С самого утра лил дождь. К вечеру он так разошелся, что казалось, меня просто смоет. К чертям. Как клочок того письма, который я только что изорвал и швырнул себе под ноги.
«Я выхожу за муж, – писала почти незнакомая мне девушка Елена из далекого и бандитского города Орехово-Зуево. – Он работает водителем афтобуса и хорошо получает. Незнаю как у вас в Москве а у нас в Орехове такие получают хорошо. Такчто ты Арсен прости меня если сможеш…»
В общем, в таком вот духе письмо. Уже три года я переписывался с Еленой. И надо сказать, без особого энтузиазма. Да и откуда взяться энтузиазму, если девушка три года кряду коверкает ваше имя. И вот конец.
А началось все еще в те дни, когда я работал замдиректора дома отдыха «Полевой стан». Под Москвой. И вот к нам в «домотдых», как называли наше заведение директор и весь остальной персонал, прибыли работницы ореховского химкомбината, и девушка Елена в том числе. Отдохнуть от сборки противогазов, респираторов и прочих аксессуаров гражданской обороны.
Надо сказать, Елена мне не понравилась с первого же взгляда. Причем активно. Первый взгляд состоялся вечером первого дня отдыха работниц. В нашем ресторане с одноименным названием «Полевой стан».
Женщина на одиночном отдыхе, да еще если она работница химзавода, явление опасное.
Девушка Елена сидела в кругу подруг за столом, уставленным нехитрыми изделиями наших кулинаров с поэтическими названиями вроде салата «Жатва» (правда, в меню кто-то добавил к названию салата букву «р», чем напрочь убил всю поэзию) или «Жаркого по-колхозному».
Тон задавала круглая особа с хитрыми черными глазками-бусинами и пьяной разухабистой походочкой. Она то и дело выскакивала из-за стола, как гигантский каучуковый мяч, подбегала к какому-нибудь столику и выдергивала зазевавшегося отдыхающего или командировочного (а забредали к нам и такие). Потом начиналось самое страшное. Под некачественные звуки ресторанного оркестра пара врезалась в толпу танцующих, и дальнейшее ее продвижение можно было проследить только по взвизгам и легким завихрениям то в той, то в другой стороне танцплощадки.
Я сидел далеко, и опасаться мне было, в общем-то, нечего. А живописная колонна в виде гигантского снопа пшеницы полностью закрывала мой столик от бесовских глаз каучуковой тетки. Но этот бруствер совершенно не скрывал меня от остальных работниц химкомбината. К тому времени, когда я наконец дождался своей порции «жаркого по-колхозному», они разошлись не на шутку. Их взгляды сомнамбулически блуждали по ресторанному залу в поисках новой жертвы.
Не успел я приступить к ужину, как на мою тарелку легла сиреневая тень. Я поднял глаза и, к собственному ужасу, встретился с лиловым от косметики взглядом работницы ореховского химкомбината. На ней было синтетическое фиолетовое платье с неоновыми нитями люрекса.
– Бе-е-е-лый танец! – нетрезво прохрипел в микрофон мой приятель-саксофонист Ленька Тимирязьев.
Я понял, что это происки каучуковой особы, которая уже бороздила зал с полуобморочным отдыхающим под мышкой.
– Молодой человек, – подалась ко мне лиловая красавица. – Можно вас пригласить?
Впопыхах я не сориентировался и напрочь забыл о своей солидной должности. Стул упал, жалобно звякнув о бетонный пол «Полевого стана». Как труп. Я оказался в свирепых объятиях женщины-вамп из Орехова-Зуева.
– Ну, что же вы? – томно выдохнула она. – Ведите свою даму…
«Кто это сказал, что вы моя дама?» – пронеслось в моем, почти лишенном кислорода, мозгу. Но вслух я прошептал что-то дурацкое и совершенно не относящееся к делу.
– А как вас зовут?
– Лилия, – с готовностью отозвалась любительница лиловых оттенков.
– Очень приятно, – солгал я. – А меня Арсений…
– Вы армянин или, может, еврей?
Лилия с интересом заглянула в мои водянистые глаза.
– С чего это вы взяли? – к своему ужасу, ответил я вопросом на вопрос.
– Ну как же, Арсен… Нерусское какое-то имя.
И вот тут-то я невзлюбил жительниц Орехова-Зуева. В том числе и девушку Елену.
Мы завершили с Лилией белый танец, и она силком затащила меня в рой гудящих женских ртов.
– О-о! Мужчина! – раздалось сразу со всех сторон.
