Ночь опустилась над ставкой Алт-бега. На фоне темно-синего неба черными горбами выступали силуэты юрт. Кругом царила тишина. Лишь изредка всхрапывал где-нибудь конь да корова издавала сонное мычание. В большой юрте, на покрытом коврами дощатом помосте лежал, укрывшись огромной медвежьей шкурой, повелитель тюльбарийцев. Тлеющие угли в обложенном камнями очаге бросали мрачный полусвет на постаревшее лицо Алт-бега. Глаза его закрыты, но он не спал. Тяжелые думы не давали покоя.

В соседней юрте спали жены. Может быть, взять на свое ложе одну из них? Забыться в жарких объятиях? Нет. Ведь сегодня вечером даже юная дочь тюркютского князя не сумела разогнать мрачные мысли бега. Да и было над чем задуматься. Вчера утром в лагерь войска Алт-бега, готовившегося к очередному бою с хуннами, примчался гонец. Правитель встретил его на пороге войлочной палатки, когда собирался вскочить в седло и объехать лагерь.

— Что нового?

— Беда, почтенный! Кочевье повелителя всех кыргызов — ажо подошло вплотную к твоей ставке.

Известие не из приятных. По обычаю ажо собирал дань со всех кыргызских племен. Алчность повелителя и его вельмож не знала границ. Отары овец, стада верблюдов, меха, ковры, стройные ловкие юноши, красивые девушки — все тонуло в ставке главы кыргызов, как в бездонном колодце. Что не в силах был переварить ажо, заглатывали без остатка его приближенные.

Призвав все громы и молнии на головы незваных пришельцев, Алт-бег поручил свое войско старшему сыну Алтамышу и с отрядом телохранителей помчался в свою ставку. Прибыв наутро в улус, он узнал, что юрты ажо находятся в одном переходе от его владений, а телохранители ажо шныряют между стадами скота тюльбарийцев, присматривая добычу. Едва слух о появлении Алт-бега облетел ставку, воины ажо исчезли, точно комары в заморозки. Зато днем пожаловал гонец в лисьей шубе поверх роскошного халата. Его сопровождали слуги с церемониальными зонтами и воины в лисьих шапках и броне из деревянных дощечек на груди и плечах. Алт-бег принял его сидя на помосте в белой юрте, окруженный несколькими старейшинами и телохранителями. Холодные зеленоватые глаза грозного тюльбарийца впились в надменное лицо появившегося на пороге гонца. Тот потупил взгляд и против воли растерянно склонился перед Алт-бегом.

— Великий ажо кыргызов, — запинаясь пробормотал посланник, — желает видеть тебя в своем шатре, почтенный Алт-бег…

— Хорошо!

И Алт-бег взмахом руки дал понять посланным, что они могут покинуть юрту. Те, смущенные, поспешно попятились к выходу, провожаемые косыми насмешливыми взглядами тюльбарийцев. Во второй половине дня Алт-бег сам прибыл в ставку ажо. Он появился внезапно. Воины и слуги ажо шарахнулись в стороны от несущейся между юртами конной дружины тюльбарийцев. Подъехали к жилищу ажо, состоявшему из нескольких белых шатров, соединенных друг с другом узкими переходами. На центральном шатре красовался бунчук из длинного красного шеста, на котором развевались конские хвосты и разноцветные ленты. К шатрам со всех сторон сбегались воины в рысьих шапках. Алт-бег знаком приказал телохранителям смешаться с толпой людей ажо. Такая предосторожность, считал он, была нелишней.

Пока лоснящиеся от жира воины главы кыргызов с опаской косились на мускулистых поджарых телохранителей Алт-бега, сам он, не ожидая доклада о себе, резко откинул полог шатра и прошел внутрь. Тяжелый, едкий запах кожи и пота ударил в ноздри. Алт-бег склонился в поклоне, но тут же, выпрямившись, гордо откинул голову назад, отчего черная с сединой косица подпрыгнула на его спине. Перед ним на покрытом коврами помосте, таком же, как в его собственной юрте, важно восседал ажо, невысокого роста, заплывший жиром старик с редкой бородкой, которую он беспрерывно теребил пальцами. Повелитель кыргызов был одет, несмотря на жару, в роскошную лисью шубу, отороченную соболями. На голове его шляпа из белого войлока, украшенная золотым ободком. Рядом с ажо восседали трое виднейших старейшин, деливших с ним власть в земле кыргызов. Они, как и ажо, были одеты в меховые шубы и шапки. Алт-бег кивнул слуге, и тот сложил к ногам ажо дары племени тюльбари: десять лисьих и три соболиных шкурки, колчан со стрелами, лук и клевец с серебряным наконечником, украшенным изображениями головы сокола и двух стоящих козлов.

— Ты хотел видеть меня, повелитель, — проговорил Алт-бег, — и вот я оставил войско и явился к тебе.

