Тем не менее через двадцать пять минут, весь в мыле, я стоял на «Театральной» с куцым букетиком гвоздик.

Так уж почему-то положено. Пускай ты ни разу не видел человека, которому предназначаются цветы. Пускай ты даже ненавидишь этого человека. Пускай тебе противно само упоминание его имени (я, конечно, не имею в виду Марину). Но букет пусть самых задрипанных цветов ты купить обязан. И наплевать, что ты, возможно, истратил на эти условности последние деньги, на которые с гораздо большим удовольствием купил бы пачку пельменей на ужин.

И вот я стою на «Театральной» и вдруг с ужасом понимаю, что не смогу вычленить Марину в толпе тоже чего-то ожидающих девиц. Простой я тут хоть год, все будет бесполезно – описание своей внешности Катькина подруга оставить не удосужилась. Впрочем, как и я. Сказала бы хоть, мол, дорогой Арсений, я буду держать в каждой руке по хозяйственной сумке. Так нет же…

Не подходить же, в самом деле, ко всем подряд с немыслимым и глупым вопросом прожженного ловеласа: «Девушка, вы не меня ждете?»

Станционный милиционер уже начал с подозрением поглядывать в мою сторону, как вдруг ко мне приблизилась особа в кашемировом пальто песочного цвета, тщательно оглядела меня и сказала вполголоса куда-то в сторону:

– По описанию сходится. Джинсы, куртка, туповатый взгляд… Да, это он!

Я огляделся. Особа была совершенно одна. Если, конечно, не считать многочисленных пассажиров метро, снующих взад-вперед по своим бестолковым делам.

– Простите, вас зовут не Арсений? – это уже явно относилось ко мне.

– Да, – согласился я. – А вы Марина.

– А вы догадливый, – перекрыл шум подошедшего поезда знакомый щебечущий голос.

– Ну что ж, пошли? – предложил я. – Скоро одиннадцать. Опоздаем.

– Да нет, что вы! Мы же идем не в обычный театр. А на МОШКАРЕВА! – Марина произнесла эту мало о чем говорящую мне фамилию таким тоном, словно ни на минуту не усомнилась в моем близком знакомстве с ее обладателем.

– На Мошкарева?

– Неужели вы о нем не слышали? Это же руководитель «Театра Мошкарева»!

Так. Час от часу не легче. Ладно, на месте разберемся. Я подхватил Марину под руку, и она повлекла меня к выходу из метро.

Мы шли долго. И все какими-то слякотными проулками. Распугивая голубей, кошек и алкоголиков. Наконец перед нашими носами возникла гигантская черная надпись, кривовато выведенная неопытной, а скорей всего, пьяной рукой:

дО тЕАтРа мОШкАРевА – 1оОО ШАгОВ!

– Вот видите! – вскрикнула моя спутница, словно это можно было не увидеть. – Давайте считать…

– Да это же примерно километр!

– Ну и что?!

Огибая лужи, мы принялись отсчитывать тысячу шагов. На восемьсот семьдесят девятом шаге мы уперлись в обшарпанную вывеску:

ТЕАТР-СТУДИЯ ПОД РУКОВОДСТВОМ ВЯЧЕСЛАВА МОШКАРЕВА

Насчет «1000 шагов» мошкаревцы, видимо, погорячились. Я посмотрел на часы. 11.15.

– Опоздали? – неуверенно спросил я Марину.

– Да это же Мошкарев, – опять напомнила она. – А у него все спектакли начинаются либо в 11.32 утра, либо в 11.32 вечера…

– Да он просто постмодернист какой-то, – попробовал пошутить я.

– Он гений! – не поняла Марина моей шутки.

Я распахнул дверь этого, с позволения сказать, театра, и мы очутились в помещении, напоминавшем прихожую стандартной квартиры, каковой оно, видимо, и было до появления постмодерниста Мошкарева.

Не дожидаясь, пока мои вялые руки примут ее кашемировое пальто, Марина повесила его на трехногую вешалку.

Теперь подошел мой черед оглядывать свою будущую спутницу. Я не имею в виду – спутницу жизни. Просто спутницу. Все-таки нам вместе предстояло насладиться спектаклем.

Большинство мужчин имеют неприятную привычку оглядывать женщин. Особенно если направляются с ними в общественные места. Не будет ли стыдно за ту, что цепляется за твой локоть? Станут ли другие мужики завидовать твоему соседству? Я, к сожалению, вхожу в число этого прискорбного большинства.

Итак, что же мы видим? Неплохую фигурку, стройные ноги в черных чулках. Так, уже хорошо. Туфли, правда, какие-то странные. Мужские, что ли? И эти бусы. Не бусы, а связка каких-то металлоконструкций.

А вот блузка – ничего. Идет ей. Если бы не эта клетчатая безразмерная юбка, было бы совсем хорошо. Хотя кофта тоже какая-то мешковатая. Не разберешь, что она там прикрывает. Ладно, бог с ней, с кофтой.

Теперь лицо. Глазенки, конечно, мелковаты, но косметика вполне удачно скрывает этот недостаток. Хотя штукатурки могло быть и поменьше. Ушки аккуратные. Но серьги! Сродни бусам. Наверно, так называемый «ансамбль». Купила по дури у какого-нибудь ювелира-извращенца. Вот и получилось, что с этими серьгами и бусами передо мной не женщина, а мечта садиста.

Но в целом я остался вполне удовлетворен беглым осмотром. Сам я, надо признаться, выгляжу похуже. Обычно я наведываюсь в театр в костюме и при галстуке. А сейчас – джинсы, серенький свитер, брюхо… Правда, у меня есть оправдание: я-то ведь собирался на работу, а вовсе не в театр.

