Вместо предисловия

Во все времена аферисты и мошенники привлекали к себе внимание широкой общественности. История донесла до нас немало известных имен. Чего стоит один граф Калиостро! В чем же притягательность таких личностей, ведь общество, казалось бы, должно их порицать, а не восхищаться ими? Секрет здесь достаточно прост — мы восторгаемся тем криминальным талантом, который всегда присущ великим мошенникам, да еще той удачей, которая сопутствует им до поры до времени.

Как ни странно, большинство типажей, описанных в этой книге, были финансово состоятельными людьми, и, следовательно, на преступный путь их толкнула отнюдь не жажда наживы. Скорее всего — это то непередаваемое ощущение опасности и риска, которое они привыкли чувствовать и к которому пристрастились, как к наркотику.

Обмануть весь мир, оставить в дураках идущих по пятам ищеек, прославиться своим мастерством — вот те цели, которые стояли перед «героями» этой книги. Может быть, тем самым они пытались что-то доказать и себе. Ведь были случаи, когда заработанные нечестным трудом деньги шли целиком на благотворительные цели.

Однако эта книга написана не для того, чтобы читатель восхищался авантюристами и, не дай бог, чтобы кто-то решил сам вступить на подобный путь. Автор ставил целью раскрыть те чувства и стороны характера антигероев, которые зачастую остаются за строкой официального протокола. Это попытка заглянуть в душу преступника и найти там что-то хорошее и даже благородное.

Книга состоит из детективных рассказов, основанных на достоверных событиях и фактах.

Это подлинные сюжеты из жизни российских аферистов и мошенников, которые благодаря своему таланту и даже гениальности в свое время были названы «королями аферы», но по каким-то причинам не нашли отражения в литературе.

 

Корнет Савин — король авантюристов

На рубеже веков имя международного авантюриста отставного корнета Савина, самозваного графа Тулуз де Лотрека и маркиза Траверсе, не сходило со страниц газет всего мира. Он был безусловным кумиром аферистов всех рангов и мастей, в светских же кругах о нем ходили многочисленные анекдоты и легенды. Несомненно, этот авантюрист был самым известным и популярным из всех своих «коллег»-современников.

Природа наделила его, как никого другого, такими выдающимися способностями, что имя Николая Герасимовича Савина могло бы вполне заслуженно войти в анналы мировой истории, а его мемуары (будь они написаны) могли быть настолько интересны и увлекательны, что ими зачитывались бы любители авантюрных романов. Его необыкновенно острый ум позволял ему находить самые неожиданные решения любых проблем, особенно финансовых, удивляя и восхищая даже специалистов высшего класса. Этот человек отличался необыкновенной смелостью и в самых сложных и опасных ситуациях никогда не терялся. Савин был необычайно остроумным рассказчиком, душой любого, даже самого избранного и взыскательного общества. Этому в значительной степени способствовали высокая эрудиция, отличное образование и знание почти всех европейских языков.

Николай Савин был очень хорош собой, и это обстоятельство обеспечивало ему феноменальный успех у женщин всех возрастов и сословий. К тому же он обладал какой-то гипнотической способностью обольщения.

Он был прирожденным авантюристом. Планирование и реализация новых и новых афер — вот что наполняло его жизнь смыслом и придавало остроту ощущениям. К деньгам, которые, казалось, сами шли к нему в руки, он относился легко и сорил ими направо и налево. Его импровизации были столь остроумны и правдоподобны, что их участники, восхищаясь им, терялись в паутине хитросплетений. Многие из задуманных им предприятий, окажись они реализованными, принесли бы Савину богатство и славу. Но отставной корнет не мог их завершить, так как был заложником своей натуры: он бросал начатое дело ради нового. Как только ему удавалось завладеть хотя бы частью чужой собственности, он сворачивал свои дела, даже если был на полпути к успеху, с тем чтобы в другом месте вновь расставить свои сети для ловли легковерных простаков. У Савина не было и не могло быть постоянного пристанища — он был вечным скитальцем…

Николай в детсткие и юношеские годы был баловнем судьбы. Его отец, состоятельный помещик Калужской губернии Боровского уезда, безумно любил сына и потакал его бесконечным прихотям. Получив хорошее домашнее образование, Николай, как и подобало юноше из дворянской семьи, в 20 лет начал службу в гвардейской кавалерии в чине корнетаЭтот привилегированный род войск требовал от офицеров больших денежных затрат, а молодой корнет не знал меры своим расходам на удовольствия. Поэтому, несмотря на денежную поддержку отца, Савин, испытывая недостаток в средствах, совершил мелкое жульничество. За поступок, несовместимый с офицерской честью, ему было предложено выйти в отставку.

Такой поворот судьбы не привел Николая Герасимовича в уныние, и он окунулся в столичную жизнь «золотой» молодежи. Савин не был стеснен в средствах: после смерти отца он оказался владельцем нескольких имений, домов и другого имущества. Отставной корнет вел разгульную и бесшабашную жизнь, проматывая отцовское наследство. Его слабостью были женщины, причем самые разные, «начиная от увлекательных француженок и кончая смуглыми негритянками», как писали газеты. На них тратились огромные средства: одни получили экипажи с лошадьми и дорогой сбруей, другие — прелестные дачи с садами, третьи — большие дома в городах.

Однако деньгам свойственно кончаться, и результат столь безудержного мотовства скоро сказался: через несколько месяцев от миллионного состояния остались лишь воспоминания и многочисленные векселя.

Антропометрическая карточка Николая Савина, сделанная в Гамбургской полиции.

Наступило естественное в таком положении горькое отрезвление. Первой мыслью, осенившей Савина, было вернуться на военную службу. Начавшаяся в 1877 году Русско-турецкая война вынудила правительство призывать из запаса и отставки офицеров, не особенно вникая в их послужной список и не всегда идеальную биографию. Но тем не менее попытка отставного корнета, прослужившего в гвардии всего несколько месяцев, вновь вернуться на службу в кавалерию по распоряжению высшего военного руководства была отклонена.

Неудача и на этот раз не сломила Савина. Жажда острых ощущений и упорство помогли осуществить задуманное, и Савин все-таки поступил на военную службу, но не офицером, а добровольцем в корпус генерал-лейтенанта барона Криденера, штурмовавший на севере Болгарии занятый турками город Плевен (Плевна). Корпус из-за нерешительных и бездарных действий генерала понес огромные людские потери, но так и не смог взять город. Однако в этих боях Савин проявил подлинное мужество и отвагу. Сражаясь в первых рядах штурмующих войск, он получил тяжелое ранение левой руки и его отправили на излечение в один из передвижных лазаретов Красного Креста. Хотя операция прошла удачно и Николай Герасимович полностью выздоровел, от продолжения службы ему пришлось отказаться.

Вернувшийся в Россию отставной корнет не имел за душой ничего, кроме непомерных амбиций. Они-то и толкнули его на путь обмана и афер. Совершив множество различных преступлений, он, ускользая от неотвратимо нависшей над ним угрозы ареста, вынужден был бежать за границу, где предполагал затеряться, благо иностранными языками владел в совершенстве. Так авантюрист и мошенник начал вести жизнь скитальца.

Савин знакомится с многочисленными заграничными мошенниками (тогда их называли мазуриками). В этом обществе бывший корнет быстро преобразился в афериста-артиста в полном смысле слова. Более того, они сразу разглядели в Савине талантливого авантюриста-организатора, которому готовы были полностью подчиняться. Но русский, проворачивая свои гениальные махинации, никого и близко не подпускал к своей персоне и лишь изредка снисходительно позволял выполнять своим подельникам мелкие поручения. Смелость и талант Савина в организации крупномасштабных махинаций убедительно подтвердила наделавшая много шума в дипломатических кругах так называемая «итальянская афера».

Однажды Савину попались в руки газетные сообщения о том, что конный парк итальянской армии устарел и требует обновления. У него моментально созревает план использования этой ситуации в своих целях, благо отставной корнет неплохо разбирался в лошадях. В качестве богатого русского коннозаводчика он появляется в Италии, представляется итальянскому правительству и предлагает свои услуги по подготовке лошадей для кавалерии и артиллерии. Разработанный им подробный план по обновлению конного парка армии был рассмотрен Особой комиссией при итальянском военном министерстве в Риме и признан настолько рациональным и выгодным, что распоряжением короля Савину персонально поручили поставка лошадей для армии. Таким образом русский отставной корнет, желал он того или нет, стал чуть ли не государственным деятелем Италии.

Дела Савина идут вполне успешно. Поставка лошадей для итальянской армии ведется по разработанному плану. Король и военное руководство Италии проявляют к Савину расположение. Для закупки лошадей ему выделяются огромные средства. Но в одно прекрасное утро Савин бесследно исчезает из Рима, прихватив с собой большую сумму денег. Авантюрист не мог не провернуть эту махинацию, хотя она для него, по всей вероятности, была не столь выгодна, как престижная и интересная работа, дававшая ему постоянный доход и уважение окружающих.

Разыскиваемый в Италии, Савин объявился в Болгарии с замыслами новых афер.

В Болгарию бывший корнет Николай Герасимович Савин прибыл с крупной суммой денег, оставшейся у него после успешной операции «по укреплению» итальянской армии. Находясь еще на службе в итальянском военном министерстве, Савин планировал очередные аферы. Внимание этого безусловно одаренного интригана-афериста привлекли бурные события, происходившие в Болгарии. В это время, а точнее, в 1886 году первый князь страны немецкий принц Александр Баттенберг в результате дворцового переворота был свергнут болгарскими офицерами-русофилами, но в следующем году в результате другого переворота к власти пришли сторонники Австрии и Германии во главе со Стамбуловым. В это смутное время Савин решил попытать в Болгарии счастья, или, иначе говоря, «погреть руки».

Еще не утих переполох в Риме, связанный с исчезновением «видного деятеля» итальянского военного министерства, как в Софии появился представитель французского банкирского дома Salier et Comp князь Савин, граф Тулуз де Лотрек (он же наш отставной корнет). Он посетил Стефана Стамбулова, председателя регентского совета, временно осуществлявшего полномочия главы государства, и от имени банкирского дома предложил значительную сумму денег (оставшуюся от итальянской аферы) под реализацию государственного займа. В такое трудное для Болгарии время предложенная финансовая сделка была как нельзя кстати. К тому же представитель банкирского дома был из знатной дворянской семьи, держался с поразительным достоинством и имел прекрасные манеры. Да и внешность финансиста с выразительным крупным лицом и живыми глазами невольно привлекала внимание и вызывала симпатию. Разумеется, предложение Савина было принято.

Николай Герасимович довольно быстро сблизился со Стамбуловым. Об этом свидетельствует тот факт, что его удостоили чести быть крестным отцом дочери Стамбулова. В доме председателя регентства он стал своим человеком и пользовался вниманием хозяев и их друзей.

В это время наиболее важная и трудная задача главы Болгарского государства сводилась к поиску претендента на престол. Безусловно, Стефан Стамбулов в первую очередь искал человека, который проводил бы линию его партии. Одновременно такой человек должен был нравиться людям, вызывать доверие у народа и быть для него авторитетом. Поиски среди соотечественников не привели к успеху, и тогда председатель правительства обратил свой взор на… графа, который был ему симпатичен во всех отношениях.

Даже по крайне скудным сведениям, обнаруженным в связи с рассматриваемыми обстоятельствами, можно заключить, что Стамбулов и Савин обладали сходными характерами и их тянуло друг к другу. По публикациям газет того времени известно, что Стамбулов в городе Русе, расположенном на берегу Дуная, вел переговоры с Савиным о провозглашении последнего болгарским князем. Таким образом, бывший корнет Савин вот-вот должен был занять болгарский престол. И он бы его занял, если бы не роковая случайность. Стамбулов направил представление кандидатуры будущего болгарского правителя турецкому султану через русского посланника в Константинополе (Стамбуле) Нелидова. Последний узнал в рекомендованном великосветском Савине разыскиваемого русским правительством отставного корнета-авантюриста, приостановил дальнейший ход представления и отдал распоряжение об аресте Савина и доставке его в Константинополь. Под усиленным конвоем потерпевший фиаско корнет был этапирован из Константинополя в Одессу, а затем в Петербург. Так вместо болгарского престола Савин оказался в тюрьме.

Но талант Савина, помимо прочего, заключался в умении доказывать свою невиновность в любом, казалось бы, самом безнадежном положении. Он снова оказался на свободе и стал продолжать свои бесконечные аферы. Через 10 лет после описанных событий, когда его судили во Франции за предъявление в банк подложного чека, он с пафосом заявлял: «Да, господа, я, князь Савин, граф Тулуз де Лотрек, гораздо более древнего происхождения, чем ваш король. В прошлом меня арестовали в тот момент, когда я готовился вступить на болгарский престол. И только потому, что я — демократ, я не сильно настаивал на своих правах на престол».

Заключая свое выступление, Савин заявил, что лишь случайное обстоятельство помешало ему преподнести Болгарию России, причем не проливая ни капли крови. И, по-видимому, в это можно поверить.

И все же, как ни талантлив был наш авантюрист, однажды в России ему крупно не повезло.

В 1891 году присяжные заседатели Московского окружного суда признали бывшего корнета Николая Герасимовича Савина виновным в ранее совершенных четырех крупных мошенничествах, и он был осужден на ссылку в Томскую губернию. На суде, помимо прочего, выяснилось, что у Савина вспыльчивый и опасный характер. Поэтому предписывалось при сопровождении Савина в Сибирь предпринять самые строгие меры по его охране. Особо рекомендовалось поселить его в таком месте губернии, где за ним мог быть обеспечен надежный надзор.

Томский губернатор, получив такое предписание, назначил местом жительства ссыльного самую отдаленную местность — Нарымский округ; там, среди дикой тундры и непроходимых болот, в свое время отбывали наказание декабристы.

Савина поселили в селе Кетском, на глухом и пустынном берегу Оби, где жили в основном остяки (ханты). Но разве мог Николай Савин, бывший конногвардеец, привыкший к всеобщему поклонению и блестящей светской жизни, снести такое унижение — жить среди полудиких местных жителей, да еще без элементарных жизненных удобств? Для талантливого и изобретательного афериста даже в столь отдаленных, труднодоступных местах ссылки безвыходного положения не существовало. Продумав ряд вариантов освобождения и обманув зорко следивших за каждым его шагом полицейских чиновников, он бежал после нескольких месяцев ссылки. Несмотря на повсеместное оповещение о его побеге и преследование, Савин сумел разными способами преодолеть расстояние около 5 тысяч верст и оказался в Саратове, где имел небольшое поместье и мог раздобыть немного денег на первое время.

Еще по пути к Саратову Савин на пароходе познакомился с неким Минаевым, студентом Томского университета. Общительный и обаятельный бывший корнет узнал от собеседника, что его отец, постоянно живущий в Петербурге, содержит наемные экипажи и хорошо известен среди конских барышников и торговцев фуражом. Бывший кавалерийский офицер лошадей любил и знал, поэтому его изобретательный ум подсказал новую аферу — нужно было только присвоить имя и фамилию Минаева, о многих подробностях деловой и личной жизни которого ему стало известно от словоохотливого попутчика.

Николай Герасимович, приступая к афере, казалось бы, все подготовил и учел. Но аферист международного уровня, специалист по околпачиванию иностранцев из высшего света не знал и не понимал натуры русского купца, вроде бы тугодума, но очень расчетливого и практичного. Поэтому все его хитроумные планы потерпели крах.

По приезде в город Козлов Тамбовской губернии Савин явился к известным крупным торговцам лошадьми, братьям Демидовым, у которых он подобрал себе 12 породистых лошадей — чистокровных рысаков на сумму в 10 тысяч рублей. В уплату за них он предложил вексель одного известного в России графа. Но практичные купцы, будучи по своим каналам осведомленными о делах хозяина векселя, усомнились в правильности оформления предъявленного документа и под разными благовидными предлогами отклонили сделку.

Неудача не привела деятельного афериста в уныние, и он решил продолжить аферу, несколько откорректировав план махинации. Савин поехал на большую конную ярмарку, проходившую недалеко от Козлова, на одной из станций Рязанско-Уральской железной дороги. Здесь он явился к известному хлеботорговцу Иванову как поверенный крупной петербургской фирмы для покупки большой партии овса в количестве 40 вагонов. Но Иванов не торопился с оформлением такой большой сделки и решил на всякий случай получить телеграфное подтверждение покупки от фирмы. Савин, естественно, не дожидаясь ответа, поспешил вернуться в Козлов.

Не прошли у Савина и другие махинации — как в Козлове, так и в Ряжске. Деревенские ярмарки не давали простора для его изобретательного ума — он привык действовать широко, с размахом. В этих необычных для него условиях ему не удалось раздобыть даже небольшую сумму денег на карманные расходы.

Вместе с тем побег из ссылки такого крупного афериста вынудил российские власти принять самые экстренные меры по его розыску и задержанию. Вскоре после появления Савина в Козлове об этом стало известно следственным органам. Для его задержания был командирован известный судебный следователь Московского окружного суда Грушанский, который вслед за Савиным прибыл в Ряжск.

В одном из номеров единственной в городе гостиницы с громким названием «Золотой якорь» расположился Николай Герасимович, даже мысли не допускавший, что его смогут найти в таком захолустье. Можно представить его крайнее изумление и огорчение, когда в номер вошли полицмейстер Ряжска и знакомый по судебному разбирательству в Москве Грушанский. Слова в данном случае были излишними, и аферист с гордым видом протянул руки для наручников. Арестованный с первым же поездом был отправлен в Козлов, где его посадили в тюрьму, которая размещалась в городском замке и славилась как прочностью стен, так и надежной охраной. К тому же Савин как опасный преступник содержался в отдельной камере под специальным надзором.

Бывший корнет, отличавшийся необычайной находчивостью, особенно в критические минуты жизни, не пал духом и в этом, казалось бы, безвыходном положении. Совершенно случайно ему стало известно, что в тюрьме заболел брюшным тифом в тяжелой форме один заключенный и его отправили в земскую больницу. Умея добывать нужные сведения, он узнает, что тифозный больной имеет некоторое с ним сходство; они были примерно одного роста и комплекции, а также имели одинаковый цвет волос. Кроме того, тюремщики сказали, что направленный в больницу арестант безнадежно болен. Тут Савина и осенила мысль прикинуться тифозным больным. Его «болезнь» никого бы не удивила — в городе свирепствовала эпидемия. И Савина, как очередного заразного больного, отправили в больницу.

Все прошло так, как планировалось. Савина поместили в одной палате с больным тифом, который в ту же ночь умер. Николай перенес покойника на свою койку, а сам занял его место. Из морга, куда перенесли мнимого покойника, убежать было уже несложно, и Савин скрылся в городе. Однако долго оставаться здесь было опасно, и бывший корнет решил бежать, причем не только из Козлова, но и из России — этой мужицкой страны, где его преследовали сплошные неудачи.

Он оказался в Восточной Пруссии, в Кëнигсберге. Но и здесь ему не повезло. При проведении одной, казалось бы, незначительной аферы Савина задержали. Правда, он не растерялся и представился Фришенбаумом — гражданином города Бремена. Тогда для проверки показаний Савина в сопровождении трех бравых прусских жандармов направили к начальнику бременской полиции. В Бремене по «убедительной просьбе» Николая Герасимовича, отлично говорившего по-немецки, все остановились в лучшей гостинице центральной части города, заняв две большие смежные комнаты. Старший жандарм отправился в полицейское управление, чтобы доложить о прибытии и получить указания относительно задержанного. Второй жандарм пошел в контору гостиницы за какой-то справкой.

Воспользовавшись этим, Савин, обладавший необыкновенной силой, набросился на третьего жандарма, связал его и заткнул его рот кляпом. Когда вернулся второй жандарм, Савин то же самое проделал с ним. Затем бывший корнет уверенной походкой военного вышел из гостиницы. Когда через полчаса в гостиницу прибыл старший жандарм в сопровождении агентов бременской полиции, то, к величайшему своему удивлению, вместо арестанта обнаружил двух связанных по рукам и ногам жандармов.

Савин же тем временем плыл на параходе в Америку, в страну, куда влекла его судьба.

Легко представить радость отставного корнета, который после пыли дорог и грязи деревень российской глубинки оказался на огромном и комфортабельном лайнере, направлявшемся в Новый Свет. В окружении шикарной публики Николай Герасимович моментально забыл не только свое каторжное бытие в сибирской глухомани, но и все многочисленные неудачи с попытками одурачить простых на вид, но достаточно практичных русских купцов. Он снова обрел уверенность в себе, превратившись опять «по мановению волшебной палочки» в знатного вельможу князя Савина, графа Тулуз де Лотрека.

Это было в начале 1895 года, когда Савину было около 40 лет. Николай Герасимович, говоривший по-английски без акцента, представительный и прекрасно сложенный, вскоре перезнакомился со всеми пассажирами первого класса. Душа общества, он всю дорогу развлекал публику рассказами о своих многочисленных похождениях.

Нетрудно представить, как талантливо он изображал в лицах своих влиятельных «родных» — баронов, графов и князей. Все это преподносилось с таким юмором и беззаботностью, что окружающие, да и он сам, смеялись, как говорится, до колик.

Разумеется, очаровывая пассажиров, Савин вынашивал планы очередных афер, жертвами которых должны были стать его новые состоятельные знакомые.

С мужчинами он играл в карты. Хороший игрок, не брезговавший шулерством, Николай Герасимович заметно поправил свои денежные дела. С женщинами он флиртовал. Увлекая их заманчивыми перспективами брака, Савин каждой предлагал руку и сердце с убедительной просьбой до приезда в Нью-Йорк сохранять все в секрете. И они эту просьбу выполняли, равно как и другие пожелания столь приятного в общении красавца, обладавшего к тому же, по его заверениям, большим состоянием.

Все это было на руку отставному корнету, особенно в условиях продолжительного морского путешествия из Европы в Америку. Для ловкого и предприимчивого афериста двух недель плавания было достаточно, чтобы наметить будущие жертвы своих афер.

Наконец мечта Савина сбылась: он в благодатной Америке, где его таланты могли полностью раскрыться. Вначале он стал наносить визиты тем дамам, за которыми ухаживал в пути. К горькому разочарованию Николая Герасимовича, родители девушек, которым он сделал предложения на корабле, несмотря на их слезы и истерики, ни в какую не соглашались на скоропалительный брак своих дочерей с человеком, которого, по существу, совсем не знали. Они просили Савина дать им возможность узнать его покороче и тогда решить этот вопрос. Естественно, это ни в коей мере не устраивало отставного корнета. Потерпев неудачу с брачными аферами, он решил избрать другое направление своей деятельности.

В Нью-Йорке, как и подобает титулованной особе, Савин занял роскошный особняк, чуть ли не римский дворец, и повел роскошную жизнь. Нанеся визиты многим высокопоставленным лицам, он вскоре завязал знакомства в высшем свете. Устраивал пышные приемы, давал умопомрачительные званые обеды. Повсюду Николай Герасимович был желанным гостем.

Устраивая у себя карточные вечера, Савин наживал на них большие деньги. Все это дало ему возможность развернуться во всю ширь — деньги так и текли к нему. Многие недоумевали, откуда у Савина такие огромные средства. Чтобы избежать подозрений и пересудов в обществе, он при любом случае говорил, что доход приносят удачные финансовые операции.

Одна такая операция заключалась в открытии нью-йоркской конторы по скупке на Кубе земель, которые после Испано-американской войны 1898 года и поражения в ней Испании продавались испанцами за бесценок. Благодаря своему громкому имени и обширной переписке, связанной с «покупкой» земель, придававшей правдоподобность его деятельности, Савину удалось собрать обильную жатву среди падких на легкие деньги американцев.

Другой существенной статьей дохода Савина было обирание посетителей карточных вечеров при помощи шулеров, с которыми он познакомился еще во время путешествия на пароходе.

Однажды между делом Савин вспомнил о молодой хорошенькой девушке, плывшей с ним на пароходе из Европы погостить к своим родственникам в Бостон. Савин запомнил, что девушка больше других увлеклась им, да и ему самому она нравилась. Но главное, она была дочерью очень богатых родителей. В письме к ней он пламенно объяснился в любви. Извинялся, что, занятый устройством дел, долгое время не мог исполнить данное ей обещание непременно посетить ее в приморском городе Портсмуте. Придя в восторг от этой весточки, девушка ответила сердечным письмом, в котором умоляла как можно скорее явиться к ней. Уже через несколько недель в Портсмуте состоялась свадьба, и весь летний сезон молодые провели на очаровательном морском курорте. Но к осени Савин, сославшись на неотложные дела, уехал, обещая вскоре вернуться и… был таков — разумеется, со всеми деньгами.

По мере роста материального благополучия и укрепления общественного положения Савина росла и его самонадеянность. Дело дошло до того, что он представился президенту США как титулованный русский вельможа и выказал горячее желание применить свои способности на пользу уважаемого им государства. При этом не упустил случая отметить, что он особенно силен в финансовых вопросах, которые будто бы специально изучал в течение нескольких лет. Впоследствии очевидцы утверждали, что Савин в доказательство справедливости своих слов представил президенту письменный труд «Об улучшении финансовой системы Северо-Американских Соединенных Штатов».

Президент был в восторге от нового знакомого и вскоре нанес Николаю Герасимовичу ответный визит. Очень понравился президенту и финансовый труд русского вельможи: Савину было предложено лично взяться за улучшение финансового положения страны в качестве… секретаря казначейства. Для видимости Николай Герасимович попросил время на раздумье и дал согласие.

Вскоре Савин уже исполнял обязанности секретаря казначейства США. В то время эта высокая должность соответствовала должности директора Департамента казначейства России. Николай Герасимович часто бывал с докладом у президента, и последний был весьма доволен работой русского. Знавшие Савина в то время говорили, что если бы ему удалось завершить финансовую реформу, то он прославил бы свое имя на весь мир.

Однако вскоре в Нью-Йорк пришло требование российских властей об аресте Савина. Завершилась его карьера в Соединенных Штатах. По дороге к новому месту заключения бывший корнет, по своему обыкновению, бежал.

После бесславного завершения финансовой деятельности в Америке Савин обратил свой взгляд на Францию. Он отправился в нормандский город Дьепп, расположенный на берегу Ла-Манша и славившийся своим приморским курортом. Здесь в бархатный сезон отдыхало и развлекалось французское светское общество. Этот райский уголок располагал к знакомству, дружбе и любви. Поэтому туда и съезжались знатные французские семейства с девицами на выданье, коим предстояло избрать себе спутников жизни. Туда же направился отставной корнет Савин — известный ловелас и опытный охотник за богатыми невестами.

Отставной корнет Николай Герасимович Савин. Снимок сделан 26 января 1902 года в Центральном антропометрическом бюро в Париже, на нем имя — графа Тулуз де Лотрек.

Вновь превратившись в князя Савина, графа Тулуз де Лотрека, Николай Герасимович раскинул свои сети и принялся за поиски новой жертвы. Вскоре он познакомился с семейством маркиза Инфервиля, обратив внимание на очаровательную блондинку Леони, дальнюю родственницу маркиза. Она была круглой сиротой и после смерти родителей осталась без всяких средств к существованию. Инфервили были бездетны, безусловно любили девушку и, располагая большими денежными средствами, решили удочерить ее. Возможность получения вместе с красавицей женой богатого приданого побудила Николая Герасимовича предпринять все возможное, чтобы не упустить этот шанс.

А на пути у него было не одно препятствие. Необыкновенно милую и приятную Леони окружало множество достойных поклонников. В попытках завоевать ее сердце они наперебой занимали девушку морскими прогулками на яхтах, походами по экзотическим местам побережья, игрой в теннис, танцами и другими курортными развлечениями. Но лишь один из них имел успех у Леони — стройный офицер австрийской армии Фридрих Шове. Казалось, что все шансы на успех были на стороне этого симпатичного молодого человека, который взял месячный отпуск, чтобы навестить Леони на курорте и вместе провести это чудесное летнее время. Oн уже был объявлен женихом Леони, и вскоре должна была состояться их свадьба.

Возможно, все так и случилось бы, если бы к концу отпуска Шове в Дьеппе не появился Савин. С дьявольской хитростью, применяя отработанные приемы ухаживания, красавец мужчина стал очаровывать девушку. И бедняжка, как загипнотизированный удавом кролик, забыв все и вся, бросилась в объятия ловеласа. Помимо красоты и обаяния Николая Герасимовича на девушку, по всей вероятности, немалое впечатление произвели и титулы Савина — уж очень ей хотелось быть княгиней и графиней. Сразу после отъезда Шове, когда Савин сделал Леони предложение, она, поколебавшись, дала согласие стать его женой.

Однако теперь перед Савиным на пути к цели возникло новое препятствие — приемные родители Леони ни под каким видом не давали согласие на брак, объясняя свой отказ тем, что их дочь уже обручена с другим. Но Савин принадлежал к числу людей, которых не могли остановить ни отказ родителей, ни какие-либо другие препоны. Он стал уверять невесту, что не может жить без нее и если Леони не выйдет за него замуж, то он прямо на ее глазах немедленно лишит себя жизни. Одновременно он доказывал девушке, что маркиз и маркиза Инфервиль перестанут сопротивляться их браку, если они тайно обвенчаются. Трогательные и пылкие заверения Савина в любви, а также его убедительно преподнесенные доводы сделали свое дело — красавица Леони согласилась бежать с ним в Англию, где они вскоре и обвенчались.

По наущению Савина молодая женщина захватила с собой все драгоценности. Вырученные от их продажи деньги — около 100 тысяч франков — за очень короткий срок были прожиты молодоженами. Савину, игравшему в карты в аристократическом клубе, в этот период очень не везло. Привыкший к роскошной жизни авантюрист страшно мучился своим нищенским положением. И вот однажды во время картежной игры, когда в банке накопилась изрядная сумма денег, он схватил их и, угрожая револьвером, бежал из клуба. После этого безобразного поступка Савину пришлось покинуть Англию.

Понимая, что за многочисленные аферы его наверняка повсюду разыскивает полиция ряда стран, Савин переезжал из одного европейского города в другой. Наконец он оказался в Париже, надеясь в многолюдном городе скрыться от преследования. Надежды его были напрасны: французской сыскной полиции стало известно, что он вовсе не граф и не князь, а беглый ссыльный из России, лишенный всех прав и состояния отставной корнет Савин. Не без помощи жаждавшей мести молодой жены, француженки Леони, его арестовывают и сажают в парижскую тюрьму, славившуюся очень строгим охранным режимом, откуда еще никто не смог бежать.

Савину сообщили, что его должны отправить в Россию для передачи судебным властям. Зная, что за побег из Сибири его ждет наказание, он решил бежать во что бы то ни стало. Авантюрист не спал дни и ночи, пытаясь найти выход. Наконец у него возникла идея. Отделение тюрьмы, в котором Савин содержался, находилось под надзором старшего тюремного надзирателя Адольфа Периона, доброго и почтенного старика. Разузнав подробности семейной жизни надзирателя и выведав у арестантов, что у Периона есть взрослые дочери-невесты, Савин решил, что именно они могут помочь ему бежать. Он начал с того, что постарался расположить к себе Периона и обрести его доверие.

В тюрьме Савин содержался под именем графа Тулуз де Лотрека, хотя надзиратель Перион из документов знал, что в действительности арестант не был титулованным вельможей, за которого себя выдавал. Несмотря на это, Савин убедил старика, что на суде он докажет свое графское происхождение, что его привлекают к суду совершенно незаконно — из-за нежелания вступить в брак с немолодой и некрасивой дочерью маркиза Инфервиля, который якобы из мести возбудил против него процесс. Разумеется, такое обвинение, по словам Савина, не будет иметь для него никакого значения, его, конечно, оправдают и отпустят на свободу. Сам же между прочим намекнул старику, что, располагая достаточно большим состоянием и не нуждаясь в средствах, хотел бы жениться на бедной девушке, лишь бы она была молода и миловидна. Затем, чуть позже, Николай Герасимович выказал желание познакомиться с дочерями надзирателя, которые, если верить слухам, очень привлекательны.

Хотя Перион, как говорится, был стреляным воробьем, но Савин своим красноречием сумел так воздействовать на старика — отца двух дочерей, что тот потерял бдительность и решился познакомить арестанта с семьей. При содействии другого тюремного надзирателя Перион проводил заключенного к себе на квартиру, которая находилась в одном дворе с тюрьмой и была соединена с ней коридором.

На семью, как и следовало ожидать, Николай Герасимович произвел просто неизгладимо-чарующее впечатление, а барышни-невесты были в восторге от визита титулованной особы — графа, который был столь мил и любезен. Когда по прошествии оговоренного получаса надзиратель предложил заключенному вернуться в камеру, женщины в один голос стали умолять Периона дать возможность графу побыть у них еще некоторое время. Пролетели еще полчаса, и только тогда наконец семья Периона согласилась отпустить веселого и очаровательного графа.

Эти визиты стали постоянными. Заключенный вел себя безукоризненно и в скором времени снискал такое доверие старшего тюремного надзирателя, что ему было разрешено ходить на свидание одному, без сопровождавшего.

Подготовив таким образом почву, талантливый авантюрист начал готовиться к побегу. Надо было торопиться, так как были уже завершены все необходимые формальности, связанные с отправкой заключенного в Россию, куда Савину меньше всего хотелось попасть.

Часто бывая в семье Периона, Савин выбрал своей жертвой более миловидную дочь Периона и начал усиленно за ней ухаживать. Бедная девушка не могла устоять против чар хитрого, опытного донжуана. Объяснившись в любви и клятвенно обещая жениться, Савин трогательно и убедительно внушал девушке, что для скорейшего освобождения из неволи ему необходимо срочно побывать в городе для завершения своих дел. Увлеченная Николаем Герасимовичем, наивная девица даже решилась поговорить с отцом, но старый служака, разумеется, и слушать не хотел об этом.

Савин, поняв, что Перион ни при каких обстоятельствах не отпустит его в город даже на минуту, решил действовать иначе, используя любовь и полное доверие к нему дочери надзирателя. Он уговорил «невесту» дать ему возможность выйти в город всего на полчаса, клятвенно обещая вернуться в тюрьму. Посоветовавшись, они решили преобразить Савина в Периона, используя их одинаковый рост, телосложение и тот факт, что оба были блондинами. Благодаря гриму и одежде надзирателя Савин в сумерках практически не отличался от Периона. Вечером девушка выпустила Савина из своей квартиры в город, любезно снабдив его некоторой суммой денег…

Обман удался, и Николай Герасимович оказался на свободе. Через час он уже ехал по железной дороге в Брест, весело рассказывая попутчикам о своих бесконечных приключениях, не мучаясь угрызениями совести из-за горя, причиненного доброй французской семье, и смеясь над одураченными лекоками — агентами французской полиции.

Одурачив французские власти и оказавшись на свободе, отставной корнет Савин направился на запад Франции — в Брест. Здесь у него был приятель, который мог временно приютить его у себя и дать возможность «опериться» — набраться сил для новых операций. У приятеля Николай Герасимович встретил большое общество зажиточных людей, среди которых особенно выделялся один англичанин, многие годы проживший в Северной Америке.

Это был очень богатый человек. Располагая огромными средствами, он большую часть жизни проводил в путешествиях. Николай Герасимович не мог обойти вниманием этого богача. На нового знакомого Савин произвел настолько приятное впечатление, что тот предложил к его услугам свою роскошную яхту для поездки в Португалию. Более того, чуть ли не просил его совершить это путешествие. Морской переход в Португалию во всех отношениях устраивал Николая Герасимовича, и он, для вида несколько задержавшись с ответом, дал согласие.

Яхта с группой путешественников на борту отправилась в Лиссабон. По дороге, чтобы скоротать время, по предложению Николая Герасимовича решили поиграть в карты. Как всегда бывает, начали с простой игры, затем решили играть «на интерес» с небольшими ставками. Игра становилась все азартнее — ставки росли. К Савину, как всегда, шла хорошая карта, и он постоянно выигрывал. Это подогрело интерес и усиливало азарт остальных игроков, стремившихся хоть раз выиграть для престижа. Но им это не удавалось: Николай Герасимович умел безупречно владеть собой. Кроме того, он был хорошо знаком с шулерскими приемами и умело их применял.

Представьте, как на палубе шикарной яхты, в тени тента, за карточным столом вместе с сильными мира сего сидит не имеющий ни гроша за душой знаменитый аферист, который держится при этом как богатый русский барин.

За время плавания от Бреста до Лиссабона Савин обыграл не только хозяина яхты, но и остальных гостей, которые садились играть. Причем не просто обыграл, а обчистил до нитки. К концу путешествия богач-англичанин проиграл Савину все находящиеся при нем деньги и ценные вещи, более того, пришлось предложить в залог даже яхту. Так как англичанин мог достать деньги только в Лиссабоне, то к концу плавания хозяином яхты по существу оказался отставной корнет.

