Диана де Пуатье – очарованье моего сердца

Французский король Франциск I, хлебнув пыли в Павии, оказался в плену у Карла V. Чтобы получить свободу, 14 января 1526 г. Франциск подписал ужасный Мадридский договор, расчленявший Францию на части. Но король не собирался выполнять взятые на себя обязательства. Кроме одного: отдать в заложники своих сыновей – дофина Франциска и его брата Генриха, герцога Орлеанского. Вот почему 17 марта 1526 г., весь французский двор собрался на берегу реки Бидассон, точнее, посередине реки, где должна была пройти церемония передачи принцев-заложников.

Хорошенькие головки придворных дам были заняты только одной мыслью: кого выберет в любовницы король на сегодня, а может, и на больший срок? И никому не пришло на ум пожалеть бедных детей, маленьких принцев, которых отправляли из родного дома в изгнание. И только одна красивая дама подошла к Генриху и поцеловала принца, утешая его. Это был первый поцелуй, подаренный будущему королю Генриху II Дианой де Пуатье. Ей было тогда двадцать семь лет.

Диана де Пуатье… Она обладала красотой, не подвластной времени. Мы видели ее в Шантильи в купальне; в Ане – небрежно облокотившейся на королевского оленя; мы видели ее обнаженной сто раз во всех музеях Франции. Это уникальный персонаж французской истории, в котором, по признаниям, лучше всего видна его анатомия. В Диане не было ничего от бледной романтической героини. Лицо ее очень красиво, но тяжеловато. Диана имела тонкую талию, но остальные ее формы не отличались субтильностью. Тело было пышным, полным жизненных сил. «Распустившийся цветок красоты» – так называли ее современники. Каждое утро она купалась в ледяной воде. Затем вскакивала на лошадь и мчалась галопом за сворой собак. Для нее не было большего удовольствия, чем охота.

В пятнадцать лет, 29 марта 1515 г., эту Диану-охотницу отдали замуж за мрачного барона пятидесяти шести лет Луи Брезе, великого сенешаля Нормандии, почти вице-короля самой значительной провинции королевства, внука Карла VII от его внебрачного сына и Анье Сорель. Очень хорошая партия для девушки даже из могущественного дома Пуатье.

Диана Пуатье в образе Дианы-охотницы

Самое удивительное, что барон совершенно не был взволнован тем, что за него выдали столь молоденькую девушку. На следующий же день после первой брачной ночи месье Брезе вместе с королем отправился в поход, и молодая супруга томилась и плакала, ожидая его. Диана устроила пышный праздник по поводу его возвращения и повела жизнь благочестивой супруги – верной, заботливой, спокойной… Эта супружеская верность была столь не в духе времени, что в это не хотели верить ни современники, ни историки. И приписывали Диане связь с Франциском I в оплату за жизнь отца. Жан де Пуатье, отец Дианы, уже после ее замужества участвовал в заговоре против короля. После разоблачения заговора он был приговорен к смертной казни. Франциск, поддавшись мольбам Дианы, помиловал его, когда Пуатье уже стоял на эшафоте. В благодарность за это Диана была к нему благосклонна. «Господь сохранит мою дочь за то, что она меня спасла», – говорил Жан де Пуатье. Такую версию высказывают некоторые историки, но, может, это только легенда? Франциск I написал под портретом мадам сенешаль, как бы защищая ее репутацию: «Красавица – недоступная обольстителям».

Вскоре Диана стала вдовой и долго оплакивала мужа. Она еще носила траур, когда принцы вернулись из Испании домой, и Франциск I стал жаловаться ей на молчаливость и замкнутость младшего. Юному Генриху исполнилось четырнадцать лет. Король ворчал:

– Он проводит все время в одиночестве, мало общается с придворными и большую часть дня ковыряется в саду.

Тот, кого двор уже окрестил «прекрасным затворником», был ловок в физических упражнениях, был хорошим наездником, прекрасно прыгал в длину, но никогда не улыбался. Четыре года, проведенные в плену в Испании, сделали ребенка замкнутым. Чему тут удивляться! Диана успокоила короля:

– Доверьте его мне, и я сделаю его моим рыцарем!

Конечно, она говорила о кавалере из рыцарских романов, с чистой и бескорыстной любовью к даме, о страсти ума, а не чувств. Целомудрие во влюбленном сердце – это скорее божественное, чем человеческое чувство! Человеческие чувства тоже хороши, но «прекрасный затворник» не требовал их. Он мечтал о Диане, которая была на двадцать лет старше, как о богине, вздыхал и любил ее, не приближаясь. Все думали, и Диана тоже, что, когда Генрих женится, вздохи забудутся. И его женили на девочке четырнадцати лет, его ровеснице – Екатерине Медичи. Если верить сообщению одного итальянского посла, «Франциск I сам уложил молодоженов в постель, пожелав и дальше наблюдать их “упражнения”, и дети мужественно справились с испытанием». Этот брак порадовал и дядю молодой жены – папу Клемента VII…

Екатерина была счастлива выйти замуж за сына самого могущественного короля христианского мира, она, внучка торговца. К тому же она была влюблена в мужа, Екатерина подавила свою личность, превратилась в тень Генриха, во всем ему подчинялась, но он смотрел на нее без интереса. Для него по-прежнему существовала только его «дама сердца», его прекрасная Диана-охотница, самая прекрасная среди прекрасных. На турнирах герцог Орлеанский преклонял перед ней свое знамя, признавая тем самым, что он сражается за свою любовь к ней, все еще платоническую.

Однажды дофин Франциск, разгорячившись во время игры в мяч, выпил стакан ледяной воды, заболел воспалением легких и умер. Генрих стал наследником престола. Именно тогда Диана, которой исполнилось тридцать семь лет, а в те времена это был уже почти преклонный возраст, решила, что она может позволить новому дофину не только вздыхать, стоя перед ней на коленях. Пора было перейти из Средневековья в эпоху Возрождения…

Мы знаем, что Диана была не очень скромной и даже описала в стихах сцену своего грехопадения. Это произошло в замке Экуен у коннетабля Монморанси. Настроение в этом замке создавалось знаменитыми эротическими витражами. Эти витражи шокировали своим содержанием даже Рабле. Они иллюстрировали любовь Психеи и намекали Генриху, что и его богиня может быть человечной и затрепетать в его объятиях, как Психея в руках Амура. И однажды утром он решился зайти в ее спальню…

Так началась самая знаменитая любовная история. Диана, знавшая любовь одного своего старого мужа, который мог быть ей дедушкой, лишь познав страсть молодого человека, который мог быть ей сыном, поняла, что любовь может быть не только исполнением долга, но и удовольствием. Генрих был тем более счастлив, обнимая свою богиню, которую считал неприступной. Свои чувства он тоже выразил в стихах: он сожалел о потере стольких лет счастья, но его удерживала боязнь, что его богиня не снизойдет до него.

До последнего вздоха Генрих будет верен своей даме сердца. Он стал носить только черный и белый цвета, это были цвета его возлюбленной. Под этими цветами он сражался на войне и турнирах, и под ними он встретил свою смерть.

Генрих подписывал письма буквой «Н», к которой примыкали два полумесяца. Полумесяц был личной эмблемой Генриха, но он обозначал для всех современников и небесное светило, которое олицетворяла прекрасная Диана. Буква «Н» и два полумесяца образовывали два «Д» (лат.). Этот вензель можно было видеть на его доспехах, над каминами во всех королевских замках и даже на парадном облачении короля.

Итак, Генрих стал королем, а Диана – самой влиятельной дамой во Франции. Новоявленный суверен не жалел для «красавицы» ни бриллиантов, ни лесов, ни полей, ни замков, ни огромных денег. Диана стала герцогиней де Валентинуа, пристраивала своих друзей в совет при короле и держала «руль корабля» в своих руках. Некоторые последствия ее влияния на короля были губительны для страны. В 1557 г. Франция по вине Дианы и кардинала Лотарингии вступила в войну с Испанией и Англией.

– Эти двое разожгли пожар, который принес нам столько горя, – кричали на улицах.

А что же Екатерина? Почти десять лет королева не могла родить наследника. Не помогали ни советы астрологов, ни разные снадобья и припарки. Генриху это надоело, и он вовсе перестал посещать спальню жены, проводя дни и ночи с любовницей. Но Диана, проявив в данном случае государственную мудрость, заставила упрямца проводить хотя бы часть ночи с королевой.

Екатерина не была красавицей. «Слишком крупный рот, большие, но совершенно бесцветные глаза», – так описал ее один посол. Некоторые даже утверждали, что она точная копия папы Льва X. В двадцать лет походить на святого отца – это совсем не комплимент!

Но в конце концов эти «ночные посещения» принесли свои плоды. С 1544 по 1556 г. она родила десять детей, наверстывая тем самым упущенные в молодости годы. Сознавая, что отчасти обязана этим Диане, королева ее терпела, молча соглашаясь на этот брак «втроем».

– Я всегда радушно принимала мадам де Валентинуа, – признавалась королева. – Однако всегда давала ей понять, что это притворство, ибо никогда любящая мужа женщина не полюбит его любовницу.

– Что вы читаете, мадам? – спросила как-то Диана королеву.

– Я читаю историю этого королевства и нахожу, что во все времена шлюхи управляли делами королей.

Екатерина не побоялась бросить эти слова прямо в лицо сопернице.

Желая понять, почему король отдает предпочтение этой женщине, принадлежащей другому поколению, королева проделала несколько отверстий в потолке комнаты фаворитки и стала наблюдать их интимную жизнь. После просмотра этого «спектакля», королева вздыхала, рыдала, стонала, отметив для себя, что ее муж не позволял себе в супружеской спальне таких безумств, как с фавориткой.

Не интересуясь причиной слез Екатерины, Генрих и Диана продолжали любить друг друга. Когда он отправлялся на войну, они постоянно обменивались письмами в стихах.

В августе 1558 г. Генрих перешагнул сорокалетний рубеж, а Диане исполнилось шестьдесят! Король написал ей:

– Я вас умоляю, моя жизнь, носить это кольцо в знак моей любви… Я вас умоляю всегда помнить о том, что никогда не любил и не люблю никого, кроме вас!

Через десять месяцев, 30 июня 1559 г., во время турнира, который проходил на улице Сент-Антуан, недалеко от Бастилии, король, как всегда, был одет в цвета Дианы – черные и белые. На Диану, а не на Екатерину, смотрел он перед схваткой, и только о ней думал, преломляя копье с Габриэлем Монтгомери, капитаном гвардии шотландцев. Генрих хотел принести победу к ногам своей дамы, чтобы она гордилась им – на турнире не было равных ему. Одетая в черное и белое, Диана сидела рядом с Екатериной в королевской ложе. Генрих улыбался ей. Диана отвечала ему улыбкой, несмотря на страшные предчувствия, сжимавшие ей сердце.

По воле судьбы и желанию короля, эти двое мужчин сошлись в поединке и преломили копья. Все знают, что случилось потом. Обломок копья Монтгомери вошел в глаз короля и вышел в ухо. Через десять дней мучительной агонии король умер.

Пока раненый король лежал в Турнельском замке, Диана не выходила из своей комнаты. Екатерина запретила пускать свою соперницу к умирающему Генриху. Вечером 8 июля к ней вошел посыльный:

– Мадам, я послан к вам королевой Екатериной. Она хочет, чтобы вы вернули ей драгоценности короны.

Диана спросила:

– Разве король уже умер?

– Нет, мадам, но все говорят, что его величество не доживет до утра.

– Пока он жив, никто не смеет мне приказывать!

10 июля, утром, король скончался. Диана смотрела на кортеж, увозивший тело ее возлюбленного в Сен-Дени. На катафалке «Н» Генриха II по-прежнему окружали два полумесяца.

Диана была вынуждена вернуть драгоценности, подаренные ей королем, огромные суммы денег и даже столь любимый ею замок Шенонсо. Как она сожалела, что не услышит больше, лежа в постели, ласковое журчание вод под новым мостом. Огорченная, она решила покинуть берега Луары и отправилась в свое владение в Ане. «Храм», достойный ее красоты, стены которого были сплошь расписаны сценами, изображающими Диану на охоте, в купальне…

Она умерла 25 апреля 1566 г. Незадолго до смерти ее навестил Брантом, вельможа, оставивший впоследствии интереснейшие мемуары. Он написал:

«Я увидел эту женщину за шесть месяцев до смерти, она была еще столь красива, что ни одно сердце, даже твердое, как скала, не могло не взволноваться. Я уверен, если б эта дама прожила еще сто лет, она бы не постарела ни лицом, ни телом. Жаль, что земля скрыла от нас это прекрасное тело!»

Но земля сохранила «это прекрасное тело» нетронутым почти два века. Только в годы Великой французской революции санкюлоты вскрыли ее гроб. «Прекраснейшая среди прекрасных» предстала перед ними, как живая, в складках своего платья феи. Ткани рассыпались в прах, только когда женщины Ана вытащили тело фаворитки короля Генриха II, чтобы бросить его в общую могилу. Один человек подхватил ее прекрасные волосы, и санкюлоты маленького городка разделили между собой пряди волос, к которым так любил прикасаться губами король, последний рыцарь дамы сердца.

 

Королева Кристина – жестокое сердце

В то время правил королевством Луи XVI, но скорее он только выполнял указания кардинала Мазарини.

В субботу, 10 ноября 1657 г., уже спустилась ночь, когда королевский чиновник и с ним еще трое людей похоронили тяжелый гроб в маленькой церкви местечка Авон, недалеко от Фонтенбло. Их путь к свежей могиле с короткой надписью: «Здесь покоится Мональд XI», можно было проследить по каплям крови, падавшим из щелей гроба.

В тот день, послу полудня, отец Лебель, настоятель монастыря для бывших матросов Фонтенбло, был вызван в замок Кристиной Шведской. В Оленьей галерее монах склонился перед королевой, которой Мазарини оказал гостеприимство.

Королева Кристина

Знаменитая королева Кристина. Была ли она красива? «Большого роста, с широкими бедрами, крупное лицо с правильными, хорошо выраженными чертами». В этом ее описании, сделанном современником, нет ничего, вызывающего восхищение. Но этот портрет необходимо дополнить. Это была королева, да еще какая! Королева, часто надевающая мужской костюм, которой прислуживали не служанки, а лакеи, королева, которая ругалась не хуже кучера; королева с хлыстом в руках, обуздывающая догов и любовников; королева, говорящая свободно на латыни и еще восьми языках и понимающая одиннадцать языков; королева веселая и мужественная, раздражительная и вспыльчивая, терпеливая и мстительная, вежливая и ласковая; в напудренном и напомаженном парике, пахнущая часто вином и табаком. Личность отталкивающая и притягательная. Королева, не боящаяся ни снега, ни жары, королева льстивая и боязливая, окруженная двором из ненавидящих ее любовников – вчерашних, сегодняшних и завтрашних. Набожная королева, восклицающая: «Если Бог есть, я очень удивлюсь!» Королева, скитающаяся по миру, отрекшаяся от престола из чувства независимости и свободы, принесшая тем самым мир своему народу. Хотите знать, как она описывала сама себя?

«Мне дано высокое рождение и множество талантов, к которым подкупленная природа подмешала недостатки, которые я не скрываю. Я недоверчива, подозрительна, чрезмерно честолюбива, я вспыльчива, я гордячка, нетерпелива и презираю людей, у меня насмешливый ум. Я никому не даю спуску. Эти недостатки, вместо того, чтобы сглаживаться с возрастом и опытом, наоборот, увеличиваются, из чего я сделала вывод, что это недостатки моей личности, а не моей фортуны. У меня есть еще два недостатка: во-первых, я очень часто и очень громко смеюсь; во-вторых, я очень быстро хожу. Поскольку я не смеюсь без повода, то не обращаю внимания на этот недостаток, равно как и на быструю ходьбу, в которой выражается нетерпеливость моей натуры – врага всякой медлительности. Все эти недостатки были бы достоинствами в мужчине. Но моя принадлежность к женскому полу делает эти недостатки непростительными».

Кристина забыла назвать еще один свой недостаток, так как в ту субботу ноября она приказала убить человека, которого любила, и была непреклонна в своем решении.

Отец Лебель, войдя на Оленью галерею, терпеливо ждал, когда королева обратится к нему. Он вспомнил их первую встречу – совсем недавно, 6 ноября. Тогда Кристина спросила его:

– Следит ли за мной французское духовенство?

Святой отец успокоил ее:

– Я этим не занимаюсь и свято храню чужие тайны.

Тогда королева доверила ему связку писем, упакованную в три обертки.

– Вы мне вернете это при нашей следующей встрече.

Итак, 10 ноября священник принес с собой пакет.

Рядом с королевой был ее молодой любовник, итальянский маркиз Ринальдо Мональдески, уроженец Орвието. Она встретилась с ним в Италии и сразу почувствовала притяжение к нему. Первый раз в жизни она испытывала такие чувства.

Ринальдо стоял на галерее, опершись на трость с ручкой из черного дерева. Днем он исполнял при ней роль оруженосца, ночью – совсем другие обязанности, но он не был одинок в исполнении этой роли. Другой итальянец, молодой граф Сантинелли, камергер и капитан гвардии, начал пользоваться теми же ночными прерогативами, что и Мональдески. Как бы там ни было, молодые люди ненавидели друг друга и были соперниками.

В тот день, 10 ноября 1657 г., последнее слово осталось за Сантинелли. Отец Лебель появился как раз в начале выяснения отношений между королевой и молодыми людьми.

Кристина едва ответила на приветствие священника.

– Отец мой, верните мне пакет с письмами, который я вам передала.

Королева была уверена, что Мональдески предал ее. Она пыталась заполучить неаполитанское королевство, маркиз вел переговоры от ее имени. Пакет, возвращенный отцом Лебелем королеве, содержал в себе копии писем, которыми обменивался ее оруженосец с испанцами за спиной Кристины.

– Предатель, – крикнула королева Ринальдо, показывая ему письма. Мональдески пытался отрицать очевидное, утверждая, что письма поддельные. Письма была действительно написаны не Мональдески, а переписаны рукой королевы, а подлинные были уже за корсажем. Так что он только разозлил ее, отпираясь. Бросив ему в лицо настоящие письма, она воскликнула:

– Ну а теперь вы узнаете свой почерк?

Несчастный Ринальдо попытался переложить вину на третьих лиц. Кристина молча слушала его. Маркиз бросился на колени перед ней и стал молить о прощении. Сантинелли и двое его людей вынули шпаги из ножен. Они ждали знака королевы. Но Ринальдо встал с колен и увлек королеву в сторону, уговаривая простить его.

«Ее величество не возражала ему, а, наоборот, очень терпеливо слушала, не выражая ни нетерпения, ни гнева» – так рассказывал отец Лебель.

– Отец мой, вы видите и будьте свидетелем, что я не злодейка, ничего не выдумала и дала этому предателю, этому коварному человеку, более чем достаточно времени для оправдания.

Целый час Мональдески пытался оправдаться под холодным взглядом Кристины. Вспоминала ли она в это время, что любила его? А может, она мстила за его ласки, за минуты счастья на его широкой груди, когда она чувствовала себя слабой и счастливой женщиной?

Воспользовавшись моментом, когда Ринальдо переводил дух, королева обратилась к отцу Лебелю:

– Я ухожу, а вы подготовьте его к смерти, позаботьтесь о его душе.

Священник хотел еще раз заступиться за несчастного, но королева ответила:

– Я не могу простить его. Я разговаривала с ним, как с верным подданным, передавая ему все свои самые секретные планы и мысли. Я относилась к нему, как к брату, его совесть должна стать его палачом.

В последний раз она посмотрела на своего любовника и сказала:

– Думайте о душе, маркиз, вы должны умереть!

И шагом королевы, а не судьи, она покинула галерею. Теперь Ринальдо Мональдески был один перед священником и тремя убийцами, которые торопили его с исповедью. Приговоренный бросился на колени перед Сантинелли, умоляя своего соперника пойти просить милосердия для него у королевы. Офицер подчинился вопреки чувству ненависти к осужденному. Вернувшись на галерею, он лишь повторил слова Кристины:

– Маркиз, думайте о Боге и о своей душе, вы должны умереть!

Ринальдо разрыдался и умолял теперь священника пойти к королеве. Лебель согласился. Он вошел в комнату, королева была одна. На ее лице не было следов ни волнения, ни гнева: «Я подошел к ней, – рассказывал монах, – встал на колени, со слезами на глазах умолял ее о милости и пощаде».

– Я прошу милости, мадам, ради страданий Христа!

– Я очень раздосадована, что не могу выполнить вашу просьбу, святой отец, – ответила королева. – Вероломство и коварство этого несчастного столь очевидно, что он не может рассчитывать на мое милосердие. Многие злодеи были колесованы за меньшие прегрешения.

Лебель набрался мужества и сказал:

– Мадам, вы находитесь в доме короля Франции. Что он скажет об этой казни? Одобрит ли он этот поступок?

Кристина возмутилась:

– Мне по сану принадлежит право судить людей, где я хочу и когда я хочу. Я не пленница короля Франции и нахожусь здесь по своей воле. Я хозяйка своих поступков и отвечаю за них только перед Богом. И потом, у меня есть примеры.

После этого намека на убийство герцога де Гиза Генрихом III и Кончини Людовиком XIII, отцу Лебелю ничего не оставалось, как вернуться на галерею, но он попытался еще раз:

– Мадам, отдайте маркиза в руки королевского суда, пусть его осудят, соблюдая все формальности. Вы получите полное удовлетворение и примените таким образом свое право решать судьбы людей!

– Как, отец мой, – ответила королева, – я, кто олицетворяет собой правосудие, я – владычица моих подданных, должна хлопотать о предателе, пойманном с поличным в моем же доме, имея доказательства преступления, написанные и подписанные его рукой!

– Но, Ваше величество, вы сторона заинтересованная…

Кристина прервала его:

– Возвращайтесь к нему и позаботьтесь о его душе.

Мональдески издал душераздирающие крики, узнав о вердикте королевы. По настоянию священника он согласился начать исповедь. В это время на галерее появился духовник королевы. Ринальдо тотчас же бросился к нему, умоляя вмешаться. Тот согласился и отправился к Кристине вместе с Сантинелли.

– Он трус к тому же, – ответила королева. – Пусть он умрет, а чтобы помочь ему поскорее закончить исповедь, раньте его.

– Маркиз, – обратился к Ринальдо Сантинелли, возвратившись, – прошу прощения у Бога за грехи свои, нельзя более медлить, вы должны умереть. Исповедовались ли вы?

Не дожидаясь ответа, он толкнул Ринальдо в глубину галереи и нанес ему удар шпагой. Мональдески пытался отвести удар рукой и лишился трех пальцев на правой руке. Последовал второй удар, но на этот раз клинок натолкнулся на кольчугу.

– Святой отец, святой отец! – закричал раненый, падая и обливаясь кровью.

Священник встал на колени: «Я даю ему полное отпущение грехов и покаяние через страдания смерти за грехи и прощение убийцам его».

Исполнители приговора подошли вновь и нанесли несколько ударов по голове, к несчастью, ни один не был смертельным. Казнь превращалась в бойню. Несчастный, истекающий кровью и кричащий, метался по галерее. Получая новые удары, он молил о пощаде, затем не в силах более терпеть муки, попросил, чтобы ему перерезали горло одним ударом. Кристина из своей комнаты слышала крики и мольбы жертвы и ругань палачей. Она послала духовника на галерею узнать, чем закончилось дело. Увидев его, Мональдески обрадовался, думая, что он принес помилование. Но он ошибался.

– Проси прощения у Бога, – прошептал духовник. Он дал ему отпущение грехов и удалился.

– Маркиз, ты получил отпущение, теперь ты должен умереть, – закричал Сантинелли. На сей раз ему удалось ударить точно в горло. Маркиз упал на бок и не мог говорить, но еще четверть часа дышал, постепенно истекая кровью. Отец Лебель читал над ним молитвы. Маркиз умер в три часа сорок пять минут пополудни. Плиты галереи были залиты кровью, их мыли, но кровь въелась в камень и проступила темными пятнами. Отец Лебель не мог никак успокоиться после этой ужасной казни и понять эту женщину. Он пошел к ней.

– Вы же любили его, Ваше величество!

– Теперь я могу любить его, так как смерть смыла все!..

Но она не сожалела о содеянном. Мазарини дал ей совет, более походивший на приказ, покинуть Францию. Она отказалась, ответив ему:

– Вы знаете, что люди, перешагнувшие за тридцать лет, не боятся всякой чепухи. Для меня легче удушить кого-то, чем жить, опасаясь. По поводу того, что я сделала с Мональдески, я вам скажу: если б я не сделала этого тогда, я не смогла бы лечь спать спокойно, не завершив это дело. У меня нет причин раскаиваться в содеянном и тысяча причин гордиться этим. Вот мои чувства по этому поводу. Если они вам нравятся, я рада этому, если нет, я не перестану их испытывать…

Но Кристина не забыла позаботиться о теле своего любовника, который почил под плитами пола у кропильницы в маленькой приходской церкви в Авоне. Через лакеев она передала 12 ноября сто ливров отцу Лебелю, «чтобы молить Бога за упокой души маркиза».

