял Центральный Комитет ВКП(б).
Это постановление глухо упоминается в более поздних документах треста «Дальстрой», хранящихся в Магаданском государственном архиве. Однако нигде и никогда не раскрывается его содержание. И даже название — не известно. Поэтому все исследователи, которые писали о постановлении ЦК ВКП(б), как бы подразумевали, что содержание этого документа совпадает с постановлением СТО. Ведь была дурная традиция нашей власти: вначале партийный орган что-то решал, а потом орган советской власти, выполняя указания партии, повторял партийное решение.
Несколько раз попытки разыскать названный документ предпринимали автор данной работы. Уже в конце 1980-х годов, когда архивохранилища приоткрылись для ученых, в Центральном партийном архиве КПСС, в Москве, удалось получить доступ к картотеке постановлений ЦК партии 30-х годов. Главным ориентиром была дата: 11 ноября 1931 года. Во всех опубликованных работах говорилось, что именно в этот день ЦК ВКП (б) принял документ, который так хотелось увидеть.
Автор внимательно просмотрел повестки не только этого дня, но всех других заседаний 1931 года. Оказалось, что ни 11 ноября, ни раньше, ни позже, судя по официальным протоколам и Политбюро и Секретариата, никаких подобных постановлений не принималось.
Я уже начал склоняться к мнению, что такого документа не существует вообще. Ну, может быть, состоялся в ЦК какой-нибудь рабочий разговор в одном из отделов. Может быть, даже у Сталина такой разговор был. Но именно разговор, а не официальное обсуждение заранее подготовленного вопроса, когда Политбюро принимает документ (постановление), в ту пору имевший силу закона.
И вот недавно постановление, которое долго разыскивали, нашлось. Нет, не в партийном архиве. А в уголовном деле, по которому позже работников Дальстроя объявили «врагами народа». Для следователей было важно выяснить какие-то детали деятельности этих работников, и они приказали снять копию с документа Политбюро. Такая копия, заверенная необходимыми подписями и печатями, подшита в следственном деле 1937–1941 годов, заведенном на колымских «врагов народа».
Значит, документ существует. Но он не включен в общий протокол заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 11 ноября 1931 года, а помещен в одну из так называемых «особых папок», которые хранились отдельно, в сейфах Генерального секретаря партии.
Постановление названо лаконично «О Колыме». Оформлено оно протоколом Политбюро № 75, принят о опросом 11 ноября 1931 года. Текст документа занимает пять полных страниц, подписан: «Секретарь ЦК И. Сталин».
Постановление ЦК партии регламентировало всю деятельность треста гораздо болте подробно, чем это было сделано через два дня в документе СТО на эту тему. Оно имеет несколько разделов:
О переброске людей…
Дорожное строительство…
Пристани в Нагаево…
По производственным разведкам.
И так далее.
Мы не будем здесь анализировать, весь этот большой и очень необычный документ. Такой сюжет занял бы слишком много места.
Выделим главное — что не было известно до сих пор да и еще сейчас осознается с трудом. Первая фраза постановления открывает тайну, которую так долго прятали от нас и без которой трудно понять последующий документ СТО.
Постановление начинается следующими словами: «Для форсирования разработки золотодобычи в верховьях реки Колымы образовать специальный трест с непосредственным подчинением ЦК ВКП(б)»18. Итак, трест — «специальный», и подчинялся он не Совету Труда и Обороны, а, обращаем внимание, — непосредственно ЦК ВКП(б). Такого не было в советской истории. Центральный Комитет партии давно являлся собственником административных зданий, где располагались его служебные помещения. Потом у ЦК появились собственные жилые здания, дачи, дома отдыха, поликлиники, санатории. Но чтобы ЦК имел еще и свой собственный трест для добычи золота — кажется, об этом никто не знал.
А чтобы прикрыть действительное положение треста, Совету Труда и Обороны поручили принять фальшивое постановление, что и было сделано 13 ноября. Кстати, в постановлении ЦК ВКП(б) по поводу отношений СТО и треста есть лишь одна фраза:
«Предложить Берзину в 3-дневный срок представить на утверждение СТО устав организованного треста». Берзиным это сделано добросовестно.
Директора треста назначил также, естественно, ЦК (в том же постановлении):
«Для непосредственного руководства всей работой треста назначить директором треста Берзина с пребыванием его на месте». А Совет Труда и Обороны затем лишь изобразил, что и он тоже кого-то может назначать.
И, наконец, еще один принципиально важный вопрос нам надо здесь выяснить: характер взаимоотношений треста с ОГПУ, а затем — с НКВД. О том, что такие отношения были широко развиты, говорят многие документы, которые мы будем встречать по ходу нашего исследования.
Оказывается, в постановлении Политбюро есть ответ и на этот вопрос. Вторая фраза постановления (после первой, где зафиксировано «непосредственное подчинение» треста ЦК партии) четко разъясняет:
«Наблюдение и контроль за деятельностью треста возложить на Ягоду». Следует обратить внимание: в 1931 году Ягода занимал должность заместителя председателя ОГПУ. В этом карательном органе был живой и действующий председатель — Менжинский. Но Политбюро не подчинило Колымский трест ОГПУ (потому что уже подчинило — себе), а лишь поручило «наблюдение и контроль». Причем, конкретному работнику этого карательного ведомства. То есть, никто, кроме Ягоды, из сотрудников ОГПУ, даже самого высшего ранга, в действия Берзина не имел права вмешиваться.
Так Политбюро соединило в прочную связку двух чекистов — Ягоду и Берзина. И поручило им управлять трестом, который принадлежал партии большевиков.
Только после того как было обнаружено постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О Колыме», стало ясно, почему на протяжении всей своей деятельности Берзин в приказах и выступлениях много раз ссылался на Ягоду и ОГПУ (позже — НКВД), но ни разу не сослался на СТО, которому, будто бы, подчинялся.
Назначенный директором золотодобывающего треста Берзин не имел ни соответствующего образования, ни опыта работы. Он имел диплом художника и опыт кадрового сотрудника ОГПУ. Насколько не важны были его знания строительного дела или организации добычи золота, — настолько важен был опыт практической чекистской, карательной работы.
В качестве основной рабочей силы Дальстрой должен был использовать заключенных, содержащихся в так называемых исправительно-трудовых лагерях. Лагеря же никогда не подчинялись Совету Труда и Обороны, несмотря на его громкое название. Это была епархия ОГПУ. Поэтому Политбюро записало в своем постановлении:
«1. Обязать ОГПУ создать специальный аппарат [то есть администрацию лагеря — К.Н.] для обслуживания Колымского треста и направить в Колыму дивизион войск ГПУ в 150 штыков».