Слова, долженствующие выражать повиновение воле ажо, прозвучали в устах Алт-бега, как обвинение вельможам, оторвавшим в самый трудный момент военачальника от войск. Старейшины беспокойно заерзали на своих местах.

— Говори, — кивнул ажо одному из вельмож.

— Тяжелые дни настали для народа нашего, почтенный Алт-бег, горькие дни! — начал вельможа. — Несметные полчища хуннов бросил на нас Чжи-чжи-каган. С ними идут и все подвластные ему племена. Посланы гонцы к хуннским наместникам в восточный Динлин к Меч-морю!

Алт-бег недовольно поморщился. Зачем старейшина так витиевато расписывает то, что ему, Алт-бегу, и без того известно. Ближе бы к делу!

— Народы ач и белиг устремились на север, — продолжал вельможа. — Напрягает последние силы в борьбе с врагом превосходный народ большар. Теперь даже ставка великого ажо вынуждена удалиться от Хиргис-нура! Только тюльбари пока еще в силах противостоять хуннам. Поэтому великий ажо повелевает тебе, Алт-бег, защищать наши земли до тех пор, пока последнее наше племя не уйдет в северные горы, а тогда уходить самому.

Гнев и презрение мелькнули в глазах Алт-бега. Разве не делал он все это время как раз то, что теперь «повелевает» ему ажо? А сам он — глава кыргызов — спасается бегством, прикрываясь племенем тюльбари!

«Знаю, — думал Алт-бег, — почему ты так внезапно появился возле моих кочевий. Ведь ты был бы не против захватить в заложники моих маленьких сыновей и племянников. Ты не прочь и меня самого посадить на цепь в своей юрте, если бы представился случай. Ты знаешь, что старший мой сын Алтамыш теперь не хуже меня управляется с войском и что он стал бы покорным тебе, если бы его отец попал в заложники. Всем вам не дает спокойно спать по ночам слава Алт-бега!» Но вслух он сказал:

— Все наши беды — от нас самих. Если бы каждое племя билось с врагом так же, как племя тюльбари, каган не посмел бы высунуть свое змеиное жало с Орхона!

Сановники поморщились. Вельможа открыл было рот, но его перебил решительный голос начальника телохранителей ажо:

— Не забывай, почтенный Алт-бег, что тебе противостояла лишь часть, пусть и самая сильная, хуннских войск! Другие племена тоже приняли на себя удар кагана. Не время спорить. Ныне тебе надлежит подумать о том, чтобы не чрезмерно ослабить себя в боях с хуннами. Помни о дороге в Динлин! Там не раз придется нам обнажить мечи.

— Что? — вскричал Алт-бег. — Война с динлинами?

— Путь наш лежит туда, — подтвердил начальник телохранителей, — с Орхона подходят все новые орды. Рано или поздно тебе, Алт-бег, придется последовать за нами. Кстати, подумай: в твоем войске много динлинов. Они составляют твою силу в войне с хуннами. Но не обратится ли эта сила твоей же слабостью на их родной земле? Подумай и о своих воинах ухуаньцах. Не станут ли они твоей силой там, на севере?..

И вот теперь, ворочаясь с боку на бок на своем ложе, Алт-бег вспоминал эти слова. Динлины, динлины! Смелые и хладнокровные, рассудительные и честные, прекрасные воины и мудрые советники. И во главе их этот Алакет, слава которого гремит по всей земле кыргызов! Алт-бега не тревожила слава его воинов и полководцев. Он знал, что на ней зиждется его собственная слава, подобно тому, как из отдельных пластов камня слагаются величественные горы. Но Алакет! Своими качествами он превосходит всех прочих сподвижников бега тюльбарийцев. Слава его гремит в степях наравне со славой Алт-бега. Молва об Алакете грозит затмить легенды о подвигах его повелителя! Алакет дерзает быть вторым солнцем на едином небе кыргызов! И в сердце Алт-бега росли тревога и гнев. Он, который бесстрашно кидался в гущу схватки на копья врагов, начинал опасаться собственного военачальника!

Но вот в тревожном сознании Алт-бега всплыли слова, сказанные им семь лет назад никому еще не известному тогда Алакету: «Моли духов, чтоб дружба наша с динлинами была вечной, ибо если ты так смел, как я думаю, в день, когда мы поднимем оружие против земли Динлин, ты распрощаешься с жизнью!»

Рывком отбросив медвежью шкуру, Алт-бег встал с ложа, накинул на плечи кожаный халат и хлопнул в ладоши. На пороге вырос коренастый воин кыргыз в косматой шапке, с копьем в руках.

— Позови Кенгир-бега!

Воин исчез. Через некоторое время в юрту вошел худощавый тюльбариец, похожий лицом на Алт-бега, но гораздо моложе. Это был брат повелителя Кенгир.

