Соперник ГУЛАГа

Лагерная тема в повседневной практике советского социализма оказалась сложнее простого и ясного образа, созданного непревзойденным русским писателем. ГУЛАГ был частью ОГПУ, одним из его управлений. Такой же частью ОГПУ стало, в соответствии с приказом Ягоды, Управление Северо-Восточных лагерей. Последнее подчинялось директору Дальстроя. Ведь Берзин продолжал оставаться штатным работником ОГПУ, только теперь его должность в этом ведомстве называлась «уполномоченный ОГПУ». Таким образом, директор Дальстроя по вопросам лагерной жизни подчинялся указаниям и приказам руководства ОГПУ (но не подчинялся руководству ГУЛАГа).

Еще один момент, подчеркивающий равноправие Севвостлага и ГУЛАГа, — четвертый пункт приказа Ягоды от 1 апреля 1932 года. Этот пункт дает Дальстрою право диктовать ГУЛАГу сроки и количество заключенных, которых тот обязан выделить для формирования Севвостлага.

Если рассматривать практику выполнения этого приказа, то мы увидим некоторые отклонения от намеченного. Изменилась дислокация управленческой структуры Севвостлага. Берзин своей властью решил, что управление всеми будущими лагерями Дальстроя ему удобней осуществлять из Нагаева, — ведь имению здесь на первых порах обосновался управленческий аппарат треста, который получил официальное наименование «Дирекция Дальстроя».

В июне началась навигация 1932 года. За месяц пароходы привезли 2804 заключенных, этого было уже достаточно, чтобы начать строительство первого лагеря. Как свидетельствуют воспоминания нескольких бывших заключенных, он возводился на полпути между Нагаево и поселком у речки Магаданки — почти сразу за гребнем сопки, поднимавшейся от нагаевских домиков, справа от просеки, если идти из Нагаево. Летом 1932 года построили несколько бараков, обнесли их нехитрой оградой.

Некоторое представление об этом дают воспоминания М. А. Лившица, назначенного первым начальником связи Дальстроя.

«В строящемся Магадане, — писал он впоследствии, — было много палаток, принимавших всех, кому не находилось постоянного места жительства. Там же располагалась центральная командировка, ставшая затем большим лагерным пунктом. Она была окружена простейшей оградой, за которой стояли бараки и палатки. Ряд заключенных, работавших в различных подразделениях Дальстроя, свободно, без охраны выходил за пределы зоны. Двое из них работали у меня на радиоузле. Один по кличке «Черный» был в свое время «королём» дальневосточных жуликов. Утверждали, что он являлся главным и в магаданском лагере» 39 .

Первым начальником Северо-Восточного лагеря на короткое время стал В. М. Егоров. К сожалению, биография его не известна. По его служебным перемещениям в Дальстрое можно предположить, что этот человек не был специалистом по лагерной работе, и Берзину это стало ясно довольно быстро. Еще во Владивостоке, перед выходом парохода «Сахалин» в свой трудный зимний рейс, директор треста издал «Приказ № 1 по экспедиции Дальстроя». Этим документом на В. М. Егорова возлагалась обязанность помогать «по обеспечению заключенных».

Уже в Нагаево, получив приказ Ягоды об организации в Дальстрое лагеря, Берзин назначил Егорова «временно исполняющим дела начальника Севвостлага ОГПУ». В этом качестве тот прослужил всего полгода, а затем был переведен на работу управляющим делами дирекции Дальстроя.

Главной хозяйственной задачей, ради которой был создай особый трест, являлась добыча золота. Однако — и это Берзин понял очень быстро — наладить успешную и возрастающую добычу благородного металла на Колыме было невозможно без падежного снабжения приискового района продовольствием и техническим оборудованием. А для этого необходимо в кратчайший срок построить туда дорогу — не менее полутысячи километров.

Поэтому строительство дороги на прииски и организация мощного автотранспортного предприятии, способного эту трассу освоить, — такую двуединую задачу поставил директор треста перед его сложным коллективом, формирующимся из вольнонаемных и заключенных.

Строительство дороги еще только намечалось, а из Средне-кана, где был центр золотодобычи, в феврале пришло сообщение, что на приисках закончились продукты, люди голодают.

В начале марта 1932 года Берзин отправил на прииски колонну из четырех тракторов с грузом продуктов. Больше месяца добиралась она до места назначения. По итогам этого рейса директор треста издал приказ: «Штурмовая бригада тракторной колонны, преодолевая трудности пути, наледи, взяла Яблоневый хребет, 30 марта в полном составе с грузом достигла перевалочного пункта Эликчан и отбыла на сплавной пункт Хета… Тракторная колонна, руководимая товарищами Борисенко и Геренштейном, доказала на деле силу подлинного революционного энтузиазма».

Вслед за этой колонной по пробитой в снегу зимней трассе на прииски вскоре был отправлен второй, а затем и третий тракторные рейсы с продовольствием. Рабочие, зимовавшие на приисках, были спасены.

Этой же зимой недалеко от Нагаево, сразу за речкой Магаданкой, устроили первую штатную стоянку автомобильного и тракторного транспорта, которая стала основой организации здесь автобазы Дальстроя. В качестве водителей, слесарей и других квалифицированных рабочих там трудились, прежде всего, заключенные.

В то же время, надо отметить, что именно среди небольшого вольнонаемного коллектива данного автохозяйства усердно проявляли «революционный энтузиазм» местные сотрудники ОГПУ, служившие под руководством уполномоченного ОГПУ Берзина. Уже в первые месяцы жизни Дальстроя эти сотрудники занялись выискиванием «врагов народа» среди работников автотранспорта.

В Дальстрое в этот период происходило становление наиболее эффективных структур карательных органов. Временно выявлением «контрреволюционеров» занимался 3-й отдел управления Севвостлага, куда влились и работники бывшего контрольного поста ОГПУ в Нагаево. В мае 1932 года оперативные сотрудники этот отдела завели дело о «контрреволюционной пропаганде и агитации» в коллективе автохозяйства и арестовали по подозрению в этих действиях нескольких рабочих. Что это были за «пропагандисты» из репрессированных, хорошо видно на примере одного — Василия Анатольевича Ноблина.

Он родился в 1904 году в Варшавской губернии и еще ребенком вместе с родителями переехал в Сибирь: отец его отправился туда в поисках работы. С одиннадцати лет Василий Ноблин уже батрачил. Затем окончил в Новосибирске двухклассную школу, работал в магазине. В конце 20-х годов набрался опыта горнорабочего на золотых приисках Якутии.

Еще до организации Дальстроя, в начале лета 1931 года В. Ноблин на пароходе прибыл в Нагаево и с группой рабочих отправился на Среднекан. Там занимался добычей золота. В январе 1932 года вернулся в Нагаево, где стал работать в создававшейся автобазе. 19 мая сотрудники 3-го отдела УСВИТЛа арестовали Ноблина, предъявив ему обвинение по статье 58-й пункт 10: антисоветская пропаганда и агитация40. По представлению Берзина коллегия ОГПУ своим постановлением назначила Ноблину три года исправительно-трудовых лагерей, но с учетом зачетов за «ударный труд и примерное поведение» этот невинно пострадавший человек был освобожден уже в январе 1934 года.

Оценить деятельность Берзина на посту первого директора Дальстроя мы сможем, конечно, лишь по завершению жизненного пути этого кадрового чекиста. Здесь же лишь отметим, что пол его непосредственным руководством местные органы ОГПУ начали репрессии против выдуманных «врагов народа» в Дальстрое уже в самые первые месяцы работы этого особого треста.

Практическая организация лагерей на Колыме и Охотском побережье летом 1932 года проходила в отсутствие Берзина. 8 июня, с первым пароходом, открывшим навигацию в Нагаево, он выехал в командировку в Москву. Там он собирался проинформировать Сталина и Ягоду о первых шагах особого треста на колымской земле, а также поставить главный вопрос, который его беспокоил.

За первые четыре месяца работы Берзин пришел к убеждению, что деятельность нарождавшихся законных органов власти Охотско-Эвенского национального округа — главное препятствие на пути бесконтрольного хозяйничанья Дальстроя и ОГПУ на этой огромной территории. Именно в этот период в Нагаево развернули работу оргкомитет Далькрайисполкома и оргбюро Далькрайкома ВКП(б) по национальному округу. Они готовили выборы для проведения первого съезда Советов и партийной конференции округа. В сентябре 1932 года эти официальные собрания были проведены, сформированы выборные органы, которым предстояло осуществлять властные полномочия на территории, где начинал свою деятельность Дальстрой.

После съезда и конференции, в соответствии с Конституцией и партийным Уставом, руководители и вольнонаемные работники треста — коммунисты должны были подчиняться окружным руководящим органам. Понято, что Берзина такое положение совершенно не устраивало.