 

Герцог Ришелье, похититель сердец

Вечером 15 марта 1702 г. месье д’Орион, гувернер молодого герцога Луи-Армана де Фронсака, взял в руки хлыст, вымоченный в спиртовом растворе для придания гибкости, и начал процесс воспитания, методично опуская хлыст на ягодицы своего ученика.

Герцогу Фронсаку, будущему маршалу Ришелье и Дон Жуану ХVIII в., два дня назад исполнилось шесть лет, и он очень плохо себя вел во время подписания двойного брачного контракта: надувал губы, тем самым как бы не одобряя своего собственного будущего брачного союза и нового брака отца. 15 марта 1702 г. старый герцог де Ришелье, а ему было семьдесят лет, подчиняясь воле мадам де Ментенон, фаворитки Короля-солнца, сочетался законным браком в третий раз. Его новой жене – маркизе де Ноэй – исполнилось всего сорок. У нее были две дочери от первого брака, одиннадцати и десяти лет, и был контракт, подписанный Луи ХIV: герцог Луи-Арман де Фронсак обязан жениться на старшей дочери своей мачехи, а если врачи признают ее не пригодной к браку вследствие какой-либо болезни, он должен жениться на ее младшей сестре – мадемуазель де Жансак.

Маршал Ришелье

Таким образом герцог де Фронсак имел два шанса вместо одного «повесить себе на шею веревку». Разумная предосторожность, так как мадемуазель де Ноэй, старшая дочь, через год умерла и невестой малыша-герцога стала мадемуазель де Жансак.

Детям, будущим супругам, не давали возможности встречаться. И когда в присутствии сына герцога Ришелье произносили имя его невесты, он строил гримасы отвращения, так как ненавидел свою мачеху и все, что от нее исходило.

В свое время мадемуазель де Жансак исполнилось восемнадцать лет – она была прекрасна, как день. Ей сообщили, что пришла пора выйти замуж за ее четырнадцатилетнего жениха. Никого не волновало ее отношение к этому браку с юнцом, да еще вдобавок и очень низкорослым. С двенадцати лет рост Луи-Армана по какой-то причине прекратился. Что она знала о будущем супруге? Почти ничего.

Мадам Ментенон писала ей, что ее жених понравился королю, когда находился при дворе в качестве пажа, что он прекрасно танцует и ездит верхом. «Он вежлив, но не робок и не дерзок, – добавляла она, – почтителен и прекрасно ведет беседу».

Но вскоре мадам Ментенон изменила о нем свое мнение: молодой герцог быстро научился дерзости. Судите сами! Его пригласили погостить несколько дней в замке, за эти дни он показал себя столь рассеянным, задумал и осуществил столько злых шуток, что молодые хозяйки решили ему отомстить – надо признать, не самым умным образом – они налили воды в постель молодого сорванца. Малыш Ришелье прибег к самому простому орудию возмездия, и дамам пришлось убедиться, что он уже не ребенок. Соблазнительная хозяйка дома, несмотря на свою строгую добродетель и отчаянное сопротивление, поняла это лучше других, обнаружив Луи-Армана в своей постели, куда молодой герцог забрался обсушиться, согреться и…

Ему приписывали и другие приключения – женщины завистливы… Утверждали, что однажды его обнаружили в комнате герцогини Бургундской, будущей матери Луи ХVI. Герцогиня все обратила в шутку:

– В его годы подобные шалости простительны! Такой милый ребенок!

Но нареченная супруга Луи-Армана была обеспокоена. Тем более что Фронсак не скрывал своей влюбленности в принцессу Бургундии, портрет которой набросал граф Сен-Симон: «Лицом не красавица, зато самая белая и нежная кожа, грудь небольшая, но великолепной формы и походка богини…»

Решили дождаться приезда мадам Ментенон и герцогини Ришелье и, не откладывая, женить слишком рано созревшего малыша-герцога, которому еще не исполнилось и пятнадцати.

Церемония состоялась 12 февраля 1711 г. в часовне кардинала де Ноэй, дяди невесты. Наряды жениха и невесты блестели серебром, бриллиантами и жемчугом. Молодая герцогиня де Фронсак была восхитительна и казалась почти влюбленной. «Многие женщины с усмешкой глядели на юного соблазнителя, который в самом начале своей карьеры позволил так легко посадить себя в клетку супружества», – писал современник.

Легко? В клетку? Ну нет! Луи-Арман слишком ненавидел мачеху и жаждал мести. В то время как герцог де Люин облачал его в ночную рубашку, его губы кривила злая усмешка. Теперь Фронсак должен был присоединиться к своей молодой жене на брачном ложе. По обычаю весь двор присутствовал при этом. Как правило, если один из молодоженов был слишком юн, после короткой церемонии новобрачных отправляли спать по своим комнатам. Но у Луи-Армана был свой план.

Когда, по традиции, занавеси вокруг брачного ложа были раздвинуты, придворные с удивлением увидели, что молодой супруг мирно спит рядом со своей женой и даже слегка похрапывает. Такое поведение, по мысли Луи-Армана, ясно давало понять, что дочь его мачехи будет для него лишь сотоварищем по сну и только.

И он принялся вовсю демонстрировать свою страсть к герцогине Бургундской. Однажды, при большом стечении придворных, Луи-Арман как бы случайно обронил медальон с портретом принцессы. Своего он добился – мачеха была вне себя от злости, Луи XIV был сердит на герцога, а мадам Ментенон только подогревала это недовольство. Будучи подругой экс-маркизы де Ноэй, она поспринимала поведение Луи-Армана как личное оскорбление. И вот, апрельским утром 1711 г., жандарм принес во дворец Ришелье приказ о заключении герцога де Фронсака в Бастилию. Ему исполнилось пятнадцать лет и один месяц.

Его жизнь в тюрьме не была очень суровой. Иногда его навещали, питался он не хуже, чем дома, при нем были его слуги и лакеи, но мало радости в жизни за решетками и железными дверями.

Однажды дверь открылась, и в его камере оказалось молодая женщина под вуалью. В камере было темновато, и Фронсак не узнал это милое видение. Однако фигура была восхитительна, запах духов волновал кровь, сочные губы манили – немедля Луи-Арман заключил в объятия чаровницу и та позволила себя поцеловать.

Кому же из его многочисленных любовниц удалось получить разрешение развлечь узника? Впрочем, какое это имеет значение! И он вновь привлек к себе чудесное видение и услышал взволнованный шепот:

– Ах, мой друг, если б вы не отвергали меня раньше, вы не оказались бы здесь!

Луи-Арман тотчас же отстранился. Он узнал голос своей жены.

Как хорошо, что она заговорила и он вовремя остановился. Какого триумфа он лишил мачеху. Несомненно, это она все устроила! При этом он совершенно не сомневался в искренности чувств своей жены, но не мог перебороть ненависть к мачехе и уступить ее воле. Поэтому Луи-Арман очень вежливо поблагодарил супругу за визит и проводил ее до дверей…

Как очаровательна эта герцогиня де Фронсак! Влюбленная в своего мужа, которому никогда не принадлежала, она преданно ухаживает за ним следующей осенью, когда его свалила лихорадка. Она ухаживает за ним с любовью, с нежностью и самоотречением, которое не могло не тронуть герцога. Но он никак не выразил ей свою благодарность. И когда после четырнадцати месяцев заточения он вышел из Бастилии, Луи-Арман ничего не изменил в их жизни. По-прежнему волочился сразу за несколькими женщинами и не замечал супруги, желая всех женщин, кроме собственной жены, которая попыталась утешиться с пажом, но не смогла заменить им герцога в своем сердце и в 1716 г. умерла, хотя ей было только двадцать пять лет.

Наступил 1734 г. В Версале собрался новый двор. Малыш Фронсак стал теперь младшим герцогом Ришелье и был влюблен. Самый большой распутник при царствовании Луи XV собирался жениться на мадемуазель де Гиз, лотарингской принцессе. Он любил ее и не скрывал этого. Любил ли он в первый раз? Возможно. Тем более что такая партия была честью для Ришелье: пусть он и был герцогом и пэром Франции, внучатым племянником знаменитого кардинала, но происходил от некоего господина Виньоро из очень среднего дворянства. Два кузена будущей герцогини де Ришелье, принц де Ликсин и принц де Пон, долго сомневались, стоит ли ставить свои подписи под столь невыгодным брачным контрактом.

Прошло немного времени после свадьбы, и во время осады Филиппсбурга произошла такая сцена: Ришелье, который провел весь день в окопах, явился весь в пыли на званый обед к принцу Конти.

– Жаль, что Ришелье так и не удалось отмыться от грязи, после того как он вошел в нашу семью, – бросил принц де Ликсин.

Герцог побледнел:

– Эта грязь, монсиньор, смывается только кровью.

Через четверть часа принц Ликсин был мертв, а Ришелье серьезно ранен в плечо. Мадам Ришелье была далеко и не могла сама ухаживать за мужем, но она встретила известие о его ранении рыданиями, чем глубоко растрогала супруга. Ришелье был ей верен целый год – невероятно большой срок для нашего Дон Жуана.

Мадам Ришелье номер два родила мужу двоих детей и умерла через шесть лет супружества. В течение пяти лет он ей изменял, но с таким тактом и деликатностью, что если говорить о Ришелье, то можно назвать это поведение верностью и бесспорным признаком любви.

И опять прошли годы… Луи XV умер, Луи XVI стал править королевством. В 1779 г. младший герцог Ришелье стал маршалом. В восемьдесят три года он еще не «вышел в отставку». О его любовных приключениях ходили легенды. Хотя старый дамский угодник уже походил на побитую молью мумию, некоторые придворные дамы еще принимали его ухаживания – из любопытства. С таким чувством обычно посещают антикварные магазины… «В долг дают только богатым», а сокровищница любовных историй Ришелье была одной из самых богатых в Версале. Не он ли посмел собрать на ужин в Бордо двадцать самых красивых женщин города, которые оказали благосклонность к нему. В качестве десерта он им это и сообщил. Ни одна из них не покинула стол… Он умел обращаться с женщинами, ни одна не была на него в обиде.

Однажды по дороге в Версаль его карета столкнулась с другой и сломала ей колесо. Увидев в сломанной карете очень красивую женщину, маршал вышел из своего экипажа, представился и предложил отвезти ее домой.

Красавице было тридцать пять лет, она была вдовой ирландского офицера де Рот, родственницей герцога де Шуазель, но не была представлена ко двору короля.

Маршал нашел ее очень привлекательной, о чем не приминул ей тут же любезно сообщить. Вдова де Рот была не только красива, но и умна… Она столь же любезно пригласила маршала ее навестить. С каждой новой встречей маршал находил ее все более привлекательной, делился с ней своими воспоминаниями о трех царствованиях, проявлял заботу и предупредительность. Так что когда в один прекрасный день он предложил ей выйти за него замуж, она согласилась. Стать маршальшей, герцогиней и женой члена Палаты депутатов – это могло стоить многих других вещей, даже полувека, разделяющего ее и воздыхателя. Тем более, вдова полагала, вопреки репутации маршала, что речь идет о «белом» браке. Но Ришелье так не считал, и в день бракосочетания герцог Фронсак, сын маршала и мадам Ришелье номер два, приехавший навестить отца, застал его озабоченным:

– Ах, сын мой, мне восемьдесят четыре года, а будущей маршальше – тридцать пять…

– Конечно, разница немалая… И как вы собираетесь выйти из столь затруднительного положения?

– Сейчас решить эту проблему не трудно, – вздохнул старый волокита, – но годы летят…

Он так решил «проблему», что при дворе ходили слухи о беременности маршальши.

Однажды утром Луи XVI встретил маршала, совершавшего утреннюю прогулку галопом на коне. Старый придворный поспешил спешиться и преклонить колено при виде короля.

– Господин маршал, правда ли, что герцогиня ждет ребенка?

– Сир, мне об этом ничего не сообщали, если только это не произошло вчера вечером или сегодня утром.

Все засмеялись. Трудно было поверить в такие успехи герцога.

Одна двадцатилетняя блондинка, решившаяся остаться наедине с Ришелье, уверяла, что ничего не опасалась, ведь маршалу было почти девяносто, но… когда она осознала опасность, было уже поздно бежать, и маршалу удалось добиться своего. Утверждают даже, что ему пришлось повторить подвиг – уже по просьбе партнерши. В один весенний день 1787 г., третья мадам Ришелье была очень встревожена: ее муж решил подняться на самую высокую башню Бастилии, как он делал это семьдесят пять лет назад, когда был узником Короля-солнца и его выводили из камеры подышать воздухом. Он поднялся наверх, несмотря на сердцебиение, и, оставшись в одиночестве на самом верху башни, стал мечтать о прекрасной мадемуазель де Жансак, единственной женщине, которой он пренебрег…

Ришелье прожил еще год, его кормили с ложечки голубиным паштетом, так как он потерял все зубы.

Он умер 8 апреля 1788 г. накануне Революции. Как всякий благородный человек, он покинул этот мир, когда ему уже не оставалось в нем места. Жена пережила его на много лет. Она застала времена Второй империи и любила вспоминать:

– Мой муж, в утро своей первой женитьбы, говорил Луи XIV…

 

Мадам де Помпадур – королева сердца

Эта сцена происходила в Париже в 1730 г. Мадам Лебон, модная тогда гадалка, вглядывалась в карты, пытаясь увидеть судьбу, затем повернулась к клиентке и на минуту задумалась.

Клиенткой была мадемуазель Пуассон, красавица и большая кокетка, дочь мясника, жена поставщика продуктов.

Молодая женщина держала за руку очаровательную девочку девяти лет, Жанну-Антуанетту, разодетую, как тогда одевали детей, – иными словами, как взрослую. Именно ее судьбу и пыталась прочитать гадалка.

Мадам Лебон помолчала минуту, а потом изрекла:

– Ваша дочь, мадам, не станет королевой, но станет почти королевой…

Опьяненная счастьем, мадам Пуаcсон поцеловала ребенка со слезами радости на глазах.

– Маленькая королева! Маленькая королева!

Маркиза де Помпадур

Любой француз того времени сразу бы понял, что значит быть «почти королевой», – это означало, что Жанна-Антуанетта когда-нибудь станет любовницей короля! Счастье, о котором мечтали многие матери для своих дочерей…

Многие «осчастливленные» имели мужей, которые в те времена легких нравов мирились с таким положением.

Но Луи ХV, в отличие от своих предшественников, несмотря на свои двадцать лет, обожал только свою жену Марию. Она родила ему пятерых детей за пять лет, и, казалось, Луи ХV не собирается устанавливать должность вице-королевы или почти королевы, как это делал Луи ХIV. Все это придет позже…

Но Жанне-Антуанетте было только девять лет, так что для исполнения предсказания мадам Лебон впереди было несколько лет… Месье Пуассон, по его собственным словам – «отец будущей ш… короля» – в это время скрывался от правосудия в Бельгии, так как во Франции был приговорен к повешению за одно крупное мошенничество. Он оставил мадам Пуассон выпутываться из его дел, предполагая, со смирением и грустью, что такая красотка быстро устроит свою судьбу. И он был прав. Вскоре она сошлась с богатым откупщиком – месье Ленорманом де Турнеэм, который принял ее в свой дом с двумя детьми. Он ни на минуту не сомневался в предсказании мадам Лебон, и маленькая Жанна-Антуанетта воспитывалась как будущая «почти королева». Месье Желиотт обучал ее игре на клавесине, месье Гебоде – танцам, а знаменитый Кребийон учил искусству декламации.

Она стала красивицей, какую и вообразить нельзя: великолепная белоснежно-перламутровая кожа, на которой не было видно теней, так как она сама как бы светилась. И потом можно было прибавлять и прибавлять прилагательные в превосходной степени… Идеальный овал ее лица восхищал, глаза с золотистыми искорками, сочные губы, которые она покусывала время от времени, чтобы оживить их цвет, густые светло-каштановые волосы, тонкая и гибкая талия, хрупкое тело, но округленное там, где положено… К тому же молодая девушка то была спокойна, то весела, то лукава, то рассудительна – и всегда остроумна. Ее ум и уверенность в собственной правоте всегда слышались в ее речах. Настоящая маленькая королева!

Но сначала она досталась не королю. Месье Турнеэм, желая иметь постоянно перед глазами это произведение искусства природы, в марте 1741 г., выдал Жанну-Антуанетту за своего племянника – казначея монетного двора Нормана д’Этиоля. За девушкой он дал богатое приданое, дом в Париже и право на пользование замком рядом с лесом Сенар. Ее муж не только был не красив, но и не придавал никакого значения предсказанию гадалки. Он громко хохотал, когда его жена при нем охлаждала пыл множественных ухажеров, заявляя:

– Я никогда не изменю моему мужу, если только с королем.

Жанна-Антуанетта как раз верила картам. И уже долгие годы, как и многие француженки того времени, была влюблена в Луи ХV!..

Король охотился в лесу Сенар. На месте общего сбора, на огромной поляне, собрались жители окрестных замков, которые должны были следовать за охотой. В первых рядах была мадам Норман д’Этиоль, одетая во все розовое. Она держала в руках поводья горячей лошади, запряженной в элегантный, маленький фаэтон небесно-голубого цвета.

Вокруг было очень шумно. Кроме приглашенных, на поляне держали на привязи две или три сотни собак, за которыми следили доезжачие на лошадях и специальные слуги. Появилась карета короля, запряженная восьмеркой лошадей, в окружении личной охраны. Впереди кареты ехали жандармы, позади – мушкетеры. Оруженосцы, пажи и конюхи шли рядом с каретой, а поодаль, за кортежем короля, катила целая вереница экипажей. Поляна расцвела красным, голубым и золотым цветом. Король вышел из кареты и прежде, чем сесть на коня, оглядел всех присутствующих. Глаза его задержались на красивой женщине в розовом. Уже не впервые он обращал на нее внимание. Каждый раз, отправляясь на охоту в лес Сенар, он был уверен, что увидит маленький голубой фаэтон.

Как и обычно, до того как протрубили начало охоты, мадам д’Этиоль старалась быть на глазах у короля. И он опять обратил внимание на красавицу в розовом, которая не опускала глаз, когда он на нее смотрел. В этот же вечер, возвращаясь с охоты в карете с мадам Шатору, они разговорились об «этой д’Этиоль». Эта «краса Парижа» жила, казалось, вне общества, но принимала у себя писателей, философов, нескольких откупщиков налогов… Знал ли король, что она влюблена в него? Она отказывалась обманывать своего простака мужа, так как берегла себя для короля! Король слушал все это и улыбался, он был польщен.

– Сегодня, – продолжила мадам Шатору, – она мне показалась даже красивее обычного…

Мадам задохнулась от переполнявших ее чувств, вскрикнула и с силой топнула ножкой, как бы втыкая свой каблук в артерию «возможной сопернице»…

В замке д’Этиоль узнали новость, которая потрясла даму в розовом: король серьезно заболел и слег в Меце. Все королевство молилось за него. Луи был совсем плох и не надеялся выжить. Он исповедовался, сделал необходимые распоряжения и отослал мадам Шатору. Через неделю ему вдруг стало лучше, он стал выздоравливать и вызвал обратно фаворитку.

– Ах, он опять с этой… – злились простолюдинки, – пусть только опять заболеет, мы не будем за него молиться!

Но заболел не король, а мадам Шатору. Она умерла через пять дней после возвращения в Версаль. Место «почти королевы» было свободно…

Король казался безутешным, и, чтобы его развлечь, камергер Бине, дальний родственник мадам д’Этиоль, пересказывал ему последние сплетни. Все женщины Парижа оспаривали сердце Его Величества. Как описывал один хроникер, число соискательниц было огромно. Все, что могли природа и искусство использовать для успешного соблазнения, было использовано. Торговцы, парикмахеры, портные работали днем и ночью. Все женщины вдруг стали вдовами и готовились к новому «замужеству». Никогда еще не продавали столько ткани, лент, кружев, украшений и духов. Все мыли и чистили перышки, чтобы быть наготове…

Это соревнование, в котором он был призом, развеяло «вечную скуку» короля. Была еще красивая мадам Рошуар, первая в рядах кандидаток. Но король сделал гримасу. Опять она! Он ее уже сто раз отвергал… И, как злословили при дворе, герцогиня «была, как лошади из малой конюшни, всегда готовые, никогда не нужные.» И вот тут Бине назвал имя мадам Норман д’Этиоль. Да! Да! Дама в розовом! Дама из голубого фаэтона! Дама из леса Сенар! Та, что влюблена в него и не желает изменять мужу, кроме как с королем!

– Она стремится лишь понравиться тому, кто ей нравится!

Король забыл о своей печали. Приблизить к себе мещанку! Почему бы и нет? Мещанку легче бросить, чем придворную даму, которую видишь каждый день со слезами и мольбой в глазах.

Через несколько дней король женил своего сына на испанской инфанте. В ночь на 27 февраля 1745 г. весь Париж отправился на бал-маскарад в Версале. В веселящейся огромной толпе смешались арлекины, турки, скарамуши, пастухи и пастушки. Еще там были семь чудищ – на рамах были укреплены огромные круглые головы, они передвигались, переваливаясь из стороны в сторону. Одна из них скрывала короля.

Наша красавица, конечно, узнала короля и позволила одной из голов увлечь себя в пустую гостиную, где и свернулась клубочком на зеленых листьях диванных подушек… Она не сомневалась, что будет преемницей мадам Шатору! Когда же «поцарапанная ветвями» и слегка помятая, Жанна храбро вернулась на Зеркальную галерею, она вскрикнула от изумления, а ее партнер поспешил удалиться: король был там и без маскарадного костюма!

Но он разговорился с мадам д’Этиоль, попросил Жанну-Антуанетту снять маску… Она подчинилась и открыла свое сияющее лицо. Король спросил ее, не поедет ли она завтра на бал в Ратушу? Молодая женщина ничего не ответила, но, улыбаясь, устремилась прочь, бросив свой кружевной платочек. Король поднял его и бросил ей обратно. По толпе пробежал шепот: «Платок брошен!»

На следующий день был черед Парижа принимать Версаль. Король прибыл в ратушу инкогнито, в черном домино, в сопровождении одного герцога д'Айена в такой же маске.

Давка и толкотня была еще большая, чем накануне на балу в Версале. Очевидцы рассказывали, что невозможно было ни пройти, ни подняться, ни спуститься по лестницам ратуши. Залы были переполнены, там нечем было дышать, дамы падали без чувств…

Король хотел было уже ринуться в толпу, но тут он заметил мадам д’Этиоль. Она была без маски и в черном домино, которое выгодно подчеркивало великолепный цвет ее лица.

Один угодливый чиновник впустил короля в свой кабинет. Неужели эта интрига закончится столь банально, меж двух глотков шампанского? Но надо было знать Жанну-Антуанетту! У нее была холодная голова. Впрочем, как и чувства… Она позволила королю некоторые вольности, но не более, чем это было принято на маскараде…

Вечером, возвращаясь с бала, все еще в сопровождении герцога д'Айена и держа под руку мадам д’Этиоль, Луи кликнул фиакр.

– Куда я должен вас отвезти? – спросил король.

Он ожидал, что она ответит: «Куда хотите». Но услышал:

– В дом моей матери.

Это было неожиданно. Король улыбнулся – это было забавно. Король! В фиакре! С молоденькой мещанкой, которую он провожает до дома матери! С какой-то Пуассон, дочерью мясника!

Пока экипаж трясся по булыжникам мостовой, он немного приблизил свою победу. Ее губы… И всего лишь один поцелуй в грудь у самого края корсажа. А герцог д’Айен упорно смотрел в окошко. Вдруг фиакр остановился на перекрестке – полицейский сержант не разрешал проехать.

– Дайте луидор кучеру, – приказал король. – И он проедет!

– Один луидор? – воскликнул герцог. – Поостерегитесь, Ваше величество, завтра же полиция об этом узнает, начнет разнюхивать, куда мы ездили, и раскроет ваше инкогнито! Вполне достаточно одного экю!

Кучер подхлестнул лошадь, и Луи ХV помчал свою будущую победу к матери…

Только через несколько дней, чтобы придать больше веса своей капитуляции, Жанна-Антуанетта осуществила свою мечту, к которой стремилась столько лет: отдалась тому, кого она любила всей душой…

Но как злословили придворные:

– Если это и случилось, то это удовлетворение минутного желания, она не станет любовницей.

«Минутное желание» – это только на первый взгляд. Но двор не знал о настоящей драме той, которой король тут же придумал милое имя – Помпадур. Она была бесчувственна к его ласкам! «Мадам холодна и не испытывает радости от любви», – говорила ее служанка. Жанна заставляла себя пить горячий шоколад с ванилью, ела много трюфелей и переперченные блюда. Такой подогрев чувственности не дал никакого результата, кроме проблем с желудком.