— Садись! — приказал Алт-бег. — Кенгир-Корсак, — продолжал повелитель, — война проиграна. Кыргызы хлынули на север, словно весенние воды с гор. Старый кабан ажо ушел с ними. Единственно, кто еще сопротивляется хуннам, это мы и племя большар. Но и большарцы истекают кровью в неравной борьбе. Ты сейчас собери самых верных людей и разошли к войскам. Пусть немедленно стягиваются к ставке. Идем на север, в Динлин. Динлинов мелкими отрядами разбросай по ближним и дальним кочевьям и окружи превосходящими силами кыргызов. Чтобы, когда я прикажу их перебить, у нас не было хлопот с ними. И не забудь про Алакета. С ним надо покончить в первую очередь. А чтоб он не ускользнул, сейчас же пошли к нему в кочевье надежных людей, пусть захватят Мингюль с детьми. Тогда он не уйдет…

Внезапно взглянув в глаза брату, Алт-бег прочел в них боль и недоумение.

— Что с тобой, Кенгир? — резко спросил бег.

— Скажи, повелитель, почему мы подняли руку на динлинов, наших друзей? Почему я должен лишить жизни Алакета, с которым столько раз сражался плечом к плечу?

Лицо Алт-бега стало грозным. Зеленоватые глаза не мигая впились в лицо Кенгира:

— Запомни, Кенгир-бег, тот, кто не приходит в чужую землю повелителем, приходит в нее рабом! Понял? Ну то-то! Делай, что тебе приказано. Да, не забудь про ухуаньцев. Их мы можем привлечь на свою сторону. Ты скажи им, что, покорив Динлин, мы освободим их соплеменников, которые томятся там в рабстве. Это может привлечь к нам и тех ухуаньцев, которые сейчас сражаются против нас в войсках Чжи-чжи.

Когда узкая белая полоска зари забрезжила в небе, между юртами южного кыргызского кочевья неслышно прошествовал небольшой караван. В центре катилась четырехколесная повозка, запряженная двугорбым верблюдом. На повозке стояла невысокая войлочная палатка. Сзади, высоко подняв головы, гордо вышагивали еще два верблюда, нагруженные дорожными припасами в кожаных мешках. Повозку и верблюдов окружали семь вооруженных всадников, каждый из которых вел в поводу запасного коня. Миновав последнюю юрту, караван вышел в степь. Тогда один из всадников поравнялся с человеком, ехавшим во главе каравана, и коснулся его плеча:

— Не обманут ли ты утренними звездами брат Алакет? Ведь наша родина на севере, а ты ведешь нас на юго-восток, навстречу хуннам. Ведь не у них же ты хочешь искать защиты от козней Алт-бега?

— Конечно, нет, брат Бандыр! Но думал ли ты о том, что после нашего исчезновения Алт-бег в первую очередь пошлет погоню на север, по дорогам в Динлин. Тем временем мы уйдем на юг, стараясь не попадаться на глаза хуннским отрядам, а потом сделаем круг и вступим на свой настоящий путь.

Бандыр умолк. В этот ранний час каждого из путников одолевали тревожные мысли. Сзади каравана покачивалась на рыжем хуннском коне Мингюль. И мысли ее, словно теплые бесшумные птицы, кружились вокруг войлочной палатки на колесах, в которой, разметавшись на звериной шкуре, глубоким сном спали шестилетний Асмар, пятилетний Дунгу и трехлетняя Фаран. А рядом с Мингюль легкой рысью ехала жена Бандыра — стройная кареглазая Адах, которую Бандыр шесть лет назад сосватал в племени большар. Она тоже думала о маленьких близнецах — Ольбак и Тубаре, спавших в повозке рядом с детьми Алакета.

Воображению Бандыра рисовалось горное селение рода Орла, каким он оставил его семь лет назад, уходя вместе с Алакетом в неведомую страну кыргызов, ставшую теперь такой знакомой. Он думал о том, что Алакет усыновлен его старым отцом Куипом и что там, в Динлине, снова став Алакетом из рода Орла, он славой, добытой в южных степях, приумножит славу сородичей Бандыра, своих приемных сородичей. Ехавший за Алакетом старый Пантык, выходец из западного Динлина, наморщив и без того морщинистый, цвета красного камня лоб, думал о том, как лучше избежать хуннских отрядов и тюльбарийских разъездов, а молодые сыновья его Ильзас и Инын горячили резвых коней, мечтая о воинских подвигах. А главу каравана одолевали иные мысли. Напрягая память, он старался вспомнить, во все ли разбросанные по кочевьям динлинские отряды посланы гонцы с предупреждением о грозящей опасности?