Ложь, которая содержалась в первом пункте постановления СТО № 516, определила, фактически, еще одну особенность деятельности Дальстроя на много лет вперед — его исключительную секретность, закрытость от всего внешнего мира, находящегося за его границами. Какими способами эта чрезвычайная секретность достигалась, мы увидим в дальнейшем.
Но вернемся к тексту постановления Совета Труда и Обороны.
Его второй пункт гласил:
«2. На Дальстрой возлагается:
а) разработка недр с добычей и обработкой всех полезных ископаемых;
б) колонизация района разработок и организация всевозможных предприятий и работ в интересах успешного выполнения первой задачи».
Что здесь интересного? На первый взгляд ничего. Потому что и этот пункт не раскрывал, а наоборот, скрывал то полезное ископаемое, которое должны были добывать из недр рабочие Дальстроя. Судя по постановлению, добывать нужно все, что попадется на пути.
О том, что скрывается за вторым пунктом постановления, директор треста понимал очень хорошо. В отчете в ЦК партии по итогам первого года работы Дальстроя он написал правду (поэтому отчет снабжен грифом «строго секретно» и был недоступен для исследователей до 1980-х годов):
«Непосредственной задачей организованного постановлением СТО №516 от 13.XI.1931 г. треста Дальстрой является освоение рудных богатств (золото) вновь открытого золотопромышленного района в верховье Колымы». 19
Если проанализировать остальные пункты постановления № 516, видно, что часть из них регламентировала такие необходимые организационные моменты, как сумма уставного капитала, название должности (директор) руководителя треста и тому подобные.
В то же время некоторые из пунктов косвенно подтверждали особый, чрезвычайный характер деятельности Дальстроя и его необычную фактическую (а не записанную в постановлении) подчиненность. Так, например, девятый пункт постановления подчеркивал, что «снабжение треста производится вне всякой очереди». А пункт одиннадцатый категорически предписывал: «Никакие учреждения и лица без особого разрешения СТО СССР не имеют права вмешиваться в административно-хозяйственную и оперативную деятельность треста».
Согласимся: такие категоричные формулировки явно выделяют Дальстрой из ряда «просто трестов» и делают его особым — чрезвычайным. О характере этой чрезвычайности говорит и развернутая в одиннадцатом пункте характеристика деятельности треста: наряду с «хозяйственной» там предполагалась и «оперативная» работа. Значение последнего термина в наше время стало понятно даже самому неискушенному читателю: именно оперативная работа всегда составляла одно из важнейших направлений деятельности органов ВЧК — ОГПУ — НКВД — КГБ. Как мы увидели в постановлении Политбюро, именно Ягоде в ОГПУ было дано право контролировать деятельность Дальстроя.
Подписано постановление № 516 было В. Молотовым, который являлся одновременно председателем Совнаркома и СТО как рабочего совнаркомовского органа.
Обратим внимание на один существенный момент в картине, созданной некоторыми публикациями магаданских авторов о Дальстрое.
Сообщая о постановлении СТО от 13 ноября 1931 года, его всегда связывают с впечатляющей фигурой человека, который был, будто бы, одним из пунктов этого постановления назначен директором нового треста. Этот человек — Эдуард Берзин.
Но вот неожиданность: в тексте постановления от 13 ноября никаких фамилий не названо. Лишь 14 ноября 1931 года, на следующий день после принятия главного — № 516 постановления о Дальстрое, Совет Труда и Обороны рассмотрел еще два вопроса, касавшихся только что созданного треста. Первое постановление за номером 517 — о выделении новому тресту грузовых автомашин и тракторов. Оно дублировало цековский документ от 11 ноября, — ведь Политбюро своих тракторов не и мело и поэтому поручило СТО выполнить этот пункт своего постановления. И только после хозяйственных дел было принято постановление №518:
«Назначить тов. Берзина Эдуарда Петровича директором треста Дальстрой»20. Понятно, что этот документ был принят лишь для того, чтобы скрыть истинную подчиненность Берзина ЦК партии.
А еще через день, 16 ноября, СТО принял последнее, четвертое постановление из организационного пакета документов по созданию необычного хозяйственно-политического и карательно-исправительного треста. Это постановление называлось «О представительстве треста Дальстрой». Текст его был предельно лаконичен: «Разрешить тресту организовать представительство в Москве».
Социализм и лагерь
В царской России лагерей для преступников не существовало. Людей, наказанных за уголовные преступления, содержали в тюрьмах. Для политических противников существовала еще, как мы знаем, ссылка в отдаленные местности.
После окончания Первой мировой войны и Октябрьской революции Россия столкнулась с неожиданной проблемой: на ее территории скопилось более двух миллионов иностранных военнопленных, в основном немцев. Поэтому в Наркомате по военным делам была создана Центральная коллегия по делам пленных и беженцев, а для содержания военнопленных организованы концентрационные лагеря. Там пленных в минимальных бытовых условиях «концентрировали»: содержали и кормили, чтобы затем возвращать в соответствующую страну, гражданами которой они являлись.
К 1919 году основная масса этих военнопленных была отправлена по своим странам. Но шла Гражданская воина, и появлялось все больше пленных — уже не иностранцев, а своих соотечественников из частей белой армии и других противников коммунистического режима. Оказалось, что их тоже удобно содержать в концлагерях, где раньше находились пленные, взятые на фронтах мировой войны.
Однако пленные белогвардейцы, в соответствии с идеологией большевизма, были уже не военными противниками, а классовыми врагами. Поэтому в августе 1919 года содержание этих лагерей было передано из Наркомвоена ведомству более заинтересованному в судьбе «политических противников» советского государства — Народному Комиссариату Внутренних дел РСФСР. В связи с этим в Наркомвоене была ликвидирована Центральная коллегия по делам пленных и беженцев, а в НКВД в феврале 1920 года образовано Центральное управление по эвакуации населения21.
В концентрационных лагерях НКВД содержались те пленные участники белого движения и беженцы, судьба которых еще не была определена. Однако в 1918–1919 годах многие военнопленные из состава белых армий уже были осуждены к различным срокам заключения. Этих людей первое время переводили в тюрьмы. Но к 1919 году их накопилось значительное количество, содержание их в тюрьмах требовало больших расходов из нищего бюджета Советской России. В руководящей верхушке советского государства с тала прорабатываться идея перевода заключенных в такие режимные заведения, где бы изоляция этих людей от общества сочеталась с их физическим трудом в наиболее тяжелых и необходимых растущему хозяйству производствах. В этих случаях заключенные могли бы не только зарабатывать средства на свое содержание, но и приносить государству значительную прибыль.