– Моя дорогая, – поделилась своими опасениями мадам д’Этиоль со своей подругой, мадам де Бранка, – я боюсь потерять любовь короля. Мужчины придают слишком много значения некоторым вещам. А у меня, к несчастью, холодный темперамент.

Она стала часто плакать.

– Вы не знаете, что со мной случилось неделю назад? Король, под предлогом, что ему жарко, лег на мою кровать и провел со мною часть ночи. Я ему быстро надоем, и он возьмет другую!

– Вы не избежите этого, – ответила мадам де Бранка, – продолжая вашу странную диету, а только убъете себя. Сделайте лучше так, чтобы король дорожил вашим обществом, будьте нежны, не отталкивайте его, и время все исправит. Цепи привычки свяжут вас навсегда.

Цепи привычки? Другая женщина, Марсель Тинейр, раскрывает нам еще один секрет мадам де Помпадур, которым она пользовалась многие годы:

«Когда король поднимался в “комнаты наверху”, каждый раз его встречала новая женщина, но с тем же лицом. Это была та же, столь знакомая – и всегда другая: садовница в соломенной шляпке; султанша в широких шелковых шальварах и в кофточке с пуговицами, растегнутыми на шее; придворная дама – почти величественная; молодая веселая женщина или мечтательная рассказчица разных историй. Это выгодно отличало ее от других придворных дам. Из своих слабостей она создала тайное оружие силы. За свою жизнь она видела стольких людей, столько всего узнала, о чем Луи и не догадывался. Она освободилась от предрассудков, столь стесняющих герцогинь в любви. Жанна умела музицировать, рисовать, элегантно одеваться, искусно вести беседу – талант, приобретенный в школе Вольтера и Фонтенелли. Эта гениальная выскочка имела все черты истинной парижанки, которая может родиться в грязи и подняться до ступеней трона, – приспосабливающаяся ко всем ситуациям, гибкая ко всем условиям, если надо, способная быть влюбленной, актрисой, политиком, куртизанкой, и даже благочестивой мамашей семейства, но всегда и прежде всего – женщиной, которая хочет нравиться и нравиться мужчинам». Жанна-Антуанетта стала не минутным увлечением, а полноправной любовницей!

Месье Ленорман д’Этиоль получил отставку. Современники полагали, что он повел себя, как плохо воспитанный муж. Как и до него месье Монтеспан, муж Жанны-Антуанетты кричал, плакал, угрожал и падал в обморок. Месье де Турнеэм удалось его несколько успокоить. Благодаря усилиям дяди, им не пришлось увидеть обманутого мужа, приехавшего в Версаль, как это сделал маркиз де Монтеспан, в карете, украшенной оленьими рогами и задрапированной черной тканью. Ленорман д’Этиоль смирился и согласился с грустью, но без возмущения, с приказом из Шатоле, который 15 июня 1745 г. лишил его жены.

14 сентября 1745 г. маркиза Помпадур пережила ужасную церемонию представления ко двору.

– Кто та ш… которая посмеет представить такую женщину королеве? – спрашивал аббат д’Эди у принцессы де Конти, кузины короля.

– Ах, аббат, – ответила, смеясь, принцесса, – не спешите судить, так как это буду я!

Мадам де Конти жаждала милостей и денег… Одетая в тяжелое парчовое платье, мадам де Помпадур сделала три реверанса: королю, который покраснел, глядя на нее, королеве, которая была очень любезна с ней, и дофину, который показал ей язык…

В этот же вечер экс-мадемуазель Пуассон отправила шестьсот ливров мадам Лебон, предсказавшей когда-то, что она станет любовницей короля Луи ХV – «почти королевой» Франции, которой она и была больше двадцати лет, до самой своей смерти.

 

Мадам Ролан, любящая рассудком

Набережная Часовщиков, канун Нового, 1776 г. Семья мастера граверных работ Пьера-Гатена Флипона готовится праздновать всю ночь. Дом наполнился вкусным запахом жареной дичи, фаршированной трюфелями. Чтобы отведать ее, семья соберется вокруг большого круглого стола, вернувшись с полуночной мессы. Пора уже отправляться в Нотр-Дам, все готовы, кроме дочери мэтра, двадцатидвухлетней Манон. Она упрямо отказывается идти в церковь, закрылась в своей комнате и на все уговоры через закрытую дверь отвечает, что не может оторваться от новой книги, и что родичи не увидят ее до утра. Она сдержала слово и до самой утренней зари не расставалась с книгой. Вы спросите, какой же роман она читала?

Роман? Вы плохо знаете будущую мадам Ролан! Она зачиталась Конституцией Англии Женевуа Делорма. Не подумайте только, что она была калекой или уродиной и поэтому ударилась в философию. Вовсе наоборот.

«Стройные, длинные ноги, маленькие ступни, округлые бедра, отлично развитая грудь, быстрая и легкая походка, сдержанные и грациозные манеры» – так описывала сама себя «скромная» дочь гравера.

Мадам Ролан

Она читала и перечитывала Плутарха, Монтеня и особенно Жан-Жака Руссо – «честного человека», который был ее богом. Его роман «Новая Элоиза» утешил ее после смерти матери. Вряд ли чтение этого романа сможет утешить современную девицу в подобной ситуации. При Луи XVI все было иначе.

Какие еще книжки лежали у изголовья юного философа? Пожалуйста – «Основы геометрии», сборник «Записки Академии наук», «Оды одиночеству» поэта Попа.

«Уверенная в своем пути, – писала она, – я продвигаюсь вперед без оценки того, что меня окружает, меняя постепенно свое мнение, сложившееся от первого внешнего восприятия объекта».

Занимаясь столь упорно формированием свой личности, Манон забыла выйти замуж. Впрочем, она одобряла мысли, высказанные Руссо в «Новой Элоизе»:

«Если твое нежное сердце жаждет любви, чтобы наполнить этим чувством душу, совсем не обязателен любовник».

И она отказывала женихам, хотя помнила наставление матери:

«Не отказывайся от мужа, у которого ничего нет. Такая деликатность очень высоко ценится и очень редка, даже у тех, у кого надеешься ее встретить, но она согреет тебе душу и сделает счастливой».

Но Манон помнила и свой жестокий ответ матери:

– О да, сделает счастливой, как вас…

И она отказывала сначала своим профессорам, влюблявшимся в отличницу и красавицу ученицу. Потом отказала всем коммерсантам квартала, в котором жила: четырем ювелирам, торговцу лимонадом и мяснику, который, ухаживая за ней, предлагал ей горы эскалопов, котлет и отбивных. Затем чиновникам, офицерам, двум адвокатам, врачу, нескольким пожилым месье.

Манон отказывала им и все рассуждала:

– Да, я хочу любить.

И добавляла вполне искренне:

– Если любовь проникнет в мою душу через глаза, я умру от стыда раньше, чем отдамся этому чувству.

Но вот она решила, что не «умрет от стыда», влюбившись в молодого Ля Бланшери, писателишку, которого она приняла за нового Руссо. Однажды ее глаза открылись:

«Я не нахожу в Ля Бланшери возвышенной материи, которая мне так необходима».

Затем она обнаружила, что он носит перья на своей шляпе. Это было уже слишком:

«Это украшение ремесленника, а не философа!»

И роман закончился, не успев начаться.

Место в ее сердце освободилось для Жана-Марии Ролана, который был старше Манон на целых двадцать лет. В тот год, когда родилась юная Флипон – в 1754-м, – он был уже «назначен самим министром торговли в корпус инспекторов мануфактур». Это был скучнейший «научный червь», создание без фантазии. Однако он был светилом в своей профессии. В тканях не было никаких секретов для него. Он обладал, как и Манон, «любовью к труду, пристрастием все подмечать и записывать без конца». Он писал серьезные работы, но нечитабельные. Вольтер принимал его в Ферне. Но он вовсе не был Дон Жуаном. Во время визита к прекрасной Манон-философу он был даже неловок, заявив, что книга аббата Реналя «История Индий», которую так хвалила Манон, «бабское произведение, годное только для туалета». Что до будущей мадам Ролан, то у нее был сильнейший насморк, она страдала от этого и «чувствовала себя полной тупицей».

Между ними не сверкнула молния. Их первая встреча состоялась в 1776 г., а свадьба – в 1780 г. Долгие годы эти странные влюбленные с «воспаленными мозгами» сомневались, не решались, расставались, анализировали друг друга и обменивались письмами. Виновата в этом была Манон. Она была неприятно шокирована его первым страстным поцелуем.

«Я признаюсь, что Ваши ухаживания меня волнуют и в то же время ужасают. Они лишают наше общение той счастливой уверенности, свободы и легкой фамильярности, благородной и трогательной, рожденной добродетелью. Мне кажется, что глубокое чувство дружбы не может быть выражено подобной лаской… Я не почувствовала ее, и мое сердце с печалью это отметило; не тревожь мой покой, чтобы я могла тебя любить всегда, всегда».

Многоопытный месье Ролан был озадачен философией Манон и не знал, что делать.

«Я не могу любить тебя по законам метафизики, у меня есть только сердце, которое я мог бы предложить. Оно живое, искреннее, и очень чувствительное: оно тебя любит… Вот вся моя философия… Мой друг, не бойся быть счастливой, пользуйся тем, чем тебя наградила природа».

Наконец все уладилось, хотя и не совсем. Манон была уже согласна выйти замуж, а ее отец, который не был в восторге от «престарелого» жениха, всячески оттягивал свадьбу. Мученики философии рыдали – один в Амьене, другой в Париже, – и Манон писала Ролану душераздирающие письма, которые распаляли огонь в сердце сорокалетнего влюбленного: «Ты меня любишь, ты будешь меня любить всегда, я знаю, я верю и я это чувствую. Я предназначена тебе. Живу только для того, чтобы сеять цветы там, где ты пройдешь. Пусть нежное доверие защитит нас от охлаждения в разлуке и безнадежности, нам воздастся за терпение».

И вот свадьба состоялась. Замужество обернулось для Манон жестоким разочарованием. Она это признавала сама: «То, что произошло в первую брачную ночь, меня неприятно шокировало».

На самом деле ее шокировало открытие, что Ролан обычный мужчина: «Его жизнь, его привычки – все было связано с его работой, поэтому я его воспринимала бесполым философом, который жил только ради своей идеи». А философ предъявлял ей свои требования: жена должна петь и играть, пока он лежит на диване, разыскивать материалы для его работы, переписывать, вычитывать, исправлять ошибки в его статьях, и самое ужасное – заниматься стряпней, не забывая о больном желудке и печени мужа. Ей это очень не нравилось, но Манон не решалась признаться: «Я так уважала мужа, считала его мнение бесспорным и так боялась даже облачка недовольства на его лице. Ролан всегда был так уверен в своей правоте, что только через несколько лет я осмелилась ему возражать».

Если бы Ролан призадумался над своей семейной жизнью, он понял бы, что его красавица жена достойна и других радостей, кроме вычитки типографских ошибок в его статьях о хлопке или бархате. Уйдя полностью в свою работу, эгоист не по злобе, он искренне считал, что жена должна быть счастлива и горда тем, что разделяет его жизнь – скучную и бесцветную. Он был бы очень удивлен, этот бравый месье Ролан, любящий свою жену на свой манер, если б кто-нибудь ему сказал, что темперамент и яркая личность Манон требуют меньшего эгоизма и большего внимания. Манон сама это поняла и записала в дневнике: «Выйдя замуж с самыми серьезными намерениями, я не нашла в браке того, что меня так привлекало, при том, что я полностью посвятила себя мужу не по расчету, а по собственному желанию. Мой супруг вполне счастлив, но мне для полного блаженства чего-то не хватает».

Это «что-то» внесла в ее жизнь революция. Революция, принесшая месье Ролану портфель министра, а Манон – возможность заниматься политикой, спорить о будущем Франции, писать статьи в газеты, проводить время в окружении депутатов и, самое главное – любить, не обманывая своего дорогого и достопочтенного мужа. Сначала она влюбилась в депутата Банкаля – идиллия на фоне «больших революционных принципов». Но для рассудочной Манон любить не значило отдаваться телом. Банкаль в конце концов отказался от попыток заполучить эту женщину, которая никогда не теряла головы и призывала на помощь добродетель, строгость, характер, чтобы не оказаться в объятиях влюбленного мужчины.

Потом был Бюзо – депутат жирондист, молодой, неотразимо красивый. Он стал большой любовью в жизни Манон. Ее привлекла не столько красота Бюзо, сколько его характер. Вот что она говорила о любимом: «У него возвышенный характер, гордый ум, кипящая храбрость; его настроение переменчиво, то он пылает, то впадает в меланхолию и ужасно ленив…

Он создан для домашнего очага, с достойной подругой он забудет весь мир; но, брошенный в общественную жизнь, признает только правила суровой справедливости; их он защищает любой ценой. Друг всего человечества, способный на нежную привязанность, на возвышенные порывы и самые великодушные поступки, он бережно хранит свои убеждения и полностью отдает себя Республике».

Конечно, Манон не могла обманывать своего «почтенного старца», которого почитала «как отца». И она его предупреждала о своей любви, так как «Новая Элоиза» по-прежнему была ее настольной книгой. Ролан был так глубоко потрясен, что уже не имел сил сопротивляться врагам в Конвенте, и 22 января 1793 г. отправил прошение об отставке – письмо переписанное рукой Манон. Они покинули дворец и устроились в маленькой квартирке на улице Арфы. Ролан страдал и вздыхал. А тридцатидевятилетняя Манон жила мыслями о Бюзо. Но судьба разлучила всех их троих и навсегда.

Крах жиронды заставил Ролана и Бюзо бежать из Парижа. Манон осталась, была арестовала и заключена в тюрьму.

Ролан укрылся в Руане. Проскитавшись двадцать дней, Бюзо нашел убежище в Каене. Манон писала ему туда письма:

«Тираны могут меня заточить, но сломить – никогда. Даже в темнице я посвящаю свою жизнь супругу и берегу себя для друга, я обязана моим палачам сохранением верности долгу и любви. Не жалейте меня! Многие восхищаются моим мужеством, но они не знают о моем счастье…

Мы не можем стать недостойными наших взаимных чувств, это делает нас счастливыми. Прощай, мой друг, мой возлюбленный. Прощай».

Ей удалось переслать портрет любимого, который из суеверия она не хотела оставлять в тюрьме.

«Почему я отказалась от утешения смотреть на твой портрет? Он всегда со мной, спрятанный в моем сердце от нескромных взглядов, я чувствую его каждую минуту, часто омываю слезами. Те, кто способен любить как мы, несут в себе способность к великим поступкам – цена самых тяжелых жертв, компенсация за боль. Прощай! Прощай, мой любимый!»

В своем убежище, Бюзо читал эти письма, обливаясь слезами. «Будь счастлив по крайней мере от мысли, что столь горячо любим самым нежным сердцем… Прощай, мужчина, бесконечно любимый самой любящей женщиной! Живи, я могу тебе сказать, что с таким сердцем не все еще потеряно. Вопреки судьбе, мое сердце принадлежит тебе навсегда… Прощай! О, как ты любим!»

Восьмого ноября мадам Ролан предстала перед революционным Трибуналом. «Манон оделась во все белое. Ее черные тяжелые, распущенные волосы свободно ниспадали до пояса. Такая красота тронула бы самое черствое сердце, – рассказывал один свидетель. – Но она не хотела, чтобы ее жалели. Она выбрала белые одежды как символ чистоты своей души».

Через час «она вбежала в камеру столь легко и стремительно, как будто радуясь. Но жестом дала понять друзьям по несчастью, что приговорена к смертной казни». Прежде, чем сесть в повозку приговоренных, она успела написать Бюзо еще одно письмо: «Прощай, солнце, чьи светлые лучи принесли спокойствие в мою душу; прощай, единственный друг, чье лицо меня так волновало. Прощай! Нет, я расстаюсь, но только не с тобою: покинув землю, я стану ближе к тебе».

Огромная статуя Свободы стояла рядом с гильотиной. Манон смотрела на нее с повозки и прежде, чем шагнуть к небытию, прошептала:

– О Свобода, сколько преступлений совершается твоим именем!..

Через два дня, десятого ноября, трагическая новость достигла Руана. Месье Ролан не мог смириться со смертью Манон и принял решение последовать за ней. Он сжег бумаги и письма, взял свою трость-шпагу, закутался в широкий плащ, попрощался с двумя старыми девами, которые с риском для жизни прятали его у себя и вышел на дорогу, ведущую в Париж. Шел дождь. В семь часов вечера он шел через холмы в трех лье от Руана. Он шел к смерти без слез, потому что он шел к любимой… Ветер, дождь хлестали его. Пройдя через маленькую деревушку, он увидел аллею, которая вела к замку Радпон через невысокий кустарник. Он пошел по этой аллее…

На следующее утро, примерно в сорока шагах от дороги, нашли тело месье Ролана. Он убил себя двумя ударами шпаги-трости. При нем была записка:

«Кто бы ты ни был, нашедший меня здесь, отнесись с уважением к моим останкам; они принадлежат человеку, который умер как жил – добродетельно и честно».

Бюзо узнал о гибели Манон только в июне 1794 г. Он скрывался в это время в местечке Сен-Эмильон. Бюзо рыдал:

– Ее больше нет… Злодеи убили ее!.. Зачем мне жить, когда от нее осталось только тело без головы?..

Преследуемый жандармами, Бюзо вынужден был опять бежать. В тот же день, как он покинул свое последнее убежище, Бюзо застрелился в небольшой сосновой роще недалеко от местечка Кастийон. Его тело, сильно погрызенное собаками, нашли только через неделю.

Никогда еще «платоническая возлюбленная» не была столь сильно любима, как Манон Ролан!

 

Аксель Ферсен и Мария-Антуанетта – благородное сердце

Вечером 16 мая 1770 г., в Версале, двое детей, девочка четырнадцати и толстячок пятнадцати лет, лежали в постели за тяжелыми занавесями. Месье дофин и мадам дофина – будущий Луи XVI и будущая королева Мария-Антуанетта – были уложены в постель в соответствии с дворцовыми правилами.

Луи XV принял рубашку своего внука, а графиня де Шартр, которая станет в один прекрасный день гражданкой «Эгалите» (Равенство), помогла зардевшейся девушке снять ее рубашку. Внезапно занавеси вокруг королевского ложа были раздвинуты, как требовали правила церемониала, и молодые супруги предстали перед всем двором. Придворные приветствовали их низким поклоном.

Наконец они остались одни. Луи-Август едва взглянул на юную блондинку, бледную как полотно… и громко захрапел.

За королевской трапезой Луи-Август так много ел, что дед зашептал ему на ухо:

– Молодому супругу не следует так наедаться на ночь.

Аксель Ферсен

Дофин в ответ засмеялся:

– Почему, я, наоборот, лучше сплю, когда сытно поем.

И он действительно прекрасно спал все ночи, к недоумению супруги. В своем личном дневнике он записал: «Опять ничего». Это «ничего» продолжалось семь лет. Молодая принцесса не нашла ничего лучшего, как погрузиться в вихрь удовольствий и развлечений, правда, сохраняя верность супругу.

В воскресенье, 30 января 1774 г., около полуночи, она возвратилась с бала в Опере. Больше всего ей нравились эти балы – можно было не соблюдать этикет, скрывшись под маской, и веселиться от души. В толпе она заметила молодого иностранца, которого ей представили несколько недель назад.

Она уже встречала его на «балах по понедельникам». Ах, эти карнавалы! Мария подошла к нему и долго разговаривала, он так и не узнал ее. Молодой человек был высок, красив, любезен и не обладал манерами «куртуазного ловеласа». Они беседовали, смеялись, пока Марию-Антуанетту не стали узнавать окружающие, и ей пришлось исчезнуть.

Молодой иностранец, привлекший внимание Марии-Антуанетты, был сыном знатного шведского дворянина и путешествовал по Европе в целях повышения образования. Он был старше дофины только на два месяца, и его звали Аксель Ферсен. Она ему показалась красивой, он ей – привлекательным и только.

Они вновь увиделись через четыре года. Королева узнала его, как только он вошел в салон.

– А, вот и мой старый знакомый!

Аксель увидел Марию-Антуанетту другими глазами. Перед ним была не девочка, а красивая женщина. Луи XVI наконец согласился на операцию, которая прошла успешно, и он стал полноценным супругом – королева ждала первого ребенка. Ее красота расцвела, и Мария-Антуанетта, бесспорно, была самой красивой женщиной двора. Королеве нравилось, когда ей об этом говорили.

Молодую королеву окружали светские щеголи, ветреники, забавные остряки и сплетники. Может, поэтому ее привлекла спокойная грация и достоинство красивого шведа. Однажды она попросила его показать ей военную форму шведского драгуна. Молодой человек подчинился и был принят по этому поводу в личных апартаментах королевы. Как рассказывал один из участников этого приема, королева очень внимательно рассматривала голубой камзол, поверх которого одевалась белая туника, замшевые лосины, черный кивер с желто-голубым султаном. Она разглядывала и восхищалась. Может, Мария-Антуанетта еще и не любила его, но проявляла явный интерес. Что до Акселя, то он был влюблен, и так сильно, что предпочел сбежать, записавшись в экспедицию в Америку.

Окружение королевы, привыкшее к легким нравам придворной жизни, было удивлено:

– Как, месье, вы уезжаете, не насладившись вполне своей победой?

– Я не одерживал никаких побед и никого не бросаю, – возмущался честный юноша, – я уезжаю, не совершив ничего, о чем бы сожалел впоследствии.

Только узнав о его возможном отъезде, Мария-Антуанетта поняла, что имеет «склонность» к этому молодому человеку. И когда он явился просить отставки, она не могла отвести от него полных слез глаз.

Но отъезд не состоялся. После длительного ожидания погоды в Гавре экспедиция была отменена, и Ферсен был вынужден вернуться в Версаль. Хотя он и не просил никакого места, благодаря хлопотам королевы он был назначен полковником на замену в королевский полк. В окружении королевы было много завистливых людей, и они стали находить его поведение «менее сдержанным», а Аксель написал отцу:

– Ее доброта ко мне и назначение полковником задели всех молодых придворных.

Когда королева приезжала в Трианон, она приглашала Акселя на камерные вечера. В один из таких вечеров королева спела куплеты, которые будут использованы в опере «Дидона», в них говорилось, что «его присутствие при дворе вдохновляет ее».

Двадцать шесть лет спустя, после посещения представления «Дидоны» в Стокгольмской опере, Аксель напишет:

– Сколько воспоминаний и сожалений о потерянном счастье нахлынуло на меня на этом спектакле!

Чтобы более не компрометировать королеву своим присутствием, Аксель вновь стал хлопотать о своей отправке в Америку. В марте 1780 г.он был назначен помощником к генералу де Рошамбо и отправился в Брест, а оттуда отплыл в Америку на корабле «Язон», оснащенном шестьюдесятью четырьмя пушками. Они вновь встретились только через три года.

Однажды королева музицировала на арфе в «золотом салоне». Постучали в дверь и доложили о посетителе. Вошел Аксель Ферсен. Он очень изменился за эти годы. Уезжал в Америку «красивым, как ангел», теперь же постарел на десять лет. Мария-Антуанетта прервала игру и протянула ему руку для поцелуя. Аксель был очарован ее красотой: все, кто видел королеву, восхищались ее стройной фигурой, плавной походкой и в особенности ее ослепительной кожей, столь белой, столь прозрачной и нежной, что рисовавшая ее портрет художница мадам Биже-Лебрен жаловалась, что не может передать этот цвет.

Мария-Антуанетта, казалось, вновь обрела свою «склонность». Что было между ними? Аксель признавался в письме к сестре, что «королева любит его по-настоящему», и он любит ее всей душой и чувствует ужасную неловкость, оставаясь с ней наедине.

На следующий год он приехал в Версаль вместе с королем Швеции, который путешествовал под именем графа де Гада. Они пробыли при дворе шесть недель. Мария-Антуанетта была счастлива. Когда она смотрела на Акселя, ее лицо начинало светиться. «Склонность» превращалась в страсть. Но за праздниками и балами Мария-Антуанетта не забывала, что Аксель беден, и старалась устроить его дела. И перед отъездом в Швецию Аксель получил в подарок патент на Королевский шведский полк и двадцать тысяч ливров ренты, как будущий командир полка.

С дороги он писал множество писем таинственной Жозефине, которой была королева Франции.

В последние годы перед мучительной смертью Марии-Антуанетты на эшафоте им редко удавалось встретиться. Шведский полк квартировал в Валансьене, потом Аксель вернулся в Швецию, чтобы участвовать в войне против России.

Однажды Луи XVI вернулся с охоты сильно расстроенный. На расспросы королевы он ответил, что ему передали письма, полные ужасных обвинений в адрес Акселя и Марии-Антуанетты.

– Они хотят отнять у нас единственного друга, на которого мы могли рассчитывать в трудную минуту, – вздыхала королева и предложила королю не принимать больше шведа по его возвращении во Францию.

