Доктор Йон был женат на еврейке. При всех основаниях для вражды между двумя шефами западногерманской разведки не стоит забывать об этом обстоятельстве. После заговора против Гитлера Отто Йон отправился в Лондон, где познакомился с еврейской певицей Люси Манен. Когда она стала его женой, это оказалось слишком для немецких генералов. Разговаривая с генералом Геленом и доктором Йоном, Стивенсон узнал о многом, что оставалось недосказанным. Но это оказался как раз один из тех случаев, когда автор обязан заявить, что он не доверяет одному из собеседников: Йон пребывал в состоянии духовной агонии. Он проводил многие часы с католическими интеллектуалами, пытаясь понять, что произошло с его собственным народом. Гелен, казалось, никогда не ставил под сомнение ценности своего общества.

Конечно, существовали и другие причины для зависти. Когда Йон возглавил службу внутренней разведки Западной Германии, он был намерен выдернуть с корнем каждый нацистский сорняк. Он знал, что организация Гелена покрывает нацистов, и несколько раз пытался выманить военных преступников из их убежища. Говорили, что он пошел крестовым походом, чтобы отомстить от имени всех евреев. Стивенсону он казался обезоруживающе честным человеком, которому слишком тяжело мириться с реалиями жизни. Организация Гелена, несмотря на всю свою шумиху о советском шпионе Бормане, долгое время была уверена, что Йон и его британские друзья знают, куда на самом деле скрылся Борман, и посылали по следам Йона своих агентов.

Люди Гелена докладывали, что Борман находился под наблюдением с тех пор, как он пересек границу во Фленсбурге. Так это описывал Рональд Грей. Рассказ о теле, сброшенном во фьорд, предназначался для того, чтобы предотвратить новые расследования.

Отчеты Гелена составлялись исключительно для внутреннего использования. Они циркулировали в тесном круге его подчиненных, за антикоммунистической бравадой которых скрывалось лишь желание выжить. В свое время эти отчеты неминуемо попадали в руки к людям, которые либо были настроены против нацистского мышления, сохранившегося в организации Гелена, либо просто были предателями. Подопечные Гелена сочинили версию, будто именно доктор Йон намекнул британской спецслужбе, что стоило позволить Борману бежать.

Эта версия поддерживалась странными обстоятельствами побега старого товарища Бормана — Эриха Коха. Когда ему не удалось встретиться с Борманом в Фленсбурге, он стал скрываться под видом беженца, назвавшись майором Бергером. Знали ли об этом начальники британского лагеря, откуда он исчез? Его лицо было хорошо известно, так как повсеместно объявили охоту на ненавистного гауляйтера Восточной Пруссии.

Когда его опознал немецкий офицер и увели британцы, было ли это спланировано заранее? Вполне закономерные вопросы. Коха передали правительству Польши по условиям соглашения между четырьмя державами, но он не предстал перед судом еще восемь лет. Его приговорили к смерти, но не существует свидетельств того, что приговор привели в исполнение. Советские власти также не предпринимали против него никаких действий, хотя имели все основания желать его казни за преступления, совершенные на Украине.

Естественно, Йон отрицал, что Коху даровали определенный промежуток свободы, пока он и Борман находились под наблюдением, а также что позднее бывший гауляйтер стал заключенным-советником коммунистов по делам нацистов и по раскрытию планов Бормана. Известно, что в лагере для беженцев, подконтрольном британцам, Кох распространял слухи, будто «Эрих Кох утонул в Балтийском море».