Весной 1919 года ВЦИК принял два постановления, которые впервые в советской стране официально вводили принудительный труд в карательную систему строящегося социализма. Постановления назывались «Об организации лагерей принудительных работ» и «О лагерях принудительных работ»22.
Кто же был инициатором принятия этих документов, надолго определивших развитие пенитенциарной системы СССР?
Длительное время исследователи архипелага ГУЛАГ, отвечая на этот вопрос, пользовались различными легендами, родившимися, в основном, в самих лагерях. Наиболее распространенная версия повествовала о том, что бывший одесский миллионер Нафталин Френкель, попавший в тюрьму за финансовые аферы, якобы написал Сталину письмо, где предложил использовать заключенных в качестве рабочей силы на стройках в наиболее суровых, неосвоенных местностях.
Сталин, будто бы, принял это предложение, а Френкеля освободил из тюрьмы и сделал большим начальником в ОГПУ.
На самом деле, как установили российские ученые, инициатором постановки вопроса о применении принудительного труда в качестве меры наказания был председатель ВЧК Ф. Э. Дзержинский. В начале 1919 года он написал об этом директивную записку своему заместителю Иосифу Станиславовичу Уншлихту, поручив ему от имени ВЧК внести этот вопрос в ЦК партии.
Дзержинский внес предложение даже смертную казнь заменять ужесточенным и длительным содержанием осужденных в лагерях и колониях23, где преступники обязаны собственным трудом окупать расходы на свое содержание, В качестве мест, где можно организовать подобные лагеря, председатель ВЧК назвал Печору, Обдорск и другие местности с суровым климатом.
Одним из первых подобных лагерей стал СЛОН — Соловецкий лагерь особого назначения, организованный на севере европейский части России — на островах в Белом море. Подобные лагеря подчинялись не НКВД, а Всероссийской чрезвычайной комиссии, так как в них содержались только «классовые враги», то есть лица, осужденные за так называемые «контрреволюционные преступления». В Соловецком лагере, например, содержался взятый со студенческой скамьи Д. С. Лихачев, известный литературовед, затем — академик, в годы перестройки ставший знаменитым общественным деятелем. Когда в феврале 1922 года ВЦИК принял постановление об упразднении ВЧК и создании на ее основе Государственного Политического управления (ГПУ) при НКВД РСФСР, лагеря особого назначения перешли в подчинение этого органа. В декабре 1922 года ГПУ было переведено в прямое подчинение союзному правительству и стало именоваться ОГПУ: Объединенное Главное Политическое управление.
Однако до конца 20-х годов лагеря особого назначения ОГПУ, как и лагеря принудительных работ НКВД не получили широкого развития из-за охватившей страну безработицы. На предприятиях, развернулась жестокая конкуренция за каждое освобождавшееся рабочее место. В этих условиях практически невозможно было найти значительный объем работ или какое-либо производство для заключенных: на эти работы было слишком много претендентов среди граждан России, не находившихся в заключении.
Основная масса осужденных в 20-е годы по-прежнему содержалась в тюрьмах. Для заключенных лагерей особого назначения часто не находилось фронта работ на объектах народного хозяйства. Например, объем подрядных работ заключенных Соловецкого лагеря (они в основном занимались лесозаготовками) в 1928 году был настолько мал, что для содержания заключенных пришлось выделить из бюджета страны 1,6 миллиона рублей.
В конце 20-х годов в Советской России безработица быстро пошла на спад. Начавшаяся в стране первая пятилетка проявилась, прежде веет, в организации большого количества промышленных и строительных предприятий. Появилось большое количество рабочих мест, которые замяли бывшие безработные.
Мало того, потребности страны в кадрах строителей оказались значительно больше, чем количество свободного населения. Особенно трудно было вербовать рабочих на отдаленные новостройки европейского Севера, Сибири и Дальнего Востока: здесь были плохие жилищно-бытовые условия, трудности снабжения всем необходимым для жизни людей, суровый климат.
В апреле 1929 года заинтересованные ведомства договорились между собой о более широком использовании принудительного труда в народном хозяйстве страны. Нарком внутренних дел РСФСР Толмачев, нарком юстиции Янсон и заместитель председателя ОГПУ Ягода составили согласованные предложения о необходимости реорганизации «системы мер социальной защиты». В виде докладной записки документ был направлен в Совет Народных Комиссаров СССР. В нем отмечалось, что существующая система изоляции лиц, «совершивших социально опасные деяния, оказалась весьма дорогостоящей государству, повела к переполнению тюремного населения сверх всякой нормы и сделала приговор суда совершенно нереальным».
Для разрешения назревших проблем названные руководители кара тельных органов предлагали перейти «от системы ныне существующих мест заключения к системе концлагерей, организованных по типу лагерей ОГПУ»24. В эти лагеря рекомендовалось направлять осужденных, получивших сроки заключения от трех лет и выше, «для колонизации наших северных окраин и разработки имеющихся там природных богатств».
Для пробы предлагалось организовать вначале один концлагерь на 10 тысяч человек в районе Олонца — Ухты на европейском Севере. (Смета на строительство этого лагеря была приложена к записке в Совнарком.) Впоследствии, в случае успешной деятельности этого лагеря, предлагалось организовать еще несколько лагерей общей «емкостью» 50 тысяч человек.
Руководители карательных ведомств утверждали, что реализация их предложений позволила бы упразднить абсолютное большинство тюрем, за исключением следственных и пересыльных. А главное: с помощью принудительного труда заключенных можно было осуществить крупные программы социалистического строительства новых предприятий в отдаленных, труднодоступных районах СССР. Кроме того, государство перестало бы нести большие расходы на содержание заключенных.
13 мая 1929 года записка, адресованная Совнаркому, была рассмотрена на заседании Политбюро ЦК ВКП(б). Оно поддержало предложение о переходе на «систему массового использования за плату труда уголовных арестантов, имеющих приговоры не менее 3-х лет, в районе Ухты, Индиго и т. д. «Политбюро поручило комиссии в составе Янсона, Толмачева и Ягоды, а также прокурора РСФСР Крыленко и наркома Труда СССР Угланова «подробно рассмотреть вопрос и определить конкретные условия использования арестантского труда»25.
27 июня 1929 года Политбюро ЦК ВКП (б), на основании материалов, представленных комиссией Янсона, приняло постановление «Об использовании труда уголовно-заключенных». Этим документом концлагеря и лагеря особого назначения ОГПУ были преобразованы в исправительно-трудовые лагеря. В них направлялись осужденные, получившие срок три года и более. Политбюро обязывало ОГПУ организовать новые лагеря в отдаленных районах с целью их колонизации и разработки «природных богатств путем применения труда лишенных свободы».