Все лето директор треста провел в Москве и добился своего: 26 октября 1932 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление с кратким названием «О Колыме». Поскольку этот документ длительное время не был доступен исследователям в оригинале, приведем его полностью:

«Все административное руководство на территории района Дальстроя осуществляет т. Берзин как уполномоченный Далькрайисполкома.

Руководство партийными организациями в районе Дальстроя осуществляет т. Берзин как уполномоченный крайкома ВКП(б).

Грузы Дальстроя по очередности на всех видах транспорта приравнять к военным.

Далькрайкому ВКП(б) поручается до 15 ноября перевести центр Охотско-Эвенского национального округа в Охотск. Все материальные ценности, принадлежащие ему в Нагаево, передать Дальстрою» 41 .

Подписал постановление И. Сталин.

Важнейшим положением этого документа было введение совершенно нового и абсолютно антиконституционного понятия «район Дальстроя». До сих пор вся территория СССР делилась на четкие административные единицы, зафиксированные в Конституции: республики, края, области, национальные округа. В соответствии с той же Конституцией и Уставом ВКП(б) властные полномочия на территории каждой перечисленной административной единицы осуществляли местный партийный комитет и местный Совет депутатов соответствующего уровня. Понятно, что в значительной мере номинально, но это были все-таки коллегиальные органы, командовала всем — партия. Но хотя бы декоративно подчеркивалась выборность коллегиальность органов. Они были призваны демонстрировать народовластие.

В постановлении Политбюро от 26 октября впервые выделялась огромная территория, которая исключалась из обычной системы коллегиального управления партийными и советскими органами. «Район Дальстроя» отдавался в единоличное подчинение кадровому сотруднику ОГПУ. Этот район становился, фактически, самостоятельным государством, на территории которого вместо Конституции и партийного Устава действовали лишь приказы и инструкции карательного ведомства. В таком особом государстве — Дальстрое вводилась и особая норма правления — режим личной власти Берзина.

Немаловажным было и то обстоятельство, что постановление не устанавливало четкие границы района Дальстроя; это право отдавалось Берзину.

Постановление Политбюро поставило Дальстрой в исключительное положение и в структуре ОГПУ. До того момента в составе этого карательного ведомства все лагеря располагались в обычных республиках, краях и областях. Как правило, начальники лагерей распоряжались лишь на территориях лагерных поселков да непосредственно в промышленной зоне (лесоповал, стройка и т. п.), где работали заключенные. В Дальстрое, превращенном в особое государство, власть Берзина распространялась не только на тех, кто должен был содержаться в лагерях, но и на всех вольнонаемных — рабочих и инженеров, врачей и учителей, журналистов и артистов — всех, кто жил и работал по эту сторону колючей проволоки.

Берзин вернулся из Москвы только в конце ноября 1932 года. В его отсутствие оставшийся за него заместителем С. Я. Лившиц занимался строительством автодороги на прииски. Эту главную задачу на летние месяцы поставил перед коллективом еще весной директор треста.

Все лето пароходы везли в Нагаево этапы заключенных. В конце июня их было 2911 человек, через месяц — 3057, к 1 сентября — 4593, к октябрю — 5020, к 1 ноября — 7067 человек.92 Почти все они были брошены на прокладку первых километров дороги, строительство жилья, мастерских и складов в Нагаево. Занималось этим управление «Капдорстрой», созданное еще первым приказом директора 8 февраля.

К приезду Берзина заключенные раскорчевали 115 гектаров лесных массивов, сняли 10 тысяч кубометров торфяного покрова и переместили по линии дороги 20 тысяч кубометров грунта. Первый участок трассы протяженностью шесть километров от нагаевских домиков бывшей культбазы до левобережья реки Магаданки был открыт 20 августа: колонна груженых автомашин прошла по нему на высокой скорости.

В ноябре для прокладки следующего отрезка дороги были организованы два первых лагеря: на десятом километре просеки — командировка «Дорожный район № 1» и на 23-м километре — «Дорожный район № 2».

К концу 1932 года, после окончания навигации, на учете Управлении Северо-Восточных лагерей состояло 9928 заключенных43. Таким образом, приказ Ягоды о выделении Севвостлагу 16 тысяч репрессированных не был выполнен, что объяснялось дефицитом пароходов, которые Владивосток выделял Дальстрою для перевозки этого специфического «груза». Лишь после постановления Политбюро «О Колыме» у Берзина появилось право требовать у владивостокского начальства морские суда для переброски этапов вне всякой очереди, это право ему давал третий пункт постановления: грузы Дальстроя по очередности приравнивались к военным.

Что касается четвертого пункта постановления Политбюро, то намеченный в нем перенос административного центра Охотско-Эвенского национального округа из Нагаево далеко на юг был очень симптоматичен. Дальстрой отобрал у округа две трети его территории, где была сосредоточена большая часть аборигенного населения. Переносить центр округа в Охотск было совершенно бессмысленно, так как ни в этом маленьком городишке, ни вблизи него аборигенные народности не жили.

После возвращения Берзина из Москвы окружные власти вынуждены были, оставив все имущество Дальстрою, перебираться на юг Охотского побережья. В качестве центра они избрали небольшой поселок Аян. Но дни национального округа были уже сочтены: в 1934 году по указанию Сталина ВЦИК принял постановление о его ликвидации. Директор особого треста добился единоличного управления огромным краем, где издревле протекала жизнь аборигенных народностей Севера.

Когда Берзин возвращался из первой командировки, он взял с собой в Нагаево семью. Его жена Эльза Яновна так вспоминала об этой поездке.

«В 1932 г. в июне Эдуард выехал в Москву для разрешения срочных вопросов. В ноябре вся наша семья выехала на Колыму.

Поездка по Охотскому морю была жуткой, был сильный шторм. Болтались в море девять суток. Когда приехали в бухту Нагаева, на пароход пришел начальник порта Лапин Э. О. и доложил Эдуарду, что во время шторма уничтожены все плавсредства, кроме одной лодки и катера. Слов нет, какое это было известие.

Пароходу пришлось ждать, пока замерзнет бухта и выгружаться на лед. Я с детьми и собакой овчаркой Джек, при еще неспокойном море, на лодке перебрались на берег и поехали на наше новое место жительства.

Местность меня не поразила. Была такая, как я себе представляла. Мало обжитая, избушки, пара стандартных домов.

Поселились в довольно просторном, но неудобном и холодноватом доме. Но все же это было хорошо. Мне даже все это нравилось. Я люблю природу, природа Колымы необычная, и жить там, когда еще имеются хорошие товарищи, неплохо. Скучать не приходилось. Домашние заботы о семье отнимали время, потом появилась общественная работа в школе.

Я считала, что жили мы неплохо, интересно — особенно для детей было лучше, чем в Москве, много свежего воздуха, простор.

Эдуард, когда не уставал, был веселый, любил шутить, любил музыку. Сам он не играл, но имел много хороших пластинок филадельфийского оркестра, которые привез из Америки. Любил симфоническую музыку Чайковского, Шуберта, Грига.

Я посоветовала Эдуарду достать бильярд. Я знала, что он любил иногда сыграть. Когда мы были в Москве у Яна Эрнестовича Рудзутака на даче, они вдвоем сражались. Я подумала, что для него будет неплохо после трудового дня поразмяться, и бильярд достали.

Приходили в выходной день еще кое-кто из любителей сыграть на бильярде, например, Лев Маркович Эпштейн, Гехтман И. Е. и другие. А в рабочие дни дома других партнеров у Эдуарда не было, пришлось мне научиться и с ним играть, а ребята уже спали.

Изредка с Эдуардом выйдем вечером вдвоем погулять, любуемся огнями Магадана, и скажет он тогда весело:

— Огни-то какие горят!

…Ездили мы всей семьей на большое событие — открытие первого моста через реку Колыму. Нас по дороге чуть не постигло несчастье. Эдуард научился править машиной и захотел какое-то время сам вести машину. Сзади я сидела в середине, Петя слева, Мирдза справа. Вдруг на каком-то повороте машина перевернулась и полетела с насыпи. Стекла повыбивались. Все молчали, боялись заговорить. Тогда Мирдза первая заговорила, сказала:

— Мама, чего ты на меня навалилась?

Тогда все заговорили. Оказались все целы и невредимы. Хотя Эдуард кивал на руль, но я уже больше не хотела, не доверяла ему садиться за руль.

Дети любили отца, и он любил их — но, к сожалению, чтобы поговорить, как они того хотели, слишком было мало времени. Большей частью встречи были утром и за обедом» 44 .

Как добывали золото

Через несколько дней после возвращения из Москвы 8 декабря 1932 года Берзин созвал руководящий орган партийной организации Дальстроя — бюро парткома. Он рассказал партийной верхушке содержание постановления Политбюро «О Колыме». Подчеркнул, что теперь он не подчиняется местным органам власти и будет действовать только в соответствии с указаниями ЦК партии.

