Морозным солнечным днем Гюйлухой собрался в дорогу. Его провожали Алакет и Мингюль. Снег на склонах гор вспыхивал тысячами искр. Припорошенные инеем ветви кустарника сплетали фантастические узоры. Деревья, потрескивая от холода, перекликались с веселым треском костра в пещере. Гюйлухой подтянул подпругу и собрался было выводить коня из пещеры, как вдруг из ущелья донесся какой-то отдаленный гул. Все прислушались. Звуки приближались, становились отчетливее. Донесся топот несущихся коней, ржание, крики и яростный звериный рев. Мингюль бросилась назад в пещеру, а мужчины, укрывшись за выступом скалы, внимательно смотрели на тропу.

Вот на ней показался конь. Пар клубами валил от него. Он мчался, задрав голову и вскидывая задом. Отчаянное ржание огласило окрестности. Всадник пытался обернуться, но ему не давал сделать этого огромный пятнистый барс, который, упершись задними лапами в круп коня, схватил передними всадника и зубами впился ему в плечо. Хвост хищника, извиваясь, словно змея, хлестал коня по бокам, отчего испуганное животное неслось, не разбирая дороги. Сзади мчались еще трое всадников с натянутыми луками, которые они, однако, не пускали в ход, вероятно, из опасения попасть в товарища. Гюйлухой натянул лук. Стрела, со свистом прорезав воздух, впилась в спину зверя. Барс кубарем слетел с коня, но, падая, стал на лапы. Оглашая окрестности ревом, в котором боль смешивалась с яростью, он оскалил клыки и сжался в комок, готовясь метнуться навстречу всадникам. Но те налетели вихрем, взвились клевцы, и удары обрушились на хищника.

Когда покончили со зверем, люди помогли раненому товарищу сойти с коня и взглянули наверх. Рядом с выступом скалы стояли Гюйлухой и Алакет. Неизвестные направились к ним. По светлым глазам и носам с орлиным изгибом Алакет сразу узнал в них динлинов.

— Мир и счастье тебе, воин! — сказал, подходя к ухуаньцу коренастый, с окладистой рыжей бородой мужчина. — Ты спас нашего сородича от неминуемой гибели, и хотя не сказал слов «во имя духа охоты», но добыча по праву принадлежит тебе.

— Мир вам, друзья! — ответил Гюйлухой. — Мой дед и отец учили не брать выкупа ни за жизнь друга, ни за жизнь врага. Я сделал то, что должен был сделать!

— Достойный ответ! — с уважением взглянул на него бородач. — Но скажите, воины, из какого вы рода и племени и куда держите путь?

— Я — ухуанец, — смело глядя в глаза динлину, сказал Гюйлухой. — Воля богов много лет бросала меня из одного конца света в другой. Но теперь я держу путь на родину, чтобы бороться с нашими врагами — хуннами.

— А ты, юноша? — обернулся рыжебородый к Алакету.

— Я иду в землю кыргызов, чтобы тоже биться с хуннами, но на первый твой вопрос, почтенный отец, позволь мне не ответить.

— Мы не будем выпытывать у тебя того, что ты не хочешь сказать, — нахмурился собеседник Алакета. — Но напрасно ты таишься от людей, которые хотят тебе только добра.

— Не по своей воле покинул я родной дом, — опустил голову Алакет, — но каким бы ни был мой проступок, я смою его со своей души кровью хуннов.

— Мы не знаем, какой проступок ты совершил, — возразил рыжебородый, — но твой друг спас нашего сородича. Оба вы идете на славное дело, для которого и мы куем оружие. Братья! — он повысил голос. — В знак нашей дружбы не откажитесь почтить гостеприимство рода Орла!

Тут же в знак скрепления дружбы воинов были совместно съедены сердце и печень барса, и вскоре Гюйлухой, Алакет и Мингюль легкой рысцой ехали на юг в сопровождении всадников.