Если мы сравним этот пункт постановления Политбюро с соответствующим пунктом более позднего постановления СТО № 516 об организации Дальстроя, то увидим, что текст документов в этом месте совпадает почти дословно: оба говорят, во-первых, об освоении отдаленных районов с целью их колонизации, а во-вторых, — о разработке в этих районах природных богатств. Нельзя, однако, не заметить и принципиального их различия. Постановление Политбюро (по степени секретности оно было еще более закрытым, чем документы Совета Труда и Обороны) раскрывает главное — с помощью какой рабочей силы и в какой форме должно происходить освоение отдаленных районов: с помощью заключенных в исправительно-трудовых лагерях. Таким образом, в постановлении №516 для посвященных все недоговоренности (о лагерях и заключенных) становились понятными.
Директор Дальстроя Э. Берзин был кадровым работником ОГПУ и, конечно же, хорошо представлял себе содержание директивных партийных документов, касавшихся деятельности этого карательного органа. Для него в этой работе загадок не было.
В постановлении Политбюро раскрывалось и еще одно важное понятие, совершенно повое для пенитенциарной системы социалистической страны: некоторые заключенные из лагеря могли быть переведены на положение колониста. Для такого перевода заключенный должен вначале «хорошим поведением» заслужить досрочное освобождение. Но такое освобождение вовсе не означало полной свободы: колониста выпускали из-за колючей проволоки, но обязывали оставаться в этой же местности. Его переводили в поселок, где жили такие же, как он, бывшие заключенные, но уже без конвоя и лагерного режима. Колонисту разрешалось вызвать свою семью (или завести ее, если не было раньше).
Однако он не мог уехать из поселка, где его поселили, и он должен был работать на том производстве, где ему указали. Чаще всего ОГПУ определяло колонистов работать в сельскохозяйственном производстве или на рыбных промыслах.
Постановление Политбюро 1929 года выделяло в качестве самостоятельной категории тех лиц, которые были осуждены на срок от одного до трех лет: как правило, это были мелкие уголовники или люди, осужденные по «бытовым» статьям. Такие лица не подлежали заключению в лагеря ОГПУ. После суда они передавались в НКВД союзных республик для направления в колонии26. Последние представляли собой изолированные поселки, сходные по режиму с поселениями колонистов ОГПУ. Такие колонии наркоматы внутренних дел должны были организовать при сельскохозяйственных или промышленных предприятиях — чаще всего при совхозах и лесхозах.
Через год, в 1930 году, республиканские НКВД были ликвидированы, и все колонии со своими жителями перешли также в ведение ОГПУ. Именно это карательное, ведомство сосредоточивало в своих руках все большие контингенты граждан и СССР, и других стран, которых после приговора суда или внесудебного органа стало возможным использовать в качестве дешевой рабочей силы на стройках социализма.
В 1929 году, вскоре после принятия названного постановления Политбюро, ОГПУ организовало на европейском Севере страны лагерь в районе Олонца — Ухты. Вначале здесь было десять тысяч заключенных, но затем их число увеличили до 50 тысяч.
В том же 1929-м, чуть позже Ухтлага, был организован лагерь на Северном Урале. На берегу прозрачной, как слеза, речки Вишеры началось строительство целлюлозно-бумажного и химического заводов, составивших крупный по тем временам комбинат Вишхимз. Начальником стройки Вишхимза и Вишерского лагеря был назначен Эдуард Берзин, ставший потом директором Дальстроя.
К середине 1930 года ОГПУ стало хозяином широкой сети исправительно-трудовых лагерей, где принудительным трудом было занято значительное число заключенных. Кроме Ухтлага и Вишеры уже давали продукцию Северные лагеря под Архангельском и Усть-Сысольском — 41 тысяча человек, Дальневосточные (Дальлаг) — около 15 тысяч человек, Сибирские — 24 тысячи и другие27. По отчету на конец 1930 года во всех лагерях ОГПУ содержалось 212 тысяч заключенных, а через год — 263 тысяч28.
К моменту организации Дальстроя в ОГПУ уже накопился некоторый опыт организации новых лагерей в неосвоенных отдаленных местностях, постепенно вырабатывались правила режима и охраны заключенных, нормы труда и питания этих людей. Создавалась система все более широкого использования принудительного труда части населения страны, руководство которой поставило цель с помощью такого труда построить социализм.
Особый трест прибыл
Как мы говорили, подчинение Дальстроя Совету Труда и Обороны осталось только на бумаге. В действительности с первых своих шагов особый трест подчинялся лично Сталину. Его лагеря не входили в систему ГУЛАГа, а лишь принимали заключенных, направлявшихся ОГПУ на Колыму.
В дальнейшем мы увидим, как в деятельности Дальстроя, в расширявшейся сети его лагерей проявились многие наиболее характерные черты карательной системы страны социализма — СССР. В то же время хотелось бы подчеркнуть, что Дальстрой оказался совершенно оригинальным, небывалым, неповторимым чудовищным организмом. Другого подобного не существовало нигде в СССР, а значит, и в мире. Эти его особенности не были сформированы одномоментно, они складывались постепенно.
На момент организации Дальстроя из его особенностей необходимо отметить лишь одну: неопределенность и нечеткость задач, которые были поставлены перед трестом известными постановлениями Политбюро № 75 и СТО № 516. Не была определена точно даже территория, на которой предстояло развертывать работу Дальстрою: 50, 100 или 500 тысяч квадратных километров? А может быть, миллион? В постановлении Политбюро район определялся как «в верховьях Колымы». В документе СТО было сказано: «в районе Верхней Колымы». Но никаких административных границ подобное определение не имело да и иметь не могло.
Именно на территории, охватывавшей бассейн верхнего и среднею течения реки Колымы, в 1931–1932 годах существовала довольно сложная административная ситуация. Большая часть территории, где в этот период вели добычу золота старатели Верхне-Колымской приисковой конторы, а затем Верхне-Колымского приискового управления «Цветметзолота», относилась к Якутской автономной социалистической республике. В то же время, побережье Охотского моря от порта Аяна на юго-западе до реки Гижиги на востоке с прилегающей частью суши составило территорию образованного в 1930 году Охотско-Эвенского национального округа. Сюда же относилось самое верхнее течение реки Колымы и собственно ее истоки.