Уже через несколько часов после прибытия в Лиссабон Савин получил от англичанина все причитавшиеся ему деньги. Имея такие огромные средства, Николай Герасимович прежде всего занял самый дорогой номер в лучшей гостинице столицы, где начались беспрерывные кутежи. Деньгами он сорил направо и налево.

Ведя такую жизнь, Николай Герасимович быстро истратил весь свой огромный выигрыш и вскоре опять оказался без средств, не имея возможности оплатить даже занимаемый номер. Удивительно, но даже в самых тяжелых и на первый взгляд безвыходных положениях Савин не падал духом, а, напротив, с удвоенной энергией разрабатывал очередные аферы.

Еще перед путешествием в Португалию отставной корнет, мнимый князь и граф внес в один из солидных банков Бреста 500 франков и получил аккредитив на лиссабонский банкирский дом. Вспомнив об этих незначительных для него деньгах, Савин явился в банк, предъявил перевод, но денег брать не стал. Вместе с тем он уведомил, что ему вскоре может потребоваться проведение больших банковских операций, так как он — князь Савин — специально прибыл из Америки для скупки земель на Кубе. Все это Савин проделал, зная, что банкир обязательно по телеграфу наведет справки в брестском банке о подлинности аккредитива и получит подтверждение. Это-то и было нужно аферисту.

Имея в запасе всего один бланк перевода брестского банка, Савин заполнил его соответствующим текстом и вписал переводную сумму в 50 тысяч франков. Через день он опять явился в лиссабонский банк и заявил, что у него имеется еще один аккредитив, по которому желательно было бы получить деньги немедленно. Аферист рассчитывал, что, получив подтверждение по одному аккредитиву, банк не станет устанавливать подлинность второго. Но служащий был опытным человеком, да и запрашиваемая сумма была слишком велика, поэтому, сославшись на отсутствие наличности и принеся тысячу извинений, он предложил Савину явиться за деньгами на следующий день, а сам послал очередной запрос.

В назначенное время Николай Герасимович явился в банк и… был арестован. На суде, прекрасно владея португальским языком, он обходился без защитников. О том, насколько изворотливым умом обладал отставной корнет, говорит то, что, несмотря на совершенное преступление, суд его оправдал. Ему надлежало только немедленно покинуть Португалию, что Савин и сделал.

В марте 1909 года большинство европейских газет много внимания уделяли уголовному процессу, который проходил в Антверпене, финансовом и промышленном центре Бельгии. Здесь судили человека, который своими гениальными и масштабными аферами был известен во всех европейских странах. Да, князь Савин, граф Тулуз де Лотрек, или, проще говоря, отставной корнет Савин был фигурой номер один среди преступного мира аферистов. Одним словом, интерес к корнету Савину не пропадал в течение многих лет. Поэтому в зале суда во время процесса над Николаем Герасимовичем Савиным было негде яблоку упасть. Да и вокруг здания толпились люди, стремящиеся если не увидеть, то узнать хоть что-нибудь о происходящем на суде. И так целую неделю, в течение которой отставной корнет, блестяще говоривший по-французски, развлекал жизнерадостных бельгийцев.

Предыстория этого дела достаточно обыденна для нашего героя. В августе 1908 года в коммерческих и финансовых кругах Антверпена появился представительного вида джентльмен, представлявшийся князем Савиным, графом Тулуз де Лотреком.

Благодаря кипучей энергии Савина и его умению завлекать людей внешне заманчивыми предприятиями, ему удалось создать международную акционерную компанию по эксплуатации лесных богатств острова Куба. К нему потянулись горожане, жаждущие стать акционерами этой экзотической и перспективной компании. Среди них были и опытные банкиры. Многие даже давали корнету авансы в размере от 2 до 5 тысяч франков.

Дело стало налаживаться, но… не таков был Савин. Эта деятельность перестала его интересовать. Вместо того чтобы продолжать начатое и получать достаточно большие барыши, он пошел на новую аферу. Явившись в контору одного из крупнейших французских коммерческих банков в Антверпене, он спокойно и с большим апломбом предъявил подложный чек на 40 тысяч франков. Так как компания, руководимая Савиным, получила в Антверпене и в других городах Бельгии достаточно большую известность, аферист рассчитывал, что банк проглотит эту «липу» и без контрольных операций выдаст деньги.

Но финал был иным. Опытные банковские работники быстро установили подлог, и Николая Герасимовича арестовали.

Следственными органами была установлена личность Савина — международного афериста, и его судили в Антверпене. Этот суд над отставным корнетом Савиным вошел в анналы криминальной истории России и Бельгии как талантливо разыгранный аферистом фарс международного класса.

В зале суда, перед многочисленной публикой, в наглухо застегнутом френче, элегантно облегающем стройную фигуру, в светлых перчатках и изящных штиблетах, стоял не подсудимый, а талантливый артист, с независимым видом говорящий на отличном французском языке. Он не защищался и не оправдывался, только всячески подчеркивал свое превосходство над обывателями, присутствовавшими в зале. Не обращая внимания на хохот, сопровождавший его выступление, Савин сыпал хлестаковскими тирадами по поводу своего происхождения и места в обществе. Аферисту не верили, но тем не менее слушали с большим вниманием и интересом. Да и как было не слушать, когда отставной корнет торжественно заявил: «Мое происхождение — князя Савина, графа Тулуз де Лотрека, — гораздо более древнее, чем вашего короля. В этом вы могли бы легко убедиться, посетив в Париже Лувр, где висят портреты моих предков».

Все это звучало столь убедительно, что ему хотелось верить. После недельного заседания суд приговорил отставного корнета к тюремному заключению сроком на 8 месяцев и штрафу в 700 франков. Такое наказание, по-видимому, было связано с невольной симпатией судей к этому экстравагантному, талантливому человеку с такой необычной судьбой.

5 марта 1911 года в российских газетах и прессе других европейских стран было опубликовано сенсационное сообщение о том, что в Петербург из-за границы доставлен под усиленной охраной всемирно известный своими похождениями бывший корнет Савин, выдававший себя за графа Тулуз де Лотрека. По сведениям журналистов, Савин, несмотря на свои 55 лет, выглядел вполне бодрым, необыкновенно стойко переносящим все жизненные невзгоды.

Во время поездки по железной дороге от границы, где он был передан российскому конвою, Савин находился в весьма хорошем расположении духа. Это было удивительно, так как его давно ждали судебные органы, чтобы наказать за аферы, проведенные несколько лет назад в ряде российских городов. Савин много шутил и острил. Например, он открыто заявил, что давно разработал детальный план «налета на Петербург» с целью проведения очень большой аферы, в результате которой было бы «много жертв» среди богатых жителей столицы.

Несмотря на тюремное заключение, Николай Герасимович вполне успешно решил для себя проблему питания. Едва оказавшись в пересыльной тюрьме, он, привыкший к хорошей пище, сразу начал хлопотать о довольствии не из общего арестантского котла, а из ресторана, притом не упустил случая заявить, что за границей он питался из кухни начальника тюрьмы, где ему готовили блюда по специальному заказу. «Это очень скрашивало мое заточение», — говорил он надзирателям.

Дальнейшая судьба отставного корнета Савина, как можно предположить, полностью зависела от медлительности и нераспорядительности российских властей, а также от полной неувязки и рассогласования действий региональных служб. Об этом свидетельствует статья, помещенная в московской газете «Раннее утро» от 30 июля 1911 года: «Полтора месяца назад в Сибирь проследовала большая партия арестантов. Среди последних обращал на себя внимание международный аферист, известный корнет Савин. На днях этот же Савин прибыл в Тулу».

Оставив неразгаданными (за отсутствием сведений) причины, позволившие отставному корнету освободиться и столь быстро покинуть Томск, где он должен был предстать перед судом и понести наказание, мы все же можем по газетным сообщениям составить представления о некоторых делах Савина как в Туле, так и в ряде близлежащих городов.

В последних числах июля 1911 года обычно тихая и сонная Тула напоминала растревоженный пчелиный улей. Действительно, для населения провинциального города появление в банкирской конторе братьев Волковых прилично одетого незнакомого господина лет 50, пытавшегося разменять купоны Аргентинской Республики на 2 500 рублей, было событием чрезвычайным и даже фантастическим.

Управляющий банком, рассмотрев купоны, заметил, что они уже негодны, поскольку срок их действия истек… более 13 лет назад. На это посетитель ответил: «Пустяки, это только у вас, в России, существуют какие-то сроки. У нас в Америке никаких сроков нет».

Управляющий поинтересовался, не со знаменитым ли авантюристом он имеет дело. Не моргнув глазом, посетитель ответил утвердительно и стал расспрашивать о своих старых тульских знакомых.

Узнав в незнакомце знаменитого мошенника, туляки вспомнили его прежние посещения Тулы и близлежащих городов, о чем сохранилось множество легенд и анекдотов. Вот два из них.

В Тульской губернии у Савина было небольшое имение, на землях которого совершенно отсутствовали леса. В Туле Николай Герасимович познакомился с известным самоварным фабрикантом Баташевым. Пригласив его к себе, он угостил гостя на славу. Во время поездки на тройке Баташев залюбовался лесом, мимо которого лежал их путь, и Савин предложил продать ему этот лес. Сделка состоялась, после чего Баташев везде и всюду хвастал неожиданно выгодным приобретением.

Через несколько дней, осматривая «свой» лес, фабрикант зашел в лесничество, где на вопрос, дома ли барин, с которым он недавно заключил сделку о продаже леса, получил неожиданный ответ, что вот уже полгода, как барин живет за границей. Вскоре выяснилось, что лес этот принадлежал помещику Харадинову, а Савин никакого отношения к лесу не имеет. История для Баташева закончилась потерей денег. Ну а Савин? Ищи ветра в поле.

В Курске в свое время произошел схожий анекдотичный случай. Еще в поезде, по пути в Курск, Савин познакомился с англичанином — соседом по купе. Николай Герасимович произвел на попутчика впечатление разухабистого богатого русского барина. После обеда с крепкими винами, прогуливаясь по провинциальному городу, англичанин обратил внимание на здание, которое возвышалось над остальными постройками и выделялось лучшей архитектурой. Воспользовавшись благоприятной обстановкой, Савин предложил недорого купить у него это здание вместе с землей. Заманчивая для англичанина сделка была заключена. Но в результате выяснилось, что отставной корнет продал англичанину новое здание Курского окружного суда, а сам… скрылся.

К сожалению, где и при каких обстоятельствах закончились похождения, а стало быть, и жизненный путь отставного корнета, осталось неизвестно, и мы вынуждены на этом завершить рассказ о необыкновенно интересном человеке и талантливом «франко-русско-американском авантюристе корнете Савине», как его называла газета «Петербургский листок» от 24 февраля 1902 года.

 

Многоликий князь Церетели

История жизни крупнейшего международного афериста князя Михаила Церетели необыкновенно пестра, интересна и поучительна, о чем можно судить даже по весьма скудной информации из дореволюционных газет. К сожалению, эти публикации появились только в январе 1915 года в связи с арестом Церетели.

В течение многих лет талантливому аферисту удавалось безнаказанно проводить операции по изъятию денег из банков и других финансовых учреждений, несмотря на то что он уже был известен сыскным отделениям России и зарубежных стран. И только в конце 1914 — начале 1915 года петроградской полиции удалось напасть на след Церетели и, как говорится, схватить его за руку. Это и вызвало волну публикаций. Как правило, статьи касались только разоблачения «петроградской банковской панамы» — так в свое время называли жульническую операцию по снятию денег с текущих счетов столичных вкладчиков, проведенную Церетели. Однако несмотря на такой информационный дефицит, предпримем попытку по крупицам сведений восстановить облик афериста и описать его «блестящую деятельность».

Церетели происходил из княжеского рода, по-видимому, сильно обедневшего, так как в молодости князь вынужден был служить мелким чиновником почтово-телеграфного ведомства на Кавказе. Такая работа ни в коей мере не устраивала Михаила, широкая натура которого требовала больших денег для «красивой» жизни. И он начал придумывать и претворять в жизнь различные планы с целью обзавестись средствами.

Князь Церетели в своих многочисленных ролях. «Петербургская газета» от 20 января 1915 года.

Поначалу он достиг на этом поприще кое-каких успехов, что его ободрило и подвигло на проведение более рискованных операций. Но, как это часто бывает, мошенник довольно скоро попался, был судим и получил тюремный срок с лишением всех прав состояния и княжеского титула. Однако мечта любым путем разбогатеть осталась. Выйдя на волю, он становится «профессиональным авантюристом высочайшего международного класса», как писали газеты того времени. Княжеское происхождение, превосходные манеры и знание языков помогали Церетели в осуществлении афер. Он успешно справлялся с ролями богатого наследника земель на Кавказе, боевого офицера, отличившегося на фронтах мировой войны, и даже персидского принца. К тому же он присваивал фамилии известных и почетных жителей Кавказа. Все это подавалось настолько достоверно, что даже у опытных сыскарей не вызывало ни малейшего подозрения.

В Церетели уживались на первый взгляд совершенно несовместимые образы: офицер, грабитель, революционер — борец за демократию и свободу (последнее, правда, было кратким эпизодом в заполненной всевозможными аферами жизни великого авантюриста). Главная цель жизни — обогащение — сочеталась с помощью беднякам, пожертвованиями на благотворительные цели. Наконец, относясь потребительски к женщинам и не гнушаясь наживаться за их счет, он мог ничего не пожалеть для девушки, которая бескорыстно и искренне его любила.

«Карьеру» Церетели начал в Одессе в 1899 году, куда приехал после отсидки за жульничество в почтово-телеграфном ведомстве. Не зря князь для продолжения своих дел выбрал Одессу — город, в котором всегда царила своеобразная криминальная атмосфера…

И вот в Одессе появился респектабельный и весьма обаятельный господин. Одетый по последней моде, с безукоризненными светскими манерами, он привлекал к себе людей. В разговоре он легко переходил на разные языки и пересыпал свою речь иностранными словами и фразами. Этот человек — князь Церетели — производил чарующее впечатление и умело добивался от людей полного доверия.

Обладая такими качествами, грех размениваться на мелочи. И князь после предварительной разведки выбрал для очередной аферы расположенную в Одессе германскую пароходную компанию, занимавшуюся перевозкой пассажиров и грузов. Подготовив необходимые документы, хотя и поддельные, но исполненные безупречно, он заключил с компанией договор на перевозку в Мекку кавказских мусульман. Интересно, что ни фальшивые документы, ни фиктивное содержание договора не вызвали подозрений у немецких коммерсантов. Не вдаваясь в подробности этой сделки, отметим, что аферист скрылся от одесской полиции в неизвестном направлении, отхватив куш в 180 тысяч рублей золотом.

Через некоторое время присутствие Церетели было отмечено в ряде южных городов Российской империи — в Киеве, Харькове, Екатеринославе и Ростове-на-Дону, где он сумел обманным путем получить сотни тысяч рублей. «Поработал» Церетели и в Москве, где, по сведениям судебного следователя 4-го полицейского участка, он получил в банкирской конторе братьев Джунгаровых по подложному ордеру 70 658 рублей 57 копеек (удивительная точность).

Орудовал князь и за рубежом. Его «следы» в виде ограбленных банков и магазинов обнаруживались в Лондоне, Варшаве и других европейских столицах. Особенно Церетели отличился в Варшаве, где осчастливил поляков своим появлением под видом персидского принца Кули-мирзы с лакеем-персом. Заняв в модной центральной гостинице «Бристоль» несколько лучших номеров, «гость из Персии» стал вести расточительный и веселый образ жизни, появляясь со свитой на балах, приемах и в театрах. Знакомства заводил только с представителями высшего общества. При этом всем по секрету сообщалось о близких отношениях принца со столичными высокопоставленными персонами. Красота, пестрые восточные костюмы «принца» и его свиты производили ошеломляющее впечатление на варшавян, а газеты не уставали сообщать о светской жизни набоба.

Эта показная сторона жизни Церетели сопровождалась постоянными аферами. Очередным объектом его пристального внимания стали антикварные магазины. «Восточный гость» со своей экзотически одетой свитой заходил в роскошные магазины, заставляя всех замирать от столь яркого зрелища. «Принц» выбирал самые лучшие и дорогие антикварные и ювелирные изделия, делая при этом вид, что совершенно не понимает русского языка. Через переводчика-перса, который вел переговоры о покупке, продавцам отдавались указания, в какой номер «Бристоля» отнести приобретенные драгоценности, а счета за них представить позже, в определенный срок. Если выбор падал на особенно изящные и дорогие вещи, «принц» выражал изволение наградить хозяина магазина орденом. В тот день «принц», набрав товара на сотни тысяч, внезапно скрылся, оставив торговцев без денег, но с котильонными орденами, как в те времена называли ордена-подделки или просто значки…

Прежде чем перейти к описанию личной жизни нашего героя, следует отметить, что для успешного проведения своих банковских операций, или «панам», Церетели часто менял фамилии и превращался то в Андроникова, то в Туманова. Выбор этот не был случайным, а имел определенный смысл. Так, фамилия Андроников происходила от грузинской Андроникашвили и намекала на родство с известным героем войны генералом от инфантерии И. М. Андроникашвили, внуком имеретского царя Соломона II, фамилия Туманов — от известных грузинских князей Туманишвили, родство с которыми было почетно для любого даже за пределами Грузии. Такие фамилии, да еще с приставкой «князь», невольно вызывали уважение. Наш герой менял их без видимых причин. Князья Андрониковы, Тумановы и Церетели чередовались между собой. Они, словно призраки, появлялись то в одном городе, то в другом, зачастую вызывая недоумение у знакомых. Близким друзьям князь по этому поводу говорил: «Скучно быть всегда одним и тем же человеком. Другому человеку, глядишь, и хорошая новая идея в голову придет. Человек состоит из тела, души и паспорта. Тело у меня хоть куда, о душе позаботимся позже, а паспорт всегда добыть можно».

Действительно, Церетели мог добыть любой безупречно изготовленный поддельный паспорт. Например, бессрочная паспортная книжка на имя Николая Михайловича Андроникова, якобы выданная приставом Казанской части столицы, с успехом вводила в заблуждение не только неграмотных дворников, но даже киевского губернатора. На основании этого липового документа был выдан заграничный паспорт для беспрепятственного перемещения Андроникова хоть по всему свету. Так временно исчез князь Церетели, воскресив для новой жизни князя Андроникова.

Ни прошлое, ни настоящее князя Андроникова никому, даже приближенным к нему людям, в подробностях не были известны. В свете о нем ходили легенды. Говорили, например, что Андроников очень богат. И это подтверждалось: за три месяца жизни в Одессе он прожил 80 тысяч рублей, а в Киеве получил через Государственный банк перевод на 180 тысяч рублей.

При переезде из города в город за князем, как за знаменитым артистом, возили сундуки с вещами. Среди смокингов, различных костюмов и жакетов можно было найти мундиры инженера путей сообщения, статского советника и даже сутану ксендза. Церетели с успехом выступал в роли горного инженера, приобретая золотые прииски, продавая железную руду и спекулируя акциями…

Говорили, что князь — большой оригинал и в таких городах, как Петроград, Москва и Киев, Одесса и Харьков, имеет своего адвоката и нотариуса. У него был собственный выезд и абонированные театральные ложи во всех центрах. Любимец общества всегда был в окружении «золотой молодежи».

В одно туманное утро в столице, у дома на Надеждинской улице, появился изящный молодой человек, отрекомендовавшийся князем Андрониковым, который снял квартиру с мебелью за 300 рублей в месяц. По тем временам это была необоснованно высокая цена. Вручая задаток, именитый квартирант поставил условие: столовое серебро и белье должны быть безукоризненны.

Князь повел жизнь богатого рантье. В его квартире чуть ли не ежедневно обедали именитые люди столицы. Круглые сутки у дома стоял автомобиль. Вечерами князь посещал клубы, участвуя в азартных играх. О нем заговорили в столичных салонах, особенно после того, как узнали о крупном счете в одном из банков и платеже чеками в «Европейской».

Князь умел не только работать, если так можно выразиться. На отдых от дел он уезжал в Одессу, появляясь там под именем князя Туманова. Иногда он даже отказывался от чтения телеграмм на его имя, повторяя своему камердинеру: «Дело не волк — в лес не убежит, а здоровье должно быть на первом плане».

Таким образом, личная жизнь князя Церетели — Андроникова — Туманова состояла из бесконечных кутежей и увеселений, характерных для богатых холостяков-бездельников. Ведя столь праздное существование, он устанавливал контакты с нужными людьми для проведения новых и новых афер.

История жизни князя Церетели не пестрит женскими именами. Он не был донжуаном в обычном понимании, хотя, безусловно, считался кумиром женщин. Его стройная фигура, красивые живые глаза производили на представительниц прекрасного пола неизгладимое впечатление. Безупречно сшитая форма дополняла это впечатление и невольно притягивала к нему женщин разных возрастов и сословий. Успеху у женщин способствовало и богатство, которое позволяло князю шиковать, производя сильное и приятное впечатление.

Но Церетели не пользовался своими возможностями для любовных побед. Безусловно, женщины играли в жизни князя определенную и немаловажную роль, но его жизненное кредо было иным. Это был по натуре самовлюбленный эгоист, он и к женщинам относился соответствующим образом: для него они были (в основном) или помощницами в проведении афер, или их жертвами.

Судя по газетным публикациям, одной из главных ассистенток Церетели была дама, «всегда закутанная в черную вуаль», которая появлялась то в Петрограде, то в Одессе, то в Киеве. Из всех членов шайки только она могла приходить к Церетели в любое время, и князь, бросая дела, принимал ее. После конфиденциальных переговоров, получив очередные инструкции, дама исчезала.

Сопоставление публикаций дает основание утверждать, что в самой крупной банковской афере по снятию денег со счетов купеческой вдовы-миллионерши Александровой дама под вуалью исполняла роль самой вдовы. Это была смелая женщина с сильным характером, близкий друг Церетели. Так как она играла роль купеческой вдовы, можно предположить, что она была старше князя и вряд ли являлась его любовницей. На вопросы любопытных по этому поводу Церетели отшучивался: «Это мой личный секретарь и чиновник по особым поручениям».

И эта шутливая характеристика, по всей видимости, соответствовала действительному положению дел.

При случае, бывая на самых престижных заграничных курортах, Церетели не упускал возможности познакомиться с богатыми дамами, преимущественно бальзаковского возраста, которые приезжали из России для «игры в любовь» вдали от мужа и постылой семейной жизни.

Появляясь на курорте, князь моментально ориентировался в обстановке и выбирал себе очередную жертву. Знакомство с дамами заводил быстро, чему способствовали его личные качества и, главное, высокие титулы и имена, которые он себе присваивал. Курортный роман афериста обычно не затягивался. Знакомясь с этим элегантным, богатым и светским мужчиной, курортные дамы влюблялись в него безумно, теряя голову. Обобрав свою «возлюбленную», насколько позволяли обстоятельства и доверчивость жертвы, Церетели внезапно исчезал, часто оставляя владельцев отелей и пансионов при «пиковом интересе», а своих жертв — доверчивых и неосторожных дам — в слезах из-за потери любимого и в раскаянии за свою доверчивость.

В Одессе ходили слухи, что его жертвой была одна купчиха в возрасте пятидесяти лет. Она так увлеклась титулованным самозванцем, что однажды доверила ему чековую книжку с подписанными чеками. Воспользовавшись этим, Церетели вырвал два чека, вписал в них значительные суммы и передал одному из сообщников. Последний немедленно выехал в Москву, где проживала купчиха, и в одном из банков получил деньги.

Рассказывали также, что какая-то из обманутых аферистом дам решила пожаловаться в одно из учреждений города, где ей ответили: «Не советуем заводить дело с князем. Вы знаете, какие у него большие связи в Петрограде».

Все это вселяло в Церетели уверенность в безнаказанности проведения «дамских» афер, чем он широко и пользовался. И только однажды, подобно лучу солнца, в криминальной биографии изобретательного афериста промелькнула любовь к молодой и бедной девушке. Но это случилось позднее, перед самым арестом князя Церетели — Туманова в Одессе.

Бурные волны революционных событий 1905 года подняли на поверхность многих случайных людей, далеких от революции. Среди прочих были и дельцы различного толка, а также аферисты, как наш князь Церетели.

Усмотрев в обстоятельствах развивавшихся революционных событий возможность быстрой карьеры без большого труда и риска, он, как сообщали петроградские газеты, принимал участие в «некоторых революционных организациях». Однако, почувствовав, что такая деятельность не принесет желаемых дивидендов, а, скорее, приведет в тюрьму, он безо всякого сожаления оставил эту деятельность.

В конце 1905 — начале 1906 года в России стало модным занятие издательской деятельностью. Появились десятки новых газет и журналов, посвященных различным сторонам жизни страны и зарубежья. Несмотря на обилие изданий, которое привело даже к дефициту бумаги, в них было много общего. Все они ратовали за установление общественного строя, при котором не будет угнетения человека человеком.

Предприимчивый и своеобразно талантливый Церетели, располагая достаточно большими средствами от прежних операций, также решил заняться издательским делом в расчете на хороший доход. Со свойственным ему размахом он принялся выпускать сразу два журнала — «Река и море» и «Освободительное движение». Для редакций этих журналов были арендованы удобные и просторные помещения в центре столицы — на Невском, в доме № 100, и на Большой Конюшенной, в доме № 23. Церетели не жалел средств для организации дела, на авторские гонорары и иллюстративное оформление журналов. Например, как писали газеты, А. И. Куприну он платил по одной копейке за букву — это был очень высокий тариф. К работе журналов Церетели сумел привлечь известных писателей и поэтов, которые, естественно, и не подозревали о прошлой деятельности афериста.

В соответствии с официально опубликованной программой целью деятельности редакции специального журнала «Река и море» было выяснение интересов и нужд трудящихся — членов судовых команд и способствование улучшению условий жизни моряков на основе профессионального объединения, но этот еженедельный журнал, заявив о себе в середине февраля 1906 года, успел выйти всего пять раз, прекратив существование в марте.

Более четкая революционная направленность просматривалась в журнале «Освободительное движение». В предисловии к этому журналу говорилось: «Русское освободительное движение для нас лишь часть великой мировой революции во имя устранения насилия и эксплуатации человека».

Трудно поверить, что князь Церетели, всю жизнь обманывавший людей с целью обогащения, мог искренне верить в эти торжественные декларации. Тем не менее в единственном номере журнала (март 1906 года) свои литературные произведения революционной направленности поместили А. И. Куприн, С. А. Сергеев-Ценский, С. И. Гусев-Оренбургский, О. Дымов и другие.

Из газетных публикаций следует, что в феврале — марте 1906 года российским правительством было предпринято «контрнаступление» на периодические издания подобного толка. Многие газеты и журналы были закрыты, а их редакторы попали под суд. Каких-либо сведений о журналах, издаваемых Церетели, и о самом издателе после марта 1906 года найти не удалось. Анализ ситуации, сложившейся в стране и в столице, а также некоторые сопутствующие данные позволяют с известной степенью достоверности предположить, что опытный аферист и конспиратор Церетели, почувствовав опасность ареста, скрылся, а журналы, естественно, прекратили существование.

Этим завершился кратковременный этап издательской деятельности князя-мошенника. Он вернулся к менее наказуемой деятельности — проведению банковских афер.

В течение длительного времени шайка, руководимая Церетели, безнаказанно чистила банки многих крупных городов России. Сыскные отделы в столице и за ее пределами буквально сбились с ног в поисках неуловимого главаря. Операции, которые проводил Церетели, тщательно продумывались, поэтому риск в действиях аферистов был минимальным. Особенность тактики шайки талантливого Церетели заключалась в поиске банковских вкладчиков, на текущих счетах которых находились без движения большие суммы денег. По этому поводу газеты в свое время приводили следующее высказывание Церетели: «Мне нужно только знать, в каком банке на текущем счету лежат деньги, и ничего более. Как получить деньги — это мой секрет».

Церетели и его ближайшие помощники уделяли большое внимание банковским служащим и людям, хорошо знакомым с особенностями банковских операций по снятию денег со счетов вкладчиков, и не жалели средств на их подкуп.

Князь Андроников (Церетели). Киевская «Вечерняя газета» от 27 января 1915 года.

Второй, не менее важной стороной афер являлось изготовление фальшивых чеков, которые подделывались настолько скрупулезно и тщательно, что их трудно было отличить от настоящих. К этой работе подключались талантливые художники-каллиграфы. В газетах промелькнуло сообщение, что на шайку Церетели работал даже профессор каллиграфии. Интересно, что директора банков при экспертизе поддельных чеков в ряде случаев признавали стоящие там подписи за свои. Да и безнаказанное проведение банковских «панам» в течение ряда лет и похищенные суммы говорят об очень высоком качестве подделанных аферистами документов. Так, например, банки южных городов России, в первую очередь киевские, были обворованы не менее чем на 2 миллиона рублей.

Прибыв в Киев под фамилией Андроникова, Церетели благодаря прекрасным манерам и общительности быстро и легко обзавелся нужным кругом знакомств. Когда подготовительные действия были завершены, он обратился в банк с требованием выдачи денег на сумму 175 тысяч рублей. Администрацию банка столь большая сумма несколько смутила. Князю Андроникову был предъявлен ряд формальных требований, выполнение которых необходимо для получения денег. В этот момент и сыграли свою роль те связи, что князь сумел завести в Киеве. Высокопоставленные знакомые явились в банк и засвидетельствовали личность князя Андроникова. Однако у администрации банка остались еще сомнения на его счет. Почувствовав это, князь немедленно заявил, что готов удовлетвориться суммой в 60 тысяч рублей. Этот демарш оказал решающее влияние на финал банковской операции, и ему были немедленно выданы 60 тысяч рублей. На другой день аферист получил еще некоторую сумму, потом еще… В результате князь, получив все сполна, отбыл из Киева, оставив в банке прекрасно изготовленные чеки.

В газетах начала XX века приводился случай, когда Церетели в одном из южных городов сумел получить деньги по подложному чеку даже в воскресный день, когда все банки закрыты. Почувствовав, что у него на хвосте сидят агенты сыска и каждая минута промедления может оказаться роковой, аферист решил рискнуть — попробовать получить 150 тысяч рублей из банка в воскресенье, и начал об этом ходатайствовать. Благодаря авторитету имени князя Андроникова и связям в администрации города банк открыли, с «глубоким почтением» выдали эту значительную сумму, и наш герой был таков.

В сыскных отделениях столицы и других городов считали, что одной из немаловажных причин безнаказанной деятельности Церетели являлось его умение заводить связи в кругах высокопоставленных лиц. С этим трудно не согласиться. Существенную роль в успехах Церетели играли также его большая смелость и крайнее бесстыдство. Благодаря этим качествам он, как сообщали провинциальные газеты, провел исключительно ловкую аферу, которая достойна быть занесенной в криминальную летопись России. Князь, имея большой текущий счет в одном из банков города, приказал помощникам подготовить подложный чек на солидную сумму со своей поддельной подписью. По этому чеку запрашиваемая сумма была беспрепятственно получена одним из членов шайки.

Деньги князь взял и спустя некоторое время лично явился в тот же банк, где, «обнаружив» снятие денег со своего счета, учинил большой скандал. Стремясь сохранить репутацию банка, администрация стала уговаривать Церетели не разглашать историю. Церетели согласился на это только после того, как ему были полностью «возвращены» деньги. Таким образом, банк дело замял, а аферист отхватил солидный куш.

«Князь Туманов» (Церетели). «Одесские новости» от 17 января 1915 года.

В начале августа 1914 года в Одессе появился представительный господин в кавказском костюме, предъявивший для прописки паспортную книжку, выданную в Петрограде на имя прапорщика кавказской милиции в отставке князя Николая Михайловича Туманова. Так начал жизнь в этом городе по подложному документу Михаил Церетели.

Прибыв в город, он прежде всего занял дорогую квартиру на Пушкинской улице, заплатив за нее, не торгуясь, за год вперед. Но квартира чем-то ему не понравилась, и он, не смущаясь потерей денег, переехал на другую. За эту квартиру, как и за первую, он заплатил вперед за год и также оставил ее.

Наконец его выбор остановился на даче адвоката Н. И. Доманского — шикарном особняке, расположенном в респектабельной части Одессы, на берегу Черного моря, неподалеку от Ланжерона.

Князь зажил широко, не стесняясь на виду у всех сорить большими деньгами. Арендованный особняк был обставлен с восточной роскошью, что обошлось не менее чем в 20 тысяч рублей. Около особняка Церетели за свой счет выстроил конюшни, сараи и другие подсобные помещения. Не торгуясь, он приобрел дорогих лошадей, и его выезды вызывали всеобщее внимание и восхищение.

Князь был весьма популярен в одесском обществе благодаря умению ладить с нужными людьми и рассказам о его крупных связях в Петрограде с перечислением имен весьма влиятельных лиц.

В Одессе ходили слухи (очевидно, не без подачи самого Церетели), что состояние князя оценивается в миллионы и что у него имеется крупная земельная собственность на Кавказе. Многие из влиятельных одесситов кичились знакомством с таким богатым, обаятельным и всесторонне образованным человеком, который мог свободно изъясняться на нескольких европейских языках.

Немного познакомившись с жизнью города, князь стал посещать скачки, где обычно собирались владельцы «призовых» конюшен и «золотая» одесская молодежь. Князя представили президенту скакового общества — одному из самых богатых и влиятельных владельцев скаковых лошадей; князь вскоре стал своим человеком и здесь. Он регулярно играл на скачках и, как правило, не проигрывал.

Газеты судачили о том, что ежедневная жизнь князя с учетом всех расходов обходилась ему в 200–300 рублей, не считая огромных трат на званые обеды, которые были поистине лукулловыми.

Вся Одесса говорила (а в этом городе слухи распространялись особенно быстро), что князь, посещая игорные клубы, ставил на кон по 1000 рублей. Причем, проиграв 7–8 тысяч рублей за вечер, он, широко улыбаясь, бодро уходил из клуба, а на следующий день снова приходил сюда и опять, как правило, проигрывал. Поэтому завсегдатаи клуба и восхищались своим кумиром, а одесские газеты в разделе «События» помещали статьи, посвященные личной жизни восточного богача. Рассказывали, что он, не раздумывая, приобрел соболью шубу за 6 тысяч рублей, ножны его шашки, изготовленные из серебра, были усыпаны драгоценными камнями.

Князь посещал театры, где собирался одесский бомонд. Его можно было увидеть на всех премьерах, а также на модных спектаклях и концертах популярных артистов. У князя был необыкновенного окраса дог по кличке Арап, которого он называл своим телохранителем. За состоянием здоровья этой собаки ежедневно наблюдал специально нанятый ветеринарный врач.

Однажды, катаясь верхом по Французскому бульвару, Церетели упал с лошади и был отправлен в больницу, где нашел исключительно заботливый уход со стороны двух медицинских сестер. Затем его перевезли домой, где сестры продолжали оказывать ему помощь. За это князь разрешил девушкам кататься на рысаках, а после выздоровления одарил их бриллиантами.

Князь оказывал покровительство неимущим одесситам, жертвуя на их нужды крупные суммы. На открытие лазарета Красного Креста для раненых воинов он пожертвовал 4 тысячи рублей и при этом высказал сожаление, что не имеет с собой большей суммы. Всего же на благотворительные цели князь потратил 20 тысяч рублей, что особенно усилило его популярность. С благодарностью за столь благородную деятельность к нему приезжали многие местные высокопоставленные особы. Имя князя сделалось очень популярным в высшем обществе.

За полгода пребывания в Одессе князь дважды выезжал в Петроград, что нисколько не удивляло знакомых и ни в коей мере не настораживало одесские власти. Более того, поездки в столицу он объяснял всем, в том числе начальнику сыскной полиции Г. В. Гиршфельду, с которым был на «ты», необходимостью уладить некоторые финансовые дела. При этом назывались имена известных банкиров и других петроградских деятелей, с которыми были назначены встречи.

В действительности во время этих поездок руководимая князем шайка проводила очередную банковскую аферу, связанную со снятием со счетов банков крупных сумм денег по подложным документам.

В конце декабря 1914 года Церетели приехал в Петроград под фамилией князя Андроникова и остановился в одном из лучших номеров «Астории». В разговорах он сообщал, что прибыл на отдых с театра военных действий, где отличился и был представлен к награде. На собеседников он производил прямо чарующее впечатление, и ему верили.

