Когда Саид Исламбек садился в поезд на Восточном вокзале, а это было в три часа сорок минут, сводка о ликвидации британской разведывательной агентуры в Берлине уже прошла обязательные инстанции и вышла за пределы Главного управления имперской безопасности. Уже в четыре ее читал барон Менке. Саид в это время трясся в вагоне где-то между полустанками. Еще через пятнадцать минут Менке позвонил Ольшеру и с издевкой спросил: «Надеюсь, вам уже известно, кем оказался Мустафа Чокаев?» «Нет», – ответил капитан. «Вы не читали сводку по Берлину?» «Читал дважды». «Странно! Самое главное пропустили». Гауптштурмфюрер усмехнулся: «Просто я правильно ее прочел». Барон пожал плечами: «Вы хотите сказать, что остальные прочли ее неправильно?» «Что вы, барон. Я лишь подчеркнул различие точек зрения. Каждый понял так, как ему нужно было».

Поезд миновал Бреслау, спешил к Розенбергу. Это время совпало со звонком Рут Хенкель к Менке: «Дорогой барон, потрясающая новость… Чокаев – английский шпион». «Да, фрау. Документы это подтверждают». «Только документы?» «Кажется. Впрочем, остальное мне неведомо. Я окружен стенами своего тихого министерства». «Вы жестоки, барон. Успокойте меня!» «Это очень нужно, фрау Рут?» «Да. Я устала». «Заставьте себя не думать о худшем». «Нет, пока существует этот проклятый туркестанец, покой невозможен». «Понимаю… Только прошу вас, не прибегайте к вину. Это последнее. Это потеря реальности. Это промахи. В конечном счете он обнаружится. Курт делает все возможное. Помогите ему, вы же талантливая женщина, Рут». «Ах, к чему похвалы? Я несчастна. Я ни во что не верю…»

И еще через полчаса, когда поезд прошел Крайсберг и стал приближаться к Брайтенмаркту, произошел последний телефонный разговор, связанный с появлением сводки главного управления имперской безопасности. Короткий разговор: «Надие, милая. Ты, конечно, ничем не можешь меня обрадовать?» «Нет, фрау. Пока нет». «Боже! Я так надеялась». «Сочувствую, фрау. Мне хочется утешить вас. Но…» «Ах, ах! Соболезнования. Одни соболезнования… Ты очень занята, девочка?» «Да, фрау». «Жаль. Я одна. Весь день одна. И вечер тоже. Если бы ты смогла приехать… Ненадолго. У меня великолепные пластинки и чудесный “телефункен”. Мы могли бы послушать Анкару. Или даже Баку… Ну, ну, не бойся. В моем доме все разрешено…» «Не знаю, фрау». «Глупенькая. Приятный вечер. Мы, женщины, тоже имеем право на удовольствие. По секрету – я припрятала бутылочку настоящего венгерского токая. Вино и музыка!.. Что может быть лучше? Соглашайся…» «Я, право…» «Ну, смелее!» «Хорошо, фрау…»

Крошечная станция. Тихая. Безлюдная. Брайтен-маркт. Надо сойти с платформы. Пройти немного назад, против движения поезда, пересечь путь и выйти на проселочную дорогу.

Слева и справа лес. Чистый лес. Аккуратный. Саид узнал его. Из окна машины удалось тогда разглядеть эти старые деревья и таблички на опушке: «Ферботен!» Много табличек. Они сейчас встречают Саида. Только прошлый раз Исламбек смотрел на них с любопытством, теперь с тоской. «Вальд-лагерь СС 20» – место его будущей неволи. Сюда идет он свободным человеком, относительно свободным, конечно, назад его могут вернуть в наручниках. Или вообще не вернуть. В этом лесу найдется место для маленького холмика.

Все повторилось: проверили раз, проверили два. Впустили. Правда, никто не встретил Саида у будки. Зато Ральф завилял хвостом – узнал. Феноменальная память у пса. Но не в псе дело. Около Ральфа на корточках сидел старший семерки Анвар и кормил собаку сахаром. Настоящим сахаром. И то и другое одинаково поразило Саида. Конечно, сахар мгновенно был забыт. А вот Анвар… Он посмотрел на Исламбека очень приветливо. Даже с улыбкой. Именно улыбка озадачила Саида. Прошлый раз они расстались довольно холодно. Во всяком случае, разговор был не особенно приятным. Слишком скрытным оказался курсант, скупые ответы таили в себе какой-то особый смысл. О них немало думал эти дни Саид. Намек на возможное убийство матери встревожил. Теперь Анвар улыбался.