Конечно, Берзину не давала покоя золотодобывающая отрасль — главная в Дальстрое. Однако он хорошо понимал, что кардинальные перемены там могут произойти только после постройки дороги.

В летние месяцы, в его отсутствие, были вдвое расширены площади, на которых велись добычные работы. Теперь к пяти уже существовавшим приискам (Борискин, Первомайский, Юбилейный, Утиный и Холодный) добавилось пять новых: Геологический, Таежник, Оротукан, Бючанах, Три медведя.

До начала сезона в приисковом районе находился всего 301 человек. За лето 1932 года из Нагаево сюда направили еще около 600 рабочих, в том числе 34 заключенных45. Организация груда осталась старой: рабочие делились на старательские артели по 15–25 человек вольнонаемных. Те несколько десятков заключенных, которых направили в приисковый район, были заняты на подсобных работах: в основном, заготавливали дрова. Несколько человек занимали должности специалистов.

Каждой артели руководитель прииска выделял «деляну», то есть разведанную геологами небольшую площадку, где предполагалось хорошее содержание золота. По тем временам нормальным содержанием считалось 20–50 граммов на кубометр золотосодержащей породы (она называлась «песками»), а хорошим — больше 50 граммов.

Чтобы уточнить, где проходят края золотоносной россыпи, члены артели на отведенной площадке «били шурфы», то есть копали узкие (насколько возможно) ямы. Одновременно они определяли толщину верхнего — пустого слоя почвы, который назывался «торфа». Затем эти торфа убирали в сторону. Под ними открывались «пески», которые пускали в промывку.

Технических проектов вскрыши и отработки этих крошечных площадок (они называются «полигонами») тогда никто не составлял. Зачастую артель вскрывала и отрабатывала даже не весь полигон, а лишь те его куски, где находили наиболее богатое содержание золота в песках. Таких испорченных — вскрытых и промытых лишь выборочно, клочками, а затем брошенных полигонов на каждом прииске накапливалось все больше. Однако руководители Дальстроя не считали такую работу хищнической.

В течение летних месяцев девятьсот вольнонаемных старателей добыли для Дальстроя более 700 килограммов золота46. Осенью, опасаясь голодовки из-за отсутствия транспортной связи с Нагаево, с приисков ушли 715 старателей. Зимовать там осталось 180 человек. В том числе были оставлены все 34 заключенных. Жили и питались они вместе с вольнонаемными.

Строго говоря, в 1932 году в горнопромышленном районе лагерей еще не было. К концу года в Дальстрое насчитывалось 9928 заключенных. Почти все они, как мы видели, были сосредоточены в Нагаево и нескольких командировках вблизи Магадана на строительстве автотрассы. В этих местах уже были построены жилые бараки или поставлены палатки, созданы простейшие ограждения. Однако вся лагерная система Дальстроя еще проходила период становления: режим охраны заключенных, особенно на трассе, был щадящий. Наказание за невыработку норм почти не применялось.

Следует подчеркнуть одну особенность отношений Северо-Восточного лагеря и Дальстроя в 1932 году. В соответствии с названным приказом Ягоды по ОГПУ от 1 апреля, этот лагерь составлял единое целое о трестом лишь на самом верхнем уровне руководства: Берзину одновременно подчинялись и УСВИТЛ и трест. Однако во всех нижележащих структурах лагерные подразделения не подчинялись начальникам дальстроевских предприятий и организаций, а лишь обслуживали их. Подобная непоследовательность, конечно, создавала серьезные затруднения в использовании дешевого груда заключенных.

Особенно эти затруднения проявились в самые напряженные — летние месяцы, после отъезда Берзина в Москву. Оставшийся исполнять обязанности директора треста Я. С. Лившиц уже через пять дней вынужден был издать приказ, где попытался построить отношения производства и лагеря на системе предварительных, за день, «заявок на рабочую силу». Руководители предприятия были обязаны подобные заявки ежедневно передавать в лагерь через «секцию кадров» (которой руководил начальник управления Севвостлага). В августе еще одним приказом Лившиц повторил эту схему, а 30 октября ввел «порядок централизованных расчетов с Севвостлагом по использованию организованной рабочей силы».

На следующий день исполнявший обязанности директора треста подписал приказ, где попытался преодолеть противоречия в интересах руководителей производства и лагерной администрации:

«Отдельные работники командного состава охраны не усвоили себе, что на всех участках работы они должны являться активными помощниками руководителей работ по выполнению производственного плана, а посему предлагаю начальнику Севвостлага:

Обязать весь комсостав и состав охраны командировок, лагпунктов и т. д. беспрекословно выполнять все распоряжения соответствующих руководителей работ;

В пятидневный срок, всех рабочих из з/к разбить на командировки по производственному принципу (1-й стройучасток, Нагаевское агентство, базисные склады, транспортная контора, дорстроительство и т.д.);

Категорически запретить какие-либо изменения в личном составе бригад и какие то ни было снятия с работ без согласия соответствующего руководителя» 47 .

Лишь после возвращения из Москвы Берзин уже облеченный новыми «особыми» полномочиями, смог изменить двойственность положения Северо-Восточного лагеря. 5 декабря 1932 года он издал приказ:

«Опыт работы Дальстроя показал, что существующая ныне организация его и взаимоотношения о Севвостлагом не соответствуют территориальным и ряду других условий работы треста, поэтому в целях приведения в соответствие организационной структуры с требованиями развернувшийся работы, а также в целях наиболее рациональной организации и управления хозорганами, обеспечивающей тесную организационную связь аппарата Дальстроя и Севвостлага, достижение наибольшей экономии путем ликвидации параллельных аппаратов и осуществления сверху донизу принципов единоначалия — объявляю:

Прилагаемую схему организации треста Дальстрой и Севвостлага утвердить.

Общее руководство всей работой Дальстроя и Севвостлага осуществляется мной и моим заместителем т. Я. С. Лившиц.

Начальник Севвостлага т. Васьков Р. И. является моим помощником по Дальстрою с возложением на него, помимо непосредственного руководства работой Севвостлага, также и руководства работой сектора труда и рационализации»48.

Как видно из приказа, вместо «исполнявшего обязанности» Егорова в Севвостлаге был назначен постоянный начальник — приехавший вместе с Берзиным Родион Васьков. Он — «помощник» директора треста, подчинялся только директору. По схеме, которая утверждалась первым пунктом этого приказа, каждое предприятие в Дальстрое получало свое лагерное подразделение — «подлагпункт» или «командировку». Начальник такого лагерного подразделения теперь являлся заместителем начальника той или иной производственной единицы, при которой создано лагерное подразделение.

Если же говорить о Васькове, то это был, в отличие от своего предшественника Егорова, профессионал карательных органов. К моменту приезда в Нагаево ему уже перевалило за 40 лет. Малограмотный крестьянин, он прошел солдатом Первую мировую войну, а с 1918 года — в органах ЧК: был и следователем, и оперработником. А последние годы руководил лагерем. В лагерном руководстве работал и на Вишерской стройке с Берзиным.

Известный теперь писатель Варлам Шаламов, прошедший долгую и страшную лагерную школу, в своих книгах, конечно же, не придерживался документальной точности. Он подчеркивал, что создает художественные образы людей и событий, то есть во многом вымысливает их. Поэтому описание внешности и характера Васькова, которое Шаламов сделал в антиромане «Вишера», едва ли можно считать точным. Однако талантливый писатель способен уловить характерные, существенные черты личности человека. Возможно, ему удалось это в образе начальника Вишерского лагеря.

«Васьков, — писал Шаламов, — был красный, плотный, подвижный человек с высоким звенящим тенором — признаком великого оратора вроде Жореса и Зиновьева. Оратор был Васьков никакой. К заключенным он относился неплохо, большого начальника из себя не строил. Мучился он катаром желудка, кабинет был весь наполнен бутылками какой-то минеральной воды… Васьков не читал ни книг, ни газет и все свои выходные дни проводил одинаково: набрав в сумку патронов от мелкокалиберки, в саду около клуба стрелял в листья целый день».

Думаю, главную черту характера нового начальника Севвостлага писатель уловил верно: «к заключенным он относился неплохо». Потом мы услышим подобные слова, сказанные другими людьми о Берзине. Видимо, директор Дальстроя подбирал себе в качестве начальника лагеря человека близких ему убеждений.

Конечно, Берзин хорошо знал любимую присказку Генриха Ягоды, когда речь шла о работе заключенных: «Любой объект должен стоить дешево и должен быть построен в короткий срок. Таково указание товарища Сталина». Но помнил Берзин и афоризм, принадлежавший своему соратнику по службе в ОГПУ, начальнику Главного управления исправительно-трудовых лагерей (сокращенно ГУИТЛ, а позже — ГУЛАГ) Матвею Берману:

«Мы в лагерях принуждаем людей, не способных самостоятельно перевоспитать себя, жить советской жизнью».