Если в общении со светской публикой он выглядел крайне любезным человеком, то по отношению к персоналу гостиницы был высокомерен, но щедр. За это перед ним раболепствовала вся прислуга, стараясь предупредить любое желание. У подъезда для него всегда был наготове великолепный рысак, лишь изредка сменяемый автомобилем (таксомотор, как прежде называли такси, он совершенно не признавал). Однако все это было только внешней стороной жизни, прикрывавшей интенсивную подготовку незаконных операций.

После проведения ряда удачных афер в провинциальных городах князь Андроников — Церетели решил взяться за столичные банки. Перед столь ответственной акцией он провел большую и тщательную подготовительную работу. Внедрение в петроградскую среду князь начал с аренды игорного клуба в центре столицы, в одном из домов на Караванной улице. В этот клуб заходили представители светского общества и, что было особенно важно для князя, служащие различных банков. Ссужая их деньгами, в которых они постоянно нуждались по причине проигрышей, князь сумел завоевать их расположение.

Познакомившись с управляющими и служащими некоторых банков, установив дружеские отношения с нужными людьми, князь стал по-свойски в банки захаживать. Церетели запросто держался с руководством и свысока относился к рядовым чиновникам. При этом он говорил: «В банках у меня очень богатые связи. Я являюсь в банках крупным вкладчиком. В случае каких-либо недоразумений я могу перенести вклад в другое место».

Он детально изучил технику банковского дела и, главное, узнал многих вкладчиков, ознакомился с их текущими счетами. Кроме того, он изучил их подписи. Все это было необходимо для будущих банковских «панам». В газетах промелькнуло также сообщение о том, что Церетели непродолжительное время был даже директором одного банка и покинул этот пост после того, как ознакомился с вкладами некоторых лиц.

Для расширения поля деятельности князь Андроников — Церетели заводил в Петрограде довольно обширные знакомства во всех слоях общества. В высшем свете он намечал жертвы своих афер, а на «дне» находил помощников для осуществления намеченных планов.

Интересно, что в Петрограде Церетели нашел себе достойную приятельницу в лице знаменитой аферистки Ольги фон Штейн. Деяния этой «светской» дамы заслуживают отдельного рассказа. К сожалению, не удалось установить, на чем конкретно сошлись интересы этих двух знаменитых аферистов. Можно только предположить, что совместными усилиями они провели не одну хитросплетенную операцию по обману столичных жителей.

Все же главным направлением в подготовке аферы был поиск и подкуп работников банков, в служебные функции которых входило оформление снятия вкладов с текущих счетов. В результате активного поиска в Купеческом обществе взаимного кредита, который располагал большими средствами, нашлись две мелкие сошки — Никитин и Кожевников, — которые давно и тихо просиживали свои стулья. Они ели в дешевых столовых печенку на маргарине, курили папиросы за 6 копеек и были счастливы.

И вот от подручного Церетели они узнали о возможности заработать большие деньги, почти ничем не рискуя. Естественно, у бедных чиновников пропали сон и аппетит. Им объяснили, что требуются только некоторые сведения, правда секретные, о текущем счете миллионерши Александровой и образец ее подписи. За это было обещано сперва по тысяче, потом — по две, а как дошли до 10 тысяч — все сомнения у них рассеялись, корысть победила, и они пошли на служебное преступление.

Снятие денег с текущих счетов Александровой и других вкладчиков — жертв аферы — требовало большой документальной подготовки. Для этого была организована специальная контора, приобретено необходимое оборудование для подделок, а также штемпели, схожие со штемпелями Купеческого общества. Документы готовили принятые в шайку литограф Ригунов и каллиграф Трушан. Роль купеческой вдовы-миллионерши Александровой исполняла «дама под вуалью», имя и фамилию которой никто, кроме Церетели, не знал.

Задуманный и тщательно разработанный план петроградской «панамы» «по чистке» банков вначале реализовывался без сучка и задоринки. По этому поводу в «Астории» был организован роскошный ужин, во время которого стол ломился от яств и питья. Ночью, продолжая гулянку, вся компания поехала в ресторан «Самарканд», где их развлекали цыгане. Шампанское лилось рекой, а музыка не смолкала до утра.

Но вот в петроградских газетах стали появляться статьи о снятии со счетов банков по подложным чекам крупных сумм денег. Узнав об этих сообщениях, Церетели вначале внешне не проявлял беспокойства и по этому поводу даже сказал следующее: «Молодцы. Для курьеза я даже вырезал из газет сообщения об этих аферах. Грешным делом, я люблю таких предприимчивых людей. Они так ловко обставили банки, что можно только преклоняться перед чистотой их работы».

Однако радоваться и умиляться Церетели не стоило — над ним и его шайкой нависла реальная угроза разоблачения.

В декабре 1914 года в сыскную полицию Петрограда поступило несколько заявлений от правлений столичных банков о получении по подложным документам больших сумм денег. Всего было похищено около 500 тысяч рублей, причем большая их часть приходилась на Купеческое общество взаимного кредита.

Произведя расследование по поводу этих крупных мошенничеств, начальник петроградской сыскной полиции В. Г. Филиппов и его помощник М. Н. Кунцевич пришли к заключению, что хищением денег занималась одна шайка преступников. Благодаря предпринятым энергичным мерам вскоре удалось установить, что шайка состояла по крайней мере из 10 человек. Болтливость одного из членов шайки за стаканом вина помогла добыть сведения о проживании некоторых жуликов в Петрограде и их адреса. Все они были арестованы.

Во время обыска в квартирах арестованных были обнаружены многочисленные письма, из которых выяснилось, что остальные члены шайки проживают в провинциальных городах. Поэтому по распоряжению Филиппова туда были командированы опытные агенты.

В Петрограде удалось также разыскать конспиративную квартиру, где проводились совещания членов шайки по разработке новых афер. Тщательный обыск в этой квартире помог полиции обнаружить несколько записок и два зашифрованных письма. После их расшифровки стало известно, что руководитель шайки, действовавший ранее как князь Андроников, в настоящее время скрывается под именем князя Туманова. Причем два дня назад он успел скрыться. Для розыска Туманова были отправлены телеграммы во все крупные города, а также в пограничные пункты.

Узнав об активных действиях полиции по его поиску, князь Туманов — Церетели бежал. В забытом или брошенном им чемодане полиция обнаружила целый архив: заграничный паспорт на имя князя Андроникова, пять паспортных книжек на различные фамилии, справку о текущем счете миллионерши Александровой, список фамилий членов шайки и прочее.

Ускользая от преследования сыскной полиции, Церетели оказался в Варшаве, а через некоторое время выехал в Одессу, где у него была основная база и где, как ему казалось, он мог оторваться от преследования. Однако и здесь его уже ждали. Начальник петроградского сыска, получив телеграмму о том, что Туманов — Церетели появился в Одессе и проживает в шикарном особняке в районе Ланжерона, принял решение о немедленном его аресте.

Для ареста Церетели в Одессу был направлен опытный чиновник петроградской сыскной полиции П. М. Игнатьев, который 15 января 1915 года явился к начальнику одесского сыска Г. В. Гиршфельду и объяснил ему цель своего приезда. Была предъявлена и фотография с изображенным на ней бородатым мужчиной. Когда бороду на фотографии прикрыли бумагой, все присутствующие чины одесского сыска, к величайшему своему удивлению, узнали князя Николая Михайловича Туманова. Так как этот факт был установлен, то начальник одесского сыска вынужден был дать указание подчиненным совместно с Игнатьевым задержать Туманова-Церетели.

В тот же день к дому Н. И. Доманского, который арендовал Церетели, были направлены трое надзирателей во главе с помощником начальника сыска — все в штатском. Церетели бодрым шагом вышел на улицу и кликнул извозчика. Стоявший у дома городовой отдал Церетели, одетому в форму прапорщика в отставке, честь. Козырнув в ответ, князь собирался сесть в дрожки. В этот момент его сзади за руки схватил надзиратель и воскликнул: «Вы арестованы, князь!»

Церетели воспринял свой арест с удивительным спокойствием, на его лице не дрогнул ни один мускул. Не дожидаясь приказания, он сам снял шашку, на ножнах которой блестели драгоценные камни, и прекрасно инкрустированный кинжал, а из кармана достал револьвер.

При обыске у афериста оказалось всего 1200 рублей, а в его квартире вообще никаких денег не обнаружили. Князь с гордостью заявил, что располагает большими средствами, найти которые власти не смогут, так как они хранятся под чужими именами.

После задержания Церетели доставили в сыскное отделение, где уже находились Игнатьев и Гиршфельд. Вскоре туда прибыли члены высшей администрации города и представители прокурорского надзора.

Во время допросов, продолжавшихся несколько дней, Церетели держался чрезвычайно спокойно, не скрывая существа проведенных им операций, рассчитывая, очевидно, на скорое завершение дела. При этом, объясняя причину, особенности и успех своей деятельности по получению денег из банков по подложным чекам и другим документам, он подчеркивал, что «с хорошей головой на плечах в России вообще, а в Одессе в особенности, пропасть нельзя». (С чем трудно не согласиться и сегодня.) При этом он дал весьма своеобразную оценку законности своей деятельности. «Вы, конечно, считаете меня преступником, но я с этим не согласен. Я не преступник, а артист. Я работаю в банках. Ни для кого не секрет, что банки безжалостно обирают публику. Я поэтому считаю себя вправе „ущипнуть“ в свою очередь банки. Это, по-моему, не преступление».

Кроме того, он говорил, что его арест, по существу, является пустяковым происшествием, и после отбывания наказания у него будут средства к существованию.

Когда в отделении сыска Церетели предложили сфотографироваться в профиль и анфас, как этого требовали правила при задержании преступников, он ответил, что готов позировать сколько угодно, поскольку, когда он выйдет из тюрьмы, его все равно никто не сможет найти по этим снимкам.

У Церетели, очевидно, неожиданно даже для него самого, во время ареста проявились благородные человеческие качества. Он, например, очень откровенно рассказал о своей привязанности к одной бедной девушке, которая его любила, была добра к нему и которую он обидел, и весьма сокрушался, что не смог материально ее обеспечить. Девушка же, узнав об аресте своего возлюбленного, примчалась в охранное отделение, бросилась на шею арестанту, целовала его и горько плакала. Церетели все же уговорил полицейских отдать девушке на жизнь мелкие вещи, находящиеся в особняке Доманского. Ценное имущество по распоряжению судебного следователя было конфисковано. Была изъята и направлена в петроградские музеи и замечательная коллекция драгоценного кавказского оружия.

Не забыл Церетели и о своей собаке, которая могла погибнуть без хозяина. Один из полицейских согласился позаботиться о ней, взяв ее к себе.

Кроме того, Церетели обратился к одесским властям с просьбой дать ему возможность кровью смыть свои прегрешения. Он заявил, что в ответ на нападение турецких военных кораблей на одесский порт готов за свой счет организовать сотню кавказской кавалерии и отправиться с ней на театр военных действий.

Сообщение одесских газет об аресте князя Туманова — Церетели оказалось для горожан подобным взрыву бомбы. Утренние газеты моментально раскупались. Это событие оттеснило для одесситов на задний план все, что происходило в мире, даже информацию с фронта. Горожане интересовались только личностью афериста: как он жил, каким был в быту, как относился к женщинам и, наконец, как грабил.

Словом, одесская публика хотела знать все о знаменитом аферисте.

Особенный ажиотаж вызвал арест у представительниц прекрасного пола. Замужние женщины, грустно вздыхая, повторяли, с презрением глядя на мужей: «Вот это был настоящий мужчина — интересный, смелый и властный». Романтичные барышни были огорчены тем, что не сумели в свое время познакомиться с этим таинственным князем Тумановым — Церетели. Проще говоря, и без того большая популярность князя в Одессе после его ареста возросла в десятки раз.

Событиям, связанным с арестом Церетели и его прошлым, посвятили большие статьи столичные газеты — аферист особенно много навредил коммерческим банкам Петрограда. Не отставали в этом плане киевские издания и газеты других российских городов. Читая материалы, невольно задаешься вопросом: как могли журналисты уже в день ареста поместить подробные сведения не только об аферах Церетели в дни, предшествовавшие его разоблачению, но и о его делах более раннего периода? Ответ, очевидно, один: Церетели в начале 1915 года в своих авантюристических операциях в Петрограде зарвался, потерял чувство меры и был под колпаком петроградской сыскной полиции.

Он не учел, что его розыском занимался сам начальник столичного сыскного отделения В. Г. Филиппов, пользовавшийся мировой известностью и даже получивший за свою блестящую работу по борьбе с преступностью французский орден Почетного легиона. Несмотря на малочисленность сотрудников, видимо, из-за недостатка финансирования (в Петрограде их было 75 человек, тогда как в Париже сыск состоял из 1200 агентов), Филиппов добился почти полной раскрываемости совершаемых преступлений.

Так получилось, что безусловно весьма талантливый аферист М. В. Церетели был разоблачен не менее талантливым профессионалом В. Г. Филипповым.

 

Фабриканты фальшивок

В 1910 году правительство России, стремясь исключить из денежного оборота страны появившиеся в большом количестве фальшивые купюры кредитных билетов сторублевого достоинства, произвело выпуск кредиток нового образца такого же достоинства. Хотя первый выпуск сторублевок нового образца составлял всего 20 тысяч экземпляров, вскоре Министерство финансов, к своему огромному удивлению, обнаружило в кассах Госбанка и его филиалах необычно большое количество таких купюр, при внимательном рассмотрении оказавшихся хорошо изготовленными фальшивками. Такое положение могло нанести сильный удар по денежному обращению России, поэтому вся российская полиция была поставлена на ноги.

Высокое качество фальшивых кредиток сразу же натолкнуло власти на мысль об их иностранном происхождении. Наиболее вероятным местом их изготовления была признана Англия, полиграфическая промышленность которой часто выполняла заказы многих стран по изготовлению ценных бумаг, в том числе и бумажных денег. В связи с этим в этой стране действовали снисходительные карательные законы к подделывателям иностранной валюты. Поэтому на туманный Альбион был послан один из опытнейших российских агентов по борьбе с фальшивыми кредитками. Он провел крупномасштабную проверку «почерка» многих английских граверов, но выполненные ими пробы рисунков денежных знаков ничего общего не имели с обнаруженными фальшивыми сторублевками в России.

Государственный кредитный билет достоинством 100 рублей образца 1910 года (лицевая и оборотная стороны).

Поиском места изготовления фальшивок занялись, правда с совершенно иной целью, и российские жулики всех рангов. По своим международным каналам связи они узнали, что фальшивки, скорее всего, поступают из Франции, в которой, по сравнению с другими странами, было обнаружено полицией наибольшее количество таких экземпляров. Они, не теряя времени, поехали во Францию, где рассчитывали по дешевке закупить фальшивки, с тем чтобы в России реализовать их в качестве настоящих кредитных билетов. Незнание французского языка да и их своеобразная внешность не внушали к ним доверия у сбытчиков фальшивок, и они, израсходовав только напрасно деньги, вернулись в Россию без «товара». И все же жулики не теряли духа, и их изворотливый ум придумал новую аферу — они пустили слух, что во Франции полно фальшивок и у них полно этого «товара». Сами же стали успешно продавать за большую цену жадным до наживы петербуржцам вместо пачек фальшивых денег так называемые «пушки» — пачки хорошо подрезанных и упакованных бумажных листов, накрытых сверху неподдельными кредитными билетами.

В то же время произошел курьезный случай с двумя петербургскими жуликами, которые все же сумели найти сбытчика фальшивых кредиток. Подделки он продавал по очень высокой цене — по 60 рублей за сторублевку, да еще ставил условия сбыта их где угодно, только не во Франции. Потому жулики купили всего несколько купюр. Однако желание быстрого заработка привело их в Ниццу, где они остановились на два дня в шикарном отеле для поиска жертвы. Во время картежной игры они, как говорится, «спустили» благополучно две фальшивые сторублевки действительному статскому советнику Никонову, который проходил лечение на курорте. На следующий день этот больной господин отправился для размена одной бумажки в «Лионский кредит» — один из коммерческих банков во Франции. Как нарочно, в том банке, как в никаком другом, зная о появлении фальшивых сторублевок, очень внимательно относились к приему таких купюр. Российские сторублевки не только просматривались на свет, но даже чуть ли не обнюхивались и облизывались. Кроме того, здесь всегда записывали данные посетителей, чем ставили в неловкое положение туристов. После задержания и снятия показания важного господина отпустили, а полиция по полученным приметам бросилась искать петербургских жуликов, и вскоре они были арестованы и признались в содеянном. Так появился, хотя и не очень ясный, след ко фальшивомонетчикам.

В 2 часа ночи 28 августа 1910 года на пограничную станцию Александрово прибыл поезд. Пассажиры вынесли свои вещи для осмотра на платформу. Когда очередь дошла до респектабельного господина Дунаевского, то внимание таможенника привлекло в его сундуке не наличие каких-то запретных вещей, а большое количество предметов дамского туалета. На естественный вопрос, чьи это вещи, господин ответил, что они принадлежат даме, которая путешествует с ним, но в его загранпаспорт не вписана и едет в другом вагоне. Опытному таможеннику все это показалось странным и подозрительным. Об этом он доложил своему начальству, а сам стал повторно проводить особо тщательный досмотр. Когда он добрался до дна сундука, то ему показалось, что под ним имеется второе дно. И это подтвердилось.

Верхнее дно было сорвано, и из тайника были вынуты пачки сторублевых кредитных билетов. Дунаевский не растерялся и заявил, что боялся перевести большую сумму денег через банк, а так как за ним следили какие-то злоумышленники, то он вынужден был применить такой метод хранения денег. Когда же при внимательном исследовании деньги были признаны фальшивыми, он, опять не растерявшись, заявил, что кредитки перевозил по просьбе знакомых. Ему, конечно, не поверили.

В сундуке оказалось 14 пачек, в каждой из которых по 100 штук фальшивых сторублевок. Кроме того, при обыске у него в чулке была найдена еще одна пачка в 99 штук — видно, одну фальшивку Дунаевский сумел кому-то сплавить. Таким образом, были обнаружены фальшивые кредитные билеты на огромную сумму в 150 тысяч рублей.

Как впоследствии выяснилось, в том же поезде ехало еще несколько человек с фальшивыми кредитными билетами. Один из них, некто Рохлин, который вез на такую же сумму фальшивок, прошел благополучно таможенный досмотр. Однако когда узнал о задержании Дунаевского, то так испугался, что решил от всего «товара» избавиться. Причем он не мог придумать ничего лучшего, как выбросить все привезенные с опасностью и трудом пачки сторублевок в пристанционный туалет. Как всегда обычно и бывает, через день этот туалет начали чистить, а нечистоты отвезли на свалку — любимое место игр александровских мальчишек. Можно себе представить радость детей и их родителей, получивших ни с того ни с сего, как с неба, огромное количество денег (они считали их настоящими). Когда на место происшествия прибыли жандармы, то в их руки попало всего 559 бумажек. Остальные около 1000 бумажек так или иначе попали в денежный оборот. Сам Рохлин, пожив некоторое время у родителей в Гомеле, боясь заслуженной кары, с большими предосторожностями бежал в Америку и скрылся среди нью-йоркской массы разноликих эмигрантов. Это событие явилось началом разгрома шайки фальшивомонетчиков.

Николай Данилович Дунаевский, всю свою молодость проживший в Одессе, в отличие от своего удачливого брата — крупного коммерсанта, в каких только областях коммерческой деятельности не попытал свое счастье, везде фортуна не улыбалась одесситу и он терпел только убытки. В начале 1909 года, находясь на скромной должности директора небольшой гостиницы уже в городе Благовещенске, он познакомился с симпатичной девушкой Наталией Саяниной и влюбился в нее. Это, как никогда, заставило его энергично искать источник дохода.

В этот критический момент он познакомился с Робертом Ивановичем Левенталем, также жившим в Благовещенске. Левенталь был первоклассным художником-гравером, но направившим свой талант на преступную деятельность фальшивомонетчика. Естественным финалом была каторжная работа на Сахалине. Бежав оттуда, он скрывался по подложному паспорту. Для опытного и умного дельца Дунаевского ничего не стоило узнать о прошлой, нужной ему, стороне жизни Левенталя. Сама судьба вложила в руки Дунаевского решение по организации выпуска фальшивых денег. Вначале Левенталь получил и выполнил заказ по изготовлению клише для печатания кредитных билетов в 25 рублей, затем стал полноценным членом клана фальшивомонетчиков. В это же время в группу вошли старый знакомый Дунаевского — предприимчивый делец Иван Семенович Серганов и друг последнего, приехавший из Гомеля, — Давид Абрамович Рохлин, проныра и аферист.

Весной 1909 года эта компания приступила к фабрикации фальшивых 25-рублевых кредитных билетов. Всего было изготовлено 2 партии подделок по 125 штук в каждой. Был организован и их сбыт. Однако такой размах работы не устраивал Дунаевского — ему нужны были большие деньги, и он придумал широкомасштабный план изготовления массового количества фальшивых сторублевок. Хорошо продуманный план Дунаевского состоял в выпуске фальшивых кредитных билетов сторублевого достоинства во Франции, где можно заняться фабрикацией, не боясь преследования. Туда для закупки всего оборудования и материалов и, главное, для печатания фальшивок намечался приезд всей группы. Сбыт же фальшивок, с целью обеспечения наибольшей безопасности, должен был главным образом осуществляться в Маньчжурии и Китае.

Для реализации такого дорогостоящего плана у компании было все, кроме денег. Нужны были, как теперь принято говорить, инвестиции. Отсутствие средств не остановило Дунаевского: он в свою сферу деятельности втянул своего старого знакомого — богатого благовещенского купца и товарища директора отделения Госбанка Ивана Павловича Семерова. Несмотря на свое большое богатство, возможность еще подработать соблазнила купца, и он, после недолгих раздумий, дал согласие на вхождение в преступную компанию и ее субсидирование. В ноябре 1909 года у фальшивомонетчиков все было готово для выезда за границу. Только у Серганова оказался просроченным паспорт, и его было решено оставить в России для связи. 30 ноября Дунаевский, Левенталь, Рохлин и Саянина, исходя из соблюдения необходимых мер предосторожности, ехавшие в разных купе, прибыли в Варшаву.

Из Варшавы «путешественники» направились в Берлин, где весело провели рождественские праздники. Здесь же Левенталь сумел купить более 50 разнообразных красок, а Дунаевский приобрел большой фотографический аппарат и копировальный пресс. Следующая остановка в Париже была использована компанией для закупки недостающих для фабрики сторублевок материалов и аппаратуры. Кроме того, неожиданно Дунаевскому и его подруге Саяниной потребовалась медицинская помощь, которую им оказал врач Ашкинази, русский по происхождению. Заодно он осмотрел Рохлина и Левенталя. Узнав, что компания приехала во Францию «подлечиться», он рекомендовал поселиться в Ницце — городе на Лазурном берегу Средиземного моря, на юге Франции. Эта рекомендация была принята, так как она исходила от врача и тем самим исключала всякое подозрение на выбор места развертывания «фабрики» фальшивых денег. Заказав в Париже литографический пресс, машину для обрезания бумаги, а также купив электрические приборы и слесарные инструменты, компания выехала в Ниццу.

Прибыв в Ниццу и остановившись в гостинице, все энергично принялись за поиски подходящего дома. Вскоре при помощи директора англо-русского туристического агентства Якова Клайдмана на сезон за 3 тысячи франков была снята на самом берегу моря шикарная вилла. Она стояла в стороне от остальных зданий курорта, имела большой сад, окруженный высоким забором, что благоприятствовало обеспечению секретности. Да и планировка здания была достаточно удобна как для работы «фабрики», так и в смысле жизненных условий. Вилла состояла из двух этажей, мезонина — надстройки над средней частью здания и подвала. В первом и втором этажах с удобствами располагались приехавшие русские, а также переводчик Шнорк, рекомендованный Ашкинази. В подвальном помещении находилась кухня и большая кладовая. Здесь же была комната для симпатичных сестер Марзони, нанятых в качестве кухарки и горничной.

Сама «фабрика» заняла большую и светлую комнату мезонина, вход куда был запрещен для всех посторонних. Для этого была распространена легенда о том, что Левенталь занимается там очень важной проблемой в области усовершенствования фотографии. Нанятого молодого переводчика Шнорка больше интересовали бесконечно проводившиеся на курорте карнавалы и скачки, чем какие-либо дела русских. Прислугу также мало интересовало происходящее в доме — у них и так хватало своих забот. И все же все операции по развертыванию «фабрики» были проведены тайно, во время отсутствия этих людей.

Летом 1910 года Левенталь изготовил клише, а Дунаевский с Рохлиным создали приспособление для получения водяного знака — изображения Екатерины II. «Фабрика» начала печатать фальшивые государственные казначейские билеты достоинством в 100 рублей. Наконец-то начала сбываться страстная и алчная мечта всех членов шайки обогатиться во что бы то ни стало за счет реализации безупречно изготовленных кредитных билетов.

Однако чем ближе становился этот долгожданный момент, тем больше нервничали все участники фабрикации фальшивок и тем сложнее становились отношения между ними. У всех появилось предчувствие беды, от которого их не отвлекали ни теплые, благоухающие южными ароматами безоблачные дни, ни чарующие звуки музыки из соседнего курзала, ни ночные купания при лунном свете. Они потеряли чувство прекрасного, стали беспричинно придираться друг к другу и бесконечно ссориться. Почему-то у каждого из них стали сильно проявляться те или иные недостатки характера. Левенталь, сознавая свое положение главного исполнителя дела, начал высокомерно обращаться со своими коллегами, к тому же стал сильно пьянствовать. Руководитель «фабрики» Дунаевский, в свою очередь, с членами организации стал обращаться как со своими подчиненными. Купец Семеров из безмерно доброго и щедрого превратился в скупого и вспыльчивого человека. Рохлин при малейшей возможности уходил от дела и т. п. и т. д. Несмотря на все эти негативные моменты, у всех членов шайки было единое желание быстрейшего завершения изготовления фальшивок и, безусловно, безопасного возвращения в Россию.

В середине августа обитатели виллы решили прекратить печатание, так как фальшивок с лихвой хватало уже на всех, и стали готовиться к возвращению в Россию.

Нужно было спрятать в надежном месте оборудование «фабрики». Оставлять его на вилле, даже в тайнике, компаньоны не решались. Дунаевскому во франко-русском туристическом агентстве посоветовали сдать громоздкие вещи в фирму «Константин», располагавшую большими складами. Туда и было сдано 7 ящиков общим весом в 760 килограммов, в которых в разобранной виде находились механический ручной резак, скоропечатный станок и литографический пресс для различных оттисков. Для переправки через границу в Россию большого количества фальшивок нужна была специальная тара с тайниками. Дунаевский для всех членов шайки заказал сундуки с двойным дном.

Точного числа напечатанных «катеринок» — сторублевых билетов — никто не знал: считать было некогда. Каждый из мужчин имел по 1500 купюр, в камине было спрятано 2 тысячи купюр. Столько же взяли иностранные сбытчики. Можно считать, что с учетом брака фальшивых сторублевок было напечатано не менее чем на 15 миллионов рублей, которые еще в то время были в золотом исчислении. Завершив все дела, связанные с «фабрикой», российские мошенники бесследно скрылись из Ниццы. Впереди им всем виделись лучезарные горизонты счастливой жизни. И все так могло быть, если бы не трагический случай на российской пограничной станции Александрово…

Последним из обитателей виллы в Ницце границу пересекал Левенталь. Из письма, полученного от Рохлина, он знал о задержании Дунаевского и о потере «товара», который сопровождал Рохлин. Несмотря на все это, Левенталь решил рискнуть и 4 сентября 1910 года благополучно прошел все пограничные таможенные досмотры. После этого он отправился в Сибирь, где приступил к организации сбыта фальшивых сторублевых кредитных билетов, большая партия которых была привезена как им самим, так и через некоторое время Семеровым. Каких-либо прошлых связей, которые могли бы пригодиться для такой опасной деятельности, у него не было. Начинать создание организации по сбыту фальшивок пришлось с нуля — искать предприимчивых и ловких людей с помощью только своей интуиции, которая, правда, была подкреплена его криминальной жизнью. И он где только можно, рискуя собственной безопасностью, входил в контакт с людьми преступного мира, которые, естественно, только и годны были на такие грязные дела.

На забайкальской станции Иланское его внимание привлек бедно одетый молодой человек — Ю. Ю. Понкратов. С его помощью Левенталь познакомился с жившими в Томске эстонскими колонистами, которые отличались обширным уголовным прошлым, что, собственно, и было ему нужно. С помощью этих лиц были организованы две группы сбыта «товара». Они успешно внедрили в денежный оборот не один десяток фальшивых кредиток. Благодаря своим воровским навыкам эта шайка была арестована только в декабре 1912 года. Интересно, что один из задержанных, некто Латкин, самым невероятным образом сумел бежать из тюрьмы и эмигрировал в далекую и недоступную для российской полиции Австралию, но по неизвестным причинам через год вернулся на родину и был снова арестован, теперь уже надолго.

В Томске Левенталь познакомился с А. М. Корном, имевшим уже три судимости за кражу лошадей. После последней отсидки в родной Лифляндии (Северной Латвии) он был сослан на поселение в Сибирь. Случайная встреча мошенников оказалась друг другу нужной. Левенталь получил верного и надежного распространителя фальшивок, а Корн — деньги, в которых сильно нуждался. Вскоре после такой «дружбы» до полиции дошли слухи о том, что «известный вор» Август Корн в родном своем Юрьевском уезде сбывает фальшивые сторублевые билеты. Были даны указания о розыске преступника. Вначале были арестованы два родственника Корна при размене 10 сторублевых кредиток, а затем по имевшимся в полиции приметам был арестован и сам Корн, который вскоре после задержания, заболев, скончался в тюрьме.

Одним из основных распространителей фальшивок, правой рукой Левенталя, был Дмитрий Колпащиков. Еще молодым человеком он покинул родную деревню в Витебской губернии и отправился на заработки в Сибирь. Вначале он работал на золотых приисках. Здесь стал приворовывать понемногу золотой песок. Вскоре это не стало его удовлетворять, и он, обладая природным талантом умельца, пошел на более прибыльное дело — изготовление золотых и серебряных монет. Со своими изделиями, которые были так искусно изготовлены, что не отличались от настоящих, он все же был схвачен и приговорен к двум годам каторжных работ. После отбытия наказания Колпащиков стал сибирским поселенцем. В Омске судьба его столкнула с Левенталем, и он стал успешно сбывать большие партии фальшивок. Но уже в феврале 1911 года Колпащиков, несмотря на наличие у него хорошо подделанного паспорта на фамилию Коболева, был задержан с поличным — в кармане его пиджака обнаружили 200 штук фальшивых сторублевых кредитных билетов на огромную сумму в 20 тысяч рублей в золотом исчислении.

Приведенные выше краткие сведения только о трех помощниках Левенталя по распространению фальшивок дают все же ясное представление о наиболее грязной стороне так называемой деятельности мошенников-фальшивомонетчиков.

Арестованные в Париже в конце 1910 года агенты-сбытчики поддельных сторублевок показали, что «фабрика» фальшивок, по их сведениям, находится во Франции, но где именно, они не знают. Обнаружение фальшивых кредиток в почтовых письмах и посылках, направляемых в Россию с юга Франции, хотя и незначительно, но упростило поиск местоположения «фабрики».

Для ускорения поиска «фабрики», а также задержания еще не арестованных фальшивомонетчиков по горячим следам в Париж был направлен заместитель начальника петербургской сыскной полиции М. Н. Кунцевич, отличавшийся богатым опытом борьбы с преступниками и большой удачливостью. Прибыв на место, он с удивлением обнаружил, что многие из парижских полицейских часто применяют названный ими французским метод сыска, по которому задержанных отпускали на свободу, но осуществляли за ними постоянное наблюдение с целью отыскания по их следам других преступников и организации в целом. Но из-за этого один важный для следствия арестованный русский, некто Вансович, сумел скрыться, в результате был потерян след к «фабрике» фальшивых сторублевок. После этого случая Кунцевич официально заявил, что такой метод неприменим к русским преступникам и на «русского зверя лучше всего охотиться по-русски». Кунцевичу пошли навстречу, и он сумел вскоре арестовать несколько русских преступников, как связанных с изготовлением сторублевок, так и проходящих по другим делам. Все арестованные русские — распространители фальшивок — оказались давнишними «клиентами» петербургской сыскной полиции. Показания арестованных помогли найти след, ведущий на французский южный курорт — в город Ниццу.

Так как в поиске и аресте фальшивомонетчиков наряду с русскими были заинтересованы и польские власти, то последним были переданы сведения о «фабрике», выясненные совместными усилиями Кунцевича и французского сыска. В свою очередь польские судебные власти в настойчивой форме попросили своих коллег из города Ниццы о досмотре виллы, на которой, как стало уже известно, проживали несколько элегантных русских мужчин и женщин. Последнее было незамедлительно исполнено. Вилла самым тщательным образом была осмотрена от подвала до крыши, внимательно, метр за метром, был обследован и большой сад, прилегавший к постройке. И все же никаких следов «фабрики» фальшивых сторублевок, к своему удивлению, опытные сыщики не смогли обнаружить.

Вместе с тем начальнику сыскной полиции Ниццы удалось установить, что бывшие наниматели виллы оставили на хранение в фирме «Константин» несколько каких-то тяжелых ящиков. Эти ящики были изъяты со склада и отправлены в Варшаву. В них оказалось почти все необходимое оборудование для выполнения сложных типографских работ. Эти важные находки и сведения конца 1910 — начала 1911 года, однако, не могли заметно приблизить к завершению дела фальшивомонетчиков — не хватало главного звена расследования. Нужно было во что бы то ни стало найти и арестовать Левенталя — человека, который непосредственно готовил полиграфическое оборудование и печатал фальшивые кредитные билеты.

Еще до конца 1910 года главный виновник появления в России безупречно изготовленных фальшивых сторублевых кредитных билетов — Роберт Иванович Левенталь — завершил формирование шаек по распространению этих фальшивок. Ими были заполонены практически все губернии Сибири, Урала, Кавказа и Средней Азии. Обнаружены они были и в Петербургской и Московской губерниях. К Левенталю деньги от распространителей потекли, как из рога изобилия. Казалось бы, что сбылась мечта Роберта Ивановича — он богат, но его ненасытную натуру не устраивал достигнутый размах предприятия.

Несмотря на разгром шайки и арест почти всех ее главных участников, Левенталь мечтает возобновить «фабрику» фальшивок — ведь все оборудование для этого есть, надежно спрятано и на нем можно печатать «деньги» хоть завтра. Помощником он наметил для себя главного атамана распространителей — хитрого, умного и жестокого Колпащикова. Понимая и чувствуя, что в России полиция «сидит на хвосте» и может вот-вот его арестовать, Левенталь решил скрыться от нее опять же во Франции. Там он наметил совместно с Колпащиковым возобновить «дело».

Живя некоторое время в Томске, Левенталь на вечере в Общественном собрании познакомился с очень хорошенькой и милой девушкой Эмилией Володко. Через некоторое время он сделал ей предложение. Эмилии и ее родителям он наврал с три короба и про свой роскошный дом в Ницце, и про скупку им соболиных шкурок, и даже про постройку воздушного шара. Родителей Володко смущало то, что Роберт Иванович лютеранин, а они — католики. Кроме того, их настораживало внезапное решение такого «интеллигентного и богатого» человека жениться на почти необразованной девушке. Они боялись, что жених вдруг окажется продавцом «живого товара». Но Левенталь умел уговаривать, и они согласились с тем, что молодые обвенчаются в Ницце. Таким образом Левенталь обеспечил себе и чрезвычайно приятную сторону будущей жизни во Франции.

Путешествие Левенталя со своей любимой началось в самые последние дни декабря 1910 года, а 5 января 1911 года они уже заняли шикарный номер в лучшей гостинице Брест-Литовска. Здесь впервые за время путешествия за кордон Левенталь реально почувствовал опасность ареста: на следующий день служащий гостиницы попросил его представить в полицию паспорт. Хотя паспорт и был хорошо подделан на другую фамилию, Роберт Иванович немедленно исчез не только из гостиницы, но и из города. Вернувшись в город через два дня из-за необходимости получения денег по переводу, он вместе с Эмилией остановился в другой гостинице и предъявил новый паспорт, опять же фальшивый. Оставив в Брест-Литовске и этот паспорт, он у местных жителей купил так называемое «проходное свидетельство», с ним перешел границу и оказался в Берлине. Получив в середине января заграничный паспорт, сюда же прибыла Эмилия. После этого путешественники переехали в Париж, где беззаботно проживали с конца января до начала марта 1911 года. Неожиданно почувствовав за собой слежку, Левенталь сразу же распустил слух, что вместе с девушкой уезжает в Ниццу.