В период между разоблачением бывшего гауляйтера Коха и его выдачей Польше обстановка в Европе кардинально изменилась. Советский Союз усиливал свои позиции в Восточном секторе, Запад сосредоточился на обороне. Уже к зиме 1948 года в организацию Гелена рекой потекли подробные отчеты о том, что русские проводят тайное перевооружение восточногерманской армии, безо всяких колебаний приглашая на службу бывших профессиональных офицеров германской армии. Так называемая «народная полиция» советской оккупационной зоны стала частью отлаженной армейской машины. «Экстраполяция» проводилась в лучших традициях немецкого генерального штаба — области, в которой генерал Гелен особенно отличался. К концу 1949 года вооруженные силы коммунистической части Германии все заметнее приобретали характер, предсказанный организацией Гелена. На фоне осуществления этих целей поиски нацистских беженцев казались просто увлекательным времяпрепровождением. Подобная атмосфера заставила пересмотреть все тайные сделки с Советами. Наступил период такого напряжения и кризиса, что в Северной Америке вновь начали рыть бомбоубежища.

Это объясняет обстановку секретности, созданную союзниками вокруг Бормана. Также это объясняет и ту неохоту, с которой о Бормане говорили люди вроде доктора Йона. Времени, когда секретами делились, пришел конец.

…Вернувшись в Лондон после встречи с генералом Геленом, Стивенсон прочел новые досье на доктора Отто Йона. В Советском Союзе от него допытывались, имел ли место сговор по созданию альянса Германии и западных союзников против Советов. Он честно и с авторитетом человека, действовавшего в качестве связного между антигитлеровскими элементами и британцами, ответил, что ни американцы, ни они ни о чем подобном не думали. Но страх заговора у Кремля все же сохранялся. Эго чувство усилила его встреча с фельдмаршалом Фридрихом фон Паулюсом, который попал в плен во время Сталинградской битвы и стал чем-то вроде советского экспоната.

Немецкий фельдмаршал был уверен, что Мартин Борман или кто-то другой, близкий к Гитлеру, отсылал в Москву информацию на протяжении всей войны. Правда, Йон не верил, что этим человеком являлся Борман. Понятно, что Паулюс, как командир, проигравший битву, испытывал соблазн свалить все на предательство или на другой не подконтрольный ему фактор. Паулюс потерял всю 6-ю армию в ловушке, устроенной немцам в Сталинграде. Он допускал, что Сталин использовал какие-то рычаги в Берлине, чтобы убедить Гитлера бросить в эту западню свои отборные силы. Это противоречило всем рекомендациям его военных советников! Таким образом, русские смогли подготовить и осуществить окружение, казавшееся невероятным и уничтожившее мощную группировку фюрера.

…Йон был хорошо осведомлен во многих вопросах. Он очищал новую республику — Западную Германию — от пронацистски настроенных служащих, когда попал в руки КГБ. Можно по пальцам перечислить людей, которые пережили бы столь много, как Йон. Если дипломаты почти не сталкиваются с суровой реальностью — простой, без привилегий, жизни за границей, то агенты редко пользуются благосклонностью богатых интеллектуалов. Йон испытал худшее, побывав в разных шкурах. Он докладывал о высокопоставленных офицерах, летавших в Латинскую Америку. Он расследовал, будучи шефом разведки Бонна, дело пропавших подводных лодок. Он знал, как в нацистское время могли использовать Люфтганзу для перевозки контрабанды и курьеров в Испанию и западное полушарие, поскольку являлся ведущим администратором государственной немецкой авиакомпании. Он стал жертвой предательства, и ему довелось видеть собственные отчеты, которые из нацистского лагеря попадали к шпиону из британской разведки.

Стивенсон разговаривал с Йоном вновь, когда тот прибыл в Лондон с визитом к вдове барона Ванзиттарта. В его честь получила название доктрина, согласно которой военная политика немецких лидеров поддерживалась немецким народом еще со времени франко-прусских войн, и Германии предстояло теперь пройти через демилитаризацию и «коррекционное обучение», чтобы это никогда не повторилось.

