Осенним утром Угунь из рода Оленя вышел из дома. Дальние горы окутывала плотная завеса тумана. В степных травах слышался пересвист ранних пичужек.
Угунь глубоко вздохнул, потянулся, посмотрел вниз, где виднелось наполовину сжатое ячменное поле, повернулся к двери и… обмер.
У двери стоял большой глиняный сосуд. Из него торчал рыжий лисий хвост. С бьющимся сердцем Угунь подошел к сосуду и стал осторожно перебирать содержимое. Там оказались несколько связок беличьих и сусликовых шкурок, три лисьих и одна рысья, четыре кинжала с изображениями на перекрестье бычьих голов и превосходный убор с серебряными бляшками для верхового коня. На бляшках изображен круг и два бычьих рога по бокам.
Радостное минуту назад лицо Угуня исказилось, он яростно швырнул убор в сосуд. Издали послышался мерный топот. Старик сосед остановил коня возле Угуня.
— Мир дому твоему, Угунь. Я вижу, его посетило счастье. Кто-то сватает твою первую внучку, что родилась двадцать дней назад.
— Будь счастлив, почтенный, — Угунь наклонил голову, — но мало радости в том, что люди рода Быка беспрепятственно разгуливают возле наших домов.
— Почему ты точишь стрелы на род Быка? — возразил старик. — Люди его всегда были тверды, как железо клевца, и верны своему слову. Они не запятнали чести динлинов…
— А заветы предков? — воскликнул Угунь. — Разве они не нарушили обычая, когда не только свели дружбу с иноплеменниками кыргызами, но даже жен берут не из своего племени, а у этих новых своих друзей? Они стали врагами племени. Разве ты забыл, что случилось три года назад, когда наш старейшина отбил табун коней у этого рода кыргызов? Старый Хориан из рода Быка и его сыновья преградили нам путь…
— И правильно сделали, — подхватил старик. — Жадность старейшины заставила его уподобиться рыбе, загрязняющей пруд. Наша сила в дружбе с кыргызами. И нам и им хватит места, враг у нас обоих один — злобные каганы хуннов.
— Что говоришь ты, почтенный? — возмутился Угунь.
Он схватил сосуд и, вывалив содержимое на землю, поставил его вверх дном.
— Недаром сказал старейшина, — продолжал он злобно, — что и в нашем роду появились люди, забывающие заветы предков…
Но старик перебил его:
— С тех пор, Угунь, как ты стал воином в дружине старейшины, ты начал презирать соплеменников и с пренебрежением относиться к советам стариков, но вот тебе мое последнее слово: если не хочешь беды, опрокинь сосуд дважды по обычаю, но в третий раз возьми его к себе в дом.
Целый день Угунь был не в духе. Он отругал сыновей, накричал на молоденькую младшую жену, избил раба, не вовремя попавшегося ему на глаза.
Когда на другой день он вышел из дома, то, даже не взглянув на сосуд, который снова, как по волшебству, стоял полным у его двери, вывалил на землю содержимое. Но тут произошло нечто такое, отчего глаза Угуня широко раскрылись, колени задрожали мелкой дрожью, а воздух, который он не успел выдохнуть, остановился в горле.
По воздуху, плавно покачиваясь, плыло оказавшееся на дне сосуда перо филина. Угунь перевел дух, подавил дрожь и тогда отчаянным голосом крикнул:
— Раб! Коня! Зови сыновей!
Пожилой раб-ухуанец выскочил из-за дома, бросился исполнять приказание. Два младших сына — рослые и широкоплечие красавцы — встали рядом с Угунем.
— Скачите в отару, — приказал Угунь, — возьмите там двадцать овец и поймайте в ближнем косяке лучшего коня: едем к шаману.
Через некоторое время мужчины, едущие на охоту, и женщины, идущие в поле, могли видеть Угуня, который гнал коня и овец к дому шамана. Раб и сыновья помогали ему.