Они должны передать всем живущим в земле кыргызов динлинам, чтобы те немедленно снялись с мест и тайными тропами уходили на север, а там, слившись воедино, они сами станут грозной силой. И местом сбора назначили первое динлинское селение на пути к кыргызам — селение рода Орла. Для того чтобы предупредить сородичей об опасности, Алакету пришлось разослать по кыргызским степям почти всех своих телохранителей, и теперь его маленький караван сопровождали только старый Пантык с сыновьями…

Это случилось всего день назад. Алакет и Бандыр сидели в юрте на ворохе шкур. Над пылающим очагом висели укрепленные на кольях глиняные сосуды, в которых Мингюль и Адах варили баранье мясо, пахучие травы и коренья. Дети играли у порога юрты.

— Ну, что ты думаешь обо всем этом, брат Бандыр? — спросил Алакет.

— О чем?

— Да вот последний приказ Алт-бега…

— Ну и что? С Орхона пришли к Чжи-чжи новые орды. Натиск хуннов усилился. Вот Алт-бег и стягивает войска к ставке, чтоб откочевать на север…

— Я не об этом, Бандыр. Зачем он разделил динлинское войско на мелкие отряды и окружил их превосходящими силами кыргызов? Душа моя неспокойна…

— Верно. Это тревожит и меня, брат Алакет…

Возле юрты послышался топот копыт. Какой-то человек спрыгнул с коня и вошел в юрту.

— Мир хозяевам! — сказал он, поклонившись Алакету и Бандыру. — Дозвольте присесть путнику у вашего очага!

— Мир путнику, — ответил Бандыр, — юрта степняка всегда открыта для гостя. Мингюль, Адах, несите ужин!

Бандыр распоряжался в юрте как старший по возрасту, и Алакет безропотно повиновался ему здесь, как сам Бандыр повиновался Алакету в степи, во время похода или в бою. Снова поклонившись хозяевам в знак благодарности, гость присел у очага. Он был в пыли и выглядел усталым. На нем ухуаньское платье, но он свободно говорил на языке динлинов. Лицо его, покрытое морщинами, обожженное степными вихрями, знакомо Алакету. Ну да, конечно. Впервые он встретил этого человека семь лет назад на пути в землю кыргызов. А второй раз этот загадочный динлин попал в ставку Алт-бега по пути к исседонам, куда он ехал посланником ухуаньских вождей. Тогда на совете тюльбарийских старейшин он с жаром уверял всех, что ухуаньцы и кыргызы, исседоны и динлины должны быть в нерушимой дружбе, ибо у всех у них один враг — хунны.

И слова эти тогда глубоко запали в душу Алакету, а теперь этот человек сидел возле их очага и ел вместе с ними вареную баранину, запивая ее хмельным напитком из ячменя. Дождавшись, когда Адах и Мингюль вышли из юрты звать детей, гость наклонился к Алакету со словами:

— Не случайность, а большое дело привело меня к тебе, почтенный. — И, оглянувшись, продолжал шепотом: — Кыргызы идут на север не друзьями, а завоевателями. Злые духи омрачили их мысли, сердца их запутались в кагановых хитросплетениях. Сами того не ведая, идут они к нам как союзники хуннов. Всем динлинам, которые живут сейчас в земле кыргызов, грозит опасность. Тюльбарийцы точат мечи, которые по первому слову бегского брата Кенгир-Корсака обрушатся на шею нашим сородичам!

Гость порылся в складках халата, достал оттуда бронзовый перстень, украшенный замысловатым рисунком, и подал его Алакету.

— Человека с этим знаком, — сказал он, — в любое время дня и ночи беспрепятственно пропустят во дворец правителя Эллея. Прощай, почтенный Алакет. Постарайся предотвратить беду, и да поможет тебе владыка неба!

И вот маленький караван Алакета невидимо и бесшумно вышел в путь.

…Светало. Молочно-белые волны утреннего тумана поползли из оврагов, окутали горы и степь. В десяти шагах невозможно ничего разглядеть. Кустарники, придорожные камни, священные столбы с изображениями оленей выплывали из этой мглы призрачными массами перед самой конской мордой. Внезапно конь Алакета заливисто заржал, вскинув голову. Из-за плотной завесы тумана раздалось ответное ржание. Алакет насторожился. Где-то рядом звякнула сбруя. И внезапно перед караваном вынырнули из белого облака силуэты трех всадников с копьями в руках. Сзади виднелась какая-то неопределенная масса, в которой Алакет угадывал вооруженный отряд.

Рука Алакета сама легла на рукоять клевца. Отступать было поздно. Он оглянулся. Спутники его сжали в руках клевцы и взяли копья наперевес.

— Кто идет? — спросил голос из тумана. Знакомый голос. Да ведь это Гюйлухой!

— Алакет? — спросил Гюйлухой, подъезжая ближе. — Не беспокойся! Здесь друзья!.. Я чувствовал, что дело неладно, — продолжал Гюйлухой. — Между нами стали шнырять люди Кенгир-Корсака, которые уверяли, что динлины — извечные враги Ухуаня, что мы теперь должны поднять оружие против них. Но разве можно нарушить дружбу, скрепленную кровью на полях сражений против общего врага? Разве можно забыть, что всем нам угрожают несметные орды Чжи-чжи-кагана?