…На этот раз Стивенсон подготовился лучше. Его всякий раз расстраивало обращение к Государственному архиву Великобритании. Но Энн Шарпли вызвалась помочь. Будучи одним из самых путешествующих иностранных корреспондентов, она знала, что и как искать. Она написала Стивенсону в сопроводительной записке: «Государственный архив находится в той части Лондона, которая возникла в викторианскую эпоху. Там между газетными редакциями Флит-стрит с их стремительной жизнью и по-грегориански сонными Судебными палатами, на территории, где среди зеленых лужаек и розовых клумб бродили задумчивые юристы, выросли несколько амбициозных готических зданий, ставших воплощением вечности всего британского, в первую очередь — Дом правосудия и Государственный архив. Там собраны многие миллионы документов, относящихся к действиям центрального правительства и судов Англии и Уэльса, начиная с XI века.

Чтобы иметь туда допуск, необходимо после тщательной проверки на благонадежность со стороны чиновников получить рекомендацию человека, занимающего важный пост, например, священника, врача или юриста.

В этом месте вы просто зарыдаете из-за отсутствия компьютера. Тут не существует какого-либо понятного каталога, поэтому приходится бегать от одного клерка к другому, из одной комнаты, пропитанной затхлым запахом и набитой манускриптами, в другую.

Те, кто желал бы ознакомиться с документами министерства иностранных дел, вынуждены, получив на небольшом листочке маленький нечеткий неразборчивый план, отправляться через улочки, словно сошедшие с диккенсовских страниц, в другую готическую громаду, созданную из красного кирпича вместо тесаного камня, где тоже царит атмосфера вечности. Там не позволено пользоваться чернильной или шариковой ручками. Можно предположить, что этот запрет сделан, чтобы вы не испортили документ. Или они настаивают на карандаше, так как он пишет бесшумно? На стенах висят объявления с просьбами говорить тихо или вообще не разговаривать, а также предупреждения, что запросы, полученные после 15 часов 30 минут, рассматриваются на следующий день, при этом ежедневный лимит выдачи — три документа. Здесь соблюдают размеренный ритм научных занятий, а уроки истории, извлекаемые из этих документов, столь суровы, что поневоле настраиваешься на размышления».

Конечно, было свинством заставлять Энн копаться в этих папках. Но Стивенсон успокаивал себя мыслями о том, что у нее больше терпения. Ему повезло в этих архивах только единожды. В одной из многочисленных кабинок он обнаружил клерка в черном хлопковом халате европейского фасона. Узнав, что Стивенсон хочет получить новые рассекреченные документы, связанные с войной, он сказал: «Так, значит, Вы охотитесь за теми сбежавшими нацистами — Борманом и компанией!» Он подслушал предыдущий разговор Стивенсона со своим начальником. Стивенсон увидел на столе стопку бумаг по интересовавшему его вопросу.

…Доктора Йона похитили, чтобы подлечить по-советски, когда он все еще отвечал за защиту Западной Германии от коммунистов и неонацистов. Те, кто считал его британским агентом, вспоминали, что в 1954 году его ужаснуло возвращение к публичной жизни тех самых немцев, которые поддерживали у власти Гитлера. Йон участвовал в заговорах против Гитлера и видел, как вешали его товарищей и его собственного брата, лишенного даже права быть расстрелянным. Поэтому пошел слух, что Йон перешел на сторону коммунистов из-за горя и отчаяния. Но ветераны британской разведки категорически заявляли, что его увезли насильно и держали в Союзе принудительно.

«Когда я вернулся, меня судили за измену, — рассказал Йон Стивенсону. — Я был приговорен судьями, придерживавшимися нацистских взглядов, к четырем годам — тогда как даже обвинитель требовал только двух лет тюрьмы». Йон очень переживал из-за утраты доверия к нему. При этом он сохранял философское спокойствие и тепло говорил о доминиканце отце Лаврентии Зимере, помогавшем во время войны антигитлеровскому движению. Он никогда не ругал Ватикан, хотя ведущие нацисты спасались в его монастырях. Евангелистская церковь, к которой принадлежал Йон, могла бы противодействовать нацистскому террору в тридцатые годы, примкни она к небольшой католической оппозиции. Естественно, он презирал немецких генералов, перешедших на другую сторону или же притворившихся противниками нацизма после войны. Он едко отзывался об апатичности современных жителей Западной Германии и о недостатке гражданского мужества, что позволило когда-то тирану прийти к власти.