Еще начиная с Вишерской стройки, в сознании Берзина крепло убеждение: лагерь — это нормальная советская жизнь. Лагерь — принуждение к такой жизни тех, кто не хочет принять ее добровольно.

Он проповедовал эту истину в устных выступлениях и докладах, в газетных статьях и приказах. Он воплощал ее в практике Дальстроя.

До обидного мало осталось свидетелей событий начала 30-х годов, когда Дальстрой и его директор делали первые шаги. Прошло ведь больше 70 лет. Тем ценнее свидетельство участника этих шагов. Лев Михайлович Тренин — топограф. В московском представительстве Дальстроя заключил договор и поздней осенью 1932 года как вольнонаемный прибыл в Нагаево.

9 января 1933 года Берзин подписал приказ о создании конторы с названием «Строительство порта бухта Нагаева»41. Тренина в этой конторе определили в группу подготовки топографических материалов для постройки первого причала в морском порту. Он вспоминал об одном эпизоде этой работы:

«— Память сохранила яркое, солнечное морозное утро. В бухте трещит подпираемый приливом береговой припай. Наша палатка гнездится на скале в десяти метрах выше уреза воды, на крутом западном берегу бухты Нагаева.

Я вышел из палатки совершить утренний туалет — обтереться до пояса снегом. Собрался будить своего напарника топографа Вольку Шавлова. Вдруг слышу — скрип полозьев, пофыркивание лошади, людской говор. Из-за близкого мысочка вынесся возок с двумя седоками. Один, видно, кучер. Другой — в волчьем тулупе, в пушистой длинноухой шапке. Возок остановился чуть ниже палатки.

Тормошу Вольку. Набрасываю на себя полушубок и бегу навстречу гостю. Он, сняв тулуп, в кожаном реглане поднимается к нам по ступенькам, вырубленным в снегу. На лице улыбка.

— Кто здесь живет? — мягкий прибалтийский говор.

Объясняю: нас двое вольнонаемных и семнадцать зе-ка. Топографическая группа. Ищем место для причала — промеряем глубины в бухте.

Приглашаю гостя в палатку. Волька на карачках шурует буржуйку и оглядывается. Глаза его округляются. Шепчет мне:

— Берзин!

Эдуард Петрович от завтрака отказывается. Интересуется техникой изысканий:

— Май не за горами. Причал очень нужен.

Заверяем, что успеем к сроку.

— Что тормозит?

Говорим откровенно: слабосилье рабочих. Голодная пайка хлеба, камса, морская капуста. В результате — цинга. Труд тяжелый, многие не выносят. Лежат вповалку, полубосые, обмороженные, в струпьях.

На листке из блокнота Эдуард Петрович пишет распоряжение — о выдаче нашей группе десяти полярных пайков, желает успеха. Натягивает красочные вязанные рукавицы. Медленной уверенной поступью, плотный и властный, спускается вниз. Садится в возок.

Приветствует нас взмахом руки. Через секунды — скрывается в набежавшей с моря туманной дымке.

На другой день отоварили десять полярных пайков — привезли целый воз ценнейших продуктов. Началось спешное откармливание работяг» 50 .

В это время, зимой 1932–33 года, на Дальстрое работало почти 10 тысяч заключенных: десять тысяч без 72 человек. Конечно, это еще не так много: даже в Вишерских лагерях у Берзина в конце 20-х годов их было более 20 тысяч. В стране же в целом в лагерях той зимой содержалось 268 тысяч заключенных51. За год их число выросло на двадцать пять процентов.

А с началом навигации 1933 года стали прибывать новые этапы. Севвостлаг к концу года вырос до 27 390 заключенных52. Несмотря на значительное увеличение дармовой рабочей силы — почти в три раза — большинство их Берзин бросил опять на строительство трассы, Нагаевского морского порта и жилья в «столице» Колымы.

Еще зимой была проложена просека до 196-го километра. «Командировки», то есть временное жилье, возводилось на 47-м, 74-м, 152-м километрах. А в конце зимнего «проезда» (как тогда называли подобные временные дороги) на 196-м километре возник даже небольшой поселочек. Назывался он Эликчан — по имени крошечной горной речушки, около которой стоял. Кроме жилья здесь построили склады, где предполагалось хранить привезенные из Нагаево грузы для последующей их перевалки с автомобилей на тракт ора. На всех этих командировках, стоявших по автотрассе, было сосредоточено свыше 11 тысяч заключенных.

Таким образом, и в 1933 году золотодобывающие прииски были оставлены с уже привычной для них старательской системой организации труда. Заключенных там по-прежнему почти не было, немногим более ста человек работали на заготовке дров и строительстве примитивных избушек для жилья.

Правда, вновь расширился фронт работ старателей: к десяти уже имевшимся приискам добавилось еще семь. Все они были объединены в три «групповых управления»: Среднеканское, Утинское, Оротуканское. Их названия — это названия притоков Колымы. Самым крупным стало Оротуканское управление: к концу промывочного сезона здесь работало 532 человека. В Утинском — 443 человека, в Среднеканском — 263. Таким образом, в горной промышленности тогда было занято немногим более 1200 человек.

Чтобы хотя бы приблизительно представить себе жизнь колымских старателей тех лет, обратимся к отчету Среднеканского группового управления за 1932 год. В нем говорится:

«Приисковое население расположено на четырех участках: Стан Среднекан, Рудная разведка, Борискинское смотрительство, смотрительство на Геологическом. От Стана Среднекан до устья Среднекана начата постройка грунтовой дороги протяжением 15,3 километра и шириной полотна в 6 метров. За год на всем протяжении вырублен лес, произведена раскорчевка и расчистка. На 11 километрах снят мох, наведены шесть временных стеллажных мостов…

Половина имеющихся жилых помещений не отвечает требованиям санитарной медицины. …Испытывалась острая нужда в прачечных. Имеющиеся бани (на Стане Среднекана постройки 1929 года) совершенно не удовлетворяют потребности — теснота, дым, холод и т. п. Красные уголки уютны, обставлены же до крайности бедно. Клуб имеется только на прииске Геологическом… Столовые организованы на Стане Среднекан: ИТР и рабочих. На других участках столовых нет. Пропускная способность их — 40 человек… Пользуются столовыми до ста человек. Теснота, «хвосты», недостаток посуды, неумение поваров использовать продукт заставляет многих перейти на домашнее приготовление пищи» 53 .

Конечно, малыми силами добыть большое количество золота было невозможно, поэтому в 1933 году Дальстрой получил его всего 1200 килограммов. Эта неудача так объяснялась руководством треста в отчете за 1933 год:

«В отсутствие свободного проезда от Нагаева до Колымы не представлялось возможным перебросить необходимое механическое оборудование от базы снабжения до приискового района. Поэтому опытная золотодобыча — подобно тому, как то было в предшествующем 1932 году — могла производиться только трудом вольных старателей и лишь в ничтожных размерах хозяйственными работами, с использованием труда организованных рабочих из з/к Севвостлага» 54 .

Либеральные веяния

Одним из важных итогов 1933 года было окончательное преодоление нечеткости в отношениях лагеря и производства. В отчете за тот год, направленном в ЦК партии, Берзин докладывал об этом так:

«В целях приближения лагерных подразделений к производству лагерные подразделения включены в состав управлений и предприятий, которые они обслуживают рабсилой. При этом Управлению СВИТЛа передано руководство всеми вопросами в области организации труда, планирования рабсилы, технического нормирования, регулирования зарплаты и подготовки кадров» 55 .

Надо отметить, что в этот период, в первой половине 30-х годов, нормы выработки заключенных и оплата их труда были весьма либеральными. Такого порядка требовал последний, девятый пункт уже названного здесь приказа Ягоды от 1 апреля 1932 года. Он гласил:

«Оплата рабочей силы из заключенных производится Дальстроем по ставкам, существующим для вольных рабочих этого района, за вычетом стоимости их содержания».

В течение 1933 года Берзин и Васьков издали целую серию совместных приказов, где реализовали это указание Ягоды в конкретные формы. В одном из приказов указывалось, что нормы выработки «для з/к устанавливаются на основе единых всесоюзных норм с соответствующими поправочными коэффициентами». Если заключенные недовыполняют или выполняют установленную норму выработки, то «получают на руки десять процентов от своей выработки». Если же они норму перевыполняют, то получают оплату «десять процентов от установленной нормы и девяносто процентов от своего приработка» (то есть, от превышения нормы).