Прежде всего надо было определить: знакомы они или нет? Формально не знакомы. Анвар курсант. Саид – представитель комитета. Никаких личных симпатий. Служба. Как положено по уставу, рядовой Анвар должен встать, приветствуя шарфюрера. И все. Однако дальше возникнут неловкости. Ведь не один раз придется сталкиваться друг с другом. Поэтому удобнее считать себя знакомыми. И Саид приложил руку к груди: «Салам». Анвар не сразу ответил. Переждал несколько секунд, всмотрелся в Исламбека. Тоже приложил пятерню к груди. Теперь грань стерта – они знакомы. Они земляки.

Через полчаса Саида и Брехта вызвал штурмбаннфюрер Гундт – начальник «Вальд-лагеря СС 20». Он принимал всех стоя. Посетителей тоже не приглашал сесть. Исламбек, например, как переступил порог его кабинета, так и замер в положении «смирно».

Гундт спросил его по-немецки:

– Вы наметили человека?

– Да.

Ответил твердо, хотя внутри бродили сомнения и к определенному решению он еще не был готов: оценивал, взвешивал. Шаг был ответственный.

– Кто он?

– Старший группы Анвар Каримов.

Начальник лагеря повернулся к унтерштурмфюреру:

– Ваше мнение, господин Брехт?

– Возражений нет.

Должно быть, этой операции придавалось особое значение, поэтому сам Гундт проверял подготовку группы к выброске.

– Осталось три занятия. Постарайтесь уложиться.

– Слушаюсь.

– Вам надо увидеть его в деле, чтобы иметь представление о возможностях. Свое мнение изложите унтерштурмфюреру лично.

– Хорошо.

– Господин Брехт, проводите шарфюрера на спецплощадку.

Брехт направился к двери. Саид шагнул следом.

Это был лес. Смешанный и довольно живописный. Но не такой аккуратный, как у станции или вблизи лагеря. Здесь, кажется, специально сохраняли естественную запущенность – лежали упавшие деревья, пестрел сушняк, беспорядочно раскинулся на полянах кустарник. Что-то похожее на глухомань.

Саид понял – его привели в заповедник, на ту самую спецплощадку, о которой упомянул Гундт.

Унтерштурмфюрер показал на землянку, хорошо замаскированную в кустарнике, и предложил войти в нее. Саид спустился на несколько ступенек и оказался под навесом. Передней стены у землянки не было, как не было и двери. Из-под навеса свободно просматривался довольно обширный участок леса.

Брехт и Исламбек устроились на дощатой скамейке, закурили. Вокруг стояла тишина, глубокая осенняя тишина, какая бывает лишь в лесу, уже почти облетевшем, потерявшем своих обитателей. Ни птичьего голоса, ни шороха. Сырые от недавнего дождя листья плотным слоем укрыли землю. Приглушили ее.

Саид не знал, какого характера занятия состоятся сегодня. Ждал пояснений от Брехта. А тот молчал. Поглядывал на часы и тянул сигарету.

Подошла машина. Маленькая, штабная. Из нее вылез Гундт. Постоял у землянки. Спустился вниз. Шофер развернулся, отъехал в сторону. Заглушил мотор.

Почему-то никто не разговаривал. Видимо, тишина входила в план занятий. Она нужна была. Все слушали. Всматривались вдаль.

Неожиданно Брехт объявил:

– Взяли след.

И сверился по часам – время, кажется, совпало, потому что начальник лагеря кивнул утвердительно.

Тишина не прерывалась. Во всяком случае, Саид не воспринимал никаких посторонних звуков – лес безмолвствовал.

Рваные облака плыли над макушками старых елей, над соснами, что окружали землянку. Где-то среди игластых ветвей затерявшийся поток ветра баловался – поскрипывал, пошептывал, но не зло, ласково, даже грустно.