Король воспротивился, и Аксель Ферсен, вернувшись во Францию, приезжал три или четыре раза верхом в Трианон и беседовал с Марией-Антуанеттой, прогуливаясь по парку по нескольку минут. Это все, что она могла себе позволить днем, обязанности королевы и осторожность большего не позволяли.

Только ночью они могли встретиться наедине. В те две ужасные ночи в октябре 1789 г., когда взбунтовавшиеся парижане осаждали Версаль, он не покинул ту, кто составляла счастье всей его жизни. Провел ли он их в покоях королевы? Утверждают, что – да! Когда королевская семья переехала в Тюильри, он мог проникать во дворец через потайную неохраняемую дверь. Двадцать седьмого декабря Аксель пишет своей сестре: «Наконец-то я провел целый день с ней, представь мое счастье!»

Позднее, десятого апреля, когда уже звучали глухие раскаты революции, он написал: «Я бываю счастлив, только когда мне удается увидеться наедине с моим “другом”, этой бедной женщиной, которой угрожает смерть; это ангел обладает смелостью, выдержкой и хрупкостью. Мы никогда не любили друг друга столь сильно».

С какой страстью и самоотверженностью пытался он спасти от смерти ту, в ком была вся его жизнь! Акселю было поручено осуществить план побега, который окончился столь трагически в Варенне.

По плану, который он столь скрупулезно подготовил, королевские дети должны были первыми покинуть дворец.

Вечером 20 июня 1791 г. Мария-Антуанетта разбудила детей и фрейлину. Ей удалось, не привлекая внимания национальных гвардейцев, вывести их во двор. Аксель их уже ждал, переодевшись кучером. Прячась в тени карет придворных, прибывших, чтобы присутствовать на церемонии отхода ко сну короля, беглецам удалось добраться до кареты, купленной по случаю Ферсеном. Мадам де Турзелль и дети сели в карету. Аксель взобрался на место возницы, широким жестом хлестнул лошадей и медленно вывел карету со двора. Королева с тревогой смотрела им вслед. Покружив по кварталу, карета должна была ждать остальных беглецов на углу улицы Эшель. Чуть позже король и королева без помех вышли из дворца. До заставы Сен-Мартен они добрались в час тридцать ночи, здесь их ждала знаменитая «берлина», тяжелая дорожная карета. Ферсен ловко управлял каретой с железными колесами, и через час они уже были на почтовой станции Бонди. Аксель слез с места возницы, ибо король был категорически против, чтобы офицер ехал с ними дальше.

Может быть, он считал для себя невозможным находиться под защитой того, кого считали любовником его жены. Королева еле сдержала слезы, когда Аксель открыл дверцу кареты и поклонился ей:

– Прощайте, мадам Корф!

Это было имя, под которым бежала королевская чета.

Быстро поменяли лошадей, и вот уже Аксель глядит вслед удаляющейся карете, грохот железных колес замирает в ночи. Ферсен смотрит на часы – беглецы отстают на два часа от намеченного графика действий.

Только 23 июня, прибыв в Арлон, Ферсен узнал о катастрофе, о том, что король был узнан и возвращен с королевой в Париж. «Все потеряно, – пишет он своему отцу, – я в отчаянии!»

Мария-Антуанетта знала, как жестоко будет страдать любящий ее человек, находясь вдали от нее. В ту ужасную ночь в Варенне, когда 10 000 крестьян осаждали бакалейную лавку, где умирала старая монархия, она все спрашивала:

– Как вы думаете, месье Ферсену удалось спастись?

Едва вернувшись в Тюильри, 29 июня, королева написала ему: «Я еще существую. Как я о вас волновалась и как сожалею о тех страданиях, что вы перенесли, не имея о нас никаких сведений. С нас не сводят глаз ни днем, ни ночью, но мне это все равно. Прощайте. Я не могу больше писать…»

Почти не сохранилось писем королевы к Ферсену, большинство было уничтожено. Одно из чудом сохранившихся свидетельствует о горячих чувствах Марии-Антуанетты к «дорогому Риньону», как она называла Ферсена: «Я хочу сказать, что люблю вас и только об этом и думаю… Сообщите мне, кому я могу пересылать письма для вас, ибо не могу жить без них. Прощайте, самый любимый и самый любящий из людей. Я вас обнимаю от всего сердца».

Несчастная женщина тем более не находила себе места, потому что месяцами не имела никаких вестей от Ферсена. Она просит их общего знакомого: «Если будете ему писать, скажите, что ни расстояния, ни страны не могут разлучить сердца; я убеждаюсь в этом каждый день».

Отчаянное положение усилило ее чувства. Она отправляет тому же знакомому два кольца. На внешней стороне каждого были выгравированы три лилии, на внутренней стороне – надпись: «Трус, кто их бросит». Она писала: «То кольцо, что завернуто в бумагу для него, пусть сохранит его, оно как раз его размера, я носила его на руке два дня, прежде чем отправить. Сообщите ему, что это от меня. Я не знаю, где он, это ужасное мученье не иметь никаких известий и даже не знать, где находятся любимые нами люди».

Аксель не покинул Марию-Антуанетту. Он развил бурную деятельность, отправился в Вену, потом по всей Европе собирая коалицию для освобождения пленников Тюильри. Ему это не удалось – слишком разные интересы столкнулись. Тогда он готовит новый побег и, чтобы получить согласие на этот план, решается сам приехать в Париж. Он приехал – 13 февраля 1792 г. Это было безумие. Он – иностранец, раньше был отдан приказ об его аресте, но он рисковал своей жизнью для того, чтобы вырвать Марию-Антуанетту у ее жестокой судьбы. С поддельными документами, под видом курьера, он пробрался в Париж. Никем не замеченный, он проникает во дворец через знакомую ему потайную дверь и не покидает покоев королевы до вечера следующего дня. «К счастью, она живет все в тех же комнатах», – пишет он в своем дневнике.

В шесть часов вечера Ферсен встречается с королем. Почему эта задержка на целые сутки? Скрыла ли королева от мужа присутствие Акселя, чтобы побыть с ним наедине?

Король отказался от побега, не желая повторять историю, случившуюся в Варенне. «Действительно, много раз обещав остаться, он стал щепетилен и отказался бежать, так как он честный человек», – писал Аксель. В девять тридцать Аксель покидает Марию-Антуанетту и незаметно выскальзывает из Тюильри.

Он больше никогда не увидит Марию-Антуанетту. Никогда!

Не в силах помочь, Аксель отправился в Брюссель и оттуда проследил ее путь в бездну. Надо перечесть письма королевы, полные криков отчаяния, чтобы понять страдания Акселя. Дворец Тюильри превратился в обломки корабля, разбитого революционной бурей. Мария-Антуанетта жила там в тоске и тревоге, прислушиваясь к зловещему шуму за стенами замка, желая иногда мгновенной смерти, чтобы прекратить эту пытку ожидания конца. «Я еще жива, но это просто чудо», – пишет она 20 июня.

23 июня: «Ваш друг в огромной опасности…»

26 июня: «Сообщите всем, кто близок королю, чтобы они поостереглись, времени почти нет…»

3 июля: «Наше положение ужасно. Сможем ли мы вновь увидеться в спокойной обстановке?»

24 июля: «Жизнь короля и королевы в огромной опасности, толпа убийц у стен дворца растет с каждым часом…»

Больше она не писала, или не смогла отправить письма, или их перехватили. Через пятнадцать дней парижский люд захватил дворец, и Мария-Антуанетта была заточена в башне Тампля. Аксель только по газетам мог следить за ее соскальзыванием в пропасть. «Я себя упрекаю за то, что дышу, – писал он сестре, – когда я думаю, что она заточена в этой ужасной тюрьме, у меня разрывается сердце».

Знал ли он о том, что шевалье де Ружвиль, последний возлюбленный королевы, попытался устроить ей побег и даже вывел ее во двор тюрьмы, но тут подкупленные им стражники передумали и задержали ее. Четырнадцатого октября, накануне начала суда над королевой, Аксель писал в своем дневнике: «Хотя нет никаких доказательств вины этой несчастной принцессы, этим злодеям нечем кичиться, они осуждают на основании расплывчатых заявлений и по подозрению. Нет… не будем обольщаться! Покоримся воле небес, ее гибель предрешена».

В этот вечер в опере играли «Армиду» Глюка. Сколько раз в замке Трианон пела эту арию Мария-Антуанетта, аккомпанируя себе на клавесине:

– Ах, если б мне была дарована свобода!

Узнав о казни, Ферсен был в отчаянии. Через четыре месяца он получил печатку, сделанную для него Марией-Антуанеттой. На ней был изображен летящий голубь, а сверху надпись: «Все пути ведут меня к тебе».

Пройдет семнадцать лет, а он все будет вспоминать о ней, все семнадцать лет до дня 20 июня 1810 г., когда он будет растерзан толпой в Стокгольме. Как лидер шведской аристократии, он был обвинен в причастности к гибели юного принца-наследника. Целый час озверевшая толпа жестоко его избивала, ему оторвали уши, превратили лицо в кровавое месиво. «Все пути ведут к тебе…» Чтобы воссоединиться с возлюбленной королевой на небе, он принял еще более мученическую смерть, чем она.

 

Тереза Кабарус, мадам Тальен – отважное сердце

– Я буду говорить только в присутствии гражданина Тальена!

Члены Революционного совета Бордо, которые этой зимой 1793 г. задержали гражданку Терезу Кабарус, смотрели на арестованную с восхищением.

Красавица из сказочных снов попала в сети полиции! Высокая, гибкая, с милыми ямочками на щеках, с чувственными полными губами, зовущими к поцелую, и такой грудью, от одного взгляда на которую у мужчин перехватывало дыхание. Словом, ее тело было создано для любви.

– Гражданина Тальена? Специального представителя Тальена? Ты его знаешь?

Мадам Тальен

Тереза подтвердила, хотя встречалась с Тальеном всего один раз, когда она была мадам Девен де Фонтене. Молодая женщина в свои двадцать лет уже успела побывать замужем, родить сына и развестись. Однажды, в самом начале Революции, она была в саду своей подруги, мадам де Ламет. Та позвала секретаря мужа и попросила его нарвать букет роз для гостьи. Тальен, а это был он, поспешил выполнить поручение и положил охапку роз к ногам красавицы. Взяв букет, она обронила одну розу. Тальен подобрал ее и в очень старомодных выражениях попросил разрешения оставить ее себе на память.

Подобная сцена дает ложное представление о Тальене. «Его душа, – говорил о нем Баррас, – была еще более вульгарна, чем его воспитание». Малле дю Пан обрисовал его в двух строках: «Я не встречал среди революционеров среднего звена столь лживого, лишенного каких-либо знаний и принципов человека, способного лишь плестись в последних рядах». Благодаря его славе «кровопийцы», он был направлен в Бордо накануне краха Жиронды, чтобы привнести семена революции, то есть наладить гильотину. С тех пор в Бордо царили террор и страх.

Какие чувства испытал Тальен, узнав о просьбе гражданки Кабарус? Что от него хотела эта дочь банкира, наполовину испанца? Вспомнил ли он о розе, подобранной у ног красавицы? Короче, он отправился в тюрьму.

Видя, как он входит в ее камеру, при шпаге, с трехцветным поясом, Тереза не отвела глаз. После развода она вела себя очень свободно, давая волю своим страстям. Разве это ее вина, что природа наделила ее таким телом и лицом, которые привлекали, звали и не отвергали любовь. Она даже свела с ума своего брата – от отчаяния он записался в армию, был ранен и, умирая, вздыхал:

– Я почти счастлив, что не увижу ее больше…

Тереза смотрела на Тальена и улыбалась. Он не был уродлив, ему было двадцать шесть лет, и он старался придать строгости своему облику.

– Я хочу остаться наедине с тобой. Я хочу сделать признания.

Тальен понял. Он не мог поверить в свое счастье! Итак, он, сын лакея, мог надеяться на любовь маркизы де Фонтене!

Потрясенный, он сделал жест, отсылая жандармов и охранников.

Что произошло затем? Тереза плакала, Тальен поспешил утешить ее…

Так, на убогом тюремном ложе будущая мадам Тальен впервые узнала того, кто вскоре даст ей свое имя.

Понятно, что уже на следующий день гражданка Кабарус была освобождена. И стала официальной любовницей «хозяина» Бордо. Жан Тальен влюбился как сумасшедший. Она – надо честно признаться – рассматривала его как палочку-выручалочку и средство «утолить свою жажду преуспеть в жизни».

Только одно сердце билось учащенно от любви – сердце члена Конвента, в чью постель обстоятельства бросили богиню.

Тереза была прекрасной актрисой и без труда справлялась со своей ролью. В честь праздника победы в Тулоне она прочитала целую лекцию перед храмом Истины об образовании, клеймя все «религиозные предрассудки, выдуманные деспотами и тиранами и которые шарлатаны от религии проповедовали веками». Затем, повернувшись к статуе Свободы, она воскликнула:

– Пусть полушария отзовутся на твой призыв, пусть твоя статуя заменит повсемество памятники тиранам!

Она не верила ни в одно свое слово, но надо было быть на уровне того времени! Тем более что Тереза поставила себе цель – отнять у гильотины как можно больше жертв. Дом любовницы проконсула быстро превратилось в бюро по помилованию. Молодая женщина имела полное право сказать: «Вот уже много месяцев я не ложусь спать, не спася хоть одну жизнь».

Это не хвастовство с ее стороны, достаточно взглянуть на приведенный ниже документ – ведомость на «отсеченные головы в Бордо с декабря 1793 г. по июль 1794-го.

В декабре – 33

В январе 1794 (Тереза стала любовницей Тальена) – 16

В феврале – 10

В марте – 7

В апреле – 10

В мае – 0

В июне (после отъезда Терезы и Тальена в Париж) – 72

В июле – 129

Ей удалось силой своей красоты и обаяния обезоружить Тальена. Для него не было секретом, что она не любит его, но Тальен очень боялся ее потерять. За улыбку на устах обожаемой Терезы, за ямочки на ее щеках он дарил ей головы, как другие дарят возлюбленным жемчуга и бриллианты…

Доброта Терезы была для Тальена дополнением к ее очарованию, к тому же эта доброта приносила прибыль. Многие, избежавшие гибели, под видом штрафов передавали проконсулу выкуп за свою жизнь. Вполне возможно, что и «королеве Бордо» перепадало на булавки. Как бы там ни было, золото текло им в руки. Тереза очень любила роскошь, тем более что богатство только подчеркивало ее красоту!

Но в Париж шли доносы на Тальена. Он решил, прежде чем Робеспьер назначит разбирательство, самому отправиться в Париж и защитить себя. С его отъездом в Бордо возобновился кровавый пир гильотины. Чтобы себя утешить, Тереза, как истинная дочь банкира Кабаруса, занялась закупкой пороха для Республики…

Увлекшись спекуляциями, Тереза взяла себе в компаньоны молодого человека – Жана Гери, ему было только четырнадцать лет, но это не смущало нашу красавицу…

Робеспьер знал уже почти все о контрреволюционной деятельности Терезы и Тальена. Но он еще не закончил следствие. Тальен дрожал от страха и пытался защищаться. Но добродетельного Неподкупного интересовала пока только «куртизанка» из аристократов. Закон жерминаля обязывал всех бывших аристократов не проживать в портах и приграничных городах. И вот гражданка Кабарус, бывшая жена маркиза Фонтене, двадцати шести лет от роду, пользовавшаяся ранее привилегиями «дворянства», обязывается вернуться в Париж в свой пригородный дом в Фонтеней.

Она увиделась с Тальеном, с затравленным Тальеном, чувствующим, что Робеспьер готов нанести удар и ему самому. Но руководитель красной Франции преследует только Терезу. 22 мая 1794 г. он подписывает ордер: «Комитет общественного спасения задерживает называющую себя Кабарус, дочь испанского банкира и женщины по фамилии Фонтене. Арест произвести немедленно, секретно, все ее документы опечатать. Молодого человека, проживающего с ней, и всех, кого застанут в ее доме, также арестовать».

Терезу поместили в тюрьму «Пети Форс». Ее тщательно обыскали и даже потребовали, чтобы она разделась догола. Тереза выполнила это требование с гордо поднятой головой, она не стыдилась выставить на показ самое красивое тело Парижа…

Тальен, наконец, очнулся от паралича страха и начал борьбу. Он сражался за свою жизнь и за жизнь любимой женщины. Он так старался, что на пятнадцать дней был назначен председателем Конвента. Но его власть была ничтожной перед силой комитета, которым руководил Робеспьер. Тальену не удалось добиться освобождения Терезы.

Настоящее сражение развернулось между Тальеном и Робеспьером. Неподкупный закончил расследование о деятельности экс-представителя в Бордо и готовился нанести сокрушительный удар.

Наступило 7 термидора. В этот день Терезе удалось передать любовнику записку:

«Тюрьма «Форс», 7 термидора.

Только что от меня вышел полицейский пристав, он сообщил, что завтра я предстану перед трибуналом – значит, меня ждет эшафот. Эта новость совсем непохожа на сон, приснившийся мне сегодня ночью. Мне снилось, что Робеспьера больше не существует, все тюрьмы открыли свои двери и толпы народу выходят на свободу. Но, благодаря Вашему малодушию, во Франции скоро не останется никого, кто бы мог исполнить мой сон».

8 термидора Робеспьер вышел на трибуну Конвента. Отвергнув обвинения в тирании, он стал говорить о необходимости новой чистки рядов, но не назвал ни одного имени. Бросив последнюю фразу, где он обратился к народу, которого «боятся, которому льстят и который презирают», Максимилиан Робеспьер сошел с трибуны. Атмосфера в зале сразу накалилась. При слове «чистка» многие члены Конвента покрылись испариной.

– Имена… назови имена! – раздались крики в зале.

Но Робеспьер проигнорировал этот призыв и молча сел на свое место. Это молчание будет стоить ему жизни.

Тальен возглавил заговор, целью которого было низвергнуть тирана. В эту ночь страха Революция пошла по пути самоуничтожения.

9 термидора, в полдень, тяжелые тучи закрыли Париж, надвигалась гроза. В зале заседаний Конвента было нестерпимо жарко. Сен-Жюст, выбранный Робеспьером для разоблачения предателей Революции, «врагов добродетели» – по его выражению, взял слово, но застрял на второй фразе. Никогда еще парламентская ассамблея не видела такого беспорядка. Тальен вскочил на трибуну, пытаясь занять место Сен-Жюста. Робеспьер вмешался в их борьбу. Шум в зале стоял невероятный. Уже трое боролись за место на трибуне: Робеспьер, Било, кричащий изо всех сил, и Тальен, доставший кинжал и угрожающий пронзить грудь Робеспьера.

Вдруг шум перекрыл крик:

– Я требую обвинительного приговора для Робеспьера!

Это был некто Луше, проявивший крайнюю смелость. Он был незначительной фигурой в Конвенте, его почти никто не знал и в дальнейшем он себя никак не проявил. Но в тот день его возглас сыграл решающую роль в судьбе Робеспьера.

На следующий день Тереза покинула свою камеру. Толпа у ворот тюрьмы встретила ее овациями. «Простой люд Парижа, – писал Жюль Берто, – был наслышан о ее роли спасительницы в Бордо, о ее великодушии к подозреваемым и осужденным, о стойкости, с которой она спасала головы от гильотины». Все знали о ее отношениях с Тальеном, о ее влиянии на любовника и о подозрениях, которые возникли в голове Неподкупного на ее счет, и о его ненависти к ней. Когда тиран был низвергнут, все, что сделал Тальен и его подруга, было преувеличено, раздуто, об их заслугах знал каждый парижанин. Их окружили невероятным почитанием и уважением. Еще в день освобождения Терезы из тюрьмы толпа понесла ее на руках. Легенда, которая постепенно создавалась вокруг Терезы, выкристаллизовалась в том имени, которое ей дали – «Нотр-Дам де Термидор». Побыв королевой Бордо, Тереза стала королевой Парижа. В такой ситуации ей ничего не оставалось, как выйти замуж за Тальена.

Они поселились на углу аллеи Вдов и улицы Монтень. Праздник следовал за праздником. Тереза стала законодательницей женской моды. И какой моды! Мадам Тальен, мадам Рекамье, будущая Жозефина Бонапарт, искали в греческой простоте и очень глубоком декольте, слишком глубоком, веяние времени. Такая мода очень шла мадам Тальен.

Прошел год. Тереза родила Тальену дочь. Но с каждым днем ей все труднее было выносить неотесанность мужа. «Нотр-Дам де Термидор» уже не нуждалась в его защите, к тому же она была хорошо обеспечена. Тереза обратила свое внимание на Барраса, «короля Парижа и негодяев». Тереза пользовалась влиянием в кабинетах чиновников, что позволило ей раздобыть кусок ткани для военного мундира для одного молодого генерала, у которого был только один мундир и то совсем рваный. Она сообщила ему эту радостную весть, крикнув через весь салон, полный гостей:

– А, мой друг, вы получите ваши панталоны!

Генерал поклонился в знак благодарности, но никогда не забывал об этом унижении. У него было несколько странное имя: Наполеон Бонапарт…

Однажды Тереза посетила прекрасный особняк банкира Уврара, в предместье Сен-Жермен.

– Как здесь красиво! В таком месте, должно быть, обитает само счастье!

– Мадам, – ответил Уврар, – вот вам ключ от него.

Так началась новая связь, подтвержденная рождением четырех детей.

Когда Бонапарт стал хозяином Франции, он удалил мадам Тальен из дворца и запретил Жозефине принимать свою старую подругу. Тереза умоляла первого консула, но будущий император, всегда помнящий о «панталонах», сказал Терезе: «Я не отрицаю, что вы по-прежнему очаровательны, но посудите сами, как я могу выполнить вашу просьбу. У вас было два или три мужа, куча детей от разных отцов. Можно не заметить первую ошибку, можно рассердиться на вторую, но простить, но третью, четвертую…

А теперь посудите сами, что бы вы сделали на моем месте? Тем более, я намереваюсь восстановить порядок в обществе!»

Все знают, как закончила свою жизнь мадам Тальен: она стала принцессой Караман-Шимей.

А Тальен? Когда он узнал о замужестве своей бывшей жены, он воскликнул:

– Она зря старается, в истории она останется не как принцесса, а как мадам Тальен.

И он был прав…

Они встретились еще раз в 1815 г., на свадьбе их дочери, которая выходила замуж за графа Нарбонна. После церемонии мадам Шимей предложила Тальену подвезти его до дома. Но она не хотела воспоминаний о прошлом, поэтому сначала карета подъехала к ее дому. Месье Шимей вышел встретить жену и предложить ей руку; но на его руку оперся месье Тальен. Возникла странная ситуация: тем не менее принц, скрепя сердце, изобразил гостеприимного хозяина, подумав, что Тальен хотел побыть с дочерью. Он пригласил его войти. Месье Тальен был смущен, но счел невозможным отказаться и принял приглашение…

Это была последняя встреча Тальена и мадам «Нотр-Дам де Термидор», которую он не переставал любить всю жизнь.

 

Бенжамен Констан и Жермена де Сталь – терзающие друг друга сердца

19 сентября 1794 г. верховой тихонько спустился по склону холма со стороны Лозанны и направился по дороге в Женеву. Справа, между деревьями, он видел нежно-голубую воду залива и цепочку Альп. Он родился в Лозанне, звали его Бенжамен Констан, и к тому времени прожил он на белом свете двадцать семь лет.

Через несколько лет он станет автором романа «Адольф», государственным советником, либеральным журналистом, но в 1794 г. он был еще никому не известным провинциалом и уже семь лет писал книгу «История политеизма», которая так и не нашла признания у читателей.

– На данный момент я занимаюсь исключительно религией, – заявлял он важно приятелям. Это вызывало смех, так как все знали, что больше всего он интересовался любовными интрижками. Его похождения были бурными, но не очень счастливыми. Бенжамен принадлежал к типу мужчин – страстных любовников, вечно страдающих, постоянно устраивающих сцены ревности. К счастью для него, пламя утихало, как только ему уже не надо было ревновать и бороться за красотку.

В тот день, девятнадцатого сентября, Бенжамену Констану лучше было бы направиться куда угодно, но только не в Женеву, эта дорога привела его в плен, от которого ему удастся освободиться только через много лет. Он намеревался навестить баронессу де Сталь, и эта встреча многое изменила в его жизни.

В двадцать восемь лет дочь министра финансов была уже известна. До опубликования ее знаменитых романов было еще далеко, но ее записки о творчестве Жан-Жака Руссо, репутация чувственной особы, ее философские и либеральные идеи будоражили интерес Бенжамена.

Жермена де Сталь

Он подхлестнул лошадь и рысью направился к замку, полный счастья от возможности познакомиться с владелицей замка Коппе. Но лакеи сообщили ему, что хозяйка только что уехала в свой дом в Мезери близ Ниона, где в то еще тревожное время давала приют нескольким эмигрантам. На этот раз галопом Бенжамен бросился вдогонку и нагнал карету на окраине Ниона. Знакомство произошло. Мадам де Сталь слышала о Бенжамене Констане и благосклонно к нему отнеслась и даже предложила:

– Садитесь в мою карету и оставайтесь на ужин.