В конце марта 1911 года парижская полиция получила поручение разыскать и арестовать Левенталя с подругой. Проведя тщательные розыски этой пары в самом городе и его окрестностях, в июне 1911 года полиция вынуждена была доложить о безрезультатности своей работы и прекращении поиска. На самом деле Левенталь, соблюдая строгие правила конспирации и применяя даже грим, проживал в Париже. Об этом свидетельствовало письмо родителям, отправленное Эмилией из Парижа в самом начале июня.

Далее почти в течение года какие-либо сведения о Левентале и его подруге отсутствовали, несмотря на различные меры, предпринимаемые российской полицией, правда, при полном бездействии французского сыска. Наконец, в июне 1912 года у родителей Эмилии было найдено письмо, отправленное из Парижа, в котором она с горечью сообщала, что Роберт оказался подлецом, из-за которого она чуть не попала в публичный дом, и она в настоящее время с ним не живет. В письме был указан адрес Эмилии в Париже. Получив эти сведения, сыщик М. Н. Кунцевич снова выехал в Париж.

По указанному в письме адресу он нашел Эмилию Володко и с ее помощью стал устанавливать парижские адреса, где ранее жил Левенталь с Эмилией. Таким образом ему удалось найти местожительство разыскиваемого уже много лет фальшивомонетчика Роберта Ивановича Левенталя. Кунцевич все обнаруженные сведения сообщил в русское посольство в Париже. Посольство вошло в сношение с французскими властями, а на основании последовавшей затем телеграммы судебного следователя Ниццы, который вел дело русских фальшивомонетчиков, Левенталь вечером 20 июля был арестован, а его бывшая подруга Эмилия Володко — утром 21 июля. После проведенного французскими властями следствия они в апреле 1913 года были доставлены в московскую тюрьму.

Очень яркую характеристику преступникам, находящимся в зале Окружного варшавского суда в майские дни 1914 года, дал присутствовавший на процессе корреспондент газеты «Новости Белостока». С небольшими сокращениями она приводится ниже.

«В зале из подсудимых выделяются три наиболее колоритные фигуры — Дунаевского, Левенталя и миллионера Ивана Семерова. Глядя на красивое, обрамленное светлой бородкой лицо Левенталя, можно себе представить с такой внешностью, например, Рудина, талантливо изображенного Тургеневым. Он типичный авантюрист-романтик, ставший по воле судьбы фальшивомонетчиком, но с таким же успехом он мог стать президентом Гавайской Республики. Во всей его фигуре, в красивых движениях и манере высоко держать голову чувствуется данный ему природой аристократизм.

Дунаевский является полной противоположностью Роберта Ивановича. Даже его холеная внешняя интеллигентность не может скрыть хищность и жестокость характера. Он — высокий статный брюнет с красивой проседью на густой шевелюре, одетый с претензией на изящество.

По измятому мешковатому сюртуку миллионера Семерова легко узнать его самого. В нем чувствуется широкий размах и необузданность характера разбогатевшего сибиряка. Это не купец и не банкир, а типичный сибирский делец. Он возьмется за любое честное или нечестное дело, которое даст большую прибыль при небольшой затрате труда».

О том, насколько велика была тяжесть преступления фальшивомонетчиков, можно судить по содержанию обвинительного акта.

«В последние годы Россия и в особенности Сибирь сделались обширным полем, на котором подделыватели всевозможных денежных знаков повели упорную войну против отечественного рынка, против русского кредита и даже против державных прав государства»…

Приговор суда был суров. Дунаевский, Левенталь, Семеров и Колпащиков были приговорены к 10 годам каторжных работ с лишением всех прав и состояния. Другие активные участники преступления также отправились на каторгу.

Так закончилось громкое и скандальное дело, вошедшее в криминальную историю России под названием «Процесс над миллионерами-фальшивомонетчиками».

 

Артист-аферист Николай Маклаков

Многие петербургские газеты, выходившие в период с 1909 по 1916 год, довольно часто помещали краткие сообщения о Н. А. Маклакове, которого окрестили «международным аферистом» за операции, проведенные как в России, так и за рубежом. Многогранность и своеобразие афер невольно обращали на себя внимание и вызывали интерес к этому человеку.

Большую часть отмеченного периода Маклаков провел в «Крестах» — петербургском следственном изоляторе. Поэтому корреспонденты, к сожалению, уделяли больше внимание необычным сторонам жизни арестанта в тюрьме, и только немногие отрывочные сведения свидетельствовали об интересных, разнообразных и многочисленных аферах этого человека вне тюремных стен, что, естественно, весьма затруднило составление «полного портрета» махинатора. Несмотря на столь существенный изъян, мы все же попытаемся рассказать о наиболее характерных аферах Н. А. Маклакова.

Николай Александрович родился в 1879 году в семье военного. После смерти отца, имевшего высокий чин генерал-лейтенанта, воспитание юного Николая легло на плечи матери — Екатерины Петровны. Интересно, что в метрической справке, выданной Николаю, значилось: «Н. А. Маклаков является сыном жены генерала Маклакова». Эта формулировка всю жизнь возмущала Николая. Более того, он считал, что именно такая запись неграмотного священника всю жизнь приносила ему неприятности и даже довела до скамьи подсудимых.

По некоторым косвенным сведениям, Екатерина Петровна имела достаточно неуравновешенный и неуживчивый характер. Об этом, например, свидетельствует бесконечная перемена мест жительства в Петербурге. Так, в период с 1901 по 1906 год она, по данным справочника «Весь Петербург», переезжала с квартиры на квартиру 5 раз. Она же арендовала у городской столичной управы на 12 лет Василеостровский театр и сад для антрепризы, не имея ни опыта, ни достаточных средств, что свидетельствует о некотором авантюризме ее натуры. Этими чертами характера, только более ярко выраженными, обладал и ее сын Николай Маклаков. Так или иначе, но, по сведениям журналистов, Николай Маклаков к 26 годам совершил 52 преступления.

Будучи сыном генерала и обладателем известной в России фамилии, он мог бы занять высокое положение в обществе. Этому способствовали его аристократическое воспитание, отличное образование и безупречное знание европейских языков. Немаловажную роль могла играть и его приятная внешность. Маклаков был мужчиной высокого роста, всегда подтянутый, одетый изящно и по последней моде. Он тщательно за собой следил, носил прическу с пробором и маленькую «французскую» бородку, которая ему очень шла. Молодой Маклаков обладал незаурядным умом, талантом в решении сложных жизненных проблем, а также изумительной способностью не терять присутствия духа в самые критические минуты жизни. Однако движимый стремлением к роскошной жизни, заполненной женщинами, вином и кутежами, он все свои способности и таланты направил на проведение афер.

Первое время, работая по завершении учебы адвокатом, Николай Маклаков стал выдавать себя за своего однофамильца, известного присяжного поверенного Василия Алексеевича Маклакова. Вошел в историю, например, такой случай. Василий Алексеевич находился в гостях у своего друга и учителя, всемирно известного адвоката Ф. Н. Плевако. Последнему во время дружеского ужина принесли телеграмму из Воронежа следующего содержания: «Ваш помощник Маклаков обращается ко всем местным адвокатам с просьбой дать взаймы денег под предлогом „издержания в дороге“ и вообще престранно себя аттестует. Не мистификация ли это?» Плевако, разумеется, на этот вопрос тотчас ответил, что его помощник Маклаков находится рядом с ним и в Воронеж не ездил.

Когда скончался отец Василия Алексеевича, известный профессор Маклаков, то ко многим людям приходил Николай Маклаков, представлялся сыном покойного профессора и с грустным видом просил помощи, так как якобы остался без средств к существованию.

Однажды, находясь в Воронеже и оказавшись без денег, Николай Маклаков для получения места защитника в одном уголовном процессе также представился своим именитым тезкой — присяжным поверенным В. А. Маклаковым и, что интересно, добился оправдания обвиняемого.

И уже совсем курьезным был случай, когда Николай просил не путать его с… Николаем Маклаковым (то есть с самим собой).

Однажды жизнь столкнула авантюриста Н. А. Маклакова с его однофамильцем, знаменитым адвокатом, а впоследствии членом Государственной думы В. А. Маклаковым. Они, как это ни парадоксально, имели большое сходство, словно были братьями. Это произошло в Харькове, в центральной гостинице. Увидев Василия Алексеевича, хозяин гостиницы встретил его следующими словами: «Это ваш родственник, господин Маклаков, что не так давно остановился у нас? Он занял самый дорогой номер и дожидается своего отца-генерала уже две недели, чтобы расплатиться за проживание».

Хозяин, узнав всю правду о Николае и о том, что его отец давно умер, хотел сразу же выгнать наглеца, но Василий Алексеевич за него заступился и обещал уплатить долг. При встрече же в номере гостиницы в ответ на заслуженные упреки Василия Алексеевича Маклаков-аферист без тени смущения заявил: «Как я счастлив, что наконец-то вас вижу. Если б вы знали, какая клевета, какие инсинуации распространяются обо мне! А вина моя только одна: зачем я тогда в Воронеже выступил защитником, назвавшись вашим именем?»

Поверив в искренность афериста, Василий Алексеевич записал все его долги на свой счет. На другой день «симпатичный» молодой человек исчез из гостиницы, оставив хозяину пустой чемодан, а своему тезке — память о бессовестном обмане.

Адвокатская деятельность, хотя и приправленная рядом различных афер, через некоторое время все же приелась Маклакову. Его вдруг потянуло на театральные подмостки, где жизнь представлялась ему полной увлекательных интриг, легкой и беззаботной. Этому способствовала случайная встреча Маклакова в 1901 году в Екатеринославе (Днепропетровск) с антрепренером Шубиным, которому новый знакомый, красивый молодой человек с черными выразительными глазами, понравился сразу. Антрепренер узнал, что Маклаков, проживая в гостинице, должен уже за два месяца и хозяин не знает, как от него избавиться. Пришлось Шубину расплатиться за нового знакомого. Антрепренер собирал в то время драматическую труппу для выступления на Украине, в Бахмуте. Маклаков отправился с ней.

В Бахмуте антрепренера постигло сильное разочарование в отношении нанятого актера. Вместо серьезной работы Маклаков устроил себе «вечный праздник» — с подарками, гостями и постоянными угощениями. Несмотря на амплуа актера «на малые роли», Маклаков имел шумный успех у представительниц прекрасного пола. Вскоре на труппу стало приходить множество различных счетов из ресторанов и магазинов. Но и это еще не все. Руководители труппы узнали, что Маклаков занялся крупными аферами по продаже несуществующих поместий, домов и т. п., называясь при этом братом присяжного поверенного В. А. Маклакова, что обеспечило ему доступ в лучшие дома местного общества. После этого труппе пришлось распрощаться с красивым молодым человеком.

Последующие события в артистической жизни Маклакова (псевдоним Ржевский) были связаны с Народным домом попечительства о народной трезвости, который был построен в 1900 году в Александровском парке Петербургской стороны столицы. Драматическая труппа Народного дома специализировалась, особенно в первые годы, на постановке фарсов, и в ее составе были замечательные комики. Этот театр с невысокой платой за вход был рассчитан на зрителей из рабочих, ремесленников и других небогатых социальных слоев. Посещали спектакли также студенты, офицеры и дамы в «эффектных шляпках», как называли в то время женщин полусвета.

В февраля 1905 года в Народном доме был поставлен спектакль «Вий» — драматическая сказка по сюжету повести Н. В. Гоголя. Критика отметила хорошую игру артистов, в том числе Ржевского. Жалованье в попечительстве он получал небольшое, но жил широко, играл в карты, кутил… Проработав до конца 1905 года в театре Народного дома, Маклаков перешел в театр «Фарс», где в месяц вместо 70 рублей стал получать 375 рублей, сумму по тем временам немалую.

Театр «Фарс» под руководством В. А. Казанского был открыт 17 октября 1904 года в доме Елисеева (Невский, 56). Его зрителями были главным образом промышленники, коммерсанты, богатая молодежь. Театр пользовался большим успехом по причине некоторой фривольности актеров. Они свободно жили на сцене, сдабривая тексты французских пьес русской отсебятиной. Широко практиковались комические эффекты с переодеванием, раздеванием на сцене и двусмысленности в тексте. Афиши театра, не погрешив против истины, извещали о «беспрерывном хохоте» и «несмолкаемых овациях» в зале. Здесь Маклаков (Ржевский) вполне нашел себя. Его блестящая внешность, изысканные манеры и непринужденность на сцене вызывали громкие аплодисменты публики и поклонение женщин. Однако сценический успех и приличный заработок не устраивали Маклакова. Ему нужны были большие деньги, и он, бросив сцену, занялся коммерческой деятельностью по созданию Энциклопедического справочника славянских сценических и музыкальных деятелей.

Деятельность Маклакова в качестве издателя началась с 1905 года, когда он снял квартиру на Зверинской улице Петербургской стороны, в доме № 17, и повесил вывеску «Редакция Энциклопедического справочника». Новое дело аферист начал с распространения слухов о том, что непосредственное участие в выпуске столь необходимого для артистов издания принимает московский капиталист Бахрушин, вкладывая в него 200 тысяч рублей. Это было сделано не зря: Бахрушины занимали руководящее положение в московских банках и промышленных предприятиях и тратили крупные суммы на благотворительность. А один из членов их семьи, Алексей Александрович, был глубоким знатоком театра, основавшим первый в России Театральный музей. Этот слух, безусловно, сыграл большую роль в привлечении людей к работе в издательстве. Кроме того, Маклаков клятвенно заверял всех, что помимо Бахрушина в издании энциклопедии решили принять участие 90 американских предпринимателей, что также сыграло свою роль в успехе аферы.

Просторное помещение для редакции и кабинет издателя были обставлены шикарно, что позволяло пускать пыль в глаза нанимаемым служащим. Основой же аферы были крупные залоги (материальные гарантии) нанимаемых работников, которые им никогда не возвращались. Кроме того, Маклаков для своей редакции брал в кредит из магазинов дорогостоящее оборудование и даже антикварные изделия, при этом не возвращая деньги хозяевам. Продавец магазина Фаберже так рассказывал о деяниях афериста: «В сентябре 1905 года в магазин приехал шикарно одетый молодой человек, изящные манеры и светское обращение которого не вызывали подозрения. Он отрекомендовался издателем-редактором Энциклопедического справочника. Выбрав вещи, просил прислать их в редакцию. Денег за покупки мы так и не получили».

Редакционными делами Маклаков не занимался. Днем он разъезжал на рысаках или автомобиле, ночи же проводил в кутежах и карточной игре. А в редакции в это время сидели зачем-то нанятые кассиры, конторщики, переписчики и ждали, когда им дадут хоть какое-нибудь дело и когда приедет из Москвы Бахрушин.

Вскоре выяснилось, что все предприятие было создано на залоги доверчивых людей, а роскошная обстановка, пишущие машинки и оборудование, взятые в кредит, впоследствии перекочевали в ломбард.

В результате десятки людей потеряли последние сбережения. По официальным данным, от издательской аферы 13 человек были ограблены на сумму от 130 до 1000 рублей каждый. Потерпели убыток и ряд фирм и магазинов, в том числе антикварные — Овчинникова и Фаберже.

Служащие издательства сначала робко, затем более настойчиво и наконец открыто стали требовать выплаты жалованья и возвращения залогов. Тогда издатель собрал всех служащих и сообщил, что «начатое дело кончилось неудачно и что все залоги пошли в это дело». После этого аферист был таков, и никто ничего и никогда от него не получил.

Исчезнув для залогодателей, пострадавших от авантюры, Маклаков «воскрес» для новой группы доверчивых людей, поверивших в возможность получения хорошей работы в Русской торговой конторе хлебного экспорта. Так назвал Маклаков новое фиктивное предприятие, созданное в Петербурге, в районе Лиговки. Учитывая опыт прошлой аферы, мошенник развернул работу по доверенности своей матери, генеральши Екатерины Петровны. Это давало ему возможность впоследствии снимать с себя ответственность и перекладывать ее на плечи старой женщины.

О существовании конторы свидетельствовали большая вывеска с ее названием на дверях арендованной квартиры и объявления о срочном найме служащих. Немедленно был распущен слух о том, что петербургская контора является филиалом огромной Московской хлебной конторы, ведущей торговлю ни много ни мало как с Америкой и даже с Индией, а для этого, само собой разумеется, требуется большой штат. С поступающих в контору служащих взимался залог от 200 до 750 рублей.

Несмотря на всевозможные ухищрения, служащие в этот раз вербовались в контору плохо. И аферист, испытывая потребность в деньгах, прибег к обману различных столичных торговых фирм. Его жертвами стали продавцы пишущих машинок. Их приобрели очень много, хотя на них никто и ничего не печатал, да и печатать-то было нечего. Даже фирма «Павел Буре» попалась на удочку с продажей часов для служащих конторы. Контора получила 15 пар часов с серебряными цепочками. Излишне говорить, что уже на следующий день все часы, как, впрочем, и пишущие машинки, оказались в ломбарде.

В истории «хлебного дела» самой курьезной была проделка Маклакова с «собственным рысаком». У афериста денег на приобретение своего выезда, необходимого для обмана хозяев различных магазинов, не было. И тогда Маклаков придумал следующее: условился с одним извозчиком, что тот за 150 рублей в месяц будет подавать каждый день к подъезду «собственного рысака». На этом выезде Маклаков стал делать набеги на магазины, хозяева которых ни в чем не могли отказать богатому барину на прекрасном рысаке. Он же, забирая в кредит мебель, картины, бронзу, серебро, иконы, машинки, часы и весы, естественно, не планировал рассчитываться за товар или возвращать его.

Комизм предприятия состоял в том, как был обманут нанятый извозчик. Целый месяц он, работая на Маклакова, изо дня в день подавал рысака. Когда же извозчик стал требовать заработанные им деньги, Маклаков ему ответил: «Ко мне из Рыбинска целый вагон овса прибывает, и я уж тебе, братец, хорошо овсом заплачу». Ждет извозчик привоза овса месяц, другой… Наконец овес прибывает, но вместо возврата долга Маклаков говорит ему: «Видишь, братец, овес уже прибыл. Однако только за привоз 100 рублей заплатить нужно. Ты уж, братец, его выкупи, а я уж тебе овса…» Овес извозчик выкупил, а на другой день после этого он ни овса, ни барина не обнаружил. Не нашли афериста Маклакова и другие обманутые им люди.

Один из интересных эпизодов похождений Маклакова несколько лет скрывался от огласки друзьями и знакомыми известной итальянской актрисы Кавальери. Лина Кавальери в 1906 году вторично приехала на гастроли в Петербург в составе итальянской труппы. Ее лирические партии, которые исполнялись с искренним чувством, обаяние, непринужденность и, наконец, миловидность приносили ей заслуженный успех, и поэтому ее окружало множество поклонников.

Маклаков, в совершенстве владея итальянским языком и постоянно вынашивая планы новых афер, применив всю свою напористость, с большим трудом добился свидания с актрисой. При этом он отрекомендовался братом итальянского премьер-министра Сиднея Соннино, и, как это ни странно, актриса ему поверила. Приятный во всех отношениях молодой человек, да еще с таким «родством», заинтересовал доверчивую женщину и уже во время следующего визита сумел вымолить у нее автограф на специально поднесенной для этого бумаге.

Больше в этом доме Маклаков не появлялся, а дней через десять после его визита Лина получила от одного из своих поклонников, занимавшего видное положение в обществе, письмо следующего содержания: «Рад был исполнить Вашу просьбу и выдал господину Соннино просимые Вами 10 тысяч рублей».

Вначале Кавальери никак не могла взять в толк содержание письма, но потом пришла в ужас. Актриса тотчас по телефону вызвала к себе поклонника. Оказалось, что Маклаков над автографом написал якобы от Лины несколько строк, заключавших в себе просьбу вручить подателю письма понадобившиеся ей на короткий срок 10 тысяч рублей. Добытые Маклаковым путем обмана деньги составляли чуть ли не годовой гонорар артистки. Поэтому и скрывался от огласки такой случай, ставивший Кавальери в смешное и нелепое положение. Как говорили, Кавальери с тех пор категорически отказывала в своем автографе всем, домогавшимся его.

Обобрав в Петербурге доверчивых людей на солидную сумму денег, Маклаков скрылся за границей. Его путь лежал через Гельсингфорс во Францию.

В Париже, пользуясь именем своего однофамильца В. А. Маклакова, он успешно выдавал себя за крупного политического деятеля из России. Одно время он даже вошел в моду, с ним, как говорят, «носились», его всюду любезно приглашали и он благосклонно принимал эти приглашения. Ему довелось бывать на самых престижных светских парижских мероприятиях. С ним раскланивались при встрече люди с видным общественным положением.

Когда роль «депутата Госдумы Маклакова» ему страшно наскучила, он с не меньшим успехом стал выдавать себя то за ответственного представителя Министерства финансов, то за русского агента Министерства иностранных дел. Играя все эти роли вполне правдоподобно, аферист ни разу не «сорвался», чему способствовало, ко всему прочему, отличное знание французского языка. Маклаков, ведя широкий образ жизни, сумел запутать и обобрать не одного рантье.

Он жил в отеле, занимая четыре комнаты, и ни в чем себе не отказывал. В результате бесшабашной жизни в Париже дела его сильно пошатнулись, и он, предварительно очистив от вещей занимаемое им помещение в отеле, скрылся, оставив администрации на память о себе и в счет причитавшихся с него 9400 франков лишь пустые чемоданы.

Покинув роскошный отель, аферист занял маленькую уютную квартиру с обстановкой. Одной из причин выбора именно этой квартиры явилось ее расположение по соседству с домом, где проживал премьер-министр Франции Жорж Клемансо. По-соседски Маклаков «счел своей обязанностью» на следующий день после переезда нанести ему визит. Соблюдая правила приличия, Клемансо в ответ через несколько дней оставил соседу свою визитную карточку. Она впоследствии очень помогла Маклакову при осуществлении многих афер.

Некоторые подобные операции Маклаков проводил вместе со всемирно известным аферистом, соотечественником корнетом Савиным. Последний, совершая турне с аферами по различным странам, оказался в Париже в одно время с Маклаковым. Можно представить, какие грандиозные аферы были проведены совместными усилиями этих гениальных мошенников. К сожалению, в ряде российских газет был приведен только один подобный случай.

В русское посольство в Париже явились два господина, просившие свидания с послом. Один из них представился маркизом Тулуз де Лотреком, а на визитке его спутника значилось: «Брат члена Государственной думы Н. А. Маклаков». Посол Савина и Маклакова, конечно, не принял, а на встречу с ними направил секретаря. Последнему они представились шефами одного русского благотворительного общества во Франции и попросили на нужды этого общества 3 тысячи франков. Их доводы были столь убедительны, что секретарь не смог им отказать и выдал просимую сумму. Аферистам осталось только поделить выручку: Савину досталось 2 тысячи франков, а Маклакову — 1 тысяча франков.

Кстати сказать, легенда Маклакова о том, что он брат члена Госдумы В. А. Маклакова, использовалась им за границей не единожды. Для подкрепления этой версии он даже послал своему высокопоставленному однофамильцу в Россию телеграмму такого содержания: «Пьем твое здоровье с местным комитетом Социал-демократической партии. Твой брат Николай Маклаков». Сенатору Василию Алексеевичу Маклакову, получившему такую телеграмму, осталось только развести руками и еще раз удивиться ловкости афериста.

В конце концов Николая Маклакова уличили в мошенничестве, и он был вынужден бежать из Парижа в Швейцарию. Ускользнув от преследования французской полиции, Маклаков в Швейцарии начал с того, что обманул хозяина одной гостиницы, не заплатив за проживание. Оказалось, что по швейцарским законам такой человек считался «обманувшим доверие» и подлежал суровой уголовной ответственности. Маклакова арестовали недалеко от французской границы в одной из шикарных гостиниц. Отбывая наказание в швейцарской тюрьме, Маклаков, не выдержав строгого тюремного режима, обратился к прокурору Петербургского окружного суда с ходатайством о переводе его в одну из тюрем России, так как якобы хотел повиниться в содеянном.

Осенью 1909 года швейцарскими властями было принято решение выдать Маклакова русскому правительству. Под усиленным конвоем он был доставлен вначале в Берлин, затем в Варшаву и, наконец, в Петербург, где был помещен в следственный изолятор «Кресты».

В следственном изоляторе, или, как его раньше называли, Доме предварительного заключения, Маклакова поместили в камеру одиночного корпуса. При заключении в тюрьму у Маклакова отобрали бывшие при нем 5 тысяч рублей.

Однако, зная законы, он сумел выхлопотать у тюремного начальства некоторую сумму денег на личные расходы. Кроме того, он добился разрешения на прогулки в тюремном дворе вместе с уголовниками. Эти два обстоятельства если не скрашивали жизнь заключенного, то, во всяком случае, ее заметно разнообразили.

Во время прогулок Маклаков познакомился с видным ученым-синологом Зельцером, с которым беседовал о древней истории Китая и Вавилона. Оказалось, что уровень знаний и культура афериста таковы, что он мог на равных вести с ученым споры об истории народов. Более того, для Зельцера Маклаков оказался весьма занимательным собеседником и серьезным оппонентом.

На прогулках Маклаков сумел завести знакомства и с уголовниками Петербурга. Благодаря юридическим знаниям и жизненному опыту он стал среди арестантов большим авторитетом, и его хотели избрать тюремным старостой. Однако он не принял это предложение, так как его натура не воспринимала порядок в любом его проявлении. Зато наш аферист охотно оказывал юридические консультации всем, особенно новичкам «предвариловки». Для заключенных он был воистину ходячим Сводом законов.

Маклаков заявлял всем, что доволен своим пребыванием в «Крестах», так как ему необходим продолжительный отдых для укрепления «расшатанных нервов». С этой же целью он занялся натиркой полов в административных помещениях тюрьмы, считая, что этот труд является в условиях заключения лучшим видом гимнастических упражнений.

Разнообразила тюремную жизнь Маклакова и корреспонденция, которую он изредка получал из-за границы. Это были преимущественно письма из Парижа от его прежних приятельниц. Одна из них писала, что непременно приедет в Петербург ко дню разбора его дела, чтобы присутствовать при его торжестве над врагами, запятнавшими его как политического преступника и посадившими в Бастилию. Другая дама предлагала узнику 1 тысячу франков для борьбы с его врагами. Маклакову эта сумма, возможно, показалась незначительной или же верх взяло великодушие, но от помощи он отказался. Однако не упустил случая прихвастнуть, написав, что для этого дела у него найдется «не один десяток тысяч франков».

Эти письма показывают, что за границей Маклаков представлял себя жертвой политических интриг в России, а парижские дамы полусвета не могли даже допустить мысли, что такой милый и респектабельный господин мог оказаться уголовником.

Маклаков отказался от предложения матери нанять защитника, считая, что «он их сам за пояс заткнет». Несмотря на серьезность и многочисленность предъявленных Маклакову обвинений, он, к удивлению всех, рассчитывал на оправдательный приговор.

Просидев в Доме предварительного заключения около двух лет, Маклаков был выпущен на свободу до заседания суда, дав подписку о невыезде из Петербурга. Тюремная жизнь нисколько не уменьшила энергии предприимчивого и талантливого афериста. Недолго думая, он решил заняться до суда… частной адвокатурой, благо у него уже был некоторый опыт. В доме № 1 по Офицерскому переулку, что на Петербургской стороне, Маклаков снял несколько комнат и организовал контору по ведению гражданских и уголовных дел. У него появилось много клиентов, дела конторы шли успешно, и она получила даже некоторую известность в столице. Однако такая работа не могла удовлетворить Маклакова, так как в ней полностью отсутствовали риск и элементы аферы. И он решил заняться денежными займами, то есть, по существу, тем же, за что его собирались судить.

Понимая, что для проведения операций по займу денег ему необходим широкий круг нужных знакомств среди богатых и светских людей, мошенник в первую очередь направил на это свои усилия и талант. Вращаясь среди «золотой молодежи» из гвардейского офицерского общества, он часто выдавал себя то за бывшего улана лейб-гвардии, то за кавалергарда, то за выпускника Пажеского корпуса. При этом он рассказывал такие несусветные небылицы о воинских традициях частей, где он якобы служил, что у слушателей часто возникало недоверие к нему. Но когда Маклакова уличали во лжи, он, ничуть не смущаясь, грозился привлечь обидчиков к суду «за клевету».

Несмотря на все это, аферист продолжал оставаться своим человеком в столь нужном ему светском обществе, где вообще-то допускались привирания и в умеренных дозах ложь. Например, долго в кругу веселящейся молодежи вспоминали и шутили над блестящим корнетом Юдиным, которого ловко провел Маклаков.

Корнет Юдин, в очередной раз разбазарив деньги, присланные ему богатыми, но очень жадными родственниками, оказался в затруднительном положении. Узнав об этом, Маклаков выбрал его жертвой своих махинаций. Он пообещал корнету достать в долг чуть ли не 50 тысяч рублей на самых льготных условиях у одного богатого монаха. Об этом монахе, который был невероятным скрягой, ловкий Маклаков поведал целую историю (вероятно, почерпнутую из книги). Доверчивый Юдин поверил небылице, убедительно и красочно поведанной аферистом, и отдал Маклакову 500 рублей на «предварительные расходы». История с мифическим монахом-скрягой тянулась довольно долго и закончилась для бедного корнета не только потерей последних денег, но и неприятными насмешками его друзей-кутил, доводивших его до крайней степени раздражения. Маклаков же был представлен, как ни странно, в качестве героя.

Такой же суммой денег завладел Маклаков после аферы с метрдотелем ресторанного бара, французом Луи. Однажды, появившись в этом баре, Маклаков, подойдя к метрдотелю, представился присяжным поверенным, которому дела не дают покоя ни днем, ни ночью. Во время беседы он, как бы между прочим, обронил, что знает ресторан, где требуется метрдотель на исключительно выгодных условиях. Естественно, Луи загорелся желанием работать в этом ресторане. Без колебаний Луи выложил требуемые 500 рублей на расходы по устройству и стал разъезжать с Маклаковым по столичным канцеляриям. Тот оставлял Луи ожидать в пролетке у подъездов этих канцелярий, а сам, очевидно, дальше передней не ходил. Когда же однажды Луи решил зайти в канцелярию и узнать о судьбе своего прошения, там, конечно, только руками развели, а изумленный Луи услышал: «Да у нас и дела-то такого нет». Тогда Луи с негодованием бросился к Маклакову и стал требовать вернуть деньги, в ответ тот в издевательском тоне предложил потраченные деньги — 500 рублей — востребовать через суд.

Суд над Н. А. Маклаковым. Иллюстрация из газеты «Петербургский листок» от 11 апреля 1912 года.

За время, предшествовавшее суду, Маклаков совершил множество других афер и махинаций. Наконец, после завершения следствия, в апреле 1912 года состоялось заседание суда. Маклаков был приговорен к «лишению некоторых прав состояния и отдаче в арестантские отделения на 1 год с зачетом шести месяцев предварительного заключения». Таким образом, хитрый и талантливый мошенник за все свои многочисленные аферы отделался легким испугом.

После освобождения из тюрьмы Маклаков вновь принялся за свои аферные операции. На этот раз он придумал выпускать еженедельный «Журнал-справочник для гостиниц и меблированных комнат». В афишах, развешанных повсеместно, он обращался к владельцам меблированных комнат и гостиниц с предложением выписать полезный им журнал. Он обещал бороться с разными аферистами (он по себе знал, каковы они), которые останавливаются в гостиницах, пользуются полным содержанием, а затем исчезают, не уплатив по счетам. Наш герой также обещал, что будет печатать списки лиц, ранее замешанных в мошенничестве с владельцами гостиниц и меблированных комнат.

Самым курьезным было то, что издатель журнала, назначением которого была борьба с мошенниками, сам попался на этом. Ему предъявили иски пятеро хозяев гостиниц за неуплату по счетам. В результате его судили, он получил срок и был выслан из столицы. Досрочно возвратившись из ссылки, Маклаков вновь принялся за свои проделки.

Осенью 1914 года состоялся очередной суд над аферистом. Помимо мошенничества он обвинялся в самовольном возвращении в Петроград. Присяжные заседатели признали Маклакова виновным в содеянном, но… «заслуживающим снисхождения». Суд опять приговорил его к одному году тюрьмы с зачетом предварительного заключения.

После заседания суда, на котором аферист развлекал многочисленную публику своей талантливой и остроумной защитой, он с гордо поднятой головой, важно раскланиваясь с присутствующими, вышел из зала — он был свободен. Не теряя ни минуты, он сразу же после нудной тюремной жизни в «Крестах» приступил к новым мошенническим операциям.

Решив, что ему требуется некоторое разнообразие в обстановке, герой повествования двинулся за границу.

Посчитав, что слух о его аферных операциях в России вряд ли дошел до далекой Италии, Маклаков направился в южную страну на Апеннинах, где ему импонировал и приятный теплый климат, и темперамент южан. Последнее имело немаловажное значение для проведения аферных операций.

Владея достаточно хорошо итальянским языком, имея всегда элегантно-изысканный внешний вид, а также необыкновенный дар нравиться людям, он молниеносно вошел в свет итальянского общества и стал в нем своим человеком. Здесь все его знали как русского князя Багратион-Мухранского. Такой титул и громкая фамилия открывали ему доступ в лучшие дома общества и немало помогали аферисту в его делах.

Из многочисленных аферных операций, проведенных в различных итальянских городах, осталась в анналах истории операция по хитроумному обману Маклаковым не кого-нибудь, а самого русского консула в Милане барона А. Г. Фиттингоф-Шелю. Для обмана такого высокопоставленного лица, как консул, с его опытно-прожженным чиновничьим аппаратом, Маклаков стал заранее и тщательно готовиться. Какими-то совершенно невероятными путями он изготовил на почтовом бланке города копию телеграммы о денежном переводе ему из России на сумму 200 тысяч лир.

Появившись в один из воскресных дней в русском консульстве, Маклаков с независимым видом передал секретарю свою визитную карточку и попросил доложить барону, что князь Багратион-Мухранский просит об аудиенции. Конечно, барон не смог отказать такому «знатному» соотечественнику и он был немедленно принят в кабинете консула.

Прежде чем перейти к делу, связанному с приходом «его светлости», барон предложил вначале скрепить знакомство рюмкой коньяка, который только на днях был ему доставлен из Франции.

После обмена обычными фразами вежливости, относящимися в основном к жизни князя в Милане, Маклаков со смущенным видом, показав копию телеграммы, попросил одолжить ему на несколько часов, а точнее, до 12 часов следующего дня 70 тысяч лир. Эти деньги, сказал он, необходимы на одно дело чести, а почта в связи с воскресным днем закрыта. Барон любезно ответил, что готов оказать эту небольшую помощь человеку — ведь в жизни чего только не бывает и он в молодости был не безгрешен.

Секретарь консула принес немедленно требуемую сумму денег и готов был взять расписку с князя, но барон заявил, что ему достаточно и честного слова «светлейшего». Последний, извиняясь, взял деньги и, любезно раскланявшись, вышел… и был таков.

Когда консул понял, что у него был аферист, да еще такой необыкновенно наглый, он несколько дней был в гневе и распекал ни в чем не повинного секретаря да и других своих сотрудников за халатное исполнение их обязанностей.

Что касается Маклакова, то он, прекрасно понимая, что с консулом шутки плохи и нужно срочно исчезать, без промедления выехал в Париж.

Об аферных похождениях Маклакова в Париже удалось узнать из воспоминаний художницы Елизаветы Сергеевны Кругликовой, почему-то опубликованных в «Петроградской газете» и московской газете «Русское слово» в конце 1916 года.

Елизавета Сергеевна, как известно, прославила себя неповторимыми, необыкновенно жизненными, гениальными своей своеобразной простотой силуэтными рисунками, которые много раз с большим успехом экспонировались на зарубежных выставках, в том числе и на персональных. Она имела в Париже салон, в котором по пятницам собирались известные русские и французские художники. На этих встречах живо и темпераментно обсуждались новые направления в искусстве, рассматривались и оценивались вновь созданные произведения живописи и графики.

Все приезжавшие во французскую столицу из России люди искусства считали своим долгом посетить салон Кругликовой, хозяйка которого к тому же отличалась необыкновенной любезностью и гостеприимством. Поэтому, когда в один из вечеров к ней пришел молодой человек, представившийся корреспондентом газеты «Голос Москвы» Кашириным, и предъявил удостоверение редакции этой газеты, она восприняла это без удивления как должное.