По сторонам мелькали покрытые снегом горные склоны, высились леса. Мингюль, радостно улыбаясь голубому ясному небу, жадно вдыхала свежий морозный воздух. Но вот, сменяя знакомый шум леса, издалека донесся собачий лай вперемежку с каким-то звоном. Немного спустя в кустарнике мелькнули оленьи рога, другие, третьи… Привычным движением охотника Алакет схватился за лук. Но олени не убегали, а без тени страха или удивления поглядывали на всадников. Каково же было удивление Алакета, когда из-за кустов выехал динлин верхом на олене и приветствовал прибывших. Заметив недоумевающий взгляд юноши, рыжебородый — Алакет теперь знал, что его зовут Тубар, — улыбаясь, сказал:

— Ты, видно, впервые в наших краях и не знаешь, что олень, как и конь, может быть другом человека. Так знай, что он служит нам не хуже коня.

Теперь и Алакет вспомнил рассказы отца и деда о том, что многие племена, живущие на северных и южных окраинах земли Динлин, разводят домашних оленей, ездят на них и пьют их молоко.

Вскоре в просветах между деревьями замелькали бревенчатые дома с коническими крышами, и всадники въехали в расположенное в котловине селение. Со всех сторон слышался неумолчный грохот и звон железа, а с виднеющейся вдали горы раскатывался эхом по хребтам глухой гул. Внезапно конь Алакета захрапел и шарахнулся в сторону. Алакет взглянул вперед, и рука его сама легла на рукоять кинжала. Между домами ехал всадник на лошади. Вид его не был примечателен ничем, но следом за ним, покачиваясь, шагало длинноногое рыжее чудовище. На изогнутой шее, похожей на огромную змею, сидела отдаленно напоминающая лошадиную голова с отвислыми губами.

По бокам диковинного седла, укрепленного между двумя возвышениями на спине этого существа, висели две большие плетеные корзины. Между тем конь Мингюль продолжал спокойно идти вперед, хотя сама всадница побледнела от ужаса. Увидев смятение спутников, Тубар и Гюйлухой весело рассмеялись.

— Кроме коня и оленя, юноша, — сказал Тубар, — человеку служит еще и верблюд. Он для тебя не опаснее скакуна, на котором ты сидишь.

Алакет встретился с верблюдом не впервые. Во время войны с хуннами он видел в их лагере этих чудовищ, и их вид вызывал у него ощущение чего-то недоброго. Конь Алакета еще более всадника опасался этих непонятных существ, между тем как хуннский скакун Мингюль, привыкнув к верблюдам у себя на родине, даже не обратил внимания на появление старого знакомого. Динлинский конь Гюйлухоя тревожно косился на неведомого зверя, но сам всадник даже не сразу уяснил причину тревоги спутников. Для южных кочевников ухуаньцев верблюд был таким же обычным животным, как лошадь для сородичей Алакета.

Подъезжая к одному из домов, Алакет увидел в стороне от жилища сложенный из камней, обмазанный глиной большой очаг. Он расположен с наветренной стороны пригорка, и притекающий все время свежий воздух поддерживает огонь.

Голубоглазый юноша держал длинными щипцами на плоском камне раскаленную полосу железа, по которой наносил удары железным молотком седобородый, но еще крепкий старик.

— Почтенный отец Куип, — обратился к старику Тубар, держа в руках шкуру барса, — сегодня твоему сыну грозила большая опасность, и он мог предстать перед судом владыки неба, если бы не этот воин.

Старик не прервал работы, лицо его осталось спокойным, но в глазах засветилась благодарность.

— Бандыр, сын мой, — ласково проговорил он, — и ты, Тубар, проводите гостя и спутников его в мой дом, и пусть они ни в чем не знают нужды.

— Но почему сам хозяин не пошел с нами? — спросил Алакет, когда все, спешившись, направились к дому старого Куипа.

— По нашим обычаям, — отвечал Тубар, — кузнец не может прервать работу на половине. Он может отложить молот лишь тогда, когда вещь сделана.

Десять дней минуло с той поры, когда род Орла чествовал в доме Куипа ухуаньского друга. Гюйлухой торопился на юг и уехал на следующий день после празднества. Алакет проводил его до крайних домов селения.

— Прощай, сын мой! — воскликнул ухуанец, вскочив на коня. — Если когда-нибудь судьба забросит тебя в Ухуань, ищи отца Гюйлухоя.

Конь с могучим всадником метнулся вниз по склону и скоро скрылся за выступами скалы. Гулкое эхо подхватило цокот копыт на обледенелых камнях.

Алакет восхищенно смотрел вслед.

Теперь и Алакет хорошо отдохнул и готов был тронуться в дальний путь, но отложил отъезд до весны, боясь, что Мингюль не выдержит трудной зимней дороги через горы.