Можно было подумать, что мужчина и вообще-то большая редкость, а в Орехове-Зуеве это прямо-таки – музейный экспонат.
– Это Арсен, – представила меня своим подругам Лилия, словно хотела сказать, что насчет мужчины ее товарки в корне ошиблись.
Я решительно возразил, что меня зовут Арсений. Но неприятное имечко так и приклеилось ко мне. По крайней мере, на ореховском химкомбинате.
Во главе стола возникла каучуковая дамочка и предложила всем выпить за начало отдыха.
– Это Томка, – пояснила бледная девушка справа от меня, – бригадирша из первого гальванического.
Ни имя, ни звание мне ровным счетом ничего не сказали. Но выпить пришлось. В самом деле, не станешь же отказываться, когда это предлагают женщины. Да и как бы это выглядело: ты отказываешься, стыдливо прикрывая стакан ладонью, а куча теток шумно уговаривают тебя: «Ну немножечко! Ну последнюю!» Словом, мне пришлось выпить.
Разговор стал оживленнее. Даже черноглазая бригадирша первого гальванического больше не выскакивала из-за стола при первых же аккордах любой музыки. Черные глазки то и дело впивались в меня. Руки сноровисто разливали коньяк.
– Вообще-то я закончил педагогический, – с удивлением услышал я свой монотонный голос, – но вот, работаю здесь. Заместителем директора…
Эти слова явно вызвали одобрение женской части коллектива. Хотя, черт, какой женской части, если единственной мужской частью был я сам.
– Трудно, наверное, заместителем-то устроиться? – подала голос Елена.
– А кому сейчас легко? – в моем голосе послышались учительские нотки.
О том, что «замдиректора» стояло только в моей трудовой книжке, а на самом деле в «Полевом стане» мне было отведено скромное место «организатора массовых мероприятий в сезонный период», я умолчал. Тем не менее в высокопоставленную роль я вошел уже часа через два.
А именно часа через два я вскочил на сцену и крикнул:
– А теперь – «Таганка»! Ленька, давай! Жарь!
Женщины принялись рукоплескать.
– Тага-а-анка! – захрипел я, не дожидаясь аккомпанемента.
– Сеня, не надо, – предостерегающе пробормотал Тимирязьев. – Иди к себе в номер.
Но я не послушался, а, наоборот, соскочил со сцены, подбежал к ореховскому столику и потянул скатерть на себя. Заставленная грудой закусок, бутылок и толстых локтей работниц химпроизводства скатерть не поддалась. Я потянул сильнее. Тарелки беззвучными осенними листьями спорхнули на пол.
– Плачу за все! – крикнул я и тут же сильно преувеличил свой статус: – Как директор этого гадюшника!
После этих слов все покрылось каким-то лиловым туманом, слегка отдающим духами «Красная Москва» и «Незнакомка». Сквозь эту пелену пару раз прорвалось было перекошенное от злости лицо нашего директора Владимира Михайловича Помазкова.
Очнулся я лишь под утро, обнаружив перед своим носом желтоватые обои номера первой категории на втором этаже.
Я немедленно перевернулся на другой бок. На меня испуганно уставились чьи-то глаза, наполовину прикрытые одеялом.
– Приставать будете, – раздался дрожащий голос.
Приставать? Да я пошевелиться-то толком не мог.
– Не буду, – просипел я и понял: что-то произошло. – А что случилось?
Одеяло шевельнулось. Из-под него высунулись пухлые девичьи щеки с персиковым пушком.
– Да так. Вы песню какую-то спеть хотели, а вам не дали… Ну вот вы и побили посуду. Хотели милицию вызвать, но Тамара из гальванического сказала, что не надо…
Опять эта гальваническая Тамара.
– А здесь я как оказался?
– Очень просто. У девочек у всех двойные номера… С соседками. А я – одна. Я говорю им, он же приставать начнет. А они говорят, да он же всего на одну ночь… Утром мы, мол, его заберем.
– Ясно, – подытожил я.
Дожидаться, пока меня заберут «девочки», не хотелось. Доковыляв до двери, я обернулся.
– Звать-то вас хоть как?
– Елена…
Персиковые щеки качнулись в мою сторону. «Ох и растолстеют же эти щечки года через три-четыре», – подумал я и поспешил убраться восвояси.
В «Полевом стане» я проработал еще дня два. После чего директор уволил меня без выходного пособия. По собственному желанию. Вот именно, по его собственному.