После утверждения его директором Дальстроя Э. П. Берзин начал формировать команду своих ближайших помощников — руководящих работников треста. Большую часть этой группы он отобрал из тех, с кем работал на строительстве Вишерского комбината: деловые качества этих людей он знал, они его удовлетворяли. Среди них были инженеры-строители, снабженцы, работники лагерной охраны.
Надо, однако, учесть, что ситуация неопределенности, о которой мы говорили выше, ставила Берзина в сложное положение: он плохо представлял содержание и важнейшие направления деятельности Дальстроя даже в самый ближайший период и не мог предусмотреть необходимость в завозе специалистов различного профиля. Да и опыт руководства строительством химкомбината на Урале оказался слишком узким для той широчайшей работы, которая открылась перед Берзиным на Колыме. Поэтому в первоначальном кадровом ядре дальстроевцев не оказалось специалистов-горняков по золотодобыче, отсутствовали геологи, автотранспортники, работники морского флота. Такие ошибки в подборе кадров было невозможно исправить в короткие сроки в условиях дефицита квалифицированных специалистов в стране. Они негативно сказывались в Дальстрое длительное время.
В конце декабря 1931 года группа руководящих работников Дальстроя во главе с Э. Берзиным приехала поездом из Москвы во Владивосток. Здесь нужно было добиться выделения парохода для того, чтобы отправиться морем в Нагаево, — другого пути туда не было. Получить пароход — дело очень грудное, так как навигация по Охотскому морю уже заканчивалась: в северной части моря появились льды. Однако Берзин смог решить этот вопрос достаточно быстро: перед выездом из Москвы ему был вручен мандат уполномоченного ОГПУ, а это ведомство было всесильно.
Здесь следует, по-видимому, поставить вопросы: откуда Даль-строй должен был черпать рабочую силу — заключенных для своих будущих лагерей? Где и как Берзин решал эти вопросы?
Официальный документ на этот счет ОГПУ приняло несколько позже (и мы с ним познакомимся). Пока же, на первоначальном этапе, вопрос был решен на основе поручения Ягоде: «Создать специальный аппарат для обслуживания треста», которое было записано в документе Политбюро.
Первую группу заключенных для работы в Дальстрое по указанию Ягоды выделили из тех, кто содержался в лагере, находившемся во Владивостоке. Этот лагерь, или точнее «отдельный лагерный пункт», являлся составной частью Дальневосточного управления лагерями — сокращенно «Дальлаг». Данное лагерное управление, как мы отмечали выше, было не из самых крупных в стране: в 1930 году оно объединяло несколько лагпунктов с общим количеством 15 тысяч заключенных.
В среде дальневосточных исследователей обсуждался вопрос: когда и каким образом первые заключенные были доставлены в Нагаево? К сожалению, конкретные документы, которые бы давали однозначный ответ на этот вопрос, в архивах пока не выявлены. В дальневосточных газетах были опубликованы воспоминания одного из капитанов Дальневосточного пароходства. Этот человек приводил сведения, из которых вытекало, что группа заключенных в количестве двухсот человек, по указанию Э. Берзина, была отправлена из Владивостока еще до того, как сам директор треста отбыл в Нагаево.
Однако тщательный анализ всех собранных материалов, проведенный одним из магаданских краеведов, позволил сделать вывод: первые заключенные для Дальстроя в количестве около ста человек были отправлены из Владивостока на том же пароходе «Сахалин», на котором отплыл Э. Берзин с группой руководящих вольнонаемных работников треста. Этим же пароходом отправились к месту назначения и несколько стрелков будущей лагерной охраны.
Только 10 января зафрахтованный Дальстроем небольшой пароход «Сахалин», взяв на борт вольнонаемных сотрудников Дальстроя и первых заключенных его лагерной системы, а также стройматериалы, технику и продукты, был готов к отплытию из Владивостока. Обычно в это время вся северная половина Охотского моря уже скована льдами, поэтому пароходы в бухту Нагаева не ходили с декабря по апрель. Но необычно поздняя и теплая осень в ту зиму задержала ледостав, владивостокские синоптики ободрили Берзина, и он принял решение начать рискованный рейс.
Перед отплытием связались по телеграфу с Нагаево (как мы помним, там уже активно действовал отдел ОГПУ) и договорились, что последнюю треть пути «Сахалин» будет продвигаться, если потребуется, с помощью ледореза «Литке», который осенью провел в бухту Нагаева грузовые суда и остался там зимовать.
Первые десять дней «Сахалин» смог пройти самостоятельно, но затем дорогу преградили тяжелые льды. По радио связались с шедшим навстречу ледорезом. Оказалось, что тот еще осенью израсходовал почти весь запас угля и сейчас надеялся получить топливо для своих котлов у «Сахалина» после их встречи.
Дневник одного из дальстроевцев, плывших из Владивостока, сохранил для нас драматичных событий начала 1932 года.
«21 января.
От четырех до восьми утра «Литке» сделал семь миль, мы — около четырех. Утром между нами оставалось еще более сорока миль. После полученной проверки выяснилось, что расстояние между нами — 20 миль. Народ совсем переполошился. Каждую минуту бросают работу и бегут на нос. На 17 часов получено радио, что видят нас хорошо, но вышел весь уголь и сжигают всякий мусор. Капитан ледореза сообщил:
— Продержусь на ходу не больше часа. Расстояние 10–12 миль.
22 января.
В 00.05 вырисовывается довольно четко контур «Литке». Через 20 минут он останавливается в конце проталины в 300–400 метрах от нашего правого борта, израсходовав последние силы.
«Сахалин» начинает маневрировать, чтобы подойти самостоятельно. Удается одолеть не более 50 метров. Дальше все попытки разбиваются об исключительную крепость льда. Заклиниваемся. Несколько напирающих льдин с грохотом вползают на палубу.
Около трех часов «Литке» удается опять поднять немного пара. По полынье дает задний ход, с разгона обходит нас с левого борта и окончательно замирает. Расстояние между бортами несколько десятков метров… Улучив момент, набрасываем концы и на лебедках подтягиваемся друг к другу. Наш капитан спрашивает с борта:
— Есть привальный брус?
Матрос с «Литке» вместо ответа:
— Пришел, наконец, старая шлюха!
Капитан «Сахалина»:
— Где команда для погрузки угля? Почему люки не приготовлены?
«Литке»:
— Людей нет. Команда окончательно выбилась из сил.
«Сахалин»:
— Дайте трап!
«Литке»:
— Трапа нет. Сожгли…
Перебрасываем свой. Посылаем людей. И через час приготовленные 350 мешков угля уже в трюме ледореза… Пробираемся на «Литке». В кубрике и других помещениях — тела уснувших, не раздеваясь, кочегаров, матросов и командиров. Последние сутки топили шлаком, обливаемым маслом и краской, старой мебелью и перегородками. Дошли уже до обшивки отдельных помещений…» 29 .