И вот я здесь. Хочу разослать гонцов по ухуаньским отрядам, звать сородичей на борьбу с общим врагом… Я пошлю своих людей и к тем ухуаньским старейшинам, которые сейчас находятся в войсках кагана!

Алакет просиял:

— Ты верный друг, Гюйлухой. Передавай своим ухуаньцам, чтоб собирались на южной границе Динлина, в ущельях близ селения рода Орла.

Тут Алакет вытащил из кожаного мешочка у седла небольшой лоскут с затейливой тамгой, украшенной изображением бычьих рогов, орлиных крыльев, тигра и барса, и подал Гюйлухою:

— Если случится, — он строго взглянул на окружавших его динлинов и ухуаньцев, — что мы с Бандыром погибнем в пути, назначаю Гюйлухоя главой всего нашего объединенного войска, пока динлины и ухуаньцы на общем совете не выберут нового военачальника!

— Не знаю, что и делать, — опустил голову Гюйлухой, — твой отряд, Алакет, слишком малочисленный, а со мной сейчас всего двадцать человек, и их как раз едва хватит, чтобы разослать гонцов куда нужно…

— Делай то, что должно, — сурово сказал Алакет, — обо мне не думай.

— Нет, сын мой, — возразил Гюйлухой, — пусть все же двое лучших из тех, кто здесь, едут с тобой, Учжелэй, Таньшихай!

Двое воинов выехали из рядов.

— Вы присоединитесь к почтенному Алакету. Не посрамите чести Ухуаня!

И вот дружеские объятия, пожелания удачи в пути. Отряд Гюйлухоя и караван Алакета двинулись в противоположные стороны и растворились в туманной мгле.

На десятый день пути, когда привольные плодородные степи сменились голой полупустыней, где вместо густых трав росли на твердых потрескавшихся глинах хилая зелень и колючие кустарники, караван Алакета, сделав круг, повернул на север. Двигались ночью, избегая торных путей. Днем отдыхали в логах или между холмами. Костры старались разводить утром и вечером, когда туманы скрывали огонь от посторонних взглядов. Запасов сушеного мяса и муки, взятых на дорогу, было достаточно, но время от времени двое-трое путников отлучались в степь или на берега заросших тростником речек, чтобы раздобыть свежей дичи. Вот и теперь, захватив легкие метательные копья и луки со стрелами, Алакет и ухуанец Учжелэй погнали коней к берегу небольшой степной речки, куда уводили следы раздвоенных оленьих копыт.

Достигнув камышей, всадники спешились и, ведя коней в поводу, осторожно через зеленую чащу двинулись вдоль тропы, проложенной оленями к водопою. Совсем близко послышалось журчание воды. Охотники стреножили коней и сели в засаде, держа наготове луки.

Голубело утреннее небо. Вспыхивали багряным заревом гребни дальних гор. Клочья тумана проплывали над зеленоватой гладью реки. Ветер тянул в сторону охотников. Чуткое ухо Алакета уловило легкий шелест вдали. Охотники замерли. Над зеленым камышовым лесом, покачиваясь, плыли раскидистые рога вожака оленьего стада. Теперь ясно слышался хруст камыша под копытом, чавканье приречной грязи, легкое похрюкивание. Все ближе стадо. Еще немного… Охотники натянули луки… но в этот миг что-то потревожило оленей. Вожак громко, предостерегающе фыркнул и, закинув на спину рога, метнулся с тропы. И все стадо бросилось вслед за ним в сторону, ломая камыши. Охотники тревожно озирались вокруг. Кто мог спугнуть оленей? Волки, тигр или… Неужели люди? И как бы в подтверждение этой мысли на берегу реки послышалось ржание.

Учжелэй махнул рукой в степь. Оттуда мчался буланый конь, в котором Алакет без труда узнал одного из запасных коней своего каравана. Раздумывать было некогда. Алакет и Учжелэй птицами взлетели в седла и понеслись по направлению к лагерю. Буланый конь летел им навстречу, но всадника на нем не было. Однако, поравнявшись со скакуном, Алакет и Учжелэй увидели, что могучая гривастая шея скрывала за собой маленького Тубара — сына Бандыра. Лицо мальчика было белым, словно снег на вершинах гор.

— Ой-ой-ой, дядя Алакет! Ой-ой-ой, беда!

— Что, что случилось, Тубар?

— Ой, ой! Там… Там… Кыргызы!

Алакет почувствовал, как сердце, словно лишившись опоры, падало вниз. Покрытая желтоватой травою осенняя степь качнулась перед глазами. «Мингюль… Дети…» Глаза Учжелэя зловеще сверкнули. Припав к шеям коней, всадники бросились к лагерю. За ними на некотором расстоянии на могучем буланом следовал маленький Тубар.