«Ее ум меня ослепил, – рассказывал Констан, – ее веселость меня очаровала, ее похвалы вскружили мне голову. Через час она имела надо мной такую власть, как ни одна женщина до нее».

Он остался и на завтрак, потом на обед, потом опять на ужин… Первые кольца цепи были запаяны. Для Бенжамена Констана Жермена де Сталь «заменила весь мир, она сама составляла целый мир. Я редко встречал, чтобы в одном человеке было столько прекрасных и удивительных качеств, столько блеска и правильности, столь выразительная доброжелательность, воспитываемая из поколения в поколение, мягкая вежливость и сдержанность в обществе, столько шарма, простоты, самоотречения в личных отношениях».

Бенжамен прожил у Жермены всю зиму и только и говорил ей о своей любви. Но она отказывала ему в близости. Причем вовсе не потому, что считала нужным хранить верность барону де Сталь. Просто Жермена считала, что можно быть вполне счастливой и без этого, прислушиваясь самовлюбленно к своим речам и слушая, правда с меньшим вниманием, философствования собеседника. Бенжамен страстно ее желал. Четыре месяца каждый вечер он ловил каждое слово Жермены, восхищенно смотрел на нее и жаждал обладать этой женщиной. Иногда ему выпадало счастье поцеловать ее руку.

«Мы договорились: чтобы не компрометировать прекрасную хозяйку замка, как бы ни была захватывающа наша беседа, на седьмом ударе часов в полночь я вставал и уходил к себе. Сколько очарования я находил в наших беседах, но мое пламенное желание остаться дольше оговоренного часа разбивалось о ее железную волю. Но в этот вечер, – писал Бенжамен в своем дневнике, – мне показалось, что время пролетело слишком быстро. Я посмотрел на часы в надежде, что я ошибся, и время моего ухода еще не наступило, но несносные стрелки указывали на обратное. Не сдержав гнев, в порыве, простительном только ребенку, я бросил часы об пол и разбил инструмент моей пытки».

– Какое безумие! – воскликнула Жермена, гордая тем, что изобразила гнев.

Бенжамен решил добиться ее, разыграв спектакль. В ту же ночь весь замок Коппе был разбужен ужасными стенаниями, как будто кто-то сильно мучился перед смертью! Месье де Шатовье, месье де Монморанси бросились в ночных одеяниях к комнате, откуда неслись жуткие стоны. Конечно, это была спальня Бенжамена Констана. Мертвенно бледный, между приступами икоты, он указал ворвавшимся в его комнату обитателям замка на склянку с опиумом, стоящую на столике у изголовья. Слабым голосом он умолял позвать мадам де Сталь, чтобы сказать ей последнее прощай. Жермена прибежала и по биению своего сердца поняла, что тоже любит этого человека, решившего умереть, чтобы наказать ее за жестокость. Ее слезы, как противоядие, вернули жизнь «агонизирующему», который, конечно, и не думал глотать весь яд из склянки. Жермена довершила выздоровление «мнимого больного» уже на следующий день. Бенжамен записал в своем дневнике:

«Я не стану покупать новые часы, они мне больше не нужны!»

Для Жермены и Бенжамена следующие четыре месяца были упоительными. Они посвятили свои жизни друг другу. Чтобы удостоверить друг друга в преданности, они дали письменную клятву, что было в моде, – клятву в вечной и неразрывной связи. В конце этих взаимных обязательств расчувствовавшийся Бенжамен добавил, что «нет на земле более любезного создания, чем мадам де Сталь», что четыре месяца, проведенные рядом с ней, он был счастливейшим из людей и что «без души, так его понимающей, ничто не будет его интересовать на земле».

Возвращение в Париж их несколько отрезвило. Бенжамен поспешил изменить мадам де Сталь с политикой, ведь он так хотел «иметь свое место в политике Франции». Несколько месяцев его амбиции мешали ему «играть роль в партии любви». Замок Коппе вновь увидел влюбленных лишь в декабре 1795 г. Было столько яростных споров и ссор, но мадам Рекамье, которая часто была их свидетелем, говорила:

– Бури сменялись ясной погодой. Во всяком случае, их умы лучше соответствовали друг другу, чем их сердца, именно поэтому они всегда спохватывались и мирились…

Маленькая девочка – будущая Альбертина де Брогли, которой барон де Сталь любезно дал свое имя, родилась в июне. И эта крошка, по выражению Бенжамена в его романе «Сесиль», «скрепила их любовь, не сделав их счастливыми».

Бенжамен, более свободолюбивый, чем Жермена, пытался сбежать от прекрасной хозяйки Коппе в Париж. Но, как и она, Констан был рабом знаменитого салона мадам де Сталь, где они оба блистали, перебрасываясь остротами, как мячом. Это было обязательным упражнением для поддержания их репутации. Благодаря мадам де Сталь, Бенжамен Констан был назначен членом трибунала самим первым консулом. Теперь их связь приобрела несколько политический оттенок, причем более выгодный для Бенжамена. Впрочем, не переставая встречаться и любить по-своему Жермену, Констан с декабря 1798 г. начинает роман с Жюли Тальма, бывшей женой великого актера. Она была старше Констана на одиннадцать лет и согласилась делить его с Жерменой. Но через несколько месяцев они были на грани разрыва. Бенжамен одновременно открыл очередную страницу своих любовных романов. На сей раз с прекрасной ирландкой – Анной Линдсей, которая с первой же встречи влюбилась в писателя, ставшего уже известным. «Влюбилась безгранично», – как она говорила.

«Я вижу, слышу, дышу только для вас, – писал ей Бенжамен. – Мой друг, вы меня любите, отдайте мне всю себя, или я умру. Никогда я не испытывал ничего подобного. Никогда такой яростный пыл не поглощал меня. Мое дыхание обжигает, моя кровь кипит в венах, мои нервы на пределе. Просто невозможно, чтобы мой организм выдержал такое напряжение еще несколько дней. Вы меня любите, я вам нужен, вы не можете жить без меня, мой друг, прийди ко мне, отдайся мне. Я не отвечаю ни за свой разум, ни за мою жизнь!»

В конце концов она уступила.

«Я посвящу вам всю мою жизнь», – уверял ее Бенжамен. Но через несколько дней он посылает ей записочку:

«Мне не удастся сегодня побыть с вами наедине. Я должен отдать ей целый вечер, выслушивая бесконечные жалобы…»

Речь идет о мадам де Сталь, которая обладала гениальным даром устраивать скандалы, которых Бенжамен боялся, как огня. Анна Линдсей, менее сговорчивая, чем Жюли Тальма, требовала разрыва и не принимала это «сожительство умов», начинавшееся на приеме гостей в салоне мадам де Сталь и заканчивающееся часто в спальне. Бенжамен попытался объяснить Анне ситуацию:

– Мне необходимо, чтобы защищать свои идеи, изображать связь, которая ничего не имеет общего с моими чувствами к вам.

Думая, что он очень хорошо все объяснил, Бенжамен отправился на три дня к Жермене. Смертельно задетая таким предательством, Анна предпочла уехать, жалуясь на свое огромное горе:

– Три дня провести с ней, несмотря на мою боль, зная мой характер, имея столько доказательств моей безграничной и деликатной любви? Я умираю, и никогда не зарастут мои раны. Я его презираю и обожаю!

И она исчезает из его жизни. И вот автор «Адольфа» один на один с мадам де Сталь, чья любовь тоже потеряла былой пыл. Бенжамен честно оценивает ситуацию:

– Я нахожусь теперь в сложном положении. Жермена обладает столь блистательными достоинствами, что, если я порву с ней, многое изменится в моей жизни. У меня будет много связей во Франции или там, где я буду жить, но я потеряю поддержку этого быстрого и глубокого ума, этого по сути чудесного сердца и эту беспримерную преданность, которой теперь я могу располагать. С другой стороны, заглянем в будущее. Уже давно я не люблю Жермену, и что дальше? Как выйти из положения? Жениться? Но если сообщить об этом решении мадам де Сталь, какую ужасную сцену она устроит! Надо действовать решительно и быстро. Неожиданно женившись, я еще могу вновь завоевать дружбу Жермены, и уже не будет стоять вопрос ни о связи, ни о любви. Вот и решение! Надо жениться.

Но на ком? К счастью, он получил письмо от Шарлотты Гарденберг. Вечный любовник «ощутил сильное сердцебиение», узнав знакомый почерк. Прекрасная Шарлотта, к которой он питал столь возвышенные чувства двенадцать лет назад и которую он покинул по ее же просьбе, поскольку у нее не было больше сил сопротивляться желанию Бенжамена, была не замужем. События этого периода записаны шифром в дневнике Констана, правда, расшифровка дана тут же. Цифра 2 – обозначает желание разорвать слишком затянувшуюся связь, 12 – обозначает женитьбу на Шарлотте, 11 – размышления о матримониальных намерениях. Цифры двенадцать следуют одна за другой, одиннадцать – попадается редко, двойки проявляются слабо. Все же цифра двенадцать победила. Шарлотта стала для него открытием, а не продолжением. На сей раз она не сопротивлялась чувствам. Бенжамен был ошеломлен: молодая женщина была удивительной и великолепной возлюбленной.

«Сумасшедшие дни. Упоение любовью! Что это значит? Вот уже двенадцать лет я не испытывал ничего подобного, это сумасшествие! “Двенадцать” противостояла “двум”. Шарлотта полна благородства, никто так не любит как она. Вопрос о женитьбе уже не стоит, это мой священный долг».

Бенжамен сообщил о своем решении Жермене, после чего началась буря. «Буря, – как пишет писатель, – которая продолжалась целый день и всю ночь».

Мадам де Сталь умела защищать свои интересы, устраивая бесконечные сцены. На рассвете, побежденный, обессиленный, исчерпав все аргументы, Бенжамен обещал не жениться… но это не помешало ему упиваться счастьем с Шарлоттой. На следующий год Констан приехал навестить Жермену в Коппе. Едва он вышел из экипажа, как Жермена схватила его за руку и силой потащила в парк. Эхо разносило ее крики, оскорбления в адрес Шарлотты и упреки Бенжамену.

Все время его пребывания в замке Жермена с растрепанными волосами, с голой грудью, с блуждающим взглядом появлялась то в парке, то в комнате любовника, постоянно угрожая убить себя, если он бросит ее ради Шарлотты. Часами она издавала дикие вопли. Перерывы между сценами становились все меньше, превращая дни и ночи в сплошной кошмар, так что Бенжамен не выдержал и нашел в себе смелость не порвать открыто с Жерменой, но жениться тайно на Шарлотте.

Молодожены с благоразумного согласия Шарлотты ничего не сообщили о свадьбе неистовой хозяйке замка Коппе. Следующим летом, как обычно, Бенжамен опять занял в ее доме место интеллектуального забавника, в то время как бедная Шарлотта скучала в деревне поблизости от замка. Муж тайно навещал жену, дрожа от мысли, что Жермена раскроет его «измену».

В мае 1809 г., собравшись с силами, Бенжамен и Шарлотта решили поставить в известность мадам де Сталь об их женитьбе. Отправив Шарлотту на постоялый двор в Сешрон возле Женевы, сам он укрылся в Фернее. Шарлотта отправила мадам де Сталь безобидное письмо, но подписанное – Шарлотта Констан. Она доверила письмо конному посыльному, который отправился в путь поздно вечером. Думая, что у нее есть время хотя бы до утра, Шарлотта решила попарить ноги. Только она расположилась, как дверь распахнулась, и в комнату ворвалась Жермена. Стоя в бадье с водой, Шарлотта как можно любезнее приветствовала соперницу. Она подтвердила, что стала законной супругой месье Констана. Сцена длилась семь часов. Ужасная сцена. Утром баронесса, помятая, пораненная, страдая больше от ран самолюбия и гордости, чем от царапин, убралась восвояси, оставив Шарлотту продолжать ножную ванну в остывшей воде. Шарлотта проявила максимум терпения и снисходительности во время «бури».

Считая, что взрыв эмоций уже позади, Бенжамен смело отправился в Коппе и был принужден неистовой баронессой подписать новые обязательства: женитьбу он должен был сохранить в тайне и все лето провести в замке Коппе, играя прежнюю роль в ее салоне. Шарлотта согласилась на эти условия, но она не расчитала свои силы. Узнав, что Бенжамен, Жермена, мадам Рекамье и еще несколько друзей мадам де Сталь отправились в Лион, чтобы приветствовать аплодисментами великого Тальма, она двинулась вслед за ними и, сняв комнату в гостинице, попыталась покончить с собой. Бенжамен, узнав о несчастье, с трудом вырвался от Жермены, прибежал весь в слезах в гостиницу. К счастью, «супруга месье Констана приняла малую дозу Коппе», – как выразился Сен-Бев, и вскоре ее жизнь была вне опасности. Баронесса приказала отправить ее в Сешрон долечиваться, а несчастный Бенжамен должен был, выполняя договор, оставаться в Коппе и только осенью отправился к жене.

В конце концов Жермена де Сталь смирилась с его женитьбой и отпустила его, а Бенжамен Констан влюбился до потери рассудка в мадам Рекамье, которая отомстила за всех покинутых женщин…

 

Полина Бонапарт – дьявол в сердце

В один прекрасный день 1810 г. взволнованный дантист Буске торопился во дворец в Нейи, где пребывала в то время принцесса Полина Боргезе. Сестра Наполеона страдала зубной болью, и удаление зуба казалось неизбежным.

Дантист очень волновался: принцесса слыла необыкновенной женщиной.

Генерал Тьебо рассказывал всему свету, что он не видел более очаровательных форм, более восхитительной грации. Увидев в первый раз Полину, Максим де Вильмаре, этот «привратник Истории», лишился дара речи, однако впоследствии написал: «В ней было что-то от идеала женщины, нечто тонкое, кокетливое, но не поддающееся определению».

Наш дантист был тем более взволнован, так как незадолго до этого знаменитый скульптор Антонио Канова был приглашен к Полине в Малый Трианон. Она приняла его, будучи совершенно обнаженной, предложив увековечить себя в таком «костюме» в белом мраморе.

Разве не обладает она телом античной Венеры? Разве у Праксителя была лучшая модель?

Полина Бонапарт в образе Венеры

Впрочем, Канова привык видеть свои модели именно в таком виде и не был смущен наготой Полины. Резец не дрогнул в его руке, он даже предложил ей отлить в гипсе некоторые детали ее тела прямо с модели, так как даже его таланта может не хватить для их точного воспроизведения…

И Канова изобразил сестру Наполеона обнаженной, вытянувшейся в небрежной позе с яблоком в руке.

Принц Боргезе поставил статую в своем кабинете в Турине, но его посетители позволяли себе такие вольности, что он был вынужден перевезти слишком «декольтированное» изображение своей жены в Рим и закрыл на ключ. Нужно было получить специальное разрешение, чтобы полюбоваться ею.

Конечно, Буске не собирался просить Полину сбросить платье, чтобы полечить ее зубы, но она так гордилась своим телом, что имела обыкновение ходить обнаженной ради собственного удовольствия выставить напоказ свои прелести и прочитать восхищение в глазах. Если кто-то удивлялся, она простодушно отвечала:

– А что? Мне не холодно, ведь горит камин. Если б наш дантист увидел подобную картину, ему трудно было бы выполнять свои профессиональные обязанности.

Но вот он прибыл в Нейи и его проводили в спальню принцессы, обитую голубым атласом. Дантист облегченно вздохнул: принцесса была одета, что не мешало ей быть обворожительной. Она и не старалась нравиться: у нее болел зуб и она соблаговолила разомкнуть для осмотра свои сладострастные губки.

Молодой красавец муж был в утреннем неглиже, он явно только встал с постели. Выглядел он очень взволнованным и встревоженным и просто испуганным, когда дантист подошел к Полине с жутким инструментом, похожим на орудие кузнеца.

– Месье, я вас прошу подумать о последствиях, прежде чем действовать. Я очень дорожу зубками моей Полины, и вы ответите, если что случится.

Буске низко поклонился.

– Пусть ваше высочество не беспокоится. Я отвечаю за все. Нет никаких причин для тревоги. Это самое обычное дело.

Речь шла о зубе, удаление которого не испортило бы ее лучезарной улыбки, и Буске действовал решительно и ловко.

Дантиста поблагодарили, и он удалился. В приемной он успокоил дам и офицеров для поручений и добавил:

– Ее высочество прекрасно себя чувствует и должна быть рада нежной привязанности и заботе со стороны августейшего супруга. Я сам тому свидетель, сколь велико было его беспокойство, и я с трудом и только отчасти его успокоил. Я буду рассказывать об этом всему Парижу. Это – редкий пример супружеской нежности, тем более в высшем обществе.

Буске ушел, очень гордый собой, и не видел, как за его спиной фрейлины, камергеры и прочие придворные заливаются смехом. И тому была причина: принц Боргезе находился в это время в Турине, а очаровательный молодой человек, пришедший в ужас при виде железок дантиста, был любовник принцессы, дорогой ее сердцу майор Арман де Канувилль, командир эскадрона гусар, приближенный маршале Бертье.

Он обожал свою «Полетту», и Полина обожала своего Армана…

До него Паганатта – маленькая язычница, как ее называл, смеясь, Наполеон, многих любила. Она и появилась на свет для любви. С 1796 г., когда ей было шестнадцать лет, Арно уже говорил о ней, и этот портрет был верен до ее смерти: «Это самая прекрасная женщина в мире и самая взбалмошная. Умения вести себя не больше, чем у школьницы, непрерывная болтовня, смех по поводу и без повода…»

Легкомысленная, всегда веселая, не знающая равных в науке кокетства, Полетта была неотразима, однако никто и не сопротивлялся ее чарам. Она тем более не противилась желаниям своих ухажеров – предаваться любви для нее было естественным образом жизни. Благодаря этой любвеобильности, некоторые историки стали приписывать ей нимфоманию. Как бы там ни было, в пятнадцать лет, после страстного, но платонического романа с Жюно, она влюбилась в цареубийцу Фрерона – Дон Жуана времен террора, затем забыла его, чтобы выйти замуж за бравого генерала Леклерка, выбранного ей в мужья братом.

Он ей нравился, но не настолько, чтобы последовать за ним в Сан-Доминго, куда его направил первый консул для наведения порядка на острове.

– О, мой дорогой Наполеон, я умру, прежде чем доберусь туда!

Лаура Жюно ее успокоила.

– Ты будешь великолепна в креольском платье.

И она отправилась в дальний путь, вполне счастливая. Увы! Сан-Доминго не был раем. В экспедиционном корпусе свирепствовала желтая лихорадка. Полину болезнь пощадила, а вот Леклерк заразился и умер.

Она утешилась…

Да и как не утешиться, когда вокруг столько утешителей? Говорят, она затворилась в своих комнатах с Макдональдом на целых три дня, захватив запас продуктов и не открывая никому дверей. Потом ее любил большой Декре, морской министр, да так страстно, что похудел. Были еще актер Лафон, генерал Эмбер, сенатор Семонвилль, Монтолон с острова Святой Елены…

Бонапарт начал сердиться, он счел, что его сестра слишком активно утешается, и решил, не дожидаясь окончания траура, выдать ее замуж за принца Боргезе, владельца сорока замков и двух дворцов. Создание империи еще не было завершено, и это был очень выгодный брак для веселой вдовы, которая становилась светлейшим высочеством. Боргезе был молод – двадцать восемь лет, величественная осанка, но любил любовь намного меньше, чем его супруга. Как говорил генерал Тьебо: «принадлежать ему – значит не принадлежать никому…»

Ее брат стал императором, она – принцессой, правящей владением размером в десять квадратных километров. Это было ничто по сравнению с Голландией, отданной Луи Бонапарту или по сравнению с испанским троном, пожалованным Жозефу.

Но неунывающая Полина и тут нашла способ утешиться. Она продала свое герцогство королевству Италии и накупила на эти деньги огромное количество драгоценностей, украшений и платьев.

Принц Боргезе, будучи лишь номинальным супругом, не мог поэтому упрекнуть Полину за неверность. Сначала ее фаворитом стал граф Форбен. Композитор Джузеппе Бланджини сменил графа после первого же урока вокала, данного ученице. И наконец в ее жизнь вошел гусар Канувилль – белокурый Канувилль… Полина первый раз в жизни влюбилась.

В своей блестящей форме, с плетеными косами, с петлицами, обшитыми шнуром, с галунами, в обтягивающих рейтузах, в гусарской венгерке, отороченной каракулем, он казался принцессе привлекательней других офицеров. Он служил при штабе генерала Бертье. Его приближенных называли «придурками Бертье», все «красавцы из красавцев, и к ним ревностно относилась вся армия». Фредерик Массон нарисовал их носящими в сумках для депеш флакончики с духами, расчески и прочую ерунду. Их любили женщины и солдаты, так как они умели отдать приказ «с тем же видом, с каким дарили цветы». К тому же, по утверждению генерала Тьебо, по возвращении с военных действий Канувилль «мог обслужить десять гаремов султанов». Полина Боргезе как раз стоила десяти гаремов одна, вот почему Арман влюбился в самую чувственную женщину Парижа. Мы знаем от одного очевидца, как начинался день в зеленом салоне в Нейи.

Ее императорское высочество утро проводила в воздушном пеньюаре, лишь слегка запахнутом на ее прекрасном обнаженном теле. Вокруг нее беседовали фрейлины и несколько избранных придворных. Канувилль был среди них и участвовал в этом спектакле, как и все его предшественники.

Открывалась дверь будуара, и входил негр, блестящий, как эбонит, одетый в красный кафтан.

– А, вот и Поль! Значит, ванна готова! – восклицала молодая женщина.

И без свякого стеснения, вставая, она роняла пеньюар с прелестных плеч. Поль брал ее на руки и нес в ванную.

Канувилль с тяжким вздохом провожает ее взглядом и ждет возвращения своего идола. Через полчаса она возвращается в еще более прозрачном пеньюаре. Появляется паж с ванночкой горячей воды, кувшинчиком из позолоченного серебра и множеством флаконов. Паж-педикюр становится на колени, ласкает, массирует, благоговейно ухаживает за прекрасными ножками хозяйки дома. Таких ножек нет ни у кого в Париже!

– Какая прекрасная сценка для жанровой картины! – восхищается мадам Мати. Канувилль согласно кивает. Но паж-педикюр закончил свою работу и уходит.

– У меня замерзли ноги, – жалуется Полина, глядя на мадам Шанбодуен, одну из своих фрейлин. Та понимает, что от нее хочет принцесса, встает, расстегивает корсаж, предлагая всем взглядам свою грудь, – необъятную, но прекрасной формы. Она ложится у дивана хозяйки и та ставит свои ножки ей на грудь: так она поступала в Сан-Доминго с няньками-негритянками.

Разгоряченный такой картиной, Канувилль впадает в экстаз и говорит всем о своем счастье, приглашает всех присутствующих подтвердить несказанную красоту и очарование своей возлюбленной.

– Я ее обожаю.

И Полетта отвечала ему тем же. Однако Канувилль стал слишком заноситься, и это рассердило Наполеона. А несносное поведение сестер приводило его в бешенство. Один случай подлил масла в огонь.

Однажды утром, перед представлением в «Карусели», Канувилль при полном параде гарцевал на лошади за спиной Бертье. Лошадь гусара нервничала, и он никак не мог с ней справиться. Вдруг она шарахнулась в сторону и задела круп белого коня императора Али. Горячий скакун захрапел, поднялся на дыбы и чуть не скинул с седла Наполеона. Разгневанный император обернулся, сверля взглядом неловкого гусара. К тому же Канувилль был одет не по форме. Канувилль выставил напоказ свою великолепную венгерку, которая не соответствовала форме, так как была подбита собольим мехом, и император сразу же узнал этот мех, который подарил ему русский император Александр. Часть шкурок Наполеон взял себе, часть подарил Полине, а та, в свою очередь, подарила мех любовнику.

Голос Наполеона зазвенел:

– Майор, ваша лошадь слишком молода и горяча. Придется отправить вас охладить ее.

И в тот же вечер Канувилль получил приказ незамедлительно выехать в Португалию с депешами для генерала Массены. Гусар простился с Полиной – она рыдала. «Наполеон слишком жесток!» Влюбленные дали взаимные клятвы в вечной любви, и Канувилль вскочил в седло. Он мчался как сумасшедший, загоняя лошадей. Он прекрасно знал «аппетит» Полины и то, что она долго не может быть одна. Тур, Пуатье, Ангулем, Бордо видели его мчащимся галопом днем и ночью. Он совершил фантастический конный пробег. Спал время от времени не больше часа на какой-нибудь охапке сена.