Так шли последние дни плавания во льдах двух пароходов.
4 февраля 1932 года «Сахалин», ведомый ледорезом, вошел в бухту Нагаева. Толща льда и торосы не позволяли двигаться дальше. Пришлось выгружаться на лед.
Что же увидели дальстроевцы на берегу Нагаевской бухты?
Вот впечатления человека, который приехал работать в этот край за полгода до прибытия Берзина: летом 1931 года геолог Борис Иванович Вронский сошел с парохода в Нагаево, чтобы приступить к работе в составе Охотско-Колымской базы Главного геолого-разведочного управления страны. (Геологи этой базы стали затем основным ядром Геологической службы Дальстроя).
В своих воспоминаниях Вронский писал:
«По обеим сторонам длинной узкой бухты высились покрытые лесом и зарослями кедрового стланика каменистые склоны сопок. Вершины их утопали в густом сыром тумане.
Впереди показался маленький невзрачный поселок, состоявший из двух-трех десятков низеньких строений» 30 .
За полгода, прошедших после приезда Вронского, поселок Нагаево немного разросся, но не стал более уютным и приспособленным для жизни в этом суровом краю. Здесь расположились домики Верхне-Колымского управления «Цветметзолота», склад и магазин Акционерного Камчатского общества, пограничная застава.
С 25 декабря 1931 года в Нагаево начала выходить первая на Колыме печатная газета «Орочельско-Эвенская правда». Ее издавали административные органы Охотско-Эвенского национального округа, тоже обосновавшиеся в Нагаево.
И брезентовую палатку газетной типографии, и россыпь разномастных домиков на склоне сопки прибывшие 4 февраля 1932 года дальстроевцы увидели только на следующий день. А в первый день шла разгрузка «Сахалина», потом руководители Дальстроя размещались на ночевку.
Видимо, Берзину не приглянулся прибрежный поселок Нагаево. Вблизи воды, под открытым небом там громоздились штабеля мешков с продуктами, ящики с каким-то оборудованием. Ему сказали, что есть второй, еще только начинающий строиться поселок — в двух километрах от бухты, за перевалом, у реки Магаданки. Здесь была конная база. Рядом изыскатели дорожной экспедиции еще летом поставили три небольших барака и закапчивали баню. Один из домиков — свободен. Берзин с несколькими сотрудниками согласился остановиться там.
Среди ближайших соратников Берзина был начальник особого (секретного) сектора дирекции Дальстроя Карл Григорьевич Калнынь. 4 февраля он записал в дневнике такой текст:
«День давно угас, когда мы достигли домика на конной базе, на берегу небольшого овражка, гостеприимно приютившего на своих склонах ряд палаток и несколько жалких домишек.
Наш домик представлял собой небольшой сруб, состоящий из одной комнаты 5x3 метра, без крыши; дверь, вся в щелях, выходила прямо на улицу. Посреди комнаты стояла железная печка и небольшой столик, вдоль стен, тесно одна к другой, четыре койки. Это — вся наша обстановка.
Домик только что сбит из сырого леса, поэтому стены его и потолок покрыты седой изморозью, которая под влиянием тепла начала быстро таять, превращаясь в капли воды…
Мы сидели вокруг накалившейся «буржуйки» [10] и слушали, как за стенами нашего домика бушует пурга, обезумевший ветер неожиданно, порывами, налетает из безжалостной тайги. Все кругом грохочет, охает и глухо гудит» 31 .
Так особый трест ступил на краешек колымской земли. До золотых приисков оставалось полтысячи километров.
Первые шаги
К моменту прибытия в Нагаево руководства Дальстроя здесь, как мы видим, уже функционировало несколько производственных, транспортных, снабженческих и иных организаций.
В архиве сохранилась самодельная «Карта бухты Нагаева и реки Магадан» того времени. Официально это была территория национального Ольского района, который входил составной частью в Охотско-Эвенский национальный округ. Поэтому именно Ольский райисполком произвел в Нагаево отвод земельных участков для строительства производственных и жилых зданий всех существовавших там организаций32.
На карте хорошо видно, что прибрежную полосу, поблизости от уреза воды, райисполком разделил на семь участков с запада на восток. Каждый участок отведен для застройки одной организации. Самый восточный — Добролет: организация, которая должна была начать эксплуатацию на Севере самолетов. Затем стоял контрольный пункт ОГПУ. Рядом — контора и склад Акционерного Камчатского общества: Торговля и снабжение. Еще дальше на запад — строения Нагаевского портового пункта, который принимал и отправлял прибывающие в бухту пароходы. У каждой из этих организаций стояло на берегу по одному — два домика.
Центральное место в этом ряду занимали здания, где разместились служебные помещения окружных и районных административных организаций: последние недавно переехали из села Ола, так как их работники поняли, что центр хозяйственной жизни этого края постепенно перемещается в Нагаево.
Больше других была застроена территория, отведенная культбазе. Судя по карте, крайними к морю здесь стояли три общежития. За ними, вдоль берега, на кальке были прочерчены две параллельных длинных черты с надписью «улица». Она тянулась дальше на юго-восток через участки всех организаций.
На территории с надписью «Нагаевское агентство Цветметзолота» были вычерчены четыре склада и три административно-жилых дома.
За перевалом, у реки Магаданки, на карте очерчена территория с надписью «Конный двор Союззолота». Рядом — несколько домиков дорожной экспедиции33.
Понятно, что карта фиксировала лишь деревянные строения. На ней не были помечены еще несколько десятков палаток и землянок.
Почти все эти организации Дальстрой должен был вобрать в себя. Это право давал ему третий пункт известного постановления СТО № 516:
«3. В ведение треста передаются все находящиеся на территории района предприятия, необходимые тресту для осуществления его задач».
Несколько дней Берзин разбирался в ситуации. Он понял, что на первых порах Дальстрой не сможет обойтись без работников организаций, которым трест пришел на смену: в составе приехавшей группы не было ни одного специалиста, кто бы знал местные северные условия.
8 февраля находившийся в Нагаево заместитель управляющего Главным Колымским приисковым управлением Д. Е. Домбак подписал последний приказ по управлению. В соответствии с ним, само управление из «Цветметзолота» со всем штатом, движимым и недвижимым имуществом переходило в ведение Дальстроя.