– Следите за номером первым, – сказал Гундт Саиду. – Зеленый ватник, рыжая ушанка. На рукаве белая полоса. – Сказал сухо, с каким-то мрачным выражением лица. И вообще весь он был суровым, жестким, хмурым. Должно быть, потому и Брехт молчал. Хотя нет, Брехт просто слушал. Внимательно слушал. Понимал тишину.

Исламбеку стало казаться, что и он слышит. Какой-то неясный звук летел над соснами, бился в них. И вдруг уловил – лаяли собаки. Далеко. За лесом.

Открытие принесло разочарование. Он думал о другом, другого ждал. Вернее, готовился к другому. Необыкновенному. Ведь вся церемония была такой серьезной, такой таинственной. А в результате – гон овчарок. Обычный поиск беглецов. Инсценированный, конечно.

Ему даже показалось, что немцы устроили эту охоту для себя, решили поразвлечься острым зрелищем. Травля собаками щекочет нервы.

Он ошибся. Гундт, казалось, не выражал никакого интереса к охоте. Лицо оставалось хмурым, глаза тусклыми. Лишь стрелки часов приковали к себе внимание штурмбаннфюрера. Начальник школы проверял четкость выполнения задания. Он покусывал от дасады губы. Лай усилился, а человек не появлялся на площадке.

Начал проявлять нетерпение и Брехт. Его маленькие голубые глаза стреляли по участку, перебирали дерево за деревом – искали «беглеца».

Он появился, вернее, возник у ближней сосны, будто поднялся в рост, а до этого лежал в бурой высокой траве. Возможно, так на самом деле и было. Бегущим его никто не видел. Но он бежал. Тяжелое дыхание поднимало грудь, и ватник распахнулся. Глаза смотрели дико, губы перекосились. Человек по-настоящему спасался от собак. Не играл в спасение – искал его. Видно, не первый раз ему приходилось встречаться с разъяренными овчарками.

Бежать дальше некуда. На деревьях знаки – красные лоскуты – граница. Защищаться надо здесь. Перед землянкой, чтобы инструктор видел, насколько умело владеет беглец приемами защиты, насколько подготовлен.

Лай нарастает. Не ровным звуком: то усиливается, то спадает, то прерывается. Такое впечатление, будто собаки сходят от следа, плутают, бегут в сторону и даже возвращаются и снова находят линию. Рвутся вперед. Все-таки вперед, к землянке.

«Первый номер» прислонился к стволу. Стер пот с лица. Он жалок. Он напоминает чем-то загнанного зверя. Саиду даже чудится, что руки его трясутся. Отсюда, из землянки, не видно, шагов пятьдесят отделяют наблюдательный пункт от сосны, но Исламбек хорошо представил себе состояние «беглеца».

Гундт наклонился к Брехту и сказал тихо:

– Линия переплетена великолепно.

– Собаки сбились со следа… – не поднимая головы, отозвался унтерштурмфюрер.

Передышка. Для «первого номера». Он жадно глотал воздух, вытирал и вытирал пот. Собаки брехали за чащей. Недружно. Путались, искали, возвращались на след, снова шли. Минут десять продолжалась сумятица. Кто-то кричал. Ругался. Видно, проводники помогали овчаркам выбрать стежку. Потом все стихло.

– Пошли, – коротко сообщил Брехт. Он знал тонкости охоты.

И верно. За дальними деревьями показались рыжие и серые собачьи силуэты, за ними – тени проводников. Псы рвались вперед, они чуяли человека. А через минуту увидели жертву. Она прижалась к сосне. Недвижимая, отданная судьбой им на растерзание. Да, Анвар походил на приговоренного. Какой-то расслабленный, потерявший волю, он опирался о ствол. Ждал.

Проводники отцепили карабины. Собаки метнулись в чащу. Рыжая и серая пролетели мимо кустарника и выскочили на поляну. В последнюю секунду их отделяли от жертвы всего двадцать – двадцать пять шагов. Пустяк. Саид запечатлел эту секунду. Короткую. Разинутые пасти. Выброшенные вперед лапы, стелющиеся над травой хвосты.

Если бы Анвар бежал, они накрыли бы его. Сбили с ног, прижали к земле, придушили своими телами. Он стоял. Когда Исламбек увидел Анвара, мгновение назад, ни о каком сопротивлении не могло быть и речи: подавленное, испуганное, обессиленное существо. Он должен был стоять. Должен был пасть. А Анвар вдруг шагнул вперед. Шагнул, пригнувшись, почти касаясь ладонями земли.