Вот и лагерь. Но великие духи!? Что здесь было! На пути всадников, раскинув руки, лежал мертвый Инын со стрелою в горле. Несколько в стороне ничком уткнулся в траву Таньшихай с раздробленным черепом. В центре стана лежала опрокинутая повозка. Куски деревянного каркаса и клочья войлока от разломанной и изорванной палатки тлели на углях разбросанного костра. Рядом послышался стон. Соскочив с коня, Алакет увидел в траве Бандыра, скрученного по рукам и ногам ременным арканом и покрытого кровью с головы до пят. Мутный взгляд его устремлен в небо. Рядом яростно пытались освободиться от пут Ильзас и старый Пантык. Выхватив кинжалы, Учжелэй и Алакет принялись разрезать ремни. Освободившись, Пантык и Ильзас вскочили на ноги, но Бандыр не смог даже пошевелиться. Он был весь изранен. Ловкими движениями Учжелэй извлек из плеча и бока Бандыра обломки двух стрел и, разорвав на себе шерстяной халат, принялся перевязывать раны.

Тем временем старый Пантык с лицом, искаженным яростью и горем, задыхаясь, говорил Алакету:

— Их было много… Они навалились внезапно… Но мы сражались! И женщины тоже! Они увезли с собой не меньше десятка убитых, а многих мы ранили, Мингюль сражалась, пока не получила две раны. Тогда ее захлестнули арканом и сорвали с седла… Адах тоже. Мой сын и Таньшихай пали в самом начале боя. А Бандыра свалили последним. Меня и Ильзаса тоже ранили, а потом арканами стащили с седел…

Алакет, объятый горем и ужасом, опустился на землю.

— Но каким чудом вы остались в живых? — допытывался Учжелэй, перевязывая Бандыра.

— Да, только чудом! — ответил старик. — Лучше бы это чудо погубило меня и спасло моего Инына! Во главе врагов стоял Кенгир-Корсак. Когда нас связали, он сказал: «Не троньте их! Убить брата Алакета и оставить в живых его самого, все равно, что ударить себя по шее мечом. Духи земли Динлин служат Алакету. Подумайте, как бы иначе он в двадцать лет мог совершить подвиги, равные тем, что славный Алт-бег совершал в сорок? Пока хоть один динлин находится на нашей земле, их духи присутствуют среди нас и могут нам вредить». А потом они взяли Мингюль, Адах и детей…

Алакет медленно встал. Глубокие складки залегли на лбу и в углах губ молодого полководца. Но вместо безысходного отчаяния на лице появилась отчаянная решимость.

— Братья, два коня у вас есть! — Он указал на буланого, на котором прискакал маленький Тубар, и коня Учжелэя. — Кроме того, вы можете изловить наших скакунов, которые разбежались по степи после битвы. Я вижу, что враги торопились и не успели их угнать.

Пантык кивнул.

— Так и сделайте, — продолжал Алакет. — Братья, похороните с честью павших! Почините повозку, положите в нее Бандыра и ступайте на родину. Будьте всегда едины и отомстите врагам за все…

Он снял бронзовый перстень и надел на палец Пантыка.

— А мой путь лежит теперь на юг в логово врагов. Не знаю, вернусь ли…

— Алакет, куда ты! — бросился к нему Пантык. — Не поступай безрассудно, сын мой!

Но Алакет вспрыгнул в седло. Конь, направляемый твердой рукой, встал на дыбы и, повернувшись, понесся в степь.

Тяжело вздохнув, Учжелэй пристально посмотрел в глаза Пантыка:

— Прости, отец. Не хотел я покидать тебя, но почтенный Гюйлухой приказал мне всюду следовать за Алакетом и оберегать его. Оставайся с миром!

Вздохнув, Пантык покачал головой, потом обернулся к Ильзасу:

— Возьми-ка у Тубара скакуна и отправляйся в степь ловить коней!

А тем временем Алакет мчался на юг. Стройный степной скакун то свивал крепкие ноги в кольцо, то вытягивался в воздухе подобно летящей стреле. Горячий воздух бил в лицо Алакета. Вдруг динлину послышался за спиной приближающийся топот. Он оглянулся на скаку и увидел догоняющего его Учжелэя.

— Зачем ты здесь? — бросил сквозь зубы Алакет. — Почему ты не с нашими?

— Почтенный Гюйлухой, — ответил, задыхаясь, ухуанец, — строго приказал мне и моему погибшему другу не покидать тебя. И я теперь держу ответ не только перед начальником, но и перед духом славного Таньшихая!

Алакет ничего больше не сказал, и оба всадника продолжали путь рядом. И вот вдали перед ними замаячили копья отряда кыргызов. На первый взгляд их было около тридцати. Между стройными всадниками на коренастых степных конях покачивались горбы трех верблюдов из каравана динлинов.