Как ни странно это сегодня покажется, но еще меньшими в ту пору в Дальстрое были различия в продовольственном обеспечении вольнонаемных рабочих и заключенных. Тем и другим полагалось ежедневно 800 г хлеба. Месячная норма для заключенного: мяса 1,3 кг, рыбы 6,5 кг, а для вольнонаемного: мяса 1,4 кг, рыбы 7 кг. Крупы и сушеных овощей заключенный получал даже больше, чем вольнонаемный: 2,7 кг и 800 г в месяц (вольнонаемный: 2 кг и 600 г). Остальных продуктов (сахар, растительное масло, сухофрукты, мясные консервы) вольнонаемные получали примерно в два раза больше.

Понятно, что мы говорим лишь о том, что должны были получать содержащиеся в лагере люди. Если им выдавали эти продукты сухим пайком — так поступали обычно в тех случаях, когда заключенный получал разрешение проживать вне лагеря, — то паек доходил до человека полностью. Если же заключенный содержался в лагере и получал питание (как правило, три раза в день из лагерной кухни), то фактически до него доходила половина нормы, а в иных случаях и того меньше. Самые ценные продукты разворовывали прежде, чем они попадали в котел. Тащила лагерная администрация. Затем немалую часть забирали себе повара, хлебопеки, раздатчики и другие работники кухни, а также их дружки и прихлебатели. Как правило, это были уголовники. То есть именно они вместе с лагерным начальством обворовывали политических заключенных.

Если же заключенный, работавший на производстве, в течение месяца не выполнял нормы выработки, то он не мог рассчитывать даже на такое питание: его переводили на питание по «пониженным нормам для штрафника».

Подхлестывание заключенных путем изменения норм питания считалось обычным делом в практике руководства лагерем. Ведь лагеря недаром назывались «исправительно-трудовыми». Начальники лагерной системы считали: чем больше трудится заключенный, тем быстрее и надежнее он исправится.

На основе этой бесстыдной и циничной теории в лагерях с заключенными должны были проводить так называемую «культурно-воспитательную работу». Ее примитивные приемы сводились к стимулированию более напряженной работы, перевыполнению норм выработки с помощью повышенной нормы питания и других подобных поощрений.

Среди таких поощрений в конце 1932 года в системе лагерей ОГПУ была введена новинка: возможность заключенному перейти на положение колониста.

Идея так называемой колонизации труднодоступных северных территорий вынашивалась в правительстве еще с середины 20-х годов. Заместитель председателя ВСНХ СССР Г. Д. Пятаков 10 ноября 1925 года по этому вопросу направил специальную записку Ф. Дзержинскому. Он писал тогда:

«…Я пришел к заключению о необходимости организации в некоторых местах принудительных поселений создания мало-мальски элементарных культурных условий работы. Вероятно, с точки зрения разгрузки мест заключения, эти вопросы точно так же имеют некоторый интерес. Я просил бы поручить ГПУ заняться этими вопросами…» 56 .

И вот в начале 30-х годов пятаковская идея «принудительных поселений» была ОГПУ реализована в виде «Положения о колонизации». Это положение Берзин ввел в Дальстрое в декабре 1932 года.

Для усиления «воспитательной» работы среди заключенных директор треста создал специальную газету «Верный путь». Она должна была распространяться только в лагерях и выходила еженедельно. Первый номер газеты, издававшейся УСВИТЛом, вышел 22 января 1933 года. Именно в нем заключенных известили о возможности для «отличившихся в труде и поведении» перейти на положение колониста. Вот текст этого извещения:

«От второго декабря 1932 года приказом по Северо-Восточным лагерям ОГПУ разрешена колонизация заключенных на началах:

Право колонизации предоставляется всем заключенным, пробывшим в лагерях не менее одного года, а особо отличившимся — шесть месяцев.

Колонисты работают на предприятиях Дальстроя в качестве вольнонаемных, получая полностью заработную плату по роду выполняемых работ.

Колонистам предоставляется право переселить к себе свою семью с оплатой проезда за счет Дальстроя.

Колонисту выдается на обзаведение необходимым имуществом безвозвратная ссуда.

Члены семьи колониста пользуются правом первоочередного получения работ на предприятиях Дальстроя.

Колонист работает» 57 .

Чтобы заработать право на колонизацию, заключенный должен был на общих работах (то есть самых тяжелых — физических) постоянно перевыполнять нормы выработки. Понятно, что это не всегда было под силу даже молодым и очень крепким физически людям.

Да и не всегда они были согласны оставаться на Севере после выхода из лагеря. Поэтому за год в Дальстрое было оформлено всего 403 колонистов.

Всех их сгруппировали в трех новых поселках, которые создали на Охотском побережье. Здесь климатические условия мягче, чем в горнопромышленном районе Колымы. Они позволяют вести выращивание нескольких видов овощей, прежде всего, картофеля и капусты. Здесь также возможна организация небольших ферм для молочного животноводства, свиноводства, птицеводства. Именно с этой целью и были организованы поселки колонистов: Ударник — невдалеке от села Ола и Темп — на 80 км западнее Нагаево по побережью. Третий колонопоселок, получивший название Веселая, был организован вблизи Магадана, на берегу бухты Гертнера. Его жители стали заниматься ловом и засолкой рыбы (сельдь, лососевые), которая затем шла в пищевой рацион заключенных и вольнонаемных треста.

Чтобы у читателя не сложилось искаженного представления о составе работавших в Дальстрое с его первых шагов на колымской земле, следует сказать, что этот состав всегда складывался здесь из трех категорий населения.

Первая — вольнонаемные, куда входили, прежде всего, руководители разных уровней и часть специалистов (другая часть должностей специалистов, как мы видели, была замещена заключенными). Сюда же относились работники ОГПУ и Севвостлага. Хотя, например, часть охранников в лагерях с первых дней набиралась из заключенных-уголовников или осужденных за бытовые преступления. В 1933 году число вольнонаёмных в Дальстрое было невелико — 1974 человека.

Вторую категорию работников Дальстроя составляли бывшие заключенные. Формально они были тоже вольнонаемными. Но всегда на Колыме к ним было особое отношение. Их жизнь до конца дней была под контролем специальных отделов карательных органов. Кроме того, для многих из этих людей, особенно специалистов, доступ к работе по специальности был закрыт. (Хотя в то же время, как мы увидим несколько позже, целый ряд специалистов — бывших заключенных, причем осужденных по политическим статьям, при Берзине занимал в тресте очень высокое положение.) В 1933 году в Дальстрое работало 1015 бывших заключенных50. Из них 403 человека являлись жителями колонпоселков Веселая, Ударник и Темп.

Понятно, что третью — самую многочисленную и основную категорию работников Дальстроя составляли заключенные. К концу 1933 года их число достигло 27 390 человек. Абсолютное их большинство было арестовано и осуждено не на Колыме, а в других краях и областях России, а также в других республиках СССР. Поэтому с первых: дней существования Северо-Восточных лагерей в них содержали людей практически всех наций и народностей, живших в Советском Союзе. В эти лагеря попадали не только русские или украинцы, но и поляки, венгры, финны, выходцы из других стран.

Конечно, большинство заключенных было занято тяжелым физическим трудом. Однако условия содержания в лагерях, которые в 1932–1933 годах еще только организовывались, режим и питание были весьма сносными. Поэтому в памяти многих заключенных тот период сохранился как «золотой век» Колымы, а Берзина некоторые из них воспринимали как «доброго царя» этого огромного особого острова.

Вот как вспоминает о том времени А. Ф. Гудименко, которого в 1932 году в Белгороде ОГПУ репрессировало по политическому обвинению и направило в Севвостлаг.

«В бухту Нагаева я прибыл летом 1933 года на пароходе «Волховстрой»… На берегу бухты Нагаева мы провели только одну ночь. Переспали в палатках, затем нас подняли, построили, и мы двинулись вверх к невысокому перевалу. Перейдя через него, увидели Магадан. Тогда это был небольшой строящийся поселок. Выделялись разбросанные от нас слева (по движению) несколько двухэтажных сборных домов. На подходе к центру стояли одноэтажные дома и среди них только одна двухэтажка. В ней, как нам сказали, жил первый директор Дальстроя Эдуард Петрович Берзин вместе со своей семьей. Справа также находились одноэтажные дома, несколько бараков. Еще правее от них была «зона» — отдельный лагерный пункт, где находились заключенные» 59 .

Гудименко еще до ареста окончил курсы шоферов и уже имел опыт работы на автомашинах. На Колыме такие рабочие были очень нужны. Поэтому его оставили в Магадане работать на автобазе водителем грузовика. Эта специальность была в 30-е годы очень престижна в Дальстрое. Гудименко так вспоминал об этом:

«О Берзине я был наслышан с первых дней приезда на Колыму, а лично встретился с ним только в 1934 году. Произошло это тогда, когда директор Дальстроя ехал по трассе и остановился в нашей бригаде, которая была известна стабильными успехами в перевозке грузов. Поговорив с нами, расспросив о планах и трудностях в работе, узнав, что мы страдаем во время распутицы без хорошей обуви, он приказал всем выдать болотные сапоги с длинными голенищами. А их не так-то легко было выбить у снабженцев.