Доктор Йон побывал в ситуациях, которые мало кто может себе представить, и при этом отчаянно отстаивал свои убеждения. Он пытался бороться с опасными тенденциями собственного народа, и теперь его осыпали бранью его же соотечественники, находившиеся по разные стороны баррикад. Йон напоминал Стивенсону Беату Кларсфельд, от которой отреклись собственные родители за то, что она настаивала на расследовании неприятных для немцев фактов. Оба они отличались каким-то спокойствием, словно другие люди не могли причинить им зла. У них сложился свой кодекс поведения…

…Отто Йон впервые стал известен британской разведке, когда он, подвергая свою жизнь огромной опасности, приехал из Берлина в Мадрид, чтобы посвятить британцев в детали грядущего гитлеровского переворота.

Эти контакты интересовали НКВД, о чем Йон узнал на допросе в КГБ в 1955 году.

— Почему они так этим интересовались?

— Сталин всегда боялся, что Германия объединится с западными державами против Союза, — Йон перевел дыхание, хмуря свои густые брови. Его голубые глаза спокойно смотрели на Стивенсона. — Сталин постоянно получал информацию от ближайшего окружения Гитлера. Должно быть, кто-то сказал ему, что побег заместителя фюрера Гесса есть часть заговора. Кто-то, кто действительно в это верил. Иначе говоря, шпионом Сталина являлся человек, не обладавший достаточной проницательностью для понимания политических событий, но который при этом имел подробные сведения практически обо всем, чем занимался Гитлер.

— Борман?

— Борман был одним из тех последовательных нацистов, чье влияние еще долго будет ощущаться, — сказал он после паузы.

— Использовали ли Бормана после войны?

— Когда-нибудь история поведает нам об этом.

— Кто же докладывал обо всем Сталину?

— Кто-то близкий к Гитлеру! Вы знаете, после того как меня похитили русские, они привели меня к Паулюсу. В последний раз я его видел, когда он выступал свидетелем на суде в Нюрнберге. Мы оба уроженцы Гессе, поэтому могли говорить так, что он не опасался своих надзирателей. Паулюс всегда считал, что существовала утечка информации из ближайшего окружения Гитлера.

Стивенсон вновь попытался перевести разговор на Бормана. Было очевидно, что Йон знал больше, чем хотел бы знать, и, во всяком случае, больше, чем ему было позволено говорить. Знали ли русские что-то о Йоне от их информатора?

— Они явно получали информацию от Кима Филби, советского агента в британской спецслужбе. Когда в 1967 году я вернулся в Лондон, то убедился, что русские знали о моих тайных контактах с Филби во время войны. Поэтому они и похитили меня. Понимаете, во время войны я передавал в Лондон определенную информацию о немецком сопротивлении. В то время Ким Филби был старшим офицером спецслужбы, отвечавшим за страны Пиренейского полуострова. Поскольку мои контакты находились в Испании и Португалии, то и мои доклады попадали к Филби. Там они и оставались. Он отказывался пересылать их высшему начальству. Филби, очевидно, служил своим русским хозяевам, приостанавливая любую попытку немецкого движения сопротивления использовать британцев в пакте против Союза.

В это время Тревор-Ропер, историк, работал с Филби в секретной службе. Он написал, что в моих отчетах анализируется антигитлеровская деятельность, но Филби задерживает эти отчеты у себя. В то время Тревор-Ропер не мог объяснить это. А теперь, в свете того, что стало известно, я понимаю, почему КГБ похитило меня и допрашивало о связях с британской разведкой. Они проверяли Филби, который мог оказаться двойным агентом. Они также проверяли, не вели ли британцы тайные переговоры о мире за спиной у Сталина.