Молодой человек высказал огромное желание принять участие в салоне Елизаветы Сергеевны. Кроме того, он сделал ей от имени редакции предложение войти в состав художественного отдела. Об этом же он передал и личную просьбу знакомого Кругликовой Федора Ивановича Гучкова — редактора газеты. В ответ на это предложение художница ответила согласием.

Располагающий к сближению внешний вид и манеры Каширина сыграли свою роль, и он стал одним из частых посетителей салона, почти другом Елизаветы Сергеевны. Она поверила, что крупный общественный деятель В. А. Маклаков является его родным братом — это также содействовало их сближению.

Но вот однажды в один из визитов Маклаков — Каширин сообщил художнице, что ему из редакции выслали деньги, которые он не может получить, так как в праздничные дни почта не работает. Со смущенным видом попросил выручить его деньгами всего на один день. Добрая женщина не смогла ему отказать. Поняв эту черту характера Кругликовой, нахальный аферист стал под разными предлогами выманивать у нее деньги в долг и… не отдавать. Дальше — больше. Он безнаказанно присвоил золотое кольцо и, наконец, золотую брошь с бриллиантами. Тут уж по настоянию друзей Елизавета Сергеевна обратилась в парижскую сыскную полицию. Но опытный и хитрый аферист, почувствовав угрозу, сумел вовремя скрыться.

Из проведенного полицейского дознания выяснилось, что жертвами афер Маклакова — Каширина стала не только Елизавета Сергеевна, но и многие художники, проживавшие в Париже, причем он во многих случаях действовал якобы от имени Елизаветы Сергеевны, чем бессовестно запятнал ее безупречно честное имя.

Наконец, из воспоминаний художницы Кругликовой удалось узнать, что по просьбе Маклакова — Каширина она нарисовала его портрет, который у нее хранился: «Я нарисовала портрет Маклакова — Каширина, а через несколько дней он меня обокрал. Я не сомневаюсь, что и другие лица стали жертвами этого ловкого гипнотизера-афериста».

К этой характеристике трудно что-либо добавить.

После ряда мошеннических операций в российских провинциальных городах Маклаков, несмотря на объявленный розыск его персоны, без каких-либо серьезных препятствий осенью 1916 года возвратился в Петроград. Здесь он загримировался и, присвоив себе одну из известнейших громких фамилий, поселился не где-нибудь, а под самым носом полиции — в гостинице «Европейская».

Весть о появлении столь известной личности, как теперь говорят, темного бизнеса моментально распространилась среди дельцов мелкого пошиба. Одним из них был представитель так называемой «золотой молодежи» дворянин Рахманинов. Шикарная жизнь требовала больших денег, а их у Рахманинова не было — его родичи были из числа обедневших известных дворянских фамилий. Когда Маклаков предложил ему должность своего секретаря и пообещал хорошие деньги, молодой человек без раздумья с радостью ухватился за такое будто с неба свалившееся выгодное предложение.

Рахманинов, внешне выглядевший очень скромным и интеллигентным человеком, на самом деле был наглым мошенником. Такого помощника давно не было у Маклакова. С ним он мог значительно расширить масштабы своих операций, представляя Рахманинова в качестве своего личного секретаря. Аферист решил с его помощью одурачить нескольких выдающихся представителей российской культуры — Ю. Ю. Бенуа, П. Ю. Сюзора и Н. К. Рериха. Он совершенно правильно посчитал, что мысли таких людей сконцентрированы в созидательном направлении и, как правило, далеки от банальных жизненных проблем добывания продуктов питания. Для проведения такой аферной операции Маклаков обладал широким культурным кругозором.

Академик архитектуры Юлий Юльевич Бенуа, имевший чин действительного статского советника (соответствует генерал-майору), являясь придворным архитектором, проживал в квартире дома Главного дворцового управления (набережная Фонтанки, дом № 50). Расположение квартиры Бенуа в доме, находившемся под особым надзором, не смутило наглого афериста, и он однажды октябрьским утром в мундире флигель-адьютанта с золотыми аксельбантами, т. е. в форме придворного офицера, подъехал в автомобиле к его дому.

Вытянувшегося перед ним лакея он попросил передать академику, что его желает видеть граф Голенищев-Толстой. Перед такой именитой фамилией двери моментально были распахнуты, и он был любезно встречен хозяином.

После обычных, принятых при визитах, общих фраз собеседники незаметно перешли к злободневной теме о состоянии искусства в тяжелые годы войны. Наконец Маклаков с разрешения хозяина перешел к цели своего визита. Он сказал следующее:

— Мне удалось с большим трудом выбраться из Рима, где я был застигнут войной. Несмотря на огромные сложности, мне удалось вывезти оттуда целую коллекцию картин знаменитых художников, и теперь я намерен выстроить небольшой музей. Поэтому я решил просить вас, господин академик, создать действительно художественное здание, достойное стать музеем великих художников.

Далее Маклаков продолжал врать о том, что ему удалось приобрести землю на Каменноостровском проспекте, а также строительные материалы, но дело остановилось из-за отсутствия опытного руководителя строительства, такого, как Бенуа. На это Юлий Юльевич ответил, что благодарит за предложение, весьма сочувствует благородному делу, предпринимаемому флигель-адъютантом, но, к сожалению, строительными работами он уже давно не занимается. Очевидно, гость перепутал его с родственником — Леонтием Николаевичем Бенуа, который может взяться за стройку. Такой ответ не устраивал афериста, однако, не растерявшись, он воскликнул:

— Помилуйте, я вашего однофамилица превосходно знаю. Но мне хочется просить вас, потому что вы зодчий, знакомый со старинными стилями, которые мне хочется воплотить в своей постройке. Пятьдесят тысяч рублей — вот вам первое, что я могу предложить.

Несмотря на лесть, уговоры и предлагаемые большие деньги, академик все же от предложения-ловушки отказался. Он, как истинный интеллигент, никогда не искал наживы. Таким образом, Маклаков, привыкший ловить рыбку на золотую приманку, на этот раз просчитался.

Вместе с тем у него еще остался маленький шанс на обман. Аферист незаметно перевел разговор на тему о так называемой конной ферме, к которой академик относился с любовью и на которой недавно был пожар. Перейдя к любимой теме, Юлий Юльевич сказал:

— Ферма сравнительно легко пострадала, но в настоящее время большой бедой является другое — отсутствие фуража.

Этого оборота разговора и ждал аферист. Он предложил на самых выгодных условиях оказать пустяковую услугу Бенуа и достать ему сколько угодно корма, а также ячменя по сходной цене.

При разговоре о судьбе любимой фермы Юлий Юльевич, очевидно, полностью потерял бдительность и стал настойчиво предлагать аферисту деньги в задаток. Но тот, продолжая хитрую игру, вначале отказался от них, говоря, что за деньгами пришлет своего секретаря. Затем, как бы уступая уговорам, взял все же 700 рублей задатка на фураж и, наконец, 700 рублей — на ячмень. После этого аферист Маклаков, любезно раскланявшись с одураченным академиком Ю. Ю. Бенуа, удалился и больше не появлялся.

К академику архитектуры Павлу Юрьевичу Сюзору, имевшему, как и Бенуа, высокий чин действительного статского советника, Маклаков явился на следующий день после своего посещения Юлия Юльевича. Павел Юрьевич жил на 1-й линии Васильевского острова, которую в то время называли Кадетской, в одной из квартир дома № 21. Аферист явился к академику все в той же форме флигель-адъютанта и с громкой фамилией графа Голенищева-Толстого.

Сразу же принятый академиком, аферист не только не скрывал своего визита к Бенуа с предложением о постройке музея картин, но и использовал это обстоятельство для обмана хозяина. Развивая тему о музеях и галереях, в дальнейшей беседе посетитель показал большие познания в архитектуре и живописи, тем самым подкупил доверие Павла Юрьевича, полностью расположив его в свою пользу. Любезный хозяин по просьбе гостя рассказал об особенностях хранения предметов искусства и о тех трудностях, которые наблюдаются в военное время. Незаметно тема разговора перешла на вопросы продовольственных трудностей, что и нужно было Маклакову. Павел Юрьевич сделал акцент на проблемы, связанные с обеспечением продовольствием «Общества поддержки хронически больных детей», председателем которого он являлся. В ответ на это аферист заявил, что он является уполномоченным одной организации, поставлявшей провиант, и вызвался доставить Сюзору крупу, муку и сахар. При этом он обещал прислать к академику своего личного секретаря, с которым следует оговорить все вопросы.

Действительно, на следующий день к Сюзору прибыл «секретарь» Маклакова. Им был помощник Рахманинов. Внешняя показная скромность, любезность и умение себя держать расположили к нему хозяина дома, и он, составив перечень всех заказываемых продуктов с их стоимостью, получил в качестве задатка 200 рублей.

Почувствовав, что продешевил, аферист Маклаков через день-два снова заглянул к Павлу Юрьевичу и предложил заказ увеличить, то бишь увеличить задаток. Но осторожный архитектор, почувствовав что-то неладное, попросил вначале все же выполнить первый заказ. В душе зло выругавшемуся Маклакову осталось только внешне любезно попрощаться в академиком и навсегда исчезнуть из его жизни.

Так наглый аферист Маклаков умудрился обмануть не столько академика П. Ю. Сюзора, сколько больных и несчастных детей, причем в тяжелый период их жизни. Таким образом, аферист взял на свою душу очень большой грех.

Николай Константинович Рерих с 1906 года являлся директором «Школы императорского Общества поощрения художников», куда принимались только способные и трудолюбивые люди всех сословий. Во время Первой мировой войны в этой школе также обучались художественным ремеслам инвалиды войны. В начале ноября 1916 года в квартиру Николая Константиновича Рериха, проживавшего в доме руководимой им школы (дом № 83 на набережной реки Мойки), явился представительный господин в куртке защитного цвета со знаком об окончании Императорской военно-юридической академии и Пажеского корпуса. Он попросил горничную тотчас же передать хозяину визитную карточку, на которой значилось, что он профессор Киевского университета по уголовному праву Михаил Михайлович Обольянинов.

Мнимый Обольянинов — аферист Маклаков произвел на Рериха впечатление хорошо воспитанного светского человека, прекрасно владеющего французским языком и, главное, хорошо осведомленного в искусствоведческих делах. От посетителя Николай Константинович узнал, что тот является уполномоченным благотворительного так называемого «Татьянинского комитета». При этом Обольянинов заявил:

— Ясостою в особой организации Комитета по устройству сети школ художественно-промышленнго типа для обучения инвалидов. К вам, как руководителю такой могучей школы, я обращаюсь за помощью.

В дальнейшем Обольянинов красноречиво и убедительно развил целый план и схему организации очагов просвещения жертв войны. Он заверил Рериха, что с финансовой стороны дело уже вполне налажено — собран капитал в 3 миллиона 500 тысяч рублей. В целом посетитель несомненно показал большое знание дела по созданию художественных училищ, чем окончательно завоевал симпатию художника-директора. В процессе беседы Рерих отметил, что, к сожалению, в его школе нет интерната, но зато есть столовая, которая до войны кормила почти всех учеников. В военное же время ввиду продовольственных затруднений пришлось ограничиться одним только чаем, да и тот не всегда выдается ученикам, так как трудно достать сахар. Такой темы разговора и ждал аферист. Он сразу же начал ставить сети своей аферной операции.

Художественная школа Рериха в доме № 83 на наб. реки Мойки.

— Как, в вашей школе, состоящей под высочайшим покровительством, нет сахара? Разрешите предложить свои услуги. Правда, и у нас, в «Татьянинском комитете», не бог весть какие запасы сахара, но два-три ящика рафинада и мешок-другой песку можно устроить в несколько минут.

Обговорив эту тему принципиально и решив к ней еще раз обязательно вернуться, собеседники незаметно перешли к другому, очень жгучему для художественной школы вопросу о невозможности раздобыть краски и холст. Обольянинов и здесь предложил свою помощь. Он заявил, что на Финляндской дороге уже некоторое время находится груз французских красок и холста, который предназначен для аукционной продажи.

— Вы этот груз можете легко получить. Придется только к оценочной сумме добавить сущие пустяки.

На этом и завершился визит Обольянинова к Рериху. Условились только для обсуждения важного вопроса об объединении усилий по созданию единой системы художественно-ремесленных школ собраться на следующий день.

В назначенное время Обольянинов появился у Рериха со словами:

— Идея единения школ была воспринята в комитете прекрасно. На днях вы получите по этому поводу официальный запрос от руководства комитета. — Затем, как бы между прочим, он сказал: — Свое обещание я исполнил — сахар для вас уже получен и завтра будет доставлен моим курьером. Только, ради бога, денег ему не платите. За сахар заплачено. Вообще же это такие пустяки, о которых и говорить-то не стоит.

Характер Николая Константиновича не позволял ему быть в положении должника и он стал настойчиво расспрашивать гостя, сколько заплачено за сахар и кому следует за него заплатить. После продолжительных уговоров Обольянинов наконец признался, что сам заплатил за сахар 100 рублей, и, с большой «неохотой» взяв деньги, сказал:

— Видите, в наши дни и профессор становится купцом.

С приходом молодой и симпатичной жены Рериха — Елены Ивановны — завязался общий разговор о художниках и поэтах, с многими из которых Обольянинов объявил себя хорошо знакомым. Увидев на столе книгу, посвященную художнице Е. С. Кругликовой, он стал подробно рассказывать о знакомстве с ней в Париже и о чудесно проведенных с ней часах. Вообще, в беседе с супругами Рерих он проявил большое знание художественного и литературного мира. Уходя, Обольянинов напомнил Николаю Константиновичу, что вечером к нему придет по делу о красках его личный секретарь.

В половине девятого вечера, как и было обещано, в квартире Рериха в образе секретаря Обольянинова появился мошенник Рахманинов. Он внешне держал себя не только скромно, но даже робко. Сидя на краешке стула, он подробно рассказывал, какие краски и холст имеются на таможне Финляндского вокзала, а также составлял смету. Вообще молодой человек, по мнению Николая Константиновича, проявил изумительное знание вопросов, связанных с художественными товарами. Когда же речь зашла о сумме, которую придется заплатить за краски, то «секретарь» Обольянинова заявил, что ему не поручено брать деньги и его шеф, наверное, уже расплатился за все. Он несколько раз отказывался от денег, но в конце концов взял 1000 рублей и выдал расписку об их получении. Уходя, он обещал доставить краски через день.

Напрасно Николай Константинович ждал курьера с сахаром на следующий день. Когда время вышло и курьер не появился, не пришел также и ожидавшийся к обеду Обольянинов, он стал подозревать, что его обманули.

Он позвонил художнице Кругликовой и спросил, знала ли она в Париже профессора Обольянинова. Последняя ответила, что похожий по описанию господин бывал у нее под фамилией Каширин и бессовестно ее обворовал.

Рерих по поводу наглого обмана обратился к начальнику столичной сыскной полиции А. А. Кирпичникову, от которого узнал, что кроме него пострадали таким же образом Ю. Ю. Бенуа и П. Ю. Сюзор. Когда же Кирпичников показал фотографии наиболее известных международных аферистов, то Рерих на одной из них узнал «профессора Обольянинова» — это был Маклаков.

После «блестяще» проведенных Маклаковым крупных обманов Н. К. Рериха и других выдающихся деятелей искусства столичное сыскное отделение приложило все усилия по его поиску и задержанию, но он оставался неуловимым и даже написал властям письмо, в котором выражал удивление, что его разыскивают как обвиняемого. Он фарисейски писал: «Это обстоятельство доставило мне немалое огорчение и истинное удивление. В чем могут обвинять меня, ведущего теперь скромную жизнь, полную труда и лишений?»

Оставаясь в «шапке-невидимке», талантливый аферист вновь скрылся от наказания и готовил новые аферы-шарады.

Попав за мошеннические операции, связанные с выпуском газеты «Новости Петрограда», в следственную тюрьму («Кресты»), Маклаков оказался в условиях невероятнейшего тюремного однообразия и скуки. Такая нудная жизнь ни в коей мере не устраивала неугомонного афериста, и он стал придумывать различные «финты», которые могли хоть как-то разнообразить его вынужденное безделье. Вначале Маклаков свое внимание обратил в этом плане на тюремщиков, так как других объектов «под рукой» у него не было. Как опытный юрист, он прекрасно ориентировался в правилах тюремной жизни заключенных и стал предъявлять такие претензии к тюремному начальству, что доводил его «до белого каления». Он то требовал для себя какого-то особого режима заключения, то отказывался от приема тюремной пищи и настаивал на питании чуть ли не из ресторана, то требовал ежедневной смены постельного белья и т. д. и т. п.

Кроме того, все эти ужасно обидные для тюремных надзирателей претензии он сопровождал письменными жалобами на них прокурору, а также спокойно-издевательским тоном разговора с ними. Словом, тюремные служащие следственного изолятора буквально страдали от такого арестанта и молили Бога о его скорейшем освобождении или переводе в другую тюрьму, так как они были бессильны против нахальства такого опытного заключенного-юриста.

Ко всеобщей их радости, эти издевательские действия Маклакову скоро надоели и он стал придумывать что-нибудь более «остренькое» и оригинальное для разнообразия своего тюремного положения. Однажды, увидев в газете «Петроградский листок» большую статью, посвященную его мошенничествам, он решил сыграть роль несправедливо обиженного и подать иск на редактора газеты А. Мамонова. Положение Маклакова в качестве подследственного не мешало ему в этом. И судебное дело было открыто.

Закон предоставил право обвинителю, то бишь «пострадавшему» Маклакову, наводить различные справки о ходе процесса, благодаря чему он бесконечно дефилировал между камерой и следователем, где знакомился с делом и подавал все новые и новые заявления на обидчика. Время за таким занятием бежало быстро — это было ему и нужно.

Таким образом, создалась парадоксальная обстановка, при которой известный в уголовном мире аферист, не раз сидевший за тюремной решеткой, обвинял журналиста, правдиво осветившего его преступную деятельность, и в этих условиях последнему грозила скамья подсудимого.

Судебный следователь, видимо, исходя из столь необычной ситуации, послал Мамонову повестку с приглашением прибыть в тюремную камеру Маклакова, где предложил провести примирение. Для редактора Мамонова примирение с Маклаковым означало бы признание лживости статьи. Так как примирение не состоялось, то делу был дан законный ход, и через несколько месяцев Мамонов получил повестку явиться на судебное заседание в качестве обвиняемого. Но судебному заседанию не суждено было состояться, так как Маклакова никак не могли найти и вручить ему повестку на суд. Честный же человек, редактор газеты Мамонов, который смел поднять руку на афериста, еще долгое время вынужден был писать в анкетах «состою под следствием». Такова ирония судьбы.

На этом завершим историю талантливого афериста Николая Александровича Маклакова.

 

Он считал себя властелином мира

Летом 1911 года начальник сыскного отделения города Одессы Н. П. фон Кюгельген, вступив на свой пост и ознакомившись с городской криминальной жизнью, пришел к выводу, что среди местного высшего общества имеются лица, сумевшие благодаря своему привилегированному положению оставаться в тени, вне подозрений и безнаказанно совершать преступления. Неуклонно работая в этом направлении, ему удалось установить, что одно такое подозрительное лицо, вращающееся в кругу городской знати и местных тузов, везде представлявшееся инженером Михаилом Мишицем, в Одессе являлся известным деятелем сербской колонии.

Михаил Мишиц был весьма элегантным мужчиной 3 5 лет, который вел широкий образ жизни, посещая театры и рестораны. Как большой любитель спорта он появлялся на всех скачках, бегах, автомобильных гонках, авиационных праздниках и состязаниях.

Для того чтобы снять с Мишица маску и разоблачить его, решено было установить за ним непрерывное наблюдение. Эту роль было поручено выполнить двум личным секретным агентам Кюгельгена — интеллигентным молодым людям, которые получили хорошее образование и владели несколькими иностранными языками. Главным же козырем было то, что их никто не знал в Одессе.

Как-то на ипподроме, отрекомендовавшись приезжими иностранцами, им удалось познакомиться с Мишицем. Молодые люди оказали ему небольшую услугу, что содействовало их сближению. Завязавшееся знакомство удалось поддержать, и мало-помалу оба агента стали входить в доверие к инженеру, но полностью у них это сразу не получилось. Едва знакомство стало укрепляться, как сыщики обнаружили, что за ними учрежден тщательный надзор: за каждым из них неуклонно следили по два человека, осторожно шедших по их следам. Эти агенты самого Мишица часто появлялись то в роли посыльного, то в качестве торговца. Было ясно, что они изучали жизнь молодых людей, их знакомства и поведение. Дабы уничтожить всякие подозрения и недоверчивость инженера, сыщики прекратили всякие сношения с начальником сыскного отделения, лишь изредка сообщая ему закодированно по почте результаты своих наблюдений. Наконец, очевидно, инженер убедился в искренности своих новых друзей и снял с них надзор. С этого времени он стал больше и больше доверять молодым людям, соблюдая все же крайнюю осторожность.

Однажды Мишиц послал за своими друзьями, уведомив, что хочет им сказать нечто важное. Когда они немедленно прибыли по его приглашению и удобно расположились в его шикарном кабинете, он заявил:

— Господа. Я хочу сделать вам некое предложение, ибо доверяю. Вы знаете, какими обширными связями я располагаю. Каждому из вас известно мое положение, и я гарантирую вам блестящую карьеру… Но помните, я требую никогда ни о чем меня не спрашивать. И вообще беспрекословно всему, что я прикажу, подчиняться.

Естественно, что мнимые друзья дали клятву выполнять все требования инженера и заверили в полной своей преданности. С этих пор Мишиц стал уже использовать молодых людей в качестве своих агентов по поручениям. Оба «Шерлока Холмса» исполняли все его распоряжения аккуратнейшим образом и вели себя внешне во всех отношениях безупречно.

Сыщикам удалось довольно быстро установить, что инженер для связи с приходившими в его квартиру сообщниками применил оригинальную сигнализацию. Для этого на безупречно выбеленной стенке балкона у него всегда висела довольно большая связка ярко-красных перчиков. Они рельефно выделялись на светлом фоне, и даже на далеком расстоянии их можно было различить невооруженным глазом. Если вход к нему для его сообщников не рекомендовался, перчики принимали соответствующее положение, предупреждая о том, что не следует подходить близко к дому.

Мишиц занимал большой дом-особняк, на дверях которого красовалась медная дощечка с выгравированной надписью: «М. Н. Мишиц — уполномоченный Дигорского горного дела братьев князей Тугановых».

Квартира инженера была изящно обставлена скульптурами и картинами известных живописцев. Многие произведения искусства были выполнены самим инженером, у которого, безусловно, был большой талант художника и скульптора. На одном из гипсовых бюстов он был в виде мечтавшего о покорении мира Наполеона Бонапарта. Но особенно бросалась в глаза висевшая в кабинете картина, на которой Мишиц изобразил себя во весь рост под распластавшим крылья черным орлом. Гордый и пронзительный его взгляд был обращен в сторону бушующего моря. Всем сразу же становилось ясно, что на картине был изображен «Властелин мира». Таким видел и чувствовал себя Мишиц. В этом и заключалась сущность этого афериста.

Мишиц всем, в том числе и следившим за ним молодым людям, говорил, что по национальности он серб. Он владел свободно не только европейскими языками, но и многими восточными. Одевался изящно, причем нередко носил форму инженера, иногда военного врача.

Инженера часто навещали известные только ему посетители. При этом визитеры были самые разнообразные: то к нему подкатывал в автомобиле известный банкир, то стучались какие-то негры и китайцы и даже иезуитские монахи. Держался Мишиц всегда с особенным достоинством, редко повышая голос и почти никогда не волнуясь. В Одессе он вращался как в высшем кругу, так и в кругах интеллигентной молодежи. Инженер не только прекрасно рисовал и лепил, но и читал красиво и профессионально стихи, уделял много внимания изучению философии, обнаруживал глубокие познания в литературе. И все это уживалось с преступлениями от крупных до самых мелких, словно в инженере жили два человека, два существа.

Приблизительно в сентябре 1911 года Мишиц дал указание своим помощникам, к этому времени заручившимся его полным доверием, купить 2 бутылки крови. Сказав дома, что уезжает на так называемое Стрельбищное поле испытывать новый аэроплан собственной конструкции, Мишиц с одним из молодых людей поехал в экипаже в указанное место. Приехав на Стрельбищное поле, Мишиц вместо испытания аэроплана, которого, естественно, здесь не было, стал имитировать его аварию, для чего вымазался грязью с ног до головы и приказал сопровождавшему его помощнику облить его голову и костюм припасенной кровью, а затем забинтовать. Дома его помощники наложили ему на ногу и руку гипсовые повязки. Последние выполнялись таким образом, что они свободно надевались в случае прихода к Мишицу посетителей, а также легко снимались после их ухода.

Известие о «несчастье» с инженером быстро распространилось среди его знакомых. Он под наблюдением неотлучно дежуривших «врачей», весь «забинтованный и загипсованный», лежал в постели, принимая многочисленные соболезнования. Ввиду того что Мишиц не двигался, у сыщиков появилась значительно большая возможность связи со своим настоящим начальником фон Кюгельгеном, ему стали известны все детали мнимой катастрофы, и он усилил поиск материалов, связанных с аферами Мишица в России и за границей.

Пользуясь «болезнью» Мишица, сыщики следили за каждым его шагом и старались изучить все уголки и закоулки обширной квартиры. Последний, однако, был бдителен и не спускал с них глаз, чем затруднял их действия. Однажды они принесли фотографический аппарат и, как бы шутя, предложили снять своего больного хозяина. Увидев аппарат, Мишиц схватил его и разломал на мелкие куски.

Этот случай зародил, очевидно, некоторое подозрение у инженера, и он стал еще более внимательно следить за своими «друзьями-помощниками». Однажды, указав на баночки с разнообразными иглами, как бы предостерегая, заявил им:

— Ныне только дураки стреляют из револьверов. Видите, тут один укол — и смерть быстрая и верная. Эти яды я вывез из Индии, и только ими надо пользоваться для убийства.

Тем временем, изучая прошлые криминальные дела Мишица, начальнику сыскного отделения удалось установить некоторые факты, характеризующие этого человека. Вот один из них: несколько времени тому назад в Одессу по коммерческим делам приехал один богатый итальянец. Узнав об этом, Мишиц вскоре познакомился с толстосумом и, как бы между прочим, предложил свои услуги женить его на своей знакомой миллионерше. Как известно, жадность предела не имеет — богачу захотелось познакомиться с этой девушкой, которая, по словам Мишица, была к тому же очень красива. Для этой цели аферистом была найдена какая-то женщина легкого поведения, которую нарядили в шелк и бархат, а также увесили взятыми напрокат дорогими бриллиантами. При состоявшемся знакомстве красота и «богатство» молодой женщины буквально сразили жениха, и он, долго не раздумывая, сделал ей предложение, которое с радостью было принято. Вскоре была сыграна пышная свадьба итальянца с «миллионершей», а Мишиц в виде вознаграждения за такую большую услугу получил 100 тысяч рублей, что составляло чуть ли не все состояние иностранца. Но это его не печалило — он уже мечтал о миллионах своей жены. Финал этой истории для неумного человека был печальным. Бедняга очень скоро понял, что сделался жертвой афериста и оказался разоренным, Мишица же и след простыл.

В Мишице было много контрастного и загадочного, что влекло к нему многих людей, особенно женщин, которые не видели в нем авантюриста и афериста, а он представлялся им обаятельной и прекрасной личностью. Это всегда помогало Мишицу добиваться своих целей, в частности, входить в дома богатых одесситов и быть у них своим человеком. Но однажды, несмотря на ряд попыток, ему не удалось проникнуть в дом крупного одесского коммерсанта Михеева. Это объяснялось тем, что члены его семьи были воспитаны в старом аристократическом духе и не любили завязывать новые и тем более случайные знакомства. Поэтому планы инженера потерпели фиаско. Но не таким был Мишиц, чтобы «без боя складывать оружие», — он всегда бился до конца в поисках путей реализации намеченного плана. И ему повезло — удалось узнать, что летом прошлого года, купаясь в море в районе курорта Аркадия, утонул единственный и горячо любимый сын Михеева. Эту печальную информацию Мишиц и решил использовать в своих корыстных интересах.

Придя однажды в субботу на кладбище, госпожа Михеева нашла на мраморной плите могилы сына прелестные свежие цветы, положенные, как ей показалось, любящей рукой, и материнское сердце невольно дрогнуло. Когда же, придя вновь на могилу, она нашла новые цветы, на глазах ее выступили слезы благодарности тому, кто, как и она, бережно хранит и лелеет память о погибшем. В то время как таинственные розы, лилии, фиалки и гвоздики делали свое дело, госпожа Михеева находилась под постоянным и неотлучным наблюдением… агентов Мишица.

В одно прекрасное утро госпожа Михеева, придя на кладбище, застала на могиле сына какого-то элегантно одетого молодого человека, который, облокотясь на мраморную плиту памятника, горько плакал. Взволнованная и растроганная этим зрелищем женщина стала утешать незнакомца. Придя якобы немного в себя, молодой человек сквозь слезы тихо сказал:

— Странно видеть взрослого человека, который плачет, как ребенок, а я… без слез не могу вспоминать своего погибшего друга.

Симулируя волнение, бессовестный аферист рассказал бедной женщине, что ее сын был его лучшим другом. И он, приехав в Одессу и узнав о его гибели, не может до сих пор прийти в себя. И «лучший друг» сына, таким образом, все же проник в дом Михеева и, познакомившись с семьей, смог осуществить все свои замыслы. Это убедительно доказывает, что у Мишица, с его «утонченной натурой», при реализации намеченных аферных планов такие понятия, как совесть и честь, полностью отсутствовали.

Во время так называемой болезни Мишиц продолжал получать массу писем и телеграмм от ряда высокопоставленных лиц европейских и азиатских государств. В этот же период следившим за ним сыщикам удалось обнаружить большое количество печатей и штемпелей, которые привез ему какой-то иезуитский монах. Было ясно, что инженер, несмотря на то, что не выходил из квартиры, подготавливал какую-то преступную акцию.

Пролежав «больным» 20 дней, Мишиц совершенно неожиданно для сыщиков написал три письма, в которых сообщал адресатам, что решил покончить счеты с жизнью. Одно из писем предназначалось влиятельному лицу в Америке, другое — консулу европейского государства и, наконец, третье — высокопоставленной даме при иностранном дворе. Трогательно прощаясь с этими людьми, инженер их уведомлял, что 30 октября его уже не будет в живых.

Начальнику сыскного отделения стало ясно, что какой-то преступный план должен быть реализован буквально в ближайшие дни. Упреждая его и опасаясь возможного внезапного исчезновения Мишица из Одессы, он решил 23 октября провести операцию по его аресту с одновременным обыском у лиц, имевших подозрительные с ним контакты. В этот день в 12 часов повсюду, в том числе у дома, где жил Мишиц, были расставлены полицейские и агенты сыска.

Неотлучно дежурившие у инженера «Шерлоки Холмсы» получили указание до последней возможности разыгрывать роль его сообщников. В полдень под видом посетителей через черный ход в дом вошли агенты сыска во главе с Р. М. Тунебергом — помощником начальника сыскного отделения. Инженер, ожидая знакомых, лежал в постели, как обычно, «загипсованный» и в присутствии своих «друзей» с увлечением читал исторический роман.

Быстро распахнулась дверь, и Мишиц, не успев даже повернуть голову, был схвачен за руки и лишен возможности двигаться. Он даже не вскрикнул, хотя, видимо, несколько растерялся, но быстро пришел в себя и даже без дрожи в голосе сказал «друзьям»:

— Не беспокойтесь, господа доктора, это, вероятно, ошибка.

В присутствии приехавшего фон Кюгельгена с Мишица были сняты гипсовые повязки, под которыми, конечно, оказались совершенно здоровые рука и нога. Инженер метнул на «друзей» гневный взгляд, давая им понять, что теперь все ему понятно — они предатели и легавые.

Обыск в квартире афериста продолжался более суток, в результате которого была найдена масса компрометирующих его документов и вещей. В тайнике агенты нашли ящик с поддельными штемпелями и печатями как российских государственных организаций, так и американских, французских, итальянских, турецких и многих других. Обнаружили и пачку бланков дипломов различных университетов, русских и иностранных, со свободными местами для внесения фамилий. В тайнике хранились и десятки паспортов на различные имена и титулы. Здесь же хранились фотографические карточки, а на фотографии бельгийской королевы стояла ее дарственная надпись… Мишицу. В потайном месте удалось обнаружить сверток, в котором оказалась художественной работы маска, изображающая Мефистофеля, причем так «естественно», что даже неробкий человек при виде ее невольно вздрагивал и шарахался в сторону.

Результаты обыска в квартире у Мишица были ошеломляющими — особенно много было изъято корреспонденции. В сыскном отделении пришлось выделить для нее с целью изучения преступных связей арестованного две комнаты, в которых работники прокуратуры изучали переписку с утра до ночи. На основе ее удалось выявить проживавшего в Одессе очень важного сообщника Мишица. Этот сообщник и еще 10 одесситов, связанных с аферистом, были арестованы.

В сыскном отделении арестованный Мишиц ежедневно допрашивался членами прокуратуры. На допросах он держался весьма хладнокровно, театрально позировал и иронизировал над представителями власти. Без какого-либо принуждения он признался, что уже четыре раза был приговорен к смертной казни и счастливо избегал этой участи, при этом все время твердил:

— Пустяки. Я ничего не боюсь. Четыре раза уже осуждался на смертную казнь за преступления, совершенные за границей. Кроме того, я был приговорен к сто одному году каторжных работ. Бежал из-под виселицы и теперь убегу. Из тюрьмы я выйду когда захочу.

Расследованием деятельности уникального авантюриста-преступника были заняты следственные органы не только Одессы, но и многих европейских и американских городов, куда после его ареста были посланы соответствующие извещения. Благодаря совместным активным действиям удалось установить, что арестованный инженер Мишиц был не кто иной, как воспитанник Московского университета Счатов — болгарин по происхождению. Он проводил свои аферные операции во всех странах света, проживал под различными фамилиями, каждый раз выдавая себя то за одно, то за другое лицо. Несколько лет расследования не хватило бы на то, чтобы установить только крупные проведенные им преступные акции, а для описания их потребовались бы десятки томов. Поэтому целесообразно привести всего лишь несколько примеров аферной деятельности Мишица — Счатова, выявленных в результате только предварительного следствия и опубликованных с разной степенью полноты в одесских газетах.

Мишиц, умевший легко сходиться с людьми и добиваться их доверия, сумел войти в законспирированную организацию революционеров-македонцев, штаб которой находился в Софии. Главной его задачей было отслеживание решений и действий македонцев путем перехвата писем. Благодаря своему художественному таланту он умело копировал письма, содержащие ценную информацию о революционерах, а подлинники отправлял в Константинополь турецкому султану Абдул-Хамиду II, получившему прозвище Кровавый за неимоверную жестокость по отношению к народам Османской империи. За свои «блестящие» заслуги перед турецкими хозяевами Мишиц удостоился должности личного агента султана по политическому сыску. Затем он стоял даже во главе турецкого «черного кабинета» и имел доступ к султану. Но этого оказалось мало наглому аферисту, и он умудрился поднять руку на своего благодетеля султана, участвуя в покушении на его жизнь. Его ожидала смертельная опасность, но он все же сумел скрыться от преследования турецкой охранки. Однажды на пароходе, следовавшем из Одессы в Константинополь, он, несмотря на отлично выполненный грим, был опознан и задержан. Но и здесь счастье ему не изменило — Мишиц сумел подкупить охранников и совершил побег.

Среди многочисленных и разнообразных аферных операций Мишица наиболее сильное и незабываемое впечатление произвела и продолжает производить выполненная в Лондоне под его руководством экспроприация и жестокое убийство полицейских, а также последующие за этим трагические события.

Все началось в ночь на 4 декабря 1910 года в Лондоне, когда по сигналу тревоги, полученной из Гаундсдига, пять полицейских поспешили на место преступления — ограбление большого ювелирного магазина Гарриса. Грабители знали, что полицейские не вооружены, но, несмотря на это, без всякого предупреждения с расстояния в несколько шагов открыли огонь из револьверов. Трое полицейских были убиты сразу, двое других умерли в больнице. Это трагическое событие буквально взорвало традиционно спокойную и уравновешенную жизнь англичан. На поиск преступников были мобилизованы все, как теперь принято говорить, силовые ведомства. Вначале было выдвинуто предположение, что ограбление магазина осуществлялось русскими революционерами-анархистами, которых, по данным английского сыска, в Лондоне было предостаточно.