— Носите на здоровье, — сказал Эдуард Петрович и шутливо добавил: — Но только не думайте, что главное в труде — это лишь ноги.

Честно скажу, я был поражен его манерой разговора, той простотой, с которой он держался не только с бывшими заключенными, но и отбывавшими заключение, причем в основном осужденными не по политическим статьям».

В 1935 году Гудименко досрочно освободили с учетом зачетов за перевыполнение норм выработки и примерное поведение. Он женился, затем родилась дочь. Как вольнонаемный Гудименко собрался с семьей в первый отпуск на материк. «И каково же было мое удивление, — вспоминал он потом, — когда меня неожиданно пригласили в Дирекцию Дальстроя, где проводили в кабинет Э. П. Берзина. Он вышел из-за стола и поздоровался со мной за руку. Потом, усадив рядом с собой, стал расспрашивать о работе, о семье, о том, кто у меня есть на материке, что я думаю делать в будущем. Беседа длилась минут двадцать пять. Э. П. Берзин говорил неторопливо, негромко, но очень участливо, с какой-то заботой. Затем он попросил секретаря принести, по всей видимости, заранее приготовленный конверт и, вручив его мне, сказал:

— Это тебе от дирекции за твой честный труд!

Выйдя из кабинета директора Дальстроя, я шел словно окрыленный под впечатлением доброй встречи и оценки моей работы, так что даже забыл про врученный пакет. Потом вспомнил о нем, вскрыл. В пакете, кроме денежной премии, было указание Московскому представительству Дальстроя о выдаче мне бесплатной путевки в Ялтинский дом отдыха».

В этих словах простого шофера, малообразованного человека-трудяги, как и в ранее приводившихся воспоминаниях гидрографа Тренина, встает образ этакого полководца крупной промышленной армии. О таких людях — ярких выразителях патерналистской психологии, русский поэт сказал когда-то: «слуга — царю, отец — солдатам». Именно так директора особого треста в середине 30-х годов воспринимали многие заключенные. Точно так же его воспринимали и многие вольнонаемные специалисты.

Вероятно, сам Берзин до определенной степени искренне верил, что лагеря системы ОГПУ — НКВД в полной мере могут быть не только трудовыми, но и «исправительными». То есть с помощью тяжелого физического труда «контрреволюционера» (в большевистском понимании этого слова) можно исправить и сделать из него полноценного «строителя коммунизма».

Подобную мифологизированную идеологию усиленно вдалбливали в головы заключенных их лагерные «воспитатели-исправители». Поэтому в воспоминаниях того же шофера Гудименко можно встретить и такие вот слова:

«В Дальстрое во времена Берзина существовала система перевоспитания, которая должна была вернуть сбившегося с пути человека на нормальную дорогу. Положительных примеров было немало. Бывшие уголовники (среди них и водители) становились стахановцами, рекордистами. Они вызывали с материка своих жен, детей и продолжали жить и работать на Колыме по вольному найму. Я хоть и не был уголовником, но относился к числу «сбившихся о пути». После освобождения меня считали «исправившимся», но не все доверяли: ведь как-никак, а я находился в заключении, хоть и был расконвоированным, имел свободу передвижения, водил машины по трассе. Иной раз меня это раздражало, обижало. А вот так получилось, что Э. П. Берзин верил мне больше всех. И я не мог не оправдать его доверия!»

Конечно же, подобные взгляды у заключенных формировались не без влияния так называемой «воспитательной» работы, которую вел в лагерях культурно-воспитательный отдел (сокращенно: КВО) Севвостлага. С этой целью, как уже говорилось, КВО стал издавать газету для заключенных. В каждом лагере была открыта культурно-воспитательная часть (КВЧ). Обычно туда назначали работать кого-то из наиболее грамотных заключенных. Правда, как правило, осужденные га» политическим статьям к подобной работе в лагере не допускались.

В отчете Дальстроя за 1933 год самокритично оценивалась эта работа:

«1932 год, год возникновения крупного лагеря буквально на пустом месте, не мог дать хорошо поставленной культурно-воспитательной работы. Еще не подобрались кадры, еще не было жилищных условий для ведения самой элементарной культработы. 1933 год был годом решительного сдвига в этой области. Из прибывающих контингентов, а также путем выпуска слушателей курсов воспитателей, подобрались кадры. На командировках организованы клубы и красные уголки. В Нагаево открыты два центральных клуба — один УСВИТЛ, другой — профорганизации» 60 .

Клуб УСВИТЛ предназначался, прежде всего, для работы со стрелками охраны лагерей. Здесь, в этом клубе, в 1933 году был организован даже театральный коллектив. Начальником клуба в то время был заключенный П. И. Семержис. Среди актеров первой театральной труппы несколько человек также были заключенными. Этот театральный коллектив давал спектакли в здании клуба для жителей Нагаево, а затем стал выезжать и выступать перед вольнонаемными и заключенными строящейся автодороги.

«Тройки» и особое совещание

Некоторая либерализация отношения к заключенным в Северо-Восточных лагерях, наметившаяся в 1932–1933 годах, ничуть не умерила рвение карательных органов в отношении тех граждан СССР, которые находились на свободе. Причиной такой, казалось бы «непоследовательности» было четкое разделение функций различных служб внутри этих органов.

В ОГПУ, которое в 1934 году было преобразовано в НКВД, существовали независимые друг от друга и не подчинявшиеся друг другу самостоятельные службы (управления), которые занимались разными этапами репрессии человека, превращая его в заключенного.

Первая служба — оперативно-следственная (в разные времена носила разные наименования). Работники этой службы выявляли подозреваемых преступников (подлинных или мнимых), арестовывали их, вели допросы и другие следственные действия. Когда все обстоятельства преступления (повторимся: не важно — подлинного или выдуманного) были выявлены и оформлены в виде «Следственного дела», документы нужно было отправлять в суд.

По идее, все суды в СССР были независимы: они и формально не входили в ОГПУ — НКВД. Но, во-первых, независимость эта была лишь декларирована. Фактически же суды, как и другие составляющие карательной системы советской страны, строго подчинялись партийным установкам. Если партия провозглашала необходимость усилить борьбу с «контрреволюционерами», то НКВД и суды были обязаны выполнять эти директивы.

В судах все же находились добросовестные люди, которые, если органы НКВД подсовывали им уж очень халтурно состряпанные деда, оправдывали обвиняемых или возвращали дела на доследование. (В дальнейшем повествовании мы встретим такие факты.) Чтобы избежать подобных, с точки зрения органов следствия НКВД, — неприятностей, было бы хорошо не отправлять «дело» в суд, а рассмотреть его внутри самого НКВД. Именно в этих целях в недрах ОГПУ — НКВД и были созданы так называемые «внесудебные органы». На высшем уровне, в самом ОГПУ, а затем в Наркомате действовало «Особое совещание». На нижестоящей ступени — в республиках, краях и областях — это были так называемые «тройки».

И Особое совещание и местные «тройки» были тем удобны для власти, желавшей без помех репрессировать своих граждан, если не имелось хоть каких-то доказательств их виновности, что внесудебные органы подобных, доказательств не требовали, а полностью полагались на мнение следственного органа, то есть тех же работников НКВД.

Право внесудебной расправы ОГПУ было предоставлено постановлением ЦИК СССР от 28 марта 1924 года. В соответствии с ним в ОГПУ было сформировано Особое совещание в составе грех членов коллегии этого органа (то есть высших чинов ОГПУ) и прокурора. Часть оформленных дел выносилось на рассмотрение полной коллегии ОГПУ.

В 1930 году Президиум ЦИК СССР очередным постановлением разрешил ОГПУ передоверять свои полномочия по внесудебной расправе «тройкам» на местах. В их состав входил начальник краевого или областного отдела ОГПУ, секретарь крайкома (обкома) и местный прокурор.

Когда в 1934 году вместо ОГПУ был образован Наркомат внутренних дел СССР, в его структуре были также созданы подобные внесудебные органы. Особое совещание теперь возглавлял нарком (с 1934 года это был Ягода). В его состав входили заместители наркома, еще несколько высших чинов этого карательного наркомата.

Но вскоре выяснилось, что у этого Особого совещания оказывалось очень много «работы»: количество граждан, которых хотели репрессировать, возрастало день ото дня. Поэтому приказом НКВД от 27 мая 1935 года права Особого совещания по внесудебному рассмотрению дел были, так же как и прежде в ОГПУ, переданы на места — в республики, края и области: там были организованы «тройки».