Стивенсон спросил у Йона, правда ли, что авиакомпания Люфтганза, где он работал столько времени, использовалась для транспортировки награбленного? В ответ Йон процитировал приказы руководства, запрещавшие пилотам заниматься шпионажем. Но в период войны во время одной из командировок в Мадрид он видел, как одного немца, заподозренного в предательстве Гитлера, отправили домой в чемодане.

Йон руководил в 1938 году научно-исследовательскими работами в школе пилотов немецких гражданских авиалиний и был готов переехать в Эквадор, где у Люфтганзы имелась дочерняя компания — SEDTA. Но тогда сформировалась небольшая группа противников Гитлера и шла подготовка к борьбе с режимом. «Я решил, что должен остаться, но отказался участвовать в военных заговорах», — сказал Йон Стивенсону. Он находился в Берлине, когда граф Клаус Шенк фон Штауффенберг попытался захватить власть, поверив, что Гитлер мертв. Он избежал кровавой чистки, последовавшей за этими событиями, и скрылся в Лиссабоне.

Легенда о том, что доктор Йон всегда был британским шпионом, подкреплялась тем обстоятельством, что позднее он служил союзникам. Он давал рекомендации по организации радиопередач для немцев, надеясь получить хоть какую-то реакцию от тех, кто тайно ненавидел режим. Он проверял немецких заключенных в надежде найти настоящих противников нацизма. Он был доверенным хранителем документов Одиннадцатой немецкой армии, которой в войне с Советским Союзом командовал фельдмаршал Фриц Эрих фон Манштейн. Поэтому Йон присутствовал на судебном процессе с участием Манштейна в британском военном суде. Манштейн тогда настаивал на том, что узнал о геноциде евреев и прочих «недочеловеков» только после войны. Но Йон утверждал, что все немецкие генералы, которых он допрашивал, явно договорились между собой отрицать какую-либо осведомленность о совершенных преступлениях. Поэтому Манштейн, выступая в качестве свидетеля, уверял, будто ему ничего не известно о массовых убийствах.

Учетная книга Одиннадцатой армии начиналась следующими словами, зачитанными в суде: «Прибыл новый главнокомандующий. Это тиран, с которым довольно трудно общаться. Однако с ним можно быть откровенным». Затем несколько строчек были замазаны. Когда страницу поднесли к свету, Йон прочел этот абзац: «Новый главнокомандующий не желает, чтобы офицеры присутствовали на расстрелах евреев».

Манштейн подписывал учетную книгу ежедневно, и поэтому его показания на суде больше не вызывали доверия. В своей книге «Потерянные победы» Манштейн оправдывался тем, что замазанный кусок просто не соответствовал предыдущему, где утверждалось: «С ним можно быть откровенным».

Стивенсон, слушая в 1972 году рассказ Йона, понимал обреченность Йона с того самого момента, как его назначили главой новой западногерманской разведслужбы. Старые нацисты и их сторонники, а также люди организации Гелена — все они ненавидели его, ведь он был человеком, разоблачившим Манштейна, кумира юности Гелена, уличившим того в изощренной лжи. Уже это оскорбило касту военных с ее идеалами братства, которая всегда объединялась против чужих и никогда не выносила сор из избы.

Отто Йон использовал свое служебное положение, когда читал публичные лекции, это во многом подорвало доверие властей к нему. Йон предупреждал, что имеется основа для перерождения федеративной республики в авторитарное государство образца XIX века. Корейский кризис и страх перед коммунизмом вели к перевооружению Германии. Бывшие нацисты-госслужащие, включая профессиональных военных, могли подавать ходатайства о восстановлении своих рабочих мест. Канцлеру Аденауэру было предоставлено право определять политическую линию страны. Для Йона это выглядело тревожным знаком. Возрождалась старомодная государственная администрация, основанная на старой бюрократии; федеральному канцлеру должны были повиноваться министры; генералы старой закалки получали противоречивший принципам демократии контроль над гражданской жизнью. Возвращение госслужащих нацистского периода оказалось для немцев вполне приемлемым делом. К ним даже прониклись уважением как к «старым профессионалам».