Байона, Бургас… и вот Саламанка, где генерал Тьебо с трудом его узнал: обросший бородой, грязный, шатающийся от голода и недосыпания, в разорванной одежде. От блестящего, пышущего здоровьем офицера мало что осталось. Тьебо понял причину его состояния, когда узнал, за сколько дней Канувилль преодолел путь от Парижа до Саламанки – всего за десять дней. Это был рекорд!

– Лошадь, быстро!

Он спешил дальше, но это было невозможно. Англичане перекрыли все дороги. Несчастный вздыхал, стонал и поведал Тьебо о своих сердечных проблемах. Генерал посочувствовал ему и предложил оставить депеши в Саламанке, он обещал переправить их Массене при первой же возможности. Канувилль поблагодарил, вскочил на лошадь и начал скачку, но уже в обратном направлении. Бургас, Байона, Бордо, Ангулем, Пуатье, Тур он пролетел опять галопом, и ровно через двадцать дней спрыгнул с коня у решетки дворца в Нейи. Изнеможденный, разбитый, но светящийся от радости скорой встречи.

Оказалось, что он так спешил лишь для того, чтобы найти свое место занятым другим. Принцесса не смогла выдержать три недели его отсутствия и выбрала другого «придурка Бертье»: Ахилла Турто де Септей, драгунского капитана. Полине нравились разные военные формы. Преемник Канувилля галантно ретировался, тем более что любил и был любим мадам Барраль, фрейлиной принцессы.

Канувилль, огорченный, разочарованный, наутро вновь отправился в Португалию с поручением. На этот раз он не спешил, и в Шатолеро его нагнал соперник. Капитан Ахилл Турто, в свою очередь, был отправлен бдительным Наполеоном в Португалию. Два офицера не стали скрещивать шпаги, а посмеялись от чистого сердца и продолжили путь вдвоем – не очень спеша.

В Фуэстес-де-Онеро несчастный Ахилл потерял ногу. Это не помешало мадам Барраль развестись с мужем и выйти замуж за капитана. А Канувилль вновь обрел свою Полетту, что опять рассердило Наполеона.

Император гневно шагал из угла в угол своего кабинета, затем продиктовал распоряжение генералу Бертье: «Отдайте приказ командиру эскадрона Канувиллю выехать сегодня же, до 9 часов утра, в Данциг, где он будет служить во втором стрелковом полку в том же чине и должности. Все необходимые бумаги вы получите завтра у военного министра и вышлете ему вдогонку. Я подписал декрет о его назначении, и, как следствие, он перестает быть вашим адъютантом. Вы также ему порекомендуете не возвращаться в Париж, даже по приказу министра, без вашего разрешения».

Из Данцига, вместе со всей армией Наполеона, Канувилль попал в Россию.

Шестого сентября 1812 г., в сражении под Москвой, Канувилль вступил в бой во главе своего эскадрона у Большого редута. Русские батареи извергали огонь. Кавалерия Мюрата гибла под картечью. Канувилль скакал впереди своего эскадрона. Вдруг он рухнул: его тело было разорвано пушечным ядром.

Останки офицера отнесли в госпиталь, при осмотре тела на груди нашли портрет Полины, украшенный рубинами и изумрудами – ее подарок.

По словам герцогини д’Абранте, Мюрат вернул портрет Полине. В это время она была в Эксе и любила майора артиллерии Дюшо, красивого офицера, прозванного «армейский Купидон». Узнав 27 сентября о смерти бравого гусара, Полина, как говорят, всплакнула и в начале следующего года приказала сплести себе кольцо из волос красавца Канувилля. Часто ли она смотрела на него, вздыхая? Кто знает…

 

Мария Валевская – радость и горечь на сердце

1 января 1807 г. у почтовой станции в Брони, последней перед Варшавой, было очень оживленно. Наполеон, разбивший Пруссию, как и Австрию год назад, перешел границу Польши и стремительно приближался к Варшаве. Это был не завоеватель, мчащийся по стране, а освободитель.

Вся Польша замерла в надежде, что будет устранен раздел страны. Соберутся ли вновь куски Польши, захваченные Австрией, Россией и Германией? Возродится ли из небытия польская земля?

Вестовой сообщил, что Наполеон приближается. В толпе любопытных у почтовой станции стояла очень красивая девушка в крестьянском платье. Она была белокура, с огромными голубыми глазами и ослепительно белой кожей. С сильно бьющимся сердцем она ожидала появления императора.

Звали ее Мария Лащинская. Она принадлежала к очень знатному, но обедневшему польскому роду. Обедневшему настолько, что ее родители вынуждены были отдать шестнадцатилетнюю дочь замуж за богатого графа Анастаса Колонна Валевского, главу могущественного рода, но дважды вдовца семидесяти лет. Первый внук Анастаса был старше новой графини Валевской на девять лет.

Однако Мария не была несчастлива в этом неравном браке. Муж был чрезвычайно предупредителен к ней и постарался сделать все, чтобы она не чувствовала разницы в возрасте, а вдобавок подарил ей ребенка. Мария обожала сына и сделала целью своей жизни вырастить из него настоящего человека – свободного человека в свободной Польше. Как и многие польские патриоты, в сумрачные часы истории она думала о Франции, как об освободительнице своей родины. «Но Франция далеко, а Бог слишком высоко!»

Когда Мария узнала о скором прибытии Наполеона, в ней зародилась надежда. Несправедливость, жертвой которой стала Польша, будет ли она исправлена? Ее муж, такой же патриот, как и она, решил отправиться в Варшаву – поближе к событиям. Мария же осталась в имении Валевских, но не могла усидеть в замке и отправилась в Брони в экипаже своей кузины, одев крестьянское платье из голубого драпа и шапочку из этого же материала, отделанную по краю черным мехом. Смешавшись с толпой любопытных, она ждала того, кого про себя уже называла освободителем Польши.

Мария Валевская

И вот тяжелая берлина остановилась у здания почты. Толпа бросилась к карете императора, выкрикивая приветствия. Марию затолкали, оттеснили в задние ряды. В это время генерал Дюрок вышел из кареты, чтобы поторопить замену лошадей, и прошел через толпу как раз рядом с Марией.

– Ах, месье, – обратилась к нему она, – помогите мне выбраться из толпы и сделайте так, чтобы я увидела императора хоть на мгновение.

Ее мелодичный голос, очаровательный французский выговор, стройная фигура и голубые глаза, такие нежные, молящие о помощи, заворожили Дюрока, он предложил ей руку, подвел к дверце кареты и, улыбаясь, сказал:

– Сир, взгляните на ту, которая не побоялась быть раздавленной толпой ради Вашего величества.

Император выглянул из глубины кареты и заговорил с Марией. Но она была столь взволнованна, что не смогла ничего ответить. Щеки ее горели, и она только прошептала:

– Добро пожаловать, сир, на землю нашей родины, которая ждет вас с надеждой на возрождение!

Она так и осталась стоять посреди дороги, глядя вслед удаляющейся карете. Император выглянул, помахал шляпой и бросил ей букет цветов, только что кем-то подаренный ему. Наполеон направлялся в Варшаву… Он был удивлен, что никак не может забыть лицо той девушки из Брони, оно все время стояло перед его глазами – такое наивное и нежное. Эта крестьянка, столь хорошо говорившая по-французски, его заинтриговала.

– Дюрок, найдите и приведите ее ко мне!

После приезда в Варшаву генерал сразу отправился выполнять поручение императора. Он очень точно описал внешность незнакомки из Брони Йозефу Понятовскому, главе временного правительства Польши. Благодаря нескромности кузины Марии, которая рассказала об эпизоде с букетом, он понял, о ком идет речь. Наполеону сообщили имя незнакомки, и он приказал пригласить графиню Валевскую на прием, который давал Понятовский в его честь.

Сам Понятовский отправился во дворец Валевских. Но Мария не собиралась идти ни на какие балы.

– Ваше присутствие необходимо! Это требование Наполеона.

Она вновь отказалась.

– Кто знает, – сказал Понятовский, догадывающийся о чувствах императора, – может быть, небо выбрало вас орудием для воссоединения Родины?

Но Мария не соглашалась принять приглашение, и понадобилось влияние самого графа Валевского, чтобы Мария изменила свое решение. Впрочем, муж не знал об истории с букетом.

Мария была возмущена. За кого ее принимал император? Она шла на бал против своей воли и постаралась это показать своим нарядом – она одела узкое прямое платье из белого атласа с кружевной туникой на плечах. На ней не было ни одного бриллианта, ни одной жемчужины, только скромный венок из зеленых веток украшал ее золотистые волосы. Наполеон прекрасно понял, что означал этот отказ украсить себя драгоценностями в его честь. Она была еще не готова пожертвовать собой!

Как только она появилась в зале, Понятовский подошел к ней, чтобы пригласить на танец. Она остановила его жестом.

– Вы же знаете, что я не танцую на балах.

– Но как же, ведь император вспоминал о вас уже несколько раз и сказал, что был бы счастлив увидеть, как вы танцуете.

– Возможно, но я отказываюсь.

Она упрямо продолжала отказываться от всех приглашений на танец. Когда по своей привычке Наполеон стал обходить всех приглашенных, он был лихорадочно возбужден. Подойдя к ней, он сделал вид, что не узнал ее, оценил ее платье, восхитился цветом ее лица и, чтобы дать понять, что он понял причину столь скромного наряда, громко сказал:

– Белое к белому не очень подходит, мадам.

Затем добавил совсем тихо, только для нее:

– Это не тот прием, на который я рассчитывал.

Мария ничего не ответила, но ее перламутровые щечки стали пунцовыми. Император добавил:

– Однако вы были смелее, когда говорили со мною на почтовой станции первого января. Что же теперь? Говорите, я уверен, что вам есть, что мне сказать!

Мария набралась смелости и произнесла:

– Вместе со всеми патриотами моей страны я обращаюсь к вам с мольбой о восстановлении Польши в прежних границах усилиями Вашего величества!

– Легко сказать, но вы мне поможете выполнить столь трудную задачу.

Вернувшись после бала во дворец Валевских, она нашла букет цветов с запиской:

«Я видел только Вас, я любовался только Вами, я желаю только Вас. Скорый ответ успокоит нетерпеливый пыл. Н.».

– Посыльный ожидает ответа, – доложила служанка.

– Ответа не будет! – бросила оскорбленная Мария.

Он что же, считает ее женщиной легкого поведения? – негодовала графиня. Служанка вернулась с докладом, что букет доставил сам Понятовский и настаивает на ответе. Мария возмутилась. С каких это пор глава правительства превратился в сводника? Князь напрасно настаивал, она не приняла его.

Но обстоятельства толкали Марию в объятия императора. На следующий же день граф Валевский сообщил ей, что он принял приглашение вместе с супругой на большой обед, который давал Наполеон. Мария хотела отказаться, но муж настаивал, он обещал своим друзьям и в особенности Понятовскому.

– Все другие интересы должны уступать интересам нации, мадам! – упрашивал графиню князь Понятовский. – Вы не можете отказаться присутствовать на этом обеде, не показавшись плохой полькой.

И снова ей пришлось смириться – весь город объединился против нее. Кроме того, князь направил ее к мадам Вобан, своей любовнице, которая раньше жила в Версале, но с началом революции перебралась в Варшаву. Она научила Марию секретам дворцового этикета. К тому же она не обладала ни щепетильностью, ни совестливостью, ни стыдливостью. Эта женщина ХVIII в. считала супружескую верность дурным тоном. Для нее предоставить властелину будущую любовницу, будь то Луи ХV или Наполеон, было делом престижа. Во время одного из «уроков» она подсунула Марии очередное послание от Наполеона:

«Неужели я Вам разонравился, мадам? Я имел право рассчитывать на другой прием. Неужели я ошибся? Ваш интерес ко мне исчез, тогда как мой возрос. Вы лишили меня спокойствия! О, дайте мне немного радости, немного счастья бедному сердцу, готовому Вас обожать… Неужели так трудно ответить мне? Вы мне задолжали уже дважды. Н.».

Мария упорно отказывалась ему отвечать, и Наполеон стал проявлять нетерпение. Члены кабинета министров умоляли ее не быть столь жестокой. Просто удивительно, сколько было задействовано сил, чтобы ускорить падение молодой женщины девятнадцати лет, такой наивной, такой простосердечной.

Во время знаменитого обеда она сидела рядом с Дюроком, которого не очень смущала его роль сводника, но и он был восхищен сопротивлением молодой женщины.

– Что вы сделали, мадам, с букетом, подаренным вам императором в Брони? – спросил он.

– Я его бережно храню, как память, для моего сына, – ответила Мария.

– Позвольте предложить более достойный вас букет.

Она почувствовала, когда он вошел в зал. Заинтересовалась ли она им? Она еще наплачется! А сейчас у нее перехватило дыхание. Мария опустила свой хорошенький носик к самой тарелке и прошептала:

– Я не люблю цветы.

– Тогда мы сорвем для вас лавровые ветви, выращенные на вашей родной земле.

Чтобы все устроилось, граф Валевский в конце обеда исчез.

Кофе пили в салоне. Наполеон смотрел на Марию с нежностью. Он не влюблялся так со времен «горячих поцелуев» Жозефины, которые воспламеняли его кровь. Он подошел к Марии.

– С такими нежными, кроткими глазами, и так мучить и ранить, как кокетка, как самая жестокая из женщин.

Он покинул салон. Может ли она вернуться домой? Нет. Дюрок повел ее к мадам Вобан, где двое сводников объединили свои усилия.

– Как вы жестоки, – говорил Дюрок, взяв ее руку. – Вы отказываете тому, кто никогда не знал отказа. Поверьте, его слава не спасает от печали, и он просит вас дать ему немного счастья. Он вас любит всем сердцем, вы же видели, что во время обеда он смотрел только на вас. Вы можете подарить ему такую большую радость!

Мария разрыдалась… Как сопротивляться? Ловушка захлопнулась. Чувствуя, что она слабеет, мадам Вобан прочитала ей очередное письмо Наполеона:

«Бывают такие моменты в жизни, когда излишняя воспитанность стесняет, я это испытываю сейчас. Как удовлетворить жажду влюбленного сердца, готового броситься к Вашим ногам и останавливаемого Вами в этом порыве… О, если б Вы только пожелали! Только Вы сама можете устранить разделяющие нас преграды. О, приди! Приди! Все Ваши желания будут выполнены. Ваша родина станет мне намного дороже, когда и Вы пожалеете мое бедное сердце. Н.».

Конец письма ее потряс. Наполеон знал, что делал, идя на такой ужасный шантаж. Мария была повержена, и на этот раз сказала двум сводникам:

– Делайте со мною, что хотите…

На следующий день, в десять тридцать, за несчастной женщиной прислали карету и повезли во дворец. Поднявшись по лестнице и пройдя несколько пустых залов, она столкнулась с Наполеоном… Час жертвоприношения пробил, и Мария разрыдалась. Император ничего от нее не требовал, разговаривал с ней нежно. Он понял, что у этой женщины чистая, девственная душа. Злоупотребить ее слабостью в этот вечер было бы ужасно. Понемногу слезы иссякли, и прежде, чем уехать домой, она ему обещала, что вернется завтра.

Но на следующий день он все испортил. Наполеон отправил ей драгоценный букет, украшенный бриллиантами, с запиской:

«Будьте любезны принять этот букет, который соединит нас таинственными нитями среди окружающей нас толпы».

– Ответа не будет, – вновь заявила Мария, бросив на пол красный сафьяновый футляр с драгоценностью. – К чему эти драгоценности? Мне они не нужны! Он что, принимает меня за девку?

Вечером на обеде император побледнел, увидев, что она не украсила свой корсаж его подарком. По окончании обеда он сразу вышел в малый салон и вызвал Марию туда через Дюрока.

– А, вот и вы. Я и не надеялся вас вновь увидеть!

Наполеон набросился на нее с упреками. Она всего лишь кокетка! Зачем она приезжала в Брони? Зачем приняла цветы?

– Вам удалось покорить мое сердце. Знайте, что если цель кажется недостижимой, я ее желаю с еще большей силой.

Увидев, что глаза Марии вновь наполняются слезами, он стал угрожать:

– Я хочу, ты слышишь, я хочу заставить тебя меня полюбить! Я могу возродить твою родину, но подумай, что, как эти часы, которые я держу в руках и которые сейчас разобью на твоих глазах, так твоя родина может погибнуть, если оттолкнешь мое сердце.

И, бросив часы на пол, он с яростью раздавил их каблуком. «Его глаза испепеляли меня. Мне казалось, что я в кошмарном сне. Изо всех сил я старалась очнуться от него, но этот дикий взгляд парализовал меня, приковывал к дивану, на котором я сидела с начала нашего разговора. Я покрылась холодным потом и дрожала. В ушах эхом раздавались удары его каблука, которым он разбил часы. Вдруг я почувствовала облегчение и подумала: “Вот я и проснулась!” Но тут на меня обрушилась тяжесть, я не могла дышать. Я поняла…»

Итак, Наполеон воспользовался ее слабостью… Он был сам как в дурмане! Он пал к ее ногам, клялся, что безумно любит – это безумие было единственным его извинением. Он нашел слова, которые дошли до сердца несчастной женщины… и Мария не убежала. Она прочла столько страсти в его глазах, что, тронутая неистовством его любви, простила…

Мария Валевская теперь сама полюбила того, кому была предназначена. Его первый жест – так как он не умел делить – заставить ее порвать с мужем. «Ваша первая мысль, – писала Мария мужу, – упрекнуть за мое поведение, но Вы осудили самого себя. Я всячески старалась Вам открыть глаза, но, увы, Вы были ослеплены тщеславием, как я догадывась, и Вашим патриотизмом: Вы не хотели видеть опасность».

И вот она стала официальной фавориткой императора. В Варшаве это никого не смутило. «Многие вельможи, – свидетельствует современник, – имели, кроме официальных жен, еще и любовниц среди придворных дам и, кроме того, содержали в каком-нибудь своем замке одну или нескольких женщин простого звания. Наполеон казался польской знати даже слишком целомудренным, так как не возил за собой “гарем” в военных походах».

Ему было достаточно Марии, его «польской жены», как ее называли. Он любил ее настолько, насколько позволяло время, – ведь у него на руках была вся Европа. Когда он уезжал в поход во главе своей армии, Наполеон посылал к ней каждый день курьера. Накануне битвы при Эйлау он умолял ее присоединиться к нему в замке Финкельштейн. Она подчинилась, так как с каждым днем все сильнее привязывалась к нему. Она столь глубоко его полюбила, что понимала: вопреки его любви и всем обещаниям он еще не может воссоздать польское царство, это помешало бы его политике, направленной на создание союза с царем Александром.

Возвращаясь в Париж, он умолял ее последовать за ним: «Разве ты можешь лишить меня счастья быть рядом с тобой каждый день? Только ты можешь доставить мне радость, и меня считают самым счастливым на свете».

И она последовала за ним в Париж, как в 1809-м в Вену. В Шенбрунне она его осчастливила сообщением, что ждет от него ребенка.

Никогда еще ему так не хотелось жить! Многие думали, что император женится на Марии. Но император не может взять в жены разведенную женщину. Он искал принцессу. Но что станет с малышом Марии, его незаконнорожденным сыном? Император так ответил на этот вопрос, заданный княгиней Яблоновской:

– Пусть вас не волнует этот брак в политических целях. И не беспокойтесь о малыше, это дитя моей победы при Ваграме, и в один прекрасный день он станет королем Польши.

Однажды, в Сен-Жермен, это было 9 февраля 1810 г., Мария и император проводили вместе ночь любви. Она сама позже описывала эту сцену.

– Какое спокойствие, – вздохнул император, – какой мир здесь. Ночи так целительны. Никакого шума, только ветер в ветвях деревьев.

Наступило утро. Где-то пропел петух. Раздался шум подъезжающей кареты.

– Моя нежная Мария, это ты научила меня видеть и слышать мир.

И он заснул. В это время их доверенное лицо – княгиня Яблоновская, приоткрыв дверь в спальню, позвала Марию:

– Я должна тебе сообщить новость. Ты не скоро увидишь вновь императора, свершилось – у Франции будет новая императрица.

Мария чувствовала, как сильно бьется ее сердце. Она вернулась в спальню. Император спал. Она осторожно разбудила его, посетовав:

– Вы слишком много работаете.

– Нет, работа меня не утомляет. Но вот заботы меня опустошают.

Она прямо спросила:

– Ваши заботы сильнее, чем любовь ко мне?

Но чуть позже она разрыдалась.

– Что с тобою? – спросил император. – Ты отчего-то страдаешь, не желая мне признаться?

Мария ответила сквозь слезы:

– Это от того, что я жду ребенка, и у меня никогда не будет права произнести – мой муж и мой сын.

Император топнул ногой, крича:

– Твой сын! С подобными истериками у тебя будет выкидыш.

Она решилась сказать:

– Новая императрица родит вам богатыря!

Он подошел к ней и долго смотрел ей в глаза.

– Почему ты веришь нелепостям, что тебе рассказывают? Разве ты думаешь следовать всем лицемерным и расчетливым советам? Признай, что тебе указывают, что ты должна у меня потребовать в благоприятный час. Да, да, у тебя есть верные друзья, которые действуют в твоих интересах, а, вернее, в своих. И французы, и поляки, вроде твоих братьев, которые все еще недовольны, им мало того, что я сделал для них благодаря твоим просьбам.

«Эти слова, – рассказывала Мария, – наполнили мои глаза слезами, но, несмотря на это, я его спросила, о каких требованиях он говорит.»

– О тех, что имела мадам Монтеспан, – усмехнулся Наполеон.

Я поклялась, что не понимаю, о чем он говорит, тогда он мне объяснил, что осведомлен о том, что мои сторонники хотят добиться признания нашего сына законным наследником Франции, и чтобы он занял трон после него. Это было столь абсурдно, что я рассмеялась, что ему очень не понравилось. Он еще что-то говорил о Польше, о тщеславии ее жителей. От них можно ожидать чего угодно, а от женщин в особенности. В своих амбициях они превосходят всех себе подобных.

Мария тем более не хотела слышать подобные упреки. Она всегда плохо переносила несправедливость. У нее закружилась голова и она упала без чувств в кресло. Понимая, что он был слишком жесток, Наполеон бросился к ней и стал целовать и ласкать, повторяя:

– Политический брак! Политика! Я не покину тебя никогда, мы будем часто видеться, я люблю только тебя.

Очнувшаяся Мария сухо ответила:

– Все объяснения излишни, знайте только, что я не согласна на такие условия, достаточно было одного адюльтера, я не собираюсь быть вашей сообщницей в очередном. Клянусь, что сегодня я говорю искренне!

Видя, как Наполеон расстроился, она, в свою очередь, его обняла и прошептала:

– Если наши тела не могут соединиться, наш разум и наши сердца будут вместе…

Когда Мария осталась одна, вошла княгиня Яблоновская. Видя печаль и подавленность Марии, она попыталась ее утешить:

– Монархи самые несвободные среди людей.

– Монарх? А я разве была свободна выбирать мужа, я могла пойти против воли матери? Или я могла воспротивиться воле нашего правительства? Могла ли я прогнать Дюрока с его оскорбительными приглашениями? Могла ли я убежать из кабинета Наполеона в ночь, когда он овладел мною? Свободна ли я отказаться от всех этих поручений по польским делам, за которые он меня упрекает? Я даже не могу сказать, что люблю его…

Она была свободна только в одном – отказаться от него. Но она никак не могла решиться покинуть Париж. В начале марта Мария получила письмо от мужа. Как раз в это время новая императрица покинула Вену и направилась в Париж. Граф Валевский писал:

«Валевис, 21 февраля 1810 г.

Моя дорогая и многоуважаемая супруга!

Мне все труднее управлять имением, мой возраст и мое здоровье не позволяют мне трудиться. Вот почему я приехал сюда в последний раз, чтобы сделать все необходимые распоряжения и подписать документ, по которому передаю управление имением моему старшему сыну. Я Вам советую связаться с ним для улаживания всех формальностей до рождения ребенка, которого Вы носите под сердцем. Это будет намного проще, если этот Валевский родится в Валевисе. Таково мнение и моего старшего сына, о чем и сообщаю Вам. Я хочу выполнить мой долг и прошу Бога хранить Вас. Анастас Колонна Валевский».

Итак, старый князь был готов признать ребенка императора своим. Как говорил граф д’Орнано, это было запоздалое признание невиновности Марии.

Александр Валевский родился в Валевисе, но Наполеон виделся со своим сыном много раз. Мария перебралась в Париж на улицу Победы, и император частенько сбегал из Тюильри, чтобы их навестить. Однажды он принимал свою бывшую любовницу во дворце. Вдруг в дверь постучали и в комнату вбежал Римский король, очаровательный ребенок с высоким лбом, как у отца, те же уши, тот же овал лица… Маленький король по приказу императора подарил графине свой портрет и уселся у ее ног.

– Эта дама тебе нравится: у тебя хороший вкус… Если когда-нибудь она тебе покажет этот портрет, даже ничего не говоря, это будет означать, что ей нужна твоя помощь. Ты не забудешь, что я тебе сказал? Я еще тебе напомню об этом.