Вначале местные «тройки» имели право принимать решения по рассматриваемым делам о заключении в лагеря на срок до пяти лет, ссылке и высылке. Но когда начались массовые репрессии против граждан под лозунгом борьбы с «троцкистами» и «контрреволюционерами», приказом НКВД от 30 июля 1937 года местным «тройкам» было дано право выносить постановления о заключении в лагеря до 10 лет и о расстреле «наиболее враждебных из перечисленных выше элементов»61.

Особое совещание (ОСО) и местные «тройки» действовали одновременно и параллельно. Четкого разделения «дел» не существовало. Как правило, для рассмотрения в Особом совещании направлялись дела обвиняемых, работавших в центральных Наркоматах, ведомствах и учреждениях, а также на предприятиях и в учреждениях Москвы, Ленинграда, других крупных городов. Дела же более «мелких контрреволюционеров» из вольнонаемных, а также всех заключенных, которых обвиняли в контрреволюционной деятельности, проводившейся ими в лагерях, оставляли себе местные «тройки».

Внесудебные органы использовали сокращенный вид судопроизводства. Члены «троек» и ОСО не видели обвиняемых, не читали ни протоколов допросов, ни текста обвинения, никаких других документов следственного дела. Они им были не нужны. Орган НКВД, ведший следствие, подготавливал для заседания ОСО или «тройки» короткую справку на обвиняемого, где буквально в нескольких фразах сообщал состав «преступления», статьи и пункты уголовного кодекса, под которое оно подпадало. Само «преступление» автоматически считалось доказанным. Внесудебный орган определял лишь меру наказания: ВМН — высшая мера или — столько-то лет лагерей.

Внесудебные органы действовали анонимно и заочно. То есть, никакого заседания, наподобие судебного процесса, в этих органах не проводилось. Обвиняемые никогда не присутствовали ни на Особом совещании, ни на совещаниях «троек».

Как правило, несчастные люди в этих случаях даже не знали, кто персонально и когда рассматривает их дело. Их никто не спрашивал, признают ли они свою вину. Они не имели возможности выступить в свою защиту, не говоря уже о том, что в работе внесудебных органов никогда не участвовали адвокаты, защитники обвиняемых.

Обычно о решении Особого совещания или «тройки» репрессированному сообщалось в устной форме спустя некоторое время после вынесения решения.

Как видно из сказанного, деятельность внесудебных органов грубо попирала права граждан, а также элементарные нормы цивилизованного судопроизводства.

До сих нор ученым не удалось выстроить документально подтвержденную полную историю дальстроевской «тройки»: не рассекречены многие документы ОГПУ — НКВД Не известна даже точная дата организации этого внесудебного органа на Колыме.

Однако достоверно зафиксировано, что первые два-три года подобная «тройка» в Дальстрое не действовала: если местные карательные органы находили на Колыме каких-либо «контрреволюционеров», то после окончания следствия их дела обычно направлялись в Москву для рассмотрения коллегией ОГПУ. В некоторых случаях подобные дела передавались в народный суд Дальневосточного края (во Владивостоке). Тогда члены краевого суда выезжали в Магадан и проводили там «выездную сессию суда». Но эта процедура была весьма хлопотной и поэтому применялась крайне редко.

В первые два-три года репрессии работников Дальстроя по политическим мотивам местным органом ОГПУ не носили массового характера, хотя и были начаты с самых первых шагов особого треста по колымской земле. Мы убедились в этом на примере арестов работников автотранспорта, и среди них — поляка Ноблина, которых по представлению Берзина коллегия ОГПУ в Москве приговорила к заключению в лагеря уже летом 1932 года.

В следующем, 1933 году та же коллегия ОГПУ по представлению Берзина вынесла смертные приговоры двум работникам Дальстроя. Аресты и следствие по обвинению этих людей провел так называемый «третий отдел», входивший в управление Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей. Этот отдел, по существу, не имел отношения к деятельности УСВИТЛа: до 1934 года он выполнял функции самостоятельного отдела НКВД по Дальстрою (такой отдел почему-то вначале не был организован в тресте).

Думаю, следует назвать фамилии двух невиновных жертв репрессий, расстрелянных в Дальстрое в 1933 году.

27 июня казнен украинец Михаил Кузьмич Кравцов, 1895 года рождения.

В тот же день расстрелян русский Трофим Степанович Свиридов, 1899 года рождения82.

Мы не можем достоверно утверждать, что эти люди были вообще первыми, кого в Дальстрое подвергли расстрелу. Мы говорим о них как о первых, кто был обвинен в «контрреволюционных преступлениях» и за это — убит, а сейчас реабилитирован за отсутствием состава преступления.

Таким образом, руководители Дальстроя уже с первых своих шагов, как правоверные чекисты, начали уничтожать выдуманных контрреволюционеров. В этой карательной деятельности они использовали возможности внесудебной расправы над невинными людьми.

Первый успех

Конечно, темпы развития Дальстроя, намеченные постановлением ЦК ВКП(б) 11 ноября 1932 года, были нереальными. Даже используя принудительный труд многотысячных контингентов заключенных, невозможно было за одно лето проложить через дикую тайгу полтысячи километров автомобильной дороги. Так же, как невозможно за год увеличить добычу золота в 20 раз: с 500 килограммов до 10 тонн.

Другое дело — три года.

В 1933 году дорогу довели до перевал базы Эликчан, то есть проложили от Магадана дорожное полотно на 196 километров. В январе 1934 года два существовавших ранее дорожных района были объединены в новое, более мощное Управление дорожного строительства (УДС). Специальным приказом Берзин определил главную задачу этого управления: к концу года дать проезд до реки Колымы, вдоль которой были расположены горные полигоны золотодобывающих приисков. Для этого третью часть всех денежных средств, выделенных Дальстрою правительством на год, отдали дорожникам. Здесь было сконцентрировано более половины из 32 тысяч заключенных, содержавшихся в тот год в Севвостлаге.

Культурно-воспитательная часть лагерного пункта УДС организовала ударничество среди заключенных-дорожников. Для них повысили норму выработки до 4–6 кубометров в день, хотя раньше эта норма составляла 2,5–3 кубометра в зависимости от плотности грунта.

В течение лета коллектив Управления дорожного строительства отсыпал примитивную фунтовую дорогу до 350-го километра, где начали строительство дорожной дистанции, которую назвали Стрелка. Ширина проезжей части этой дороги составляла всего 4–5 метров. Для того чтобы автомашины могли двигаться навстречу друг другу, через каждые 250 метров на дороге делали расширение до 7 метров, где встречные машины пропускали одна другую. Это были так называемые разъезда.

В августе и сентябре был преодолен один из самых затяжных перевалов на трассе — Гербинский (372-й километр). Только при его прокладке заключенные дорожники вручную переработали 70 тысяч кубометров скальных пород.

С наступлением больших морозов строительство дороги было остановлено вблизи зимовья Оротукан (стоящего на реке того же названия — притоке реки Колымы). Это был 407-й километр. Затем уже по снегу от Оротукана была проложена зимняя тракторная дорога до 442-го километра, где поставили дорожную дистанцию о названием Спорный. До реки Колымы в 1934 году не дошли всего 23 километра.

Летом 1934 года, когда автотрасса не была еще полностью готова, по прорубленной просеке к приискам пошли трактора. Они везли стройматериалы, оборудование, продукты для горняков. В этом году впервые стало возможным направить на прииски крупные контингенты заключенных: надежное транспортное сообщение с горнопромышленными районами ликвидировало опасность голода.

Во время промывочного сезона на приисках работало четыре тысячи заключенных. Промывка песков по-прежнему велась вручную на деревянных промывочных приборах, каждый из которых должны были обслуживать десятки и сотни рабочих, вооруженных лопатами, кайлами и тачками.

Именно в 1934 году старательская добыча золота в Даль-строе была полностью прекращена, артели ликвидированы, а все вольнонаемные старатели уволены из треста. На приисках их заменили заключенные — более четырех тысяч. Объединенные в бригады по 100–150–200 человек, они работали под руководством вольнонаемных инженеров и техников. Иногда и руководители были заключенными.

Внутри каждой бригады существовало четкое разделение труда. Часть людей кайлами и лопатами снимала верхний, пустой слой породы — торфа. Другая группа увозила тачками торфа за контур полигона. Еще одна группа нагружала тачки золотосодержащим грунтом — песками и отвозила его в тачках к промывочным устройствам. Остальные рабочие обеспечивали безаварийную работу самого промывочного прибора — в те времена они носили названия «кулибина», «бутара».

Понятно, что прежде чем добывать золото, нужно было найти его месторождения — золотоносные россыпи. Этим занимались геологи — вольнонаемные. Вместе с несколькими рабочими-заключенными организованные в специализированные группы, называвшиеся геологическими партиями, геологи вели эти поиски по притокам реки Колымы.