У Алакета перехватило дыхание: ведь где-то там, между этими свирепыми стражами, едут привязанные к седлам Мингюль, Адах, дети…

А в отряде заметили погоню. От массы воинов отделились трое всадников и поскакали навстречу Алакету и Учжелэю. Когда между обеими группами осталось не более сорока шагов, вперед выехал молодой черноусый кыргыз и, подняв руку, закричал:

— Эй, Алакет! Почтенный Кенгир-бег велел сказать тебе, что если ты силой или хитростью попытаешься освободить пленных, они будут перебиты в тот же миг! Отдай нам оружие и поезжай с нами в ставку на суд Алт-бега.

— Хорошо! — ответил Алакет. — Я еду в ставку. Но я буду там раньше вас. И оружия вам не отдам. А вы помните, что если в пути хоть волос упадет с головы ваших пленников, волки растащат кости виновных по степи!

И, стегнув коня, он вихрем пронесся мимо отряда тюльбарийцев.

Когда Кенгир-Корсаку передали слова Алакета, он смолчал и только покачал головой, но про себя подумал: «Я чувствую, что все это не приведет к добру. Лучше бы Алт-бег отпустил этих динлинов…»

Ранним утром старый Кюль-Сэнгир услышал приближающийся к своей юрте конский топот. Выйдя на порог, он прищурил единственный глаз, вглядываясь в степь. С севера скакали один за другим двое всадников. Вот они совсем близко. Не может быть!?

Глаза переднего всадника горят отчаянной решимостью. Белокурые волосы вьются по ветру. В руке зажаты два легких метательных копья. Расставив руки, Кюль-Сэнгир бросился навстречу:

— Алакет! Куда ты! Стой!

Но послушный руке Алакета скакун присел на задние ноги и, сделав прыжок, словно птица, перелетел через голову тюльбарийца. Старик отскочил в сторону, дав дорогу второму всаднику. Потом сокрушенно покачал головой и, ворча что-то в седые усы, бросился в юрту.

Алт-бег собирался объехать ставку, чтобы посмотреть, все ли готово к большой перекочевке на север. Вместе с ним были в юрте старший сын Алтамыш и несколько телохранителей. Он только что собирался выйти из юрты, когда рядом раздался стук копыт, вслед за тем распахнулся полог и на пороге выросла грозная фигура прославленного динлина. Вслед за ним в юрту ворвался вооруженный ухуанец. Пораженные телохранители отступили к стене. Алтамыш растерянно опустился на ковер. Казалось, даже невозмутимый Алт-бег смутился неожиданным появлением такого гостя. Но в следующую минуту ядовитая усмешка тронула тонкие губы повелителя тюльбарийцев:

— А, явился! Сам явился! Что скажешь своему главе, почтенный Алакет?

— Алт-бег, — глухим голосом произнес Алакет, — прикажи отпустить мою семью!

— Ты только за этим приехал? — продолжал усмехаться Алт-бег. — А может быть, ты еще прикажешь вернуть тебе твое войско, чтоб оно с почетом проводило тебя на родину?

— Алт-бег, — голос Алакета дрогнул, — если хочешь, возьми мою жизнь, но отпусти Мингюль и детей!

— Ах, вот как ты заговорил! Великий динлин! Боевая слава земли кыргызов! Понял теперь, что без Алт-бега ты ничто? Я знал, что твоя неестественная страсть к одной женщине приведет тебя в мой шатер. Я не пощажу ни тебя, ни твоих детей. От тигра рождается тигренок! А твоя единственная, твоя неповторимая Мингюль станет моей наложницей… Одной из многих… Такой, как все!

— Алт-бег, — в голосе Алакета зазвучал металл, — я не просить тебя пришел! Я пришел требовать! Знай, за жизнь Мингюль я возьму твою собственную жизнь!

— Что же это, отец? — вскочил с ковра опомнившийся Алтамыш. — Он смеет грозить нам! — и, вскинув лук, он пустил стрелу в грудь Алакета, но, отбитая точным ударом клевца, она вонзилась в войлочную стену юрты. В ту же минуту спустил тетиву Учжелэй, целя в грудь Алт-бега. Но и его стрела изменила путь, отбитая не менее точным ударом бегского меча.

— Видишь! — прошипел Алт-бег. — Не так легко взять мою жизнь! Я владею оружием не хуже тебя… Эй, телохранители! Взять его!

— Алт-бег, — раздался суровый голос позади Учжелэя и Алакета, — ты владеешь оружием не хуже его, но не умеешь владеть сердцами так, как он!