Схватка. Предстояла схватка. В руке у Анвара вспыхнул нож. Не простой нож. Короткий и широкий, как кинжал.

Почти на прыжке овчарки замерли. Одна не удержалась и по инерции взлетела. И тут же, взвизгнув, упала. Покатилась по траве.

– Отлично, – прошептал Гундт.

Хмурость оставалась в глазах штурмбаннфюрера, но только в линиях, в нависших бровях, зрачки же горели восхищенно. Он был доволен. Он умел радоваться успехам своих воспитанников. Как-то Саид слышал в приемной Ольшера похвалу в адрес Гундта: «Майор дает высший класс, элиту». Здесь действительно готовили хорошо натренированных диверсантов, способных не только дойти до цели, но и вернуться при надобности. Анвар как раз демонстрировал отступление. Защищал себя. Пробивался сквозь возможное окружение. Собаки и «беглец» работали с полной выкладкой сил и умения.

Сбитую овчарку сейчас же взяли на поводок проводники. Она считалась вышедшей из игры. Пораженной. Хотя кинжал Анвара представлял собой лишь символическое оружие – деревянная, посеребренная модель, – удар был чувствительным. Пес скулил, повизгивал. Правда, рвался назад в бой, метался на поводке. Его держали.

Вторая овчарка воспользовалась коротким замешательством – метнулась к жертве и ухватила зубами локоть Анвара. Хватка была мертвая. Он попытался ее отшвырнуть, но только сделал круг рукой. Собака оторвалась от земли и повисла в воздухе. «Беглец» прижал ее к дереву и стал вдавливать локоть в пасть. Лапами пес отбивался. И небезуспешно. Когти рвали ватник, добирались до тела. Несколько секунд, возможно полминуты, собака сражалась. Однако локоть все глубже и глубже уходил в пасть. Вместо злобного рычания раздался хрип. Мучительный, предсмертный.

– Хальт!

Это не выдержал Брехт.

Подбежали проводники и вырвали собаку из рук Анвара. Пес с трудом встал на ноги. Они тряслись, подкашивались. Животное почти пережило свой конец.

Сам «беглец» как-то странно улыбался, кусал губы. Белые губы. Стряхивал с рук клочья шерсти, И ваты. Локоть был распотрошен.

Саид глянул на Брехта:

– Вы испугались финала?

– Он мог придушить собаку… У нас их не так много, господин шарфюрер.

Гундт был занят «первым номером». Его удивил, не восхитил, а именно удивил курсант. Конечно, экзамен прошел отлично. Но не это главное. Он увидел человека, способного сделать большее. Сделать невозможное. А для Гундта такое открытие было равносильно победе, крупной победе. Ведь майор выдавал «элиту». Азарт захватил начальника школы.

– Пустите Ральфа! – приказал он Брехту.

Тот, как бы не расслышав, поднял брови, застыл с немым вопросом в глазах.

– Ральфа на площадку! – повторил майор.

– Но…

Штурмбаннфюрер сжал пальцы до хруста в суставах.

– Вы разучились понимать команду.

Брехт взбежал по лесенке наверх и исчез за землянкой.

Все пятнадцать минут, что были отданы ожиданию, прошли в тишине. Майор постукивал пальцами по столбу, подпиравшему крышу землянки. Саид наблюдал за Анваром. «Беглец» опустился на землю около дерева, сложил ноги калачиком, по восточному обычаю, и отдыхал. Он предполагал, видимо, что урок не закончен или просто прерван для каких-то уточнений или изменений в программе. Проводники отвели собак в сторону. Привязали на коротких поводках.

Появился Ральф.

Он шел рядом с Брехтом, у левой ноги его, и равнодушно посматривал по сторонам. Умный пес считал это обычной прогулкой по лесу. У землянки, правда, он насторожился. Поднял уши. Унтерштурмфюрер обвел его вокруг кустарника, дал принюхаться к следу. Ральф понял – его готовят. Напрягся. Вытянул морду, припал носом к траве. Судорожно, с хрипом, вобрал в себя запах человека. След был свежий. Острый. Возбуждающий. Захватил Ральфа. Обычно спокойный золотистый огонек в глазах сменился малиновым пламенем. Кровь ударила горячим злым током. Зверь пробудился мгновенно и захлестнул все.