Когда Титан был низвергнут, Мария взяла своего маленького сына за руку и отправилась с ним на остров Эльба. Но Наполеон ждал не их, он надеялся, что Мария-Луиза и Римский король присоединятся к нему. Но он был рад повидаться со своей польской женой и сыном. Они прожили два дня в палатке, которую приказал для них установить Наполеон прямо в лесу.

Они должны были встретиться еще раз в Мальмезоне, накануне отъезда императора на остров Святой Елены. Овдовевшая Мария вновь вышла замуж, за француза – генерала д’Орнано. Говорят, Наполеон немного огорчился этому. Сообщили ли ему о смерти его «польской жены» в декабре 1817 г., мы не знаем.

Перед смертью Наполеон вспомнил о маленьком Александре Валевском. Он пожелал, чтобы его сын послужил Франции. Тот подчинился воле отца. Сын Марии и Наполеона стал послом Франции, министром и президентом законодательного корпуса при Второй империи.

 

Алиса Ози – трепетное сердце

Ранним утром 1841 г. все жители предместья Сен-Антуан высыпали на улицы: молодой герцог д'Омаль, сын короля Луи-Филиппа, покрывший себя славой на полях сражений в Алжире, возвращался в Париж во главе своего 17-го полка легкой кавалерии.

Принц с видом архангела великолепно смотрелся на своем серебристо-сером коне. Юные парижанки улыбались, строили ему глазки, кидали цветы молодому полковнику. Внезапно раздался выстрел. Стреляли в герцога со стороны улицы Шаронн, но промахнулись, лишь ранив одну из лошадей. Д’Омаль остался невозмутим и дал знак продолжать движение. Но приказ не мог быть исполнен. Юные девы гурьбой бросились на красавца полковника, пытаясь стащить его с седла и нести своего героя на руках. Принц от души хохотал, отбиваясь от них.

– Эти дурехи чуть не задушили меня, выражая свою радость оттого, что меня не застрелили. Отражая атаки арабов, я был в большей безопасности, чем в этой толпе женщин, – говорил он позже друзьям.

В Тюильри, как и в Нейи, как только молодой полковник д’Омаль входил в залы, его братья и сестры и даже строгая королева Мария-Амелия начинали напевать выходную арию Рембо из «Роберта-дьявола»: «Алиса, Алиса, моя любовь…» Этим прозрачно намекалось на любовную связь д’Омаля с блистательной актрисой из «Варьете» Алисой Ози.

В честь полковника и его лавров победителя она приехала во дворец играть в модном водевиле «Шевалье на посту».

Алиса Ози родилась на улице Сен-Дени в 1820 г. Ее отец – ювелир – нарек дочь именем Мария-Жюстина. Она работала в магазине, потом горничной в Бельвиле. Девушка была столь красива, что когда она выходила на улицу, прохожие мужчины останавливались и откровенно глазели на нее.

– Мне приходилось забегать в ближайший магазин и просить защиты, – жаловалась она.

Однажды рядом не оказалось магазинов, и она попала в руки к комедианту Брендо. Он помог ей дебютировать в «Варьете» и дал сценическое имя Алисет.

Увидев ее в роли Луизы в «Шевалье на посту», д’Омаль нашел восхитительным это тонкое лицо с задорным маленьким носиком. Его друзья находили ее недалекой, но это не имеет значения, когда обладаешь точеным, гибким телом, созданным для любви.

Д’Омаль был ослеплен, а Алисет не чинила препон. И вот Брендо забыт. Полковник часто заходил за ней на улицу Лафит, она переодевалась мужчиной, и они прогуливались под ручку по бульвару. Прохожие принимали «пригожего юношу» за юного Монпансье, брата герцога д'Омаля, и умилялись единству королевской семьи. Даже королева признавала эту связь:

– Это не очень хорошее увлечение, но это лучше, чем волочиться за замужней женщиной.

Иногда д’Омаль приглашал свою любовницу посетить маневры 17-го полка в Курбевуа. Полк проходил перед коляской красавицы в кружевном платье, она улыбалась, и казалось, что эта улыбка адресована каждому солдату. Весь полк был влюблен в «полковницу».

Посещение маневров было единственным развлечением, которое мог ей предложить герцог д’Омаль. У него не было денег. Король был безобразно жаден, и все его сыновья бедствовали. Д'Омаль рассказывал Алисет, как в трудную минуту его брат Жуенвиль отнес золотые часы с бриллиантами, подаренные ему матерью, на Мон-де-Питье и заложил их. Он, конечно, надеялся, что сумеет выкупить драгоценные часы прежде, чем родители обнаружат их отсутствие. Но срок прошел, а у Жуенвиля так и не было денег. Неминуемое произошло.

– Где твои часы? – спросила однажды его королева. – Я уже давно не видела их у тебя.

Застигнутый врасплох, принц ответил первое, что пришло в голову:

– Должно быть, я забыл их у тетушки.

«Тетушкой» была мадам Аделаида, сестра короля! Королева Амелия сейчас же приказала послать за часами к своей золовке. Конечно, часы не нашлись, и несчастному принцу пришлось во всем признаться.

Алисет любила деньги, но любила и красавца принца, – до одного вечера, когда обнаружила, что любит деньги чуть больше. В этот вечер, выходя из театра, она увидела пару прекрасных коней. Она остановилась, пораженная, любуясь, как они бьют копытами. «Пара превосходных лошадей за двенадцать тысяч франков», – подумала Алисет. Лакей, кланяясь, распахнул перед ней дверцу кареты – она предназначалась для нее. Это было признание в любви сына банкира Перрего… И Алисет, забыв про Брандо и 17-й полк, покатила в карете навстречу новым любовным приключениям.

Вскоре Алисет узнала о женитьбе герцога д’Омаля и вернула ему все пышущие страстью письма, адресованные ей. Д’Омаль посчитал нужным в ответ отправить ей несколько банковских билетов. Алисет возвратила их с припиской: «Я предпочитаю воспоминания».

Итак, Алиса Ози, экс-любовница сына короля, стала богатой содержанкой. Она одна из королев Бульваров. Вся элегантная, куртуазная жизнь столицы сосредоточилась между шоссе д’Антен и перекрестком Ришелье-Друо. Показываться дальше по бульвару было очень дурным тоном.

В крайней случае ей позволяли отправиться в театр «Варьете», где она играла… Сотни раз днем и сотни раз ночью бульвар был исхожен модными дамами и светскими львами. «“Лев”, – сообщает один хроникер, – это не означает мужчина, это так – красивая картинка». И все они глазели на Алису Ози, мчащуюся по бульварам в карете, запряженной огнедышащей парой. Как многие элегантные дамы, она часто завтракала у Тортони, обедала со своим банкиром в Кафе де Пари, а вечером, выйдя из Оперы, не забывала заехать опять к Тортони отведать мороженого, которое по традиции ей подавали прямо в карету.

Много говорили об Алисет в 1843 г., когда она получила роль Розетты в пьесе Теофиля Готье «Путешествие в Испанию». Алисет была взволнована и счастлива играть в пьесе человека, который уже много лет посвящает ей все свои творения и осыпает ее цветами. Трепеща от волнения, она решается посетить поэта, чтобы отблагодарить его. Историк Жюль Берто так описал эту сцену: «Теофиль Готье прекрасно ее встретил, осыпал комплиментами, обещал сохранить за ней роль в пьесе и попросил остаться на обед. Чтобы скоротать время до обеда, он предложил ей предстать перед ним обнаженной, поклялся, что не подойдет к ней, а только будет любоваться ею и писать стихи своей обнаженной музе. Ози сначала рассердилась, потом рассмеялась. Случайно там была уже готовая ванна, Алисет в нее вошла и заснула, пока Теофиль работал. «Затем мы пообедали, и я спокойно вернулась к себе, мне не пришлось отвергать его ласки. У него воспаление мозга – он не вполне нормален…» – добавляет она несколько разочарованно.

Виктор Гюго тоже пытался писать поэмы о прекрасной Венере, но в них так откровенно намекал, что жаждет не только лицезреть ее, но и…

Актриса холодно ответила: «Большое спасибо за стихи, они милы, но слишком фривольны. Может, я и имею сходство с Венерой, но не собираюсь подражать ее поступкам».

Алисет пренебрегла поэтом, поскольку была влюблена в тот момент в Шарля Гюго, сына Виктора, который был красив, как день, в свои двадцать лет. У него была андалузские глаза, заставлявшие бледнеть всех женщин. Потом он посвящал ей стихи, которые ее смешили и забавляли. Она бросила ради него своего банкира. Шарль, у которого не было денег, чтобы возить ее в Кафе де Пари или к Тортони, возил ее на балы Мабиль в аллее Вдов на теперешней авеню Монтень. Это были балы под открытым небом, ярко освященные, шумные и красочные, танцующие заполняли аллеи и полянки, галереи, которые окружали большую площадку, на которой располагался лучший танцевальный оркестр Парижа. Алиса Ози встречала здесь многих старых друзей, которым меньше повезло в жизни: гризеток с исколотыми за шитьем пальцами, которые спустились сюда с Монмартра со своими поэтами и художниками. Алис любила танцевать польку с Шарлем, и все женщины завидовали ей. В 1845 г. полька не была еще строгим бальным танцем. Алисет хохотала, как девчонка, наблюдая замысловатые па некоторых кавалеров.

В одиннадцать часов бал Мабиль закрывался. Шарль и Алис, обнявшись, отправлялись дальше, ибо представление еще не кончилось. Они направлялись на Елисейские поля, где собиралось множество нищих слепых музыкантов, которые тоже пиликали польку. Шарль и Алис танцевали, переходя от одной группы слепых к другой, и так до площади Согласия.

Жизнь была прекрасна. Одно лишь облачко омрачало их счастье. Алисет уничтожала золотые луидоры, как вафельки, а у Шарля, как и у д’Омаля, не было денег: Виктор Гюго был скуп, подобно Луи-Филиппу. Молодой любовник Алисы мечтал каждое утро надевать свежевыстиранную белоснежную рубашку. Виктор Гюго отказал ему в этой прихоти, но потом согласился в обмен на отказ от ежедневной котлеты на завтрак. Шарль согласился на этот постыдный торг с отцом. Алиса была шокирована. И как-то заявила Виктору в ответ на его настойчивые ухаживания: «Сначала верните Шарлю его котлету!» «У бедного мальчика была совершенно непристойная шляпа, – рассказывала Алиса, – я хотела купить ему новую, но так, чтобы не обидеть. Вечером я ждала гостей. Мы сговорились с Готье, что он как бы случайно, будучи сильно близоруким, сядет на несчастную шляпу Шарля. Это будет достойным предлогом купить ему новую у шляпника в доме напротив. Вечером у меня было очень много гостей. Вошел Теофиль Готье, увидел на канапе шляпу и уселся на нее. Сколько было шума! Это была совершенно новая шляпа одного англичанина, он очень сильно рассердился».

К сожалению, Алисет не могла долго выносить безденежных любовников. Однажды она заявила Шарлю, что он «действует ей на нервы». Он пытался оправдаться, и ей пришлось настоять на разрыве.

Революция 1848 г. помогла расставанию. Шарль с отцом уехал в Бельгию, а Алиса отправилась играть в Лондон. Возвратившись в Париж, она познакомилась с художником Теодором Шассерио и стала его подругой. Ей исполнилось двадцать девять лет, ему тридцать. Ему нравились женщины, а он нравился женщинам и страстно любил жизнь. В большинстве его картин изображены человеческие фигуры, наполненные спокойной силой и чувственностью, напоминающие античные фигуры гармонией и совершенством форм, они не несут и намека на неподвижность и академическую холодность. Алиса Ози полностью соответствовала любимому типу красоты Шассерио. Теофиль Готье писал стихи, созерцая эту обнаженную красоту, Шассерио написал с нее бесчисленное множество ню. Самая знаменитая из них, «Заснувшая нимфа», находится теперь в музее Кальвер в Авиньоне.

Эта картина очень понравилась принцу-президенту, будущему Наполеону III, он захотел ее купить.

– Зачем вам эта картина, когда вы можете получить оригинал? – нашептали ему.

Так и получилось. После этого короткого антракта Алисет вновь вернулась к своему художнику. Их связь возобновилась с новой силой. Они ссорились, расставались, вновь сходились, клялись больше никогда не встречаться. Но Шассерио всегда делал сам первый шаг к примирению. Он не мог жить без безупречной красоты Алисы. Но в конце концов они расстались окончательно.

Прошли годы. В тридцать пять лет Алисет покинула театр, чтобы стать любовницей банкира Гронинга, с очень большим содержанием. Она была официальной любовницей, он рассматривал ее как часть своего положения в обществе.

– Он дал мне состояние, – говорила Алиса, – и десять лет я спала одна, что позволило мне хорошо сохраниться.

Эдмон Абу, Гутюр, Гюстав Доре уверяли ее, что она хорошо сохранилась в свои сорок пять лет, и утешали, как могли, в ее одинокой постели.

Но пришло время выйти в «отставку». После 1875 г. Алиса Ози, дама с седыми волосами, часто получала записочки с таким содержанием: «Экс-Рембо придет пожать руку экс-Алисет в понедельник между четырьмя и шестью». И между пятью и семью принц и актриса целомудренно вспоминали прошлое. В то же время герцог д’Омаль в пятьдесят три года все еще пользовался успехом у светских женщин и женщин полусвета. Но с Алисет они только вспоминали совместные прогулки по бульвару, военные смотры в Курбенуа и напевали марш столь дорогого ему 17-го полка легкой кавалерии.

 

Онорэ де Бальзак и мадам Ганска – терзания сердца

Эвелина Ганска скучала в своем украинском поместье Верховня. Ей было тридцать лет, и совсем молодой ее выдали за графа Ганского, богатого землевладельца, который был старше ее на двадцать два года. Конечно же, у него было целях двадцать две тысячи гектаров земли – как раз по тысяче на каждый год разницы в возрасте, – но этого, увы, было недостаточно, чтобы сделать прекрасную Эвелину счастливой.

Она родила пятерых детей, но четверо из них умерли. Осталась лишь дочка Анна, которую она обожала. Чтобы хоть чем-то себя занять, графиня, зная французский так же прекрасно, как польский и немецкий, принялась поглощать французскую беллетристику, столь пышно расцветшую в те, 1830-е гг. Прочитав Ламартина, Гюго, Шатобриана, Жорж Санд, она открыла Бальзака. И это открытие ее поистине потрясло. Она восхищалась «Шуанами» и «Ужасным эпизодом», но реализм «Шагреневой кожи» и особенно отсутствие «нежной влюбленной» ее просто шокировали. Она поняла, что должна написать ее автору, выразить ему свое восхищение, но только сделать это поосторожней. И оттого ее письмо было подписано «Незнакомка» и не содержало обратного адреса.

Так было положено начало одной из самых прославленных любовных переписок в истории литературы – ей было суждено продлиться целых пятнадцать лет!

Онорэ де Бальзаку тогда было тридцать три года, и он как раз собирался прервать свой и вправду чересчур целомудренный роман с маркизой де Кастри, этим «ангелом доброты», которую он превратил в «Герцогиню де Ланже».

Мадам Ганска

Письмо из Одессы, подписанные «Незнакомка», возбудили любопытство Бальзака. Почерк был милый, стиль изящный, бумага хорошего качества… Его воображение распалилось. Конечно же, это какая-то русская или польская княгиня! И женщина дикой красоты… Но как ей ответить? К его счастью, однажды мадам Ганска прибавила к своей записке следующие строки: «Одно ваше слово в “Ежедневнике” даст мне уверенность, что вы получили мое письмо и что я могу писать вам без боязни. Подпишитесь: для Э.Г.Б.» «Ежедневник» был единственной французской газетой, которую после 1830 г. разрешили продавать в России. Бальзак не заставил себя долго упрашивать, и в номере за девятое декабря 1832 г.можно прочесть следующие строки: «М. де Б. получил предназначенное для него послание; только сегодня он смог поместить уведомление о получении в этой газете и весьма сожалеет, что не знает, кому адресовать свой ответ. Для Э.Г.Б.». На этот раз «Незнакомка» открылась, дала свой адрес, и от Верховни до Парижа и обратно закружили письма, весьма скоро ставшие вполне пламенными. «Когда я читаю ваши творения, – пишет Эвелина, – у меня сжимается сердце; вы поднимаете женщину до ее истинного достоинства… Ваш гений мне кажется несравненным, но надо, чтобы он стал божественным… Как мне иногда хочется оказаться рядом с вами, когда вас занимают эти глубокие мысли, которые вы так прекрасно выражаете, вы один, в молчании, своей собственной властью… Меня оживляет вечная истина, я чувствую, как зажигаюсь: вы один способны это понять и описать этот трепет чистой, святой любви, который заставляет меня любить, чтобы жить, и жить, чтобы любить. Отчего мне не описать вам всю свою душу и не позволить читать в моем сердце, которому так тесно быть заключенным в одном себе?..»

Бальзак прочел эти строки в упоении. «Если б вы знали, с какой силой души одинокая и никому не нужная бросается к живому чувству! Я вас люблю, незнакомка, – писал он ей, – и эта моя странность на самом деле лишь естественный результат пустой и несчастной жизни… Я как узник, который в своей камере вдруг слышит доносящийся издалека женский прекрасный голос… Я вас уже слишком люблю, даже ни разу не видев. В вашем письме было несколько фраз, от которых мое сердце забилось, и если б вы знали, с каким пылом я устремился к тому, чего так давно желал, на какую преданность я чувствую себя способным! Какое бы это было счастье для меня – подчинить свою жизнь одному дню! Все то самое нежное и романтичное, о чем может мечтать женщина, – все в моем сердце, но не как отражение, а как невероятное сходство мыслей. Простите мне мою горячность, ничтожность и наивность страдания».

Он тотчас же принялся изображать из себя несчастного и непонятого влюбленного. Отказы маркизы де Кастри его глубоко задевали. Его мечта приземленная: «Я страдаю из-за этой особы, – писал он Эвелине, – но не сужу ее. Я только думаю, что если бы вы любили кого-то и каждый день вы увлекали бы его на небеса, то, неожиданно разлюбив, вы не оставили бы его одного в холодной бездне после того, как он бы разжег огонь в вашей душе. Но забудьте это, я просто говорил с вами как будто с самим собой».

Мадам Ганска на это ответила: «Для вас я – Незнакомка и буду ею всю жизнь: вы никогда меня не узнаете», но точно так же, как она утверждала, еще в начале их переписки, что никогда не откроет ему даже своего имени, точно так же она не назначала своему дорогому романисту свиданий – в сентябре 1833 г. в Нешателе, куда она должна была прибыть со своим мужем.

Едва приехав в Нешатель, Бальзак отправился на променад в Дю Фобур и стал разглядывать всех встречных дам. Вдруг он увидел одно «прекрасное до восхищения» создание, у которого были «самые чудесные в мире черные волосы, нежная кожа, изумительно тонкая для брюнетки, маленькие ручки… и в глазах – сладострастное сияние…» В руке она держала роман Бальзака! Это она! Он приблизился:

– Эва!

– Онорэ!

По другой, менее романтической версии, встреча была гораздо менее случайной, и поначалу мадам Ганска была несколько разочарована внешней грубостью Бальзака. Но мощь, которая исходила от всего его вида, его блистательный ум, его остроумие и пылкая речь – довольно быстро соблазнили Эвелину. Несколько дней спустя, на середине Бьеннского озера, на острове Сен-Пьер, они обменялись первыми поцелуями, в то время как ее муж «был занят завтраком». Вскоре они обменивались и клятвами, планами и безумием. Они насмехались над злосчастным Ганским. Ему шестьдесят лет! Конечно же, он вот-вот умрет, и сразу же после погребения – брачная ночь! А пока длится ожидание, Онорэ посетит свою дорогую Эвелину на Украине. Они вместе поедут на Кавказ. Она приедет в Париж! И он познакомит ее со всеми романистами!

А на Рождество они отправятся в Женеву. О, как это будет чудесно! Они оба в восхищении от Байрона. Рука об руку они войдут на виллу Диодати. Они так взволнованы, плачут, вздыхают.

«Потом вдруг, – рассказывает Жюль Берто, – душой Бальзака овладел приступ безумной радости, некий порыв жизненной силы. Он отпустил руку мадам Ганска, застывшей в восхищении перед такой перспективой, и, бросившись в пустой салон, пробежал по нему галопом…»

Она – его «роза Востока», «Северная звезда» и его «лесная фея».

Однако Бальзаку надо возвращаться в Париж, где его ожидают, помимо жуткой толпы кредиторов, контакты с издателями, по которым он просто обязан стать неким ужаснейшим каторжником от литературы. Он встает в полночь и, попивая свой знаменитый кофе, работает до шести вечера! И еще находит время гулять с женщинами!

Мадам Ганска, мучимая ревностью, вынудила его обещать ей присоединиться к ней весной в Вене. Наконец, он выезжает, заняв у издателя 20 000 франков и частично удовлетворив своих кредиторов. И поручив к тому же своей сестре в его отсутствие отнести на Монт-де-Пьете его столовое серебро, чтобы чуть-чуть успокоить судебных крючкотворов и других заимодавцев.

В Вене Бальзак двенадцать часов проводит прикованным к столу, а остальные двенадцать – со своей горячо любимой полячкой. Эва устраивает ему сцены ревности. С кем он встречается в Париже? Она не вынесет соперницы! Она предпочтет больше с ним никогда не встречаться! Он восклицает:

– Не покидай меня, иначе я покончу с собой. Не разрушай доверия, ведь это единственное, что есть у нас в нашей чистой любви. Не ревнуй, ведь для этого нет никаких оснований. Чего ты опасаешься? Мои труды подтвердят тебе мою любовь.

Однако в течение восьми лет они не виделись; лишь кружение писем – эта литургия любви – как-то скрашивала долгую разлуку.

«Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя!»

«О, милый ангел, если б ты знала, что значат твои слова для несчастного, который живет лишь благодаря своей Эве и который думает лишь о ней!»

«Ты – самая небесно-чистая душа, которую я знаю и ты опьяняюще прекрасна. Я ужасаюсь, когда понимаю, насколько моя жизнь принадлежит тебе!»

Конечно же, его жизнь принадлежит ей… но он никак не может отказаться от амурных похождений. Никто не продержится в целомудрии восемь лет, даже будучи влюбленным в Эвелину Ганска. Он ездил в Италию с пикантной и чувственной Каролиной Марбути. Но чтобы не навести Эвелину на подозрения, попросил Каролину носить мужскую одежду – та была очень рада обрядиться в костюм «маленького пажа». Однако мадам Ганска прознала про их побег. А парижские газеты сообщили ей другие детали жизни ее обожаемого Онорэ; и в их эпистолярный обмен проникли ревность, подозрения, упреки. Для него существует лишь Эвелина! Все прочее – клевета! Из всего этого он даже сделал рассказ, который стал его жизнью. А орда кредиторов терзала его упорно, как никогда прежде. Целый ливень повесток, вызовов в суд, арестов имущества…

«Я невыносимо страдаю, – писал он ей, – я достиг той нищеты, когда не хватает ни хлеба, ни свечей, ни бумаги. Я загнан в ловушку, как заяц…»

Наконец пятого января 1842 г. – вот уже почти десять лет тянется их любовь, несмотря на разлуку, – Бальзак получает от мадам Ганска письмо. Граф Гански только что умер! Эвелина свободна! Онорэ был до такой степени счастлив, «что провел целые сутки, тупо сидя в закрытом кабинете, не желая ни с кем разговаривать». И затем его охватило веселье. С 22 000 гектаров его «невесты» он может расплатиться со всеми! Кошмар, длившийся столькие годы, наконец прекратился! Он уже «взвешивал свое богатство, ощущал в руке арендную плату, пробегал по своей усадьбе, отдавал приказы своим людям, приказывал запрягать сво экипажи и прогуливался по своему парку. Какой чудесный реванш за все жуткие годы, что он прожил, какое прекрасное пробуждение!»

Но в письмах Эвелины ничего не говорилось о дальнейших планах. Разве она забыла свое обещание? Он ведь ничего не забыл! Бальзак написал ей с упреком: «Вы часто мне говорили: “Терпение. Вас любят настолько, насколько любите вы. Ничего не меняйте, ибо ничего не изменится”. Мы так поддерживали друг друга в нашем ожидании, так почему же нам не быть счастливыми теперь? Я жажду отыскать в ваших письмах всего два слова, и ищу их напрасно… О! Напишите мне, что ваша жизнь принадлежит мне, что ничто больше не нагонит тени на наше счестье!»

Но Эвелина отказалась рассеивать тени. Она – сама нерешительность. Те, кто ее окружают, хором говорят, что этот «заслуженный гуляка» желает только ее состояния! Она воздерживается – таков ее ответ. Чтобы прервать это воздержание, необходимо, чтобы она встретилась со своим женевским и венским любовником! И Онорэ предпринимает поездку в Россию.