Все невольно оглянулись на говорившего. На пороге юрты застыла величавая фигура старого военачальника Кюль-Сэнгира. Только теперь те, кто был внутри юрты, услышали глухой гул, нарастающий за ее стеной. Откинулся полог. За пологом бушевала толпа кыргызов. Седоусые старики, зрелые во цвете лет воины, безбородые юноши протискивались в юрту, пока не заполнили ее всю. А гул за стеной все нарастал. Ошеломленный Алт-бег отступил к помосту. Телохранители, скрестив копья, пытались оттеснить толпу от правителя. Кюль-Сэнгир, протиснувшись к помосту, встал рядом с Алт-бегом.

— Люди! — воскликнул старый военачальник. — Все мы знаем подвиги Алакета, которые он совершил, защищая от хуннов землю кыргызов. Многие из нас и из семей наших обязаны ему жизнью! Так неужели не заслужил он права вернуться к себе на родину, а если небу угодно будет посеять вражду меж нами, встретить нас в честном бою?

— Верно! — раздались голоса. — Свободу Алакету!

— Люди! — продолжал Кюль-Сэнгир. — Алт-бег повелел уничтожить динлинов на нашей земле. Но все мы знаем, сколько кыргызских родов и отдельных кыргызов живет в динлинских горах. А ведь если мы коварно перебьем наших боевых друзей, которые пока делали для нас только добро, динлины в своей земле поступят так же с нашими сородичами!

— Верно! — гремела толпа. — Свободу Алакету! Свободу динлинам!

— Замолчи, безумный старик! — вскричал Алт-бег, обнажая меч. — Эй вы! Вон из юрты! — Страшные зеленые глаза главы племени впились в лица наполнявших юрту людей.

Но в ответных взглядах Алт-бег прочел вместо привычной преданности и покорности что-то неодолимое и враждебное. Внезапно он отметил, что в толпе нет никого из родовых старейшин.

— Алт-бег, — проговорил Кюль-Сэнгир, не отводя своего единственного глаза от разъяренных бегских глаз, — помни, что воля племени священна! Не забудь судьбы своего почтенного предка Ильбарса!

Рука бега внезапно дрогнула. Пальцы разжались. Меч, глухо звякнув, упал на помост. Алт-бег опустил глаза… Ильбарс! Прославленный военный вождь тюльбарийских родов. Ему первому в племени удалось окружить себя постоянной дружиной, которая получала в походах львиную долю добычи и делила ее со своим главой. В победоносных набегах против соседей росла слава Ильбарс-бега. Старейшины родов поддерживали его, как он поддерживал их власть, стараясь вместе с ними сделать ее наследственной. Властный характер Ильбарса и нежелание считаться с волей народных собраний племени привели к восстанию против него. Ильбарс погиб. Но силами старейшин, объединившихся с дружиной бега, на белую кошму военного вождя был посажен младший брат Ильбарса Тархан-Алт — прадед Алт-бега. Так сохранилась власть бега в роду и семье Ильбарса. Сын Тархан-Алта победоносными походами против соседей поддержал пошатнувшийся было престиж семьи отца. Внук Тархана, опираясь на старейшин, осторожно, исподволь начал укреплять свою власть внутри племени. Но только при Алт-беге тюльбари стало сильнейшим племенем среди кыргызов и одним из влиятельнейших племен к северу от хуннов. И вот теперь слава и власть Алт-бега, копившаяся годами, может пойти прахом из-за этого выскочки-динлина!

Алт-бег снова окинул взглядом собравшихся в юрте тюльбарийцев:

— Люди племени тюльбари! Вспомните, сколько раз я водил вас против наших врагов. Сколько добычи привозил каждый тюльбариец с собою из походов! Сколько лет хуннские каганы не смели показаться у священных вод Хиргис-нура! — Он опять взглянул вокруг. Взгляды людей потеплели, но все еще оставались настороженными. «Хорошо же! Пусть будет так!»

— Люди! Я всегда считал священной волю племени! Правда, я ни разу не созывал народного собрания, но я всегда чувствовал биение ваших сердец. Я хотел возвысить вас перед всеми прочими племенами и потому был всегда суров к вашим оплошностям и беспощаден к вашим врагам! Племя желает, чтоб я даровал свободу Алакету и дал возможность динлинам уйти на север. Пусть будет так! Пусть Алакет возьмет семью и уходит куда хочет. Так желает племя. Воля племени священна. Но если племя ошибется, не спрашивайте с Алт-бега! Я выполнил вашу волю.

Кюль-Сэнгир подошел к Алакету и взял его за руку.

— Идем, сын мой. Самое страшное уже позади.

В это время Алтамыш положил руку на плечо одному из телохранителей и громко воскликнул:

— Слава Алт-бегу справедливому!

— Слава Алт-бегу! — откликнулся воин.

— Слава Алт-бегу! — подхватили телохранители в разных местах юрты.

— Слава Алт-бегу! — раздались голоса в толпе.

И скоро вся ставка гремела могучими, как ураган, возгласами: «Слава справедливому! Слава!..»

«Хорошо, — подумал Алт-бег… — Пусть и это мое поражение послужит укреплению моей славы».