Много раз Ральф видел Анвара. Много раз встречал и провожал его взглядом. Только сегодня брал из его рук сахар. Сейчас не узнал. Человек в ватнике был лишь «беглец», которого надо настигнуть, свалить, вцепиться в горло. Все остальное забыто. Стерто.

Ральф умел брать самых трудных, вооруженных до зубов противников. Когда перед ним вырисовалась фигура в зеленом ватнике, он прежде всего глянул на руки, что в них – нож, пистолет или палка? Нож. Значит, возможна борьба. Бегущего легко обезоружить. Прыжок на плечи – человек на земле. Распростертый, прижатый лицом к траве или камню. Беспомощный. За спиной ничего руками не сделаешь, если в них даже нож. Притом достаточно вцепиться зубами в кисть, и оружие выпадет.

Анвар не бежит. Анвар стоит. Ждет нападения. Это хуже. Прыгать нельзя. Прыжок может окончиться трагически – нож настигнет в полете, угодит или в шею, или в живот. Лучше кинуться в ноги. Свалить. Но и в этом случае риск велик – лезвие падет сверху. Ральф избирает третий вариант, сворачивает влево и огибает сосну, оказывается в тылу своего противника. Если человек не успеет обернуться, его судьба решена. Анвар успевает. Снова перед собакой руки. Снова нож.

Ральф некоторое время смотрит на «беглеца» испытывающе. Ему необходимо установить, какова цель человека: отступление или наступление. Уйти трудно. Почти невозможно. Ждать – значит привлечь противника. Остается – атака. Против него, Ральфа. Судя по всему, «беглец» на такое способен. Вот он уже сделал шаг. Один. Второй. Чуть пригнулся. Выставил нож вперед, чтобы овчарка при взлете сама напоролась на него. Пес вздыбил шерсть на загривке, оскалил зубы, зарычал. Предупреждение. Человеку. Если робок, лучше отступить сразу. Остановиться хотя бы.

Анвар идет.

Ральф припал к траве, подобрал под себя задние ноги. Напружинил их. Напряг до такой степени, что когти впились в землю и, конвульсивно двигаясь, стали рыть ее. Глаза застыли на «беглеце». Окаменели. Весь он в фокусе. Главное, руки и нож. Конечно, Ральф видел и глаза. Узнавал их. Где-то в неглубоких извилинах его мозга вспыхивали ассоциации и вызывали торможение, пробуждали эмоции. Но сила привычки, инстинкт зверя и раба побеждали.

Такой тишины в лесу никогда не было. Напряженной, настороженной тишины. Возможно, щелкала где-то птица, поздняя, осенняя. Возможно, ветер трогал сосны и они звенели хвоей – никто не слышал этих звуков. Не слышал и Саид. Он ловил то, что исходило от маленького клочка земли, на котором готовились к схватке человек и зверь.

Анвар сделал еще два шага. Последние. Застыл. Ближе нельзя было подойти – исчезал интервал, гарантирующий точность удара. Рука поднялась, нож оказался над головой. «Беглец» решил послать оружие впереди себя, всадить его в собаку. Сделал резкое движение, обманчивое движение, нож не оторвался от руки. Ральф даже глазом не моргнул – он знал, что человек не расстанется с оружием. И вообще угрозы на пса не действовали, слишком долго и терпеливо его приучали к хладнокровию. Зато хитрость «беглеца» дала возможность переползти немного вперед и оказаться в каких-нибудь трех метрах от жертвы. Исходный рубеж. Дальше – борьба.

Оба как струны. Предельное напряжение. Внимание увеличилось во сто крат. Едва приметный поворот головы или смещение рук – и начало.

– Фас!!

Снова не сдержал себя Брехт. Бросил истерично команду Ральфу. Ненужную команду. Третий мешал схватке. Сбил ритм. Собака кинулась на «беглеца». Кинулась, дабы выполнить приказ хозяина. Но чутье подсказало, куда направить удар – не на плечи, не в лицо. В ноги.