Но в последующем, на основе сопоставления ряда фактов, удалось установить, что это событие осуществлено хорошо организованной международной преступной организацией. Более того, удалось выяснить, что руководителем этой неслыханной экспроприации был человек, проходивший по каналам Интерпола под кличкой Петр-художник. Фамилия этого человека, предположительно уроженца России, не была известна, но зато имелись следующие его приметы: возраст около 30–35 лет, темные глаза, шатен, усы черные. Все это подтверждало, что руководителем этого преступления был Счатов — Мишиц.

Лондонские власти, всерьез озабоченные и возмущенные не столько наглым ограблением, сколько беспрецедентной расправой над полицейскими, решили во что бы то ни стало найти и публично наказать преступников, осмелившихся нарушить традиционные устои спокойной и уравновешенной жизни жителей туманного Альбиона. Наряду с прочими мероприятиями была выделена большая премиальная сумма для тех лондонцев, которые окажут какое-либо содействие в поиске Петра-художника и его сподвижников. Это помогло властям — в Лондоне нашлось много добровольных «Шерлоков Холмсов», которые не жалели труда и времени для поиска знаменитого экспроприатора. С их помощью удалось 20 декабря выяснить, что преступники скрываются в невзрачном трехэтажном доме № 100 на Майд-стрите в восточной части Лондона, недалеко от Сити. Уже 21 декабря в 2 часа ночи была предпринята первая попытка ареста преступников, но те забаррикадировались и открыли стрельбу, нанеся некоторый урон нападающим. В 5 часов утра уже большой сформированный отряд полицейских вторично попытался ворваться в дом, но осажденные и его заставили отступить. После этого было принято решение начать планомерную осаду дома. Прежде всего полиция провела скрытно операцию по эвакуации жильцов близлежащих домов и плотным кольцом из 1000 (!) полицейских окружила дом № 100. Но и этого показалось мало — у страха глаза велики, — в помощь полиции был вызван отряд шотландской гвардии. Располагая такой огромной силой, нападающие начали массированный обстрел осажденных из стрелкового оружия. Но те не сдавались и отвечали выстрелами из окон дома. Нетрудно представить себе картину происходящего, когда огромная масса полицейских и солдат непрерывно стреляла в самом центре столицы Англии по дому, который начал гореть. Конечно, мальчишки, да и не только они, облепив крыши высоких домов, с огромным любопытством наблюдали за незабываемым зрелищем боя.

Время шло, но, несмотря на пожар, осажденные не сдавались. Около полудня на место происшествия вынужден был прибыть министр внутренних дел. Когда ему доложили, что в доме заблокирован большой отряд преступников, вооруженных пулеметами, он вызвал отряд королевской конной артиллерии из трех орудий. Только артиллерийский обстрел дома заставил в 2 часа дня осажденных прекратить сопротивление. В статье «Лондонская трагедия» газета «Петербургский листок» от 25 декабря 1910 года писала: «Осажденные выдержали правильную осаду почти трехтысячной армии полицейских в течение 10 часов».

Когда пожарные проникли в горящий дом, они обнаружили три обгоревших трупа защитников, покончивших с собой в последний момент боя. Никаких пулеметов в доме не оказалось, были обнаружены только два револьвера. Тщательное обследование трупов криминалистами показало, что среди погибших не было организатора акции Петра-художника и его ближайших сподвижников. И как писали газеты, он продолжал гулять на свободе, «играя с полицейскими в кошки-мышки».

Итак, Мишиц, он же Счатов, он же Петр-художник, он же… в декабре 1911 года оказался в руках российского правосудия. Несмотря на настойчивые требования турецкой стороны о его выдаче, было принято решение вначале судить его в России, где он успел совершить много различных преступных дел. Очевидно, судили Мишица в обстановке полной секретности, так как в печати никаких следов по этому делу больше найти не удалось.

Рассказ можно завершить мнением многих видных российских деятелей, с которыми нельзя не согласиться, о том, что Мишиц, располагая редким разносторонним талантом и огромными организаторскими способностями, мог бы занять видное и почетное место в истории нашей страны. Он же промелькнул, как интересный и своеобразный аферист, о котором некоторое время все говорили, его похождения широко освещались в печати, а затем о нем начисто забыли.

 

Грязные дела агента Вейсмана

Деятельность Александра Вейсмана в качестве агента международной шпионской организации на Балканском полуострoвe по запутанности интриг и политических интересов групп людей и даже государств является предметом глубоких и сложных исследований. Оставив в тени некоторые часто неясные поступки этого героя политического шпионажа, попытаемся взглянуть на Александра Вейсмана в основном как на своеобразно талантливого афериста международного масштаба. Вместе с тем использование Вейсманом своего служебного положения для личного обогащения характеризует его в то же время как афериста крайне невысокого полета. Переплетение этих противоречивых черт в поступках Александра Вейсмана еще в большей степени повышает интерес к этой исторической фигуре.

Рассказ составлен исключительно по апрельским 1911 года публикациям газет «Раннее утро», «Русское слово» и «Биржевые ведомости». В связи с этим не претендует на полную историческую достоверность.

Александр Моисеевич Вейсман был сыном содержателя дома терпимости в Одессе на Кривой улице, широко известного в городе под прозвищем Мишка Ястреб. Еще совсем зеленым юношей, Александр был исключен из гимназии, как тогда говорили, «за поведение», и свою раннюю юность посвятил «изучению дела торга женщинами».

В 80-х годах XIX столетия Вейсман был уже известен на юге России и за границей как один из самых опытных агентов торговли живым товаром. Он постоянно находился в разъездах, посещал страны Западной Европы, Турцию и побывал даже в Америке. Оставил он свой грязный след и в Каире, где владел турецкой кофейной, в передней комнате которой пили вкусный кофе, а в задней процветал разврат.

По требованию иностранных полиций начальник одесского сыскного отделения А. С. Чебанов неоднократно арестовывал и допрашивал юношу. Но хитрому аферисту всегда удавалось ускользнуть от заслуженного наказания. Возможной причиной его неуязвимости являлось и умение ладить с нужными людьми, в частности, по утверждению газет, с полковником жандармского управления Меранвилем.

Полковник вел весьма широкий образ жизни и любил кутнуть, поэтому весьма часто нуждался в деньгах и занимал их при содействии комиссионеров под большие проценты у местных ростовщиков. Одним из таких комиссионеров для Меранвиля был Александр, сумевший не только снискать полное к себе доверие, но и необходимую поддержку в трудные минуты. Словом, эти два типа были крайне нужны друг другу, и их союз был вполне естествен.

В Одессе Александр вместе со своим братом Симоном занимался и всевозможными гешефтами. Например, братья пристроились к редакции газеты «Одесский листок», предложив свои услуги в части различной торговли. Они даже организовали артель газетчиков, и первое время их дела шли вполне успешно. Но затем их разоблачили за нечистоплотность, и братьям пришлось покинуть редакцию.

В Одессе же Александр начал свою так называемую политическую карьеру, а правильнее сказать, карьеру агента полицейского сыска — стукача. Однажды к приставу одесской полиции Лысенко явился молодой человек весьма заурядной внешности. С его лица с толстыми губами не сходила улыбка вежливой угодливости. Он предложил приставу свои услуги в качестве агента. Нужда в агентах в то время была небольшая, да и пристав занимался преимущественно мелким уголовным розыском, поэтому в службе молодому человеку, а это был Александр Вейсман, отказал. Однако тот не прекращал навещать полицейское управление, жаловался на нужду и обещал ревностно служить за самое малое вознаграждение — 30 рублей в месяц. Впоследствии пристав Лысенко, находившийся уже в отставке, вспоминал о Вейсмане с отвращением: «Из всех моих агентов Вейсман был самым жалким человеком. Полуграмотный и наглый, он приставал ко мне каждый день, я рад был, когда избавился от него».

Но однажды Вейсман явился к Лысенко с предложением разоблачить шпионскую организацию, занимавшуюся продажей австрийцам планов русских военных укреплений. Это уже заинтересовало Лысенко, но так как это дело выходило за пределы его полицейских полномочий, то он направил юношу к начальнику одесского жандармского управления А. Пирамидову. Явившись к Пирамидову, Александр без обиняков заявил, что за приличное вознаграждение и предоставление ему места в сыскном отделении он готов раскрыть большое политическое дело. Предложение и условия афериста были приняты. Тогда Вейсман сообщил следующее: «В гостинице „Центральная“ проживают два переодетых австрийских офицера, которые ведут переговоры с полковником драгунского полка Григорьевым относительно приобретения у него для нужд Австрии данных о дислокации русских войск и планов крепостей».

Агентурная проверка сведений подтвердила их достоверность, и тогда при помощи Александра началась слежка за Григорьевым и австрийскими офицерами. Когда спустя некоторое время в Одессу приехали два штабных военных писаря, которые привезли планы для Григорьева, всю компанию удалось взять с поличным.

Осталось тайной, как такие важные сведения о шпионаже могли попасть в руки молодого афериста. Во всяком случае, с этого времени начальник жандармского управления Пирамидов стал оказывать ему всяческое покровительство. Он взял его к себе на службу с хорошим окладом и давал ему разные поручения. Так началась «политическая» карьера Вейсмана.

Когда сослуживец полковника Меранвиля подполковник Будзилович получил назначение на Балканский полуостров для наблюдения за деятельностью эмигрировавших туда народовольцев Кашинцева, Дебогория-Мокриевича, Ралли и других, то в жандармском управлении ему рекомендовали взять себе в помощники хитрого и ловкого Вейсмана. В первое время он состоял при Будзиловиче лишь для мелких услуг — большей частью личного характера. Но постепенно он завоевывал положение и стал получать самостоятельные задания.

С течением времени Вейсман прочно обосновался в Болгарии и к 90-м годам XIX столетия работал уже почти независимо от подполковника Будзиловича. В Софии он подобрал себе штат агентов для постоянного наблюдения за русскими эмигрантами. Подполковник Будзилович периодически получал от подчиненного весьма обстоятельные записки о ходе революционного движения не только среди русских эмигрантов, но и среди македонцев. Талантливо составленные записки афериста — человека весьма малограмотного — писались за определенное вознаграждение эмигрантом Шубиным, а также одним из местных журналистов. По этим запискам Будзилович составлял доклады для русской миссии на Балканах и в департамент полиции. Таким образом, постепенно установилась постоянная связь нашей миссии на Балканах с агентурой Вейсмана, который умело использовал такое выгодное для себя положение. Так, за услуги, оказанные им в дипломатических отношениях с Турцией во время македонского восстания, он получил звание потомственного почетного гражданина и должность финансового агента Министерства внутренних дел.

Александр сначала жил в Софии довольно скромно, но затем стал расширять круг своих знакомых и очень ловко вошел в русские эмигрантские круги, которые совершенно не отдавали себе отчета, кто этот любезный господин, всегда готовый всем помочь. Некоторые из эмигрантов даже поселились у него на квартире, которая содержалась с большим комфортом его женой. Рассказывали, что она, до брака с Вейсманом, содержала в Одессе притон, участником которого являлся и ее муж. Жена отличалась как красотой, так и большим тактом, умом и ловкостью. Поэтому никто не мог подозревать ее в грязном прошлом. В то время Александр получал большое жалованье. У него стали появляться драгоценные вещи, и он приобрел за 40 тысяч рублей в центре города небольшой уютный дом с хорошим тенистым садом. Несмотря на то, что Александр был человеком совершенно необразованным, даже малограмотным, он сумел сориентироваться во всех политических интригах Болгарии. Мало-помалу он окончательно «подмял под себя» подполковника Будзиловича, который стал игрушкой в его руках.

Аферист в течение долгих лет носил маску, с одной стороны, покровительствуя эмигрантам, с другой — занимаясь доносами и следя за каждым их шагом. Он часто уезжал в Петербург и возвращался всегда довольный, рассказывая о тех успехах, которые выпали на его долю на берегах Невы. В его квартире можно было встретить известных болгарских деятелей, в том числе и министров. К нему прислушивались, как к голосу из России, человеку, близко стоящему к высшим сферам.

Ни для кого не составляло тайны, что Вейсман был руководителем российской агентуры на Балканах. Об этом все говорили открыто. Однако это нисколько не мешало ему иметь многочисленных знакомых во всех слоях софийского общества, принимать у себя людей с именем и высоким положением и, в свою очередь, быть принятым у них. Более того, он пользовался покровительством многих министров и с некоторыми из них был даже в приятельских отношениях. Например, он был за панибрата с софийским градоначальником, в резиденции которого проводил целые часы.

Аферисту удалось даже добиться несколько аудиенций у царя Фердинанда I Кобургского. С ним вошел также в сношения австрийский посланник в Болгарии, который считал его ловким человеком, способным в случае надобности оказать необходимую услугу.

Впоследствии выяснилось, что Александр Вейсман находился во главе сложного механизма международного шпионского бюро и служил всякому, кто готов был платить ему за услуги: Сербии против Болгарии, Турции против Македонии и Австрии против России. В свою очередь, высокопоставленные деятели Болгарии — министры, депутаты и генералы — служили Вейсману в качестве его случайных агентов. Как двуликий Янус, Александр, с одной стороны, вроде бы делал полезное дело, с другой — бессовестно и безжалостно вредил. Он оказывал определенные услуги правительствам ряда стран, за что они его награждали, и одновременно умудрялся шпионить в пользу их врагов. По его представлениям некоторые чины российского департамента полиции и корпуса жандармов получили турецкие, болгарские и сербские ордена.

Из всех российских эмигрантов в Софии Александр выделял высококультурного юриста Шубина, которому он диктовал зашифрованные письма. В этих письмах Шубин ничего не понимал, да и не старался вникнуть в странные несвязанные фразы. Но одному из эмигрантов это показалось странным, и в колонии пошли разговоры о Вейсмане. Большинство защищало Вейсмана, но один-два эмигранта упорно настаивали, что его приезд и его деятельность весьма подозрительны. Шубин упорно защищал своего шефа, но однажды из зашифрованного письма он понял, что в нем содержится указание следить за находящимся в эмиграции известным народовольцем Дебогория-Мокриевичем. К этому подозрительному факту стали прибавляться и другие.

Первая категория фактов принадлежала к сфере денежных отношений Вейсмана со знакомыми. Он легко ссужал маленькими суммами всех, кто к нему обращался и даже не обращался. При этом он как-то умело брал со всех расписки в получении денег, говоря: «Все мы под Богом ходим». Назначение таких расписок было непонятным, но вызывало неприятное чувство.

Члены колонии стали также замечать, что с их перепиской по почте происходит что-то неладное. Письма попадали не по адресу, опаздывали и т. п. А один случай показал, что корреспонденция русских эмигрантов постоянно просматривается. Произошло это следующим образом. В одном и том же квартале жили двое русских, из которых одного звали Николаем Ивановичем, а другого Иваном Николаевичем. И вот в одно прекрасное утро Иван Николаевич получает письмо, адресованное Николаю Ивановичу, а Николай Иванович, наоборот, — адресованное Ивану Николаевичу. Письма были от разных лиц, адреса были написаны правильно. Стало очевидным, что кто-то вскрывал письма, а затем впопыхах перепутал конверты, которые снова попали в руки почтальона.

Тогда наиболее дотошные из русских стали следить за почтальонами своего участка. Оказалось, что один старый почтальон, как правило, заходил к Вейсману, оставлял там письма, а затем, через некоторое время, забирал их и уже после этого доставлял их адресатам. Его поймали с поличным и немедленно обратились с жалобой к директору почты. Последний поспешил доложить об этом министру. По приказу министра у Вейсмана в его отсутствие был произведен обыск, который неожиданно дал обильные результаты: выяснилась роль Александра как международного агента и как представителя российского Министерства внутренних дел. Нашли и список агентов, которым под тем или иным предлогом выдавались деньги. Таким образом, в карьере афериста появилась трещина. Она приняла катастрофические размеры после того, как сошло со сцены так называемое цанковитское министерство.

До этого времени болгарское правительство и руководитель русской агентуры в Болгарии жили в добром согласии. После смены болгарского правительства аферист остался верен цанковистам и начал работать в пользу их возвращения. Он раскинул сеть интриг против нового правительства и даже против царя Фердинанда.

Эти интриги разрастались и стали принимать характер чуть ли не заговора.

Болгарское правительство знало о деятельности афериста, но до поры до времени не решалось поднять на него руку, «боясь обидеть Россию». Наконец оно потеряло терпение и решилось против него принять самые жесткие меры. Поводов было много, но один из них являлся наиболее весомым. Так, желая дискредитировать Фердинанда, Вейсман послал в какую-то венскую газету сенсационную телеграмму, в которой сообщалось, что царь бежал из Болгарии, спасаясь от заговора, принявшего всенародный характер, и что в страну он больше не вернется. Эта телеграмма была опубликована во всех европейских газетах и доставила массу неприятностей царю Болгарии.

Болгарское правительство воспользовалось этим вопиющим фактом и потребовало удаления бесцеремонного российского агента из страны. Русский посланник в Болгарии Бахметьев охотно поддержал это требование, так как давно тяготился наглым агентурным контролем соотечественника, от которого не была избавлена даже его дипломатическая деятельность. Отъезд Вейсмана из Болгарии был для него очень скоропалительным и унизительным — ему не дали даже времени на сборы.

После выдворения афериста из Болгарии он всеми силами и средствами добивался в Министерстве иностранных дел России содействия в получении разрешения хотя бы на месячное пребывание в Софии для ликвидации своих дел. Но Бахметьев решительно высказался против вмешательства министерства в дела афериста. И все же благодаря содействию директора департамента полиции он умудрился получить право на перевозку без пошлины в Россию всей своей домашней обстановки и других вещей на сумму в несколько десятков тысяч рублей. Такое разрешение в то время давалось только членам дипломатического корпуса. Носились слухи, что Вейсман воспользовался этим разрешением для перевозки ценных ковров, проданных им затем за большие деньги.

После выдворения из пределов Болгарии Вейсман некоторое время прожил в Константинополе, часто навещал Назим-пашу — начальника личной охраны «кровавого султана» Абдуляр-Тамида II. Затем он поселился в столице Румынии Бухаресте. Здесь он так же, как и в Софии, вел широкий образ жизни. В его салоне часто бывали многие дипломаты, видные государственные и политические деятели страны и даже представители румынской аристократии. Александр на своих приемах на скверном французском языке хвастался перед своими гостями о своем влиянии в Петербурге. Удивительно, но ему почти все верили. Вскоре, однако, появились и распространились слухи об участии Александра в македонском движении, и румынские власти дружески посоветовали ему покинуть Бухарест.

После Бухареста Вейсман в качестве своей резиденции выбрал столицу Сербии — город Белград и перевез туда свои личные вещи. Здесь он быстро сумел войти в сербские политические круги, а после нескольких дней жизни в Белграде его пригласил к себе король Александр Обренович, и Вейсман становится своим человеком в королевской семье. Имелись точные сведения, что Александр Сербский поручал ему личную охрану. Семья Драги — невесты короля также принимала его с почетом в своем доме. Обычно король принимал своего друга поздно ночью и просиживал с ним по несколько часов. После того как Вейсман раскрыл какой-то заговор против короля, его назначили заведующим отделом политической полиции с огромным окладом, а на одном из его пальцев стал красоваться громадный бриллиант — подарок короля.

Сербская полиция, которую аферист оттеснил в сторону, предпринимала невероятные усилия, чтобы провалить самозванца, но он сумел раскрыть еще один заговор, и король на приемах обнимал своего спасителя, наградил его высоким орденом и выдал большую сумму денег. Впоследствии Александр с гордостью показывал посетителям своих салонов большую в роскошной раме фотографию короля Александра и королевы Драги с собственноручной надписью короля.

В один из вечеров запыхавшийся Вейсман прибежал к русскому посланнику при сербском дворе и сообщил ему, что, по его сведениям, готовится еще один крупный заговор военных на жизнь короля, в котором примут участие и офицеры, дежурившие во дворце. Эти сведения не вызвали доверия у посланника. Королю же надоели вечные доносы настырного друга о заговорах и их раскрытиях, и он не придал этому должного значения. Несколько дней спустя король Александр и королева Драга действительно были убиты. Когда это случилось, то Вейсман через несколько минут был уже во дворце. Тут же находились представители прокурорского надзора и высшие государственные чиновники Сербии. На глазах у всех аферист сумел взять окровавленный платок королевы Драги и небольшой кинжал, который впоследствии он доставил в Петербург.

После смерти короля Александра Обреновича — покровителя Вейсмана — предприимчивому аферисту пришлось удалиться из столицы Сербии и возвратиться в Петербург. Министр внутренних дел Вячеслав Константинович Плеве милостиво его принял и рекомендовал его варшавскому обер-полицмейстеру барону Нолькену. Какую роль играл Вейсман в варшавской полиции, никто не мог определить. Номинально он числился делопроизводителем сыскного отделения, но фактически деятельность его была гораздо шире. Он был как бы правой рукой полицмейстера.

Летом 1904 года Нолькен захотел завязать дружеские отношения с варшавскими журналистами. В одно прекрасное утро представители газет получили приглашение в городскую ратушу. Там им было объявлено, что нужно пустить в ход новые средства борьбы с преступностью, которая возрастала с какой-то чудовищной быстротой. В отличие от старого полицмейстера генерала Лихачева, оберегавшего тайны сыскной полиции, барон Нолькен изъявил желание и готовность пойти навстречу всем требованиям печати и просил журналистов осведомляться о всех делах у нового сотрудника полиции. Последний же с изысканной предупредительностью уведомлял журналистов о деятельности полиции, при этом непременным условием ставил возможно более частое появление в печати своей фамилии.

Журналисты петербургских и московских газет, рассказывая о варшавском периоде деятельности Вейсмана, отмечали, что истинная сущность его деятельности и положение в полиции были покрыты глубокой тайной. Осталась неизвестной даже истинная причина его назначения в варшавскую полицию. Так, например, барон Нолькен, вопреки фактам, почему-то утверждал, что познакомился со своим будущим сотрудником случайно в дороге и, так как тот ему понравился, пригласил на работу в свое ведомство. Имея оклад в сыске всего 50 рублей, Александр начал жизнь в Варшаве с больших денежных трат. Его новая просторная квартира на Маршаловской улице была обставлена с необыкновенной роскошью. Лакей в ливрее — переодетый агент полиции — денно и нощно дежурил у двери своего начальника.

Вейсманы часто устраивали пышные приемы, причем супруги, одетые по последней моде, гостеприимно потчевали гостей тонкими яствами и дорогими напитками. Беседа в салоне обычно так или иначе затрагивала прошлую «сказочную» жизнь на Балканах. С религиозным благоговением хозяин показывал гостям подарки, полученные от царя Александра и Драги, а также с большим чувством рассказывал всевозможные истории из жизни видных румынских, болгарских и сербских политических деятелей, портреты которых украшали все стены квартиры. Экспромты хозяина обычно заканчивались жалобами на превратности своей судьбы, хотя ему-то уж грешно было жаловаться на свою жизнь.

В качестве негласного руководителя сыскной полиции Вейсман не проявлял особого усердия в части борьбы с преступлениями. Излюбленным его занятием в рамках служебных обязанностей было посещение ночных ресторанов, на хозяев которых он без капли жалости налагал за малейшие упущения крупные штрафы — поборы. Неизменным спутником ночных странствий афериста был некий Ракета — в прошлом известный бандит. С приходом одессита в варшавский сыск настали черные дни для хозяев ресторанов и содержателей разных увеселительных притонов. Они писали слезные жалобы на бесконечные поборы, но аферисту долгое время все благополучно сходило с рук.

Наконец все это составило предмет «прокурорской любознательности» — похождения афериста в Варшаве стали расследоваться и были преданы огласке по указанию сенатора Ковалевского, который в то время занимал пост прокурора варшавской судебной палаты. Еще давно в отношениях между Ковалевским и Нолькеном существовал антагонизм. Потому прокурор сразу же воспользовался полученными им сведениями о похождениях Вейсмана, который до крайности был ему противен.

Особое внимание обратила на себя история бегства из Варшавы опасного преступника, совершившего крупную кражу. Следствием было установлено, что Вейсман, проводя предварительное дознание по делу о краже в 1904 году у некоего Колобке бумаг государственной ренты на 40 тысяч рублей, освободил за взятку задержанного по этому делу И. Зиммельмана. Причем не только освободил преступника из-под стражи, но и способствовал его бегству в Лондон. Когда же было установлено, что преступник скрывается в Лондоне, Вейсман телеграммой предупредил его, и последний бежал в Америку. После этого отошли в область воспоминаний блестящие приемы в шикарной квартире, которую занимал бессовестный и беспринципный начальник варшавского сыска.

Хотя преступники такого ранга, как Александр Вейсман, подлежали задержанию международными органами сыска, он в течение пяти лет находился на свободе и переезжал из страны в страну, проводя свои аферные операции. Деяния Вейсмана в течение этих лет доподлинно неизвестны.

Только в начале 1910 года он был наконец задержан по постановлению варшавских следственных властей и в ноябре этого года судим варшавской судебной палатой. За взяточничество и протежирование ворам Вейсмана лишили всех прав и приговорили к заключению на 1 год и 4 месяца, но разрешили съездить в Петербург с ходатайством о помиловании «во внимание к его старым заслугам». За двухнедельный срок пребывания в столице аферист дал ряд интервью. Например, московская газета «Раннее утро» от 16 апреля 1911 года поместила следующие слова Вейсмана: «Газетные статьи, посвященные моей особе, содержат в себе лишь крупицу правды. Верно лишь то, что я осужден варшавской судебной палатой на 1 год и 4 месяца в тюрьму за то, что по наговору врагов признан виновным в освобождении за взятку некоего Зиммельмана, заподозренного в покупке заведомо краденых процентных бумаг. Суд сказал свое слово, оправдываться мне теперь поздно. Уповаю, что в путях монаршего милосердия получу облегчение своей участи».

Узнав по многочисленным своим каналам, что помилования не предвидится, он стал ходатайствовать о том, чтобы ему разрешили отбыть наказание в Петербурге. Так, журналисту газеты «Биржевые ведомости» от 19 апреля 1911 года он заявил: «Я подам прошение о том, чтобы мне разрешили отбыть наказание в Петербурге. Время быстро пролетит… Все забудется, и я снова оживу».

При этом Вейсман громко расхохотался, и его небольшие черные глаза лукаво взглянули на собеседника.

Самые последние сведения о герое рассказа были напечатаны в газете «Парижский вестник» от 27 мая 1911 года. Сообщалось, что по постановлению варшавской судебной палаты от 2 мая 1911 года пресловутый аферист Александр Вейсман осужден за вымогательство и заключен под стражу в петербургской тюрьме, в одиночной камере.

 

Взлет и падение Митьки-миллионера

Действие этого рассказа происходило много лет тому назад, в тяжелые годы Первой мировой войны. Несмотря на это, история Мити-миллионера явно перекликается с современностью, дает повод задуматься, а может быть, и понять поступки и действия современных миллионеров.

Во всех столичных газетах середины июля 1916 года были помещены под различными броскими заголовками сенсационные сообщения об аресте известного банкира-миллионера Дмитрия Львовича Рубинштейна, директора правления Русско-французского банка, «Юнкер-банка» и многих других.

Закрытое следствие по этому делу, освещаемое весьма куцей и краткой газетной информацией, не столь любопытно по сравнению с обликом виновника происшествия.

Незаурядность одного из столпов российского торгово-промышленного бизнеса, его своеобразная деловая гениальность, соседствующая невероятным образом с комизмом и какой-то убогостью в быту, делают его фигуру весьма колоритной и достойной внимания.

Арест Дмитрия Львовича был произведен на его даче на вилле на Каменном острове Петербурга, о которой нельзя не сказать несколько слов. Дача располагалась в живописном месте острова, рядом с легендарным дубом, посаженным Петром I. Роскошный особняк в два этажа с балконами поражал своей отделкой. Залы внутри особняка украшались многочисленными картинами, создававшими прекрасные интерьеры. Сами же картины были достойны лучших музеев мира. Но особенно славилась дача шикарными, как у римских патрициев, мраморными ваннами, правда, несколько меньших размеров. В гараже при даче постоянно дежурили две последние модели автомашин, а в конюшне скучали без дела рысаки. В особняке проживали банкир с женой со своими двумя малолетними детьми. Здесь же находился многочисленный штат разной прислуги.

В ночь с 9 на 10 июля у супругов Рубинштейн состоялся интимный вечер, на котором присутствовали три видных сановника и близкие друзья. Был сервирован богатый ужин, гости мило развлекались, а Дмитрий Львович, используя благоприятную ситуацию, сумел заключить еще одну сделку.

В 3 часа ночи, когда замерли звуки моторов автомобилей уехавших гостей, а хозяева стали готовиться ко сну, роскошная дача со всех сторон была окружена полицейскими агентами и в дом вошел представитель жандармского управления полковник Резанов.

Можно себе представить, какой переполох возник в доме при появлении таких нежданных гостей. Перепуганный лакей, заикаясь, почтительно доложил, что барин в ванной, на что полковник приказал привести его немедленно. Рубинштейн, выйдя из ванной комнаты, увидел жандармского полковника, предъявившего ему постановление на арест. Не веря своим глазам, он дрожащим голосом сказал: «Вы шутите. Это, верно, шутка моего брата».

Финансовые аферы Рубинштейна с городской думой. Карикатура из Петроградской газеты от 26 сентября 1916 года.

Рубинштейн в персидской консульской форме. Фото из «Петроградского листка» от 15 сентября 1916 года.

В ответ он услышал страшные слова о том, что братья его арестованы еще вечером. Он был так поражен этой новостью, что с него едва не упала простыня, прикрывавшая его наготу. Тем временем лакей подносил верхние вещи барина и помогал ему одеться.

До самого рассвета продолжался обыск, во время которого Дмитрий Львович все время курил и пил какую-то воду. Обыск закончился в 9 часов утра. Полковник Резанов поехал на Царицын луг (Maрсово поле) на квартиру банкира, а с дачи были увезены полицейскими агентами в распоряжение следственных властей обнаруженные документы.

Рубинштейн в автомобиле, в сопровождении супруги, был доставлен к коменданту Варшавского вокзала для отправки в псковскую военную тюрьму. До самой посадки в поезд он верил, что все разъяснится, и потому, скорее убеждая себя, чем присутствующих, громогласно заявил: «Мой арест — это сенсация, которая затмит арест Сухомлинова. Помилуйте, я владею капиталом в 300 миллионов рублей клиентских денег, вложенных самой разнообразной публикой в те банки, где я принимаю участие. Петроград, Париж и Лондон должны ахнуть, когда узнают, что меня задержали по какому-то странному недоразумению. Ведь иностранные и российские биржи должны потерпеть крах, если мой арест состоится. Такими вещами шутить нельзя. Разве можно трогать такого человека?»

Но когда он увидел в комендатуре вокзала арестованными своих коллег по коммерции, то не мог удержаться от слез. Для арестованных был подан специальный вагон, который был прицеплен к псковскому поезду. Поезд медленно отошел от платформы, а жена Рубинштейна долго осеняла его крестом.

Дмитрий рос и воспитывался в Харькове, где постоянно проживали его родители — люди вполне обеспеченные, имевшие несколько домов в городе. Все это досталось им нелегко, а с большим трудом и благодаря постоянной экономии во всем. Их дети также были ограничены в тратах. Дмитрий еще в юные годы для приобретения карманных денег подрабатывал, занимаясь перекупкой акций. Ему везло — коммерция давала ему деньги, что, в свою очередь, увеличило «аппетит» юноши, и он стал оперировать крупными партиями акций. Когда финансовое положение Дмитрия, которого часто по-дружески называли Митей, стало достаточно крепким, он начал подумывать о женитьбе. И тут счастье ему снова улыбнулось — он женился на сестре члена городского совета Белле Эйнштейн. Это упрочило финансовое положение молодого человека, но главное — он приобрел умного и верного друга. Дмитрий окончил курс Харьковского университета недурно, несмотря на проведение побочных коммерческих дел. В городе он был весьма популярен как делец по устройству различных хитрых комбинаций, в том числе и нечистого свойства. Молодой человек был завсегдатаем ресторанов, которые посещали как интеллигенты города, так и люди, причислявшие себя к ним. В компаниях Дмитрий пил мало и всякие встречи использовал для заключения деловых сделок.

После окончания университета, решив отправиться за счастьем в Петербург, Дмитрий предложил отпраздновать оба этих события в кругу своих соучеников, коллег по коммерческим делам, а также нескольких профессоров, которые иногда позволяли себе посидеть в веселой компании студентов. В ресторане вокзала будущий банкир заказал роскошный обед с шампанским и дорогими винами, которые доставались из погреба в особо торжественных случаях. Безусловно, обед стоил очень дорого. Гости же много пили и вовсю веселились.

Бесконечно был весел и сам виновник торжества, сидевший среди молоденьких артисток ресторана. Но неожиданно он вышел из-за стола и объявил, что вынужден покинуть компанию на 2–3 минуты для разговора по телефону. Его подвыпившие компаньоны продолжали веселиться, время пролетело как миг, и когда наконец гости спохватились, что Мити долго нет, то выяснилось самое невероятное — «хлебосольный» хозяин скорым поездом укатил в Петербург. В переданной кем-то записке он извинился за предстоящие его друзьям расходы. Ему, видите ли, не удалось достать пары сотен. Конечно, все участники компании вынуждены были расплатиться собственными деньгами. Называли ли они его бессовестным нахалом — доподлинно неизвестно. По нашему мнению, такое определение по отношению к Мите являлось бы еще очень мягким.

Молодой Рубинштейн, приехав в Петербург, имел уже за плечами большой опыт в проведении различного рода коммерческих махинаций. Свои способности и опыт в этом плане он мог полностью реализовать на огромных «деловых просторах» столицы. На него обратили внимание тузы бизнеса, и вскоре ему был открыт доступ в несколько банков. Ему стал покровительствовать сам Алексей Иванович Путилов — крупнейший русский промышленник и финансист — один из ярких представителей российской торгово-промышленной элиты. Дмитрий Львович вскоре стал своим человеком в крупном Русско-азиатском банке, возглавляемом Путиловым.

Все частные банки подружились с «Митей», как часто его называли сначала в глаза, а потом — только за глаза. Его ценили и боялись, потому что уж очень хорошо проводил он самые сложные дела, ставившие других в тупик.

Рубинштейн первое время жил довольно скромно, правда, у него была большая квартира на Французской набережной (ныне набережная Кутузова). Однако его гости сидели за большим столом, очень часто покрытым не первой свежести скатертью, а иногда и просто грязной. Да и гости приходили к нему соответствующие: фармацевты, провизоры, начинающие биржевые дельцы и пр.

Прошло 10–15 лет, и в жизни Дмитрия Львовича произошли огромные перемены. У него в гостях теперь графы и князья, адмиралы и генералы. Он занимает шикарную квартиру в доме № 5 на Царицыном лугу. Этот дом, между прочим, знаменит тем, что в нем одно время снимала квартиру вошедшая в историю авантюристка Ольга фон Штейн.

Большую роль в делах Рубинштейна играл граф Михаил Михайлович Ланской. Из деятеля по крестьянским делам в далекой Сибири он превратился в банкира с большим влиянием, ему верили, к нему относились с уважением, как к человеку с безупречным прошлым. Чуждый каким-либо махинациям, он, на свое несчастье, встретился с Дмитрием Львовичем и, сразу попав под его растлевающее влияние, сделался для него красивой ширмой, за которую тот прятался в нужных случаях. Кроме того, граф ничего не смыслил в хитростях банковского дела и, подписывая передаваемые ему бумаги, вряд ли хорошо понимал их смысл.

Предпринимательская деятельность Дмитрия Львовича была необыкновенно широкой. На основе объединения нескольких банков он создал Русско-французский банк и привлек в состав своих помощников А. А. Столыпина — брата премьер-министра, а также товарищей петроградской городской головы Дёмкина и Глебова.

Дмитрий Львович имел огромное количество агентов для скупки необходимых для армии продуктов, дефицит которых в связи с войной был необычайно велик. В благоприятный момент через подставных лиц он предлагал продукты военному ведомству. За это львиная доля барышей переходила в карманы банкира-спекулянта.

Выступал банкир и на многих других аренах столичной жизни, например в компании с международными банками он организовал биржевую газету с участием писателей Максима Горького и А. В. Амфитеатрова.

Одной из отвратительных черт характера миллионера была его какая-то особенная жадность — он терпеть не мог платить долги, — просто до смешного. На Невском проспекте, между Морской улицей и Екатерининским каналом (ныне канал Грибоедова), ютился много лет микроскопических размеров писчебумажный магазинчик с переплетной мастерской. Владельцу этой лавочки Дмитрий Львович задолжал рублей пятьдесят с копейками. В течение нескольких лет хозяин магазина, имевший очень скромный достаток, упрашивал банкира уплатить долг, но, увы, бесполезно.