Они встретились снова!

Эвелин теперь сорок два, а Бальзаку сорок три года! Для него «она так же прекрасна, так же молода», что и восемь лет назад. Он кричит ей это и пытается доказать. И тогда она позволяет себе оттаять. И скоро вновь вспыхивает пламя – сильно и прекрасно. Они «обжираются» ласками и в память об этих безумных объятиях и своем любовном аппетите решают отныне звать друг друга «волчатами». Он – ее волчонок. Она – его волчонок.

Но несмотря на всю любовь волчат, он смог вырвать у нее только одно обещание: они поженятся, когда он выплатит все долги. Другими словами, «никогда»! И несчастный отбыл в свой парижский ад, к своре судебных исполнителей, к своим знаменитым «делам», к экстравагантным финансовым проектам, которые все глубже и глубже влекли его в бездну долгов. Несбывшиеся жених и невеста снова встретились два года спустя и отправились в турне по Европе – через музеи и антикварные магазины – в компании Анны, ставшей уже восхитительной юной красавицей, невестой Георгия Мнишека, который тоже участвовал в их вояже.

В Париже Эвелина обосновалась на улице Де ла Тур, в двух шагах от улицы Басс – нынешней Франклина. После новой порции любовного напитка Эвелина вернулась в Россию и через три месяца объявила своему волчонку, что ожидает от него ребенка. Для Онорэ это было сладостным бредом! Он рыдал от радости. На этот раз Эвелине не отвертеться! Свадьба теперь – дело решенное. Но мадам Ганска произвела на свет мертвое дитя. Бальзак был безутешен.

«Не могу выразить, как я страдаю. Я так хотел этого ребенка: твоего и моего! Он был всей моей жизнью!»

Сраженный кровоизлиянием в мозг, он погрузился в летаргический сон, и врачи опасались, что его уже невозможно вывести обратно. Когда он пришел в себя, то первое, что заявил, было: свадьбу на этот раз нельзя откладывать! Эвелин обязана стать мадам де Бальзак! И ту же, множа свои долги, Онорэ купил будущее гнездо для «волчат», «летний домик Божон» в квартале Руль. Это был необитаемый дом. «Внешне, – писал один очевидец, – это было тесное строение всего с двумя окнами, выходящими на улицу, урезанных пропорций, с какой-то полудверью, обрамленной слуховыми оконцами. Справа от домика две дверцы, безыскусно украшенные, с молоточками, вели к вытянутому в длину двору, в котором и покоилась вся постройка». Внутренность дома казалась воплощением фантазий безумного архитектора. Бальзак забил все комнаты сувенирами, купленными во время совместных путешествий с Эвелин. Его друг Солар, издатель «Эпохи», просто окаменел однажды, посетив гнездо волчат, заваленное всяким хламом, большинство которого имело ценность лишь в воображении Бальзака. «Его глаза горели, – рассказывал Солар позже, – волосы всклокочены, ноздри трепетали, и он вытягивал руку к очередной вещице, словно демонстрируя фокус:

– Видите эту чашку? Это шедевр Ватто. Я отыскал ее в Германии и перевез в Париж. Взгляните, я вас прошу, на это полотно: “Суд Париса” – лучшая вещь Джорджоне. Музей предлагал мне за нее двенадцать тысяч франков, но я отказался. Знаете ли вы, что у меня здесь около четырехсот тысяч в картинах и других предметах искусства? Полюбуйтесь на портрет жены де Пальма Старого: жемчужина среди произведений этого великого художника. А вот!.. Теперь портрет мадам Грез, написанный неподражаемым Грезом. Дидро написал об этом рисунке двадцать божественных страниц в своем “Салоне”. Прочтите его “Салон”, это восхитительный кусок… А здесь портрет одного мальтийского рыцаря: он мне стоил кучу денег, времени и дипломатических усилий, которых хватило бы на завоевание Италии. Только приказ самого папы открыл для меня границы Римского государства. Таможенники пропустили его, содрогнувшись».

Когда мадам Ганска впервые приехала в этот ошеломляющий дом, она едва пришла в себя после осмотра… тем более, что «жених» заявил ей, что у него осталось лишь восемь франков наличности.

Когда они расстались, вопрос о свадьбе оставался все еще нерешенным. Онорэ все глубже погружался в маразм, у него начала развиваться болезнь сердца, и к Эвелине в Верховню приехал полутруп. Там, рядом с женщиной, которую он любил все больше и больше, рядом с очаровательной парой молодоженов Мнишек, он почувствовал, как возрождается к жизни. Однако Эвелина объявила ему, что передала все свое состояние дочери, оставив себе лишь пожизненную ренту, которая составляла ежегодно круглую сумму, с помощью которой Бальзак надеялся справиться с долгами, невзирая на то что их цифра стала просто фантастической. Эвелина уже внесла кое-какую сумму для успокоения кредиторов, которые грозились пустить его имущество с молотка. Но свадьба все-таки откладывалась… Бедный волчонок вернулся в Париж в 1848-м. Разразилась революция. Издатели были разорены. Бальзак жил один, подкрепляясь время от времени одним хлебом в своем элегантном особняке на улице Судьбы, ставшей потом улицей Братства. «Я постоянно страдаю сердцем. Малейшее волнение заставляет его трепетать… Я как хирург, ощущающий собственную болезнь и следящий за ней глазами науки, продолжаю страдать… Мой дорогой волчонок, мне не хватает жизни. Я несчастен и одинок, да не пошлет вам Господь ни одной из таких бед: а обе сразу – это слишком для человеческого существа!»

Наконец он бежал из Парижа и в последний раз отправился в Россию. Он «был подавлен смертельно». Он харкал кровью. Мадам Ганска, взволнованная, прониклась наконец жалостью и согласилась выйти за своего волчонка, который уже умирал. Церемония состоялась одиннадцатого марта 1850 г. в приходской церкви Бердичева. Как об этом писал Андре Бийи, «мысли, крутившиеся в эту ночь в голове Эвелины перед сном, были совсем не радостны. Быть женой автора “Человеческой комедии” кажется счастьем для обычного смертного… Но совсем другое дело, когда тот самый Бальзак, чье имя вы носите, еще живет рядом, спит в одной с вами кровати – истощенная плоть на двух подушках, которая дрожит, задыхается и конвульсивно сжимает вам руку, как будто цепляясь за жизнь, и повторяет едва слышным голосом:

“Мой волчонок, мой бедный волчонок, Эва, моя Эвелина, моя Эвелина… мне плохо, мне очень плохо… я умираю”».

Путь назад в Париж был настоящей голгофой. Погода была ужасной. Двадцать раз карета переворачивалась, попадая в глубокие выбоины. Двадцать раз Онорэ думал, что испустит дух на обочине. В Париже его знаменитый дом освещен изнутри, но крепко заперт. Надо идти искать слесаря. Открыли… Слуга совершенно спятил и встречает свою новую хозяйку невнятной и долгой речью.

После такого шекспировского возвращения Онорэ превратился в тень. Хотя он немного воспрял, увидев, что наконец дома, вместе с женой. Он шутит и кажется совершенно счастливым, что к его дому примыкает часовня.

– В этом доме Божона, – говорит он, – сад не так уж велик, зато есть кафедра маленькой церкви. Там на лестнице имеется маленькая дверка, которая открывается прямо в церковь. Один поворот ключа – и я на мессе. Этой кафедрой я дорожу больше, чем садом.

Но это были последние радости. На него ополчилась гангрена…

Виктор Гюго пришел навестить своего друга. «Кровать стояла в центре комнаты. Кровать из красного дерева, в ногах и изголовье которой были ремни и перекладины – приспособление, с помощью которого больной мог двигаться. Господин Бальзак лежал в этой кровати, оперев голову на груду подушек, к которой были прибавлены еще дамские красные подушечки, позаимствованные с канапе. Лицо его было сиреневым, почти черным, повернутым в правую сторону, с небритой бородой, седыми коротко стриженными волосами и застывшими глазами. Я видел его в профиль, он напоминал императора. Старая женщина-сиделка и слуга застыли по обе стороны от кровати. На столе у изголовья горела свеча, другая – на комоде, рядом с дверью. На ночном столике стояла золотая ваза. Эти женщина и мужчина молчали, как будто оцепенев от ужаса и слушали, как умирающий с шумом хрипит. Свеча у изголовья хорошо освещала портрет молодого человека, розоволицего и улыбающегося, висящий рядом с камином. От кровати шел невыносимый запах. Я чуть поднял одеяло и взял руку Бальзака в свою. Она была покрыта потом. Я пожал ее. Бальзак не ответил на это пожатие».

Вечером восемнадцатого августа 1850 г. Онорэ де Бальзак испустил дух. Эвелина плакала у изголовья. Может быть, ее мучила совесть за то, что она так опоздала, осчастливив великого человека… Однако она зажила в странном доме по улице Судьбы, выплатив долги своего мужа. И умерла лишь в 1882-м, в возрасте восьмидесяти двух лет, пережив на тридцать два года своего волчонка…

 

Шарлотта и Максимилиан – сердечная привязанность

В мае 1856 г. маленький двор короля Бельгии был взволнован: брат императора Австрии, эрцгерцог Максимилиан – Максл для близких друзей, совершая поездку по Европе, прибыл в Брюссель. Леопольд I нервничал, правда, внешне это никак не выражалось, так как «ледяной» король Бельгии никогда не терял своего величия.

У него была дочь Шарлотта, которой исполнялось шестнадцать лет через месяц, – следовательно, пора было думать о ее замужестве. И как раз прошел слух, что эрцгерцог путешествует по европейским дворам в поисках невесты. Максимилиану исполнилось двадцать четыре года.

По правде говоря, Максл носил в сердце печаль несбывшейся любви. Он влюбился в стройную и веселую графиню Линден, дочь посла в Вене. Однажды он послал ей цветы. Потрясенные этим жестом, столь рискованным для эрцгерцога, император Франсуа-Жозеф и эрцгерцогиня София – его мать, отправили влюбленного эрцгерцога подышать свежим ветром на кораблях в Триесте. По возвращении он опять послал Линден букет, и это послужило поводом для его путешествия в Малую Азию и Египет. Когда Макс вернулся в Вену, он все еще был влюблен в малышку Линден. Но третьего букета посылать не стал, однако вовсе не из боязни оказаться на северном полюсе, – просто посол и его семья покинули Вену…

Максимилиан I – король Мексики

И вот тут император Австрии задумался о женитьбе своего брата на одной из португальских принцесс, но она умерла прежде, чем успели приготовить приданое.

Максл пытался забыть Линден, оказывая внимание ее симпатичной родственнице Сисси. Надо было покончить с его увлечениями. Вот почему эрцгерцога отправили по европейским столицам искать себе супругу.

Прибыв в Брюссель, Максл, казалось, забыл пожелание императора и больше интересовался цветами в оранжереях Лейкена и прекрасными королевскими экипажами, чем принцессой Шарлоттой. Он даже не заметил, что девушка в него влюбилась. Эрцгерцог был высок, с прекрасными голубыми глазами; его блестящие белокурые волосы слегка вились. Вдобавок, после долгих экспериментов, он нашел для себя оригинальную и очень индивидуальную форму бороды: сделал пробор по середине подбородка и аккуратно укладывал в обе стороны короткие пряди волос, кокетливо поднимающиеся по щекам. Этот шедевр Шарлотта находила неотразимым.

Восхищение и любовь, вызванные им в сердце Шарлотты, были совершенно не замечены эрцгерцогом, как, впрочем, и сама Шарлотта. Так что, вернувшись к матери, Максл ни слова не сказал о ней, а только описывал красоты маленькой страны, которую можно пересечь за два часа, и непомерную толщину герцогини Брабан, экс-эрцгерцогини Австрии.

Максл получил из Вены пожелание: «Не затруднится ли он обратить внимание на дочь короля Леопольда? Или он собирается стать профессиональным мемуаристом?..» Возвращенный к реальности, эрцгерцог вспомнил о прекрасных глазах Шарлотты, немного странных – с радужными кругами по краю зрачка, как у тропической цапли. Красивый рот, тонкий нос, высокий лоб. И во всем облике какая-то меланхолия. Все это могло бы соблазнить Максла. Но воспоминание об очаровательной графине Линден еще было живо в его сердце…

Шарлотта, обожавшая и восхищавшаяся своим прекрасным эрцгерцогом

Однако, когда эрцгерцог уезжал из Брюсселя, он был тронут отчаянием Шарлотты.

Через несколько дней, в Берлине, он встретился с графиней Линден, ставшей после замужества баронессой Бюлов. Итак, она не дождалась его возвращения! Что ему оставалось делать, как только не жениться самому? Шарлотта его любила, она не была уродлива, даже наоборот! И их брак был решен.

Дочь короля Леопольда была на седьмом небе от счастья. Династический брак был для нее и браком по любви!

«Все, что касается меня, прекрасно завершилось, – писала она. – Не знаю, как благодарить Бога за такое благодеяние! Конечно, с меня спросится за такое счастье, и я уже готова устрашиться этой милости…»

«Милости» продолжались. Франсуа-Жозеф передал брату правление Венецией и Ломбардией, назначив его вице-королем. А после свадьбы, отпразднованной в Брюсселе 27 июля 1857 г., Максимилиан увез свою молодую жену в Милан. Это было чудесно! После вечных брюссельских дождей – горячее солнце Италии! После туманов – благоухающий бриз! Шарлотта стала Карлоттой и была счастлива. Она обожала и восхищалась своим прекрасным эрцгерцогом. И, о чудо! Максл тоже влюбился в маленькую принцессу семнадцати лет.

Когда накануне войны, которую повел Наполеон III за освобождение Италии, они лишились «вице-короны», Максл и Карлотта перебрались в их замок Мирамар вблизи Триеста. В этом райском уголке, среди цветов знаменитых садов Мирамара, двое влюбленных жили только друг для друга, забыв об остальном мире.

Неожиданная весть прервала неспешное и мирное течение их жизни: Максимилиану и Шарлотте предложили мексиканский трон. Европа – в данном случае Франция, Англия и Испания – вели там военные действия, чтобы свергнуть Республику и навести порядок в стране, которая за тридцать пять лет испытала не менее двухсот сорока государственных переворотов. Теснимый мексиканскими повстанцами, Наполеон III хотел принципиально доказать силу и престиж латинской расы, да и ослабить американское влияние. Он хотел свергнуть президента Жуареза и заменить его императором. Англичане и испанцы, не согласившиеся с этими империалистическими планами, вывели свои войска из Мексики. Французская армия начала наступление на Мехико, захватила город и установила правление с опорой на консервативную партию, в то время как Жуарез со своими сторонниками отступил на север страны. По требованию Наполеона III, в Мехико собралась хунта из именитых граждан страны и провозгласила империю.

Теперь уже не стоял вопрос о «латинском влиянии», так как корону предложили немецкому принцу, то есть Максимилиану Австрийскому. Наполеон III отправил в Мирамар богатого мексиканца Гутьереза Эстрада с миссией: уговорить эрцгерцога согласиться на мексиканский трон, столь же надежный, как облако дыма…

– Монсиньор, не откажитесь стать спасителем Мексики! Окажите ей помощь вашей великой родины, частью которой была когда-то моя разоренная страна, а тогда одна из лучших жемчужин в короне Карла V.

Шарлотта была в восторге, но Максл, более рассудительный, мудро ответил, что он примет предложение только в том случае, если на то будет воля всего народа, «свободно выраженная» голосованием. Но провести плебисцит в стране, где большую часть населения составляют неграмотные индейцы, практически невозможно. Поэтому удовлетворились тем, что собрали подписи именитых граждан, указав рядом общее число населения района страны, как будто все принимали участие в голосовании. Шарлотта, полная энтузиазма и счастливая от того, что ей предстояло стать императрицей, думала только о красавицах мексиканках, целыми днями грызущих шоколад, о разноцветных какаду и осликах, нагруженных мешками с ванилью. Опьяненная мечтой о приключениях, она подталкивала Максла принять предложение испанцев.

Чего ему опасаться? Франция обещала денег и армию! Двадцать пять тысяч солдат французской армии будут рядом для поддержки его власти! Наполеон III окажет ему поддержку всеми своими силами. Он даже согласился еще на семь лет оставить после ухода из страны основных сил экспедиционного корпуса, Иностранный легион в восемь тысяч человек. И потом, ведь с ним будет она, его Карлотта, готовая разделить все радости и трудности! Вдвоем, силой своей любви, они превозмогут любые невзгоды и будут счастливо царствовать над империей мечты, населенной индейцами, носящими высокие шляпы и красные пончо…

Максл поддался ее уговорам и согласился. Так родилась новая мексиканская империя!

Первое разочарование их постигло уже в Вера Крус. Население встретило их холодно. После долгого пути по почти непроходимым тропам они оказались в Мехико – в императорском дворце, кишащем насекомыми.

– У нас умеют организовать только кражу, в остальном полный беспорядок! – так сказал о своей стране один мексиканец.

Максл, все более и более обожаемый Шарлоттой, принялся за работу. Война против республиканской армии Жуареза продолжалась. В этой обстановке император совершил ошибку, сделав ставку не на консервативную партию, которая привела его к власти, а, по совету жены, на либералов.

Правда, Шарлотта в письме своей бабушке королеве Марии-Амелии, вдове Луи-Филиппа, писала, что она не давала никаких советов своему мужу: «Максл намного выше меня в этих вопросах, как я могла что-либо ему внушать…»

Ситуация осложнялась с каждым днем. В казне не было ни одного песо, долг Франции рос непомерно, но из обескровленной страны нечего было выжимать. Республиканское сопротивление предприняло успешное наступление, и, чтобы как-то выйти из столь неприятной ситуации, Наполеон Ш, подталкиваемый общественным мнением Франции и невозможностью выбить из парламента новые кредиты для не популярной «мексиканской авантюры», решил вывести свои войска.

Драма была неизбежна. Впору было отрекаться от престола!

– Мой бедный Максл… мой бедный Максл, – только и твердила Шарлотта.

Конечно, интересы Мексики никто толком не защищал в Париже. Таково было мнение двух несчастных суверенов, которые не могли понять причин изменения политики Наполеона III.

– Дела никогда не идут хорошо, если ими не заниматься самому!

И Шарлотта предложила мужу отправить ее в Европу – убедить Наполеона III выполнить свои обещания.

– Я найду в Европе армию для тебя, – говорила она восхищенному ее мужеством Максимилиану. – Я переверну королевские дворцы и папские покои. Я буду стучать в каждую дверь, как просящая милостыни, и я буду карающей Справедливостью!

Восхищенный таким возвышенным порывом, Максл согласился на отъезд жены. В Париже несчастная императрица была встречена более чем прохладно. Делегация, которая должна была ее встречать, по ошибке отправилась на вокзал Аустерлиц, тогда Орлеанский, вместо вокзала Монпарнас. Шарлотте и ее свите пришлось добираться до дворца Тюильри в фиакрах. Но там ей сообщили, что для нее не зарезервировано никаких комнат, и мексиканский императорский двор был вынужден отправиться в гостиницу «Гранд Отель».

Не без труда Шарлотте удалось пробиться на прием к Наполеону III.

– Сир, – начала она, – я представляю дело, которое в равной мере является и вашим и нашим.

Император повел себя, как счетовод. Он призвал на помощь своих министров, которые засыпали его цифрами и предъявили счета.

– Прежде, чем мы вернемся к обсуждению «мексиканского дела», Франции должны быть возвращены триста миллионов, которые она уже потеряла на этой авантюре, – заявил один из министров.

Шарлотта вспыхнула. Она могла бы напомнить Наполеону III, что эта «авантюра» была задумана и начата им самим.

– Возможно, – прошептала подавленная Шарлотта, – что ваши банкиры и взяли эти суммы у народа Франции, но где доказательства соответствия этих цифр и тех сумм, которые были нам переданы?

Несчастная сражалась за своего Максла. Эта мысль давала ей силы и смелость продолжить: согласится ли Франция оказать помощь Мексике? За этим вопросом последовало долгое молчание. Она настаивала:

– Сир, вы не ответили.

– Мадам, боюсь, что не могу вам ответить.

Но Шарлотта не могла смириться с поражением. На следующий день она опять отправилась в Сен-Клу. Так как ее не ждали, Шарлотту провели на первый этаж, где камергеры попытались ее отправить назад, сославшись на то, что император плохо себя чувствует. Не обескураженная этим предлогом, она покинула зал, поднялась по лестнице и стала своими маленькими кулачками стучать в дверь покоев Наполеона.

Императору и его супруге Евгении пришлось открыть двери и принять просительницу. Шарлотта принесла с собой письма Наполеона III, в которых он уговаривал Максимилиана принять трон. Император насупился…

– А как же договор, подписанный в Мирамаре, которым вы нам гарантировали, что Иностранный легион останется в Мексике еще на шесть лет после вывода основных сил?

Император задумался, поглаживая усы, затем, набравшись храбрости и глядя на императрицу Евгению, заявил:

– Мадам, я оказался в очень трудном положении. Америка мне угрожает, а мои подданные откажут в поддержке, если я не сохраню мир с Вашингтоном.

– Ваше величество, задумывались ли вы о том, что скомпрометировали себя этим делом?

Только правда ранит так больно. Голос Наполеона стал сухим и жестким:

– В последний раз позвольте повторить, мадам, что вам не на что надеяться.

– А как же Максимилиан, сражающийся в Мексике! Максл, рискующий жизнью и троном?!

Шарлотта задохнулась. Ей подали стакан оранжада со льдом. Как говорят, она с криком оттолкнула стакан:

– Убийцы! Оставьте меня!.. Уберите это отравленное питье!

Был ли это первый приступ безумия, которое впоследствии постепенно захватило весь ее разум? Встревоженный ее состоянием, сознавая свою ответственность, Наполеон III обещал еще раз переговорить с министрами. Может быть, удастся оставить Мехико на какое-то время Иностранный легион?

Через четыре дня Наполеон III cам явился в «Гранд Отель», чтобы передать императрице окончательный отказ Франции. Шарлотте показалось, что земля уходит из-под ног. Максл был обречен!

– Итак, мы отречемся, – сказала она бесцветным голосом.

– Отрекайтесь, пусть будет так!

После короткого молчания она взорвалась:

– Как я могла забыть, кто вы и кто я. Мне должно помнить, что во мне течет кровь Бурбонов и я не должна бесчестить свою персону, унижаясь перед каким-то Бонапартом, каким-то авантюристом!

Наполеон поклонился и покинул гостиницу.

Шарлотта была в отчаянии, разум ее не выдерживал и погружался в темноту. Все чаще у нее случались приступы безумия. Но она еще боролась.

Через несколько дней на прием к папе римскому явилась несчастная женщина – императрица Шарлотта, страдающая манией преследования, безумная, отказывающаяся пить что-либо, кроме воды из римских фонтанов, и принимающая пищу, только приготовленную у нее на глазах. По ее просьбе ей постелили постель в дворцовых покоях Ватикана, затем отправили в Мирамар. Там ее и нашел брат, граф Фландрский, и отвез в Брюссель.

Поначалу от Максимилиана скрывали серьезность болезни Шарлотты. Но он узнал, что ее лечит самый знаменитый врач-психиатр Ридель, и обо всем догадался, Максл был убит горем: его дорогая Карлотта, его Карла, как он любовно ее называл, пытаясь его спасти, погубила себя, погрузилась во тьму безумия.

Вместо того чтобы отречься от трона после ухода французских войск, отчаявшийся Максл встал во главе своей маленькой армии и в течение семидесяти двух дней держал оборону у Керетаро против армии Жуареза. Но силы были неравные, и ему пришлось сдаться. Суд вынес императору приговор – расстрел.

Перед казнью он написал письмо той, которую полюбил всей душой: «Моя горячо любимая Карла, если Господь даст и к тебе вернется здоровье и ты сможешь прочитать эти строки, то узнаешь, как жестокий рок наносил мне удар за ударом с самого дня твоего отъезда. Я пойду на смерть как солдат, как поверженный суверен, но моя честь незапятнанна. Позднее, если твое горе станет больше, чем ты сможешь вынести, если Господь тебя призовет и вновь соединит нас, я благословлю руку, которая возложила на нас столь тяжелое бремя. Прощай, Шарлотта…» Девятнадцатого июня 1867 г. император Мексики был расстрелян. Его последние слова были:

– Бедная Шарлотта!

Бедная Шарлотта! Она прожила еще шестьдесят лет, она несла свой крест до девяносто шести лет и умерла уже в XX в. – 16 января 1927 г. В начале болезни, когда еще туман безумия иногда рассеивался, она принималась за письмо мужу, дорогому Макслу. Она писала много раз, почти одно и то же: «Это меня надо винить, мой дорогой, мой любимый, во всех наших несчастьях. Но теперь я довольна, ты победил… С высоты твои глаза следят за мной повсюду на земле, и я постоянно слышу твой голос…»

Бедная Шарлотта!