На следующий день за подписью Берзина вышел приказ номер один по Дальстрою. В соответствии с ним, внутренняя структура организаций, на основе которых был создан трест, временно сохранялась. Берзин также назначил трех своих помощников». Помощником по руководству приисками стал Н. Ф. Улыбин (до этого руководивший приисковым управлением «Цветметзолото»). Вопросами снабжения транспорта стал ведать Д. Е. Домбак. Третьим заместителем — по плановой работе, экономике и кадрам директор назначил своего соратника по Вишерскому строительству Р. К. Балыня.
Существовал, конечно, еще один вопрос, для работавших до сих пор на Колыме совершенно новый. Этот вопрос — организация лагерей и использование труда заключенных.
До Дальстроя в этом крае не имелось никаких мест заключения. Даже тюрьмы не было. Берзину приходилось начинать это черное дело с нуля. Ему пригодился опыт Вишерской стройки: там многие заключенные специалисты ходили у него расконвоированными.
Две причины заставили Берзина отказаться от срочного строительства лагеря в Нагаево.
Во-первых, острая нехватка как специалистов среднего звена, так и рядовых рабочих кадров, обслуживающего персонала почти во всех звеньях создаваемой им структуры Дальстроя. Отвлечь привезенных заключенных на строительство лагерной зоны — ограждения, бараков, вышек, вахты и т. п. — означало невозможность сразу включить этих людей в работу учреждения, где пустовали многие рабочие места.
Второй серьезной причиной задержки со строительством первого лагеря Дальстроя было отсутствие документов, регламентирующих организационную сторону Колымских лагерей. Без сомнения, эти вопросы обсуждались Берзиным в Москве с Ягодой. Однако какие-то причины задерживали издание ОГПУ соответствующего документа: к моменту появления Берзина в Нагаево такой документ еще не был подписан.
Все это позволило директору Дальстроя распорядиться заключенными, которых привез пароход «Сахалин», но своему усмотрению.
Берзин посчитал возможным выделить из приехавшей группы заключенных (а по учету всего было 107 человек) 26 специалистов с соответствующим образованием или опытом работы для усиления кадрового потенциала главной отрасли Дальстроя — добычи золота. Десять человек таких заключенных были: персонально поименованы в двух приказах директора треста (приказы № 15 от 18 февраля и № 24 от 3 марта 1932 г.) и назначены на инженерно-технические должности в горнодобывающей промышленности Дальстроя. При этом восемь человек направлялись из Нагаево на прииски, а двое должны были трудиться в создаваемом аппарате Дирекции треста.
Наиболее значительную должность получил П. С. Рюмин: он был назначен заместителем главного инженера прииска Среднекан; остальные — рядовыми инженерами и горными смотрителями (это — штатная должность среднего технического персонала). Один стал чертежником.
Из «Личных карточек» этих людей, хранящихся в Магаданском архиве, видно, что все они до прибытия в Нагаево содержались в лагере во Владивостоке. Но, как сказано в приказах Берзина, в Дальстрой «направлены из УИТЛ»34. Последняя аббревиатура расшифровывается как Управление исправительно-трудовых лагерей — подразделение ОГПУ в Москве, которое в те годы руководило всеми лагерями на территории страны. Таким образом, из текста приказа Берзина можно понять, что вышеперечисленные десять человек были выбраны директором треста по учетным документам УИТЛ еще в Москве. Там же на этих заключенных были подписаны направления в Дальстрой. И во Владивостоке, перед отплытием в Нагаево, Берзин получил из Дальлага не случайных заключенных, а выбранных заранее специалистов, действительно необходимых Дальстрою. Что это были за люди?
Альберт Людвигович Мацюсович, приказом № 24 направленный на Среднеканский прииск инженером производственного сектора35, был дипломированным горным инженером. Он имел опыт работы в Ленском золотопромышленном районе и в тресте «Уралплатина». В 1929 году коллегия ОГПУ репрессировала его по 58-й статье, якобы как вредителя. Путь заключенного он начинал на Кеми, входившей в Управление Соловецких лагерей особого назначения. Затем — Владивосток, и вот, наконец, Колыма.
Без специального образования, но с большим опытом практической работы на золотодобывающих приисках Амурской области и в Якутии были С. С. Лапин и И. Ф. Авксентьев, направленные тем же приказом Берзина в марте 1932 года на прииски Колымы. Оба имели в соответствии с постановлениям коллегии ОГПУ 1930 года по пять лет лагерного срока.
Практически все десять человек были репрессированы по «политической» 58-й статье. Таким образом, следует подчеркнуть, что политические заключенные появились в Дальстрое с самых первых его шагов по колымской земле. Именно для изоляции и «перевоспитания» трудом таких людей, в первую очередь, был создай этот особый трест. Его директор прекрасно это понимал и усердно выполют поставленную задачу.
Здесь необходимо выделить один момент в судьбе политических заключенных колымских лагерей: многие из них, а в первые годы — большинство были репрессированы не судом, а внесудебными органами.
Во всем мире уже давно, в целях максимального соблюдения законности, разделены органы дознания и органы судопроизводства. Первые — это все виды милиции, полиции, государственной безопасности, прокуратуры. Они могут задержать или арестовать подозреваемого в преступлении, вести следствие, предъявлять задержанному обвинение. Но признать человека виновным в нарушении закона, то есть преступником, и определить за это какое-то конкретное наказание может только суд. Он отделен от органов дознания и независим от них. Так должно быть.
Подобный порядок существовал в дореволюционной России. И после Октябрьской революции уже первая Конституция РСФСР 1918 года провозгласила, что в советской стране также действуют правила разделения органов дознания и суда. Однако одновременно были изданы правительственные постановления, грубо попирающие этот принцип. Декрет Совнаркома РСФСР 21 февраля 1918 года наделил правом внесудебного рассмотрения дел Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию — ВЧК. Причем, как явствует из текста декрета, в один ряд были поставлены преступления как уголовные и должностные, так и политические.
В декрете говорилось: «Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления».
Через полгода, 5 сентября 1918 года, Совнарком декретом «О красном терроре» расширил права ВЧК: теперь она могла выносить постановления о мере наказания «классовым врагам», заключая их в места лишения свободы36. Как видим, это постановление разрешало ВЧК репрессировать людей не за какие-либо противоправные деяния, поступки, а лишь за принадлежность к «враждебному» классу. Понятно, что это положение открывало возможность беспредельного произвола в отношении широчайших масс жителей советской страны.