Финансируемая американцами «Немецкая солдатская газета» объясняла молодым людям необходимость военной программы. Отто Йона уличали в том, что он носил униформу британской армии и называл себя «Оскаром Юргенсом». Йон действительно однажды надел форму британского военного журналиста, чтобы получить разрешение на перемещение в закрытой зоне.

Сам Йон оказался вынужден нанимать бывших полицейских офицеров с нацистским прошлым, так как ни у кого другого не имелось их опыта. Это были единственно доступные сотрудники для расследования дел вервольфов, эсэсовцев и прочих «старых товарищей». Естественно, они не собирались бороться с себе подобными! В один прекрасный момент он обнаружил, что бывшие нацисты работают и в качестве агентов разведки в американской армии.

Он понял, что такие разительные перемены стали результатом сдвигов мировой политики в сторону «холодной войны». Его мечты оказались порушенными. Йон планировал, что Лига молодежи великого гуманиста Альберта Швейцера будет пропагандировать демократические взгляды и помогать молодым людям противостоять всякому тоталитаризму. Вместо этого он обнаружил новые молодежные группировки ультраправого и ультралевого толка — эту поляризацию тоже вызвала «холодная война». В этом проявилась также инстинктивная реакция на жесткий авторитаризм.

Канцлер Аденауэр получал теперь десятки писем от Гелена, в которых тот называл Йона британской марионеткой, алкоголиком и гомосексуалистом. Аденауэр стал враждебно относиться к человеку, выбранному британцами, так же враждебно, как он относился и к самим британцам, которые отправили его в отставку с поста бургомистра Кельна.

После года проволочек, в течение которого Аденауэру удавалось противостоять влиянию сторонников Йона, доктора Йона официально назначили главой федерального управления зашиты конституции. Но счет сравнялся, когда Аденауэр одобрил назначение полковника Альберта Радке заместителем Йона. Радке являлся одним из людей Гелена и во время войны был главой службы безопасности в оккупированной нацистами Чехословакии.

У Йона осталось мало иллюзий. Он уже знал, как жестоко организация Гелена избавилась от Германа Бауна, главы отдела получения информации. Честного сотрудника разведки Бауна раздражала одержимость Гелена вынюхиванием красных. «Он хочет играть в гестапо для американцев», — иронизировал Баун. В итоге Бауна перевели на менее значимую работу, а затем он попал в аварию по пути в филиал организации. Его враги заявили, что деньги, найденные у Бауна в дипломате, им присвоены. От него потребовали подать в отставку «ввиду странных обстоятельств дела». Друзья Гелена оформили «протест генералов», в котором настаивали на отставке Йона, объясняя это тем, что он допрашивает их при «унизительных» обстоятельствах.

Бауна, который, по всей видимости, был человеком чести, потрясли обвинения в мошенничестве, выдвинутые Геленом. Он чувствовал себя как побитая собака, потому что считал Гелена своим другом. Пару лет спустя Баун скончался, всеми забытый…

…Через десять лет после неудачного покушения на Гитлера знаменитые немцы собрались в Западном Берлине, чтобы почтить память людей, казненных гестапо. Доктора Йона пригласили на ту встречу. Он пил кофе с хирургом, которого знал еще во время войны. Это было последнее, что Йон запомнил. Затем он проснулся в Восточном Берлине. Хирург, доктор Фольфганг Вольгемут, живший в ГДР, был обвинен в подмешивании Йону снотворного, а Отто Йона после возвращения на Запад приговорили к четырем годам одиночного заключения за предательство. Через шестнадцать лет одного из главных свидетелей обвинения по этому делу судили за дачу ложных показаний…