Наконец они достигли частокола высотою в три человеческих роста, из-за которого выглядывала четырехскатная черепичная крыша. Громко залаяли псы в ограде. К воротам подошел толстый, длинноусый, со скучающим взглядом прислужник шамана. Узнав дружинника старейшины, он низко склонил голову:
— Какая счастливая звезда привела тебя к нам, почтенный?
— Передай Великому, — ответил Угунь, — что мне очень нужен его совет. Передай также, что я подношу ему дар: двадцать овец и прекрасного белого коня.
Прислужник ушел и вскоре вернулся:
— Великий по поручению богов принимает для них твой дар, но говорить с тобой не может, так как готовится к беседе с владыкой неба.
— Хорошо, — сказал Угунь. — Передай Великому в знак нашего уважения вот это.
Он отвязал от седла большую, сшитую из шкур четырех лап тигра суму, полную беличьих шкурок, и подал прислужнику. Тот снова ушел, а вернувшись, сообщил:
— Великий приказал мне коротко узнать у тебя, в чем дело. После этого он даст совет, как тебе поступить.
— Так, — проговорил Угунь, — отнеси ему еще вот это.
И он достал четыре золотых бляшки в виде оленей и две такие же подвески в форме звериной лапы с тремя прямыми когтями.
— Возьми и ты себе подарок, честный служитель, — продолжал Угунь, доставая кольцевидные бронзовые серьги с искусно сделанными головами змей.
Теперь прислужник, выйдя из дому, встал сбоку от двери, а на пороге появился шаман, приземистый и широкоплечий, с длинным лицом, изборожденным морщинами. На нем голубой халат с рисунками красных грифонов.
— А! — воскликнул он, делая обеими руками широкий жест. — Да это славный Угунь?! А нерадивый слуга даже не сказал мне, какой желанный гость ожидает меня у ворот!
Он окинул опытным взглядом овец и коня и, видимо, остался доволен. Затем он пригласил Угуня в дом, а сыновья и раб остались на улице. Войдя в дом, шаман и Угунь опустились на шкуры, лежащие на полу. Двое рабов принесли в раскрашенных глиняных мисках вареную баранину, а в чашках — пьянящий напиток из кобыльего молока.
После взаимных расспросов о здоровье, стадах и урожае ячменя шаман наконец спросил:
— Какое же дело у тебя ко мне, славный Угунь?
— О, Великий, вчера я увидел у своих дверей сосуд сватовства.
— Счастье семье твоей, Угунь, — произнес шаман. — Что же дальше?
— На подарках я увидел знаки рода Быка.
— Ну что ж, — голос шамана стал суровым, — надеюсь, ты знаешь, как поступить?
— Да, Великий, я дважды выбрасывал дары Быка на позор его людям. Но сегодня случилось то, что привело меня к тебе. На дне сосуда было перо филина! А ты знаешь, Великий, что, когда перо филина находят со знаком рода Быка, это…
— Да, — прервал шаман, — это значит, что имеют дело с Байгет. Теперь я сам вижу, что дело серьезное.
— Ни в одном из родов нашего племени, — продолжал Угунь, — нет шамана могущественнее ее. И лишь немногие, такие, как ты, Великий, могут сравниться с ней. Что же могу сделать я, простой человек?
— Даже не все из нас, — в раздумье произнес шаман, — могут произносить ее имя.
Затем он замолчал и закрыл глаза. Казалось, шаман заснул. Наконец он открыл глаза и уставился на гостя:
— Сейчас я беседовал с владыкой неба, — произнес он чужим, незнакомым голосом. — Он сказал мне: «Если внучку Угуня едет сватать сама Байгет, значит, это угодно мне, а потому Угунь должен исполнить мою волю».
— О, Великий, — в смятении вскричал Угунь, — я не знаю, что мне делать. Побудь у меня во время сватовства, ведь словами и делами твоими руководят духи неба.
— Много дел у меня, славный Угунь. Мне жаль, но я не смогу тебя посетить.