О жадности Рубинштейна свидетельствует его так называемая благотворительная деятельность. Особенно ярко он проявил себя как горе-меценат по отношению к консерватории, которую он неоднократно посещал, демонстрируя свою любовь к музыке. Он даже упросил как-то представить ему список с фамилиями талантливых учеников для оплаты их учебы. Каково же было возмущение администрации, когда богач-банкир не заплатил за учебу этих молодых людей ни копейки! Вторым безобразным случаем опять же по отношению к консерватории было обещание большого пожертвования в пользу бедных студентов. Не без участия Дмитрия Львовича был пущен слух, что он жертвует огромную сумму в 200 тысяч рублей на учреждение стипендий для бедных учащихся.

В результате за целый год им было выделено всего 5 тысяч рублей.

Из-за своей жадности Рубинштейн не раз прибегал к мелким жульническим комбинациям. Например, однажды он по одному векселю бессовестно требовал деньги два раза…

Известно и много других примеров, характеризующих жадность богача.

У Рубинштейна было прямо болезненное тяготение к «большому свету». Знакомства со знатными титулованными лицами были чуть ли не главной целью его жизни. Для этого он скрепя сердце готов был сорить любыми деньгами. Любимой фразой Рубинштейна была подобная этой: «Вчера граф Коковцев мне говорит…» А за несколько дней до ареста он умолял одну из первых светских дам — графиню Клейнмихель: «Ради бога, пригласите к себе обедать японского посла и меня. Я не знаю, до чего я жажду с ним познакомиться».

Кто-то, очевидно одаренный банкиром, уже хлопотал ему звание действительного статского советника, приравненного в «Табели о рангах» к генерал-майору. Однако это, к огромному сожалению Дмитрия Львовича, сорвалось. Только ресторанная челядь величала его «превосходительством», на что он охотно откликался.

Для завоевания нужных ему влиятельных лиц он не жалел ни времени, ни денег. Например, когда председатель Совета Министров И. Д. Горемыкин не счел нужным войти с ним в контакт, Рубинштейн предпринял хитроумный обходной маневр и сумел убедить супругу премьера дать согласие на устройство лазарета ее имени. Горемыкину ничего не оставалось, как развести руками.

В другой раз Дмитрий Львович также предложил одному министру устройство за свои деньги военного лазарета. К величайшей досаде Рубинштейна, ему передали, что это очень патриотично, но его убедительно просят оставить министра в покое. Тогда он придумал новый ход. Через некоторое время к дому министра подкатила роскошная машина-лазарет, в которой находилась графиня Клейнмихель. Когда она сообщила, что это дар банкира, то ее хотя сердечно и поблагодарили за благородный поступок, но от подарка отказались. Министр не пожелал иметь дело с махинатором.

На обед в честь французских гостей, приглашенных Государственной думой, Рубинштейн явился с пригласительным билетом графа Ланского и настойчиво требовал его пропустить. Узнав об этом, председатель Думы М. В. Родзянко на весь зал зычно гаркнул: «Гоните его в шею».

На открытии больницы для детей беженцев, где присутствовали высокопоставленные чиновники, банкир подкатил на автомобиле, одетый в свою персидскую консульскую форму. Несмотря на жару, на нем была барашковая шапка и мундир с обильным шитьем галунами на воротнике и рукавах. При этом Дмитрий Львович упорно лез вперед, чтобы все его заметили. Увидев такой наряд, присутствующие острили, что банкир похож на швейцара шикарного отеля. Говорили, что он сам придумал как персидскую форму, так и должность консула.

В маленькой с животиком фигуре Рубинштейна и в его костюме с золотыми галунами было что-то анекдотичное и опереточное. И куда бы Дмитрий Львович ни приезжал, вслед на него показывали и говорили: «Вот идет Митька». Словно банным листом приклеилась к банкиру эта унизительная кличка. Однажды он воскликнул: «Сто тысяч дал бы, только бы меня перестали называть Митькой!» Однако эта кличка полностью соответствовала внутреннему содержанию Рубинштейна. Поэтому она всегда была с ним и он никогда не мог от нее избавиться.

Арест Рубинштейна не вызвал краха российской и европейских бирж. Более того, они почти совсем не отреагировали на это событие. Переоценил банкир и свою значимость — его отсутствие не повлияло на работу банков. Все шло так, как будто и не было в российском торгово-промышленном обороте полагающего себя всесильным банкира-комбинатора.

Просидев в псковской тюрьме больше четырех месяцев, Дмитрий Львович в начале декабря 1916 года был освобожден на поруки своих родственников и с подпиской о невыезде из столицы. Одной из причин этого решения было его сильное заболевание нервным расстройством. Судебное же следствие не прекращалось, а даже форсировалось: дело было передано из военной комиссии опытным в финансово — экономических вопросах гражданским следователям. При этом оговаривалось, что в случае необходимости банкир может быть подвергнут вторичному аресту.

В печати длительное время отсутствовали сведения о том, в чем конкретно обвинялся банкир. Только в середине января 1917 года газета «Петроградский листок» опубликовала пункты обвинения. Обобщая их, можно сделать вывод о том, что он обвинялся в спекулятивных махинациях в тяжелые годы мировой войны, выгодных ему как руководителю Русско-французского банка, но нанесших ущерб финансово-экономическим интересам страны.

«За что?» Карикатура из «Петроградской газеты» от 1 сентября 1916 года.

Собственно вся жизнь Дмитрия Львовича Рубинштейна была направлена на получение богатства любым путем, честным или нечестным. Таков уж был Митя-миллионер.

ИЗЪ ПИСЬМА БЫВШАГО БАНКИРА

Каррик. ТОМА.

Карикатура из «Петроградской газеты» от 15 сентября 1916 года:

«…я живу, мой друг, по-старому, как раньше (I), так и теперь езжу на автомобиле, хотя несколько другой конструкции (II). Как прежде часто сидел за решеткой в своем банке (III), так и сижу теперь (IV). Как в былое время я любил носить массивную цепочку (V), так ношу и теперь (VI), только эта несколько тяжелее прежней…»

 

Последняя афера шайки Марголина

В середине августа 1910 года в Петербург прибыла чета иностранцев. Необыкновенно элегантно одетый мужчина был суховатым брюнетом лет сорока с холеными усиками и, как тогда говорили, с английским пробором на голове. Он потребовал на вокзале автомобиль, в который усадил красивую, лет тридцати даму. Автомобиль помчал иностранцев в гостиницу «Европейская», где им отвели шикарный номер в несколько комнат. В книге постояльцев приезжие были отмечены супругами Марголиными — гражданами Северо-Американских Соединенных Штатов.

Молодая пара, переодевшись в элегантные выездные костюмы, в сопровождении гида на лучшем автомобиле гостиницы отправились обозревать достопримечательности столицы. За обедом в ресторане они заказывали самые дорогие блюда и напитки. Словом, своими ежедневными прогулками по городу на дорогом автомобиле и тратами огромных денег в отелях и первоклассных ресторанах американские туристы заставили говорить о себе как об эксцентричных аристократах-миллионерах.

Спустя несколько дней после приезда американская чета заняла шикарную меблированную квартиру в одном из домов на набережной Екатерининского канала (канала Грибоедова).

В эти же дни, а точнее в субботу, 28 августа, начальник петербургской сыскной полиции В. Г. Филиппов получил срочную телеграмму от начальника берлинской уголовной полиции с просьбой о розыске и задержании двух иностранцев — мужчины и женщины, которые путем обмана и подлога получили из одной крупной берлинской банковской конторы по фальшивому чеку 200 тысяч марок, с которыми скрылись из Берлина. За их поимку объявлена награда в 10 тысяч марок.

В тот же день Филиппов, приняв экстренные меры к розыску и задержанию аферистов, в том числе выделил наиболее опытных агентов сыска.

На следующий день утром, 29 августа, в то время, когда супруги вышли на обычную прогулку, у подъезда дома их арестовали агенты сыскной полиции. Мужчина при этом побледнел и схватил себя за голову, но, мгновенно придя в себя, с предупредительной вежливостью обратился на английском языке к своей подруге, зашатавшейся от испуга, и стал ее успокаивать. Затем на чисто русском языке он сказал агентам: «Господа, здесь вышло какое-то недоразумение. Очевидно, вы жестоко ошибаетесь, приняв меня за какое-то разыскиваемое вами лицо». Но агенты не стали разговаривать, а потребовали немедленно следовать за ними в управление сыскной полиции.

Сразу же после поимки беглецов Филиппов связался по телеграфу со своим берлинским коллегой, а от него получил просьбу возможно строже наблюдать за задержанными.

Марголин, поняв, что ему уже не ускользнуть из рук правосудия, спокойно и твердо заявил: «Не удивляйтесь. Я на самом деле гражданин американской республики… Я часто меняю подданство — был и немцем, и русским, и англичанином. Да это и немудрено. Я в совершенстве владею европейскими языками».

Вначале для Марголина не нашлось отдельной камеры и его поместили с ворами и пьяницами, которые всячески издевались над «барином». На следующий день его перевели в более свободное и чистое помещение, вместе с тем установив непрерывное за ним наблюдение для исключения самоубийства.

Спутница Марголина Эрнестина Фрейлих на первом же допросе объяснила, что она вовсе не его жена, а дочь интеллигентных родителей, занимавших известное положение в Берлине. Когда она узнала, что Евгений Марголин обвиняется в мошенничестве и получении по поддельному чеку огромной суммы денег, то упала в обморок. Истерически рыдая, она умоляла не сажать ее, благородную женщину, в тюрьму вместе с ворами и убийцами.

Приглашенный врач нашел госпожу Фрейлих страшно потрясенной происшедшим и находящейся в истерическом припадке тяжелой формы. Пришлось ее для лечения поместить в тюремную больницу, установив за ней строгий надзор.

Марголин за несколько дней до ареста сильно изменился: похудел и сильно нервничал. Он жаловался, что приходится дышать в какой-то клоаке и спать на холодном каменном полу.

Если дни Марголина в тюремной камере проходили тихо и нудно, только в ожидании дальнейшей судьбы, то его подругу не оставляло сильное нервное расстройство.

Вместе с тем приезд агентов берлинской полиции все затягивался. Не приехали они, как было намечено, 4 сентября, не появились и в последующие дни.

По ряду причин постановление российских юридических органов о выдаче Марголина и Фрейлих берлинской полиции состоялось только в конце сентября. В связи с этим предполагалось, что преступники будут переданы германской стороне в начале октября. Однако и эти сроки не были выдержаны. Только в самом конце 1910 года Евгений Марголин и Эрнестина Фрейлих были выдали германской полиции.

2 сентября 1910 года все петербургские газеты перепечатали сообщение своих коллег из Голландии об аресте в Гааге графа де ля Рамэ. Отмечалось, что с арестом Марголина и де ля Рамэ сошли со сцены два столпа международной шайки аферистов.

В состав шайки, образовавшейся в 1904 году, входили крупные и своеобразно талантливые аферисты разных мастей. Первоначально шайку, состоявшую в основном из шулеров, создали в Венгрии братья Швабе — англичане по национальности. Шайка, расширяя свою деятельность, охватила все города Европы. Она гастролировала по местам, где собиралась денежная знать, и расставляла свои хитросплетенные сети для обирания толстосумов.

После скандального разоблачения, уходя от наказания, шайка совершила круиз по странам Америки, оставила свой преступный след в Индии и Японии. В октябре 1908 года она появилась в Париже. Здесь управление шайкой перешло к Марголину, а правой его рукой в организации аферных операций стал де ля Рамэ. Марголин участвовал практически во всех аферах. Все проделывалось ловкими авантюристами так, что они были либо вне подозрений, либо их жертвы, оказавшись в глупом положении, вынуждены были молчать, понимая, что огласка повредит только им. Наконец, преступники умели вовремя скрыться и быстро меняли место своего действия.

Сам Марголин специализировался, и весьма успешно, на подделке денежных документов и операций, связанных с залогами. Например, у одного берлинского предпринимателя, которому он обещал достать 1,5 миллиона марок под залог, ему удалось выманить около 100 тысяч. И таких жульничеств у него было без счету.

Граф де ля Рамэ, которому в 1910 году исполнилось всего 27 лет, отличался необыкновенной красотой, большим умом и изысканностью манер. Он в совершенстве владел пятью европейскими языками и имел хотя и поверхностные, но достаточно разносторонние знания из сферы гуманитарных наук. Еще во времена, когда он был совсем молоденьким юношей, его окружала любовь женщин всех возрастов. Встречавшие его на улице девушки чуть ли не цепенели от восхищения. С ранних лет он был развращен женщинами и уже с тех пор относился к ним легкомысленно.

Однако, несмотря на такую слабость, он имел очень целеустремленный характер. Его жизненной целью было богатство и добывание его самыми неправедными и нечестными путями.

Душой же шайки была мисс Флорида Сеттле — женщина ослепительной красоты. Она происходила из знатной американской семьи, а ее сестры были замужем за крупными государственными и общественными деятелями Соединенных Штатов.

Флорида с детства жила в атмосфере любви и обожания. Все окружавшие ее люди в любой момент были готовы исполнить каждое ее желание и каприз. Ее постоянно сопровождали толпы влюбленных в нее богатых и красивых поклонников. У нее было все — от самых дорогих бриллиантовых украшений до арабских скакунов для верховой езды. Не было только нужных ей… острых ощущений, связанных с рискованными операциями, во время которых страх пронизывал бы все существо и туманил мозг. А она имела редкую натуру авантюристки и поэтому, бросив спокойную богатую жизнь, несмотря на просьбы, уговоры и слезы ближних, переплыла океан и оказалась в Европе, где быстро попала в так называемый круг золотой молодежи. Основной чертой этой молодежи являлась не только роскошная жизнь без какого-либо дела, но и проведение всевозможных жульнических махинаций для ее обеспечения.

Волей судьбы Флорида Сеттле сошлась с членами шайки Марголина — Рамэ и стала деятельным ее участником. Основной задачей Флориды была передача богатых жертв в руки игроков-шулеров, которые моментально обчищали карманы толстосумов. При необычайно красивой внешности это выполнялось ею без какого-либо труда. Мужчины под взглядом ее прелестных глаз теряли рассудок и сами шли в ловушки.

Для того чтобы на нее не падала тень сомнения или подозрения, Флорида то талантливо разыгрывала роль американской графини, то выступала в качестве жены Марголина. Сочетание божественной красоты Флориды с сиятельными титулами членов шайки делали чудеса. Аферисты стали обладателями огромных средств, что, в свою очередь, помогало проводить новые махинации. Любовники «прелестной Флориды» даже не могли подумать о том, что становились жертвами безжалостных шулеров.

Одно время красавица была любовницей лорда — сына крупнейшего английского политического деятеля. Тогда «золотой дождь» стал сыпаться на аферистов словно из рога изобилия. В расставленных сетях Флориды проиграл подчистую все свое состояние один австрийский граф. А несчетная масса богатой молодежи оставила в руках шулеров сотни тысяч франков, марок, рублей и других денег.

О неотразимом влиянии красоты Флориды свидетельствовало также то обстоятельство, что многие мужчины, поплатившиеся ради нее целым состоянием, продолжали оставаться в ее свите, считая ее простой жертвой и пытаясь вырвать ее из рук преступников. Конечно, эти мужчины были просто слепы, не видя, что Флорида совсем не жертва, а душа этой шайки, полностью определяющая ее процветание.

Прошлое графа де ля Рамэ было достаточно загадочным. Даже членам шайки не были известны немаловажные штрихи его биографии. Известно было только то, что красавец венгр, имевший подлинную фамилию Белла Климм, был сыном учителя гимназия, учился в сельскохозяйственной академии, где проявил блестящие способности. Однако учебу бросил, так как его не соблазняла перспектива работать в области сельского хозяйства, и занялся прибыльными аферами.

Всех он уверял, что титул и фамилию получил от графа де ля Рамэ, который усыновил его и дал свою родовую фамилию за то, что он, Белла, его однажды спас. Но в Париже все говорили, что Белла Климм, узнав о старинном вымершем роде графов де ля Рамэ, подделал документы и стал единственным представителем этой родовитой фамилии. Став графом, Белла Климм смог уже развернуться, как говорится, на полную катушку. Совместно с Марголиным он проводил крупные мошенничества по подделке векселей и шулерству. Аферист, используя данное ему природой очарование, воздействующее не только на женщин, но и на мужчин, умело подталкивал последних на азартную картежную игру. Сам он не садился за карточный стол. Для этого у него были первоклассные шулера, которые «чистили» карманы богатых молодых людей. Последние же никак не могли понять, почему им так не везет.

Однажды во время своего «турне» в Монте-Карло Белла познакомился с принцессой де Туссон, бывшей возлюбленной египетского хедива (правителя). Взвесив все выгоды такого знакомства, естественно в плане материальных благ, молодой красавец представился ей под громким титулом графа де ля Рамэ-Климма. Принцесса, которой исполнилось уже 40 лет, будучи в «опасном» возрасте, при первом же знакомстве безумно влюбилась в молодого красавца и решила всеми возможными и невозможными способами женить его на себе.

Выдержав небольшую, тактически необходимую паузу, де ля Рамэ объяснился принцессе в страстной любви и сделал ей предложение, которое, естественно, с восторгом было принято.

После грандиозной свадьбы, о которой восторженно и подробно писали многие европейские газеты, аферист прожил со своей титулованной женой только медовый месяц. За это короткое время он все же сумел продать все драгоценности принцессы, которые ей в свое время были подарены хедивом. Затем, всячески извиняясь, он объявил своей «возлюбленной», что ему крайне необходимо съездить по важным делам на короткий срок в Индию. Трогательно попрощавшись, он уже никогда не возвращался к бедной принцессе, которая, не теряя надежды, всю жизнь ожидала своего милого и горячо любимого мужа.

Де ля Рамэ совершенно не беспокоило и даже не смущало то, что он женат. Просто об этом он не вспоминал, бросившись в пучину новых афер. После гастролей по ряду стран в 1910 году аферист переезжает в Берлин, где ему опять повезло — он там встретил очень богатую и к тому же красивую девушку. Ее отец — крупный капиталист Гехт оставил после своей смерти огромное состояние. Исходя из первого брачного опыта, который дал де ля Рамэ немалые деньги и в то же время не мешал проводить аферы, он решил… еще раз жениться, не разводясь с первой женой — экзотичной принцессой.

Молодая девушка Гехт, так же как и остальные жертвы графа, моментально влюбилась в красавца и сама протянула ему руку согласия на брак. Последующую жизнь жены афериста нельзя было ни в коей мере назвать счастливой. Дело в том, что все денежные средства находились в распоряжении старой мамаши Гехт, которая была достаточно прижимистой и выдавала на расходы такие деньги, которые для молодого человека были копейками, а ему нужны были большие средства, молодая женщина в таких условиях чувствовала себя как бы виновной в этом. Она делала все, чтобы угодить любимому мужу: продавала свои драгоценности и в тайне от матери погашала векселя.

Кроме того, молодая Гехт чувствовала и даже знала, что с ценными бумагами ее семьи совершаются какие-то жульнические операции. Совсем не разбираясь в финансовых делах, она в этом винила Марголина, который стал чуть ли не своим человеком в семье Гехт.

В начале 1910 года в личной жизни Марголина произошли значительные перемены. Евгений впервые в жизни неожиданно для себя серьезно влюбился в известную немецкую опереточную артистку Эрнестину Фрейлих, с которой ему посчастливилось познакомиться в Карлсбаде и которая ответила ему также большой и страстной любовью. Молодые люди, не находясь в официальном браке, вступили в полную счастья совместную жизнь.

Для шикарной жизни, к которой они привыкли, требовалось все больше и больше денег, а дела шайки к этому времени по ряду причин сильно ухудшились. Даже красавице Флориде пришлось продавать некоторые драгоценности. Невольно взоры Марголина и его друга де ля Рамэ обратились на вдову Гехт, обладавшую огромными средствами, и они решили сделать ее жертвой своей новой аферы. Ограбление своей тещи ни в коей мере не смущало бессовестного де ля Рамэ. Он мог бы обокрасть и жену, если б у нее были деньги.

По тщательно разработанному Марголиным сценарию решено было разыграть спектакль ограбления вдовы. Роль молодой Гехт взялась исполнять Флорида, а ее матери — артистка Эрнестина Фрейлих, имевшая большой опыт перевоплощения. За небольшие деньги были наняты так называемые статисты.

И вот в один прекрасный день к знаменитому берлинскому нотариусу явились две дамы в сопровождении мужчин. Одна женщина, загримированная старухой, назвалась вдовой Гехта, другая — женой графа де ля Рамэ. Мужчины, представившиеся свидетелями, удостоверили личности.

Респектабельность посетителей, естественность поведения, безупречность подделанных документов личности и, наконец, имя богача Гехта сделали свое дело: нотариус заверил подписи женщин на получение денег по векселям. На этом завершился талантливо разыгранный спектакль. После него без каких-либо заминок были учтены векселя в одной берлинской банковской конторе и требуемая огромная сумма в 200 тысяч марок была любезно выдана преступникам.

Итак, все прошло блестяще: при минимальной затрате сил и средств большие деньги оказались в карманах аферистов. Но совершенно неожиданно для участников проведенной акции старушка Гехт оказалась не только жадной, но и педантичной в делах, касавшихся денег. Буквально через несколько дней после случившегося адвокат по ее заданию проверил счета семьи в банковской конторе и узнал о краже.

Вдова Гехт подняла страшный скандал. Вся берлинская полиция была поставлена на ноги и быстро вычислила аферистов.

Почувствовав угрозу, Марголин вместе со своей любимой Эрнестиной бежал в Петербург, где его, как уже рассказано вначале, быстро обнаружили и арестовали. Граф де ля Рамэ пытался скрыться в Гааге, но его примерно в одно время с Марголиным также арестовали.

В середине апреля 1911 года в Берлине состоялось заседание уголовного суда. Героем судебного процесса был Евгений Марголин. Сидевшая вместе с ним на скамье подсудимых Эрнестина Фрейлих была, как писали газеты, «бледным стереотипом марголинских комбинаций и афер».

На процессе отсутствовал мнимый граф де ля Рамэ и его жена — бывшая Гехт — обладательница многих миллионов. Видно, и в данном случае деньги сделали свое грязное дело. Афериста спасла бесконечно его любящая и бесконечно богатая жена, которая сумела доказать, что во всем виноват злодей Марголин, а находящийся под его влиянием муж — просто жертва. Она повторяла: «Ведь не мог же он сам у себя украсть деньги?..»

Не менее сильно любила своего Евгения Марголина — матерого афериста — Эрнестина Фрейлих. Когда судья спросил ее, как она решилась явиться к нотариусу под видом вдовы Гехт и поставить свою подпись, она ответила: «Марголин просил меня это сделать, и я не могла ему отказать. Но даже если бы Марголин сказал, чтобы я сама себе подписала смертный приговор, — я бы это сделала. Так я его люблю».

На этой лирической ноте приятно завершить рассказ о международной шайке аферистов, возглавляемой Евгением Марголиным, который в конце концов лишился свободы, но приобрел настоящую любовь.

 

Великосветские шантажисты

В середине ноября 1916 года многие столичные газеты напечатали пространные статьи под громкими заголовками: «Феерический обыск в квартире миллионера», «Воровской маскарад» и другими.

Сообщалось, что все агенты сыскной полиции заняты расследованием ловкой мошеннической затеи, жертвой которой едва не стал директор правления АО Тульского чугуноплавильного завода А. Д. Живатовский.

Около 8 часов утра 12 ноября 1915 года к подъезду дома № 30 на Кирочной улице Петрограда подъехали один за другим два легковых автомобиля серого цвета с пассажирами в форменной одежде. Дворник, который подметал улицу, не придал этому особого значения, так как знал, что один из сыновей проживавшего в доме господина Живатовского служил в государственном ведомстве и его часто навещали господа в форме. Приезжало много людей и к самому Абраму Львовичу Живатовскому. Поэтому дворник, поклонившись подъехавшим, стал продолжать уборку улицы. Правда, он все же запомнил, что трое из приехавших были в какой-то форме, а четверо — в гимнастерках защитного цвета.

Когда пассажиры с видом, полным достоинства, вышли из машин и направились к подъезду дома, шоферы поставили автомашины на другую сторону улицы.

Дом № 30 на Кирочной улице, где жил А. Л. Живатовский.

Высокий господин в форме чиновника Министерства внутренних дел начальственным голосом приказал одному из людей в гимнастерке встать караульным у парадного подъезда, а другому — у черного хода. Все остальные вошли в подъезд квартиры, где жила семья Живатовского. Резкий звонок переполошил всю многочисленную прислугу, находившуюся дома. Войдя в квартиру, старший из прибывших громким голосом дал указание: «Немедленно разбудите барина!»

Примерно через полчаса после этого по Кирочной улице проходил околоточный (полицейский), производя обычный утренний обход.

Увидев два стоящих автомобиля и у подъезда дома двух незнакомых мужчин, он подумал, что в доме происходит нечто важное, и решил уведомить по телефону своего непосредственного начальника. Формалист начальник, узнав, что никаких внешних признаков нарушения порядка не видно, ничего лучшего не придумал, как приказать околоточному продолжать обход по плану.

Вместе с тем действия околоточного были замечены караульным у парадного подъезда, который дал сигнал тревоги.

Все прибывшие вышли из дома, расселись по машинам и… были таковы.

…События же в квартире миллионера разворачивались следующим образом. Войдя в квартиру, старший из прибывших обратился к лакею с вопросом: «Где находится барин и где установлен телефон?»

После этого он приказал лакею сообщить барину, что граф Пален приехал, чтобы произвести обыск. Кроме того, он дал указание принести телефон в комнату, в которой они находились. У телефона сразу же был поставлен человек в гимнастерке.

Перепуганный, спросонья, Абрам Львович, накинув халат, вышел к визитерам. Увидев его, граф Пален дал указание Живатовскому выйти для допроса в приличном виде.

Затем граф представился хозяину дома и официальным тоном объявил, что послан к нему для производства обыска. На просьбу хозяина дома предъявить ордер он с важным видом вынул из портфеля напечатанную на машинке бумагу, заверенную печатью, и заявил, что обыск будет произведен на основании этого документа, но показать его в настоящее время он не может из-за секретности содержания. Абрам Львович, отдав ключи от стола, обратился к графу с просьбой пригласить, как положено, участковую полицию, на что тот ответил, что в этом он не видит никакой надобности, так как министр юстиции дал распоряжение об обыске, согласовав его с полицией.

По указанию графа были открыты все ящики письменного стола, но никакой переписки, а также денег не было найдено. По этому поводу граф заметил: «Не может быть, чтобы дома у вас не было денежного ящика».

В ответ Живатовский заявил, что несгораемый шкаф поставлен в его главной конторе на Невском. После этого прибывшие вполголоса стали обсуждать сложившуюся из-за безрезультатного обыска ситуацию. Разгорелся довольно горячий спор, который неожиданно был прерван раздавшимся условным сигналом, который предупреждал о появлении вблизи дома на улице полицейского.

Граф Пален объявил Живатовскому, которому уже было подано пальто, что арест его отменяется и его решено пока оставить на свободе. Днем же его вызовут для объяснения в министерство. После этого были сняты с постов «караульные» и вся компания с важным видом удалилась.

Сразу же после отъезда визитеров сосед по дому предложил Живатовскому позвонить в участковое полицейское управление, чтобы сообщить о странном обыске, на что Абрам Львович ответил: «Нет, пожалуйста, не надо. Эти господа могут обидеться, и мне от этого будет только хуже».

Только часа два спустя ошеломленный и напуганный обыском Абрам Львович решился позвонить в свою контору на Невском и узнать, что же там происходит. Удивление его было беспредельным, когда ему спокойным голосом сообщили, что в конторе дела идут как обычно и никто не интересовался делами фирмы.

Тогда Живатовский стал задним числом вспоминать и сопоставлять все факты, связанные с проведенным у него обыском, и вынужден был признать себя трусом и идиотом. Ему ведь сразу бросилось в глаза и показалось странным, что визитеры особый упор делали на поиске денежных шкафов. Все это, несомненно, повлияло на его состояние, заставив закрыть глаза на очевидное. Видимо, это объясняется шоком от недавно проведенного у него обыска и ареста. Тогда искали только документы, связанные с продажей российского угля Швеции, стремясь найти доказательства о передаче его Германии. После снятия показания по этому поводу Живатовского через несколько дней освободили. Когда же появились нежданные гости, то коммерсант с ужасом подумал, что это продолжение старой истории.

Немного успокоившись, Абрам Львович только к вечеру сообщил полиции о случившемся.

В столице России совершилось нечто невероятное, писали практически все петербургские газеты 14,15 и 16 ноября 1916 года. Средь бела дня в самом центре города и на виду у полиции целая группа аферистов на двух машинах смогла провести свою преступную операцию в доме миллионера. Этот дом был под особым наблюдением полиции, и в нем в то утро находилось 14 человек слуг и все домочадцы.

Обыватели, особенно богатых сословий, находились в шоке. Выходило, что они совсем не защищены от бандитов, и подобные случаи могут произойти и с ними. На всех перекрестках только и судачили об этом событии. Везде раздавались бесконечные вопросы: «Куда смотрит полиция?» и «За что ей платят деньги?»

Совершенно фантастическим казалось появление в центре столицы и мгновенное исчезновение, словно в «шапке-невидимке», большой группы преступников, да еще на двух автомобилях. Все это очень напоминало хорошо известную историю времен Наполеона I. В то время в Париже действовала под руководством Кадруса шайка, прозванная кротами. Она появлялась неожиданно, словно из-под земли, и так же, будто бы зарываясь в землю, исчезала.

Наглая выходка мистификаторов в доме Живатовского буквально взорвала обычную размеренную жизнь столицы и потребовала от полицейского ведомства принятия самых решительных мер по розыску как преступников, так и автомашин, которыми они воспользовались для проведения аферы.

К поиску были подключены агенты всех служб полицейского управления. Основная же нагрузка легла, безусловно, на сыскную службу.

По распоряжению начальника сыскной службы А. А. Кирпичникова все члены сыскной полиции в ночь на 13 ноября произвели тщательные обходы столичных гаражей и опросы их владельцев. По горячим следам, правда несколько остывшим из-за задержки звонка Живатовского в полицию, быстро найти преступников не удалось. Хотя сразу же было установлено, что идеологом такого крупного и хитроумного шантажа должен быть опытный, а следовательно, уже известный полиции аферист, например такой, как бывший камергер Стояновский, который недавно появился в столице после очередного ареста. Было налажено постоянное наблюдение как за домом, где он жил, так и за гостиницей «Европейская», куда он часто заглядывал, проворачивая свои делишки.

Этот ловкий аферист, почувствовав за собой слежку, чуть не ускользнул от правосудия. Стояновского все же удалось арестовать у входа в его дом. В сыскной полиции, спасая свою шкуру, он без какого-либо принуждения рассказал историю шантажа, всячески показывая при этом свою полную незаинтересованность в результатах этой операции. Стояновский сразу назвал основных исполнителей шантажа. Ими были барон Гамилькор Евгеньевич Шлиппен фон Вигенсгоф, он же граф Пален, дворянин Зампфиров, он же барон Врангель, дворянин А. С. Стародубцев.

Что побудило совсем не бедных представителей светского общества пойти на преступление?

Барон Шлиппен появился в столице весной 1916 года, когда в связи с немецким наступлением в Прибалтике усилился в Петрограде наплыв жителей этого края. Он сразу же попал в среду бездельничавшей столичной молодежи, кутившей по-прежнему, как и в мирные времена, несмотря на переживаемые страной экономические трудности. Умение подать себя, светские манеры и приятная внешность, сочетавшиеся с наглым аферизмом, сделали Шлиппена, придумавшего себе имя граф Пален, кумиром наиболее развращенной части столичной молодежи.

Дворяне Зампфиров и Стародубцев являлись ближайшими помощниками-сподвижниками барона Шлиппена в проводимых им аферных операциях. Они были в чем-то очень похожи. Оба с детства — баловни судьбы, которые в молодые годы стали прожигателями жизни.

Зампфиров, так же как и Шлиппен, весной 1916 года приехал в Петроград из Прибалтийского края. Настоящая его фамилия — барон Врангель, которую он с начала боевых действий в Прибалтике сменил на Зампфирова.

Стародубцев, в отличие от Шлиппена и Зампфирова, являлся коренным петербуржцем и всю свою жизнь прожил со своей матерью А. Ф. Стародубцевой, которая была статс-дамой, т. е. состояла в свите императрицы. Она души не чаяла в своем сыне и, помимо хорошего образования, невольно передала ему светское чванство и неуемное желание широко пожить.

Шлиппен, Зампфиров и Стародубцев, сходясь в неуемном остром желании покутить и с размахом пожить, составляли одну «теплую» компанию. Правда, барон Шлиппен благодаря своему более решительному характеру и большей наглости был как бы старшим.

К этой компании, несмотря на далеко не молодой возраст, тесно примыкал бывший камергер, ставший аферистом, Стояновский, который, так же как и его компаньоны, вечно искал возможность достать деньги на те же кутежи, правда, без затрат труда и чужими руками. Он был кем-то вроде идейного руководителя этой компании. Благодаря его большому опыту по проведению различного рода махинаций молодые люди добывали деньги, платя за это проценты бывшему камергеру.

Непосредственным поводом для проведения операции по шантажу Живатовского явился случай, который произошел во время кутежа компании в так называемом «секретном кабинете» гостиницы «Европейская». Компания развлекалась здесь вместе с одной очень красивой и модной кафешантанной артисткой. Каким-то образом тема беседы незаметно перешла на очень красивое и дорогое бриллиантовое колье, которое, на зависть многих женщин, носила одна известная своими многочисленными драгоценностями светская дама. Неожиданно артистка, приняв соблазнительную позу, игриво заявила: «Мой поцелуй стоит колье».

Молодые люди, разгоряченные вином и присутствием соблазнительной красавицы, в ответ на это капризное желание с жаром заявили (они ведь выдавали себя за богачей), что поцелуй они обязательно завоюют, приобретя такое же колье и поднеся его столь прелестной девушке.

Сказано — это еще не сделано. Молодые люди не были в состоянии купить бриллиантовое колье даже куда менее дорогое. В это время, впрочем, как и всегда, у них «карманы были с дырками». Нужна же была очень большая сумма денег — несколько сотен тысяч рублей. На помощь снова пришел Стояновский. Он придумал достать деньги путем шантажа кого-нибудь из богатых буржуа, которые сильно разбогатели на финансовых операциях, связанных с военными поставками. Просмотрев ряд вариантов, компаньоны остановились на Живатовском, о котором бывший камергер сказал: «У Живатовского еще недавно ничего не было, а сейчас у него не менее трех десятков миллионов. Он захватил огромные партии каменного угля и в наше военное время продавал его Швеции, за спиной которой стоит Германия». Его аферы оказались раскрытыми, и он недавно сидел в «Крестах». Оттуда его освободили за кругленькую сумму в 600 тысяч рублей.

На Театральной улице началась операция шантажистов.

Это обстоятельство давало отличную возможность для шантажа богатого Абрама Львовича с целью получения большого куша в качестве откупного. Поэтому этот вариант аферистами был принят и началась подготовка к его реализации.

Для детальной разработки операции главные ее участники собрались в гостинице «Европейская». В большом и шикарном номере, снятом бароном Шлиппеном, за ночь была выпита не одна бутылка первоклассного коньяка и выкурено несметное количество сигар и папирос, прежде чем удалось договориться о всех деталях операции, а также распределить роли и обязанности ее участников.

Из-за сложности приобретения жандармской или полицейской формы, да и вообще формы любого из официальных ведомств было решено, что только трое участников набега будут одеты в форму, похожую на экипировку чиновников Министерства внутренних дел. Остальных решено было одеть в гимнастерки военного покроя и защитного цвета. Но и это было трудно достать. И все же необходимые атрибуты были получены — помогли знакомые костюмерши из Александринского театра. Подобраны были и статисты из этого же театра, которые, ничего не зная о существе операции и думая, что помогают большому розыгрышу, согласились исполнять роли младших полицейских агентов.

За день до намеченного срока операции барон Шлиппен на Малой Конюшенной улице, где была стоянка автомобилей, заказал на 7 часов утра 12 ноября два автомобиля.