Деятельный и энергичный, юноша томился от вынужденного безделья и однажды, когда многочисленная семья его хозяев сидела на шкурах вокруг очага за ужином, вполголоса обратился к Бандыру:

— Скажи, брат, не могли бы вы обучить меня вашему ремеслу.

— В тайны нашего искусства, — ответил ему Бандыр, — может быть посвящен лишь тот, в чьих жилах течет кровь Орла. Но ты пришелся нам по душе, и отец, наверное, усыновит тебя.

Через три дня на восходе солнца весь род Орла собрался на обширной площади в центре селения. В очаге, сложенном из массивных каменных плит, горел огонь. Возле этого очага полукругом на покрытых звериными шкурами камнях сидели старейшие люди селения и среди них — глава рода Орла. Перед очагом лицом к старейшинам стоял высокий сухопарый шаман. За спиной его гулко шумела толпа сородичей.

— Род Орла! — произнес, поднявшись с места, усатый глава рода. — Сегодня мы принимаем в наше братство нового члена. Пусть выйдет вперед!

Алакет, отделившись от толпы, склонился перед старейшинами.

— Из какого рода ты, юноша? — пристально глядя на него, спросил глава.

— Из рода Орла, почтенный, — спокойно ответил Алакет.

— Кто отец его? — обратился глава к собравшимся.

— Я! — шагнул вперед старый Куип.

— Кто мать его?

— Я! — отозвалась из толпы женщин жена Куипа.

— Но достоин ли он вступить в братство? Кто поручится за него?

— Я! — в один голос отозвались Бандыр и Тубар, становясь по обе стороны Алакета.

— Да будет так! — сказал глава. — Пусть же достойный служитель владыки неба и заклинатель духов гор совершит обряд.

На другой день Алакет, держа на плече тяжелый каменный молот на деревянной рукояти, а на спине — вязанку кольев, шагал рядом с Бандыром и Тубаром по направлению к горе, недалеко от которой раскинулось селение рода Орла. Рядом с ним шли еще десять-пятнадцать человек. Тубар был старшим среди них, как самый опытный. Достигнув горы, Тубар и его спутники двинулись вверх по склону. Вскоре перед ними появилось узкое и низкое отверстие, наклонно уходившее в недра горы. Тубар и Бандыр зажгли смолистые сосновые сучья и, согнувшись, двинулись в проход. За ними протиснулись Алакет и остальные. Со всех сторон потянуло затхлым воздухом и могильной сыростью. На стенах поблескивал холодными синеватыми искорками иней. Шаги глухо отдавались в полумраке. Наконец люди уперлись в отвесную стену, под которой оказалась груда угля.

— Что это? — вполголоса спросил Алакет.

— Жгли костер, чтобы порода дала трещины, — пояснил Бандыр.

— Теперь смотри, — сказал Алакету Тубар, — и повторяй то, что я буду делать.

С этими словами он взял из вязанки кол, вставил острием в трещину и неторопливыми сильными ударами начал вгонять его в породу. Тем временем двое его спутников разожгли костер и растопили снег в нескольких бычьих желудках.

Но вот молотобоец в последний раз опустил молот. Тотчас же рудокопы, которые растапливали снег, бросились к колу и принялись поливать его.

— Когда кол напитается водой, он разбухнет, — пояснил Тубар, — когда она замерзнет, кол еще разбухнет и трещина расширится. Легче будет дробить породу. Ну-ка, попробуй, — добавил он, когда кол покрылся снаружи коркой льда. И Алакет с размаху начал наносить удары по кольям. Время от времени куски руды отламывались, падали к ногам юноши. Двое рудокопов подхватывали их, складывали в кожаные мешки и тащили к выходу. Вскоре Алакет почувствовал, что мускулы его одеревенели, в суставах и пояснице появилась ноющая боль, от непрерывного грохота молотов, казалось, раскалывается голова, и в то время как тело обливалось потом, ноги примерзали к холодному камню. Алакету казалось, он вот-вот потеряет сознание, но он все бил и бил молотом, и новые глыбы руды со стуком валились на землю. Но вот над самым ухом раздался голос Тубара. Что такое? Алакет оглянулся с недоумением. Рудокопы, бросая молоты и колья, садились на камни и вытаскивали из сум куски мяса. Перекусив, снова принялись за работу. Теперь Алакет складывал руду в мешки и носил ее к выходу. Эта работа казалась легче. Но вскоре Алакет почувствовал, что от тяжести мешков ноют колени. Когда Тубар объявил конец работы и рудокопы один за другим потянулись к выходу, Алакет, пошатываясь, вышел последним и в изнеможении опустился на камень перед забоем.