В феврале 1922 года ВЧК была упразднена, а ее карательные функции ВЦИК возложил на новый орган — Государственное политическое управление (ГПУ) Народного комиссариата внутренних дел РСФСР (НКВД). 16 октября 1922 года ВЦИК специальным постановлением предоставил и этому карательному органу — ГПУ право внесудебной расправы: деятелей «антисоветских политических партий» разрешалось заключать в лагеря принудительных работ или высылать. Такие решения принимала коллегия ГПУ, а с 1924 года (после того как ГПУ стало называться ОГПУ) — еще и более узкий состав штатных работников этой организации, так называемое Особое совещание ОГПУ (сокращенно: ОСО).
Практика внесудебных репрессий лишала обвиняемого возможности защиты в суде и снимало с ОГПУ всякую ответственность за ошибки в ходе следствия.
Как мы видели, политические заключенные, которых Берзин привез в Нагаево в феврале 1932 года, были репрессированы в большинстве именно таким способом — без суда: постановлением коллегии или ОСО ОГПУ.
Однако, как мы тоже отметили, таких заключенных Берзин по прибытии в Нагаево назначил на инженерные должности, то есть явно улучшил их производственные условия. Фактически он дал им возможность не погибнуть от тяжелого физического труда на открытом воздухе. На наш взгляд, здесь проявились определенные противоречия в интересах двух категорий работников ОГПУ. Первые — служащие цен трального аппарата и его подразделений на местах, занимавшиеся поиском «классовых врагов» и принятием решений об их наказании. Эти работники ОГПУ были заинтересованы в создании картины массового «вражеского» населения страны. В этом случае работа ОГПУ оказывалась крайне необходимой для функционирования общества и «построения социализма».
Вторая группа чекистов — те, кому поручалась хозяйственная деятельность, а в качестве рабочей силы им выделялись заключенные «враги», уже выявленные первой группой работников ОГПУ. Берзин как директор треста был заинтересован, в первую очередь, в выполнении хозяйственных задач, поставленных перед Дальстроем. Но вольнонаемных специалистов в достаточном количестве ему не дали, и он, хорошо понимая, что большинство политических заключенных репрессировано без серьезных оснований и не является никакими «врагами», посчитал возможным в интересах дела использовать их по специальности.
Такой опыт у Берзина, правда, в небольшом объеме, уже был: по специальности он начал использовать заключенных — инженеров и служащих еще на строительстве Вишерского химкомбината. Кое-кто из них к 1932 году был уже освобожден, и Берзин взял с собой этих проверенных в деле людей — в Нагаево.
Чтобы не сложилось искаженного представления о заключенных в Дальстрое, сразу следует сказать еще и вот о чем. В составе группы заключенных более половины являлись вовсе не «политическими», а уголовниками и осужденными по бытовым статьям. Подобным было соотношение тех и других и на последующих этапах.
Таковы были установленные правила и практика функционирования исправительно-трудовых лагерей: политические содержались вместе с уголовными, в общих зонах, в одних и тех же бараках или палатках. Для такого решения у карательных органов были веские основания: с помощью уголовного элемента можно было гораздо проще и легче, без особых усилий со стороны охраны лагеря, держать политических в постоянном страхе перед издевательствами и насилием со стороны уголовников. А следовательно, легче управлять ими.
Правда, эти проблемы еще не стояли перед Берзиным в феврале 1932 года, когда он привез в Нагаево чуть больше ста заключенных и решил на первых порах обойтись без лагеря. В организационный период в Дальстрое остро не хватало не только вольнонаемных специалистов, но и обслуживающего персонала.
Поэтому уже в марте приказом по тресту несколько заключенных — уголовников и осужденных по бытовым статьям директор треста включил в штат Нагаевской больницы и назначил на должности дворника, водовоза, сторожа37. Такое использование заключенных он практиковал и позже.
Одной из причин, по которым Берзин мог обойтись без лагеря в первые педели после прибытия в Нагаево, была недорешенность организационных вопросов этой особой сферы Дальстроя.
Ведь постановление СТО № 516 вообще обходило эти вопросы, постановление Политбюро № 75 лишь в общих словах поручило Ягоде создать «специальный аппарат», — то есть лагеря, для обслуживания Дальстроя. К февралю такой лагерь еще не был создан. Лишь 1 апреля 1932 года заместитель председателя ОГПУ Г. Г. Ягода подписал приказ:
«Организовать Северо-Восточный лагерь ОГПУ с расположением его Управления в Среднекане.
В административном и хозяйственно-финансовом отношении подчинить Севвостлаг директору Дальстроя тов. Берзину Э. П.
Контроль и административное руководство Севвостлагом возложить на ПП ОГПУ по ДВК.
В 1932 году, в сроки и в количествах, определяемых Дальстроем и сообщаемых ГУЛАГу заранее (не менее чем за месяц), выделить для вновь формируемого Севвостлага 16 000 вполне здоровых заключенных с соответствующим количеством административно-хозяйственного лагерного персонала и охраны из заключенных. Укомплектование производить за счет контингента Дальлага ОГПУ.
Необходимых Севвостлагу заключенных специалистов выделить тоже из Дальлага.
Направляемые в Севвостлаг ОГПУ заключенные должны быть соответствующим образом одеты, снабжены на весь путь следования предметами довольствия и хозяйственного обихода, а также с ними должны быть направлены их личные дела и все другие необходимые документы.
Все расходы, как по перевозке аппарата и заключенных в Севвостлаг, так и по дальнейшему их содержанию и обслуживанию на месте, а также по обратной перевозке освобождаемых заключенных, относятся на средства Дальстроя.
Текущее снабжение Севвостлага ОГПУ всеми видами довольствия осуществляется Дальстроем и за его счет.
Оплата рабочей силы из заключенных производится Дальстроем по ставкам, существующим для вольных рабочих этого района, за вычетом стоимости их содержания» 38 .
Этот приказ, ставший доступным исследователям лишь недавно, очень многое проясняет в теме, которую мы пытаемся приоткрыть.
Главное, что становится здесь ясным, — равноправные отношения Дальстроя и ГУЛАГа в системе ОГПУ. Стереотип, который сложился в сознании миллионов людей, прочитавших «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына, определен блестящим заголовком, который писатель дал своей суровой книге. Образ тысяч и тысяч больших и малых островов — отдельных лагерей, объединенных в единую чудовищную систему ГУЛАГ — Главного управления лагерей запечатлелся в сознании каждого читателя благодаря этой гениальной простоте.
Однако Дальстрой со своим Севвостлагом — именно об этом говорит приказ Ягоды — отделен от системы ГУЛАГа: Северо-Восточный лагерь подчинен директору Дальстроя, а не ГУЛАГу. Это уже другой, собственно дальстроевский лагерный архипелаг, в чем-то похожий на первый, но, как увидим, и отличающийся от него.