В 1933 году в Дальстрое работало 30 таких партий. Они исследовали территорию верхнего течения Колымы от устья реки Теньки до впадения в Колыму реки Буюнды.

В 1934 году геологи перешли за Колыму, на ее левый берег. Здесь они открыли богатые золотоносные россыпи по речкам и ручьям Малый Ат-Урях, Хатыннах, Штурмовой63. Добыча золота из этих россыпей началась уже в том же 1934 году: были организованы прииски Ат-Урях, Разведчик, Партизан, им. 8 Марта, Ледяной, Хатыннах, Штурмовой.

Выбор полигонов для горных работ, их размеры и конфигурацию определяли специалисты-горняки. В большинстве это были вольнонаемные работники, заключившие с Даль-строем трудовые договоры и приехавшие из цен тральных районов страны.

Но вольнонаемных работников в тресте постоянно не хватало: из теплых обжитых областей люди не Хотели ехать в край очень суровых природных условий и неустроенного быта. Из-за недостатка вольнонаемных часть должностей инженерно-технических работников была заменена заключенными, имевшими соответствующее образование или опыт руководящей работы.

При всех этих сложностях большое количество подневольной рабочей силы, направленной в 1934 году на прииски, сыграло решающую роль. Впервые с момента организации особый трест выполнил и даже перевыполнил намеченный план. Он дал 6,8 тонны шлихового (еще с примесями) золота.

За первые три года жизни особого треста с большим трудом, но все-таки начали строительство крупного морского порта в Нагаево. Еще до Дальстроя, мы помним, там существовал портопункт, подчинявшийся Владивостокскому порту. Когда Берзин в 1932 году прибыл в Нагаево, он переподчинил себе портовый пункт, но легче от этого не стало.

За лето 1932 года на берегу бухты, прямо напротив центра пологого склона спускающегося с перевала сопки, отделяющей Нагаево от Магадана, был построен не очень длинный деревянный пирс. Но глубина моря в этой восточной части бухты была небольшой: к пирсу могли причаливать лишь мелкосидящие баржи и кунгасы. Поэтому в навигацию 1932 года приходящие пароходы вынуждены были вставать на рейде. Груз и людей перегружали на баржи, кунгасы и катера, а затем вторично с них — на пирс. Рядом с пирсом за лето скопились огромные горы различных грузов: техническое оборудование, стройматериалы, продукты.

Но 20–21 ноября сильный шторм, бушевавший в Охотском море, разбил этот пирс, перемешал и смыл в море часть оставленных на пологом берегу грузов.

Нужно было строить настоящий порт, куда могли бы подходить для разгрузки крупные пароходы.

Самым подходящим местом для этой стройки оказалась западная часть бухты: изыскатели определили там достаточно большие глубины. Но там совсем не имелось площадки для портовой территории: крутая сопка падала в море резким обрывом. Чтобы создать портовую площадку и дорогу из порта, требовалось пронести огромный объем земляных работ.

В январе 1933 года Берзин издал приказ об организации конторы, названной «Строительство порта в бухте Нагаева». К концу 1933 года там была построена причальная линия с двумя деревянными ряжами. Первые пароходы под разгрузку стали к пирсу осенью 1933 года. А в следующем году на пирсе разгружались самые крупные пароходы, ходившие в то время в Тихоокеанском бассейне.

В этот период Дальстрой организовал и свою авиацию. В конце 1934 года пароходом были доставлены в Нагаево первые самолеты: два «П-5» и два «С-1». Через неделю один из них поднялся в воздух, чтобы провести ледовую разведку. С 27 февраля 1935 года летчики начали совершать отдельные рейсы из Магадана в село Балаганное, на побережье Охотского моря, с пассажирами и почтой на рыбные промыслы.

А в марте состоялись первые полеты на север — в приисковый район и на юг — в Хабаровск. Зимой самолеты поставили на лыжи, а на лето — оборудовали поплавками вместо шасси. Самолеты садились прямо на водную поверхность бухта Нагаева. На берегу оборудовали диспетчерскую — вот и весь аэропорт. Своя авиация позволила Дальстрою перевозить в дальние поселки почту, небольшие срочные грузы. Она доставляла людей в те районы, куда еще не были проложены дороги.

В эти же годы активно строился поселок Нагаево и другой приречный поселок, который называли Магаданом. Из промышленных предприятий наиболее крупной стройкой стал авторемонтный завод. Он был заложен на полдороге из Нагаево в Магадан, ближе к речке, еще в 1932 году. Первыми поставили сколоченные из жердей въездные ворота. Наверху прибили пятиконечную звезду и вывеску: «Гострест Дальстрой. Постройка механического городка. Прорабство № 5».

К 1935 году на территории мехгородка уже работали кузнечный, жестяной, модельно-медницкий, электросварочный и станочный цеха, завод освоил капитальный ремонт основной в Дальстрое грузовой автомашины «ЗИС-5».

Другим промышленным предприятием Нагаевской базы стала судоверфь, которую позже назвали «Завод № 2». Ее начали строить на восточном берегу бухты, вблизи устья небольшою ручья, названного эвенским словом Марчекан. (Эвенские оленеводы, прикочевывавшие на это место на летнюю рыбалку, говорили о нем: «Марчиканн», то есть, местность с маленьким торфяным болотцем.) В 1934 году со стапелей завода были спущены морской катер «Марчекан» и баржа «Вишера».

В Нагаево и Магадане строились также жилые дома. К 1935 году здесь уже стояло 167 жилых зданий, среди которых были и двухэтажные. Но все жилье возводилось из дерева. Примитивный кирпичный заводик выпускал вначале кирпич только для бытовых печей. Лишь в 1934 году на левом берму речки Магаданки построили настоящий завод, дав ему название «Красный кирпич». Его первая продукция пошла на строительство электростанции и капитальных цехов авторемонтного завода.

Таким образом, хозяйственные успехи Дальстроя в 1934 году были заметны. Но костяк этого особого треста составляли карательные органы. В стране в это время постепенно нарастали репрессии по политическим мотивам. В течение 1934 года в лагеря ГУЛАГа было отправлено свыше 493 тысяч новых заключенных. К концу года их численность достигла 725,5 тысячи человек.

Именно в 1934 году произошла очередная реорганизация карательных органов в масштабе всей страны. 10 июля постановлением ВЦИК было ликвидировано ОГПУ и на его базе создан Народный Комиссариат Внутренних Дел СССР — НКВД64. В его составе было организовано семь управлении и отделов, в том числе Главное управление государственной безопасности и Главное управление исправительно-трудовых лагерей и трудовых поселений (сокращенно: ГУИТЛ). Эти управления продолжали же ту деятельность, которая была главной задачей ликвидированного ОГПУ.

ГУИТЛ (впоследствии переименованное в ГУЛАГ) приняло от ОГПУ большую систему исправительно-трудовых лагерей и трудпоселений. Через три месяца, 27 октября, ему дополнительно передали группу колоний, которые до этого находились в ведении республиканских Наркоматов юстиции. Самый крупный контингент передал Наркомюст РСФСР: в его колониях содержалось 212 тысяч заключенных: из них 144 тысячи были заняты на производстве.

К концу 1934 года принудительный труд заключенных в лагерях НКВД использовался для осуществления более десяти крупнейших экономических программ развернутой в СССР второй пятилетки.

Самой крупной стройкой, которую вел НКВД, был канал Москва — Волга: здесь работали 196 тысяч заключенных Дмитровлага.

К наиболее значительным программам тех лет относятся строительство БАМа — Байкало-Амурской магистрали и прокладка вторых путей на уже существующих железных дорогах Сибири и Дальнего Востока. Этим занималось 150 тысяч заключенных. На эксплуатации уже построенного Беломорско-Балтийского канала и обслуживании промышленности вокруг него работала 71 тысяча узников. В Сибирлаге трудилось 63 тысячи заключенных, в Дальлаге — 60 тысяч.

Конечно, по количеству заключенных Управление Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей (УСВИТЛ) в конце 1934 года не относилось к самым крупным лагерным системам в советской стране: 32 тысячи 870 человек65. Но эти заключенные давали Центральному Комитету коммунистической партии, которому подчинялся Дальстрой, продукцию чрезвычайной, стратегической важности — золото.

Во-вторых, это были самые дальние в стране лагеря, совершенно изолированные от окружающего мира. Они не входили в общесоюзную систему лагерей, которыми командовал ГУЛАГ. Подчинялись эти лагеря, как и все другие сферы Дальстроя, только Берзину. Поэтому, при необходимости, в Дальстрое можно было прятать от всей страны людей, которые провинились, но были верными служаками НКВД. Несколько позже мы увидим, как это делалось.