Оба упали. Сцепились. Огромный живой ком завертелся на траве. Характерное, клокочущее, захлебывающееся рычание собаки – кусающей, рвущей свою жертву. Ральф бороздил мордой ватник, двигался к горлу человека. Руки мешали, отбивали атаку, пес кусал их, откидывал в сторону. Но они были сильны, возвращались на место. Защищали горло. Не только защищали. Сами искали шею зверя. Судорожно, торопливо искали.

Нашли… Массивная, мускулистая шея. Сразу не обхватишь. А если и обхватишь, сжать не удастся. Прежде надо оседлать пса. На каком-то перекате Анвар застывает. Ральф внизу. Колени берут его в тиски, железные тиски, и заставляют стихнуть. Теперь горло…

– Хальт!

Опять «хальт», когда дело касается жизни собаки. Прозвучал бы этот приказ, окажись горло «беглеца» в зубах Ральфа? Прозвучал, конечно. Тренировка, игра. Анвар предназначен для другой цели. Горло его дорого ценится.

Не один Брехт бежит к сосне. Все бегут: и проводники, и Гундт.

Штурмбаннфюрер – плечистый, высокий, сильный, под стать Анвару, – помогает курсанту подняться. Теперь ему нужна помощь. Огромное напряжение опустошило человека. Он словно тряпичный: не держится на ногах, колени сгибаются, трясутся. Гундт обнимает его. Сажает на ствол поваленного дерева. Кричит кому-то:

– Коньяк! Живо!

Хлопает Анвара по плечу:

– Феноменально. Я не видел ничего подобного. Он бессмертен.

Остальные молчат. С испугом и состраданием смотрят на почти синее лицо Анвара, на дрожащие губы его, на изодранный в клочья ватник.

Гундт сам наливает коньяк в большой стакан и подносит курсанту. Жадно хватают губы стекло. Стучат по нему. Дробно отхлебывают разящий спиртом напиток. Глоток за глотком, почти не переводя дыхание.

– Данке шен…

Ральф тут же. На поводке. Он уже успокоился. Поднял уши и удивленно разглядывает своего противника. Без злобы. Без настороженности. Словно ничего не было, ничего не случилось. Смертью только пугали – и его, и человека. И когда «беглец» устало улыбнулся и протянул руку, чтобы погладить его голову, Ральф не шелохнулся. Из его раскрытой пасти вывалился язык и добродушно повис. Он мог даже вильнуть хвостом. В сущности, оба они не испытывали вражды друг к другу, они выполняли команду. Однако чтобы вильнуть хвостом, нужны силы. А их не осталось у Ральфа.

Все-таки он не раб. Его нельзя затравить собаками. Нельзя заставить умереть по чьей-то прихоти. Схватка показала не только умение и силу. Она раскрыла человека. У него оказалась воля. Это увидел суровый и хмурый Гундт. Увидел и внутри где-то порадовался. Ему давно хотелось найти материал, из которого можно было бы вылепить сильного, волевого исполнителя. Кажется, сегодня повезло. О душевных противоречиях Гундт не задумывался. Отбрасывал их. Перед ним был солдат. Умея драться, он дойдет до указанной цели. Если не дойдет – смерть. Причем сознательная смерть. Диверсант не имеет права сдаваться противнику живым. Боясь разоблачения, он должен убить себя сам. Поэтому Гундт требовал от инструкторов воспитания у курсантов воли. «В конечном счете вас все равно расстреляют или повесят, а до этого подвергнут пытке, – говорил он на занятиях. – Сократите собственные страдания. Не ищите выхода. Не стройте напрасных иллюзий. Преступления против государства не прощаются. Так было тысячу лет назад, так будет всегда».

Гундт упростил процесс перехода в другой мир до элементарного движения рукой – поднести ампулу с ядом ко рту. Он демонстрировал различные варианты, и все были удивительно легки. «Не думайте в такую минуту ни о чем, только действуйте». По часам штурмбаннфюрер проверял движения, и они занимали лишь две-три секунды. Даже секунду иногда.

Но Анвару он не говорил о смерти. Гундт верил в долголетие своего воспитанника. Верил в удачу. Поэтому, провожая Исламбека до комнаты, где предполагалась беседа с курсантами, он заметил: «Вы угадали, шарфюрер, это редкий экземпляр».