— О, Великий, я отдам тебе косяк из двадцати лучших кобылиц и юную невольницу из племени кыргызов, краса которой превосходит красоту цветов Хорезма!
— Хорошо, Угунь, мне не нужны твои дары, но высшие силы принимают их в знак своего благоволения к твоему дому. Я же в память нашей старой дружбы приеду к тебе.
Пасмурным осенним днем к дому Угуня подъехали всадники, гнавшие перед собою десять коней в великолепной сбруе.
Резкий ветер надувал пузырями на груди и спине кожаные халаты четырех седобородых мужчин, яростно вскидывал отороченные мехом полы одежды и гулко хлопал ими о лошадиные бока, низко пригибал пучки пестрых перьев на остроконечных головных уборах из толстой серой ткани с красной обшивкой.
Длинные бронзовые пластины и круглые выпуклые бляхи на халатах и сбруе поблескивали тусклым желтоватым светом, скупо отражая низко нависшее над землей серое небо.
На поясах у старых воинов — кинжалы, к седлам приторочены клевцы.
Посередине ехали три женщины в пестрых шелковых халатах, черных с красным безрукавках и полукруглых нагрудниках, расшитых бронзовыми бусами и большими нефритовыми кольцами, которые молочным с прозеленью светом напоминали солнце, плывущее в ненастье на мутном туманном небе.
У одной из женщин, кроме того, на нагруднике были нашиты три бронзовых диска, а на спине позвякивали бубенцы. Ее зеленоватые глаза холодно смотрели в одну точку, а крючковатый нос напоминал клюв филина, перья которого красовались у нее на шапке.
Это была знаменитая шаманка Байгет из рода Быка, которую динлины, не называя по имени, величали Могущественной. Когда всадники приблизились к дому, один из стариков затрубил в большой турий рог, а другой забил в маленький бубен. Тотчас же на пороге дома показался Угунь, поддерживаемый под руки сыновьями. Поверх кожаного халата на нем был еще шелковый. На голове корона из соколиных перьев. Сзади раб нес опахало.
— Рад видеть Могущественную в моей бедной хижине! — склонился в поклоне Угунь.
— Придется радоваться, хотя предпочел бы не видеть меня, — сквозь зубы пробормотала шаманка.
И хотя особой проницательности не нужно было, чтобы угадать мысли Угуня, тому показалось, что Байгет заглянула в самую глубину его души, он смог только смущенно пробормотать:
— Могущественная милостива…
И немного оправившись, добавил:
— Заходите в дом, дорогие гости!
В доме сидели на почетных местах старейшина рода и шаман в шелковых халатах. Над каждым из них прислужники держали опахала с ручками из слоновой кости. Дальше расположились старейшины наиболее влиятельных семей рода Оленя в праздничных одеждах. Перед всеми гостями стояли глиняные и деревянные миски с вареной бараниной, жареными куропатками и рыбой и кубки с напитками из кобыльего молока. Был тут и сыр, и колбасы, земляника, и малина, и пышные ячменные хлебцы. Был и хмельной напиток из ячменя и даже бочонок с согдийским вином, купленный через хуннов у хорезмских купцов.
Угунь, низко кланяясь, принялся рассаживать гостей. Он хотел усадить Байгет рядом с шаманом. Но та презрительно передернула плечами, села в стороне и жестом позвала своих помощниц.
— Мир прибывшим! — начал старейшина рода Оленя. — Какие новости в степи?
— Мудрые говорят: зима суровой будет, — ответил один из прибывших. — Насытился ли скот ваш за лето на тучных пастбищах?
Между хозяевами и гостями завязалась неторопливая беседа.
После традиционных вопросов и ответов заговорила Байгет:
— Прославленный Хориан из рода Быка и сын его Хангэй наказали передать достойному Угуню и всему роду Оленя их слова. Хориан сказал: «Когда в твой дом, Угунь, придет беда, он будет тебе надежной поддержкой. Когда на твои стада нападут хищники, он будет верным сторожевым псом. Когда Великая река выйдет из берегов, Хориан будет прочной стеной, охраняющей тебя от наводнения».