Но что же Марина? Она покинула меня и, спрятавшись в пыльном закоулке прихожей, о чем-то оживленно разговаривала с тощим молодым человеком. Одет он был точно так же, как я. Те же джинсы, свитер. Только вот живота у него не было. Зато имелось кое-что похуже – жидкая бороденка и непромытые длинные волосы.

Я немного огорчился сходством наших одеяний. Мне это всегда неприятно. Поэтому я с опаской покупаю новые вещи. А вдруг завтра в них выйдет на улицу вся Москва? Хотя женщинам это, должно быть, еще неприятней. В связи с этим мне вспоминается одна история.

Мы с одной милой девушкой отправились в ресторан. Она была очень весела. Главным образом, как я понял, из-за того, что на ней красовалось шикарное золотое платье. Его она урвала в «Березке», так что неприятные дубли исключались. И надо же было случиться такой досаде! Как только мы вошли в зал, мимо нас продефилировала толстая бабенка торгашеского вида в точно таком же наряде.

С моей спутницы мигом спала вся веселость. Она старалась пореже вылезать из-за стола. А танцевать и вовсе отказалась. Покидали же ресторан мы в полном унынии. Оказалось, что когда моя девушка наконец решилась попудрить нос, то на зеркальной лестнице ей опять встретилась та бабенка. Положение усугублялось еще и тем, что зеркала висели по обе стороны лестницы и отражали друг друга. Создавалось впечатление, что золотых платьев в ресторане не два, а по меньшей мере – тысяча. А теперь скажите, до веселья ли тут?

Тем временем Марина наконец обратила внимание на мою скромную персону. Ухватив молодого человека за хилую ручку, выбралась из своего закоулка.

– Познакомьтесь, Вячеслав, это Арсений, – проговорила она томным голосом.

Я протянул руку, ожидая, что Марина представит своего знакомца. Но этого не произошло. Более того, «гений» (а это был именно он) вообще не заметил моей протянутой руки. Может, подобная невежливость свойственна всем гениям? Вместо этого Вячеслав сказал:

– Ну ладно, Мариночка, пора начинать. Увидимся в антракте… – И снова скрылся в закоулке.

Я собрался было пожурить свою спутницу за столь вопиющую халатность при знакомстве, но она вцепилась в мой локоть красными ногтями и зашипела:

– Ну пойдемте же, Арсений! Сейчас вы все увидите.

К театру я отношусь неплохо. Но то, что я увидел на импровизированной сцене «Театра Мошкарева», заставило меня изменить свое мнение. Вы думаете, я начал относиться к театру прекрасно? Или стал его восторженным поклонником? Совсем наоборот. К театру я стал относиться плохо.

Вячеслав Мошкарев решил замахнуться на «Вишневый сад» Чехова. Но понял он классика своеобразно. Мизансцены не подверглись никаким изменениям, если не считать того, что к «Вишневому саду» Мошкарев присовокупил еще и несколько действий «Чайки». Более того, актеры иногда даже произносили положенные реплики. Однако имелось в разворачивающемся передо мной действе одно «но». Все, включая Лопахина, Гаева и даже старого лакея Фирса, были… голые.

Более всего поверг меня в изумление зад актрисы, игравшей Аркадину. Она неизвестно почему разгуливала по вишневому саду, который состоял из дворницких метел, там и сям торчавших из сцены. Зад был белый, с синими следами от купальных трусов и огромный. Аркадина то и дело вертела своей филейной частью, обратив ее к залу. Фасада актрисы, который, по-видимому, был не менее впечатляющим, я так и не увидел.

Наконец из какого-то люка в полу вылез обнаженный Гаев и прокричал:

– Многоуважаемый шкаф! – Он обращался к Аркадиной.

Белый зад скрылся за мешковиной кулис. Вместо него почему-то появился старый лакей Фирс и замер, стыдливо прикрываясь бородой. После этого началось что-то уж и вовсе несусветное. Зазвучал романс «Белой акации гроздья душистые», который почти сразу сменился темой «Отцвели уж давно хризантемы в саду». Все действующие лица выбежали в чем мать родила и, покрикивая: «Антракт, антракт!» – разбрелись по залу.

Меня довольно чувствительно пихнул в бок голый Костя Треплев в милицейской фуражке и меланхолично процедил:

– Тебе что, особое приглашение надо, сволочь?

В антракте Марина настойчиво приглашала меня пообщаться с Мошкаревым. Но я, как истукан, сидел в прихожей под вешалкой.

– Вас смутили эротические сцены?

И тут я взорвался.

– Какие сцены?! – прошипел я, потирая ушибленный Треплевым бок. – Что вы называете сценами? Они же занимают половину спектакля!

– Почему половину? Весь спектакль. Я сначала тоже так реагировала, – невозмутимо ответила Марина, – а потом поняла, что Вячеслав просто сделал акцент на сексуальном начале в чеховских произведениях… Вы просто еще не видели второго действия…

– Могу себе представить! Наверное, там Фирс совокупляется с Ниной Заречной на глазах у самого Антона Павловича, прикрытого только пенсне!

Марина звякнула нашейной металлоконструкцией. Ее глаза уставились в темный угол.

– Странный вы человек. Это же искусство! А Мошкарев так и просто – ге…

Словом, я бежал со спектакля. Тысячу раз чертыхнувшись, преодолел «тысячу шагов» и переулками понесся к метро.