Разговаривая с Йоном, Стивенсон многое вспомнил: щеголеватого и самодовольного Гелена, странную историю с убийством из пистолета, заряженного синильной кислотой, и заявления, сделанные в Восточном Берлине бывшим сотрудником организации Гелена, который утверждал, что ему приказали совершить убийства, чтобы обвинить потом коммунистов. Он также вспоминал тот день в Пуллахе, когда сорвали табличку офиса «Южнонемецкой промышленности» и прежние сотрудники вновь предстали как полковники, генерал-майоры или «высшие государственные советники» в новом федеральном агентстве разведки. Их все еще поддерживали американские доллары, но они исправно отдавали честь черно-красно-золотому знамени федеративной республики. А где-то надежно запертый в далеком Советском Союзе сидел враг Гелена доктор Отто Йон. Стивенсон помнил и слова Гелена о «едкой пропаганде против гитлеровской Германии», которую проводил Йон.

Знакомый Стивенсона из Восточной Германии, открытый апологет коммунистического режима, заявил тогда: «Отто Йон перешел на нашу сторону, так как был сыт по горло тем, что творилось в Западной Германии. Но затем он потерпел неудачу и стал заурядным пьяницей». На вопрос Стивенсона, трудно ли было Йону жить в таком мире, собеседник пожал плечами: «Быть немцем довольно сложно. На коммунистической стороне слишком сильна регламентация всего и вся. На Западе исполненные благих побуждений друзья поддерживают тех немцев, которые громче и больше всех кричат о «проклятых красных». Если же попытаетесь жить по совести, только наживете себе врагов».

Был период, когда власти стремились во всем добиться справедливости, но делали это для того, чтобы убедить руководителей союзной оккупации, что немцам можно доверить распоряжаться своими делами. Теперь старое мышление возрождалось, и ловкие юристы находили лазейки в законах, позволявшие военным преступникам вернуться к активной общественной жизни. Но не так страшны оказались неонацисты и их организации, а нехватка гражданской ответственности и отсутствие людей, способных отстаивать свои идеалы. Возвращалось поколение, взрастившее нацистов, что было гораздо опаснее. Можно было легко понять и доказать всем, что Гитлер плохой человек, но старая авторитарная система одобряла существование военной касты. И не нашлось пусть даже символической фигуры, чтобы поднять общественную тревогу.

Он был юристом и не любил, когда законы начинали служить чему угодно, но не правосудию. Виновные в массовых убийствах нацистской поры теперь могли избежать наказания. Люди, спланировавшие послевоенное выживание ведущих военных преступников, достигли большинства своих целей.

— Все, что препятствует созданию новой «Великой Германии», — это разделительная линия, проведенная русскими, — мрачно пошутил знакомый Стивенсона.

После поимки Адольфа Эйхмана западногерманское правительство заявило, что это может повредить его репутации за рубежом, и в силу вступил статут об ограничениях в том, что касалось непредумышленных убийств и менее серьезных преступлений. Но федеральное правительство попалось в собственную западню. Оно организовало так называемое Бюро на Людвигштрассе, глава которого потом сам попал под следствие. Обнаружилось, что в 1949 году он был приговорен к тюремному заключению советским военным судом за военные преступления и преступления против человечества. Его уволили. Появилась информация о массе людей, которых ждала скамья подсудимых. Оказалось, что в полиции находятся сотни эсэсовских убийц. Один за друг им они предстали перед судом. Однако большинство этих людей были мелкой рыбешкой, а не теми, кто сочинял предписания и подписывал приказы.

Произошло следующее. Ко времени, когда Йон стал главой службы безопасности, люди, подобные Аденауэру и Гелену, использовали войну в Корее как средство добиться уступок от западных союзников. Чиновник дипломатического представительства США в Бонне Чарльз Тейер описывает типичный случай в своей книге «Неспокойные немцы». Генерал Адольф Хойзингер и генерал Ганс Шпайдель тайно посетили американского дипломата. Они заявили, что если преступники, дожидавшиеся смертной казни в Ландсберге, будут повешены, то о союзе Германии в борьбе против коммунизма не может быть и речи. В Ландсберге содержались главы ликвидационных отрядов СС, и Тейер подчеркивает, что любой суд приговорил бы их к смерти. Но если бы преступление осталось безнаказанным, какая гарантия имелась бы против возрождения варварств? Генералы настаивали, что американцы должны, побуждая в немцах раскаяние, в то же время сочетать справедливость с милосердием.