У Хангэя растет сын. Он будет искусным охотником и земледельцем, доблестным воином, истинным динлином. И сейчас самый сердитый баран не может сбросить его со своей спины. Алакет может стрелой отделить лист от ветки и не повредить ни того, ни другого. Внучка Угуня хороша собой и, надеюсь, будет доброй хозяйкой. Род Оленя и род Быка, как и в прежние времена, должны хранить дружбу и родство. Что скажешь ты, род Оленя?
Наступило молчание. Первым заговорил шаман:
— Всем известно, что Угунь — сын человека, сослужившего большую службу роду и племени, и сам он — дружинник старейшины, а кто Хориан? Кто Хангэй?
— Хориан, — ответила шаманка, — это верно, не имеет рабов и не состоит в дружине своего старейшины, но он славен подвигами среди всех племен народа Динлин. Тело его носит следы многих деяний, песни о нем поют даже во дворце Эллея. И у него достаточно скота, мехов и золота, чтобы богато одарить родственников.
— Все это так, могущественная Байгет, — шаман явно гордился правом называть ее по имени, — но скажи, разве в семьях Быка мало нанесли обид скромным дочерям Оленя? Разве не сын Хориана Паан не раз жестоко обходился со своей женой? Мы не хотим больше отдавать наших дочерей на муки и слезы.
— Многое ты преувеличил, Великий, — возразила Байгет, — но я отвечу тебе вопросом: а разве в вашем роду не обижали дочерей тех родов, где брали жен? Разве достойный Угунь не на младшей жене вымещал недавно ярость?
При этих словах глухой гул прошел среди собравшихся. Да, от могущественной шаманки ничто не могло скрыться. Угунь сидел белый, как только что снятая с дерева береста.
— Но мы не упрекаем вас, — продолжала шаманка, — и обещаем, что и тех небольших неприятностей, которые терпели у нас дочери Оленя, внучка Угуня не увидит.
— Так. — Теперь шаман даже привстал: видимо, этот ход он берег на крайний случай. — А свято ли хранит род Быка заветы предков брать жен лишь из родов своего племени? Мы слышали, что многие из дочерей иноземцев кыргызов заняли места у очагов, где раньше управляли лишь дочери динлинов. Можем ли мы теперь поставить дочерей рядом с презренными иноземками?
— Так вот о чем ты вспомнил, Великий, — протянула Байгет. — Но разве у старейшины рода Оленя жена из нашего племени?
— Это верно, Могущественная, но она из народа Динлин, а сейчас в борьбе с Хунну все динлины должны слиться в единое племя.
— Ну что ж, Великий, народ кыргызов живет рядом с нами, терпит от хуннов столько же, сколько и мы, вместе с нами выступает против общих врагов. Да и разве забыл славный старейшина, который молча слушает нашу беседу, как его дед во времена набега на хуннов попал в плен, но был отбит кыргызами…
— Довольно, — воскликнул поспешно старейшина, — я помню то, что должен помнить, и не противоречу тебе, Могущественная!
— Да и Великому, — быстро продолжала Байгет, — хорошо известно, чем он обязан некоторым…
— Довольно, — вскричал и шаман. — Тайны жизни шаманов не должны знать непосвященные!
— Я и не открываю их, — смиренно отозвалась Байгет. — Я лишь скромно решилась напомнить Великому…
— Да, да, я помню, я тоже не думал отказывать такой достойной служительнице духов. Я лишь хотел по обычаю испытать, серьезны ли ваши намерения. Пусть будет счастливо потомство Хориана и Угуня. Пусть внучка нашего хозяина станет нареченной сына Хангэя. Только если она узнает, — глаза шамана сверкнули, — горе в роду Быка, берегитесь мести рода Оленя!
При этих словах сородичи Угуня схватились за рукоятки клевцов и кинжалов. Между тем Байгет, презрительно усмехаясь, искоса поглядывала на шамана.