— Ну что, — спросил полунасмешливо-полусочувственно Тубар, — нелегко наше ремесло?

— Каждое новое дело поначалу трудно, — ответил юноша, — но терпение и настойчивость побеждают всегда.

— Верно, ты станешь настоящим кузнецом.

Прошло еще несколько дней. Тело Алакета окрепло и, казалось, налилось новой силой. Теперь он мог с утра до вечера без отдыха дробить руду размеренными ударами молота, вызывая удивление окружающих и удовольствие Тубара, который не мог нахвалиться своим помощником.

И вот настал торжественный день. Окончен обряд жертвоприношения. Шаман стоит, обратив лицо навстречу восходящему солнцу. Алакет, Бандыр и Тубар под наблюдением старого Куипа врывают в землю у края круглой неглубокой ямы четырехугольные каменные плиты. Внутрь этого сооружения бросают деревянными лопатами дробленую руду вперемешку с древесным углем. Куип строго следит, чтоб руды и угля было не больше, не меньше, а ровно столько, сколько нужно.

Но вот каменный ящик обмазан снаружи глиной. Оставлено лишь одно отверстие для притока воздуха. Вокруг сложены сухие березовые дрова. С трепетом в сердце — еще бы: впервые разжечь топку! — Алакет подносит факел к дровам. Пламя бежит по щепкам, затем медленно переползает на дрова и вдруг с треском вспыхивает. Бандыр и Тубар веселыми глазами смотрят на юношу, но Куип прерывает их мысли:

— Ну, что стали?! Несите еще дров!

Лицо его невозмутимо, голос суров, но в глазах старика тоже прыгают радостные искорки.

Все новые и новые вязанки дров валятся к горну. От каменных плит пышет жаром. Несмотря на мороз, плавильщики обнажены до пояса и с них струями стекает пот. Но вот Куип знаком приказывает кончить плавку. Ударами тесел плавильщики пробивают отверстие в стене горна, и ярко-красная масса, дыша огнем и жаром, стекает в яму.

И вот наступил день отъезда. Первые ручьи пробивали себе дорогу в снегах. Солнце по-весеннему ласково светило с голубого неба. Возле дома Куипа собралось едва ли не все селение рода Орла. Призывно ржали оседланные кони, ревели, поднимая головы над толпой, верблюды.

У порога стояли в дорожной одежде Алакет и Мингюль.

— Алакет! — говорил старый Куип, в глазах его таилась грусть, но лицо было торжественно. — Ты стал моим сыном, а жена твоя — моей дочерью. Видят боги, мне тяжело расставаться с тобой, но не о горечи разлуки хочу я говорить сейчас. Ты будешь нашим первым вестником в безводных степях далекого юга, первым порывом ветра будущего урагана, который скоро обрушится на землю хуннов. Скоро наши воины двинутся горными тропами по твоим следам!

По толпе прокатился гул.

— Пусть счастлив будет твой путь, сын мой, — продолжал Куип, — и пусть твоим провожатым и помощником в пути будет брат твой Бандыр! Готов ли ты в дорогу, Бандыр?

— Готов, отец!

Старик положил мускулистые руки на плечи Алакету, затем Бандыру. Долго смотрел в лицо одному и другому. Внешне он был невозмутим, но глаза затянула непрошеная влага. Потом коснулся шершавой ладонью головы Мингюль и отвернулся. Жена Куипа, всхлипнув, закрыла лицо платком. Старик снова посмотрел на юношей. Глаза его были ясны, голос звучен и тверд.

— Ну, дети мои, благословляю вас на великое дело борьбы за землю Динлин!

Цепочка из трех всадников и двух верблюдов, нагруженных дорожными припасами, потянулась в горы…

Все дальше уходила она по тропе на юг. Брызги воды и талого снега летели в стороны из-под копыт. Вот маленький караван скрылся за поворотом. А люди рода Орла еще долго смотрели вслед, мысленно желая путникам счастливой дороги.