Вот эти вмешательства и беспокоили Йона. Под таким давлением исполнение приговора откладывалось, и почти все нацистские военные преступники, еще находившиеся в западногерманских тюрьмах и у союзников, оказались на свободе. В этих циничных сделках больше всего тревожило то, что была объявлена амнистия всем немцам, имевшим поддельные удостоверения личности. Это произошло как раз тогда, когда Йон пропал из Берлина. Преступники почувствовали себя в безопасности. Ганс Глобке, составлявший в свое время проекты антиеврейских указов Гитлера, восседал по правую руку канцлера Аденауэра и с ликованием думал, что Йон исчез навсегда.

Аденауэр держал Глобке в качестве важного чиновника до 1963 года, несмотря на все доказательства его военных преступлений. Глобке был комиссаром рейха по защите немецкой крови и достоинства и вел учет ликвидированных евреев.

Старый немецкий уголовный кодекс гласил, что по истечении двадцати лет нельзя преследовать кого-либо за убийство. Но в ООН было принято решение о том, что «статутные ограничения не относятся к военным преступлениям и преступлениям против человечества». В то же время Бонн издал законодательство, включавшее снижение ответственности задорожные аварии. В нем говорилось, что виновные, не руководствовавшиеся преступными мотивами, могут понести меньшее наказание. Это законодательство не привлекало особого интереса, покуда верховный суд не начал применять его в отношении организаторов массовых убийств в военное время. Эсэсовцы, исполнявшие свой долг, обвинялись теперь только в непредумышленном убийстве. Этот выглядевший поначалу невинным раздел в правилах дорожного движения явился результатом трудов двух директоров министерства юстиции — Йозефа Шафхойтле, который создал большую часть репрессивного гитлеровского законодательства, и Вальтера Ремера, который был общественным прокурором в особом нацистском суде в Мюнхене, где он добивался смертных приговоров «для политических преступников», то есть для тех, кто противостоял Гитлеру.

В такой ситуации серьезные преступники чувствовали себя в полной безопасности. Некоторые начали писать мемуары, чтобы доказать свою невиновность, другие возвращались из изгнания со своими толкованиями национал-социалистической философии.

Отто Йон был одним из многих интеллектуалов, которые, казалось, приходят на землю, чтобы обличать несправедливость, и делают это столь непримиримо, что никто не хотел бы оказаться с ними рядом. Он отбыл срок в западногерманской тюрьме, который назначили ему из мести, был интернированным или заключенным в трех других странах. Вроде бы он смирился, но так и не смог хранить молчание. Русские, очевидно, предлагали ему выгодные условия, чтобы он остался, также поступали и восточные немцы.

Он вернулся в свой старый дом в Кельне. Его никто не ждал. Он не стал сторонником ни коммунистов, ни нацистов, и не примкнул к какой-либо религиозной группе. Он сохранял независимость, а это обычно так раздражает окружающих!

Йон уехал из Германии в 1966 году, в то время как граф фон Кильманзегг являлся командующим двадцати трех натовских дивизий, включая британскую армию на Рейне. Этот самый Кильманзегг, служивший штабным офицером в отделе разработки операций верховного командования, 23 июля 1941 года подписал следующий приказ для 6-й бронетанковой дивизии: «Захваченных партизан следует не расстреливать, а вешать на виду около деревни… В случае нападений на немецких солдат или на отряды все деревни в радиусе четырех километров следует сравнять с землей, а всех жителей мужского пола казнить через повешение».