Анвар пил коньяк. Глаза, наполненные тоской, глядели куда-то в окно, в лес, в пустоту. Пальцы бороздили волосы: беспорядочные черные пряди падали то на лоб, то на виски, то на глаза. – Будем разговаривать? – спросил Саид.– Если надо…Саиду нужно было. Анвару – нет. Схватка с собаками принесла совсем не те результаты, которые ожидал Гундт – курсант впал в уныние.– И там тоже будут овчарки, – произнес он тоскливо.Не задавал вопроса – констатировал. Понимал: будущее – это бесконечные схватки, выстрелы, преследования.– Да, могут быть и овчарки… – утвердил чужую мысль Саид.Анвар вдруг засмеялся – нервно, хмельно:– Ну, я им дал сегодня…Он сжал кулаки, полюбовался ими. Что-то хвастливое было в его взгляде. Радовался будто своей силе. И в то же время стыдился – все-таки победил лишь собаку, не человека.В стакан полился коньяк. Саид остановил парня:– Потом… Сначала побеседуем.Анвар отстранил чужую руку. Наполнил стакан до края.– Мне не нужны ваши беседы… Понимаете, не нужны… Я все знаю. Все… Только бы сесть в самолет.Отчаяние. Это ясно понял Саид. Анвар сломлен. Внутри у него разброд. И единственное, что ждет – это конца мучительной трагедии.– Сесть в самолет просто, а приземлиться – сложно, – бросил камешек Саид. Бросил, чтобы муть, заполнившая парня, колыхнулась, пошла кругами.– Пусть… – Анвар припал к стакану и стал жадно тянуть влагу.Пришлось снова остановить его:– Тебя считают джигитом. А ты – ничтожество. Собаки вырвали у тебя сердце.– Нет…Снова сжались кулаки Анвара. Так сжались, что хрустнули косточки. Огромной, тяжелой рукой он ударил по столу.– Нет.– А если оно осталось, то каким увидит его мать?– Мать?!– Или ты забыл ее?Анвар уронил голову на стол. Замер. Большой, сильный человек пытался в одиночку расправиться с болью, что мучила его. Мучила часто, может быть, постоянно.В стакане еще оставался коньяк. Саид нерешительно потянулся к нему. Захотелось какого-то толчка. Резкого. Сбивающего с ритма. Спокойного ритма. Выпил.– Вижу, ты не забыл родного дома.Анвар поднял голову, широкой ладонью провел по лицу, по глазам, словно пытался снять пелену, застилавшую свет.– Что вы от меня хотите?– Хочу вернуть матери сына таким, каким она проводила его за порог.Еще раз провел Анвар по лицу. Встряхнул головой. Все-таки ему что-то мешало.– Вы шутите, эффенди.– Нет, брат мой.– Значит, обманываете?Слишком четко формулировал вопросы Анвар. Стоило только приоткрыть краешек карты, как сразу бы определилась масть и Саид оказался бы в руках парня. Достаточно уже цепких пальцев Азиза. Более чем достаточно – они держат Саида за горло.– Тебе нужна правда?– Да, эффенди.– Ищи ее.Глаза Анвара застыли на лице Саида. Сквозь монгольский прищур, сквозь узкий просвет он рассматривал шарфюрера. Сначала с недоверием, потом со злостью. На какую-то секунду, последнюю, пала усмешка. Нет, не верил эсэсовцу Анвар.– Ее можно найти?– Можно.– Далеко она?– Близко.Задумался Анвар. Внутри его что-то происходило. Внутри существовали два мира: мир детства, юности – светлый, понятный, близкий до боли, и мир зрелого человека – чужой, холодный, очерченный изгородью лагеря. Ему обещали возвращение в мир юности, Гундт обещал, Вали Каюмхан обещал, даже этот шарфюрер, но при условии, что Анвар уничтожит его. Будет стрелять, убивать, жечь. И в конце умрет сам. После смерти Анвара восторжествует какая-то высшая правда. Такая же холодная и суровая, как этот лагерь.– Я устал, – шепотом произнес он.– Ты просто выпил лишнего…– Анвар не пьянеет.– Значит, можешь думать о правде?.. Искать ее?– Если она существует…Надо было подвести парня к решению задачи. Саид почти у самой последней грани вдруг остановился, что-то подсказало ему – не смей! Пусть сам нащупает тропу, пусть найдет выход.Анвар ждал. Глаза его, теперь уже без прищура, смотрели на шарфюрера. Смотрели со страхом и надеждой.«А что, если открыть себя? – подумал Саид. – Сейчас. Возможно, рядом друг. Все станет легче. Он обретет связь. Ведь Анвар полетит. На родину. Там узнают, что “двадцать шестой” без руки».Шорох за дверью. Она уже растворяется настежь.Входит Брехт. Веселый, улыбчивый. Должно быть, его похвалили за усердие. Гундт похвалил. На поводке он держит Ральфа. Пес хозяйским глазом обводит комнату и останавливается на Саиде. Его почему-то интересует шарфюрер.– Я не помешал, господа? – дружески произносит Брехт.– Нет, нет, – так же дружески отвечает Исламбек. – Вы хотите принять участие в нашей беседе?– Лишь в том случае, если вы закончили инструктаж.– Тема моя исчерпана, господин унтерштурмфюрер, – Исламбек поднимается и уступает стул Брехту.Тот меньше всего интересуется стулом. Он бросает взгляд на бутылку и хихикает.– Коньячок!.. Противная погода сегодня… Ветер пробирает до косточек…Саид смотрит на Анвара. По-прежнему парень уныл: пряди волос все так же брошены на глаза, и пальцы бороздят их, стараются вернуть на место. Произошло ли что-нибудь в человеке? За эти полчаса. Или он остался прежним, рабом Гундта и Брехта? Первый номер. Старший семерки. Великолепный экземпляр, расправляющийся с овчарками «Вальд-лагеря 20».– Мне пора, – наклоняет голову Саид.– Хайль! – откликается Брехт, сцеживая остатки коньяка в стакан.«Что скажет Анвар? – беспокоился Исламбек. – Неужели ничего не скажет?»Анвар молчит. Теребит волосы. Он, кажется, не замечает, как захлопывается дверь за шарфюрером.