Но связь с Еленой, по случайной странности, не оборвалась. Примерно через месяц после моего неудачного эстрадного дебюта ко мне домой ввалился Ленька Тимирязьев. (От великого садовода этот великий саксофонист отличался лишь мягким знаком в фамилии.)
– Привет, старик! – крикнул он с порога. – Пляши!
– Я уж раз сплясал, премного благодарен.
– Тебе письмо, дурилка картонная!
– Знаешь, Леня, у меня с тобой всегда одни неприятности, – пробурчал я. – Хорошо еще, в трудовик ничего не записали. А то работал бы я сейчас не учителем, а дворником.
– Ну, старик, это уж ты сам виноват. Хороший мог бы навар слупить за каникулы. А письмо и правда есть. – И Ленька достал из-за пазухи нечто, весьма смахивавшее на солдатский треугольничек.
– Это что, с фронта? – поинтересовался я.
– Почти. Из Орехова-Зуева. Тебе ничего не говорит это название?
М-да. Я скривился. От названия этого населенного пункта меня просто выворачивало наизнанку.
– Пришло на адрес нашего гадюшника, – жизнерадостно объявил Ленька. – Но адресовано тебе. Девушка, похоже, не в курсе, что тебя после вашего с ней праздника уволили…
Я разорвал конверт, оттуда выпал розовый клочок.
Уважаемый Арсен!(Тьфу ты, пропасть!) Вас уже уволили? Нехорошо что так получилось. А все выходит изза нас. Что поделать ктото отдыхает а ктото работает.(Логикой и знаками препинания автор не грешил.) Если вас никуда не берут можете приезжать к нам в Орехово. На химический. Может коечто получиться…
И подпись: «Елена Кондакова».Ленька глянул на мое ошарашенное лицо и гаденько ухмыльнулся:
– Что, старичок, одна из твоих тогдашних компаньонок запала?
– Ну какой я тебе старичок, – почему-то рассвирепел я. – Ты принес письмо? Принес! Почтальон сделал свое дело – почтальон может уходить. Где расписаться?
– О-о! – протянул Тимирязьев. – Да тут любов! Ну ладно, ты слюни-то не распускай. Я к тебе попозже загляну…
И исчез. Я услышал, как он спускается, отчаянно чертыхаясь и цепляясь хилыми плечами за почтовые ящики. Будто и впрямь почту разносил. Я вздохнул и задумался, что бы могло означать это письмо.
С одной стороны – это самый настоящий бред. Только оттиска губной помады внизу не хватает. (Кстати, впоследствии я иногда получал от девушки Елены письма, помеченные именно таким образом.) Выбросить эту бумажку к чертям, да и забыть.
Но с другой стороны – во мне вдруг нежданно-негаданно пробудились сентиментальные чувства. Девушка писала, старалась от всего сердца, предлагала даже на работу устроить, а я – вот так, сразу – выбросить.
Словом, я состряпал вежливый, ни к чему не обязывающий ответ.
А через неделю в моем почтовом ящике лежало письмо из Орехова. Начиналось оно словами: «ДОРОГОЙ Арсен!»
Переписка затянулась, как это ни смешно, на целых три года. Разок я даже навестил девушку Елену в ее городишке.
Что я там встретил? Там я встретил на вокзале ацидофилин в старомодных бутылках, квашеную капусту, крахмальную скрипучую подушку и Томку из первого гальванического. Елена глазела на меня затравленно и с обожанием. Будто ждала, что я с минуты на минуту запою «Песню индийского гостя». Ее персиковые щеки тряслись и никак не желали растягивать губы в улыбку.
Иногда (особенно на уроках) меня посещала унылая мысль: «А не жениться ли на Елене-из-Орехова? Не уехать ли в славный город Кокосово? Учителя везде нужны…» Но крамольная мысль улетучивалась вместе с трелью звонка.
И вот минуло три года. Я взял в нагрузку несколько дополнительных часов и получил в награду то, что давно уже должен был получить. Последнее письмо от девушки Елены. Последнее, поскольку сомнительно, что водители, пусть даже и автобусов, позволят своим женам переписываться с неизвестными мужчинами. Пусть даже и учителями. И пусть даже известными.
Огорчился ли я? С одной стороны, я успел привыкнуть к письмам из Орехова. А с другой… С другой – слава богу, что Елена Прекрасная догадалась не звать меня на свадьбу.
И вот теперь, выбросив письмо (от чего лужи наверняка приобрели легкий запах «Красной Москвы». Или «Незнакомки»?), я шел сквозь дождь к своей лучшей институтской подруге Катьке Колосовой. В кармане лежала бутылка вина.