Рут плакала. Оказалось, что она умеет плакать. Просто как женщина, как человек. Надие стало жаль ее. – Я постараюсь помочь вам, фрау.– Ты? Маленькая, слабая, заброшенная на чужбину девочка?– Да, фрау… И все-таки.Руки фрау Хенкель оплели плечи Надие. Это были усталые, потерявшие уверенность и силу руки. Они искали утешения, и Надие стала их гладить.– Мы, женщины, должны быть опорой в этом человеческом горе.– Да, да, – вздрагивали губы Рут. – Ты права… Что они могут? – она говорила о мужчинах. – Они воины. Они умирают…«Телефункен» доносил далекую, непонятную, навевающую грусть музыку. Из какой-то страны. Неведомой. Тихой. Именно тихой, так думала Надие. Ведь есть же земля, не тронутая войной. Земля, где люди не слышат сводок с фронта, не слышат маршей. Просто живут. Просто люди.– Ты любишь кого-нибудь из них, девочка? – прошептала Рут.– В такое время любить?– А когда же… Они умирают… Молодые, красивые… умирают…– Разве нет будущего?Впервые, кажется, для нее прозвучал этот вопрос. Вопрос, которым жила почти вся Германия. Все люди… Разве нет будущего? У кого? У этой турчанки? Или у самой Рут? Она не задумывалась над судьбой своих соотечественников. Они воюют. Они побеждают. Для нее побеждают, для жены президента. Значит, не о Рут Хенкель идет разговор. Разговор идет о девочке с большими грустными глазами. Подопечной Ольшера. Сегодня. А завтра подопечной Вали Каюмхана. Или еще кого-нибудь.– Твое будущее, милая, здесь, в Германии. Ты можешь быть спокойной.Рут поцеловала волосы Надие, гладкие, взблескивающие чернотой.– И можешь любить…– Умирающих?..Рука шахини скользнула по бархату турецкой накидки, покрывавшей столик, нашла там сигареты. Вытащила одну. Поднесла ко рту.– Люби живых… Не надо думать о завтра, девочка моя.Они сидели на оттоманке. Тонули в шелковых подушках, тоже турецких. Спускали ноги на тавризский ковер. Вся комната была в коврах. Небольшая лампа под абажуром четко очерчивалась розовым пятном на темно-малиновом и коричневом ворсе. Лучи гасли в нем.Бутылка токайского, давно начатая, склонялась над рюмками, наполняя их. Рут курила и пила. Заставляла пить Надие.