Чем кончилась сама операция, читатель уже знает…

19 ноября 1916 года все участники аферы, связанной с обыском у миллионера Живатовского, были уже в тюрьме. Барон Шлиппен, Зампфиров и Стародубцев, заранее договорившись, держали себя на допросах героями. Они даже с некоторым гонором говорили: «Мы не просто экспроприаторы, мы идейные экспроприаторы. Спекуляция в корне подтачивает Россию, власти бессильны бороться с огромной массой всевозможных аферистов. Мы люди русские и должны помогать в деле борьбы со злоупотреблениями. Если правительство не в силах совладать с живатовскими, то мы поможем с ними расправиться».

Совершенно иначе себя вел главный вдохновитель всей истории, в прошлом блестящий камергер Стояновский. Он всячески старался доказать, что его предложение по шантажу Живатовского было просто шуткой. Схваченный с поличным, Стояновский, предавая своих компаньонов, подробно рассказывал все, что знал о приключениях «золотой молодежи» в дорогих номерах гостиницы «Европейская».

По этому поводу в статье газеты «Петроградский листок» от 21 ноября 1916 года говорилось: «Дело Живатовского обещает вскрыть злостный гнойник столицы, где спекуляция переплелась с дикими тратами денег, подношениями бриллиантов артисткам сомнительной репутации, кутежами в „секретных кабинетах“ и преступлениями, совершаемыми лицами, которых неловко было даже заподозрить». После того как были арестованы все основные участники шантажа, дело дошло и до шоферов, которые помогли проведению этой операции. Боясь возмездия, шоферы вначале скрыли свое участие, несмотря на многочисленные опросы, проводимые чинами полиции по поиску «таинственных автомобилей», за что они были подвергнуты строгому наказанию.

 

Из жизни Золотой Ручки

В конце 2000 года по петербургскому радио было передано краткое сообщение о том, что на острове Сахалине у могилы всемирно известной в свое время воровки по прозвищу Золотая Ручка воры в законе провели совещание с обсуждением своих текущих дел.

Это было одним из немногих напоминаний о безусловно талантливой, очень красивой, но порочной женщине, бурная и полная приключений жизнь которой завершилась сто лет тому назад в тишине тюремной камеры далекого острова каторжников.

Жизнь ссыльных и арестантов на острове Сахалине в те далекие времена была скучна и однообразна. Днем арестанты находились на работах, а долгие зимние вечера были необыкновенно томительны. Почти единственным развлечением для них являлись рассказы о прежних похождениях и приключениях. Такие повествования всегда привлекали массу слушателей. Особым успехом рассказчика пользовалась каторжанка Софья Блювштейн, более известная по прозвищу Золотая Ручка.

Еe жизнь — это необычайно пестрая мозаика сказочных приключений, ошеломляющих по смелости и изобретательности планов и виртуозных проделок в сфере обманов, подлогов и краж. Не было препятствий, которые не преодолела бы эта женщина.

Обладая поразительной красотой, обаянием и эксцентричностью, она завлекала в свои сети богатейших людей, заставляла на себе жениться, а потом, обобрав их, убегала, чтобы при случае опять провести выгодную «свадебную операцию». Считают, что Софья совершила до 30 таких афер, всякий раз выходя замуж под чужой фамилией по подложным документам. Она венчалась в Варшаве, Вене, Одессе, Динабурге (Даугавпилсе), Яссах, Полтаве и других городах. Ее браки освящались в католических костелах, в православных церквах и в синагогах.

Находясь в заключении на Сахалине, Софья по совету одного из своих приятелей начала было вести дневник. Затем ее сожитель, следовавший за ней, что называется, по пятам, ссыльный поселенец Богданов сам начал вести дневник. Утверждают, что основные события жизни Золотой Ручки и сведения о многих ее похождениях дошли до наших дней благодаря этим записям. Кроме того, на последнем этапе жизненного пути Софьи, закончившегося на Сахалине, с ней встречался Влас Михайлович Дорошевич. Вот его впечатления об этой встрече.

Влас Михайлович ожидал увидеть еще молодую красивую женщину, а к нему вышла маленькая старушка с нарумяненным сморщенным лицом, с завитыми крашеными волосами, в стареньком капоте и сетчатых чулках. Этот убогий вид как-то уживался с претензиями на кокетство. Только молодые глаза не соответствовали облику женщины. Это были чудные, бесконечно симпатичные, мягкие, бархатные, выразительные глаза, взгляд которых делал мужчин беспомощными, превращал их в поклонников и рабов. Рядом с Софьей стоял высокий, плотный и красивый сожитель — упомянутый выше Богданов.

До Сахалина дошли легенды о неуловимости Золотой Ручки. Поэтому среди населения острова упорно ходили слухи о том, что вместо Золотой Ручки каторгу отбывает ее «сменщица». Настоящая же Софья Блювштейн якобы продолжает свою преступную деятельность в России. Этим слухам верила и администрация тюрем и поселений.

Даже в невероятно тяжелых условиях жизни на острове преступная натура Софьи давала о себе знать. В поселении, где она отбывала наказание, произошли два уголовных преступления: был убит лавочник Никитин и у богатого еврея Юрковского украли 56 тысяч рублей. Подозрения пали на Софью Блювштейн, было заведено дело, но из-за отсутствия улик оно было прекращено.

В свое время Софья завела квасную лавку и изготавливала великолепный квас. Всем на Сахалине было известно, что под этим прикрытием торгуют водкой, но многочисленные обыски не давали результатов. Кроме того, чтобы добыть деньги на жизнь себе и на картежную игру сожителю, она занималась мелкими преступлениями.

Золотая Ручка упорно рвалась на свободу. Специалистка по побегам, она попробовала бежать вместе с Богдановым. Но силы уже были не те. Не помогло и переодевание в солдатскую амуницию. Побег был обнаружен сразу, и в погоню кинулись две группы солдат. Софью едва не застрелили. В наказание ее на три года заковали в ручные кандалы.

Так боролась за жизнь в условиях каторги аферистка-воровка Золотая Ручка.

Однажды, оставшись наедине с Дорошевичем, она сбросила маску воровки и сказала: «У меня ведь остались две дочери. Я даже не знаю, живы ли они. Я никаких сведений не имею от них. Стыдятся, может быть, такой матери».

В этот момент не существовало Золотой Ручки — о своих несчастных детях сокрушалась старушка-мать.

Через некоторое время с Золотой Ручкой встретился в качестве корреспондента газеты «Новое время» Антон Павлович Чехов. После длительного путешествия по Сибири летом 1890 года он прибыл на Сахалин, где в одиночной, так называемой кандальной камере Александровской ссыльно-каторжной тюрьмы ему удалось увидеть Софью Блювштейн.

От увиденного у него осталось тяжелое впечатление. Маленькая, худенькая, седеющая женщина с помятым старушечьим лицом ходила по камере из угла в угол и, казалось, все время нюхала воздух, как мышь в мышеловке. На руках у нее были кандалы, на нарах лежала одна только шубейка из серой овчины, которая ей служила и одеждой и постелью.

Глядя на Золотую Ручку, трудно было поверить, что еще недавно, блистая красотой, она очаровывала даже своих тюремщиков, и они ради нее шли на тяжкие преступления.

Так что же за жизнь была у этой умной, необычайно красивой и эффектной Софьи Блювштейн и какие она совершила преступления, карой за которые были наручники и одиночная камера сахалинской каторжной тюрьмы? Случайность ли это или естественный и закономерный финал совершенных ею бесчисленных и циничных афер, жертвами которых становились все, с кем сталкивала ее судьба? Получить ответы на многие вопросы, с той или иной степенью полноты, позволит дальнейшее повествование.

Софья Блювштейн родилась в Бердичеве, в многодетной семье бедного цирюльника-еврея. Еще ребенком она проявляла незаурядные способности; любое дело, за которое она бралась, спорилось в ее руках. Особенно успешно девочка помогала отцу в изготовлении париков и шиньонов. Соседи и знакомые говорили, что у Соньки — золотые руки и в жизни она своего добьется. В детские годы Софья и получила прозвище Золотая Ручка. В то время как ее семья едва владела русским языком, она говорила по-русски не только правильно, но и красиво. Образность языка была почерпнута из книг, которые девочка читала запоем. Книги пробудили и мечту о приключениях: ее манили неведомые страны, она была уверена, что когда-нибудь станет очень богатой и знатной дамой и сделает счастливой свою горемычную семью…

В 12 лет волею судьбы Сонька попадает в услужение к Юлии Пастраны, которая, будучи необычайно уродливой — ее лицо было покрыто шерстью, — путешествовала по свету, показывая себя в балаганах, и зарабатывала этим большие деньги.

Соня, впервые покинув Бердичев, увидела совершенно иную жизнь, связанную с новыми лицами, новыми местами и впечатлениями. У нее неожиданно и почти без труда всего стало вдоволь. Но это было совсем не то, о чем она мечтала. Аппетит приходит во время еды, и Соне уже стало не хватать приличного жалованья, которое она получала. Она настойчиво изобретала способ получения материальных благ, которые были близко, в карманах гостей ее хозяйки. И однажды, когда представилась возможность, стала их обшаривать. В некоторых из них она обнаружила золотые и серебряные портсигары, кошельки с деньгами, которые, не раздумывая, присвоила. Кража прошла удачно — гости не подняли скандала. Безнаказанность подхлестнула желание Сони воровать, и она так наловчилась освобождать карманы гостей от ценных вещей, что необыкновенно искусно проделывала это на глазах у горничной, якобы помогая ей. Первое время полученные таким образом деньги она отправляла родным, что в ее глазах до некоторой степени оправдывало воровство и успокаивало совесть. Но однажды Соню уличили.

Госпожа Пастрана этим поступком была весьма расстроена: она доверяла девушке и даже по-своему любила ее. Воровку решили выгнать. Но Соня, оказавшись перед угрозой потери своего благополучия, заявила хозяйке, что очень ее любит и воровала деньги на подарок ко дню ее рождения. Юлия, попавшись на удочку хитрой девчонки, была польщена и растрогана. Соню не выгнали, но вместо благодарности и раскаяния она продолжала очищать карманы гостей с еще большей ловкостью. Так Софья Блювштейн еще в юные годы стала профессиональной воровкой.

После смерти Юлии Пастраны Соня в 16 лет осталась совершенно одна со 100 рублями в кармане. Подобно многим другим девушкам, мечтавшим о неземном счастье и сказочном богатстве, она попала в руки торговцев «живым товаром». Агент, с которым встретилась Софья, был изящен и любезен, а от его красочных рассказов о перспективах американской жизни у девушки загорелись глаза. Она с радостью дала согласие и… попалась.

На пароходе, который шел в Бразилию, у Софьи Блювштейн впервые завязался любовный роман. Она увлеклась капитаном парохода — крепким загорелым красавцем. В Софье проснулась женщина, жаждущая чистой любви, появились совершенно новые, неведомые прежде желания… Но воровские повадки сохранились: обнимая капитана, она нащупала в кармане бумажник и вытащила его — победил инстинкт воровки. А после всю ночь промучилась в каюте. На следующий день она незаметно положила бумажник капитану в карман.

Когда пароход прибыл в Рио-де-Жанейро, капитан с печалью в голосе объявил девушке о необходимости расставания. Этот очень горький для Софьи Блювштейн финал ее краткой любви подорвал в ее душе веру в сильную и большую любовь, о которой она так мечтала.

На пристани в Рио-де-Жанейро Софью и других прибывших девушек ожидали роскошные экипажи, которые отвезли их в… респектабельный публичный дом в центре столицы. Поняв, что угодила в ловушку, Софья стала разрабатывать план бегства. В конце концов ей удалось с помощью одного юриста бежать, и она оказалась на пароходе, плывшем в Европу.

Здесь Софья оказалась в центре внимания общества к стала всеобщей любимицей. В окружении богатой публики, в обстановке всеобщего веселья и праздности у Софьи Блювштейн с новой силой вспыхивает страстное желание обеспечить себе безбедную жизнь — как можно скорее. Единственной возможностью достичь этой цели было женить на себе богатого мужчину. Красота, артистический талант и умение нравиться давали воровке возможность знакомиться с теми мужчинами, которые ей импонировали не только внешними данными, но и толщиной бумажника.

Среди всех окружавших ее мужчин она выделила симпатичного и моложавого 45-летнего Гуронского. Без особого труда она узнала, что он вдовец и у него пятеро детей, оставленных на руках экономки. После смерти любимой жены он поехал в Америку, чтобы хоть немного отвлечься от горестных мыслей. Все это несколько смущало нашу героиню, но ее соблазняло главное — дома, фабрики и поместья вдовца во Львове. Она выбрала настоящего аристократа с несметным богатством.

Со свойственной ей фантазией и умением расположить к себе собеседника Софья с дрожью в голосе рассказала Гуронскому, что родители ее были очень богатыми, но разорились. От огорчения они заболели и умерли, а Софье, оказавшейся в трудном материальном положении, пришлось поехать в Америку. Но и там она не нашла себе достойной работы, а встречала одни только насмешки и гнусные приставания мужчин. И теперь она вынуждена вернуться в Европу.

Встреча богача Гуронского и Софьи («Новая всемирная иллюстрация», № 10, 6 марта 1914 г.)

Добрейший Гуронский, растроганный рассказом девушки и чуть не плача от жалости к ней, с чувством заявил, что, если Софья согласна стать его женой, он обеспечит ее жизнь в спокойном довольствии.

Спустя неделю во Львове был совершен обряд венчания Владислава Гуронского и Софьи Блювштейн. Так Сонька превратилась в состоятельную даму Софью Владиславовну Гуронскую.

Золотая Ручка некоторое время играла угнетающую ее роль преданной и любящей жены. Она оказывала внимание детям Гуронского, которых на самом деле ненавидела. Софья чувствовала себя как в застоявшемся пруду, а ее натура требовала морских волн жизни, полной переживаний.

Наконец в Париже, путешествуя с мужем, она решает бежать. Ночью, пока муж спал, Софья украла у него портфель с большой суммой денег и тайком вышла из дома…

Утром в парикмахерской она купила огненно-рыжий парик и коробку с гримом. Затем в универсальном магазине приобрела шикарное и дорогое платье, белье. Переодевшись в городской бане и загримировавшись (чему она научилась еще в детстве), Софья обрела уверенность в себе. Этому способствовали и 100 тысяч франков, находившихся в портфеле мужа.

«Чистка» ювелирных магазинов («Новая всемирная иллюстрация», № 13, 27 марта 1914 г.)

Неожиданно Золотую Ручку осенила дерзкая мысль бросить вызов судьбе и остаться в Париже. Она сняла самый дорогой номер в лучшем парижском отеле и стала свободно разгуливать по французской столице, несмотря на то что в городе находился обворованный ею муж.

В Париже у Софьи Владиславовны было все для безбедной и шикарной светской жизни. Ее окружала толпа поклонников, наперебой добивавшихся ее благосклонности. Но, как будто подчиняясь чьей-то злой воле, Софья продолжала воровать, причем профессионально и с размахом. Она ограбила несколько парижских ювелирных магазинов, что вызвало переполох в полиции.

…Однажды Софья — рыжая красавица со сверкающей бриллиантовой диадемой на лбу — оказалась в магазине, где продавались изящные и дорогие ювелирные изделия. Она рассматривала драгоценности и своими жгучими глазами гипнотизировала симпатичного приказчика. Но приказчик, зорко следя за покупательницей, увидел, как из кармана ее плаща высунулась маленькая лапка (как выяснилось позже — специально натренированной обезьянки), которая ловко схватила драгоценный камень и убралась обратно.

Далее все происходило как в страшном сне — перед женщиной выросли двое полицейских. Несмотря на мольбы Золотой Ручки, ее отправили в полицейский комиссариат. Софья оказалась под следствием, ей грозила тюрьма. Но она умела бороться за свободу.

Преступнице удалось избежать наказания, скрывшись с помощью влюбившегося в нее полицейского, за которого она обещала выйти замуж. Они вместе бежали из Франции в Россию. Но на пароходе молодая женщина начала тяготиться докучливыми ласками своего простоватого жениха. Во время стоянки в Алжирском порту она незаметно сошла с парохода, оставив своего спасителя. Заодно она украла у соседки по каюте 15 тысяч рублей. Пробродив всю ночь по городу, Золотая Ручка, свободная и независимая, следующим пароходом отправилась в Одессу.

Разъезжая по железным дорогам России в поисках добычи, Софья однажды прибыла в Кишинев с компанией молдавской молодежи, с которой познакомилась в пути. На этот раз Золотая Ручка путешествовала в сопровождении старой еврейки Хаи Зильберг, которую величала тетей. Они остановились в лучшей гостинице. Двое друзей из компании молодых людей стали бывать у Софьи, влюбились в нее, и каждый из них сделал ей предложение руки и сердца. «Тетушка», неоднократно бывавшая замужем, дала «мудрый» совет — отдать предпочтение тому, кто менее влюблен. Таким образом, говорила она, будет и муж, и человек, готовый услужить. Золотая Ручка так и поступила, дав согласие Ивану Мокареско и отказав Ивану Джульяновеско.

Сонька-Золотая Ручка в светском салоне.

В ближайшее воскресенье пышно и торжественно отпраздновали свадьбу. Венчание состоялось в одной из лучших городских церквей при стечении многочисленной публики. Мошенница в роскошном белом шелковом подвенечном платье выглядела обворожительно. Царило всеобщее приподнятое настроение, и только шафер невесты, Иван Джульяновеско, был необыкновенно мрачен. После парадного обеда гости стали разъезжаться. Шафер должен был покинуть молодых последним. Он обратился к бывшему другу с просьбой уделить ему несколько минут, пройти в соседнюю гостиницу, где он жил, переговорить по очень важному делу. Когда они вошли в номер, который занимал Джульяновеско, последний с криком «Вот тебе за красавицу…» выстрелил из пистолета прямо в сердце бывшего друга. Вторым выстрелом в висок он покончил с собой…

Весть об этой трагедии мгновенно разнеслась по городу. Однако судьба не ограничилась двумя жертвами: за ними последовала еще и третья. Оказалось, что у Джульяновеско была невеста, которую из-за Софьи он совсем позабыл. Эта женщина, готовившаяся вскоре стать матерью, узнав о самоубийстве любимого и о вызвавшей его причине, бросилась под поезд…

На Золотую Ручку трагическая гибель трех человек, к которой она была причастна, не произвела особого впечатления и ничуть не расстроила. Более того, оказавшись вдовой, она получила в наследство большие деньги. Не чувствуя ни сожаления, ни угрызений совести, Софья решила посетить Петербург. Она добралась до Москвы, оттуда выехала вечерним поездом и ночью прибыла в город Клин, где жил некто Левинсон, ее дальний родственник.

Уже по дороге в Клин воровка выбрала себе очередную жертву — молоденького офицера, у которого весь багаж состоял из плохонького чемодана, кивера (парадного головного убора) и сабли. Эти совершенно бесполезные вещи Софья решила украсть. В Клину, пока офицерик находился в буфете поезда, она подозвала носильщика и приказала ему вынести багаж вслед за ней из вагона. Пассажиры купе молча наблюдали за этой сценой, поскольку были уверены, что дама является родственницей или хорошей знакомой офицера. Когда несколько минут спустя офицер вернулся, пассажиры спокойно ему объяснили, что весь багаж взяла дама, сидевшая с ним рядом.

Выяснилось, что пострадавший, г-н Горожанкин, был недавно произведен в корнеты уланского полка и ехал к месту службы для представления начальству. И хотя у него в чемодане и не было ничего ценного, но там находилась обязательная для представления начальству парадная форма. Оказавшись в столь сложном положении, Горожанкин заявил о краже начальнику вокзала и станционным жандармам. Сразу начался розыск. Быстро обнаружили носильщика, выносившего вещи из вагона. Он, в свою очередь, указал на извозчика, который отвез даму в гостиницу, куда и нагрянули жандармы и пострадавший. Там без большого труда установили, в каком номере проживает дама.

Войдя в номер, все увидели стройную хорошенькую брюнетку с большими голубыми глазами. Это была соседка офицера по купе. Она на мгновение растерялась, но затем быстро обрела присущую ей наглую уверенность.

Пойманная с поличным Золотая Ручка была немедленно посажена в тюрьму. И все же преступница опять вышла сухой из воды, сумев избежать наказания. Оказалось, что аферистку в поезде сопровождали члены воровской шайки, состоявшие при ней в качестве телохранителей и обеспечивавшие при необходимости помощь и заступничество.

Как только Золотая Ручка была арестована, того самого Левинсона, известного городским властям только с положительной стороны, стали посещать разные личности с просьбой взять родственницу из тюрьмы на поруки и приютить у себя. Согласившись, он дал в залог 1000 рублей…

На вторую ночь Золотая Ручка скрылась, поставив в глупейшее положение своего родственника-спасителя, который потерял не только деньги, но и репутацию. Данное обстоятельство аферистку нимало не беспокоило: для нее не существовало ни родственных чувств, ни понятий совести и чести.

В Петербурге наша героиня появилась под именем Шейдли Бреннер, остановившись в одной из центральных гостиниц столицы. Здесь ее воровская деятельность по каким-то причинам не отличалась обычным размахом и богатой фантазией. Но все же она воровала смело и нагло. Она заходила в большие гостиницы столицы в часы, когда постояльцы обычно уходили по своим делам, оставляя ключи либо у портье, либо у швейцара. Сонька ходила по этажам, делая вид, что разыскивает знакомых, и запоминала фамилии жильцов, которые значились в списках, вывешиваемых на специальных досках. Далее наугад спрашивала у портье или швейцара, находится ли такой-то человек в своем номере. Получив нужные сведения, она делала вид, что идет к другому постояльцу, а сама шла и открывала номер, из которого жилец вышел. Таким образом, Сонька, посещая гостиницы чуть ли не каждодневно, награбила изрядное количество ценностей.

Хитрая мошенница, совершив кражу из номера в отсутствие жильца, весьма искусно выносила похищенное. В ее плаще имелись потайные боковые карманы такой вместимости, что в них помещались шали, платки, кружева и многое другое. Передав украденное сообщникам, которые ждали ее неподалеку, она снова возвращалась в гостиницу, иногда даже в те же номера, где опять принималась за работу.

Постоянные жалобы и заявления проживающих о пропаже ценных вещей стали настоящим бедствием для администрации гостиниц. В неприятном положении оказалась и сыскная полиция, которую городские власти упрекали в бездеятельности и беспомощности против столь наглых воров. Для их поимки полиция выделила лучших агентов, которых расставили по гостиницам. Они-то и задержали Соньку с поличным во время передачи вещей. Несмотря на это, она, в сущности, отделалась легким испугом — коротким сроком тюремного заключения…

После рождения второй дочери Золотая Ручка на некоторое время поселилась в Москве в шикарном особняке. Она никого у себя не принимала, но часто бывала в театре, где привлекала всеобщее внимание своей красотой и нарядами. Софья Владиславовна появлялась в общественных местах в строгих черных шелковых или бархатных платьях. В ее прическе, ярко переливаясь, играли бриллианты прекрасной диадемы. На руках — от кистей до локтей — браслеты в виде змей из черненого серебра. К лифу платья была приколота алая роза.

Среди тайных и явных поклонников Софьи Владиславовны выделялся один красивый шатен, который писал ей восторженные письма и в ее честь сочинял стихи. Но ни он, ни другие не пользовались у Золотой Ручки успехом. Этому было объяснение: все помыслы нашей героини были сосредоточены на «любимой работе». В свете и не подозревали, что она обворовывает ювелирные магазины.

У одного ювелира Софья Владиславовна украла очень крупный и дорогой бриллиант. Не успела она выйти из магазина, как ювелир обнаружил пропажу и стал настойчиво требовать ее вернуть. Несмотря на возмущение Софьи Владиславовны, она в присутствии жены ювелира была вынуждена полностью раздеться. Но… бриллиант не был обнаружен. Ювелиру пришлось извиняться. А Золотая Ручка, милостиво простив ювелира, с гордым видом вышла из магазина. Позже, случайно встретив своего «театрального» поклонника, она попросила молодого человека исполнить ее каприз — купить у ювелира стоящий на окне цветок герани. На следующее утро поклонник преподнес Золотой Ручке цветок, в горшке которого был зарыт бриллиант. Молодой человек был сполна вознагражден за проявленную галантность.

Буквально через несколько дней после столь необычной кражи бриллианта наша мошенница встретила свою подругу Станиславу, бежавшую из пересыльной московской тюрьмы. С ее помощью она совершила неслыханно дерзкую и эффектную (в воровском смысле) кражу бриллиантового ожерелья.

Дело происходило в роскошном номере первоклассной гостиницы, как выяснилось позднее, нанятом специально.

Туда был приглашен ювелир для совершения сделки по приобретению весьма дорогого бриллиантового ожерелья. На столе лежало украшение стоимостью 120 тысяч рублей и сверкало гранями камней самой чистой воды, а по обе стороны от него сидели Золотая Ручка и молодой человек — продавец из ювелирного магазина. Пока Софья Владиславовна разглядывала колье, молодой человек с восхищением смотрел на хозяйку.

Софья Владиславовна просила уступить 10 тысяч рублей под предлогом того, что муж будет ругать ее за такую дорогую покупку. В ответ продавец сделал прекрасной покупательнице комплимент: «Если бы судьба одарила меня такой женой, как вы, и наделила богатством, то я бы устроил бриллиантовую ванну, в которой отражалось бы прекрасное тело госпожи».

После довольно продолжительных переговоров ювелир наконец уступил 5 тысяч рублей, и сделка состоялась. Софья Владиславовна положила колье в футляр, а футляр — в ящик стола. Затем, вынув из ящика портфель с деньгами, начала отсчитывать оговоренную сумму сотенными кредитками. Не успела она отсчитать и половины суммы, как у нее неожиданно начался приступ сильного кашля. После того как кашель прошел, она продолжила свое занятие. В это время раздался стук в дверь, и в комнату вошла женщина, которая извинилась за вторжение и сказала, что госпожу Рейд (так представилась ювелиру Софья Владиславовна) просят срочно выйти в салон.

Извинившись перед ювелиром, Софья Владиславовна аккуратно положила портфель в ящик стола и, выходя из комнаты, предложила гостю взглянуть на очень интересную книжку. Это был сенсационный и модный уголовный роман. Молодой человек незаметно для себя углубился в чтение. Прочитав две страницы, он далее уже не мог оторваться и все читал, читал… Когда он очнулся, прошел уже целый час после ухода посетительницы. «Очевидно, ее задержали, — подумал ювелир. — Наверное, надо забрать ожерелье и пойти домой, а завтра можно будет прийти еще раз». Он выдвинул ящик стола — в нем не оказалось ни колье, ни денег.

Однажды на пароходе, плывшем из Каира в Одессу, Софье Владиславовне вдруг стало невыносимо скучно от однообразия жизни, ее бесконечной повторяемости. Чтобы поднять настроение и немного себя развеселить, она решила сыграть злую шутку с пассажирами — обобрать их так, чтобы это запомнилось им на всю жизнь.

Перед самым подходом к Константинополю она предложила обществу провести сеанс оккультизма, связанный с исполнением желаний его участников. В гостиной были собраны почти все путешественники. Перед началом сеанса Софья Владиславовна заявила, что для исполнения желания участники должны положить в специальные коробочки какие-нибудь дорогие им драгоценные изделия. Потом аферистка попросила опустить занавески и зажечь свечи. В полумраке ее бархатный голос подчинял души и повелевал мыслями присутствующих, гипнотизируя их.

Участники сеанса заворачивали драгоценности в бумажки, а Софья Владиславовна укладывала их в коробочки, перевязывала и возвращала закрытыми хозяевам. Для успешного финала предполагалось коробочки открыть через 12 часов.

В Константинополе все путешественники сошли с парохода погулять по городу. Вышла и Золотая Ручка с лукавой усмешкой на устах. Потайные карманы ее плаща были набиты драгоценностями, и она представляла себе, с какими лицами одураченные пассажиры будут открывать пустые коробочки.

Время от времени Софья Владиславовна разочаровывалась в жизни и впадала в депрессию. После очередного надлома она в безотчетном отчаянии бежала в Париж, где развлекалась тем, что прикидывалась неопытной провинциалкой. Случай столкнул ее с француженкой, госпожой Перет, которая пригласила новую знакомую посетить ее дом. Придя в гости, Софья, опытная аферистка, сразу поняла, что Перет — хозяйка дорогого публичного дома, куда ее, красивую и неопытную девушку, хочет заманить.

У Золотой Ручки моментально созрел план, как обобрать это заведение. Госпожа Перет для реализации своего замысла усердно угощала девушку вином, а та, хоть и могла выпить много, потчевала им цветок. Увидев, что девушка вроде бы опьянела, француженка уговорила ее остаться, чтобы познакомиться с интересными художниками. В салоне (так представила она свое заведение) им позируют самые красивые женщины. «Мой дом — храм искусства», — с гордостью говорила француженка. Софья с жаром заявила, что тоже хотела бы позировать какому-нибудь художнику, так как наготу считает священной.

Наступил вечер, и началась… вакханалия. Один за другим приходили «художники» и платили пятифранковыми монетами за предстоящий «художественный сеанс». В это же время одна за другой в зал входили прекрасно сложенные «натурщицы» и дефилировали обнаженными под оценивающими взглядами мужчин. Со стыдливой робостью появилась и Софья — посетители замерли в восторге. Не прошло и нескольких минут, как в зале никого не осталось. Софье предложили позировать лысому «художнику». В комнате с альковом лысый стал подпаивать «неопытную девушку». Она в ответ заявила, что одна не хочет пить. Лысый начал с глотка вина из фужера, куда Софья Владиславовна незаметно влила из флакона какую-то жидкость. Гость пил медленно, постепенно теряя сознание, и вот он уже лежит в глубоком сне. Спустя пять минут Золотая Ручка была одета и держала в руках бумажник лысого, а также золотые часы, перстни и золотой портсигар. С криком: «Умер! Умер!» — она бросилась вон из комнаты и побежала по помещениям дома. Полуголые посетители вначале собрались в зале, а затем пошли в комнату, где лежал господин. Отсутствия новой девушки никто не заметил.

Через 10 минут обессиленная волнением и быстрым бегом Золотая Ручка уже ехала на ночном извозчике. Ее платье вздулось от бесчисленных бумажников, портсигаров и золотых часов, оказавшихся там в результате молниеносного «осмотра» всех комнат.

В одной из многочисленных поездок по железным дорогам Европы, во время которых Золотая Ручка, умело изменив внешность, занималась то флиртом, то кражами, в ее купе зашел безукоризненно одетый господин, который показался ей знакомым. Это был также загримированный лжебарон Гинглат, с которым Софья вскоре заключила союз для совместного проведения афер. Гинглат повез свою подругу в Вильно — европейский воровской центр — познакомить с «профессурой» от воровства. Они приехали на «выпускные экзамены» воровской школы. После экзамена карманных воров на сцену вышла неотразимо красивая Золотая Ручка, которая поблагодарила за прекрасный урок и попросила ее проэкзаменовать. Получив согласие, она с волшебной быстротой «работала» с выставленными на сцену манекенами. Ее руки творили чудеса. Когда она замерла на последнем красивом воровском приеме, зазвучал гром аплодисментов. Все воры ее поздравили и признали воровским авторитетом.

Демонстрация воровских навыков («Новая всемирная иллюстрация», № 20, 15 мая 1914 г.).

В течение нескольких месяцев Золотая Ручка совместно с шайкой провела несколько воровских операций. Но это ее не устраивало, так как Софья нуждалась в свободе действий и проявлении индивидуальности. Однажды, ограбив с шайкой пассажиров парохода, она на обратном пути обобрала своих товарищей и, завладев солидной суммой денег, бежала в Вену.

В Вене она купила большую квартиру, которую обставила с умопомрачительной роскошью. Софья сумела устроить изящный салон, где собирались самые известные и богатые мужчины, живущие в Вене. Здесь бывали лучшие актрисы оперы, драмы и оперетты. Все были убеждены, что хозяйка салона — бывшая русская драматическая актриса.

Устраиваемые ею пиры превосходили все, что прежде видели ее светские гости. Она же спаивала гостей-толстосумов и заставляла их выписывать чеки на головокружительные суммы. Богачи старались перещеголять друг друга в безумной щедрости перед Золотой Ручкой, которая каждый раз появлялась в новом экзотическом костюме.

Но вот на пороге дома волею судьбы появился ее настоящий муж — Гуронский, и Софья Владиславовна, боясь разоблачения, продала все вещи с аукциона и бежала из созданного ею «рая благополучия»…

Софья Блювштейн была в свое время хорошо известна и числилась в картотеках отделов сыска не только России, но и ряда европейских стран. Почти все многочисленные аферы Золотой Ручки были известны, и агенты сыскной полиции многих стран старались поймать ее с поличным на очередном воровстве. Однако это долго не удавалось из-за ума и хитрости аферистки. Немалую роль в этом играли и ее связи с международной шайкой карманных воров. В этой организации Софья пользовалась большим авторитетом и имела ловких пособников. Они всегда готовы были оказать Золотой Ручке услугу; она, в свою очередь, не оставалась в долгу. Вот один из примеров такой взаимопомощи.

Находясь в Варшаве, аферистка получила от членов шайки известие о том, что какой-то богатый иностранец, возвращающийся в Австрию, везет при себе изрядную сумму денег. Сообщники сообщили также, что он очень осторожный человек и они не решаются его ограбить. Этим было задето самолюбие знаменитой воровки, и она решила во что бы то ни стало ограбить этого осторожного богача, причем одна, без посторонней помощи.

Получив подробную телеграмму о времени прибытия господина и детальное описание его примет, Софья в назначенное время явилась на вокзал Варшавско-Венской железной дороги. Узнав, что богач едет в отдельном купе вагона первого класса, она заняла место в том же вагоне. Как только поезд тронулся, аферистка стала пытаться познакомиться с попутчиком, предложив ему какой-то напиток. Но господин отказался от угощения. Тогда она решила усыпить его, но и это не удалось: господин оказался очень подозрительным человеком и зорко следил за всеми ее действиями, стараясь выглядеть полусонным.

Так, наблюдая друг за другом, они подъехали к пограничной станции, где должны были пересесть на другой, австрийский поезд. Золотая Ручка взяла билет до Вены в надежде, что богач все же не ускользнет из ее рук. Но мечтам не суждено было сбыться.

Богатый господин, за которым так старательно ухаживала Золотая Ручка, оказался… большим чином австрийской сыскной полиции. Он хорошо был осведомлен о преступной деятельности Золотой Ручки и, быстро догадавшись, что с ней он и имеет дело, решил ее задержать, как только они окажутся в Австрии. Аферистка же рассчитывала, что в этой стране ей легче будет действовать, так как там ее мало кто знает. Но она жестоко ошибалась: обмен информацией между сыскными отделами европейских стран о крупных аферах Золотой Ручки происходил постоянно. Сообщались не только ее подробные приметы, но и высылались фотографические карточки. Поэтому, несмотря на грим, начальник австрийского сыска опознал Золотую Ручку, и, когда поезд остановился на первой австрийской станции, она была немедленно арестована. При ней оказались разного рода снотворные снадобья, масса ключей и отмычек, при помощи которых можно было открыть любой чемодан или сундук.

На основании этих улик Золотая Ручка, несмотря на ее протесты и угрозы, была отправлена под усиленным конвоем в краковскую тюрьму, где содержалась вплоть до вынесения приговора судом.

Блестящая защита аферистки местным адвокатом Эрбером не помешала присяжным заседателям все же признать ее виновной в «покушении на ограбление», но в то же время, по-видимому подпав под чары красавицы, они сделали ей невиданное снисхождение, приговорив к заключению в тюрьме всего на… 12 дней.

Но тем не менее ее как опасную преступницу содержали в течение срока наказания в камере одиночного заключения.

В тюрьме Золотая Ручка обратилась к смотрителю с просьбой пригласить к ней в камеру адвоката, господина Эрбера, чтобы лично выразить огромную благодарность и просить не оставлять бедную женщину без его помощи. Через некоторое время адвокат явился. Аферистка со слезами на глазах благодарила Эрбера за прекрасную речь в ее защиту и, став перед ним на колени, ловила его руки для поцелуев…

Растроганный столь глубокой признательностью клиентки, Эрбер в ответ уверял, что сделал для нее немного, и старался высвободиться из рук красавицы. Но она продолжала целовать руки адвоката, не выпуская ах. С большим трудом Эрберу удалось вырваться из объятий Золотой Ручки и вернуться в помещение суда, где у него было следующее гражданское дело. Желая убедиться, что он не опоздал на заседание, Эрбер хотел взглянуть на золотые часы, которые находились у него в кармане. Но ни часов, ни цепочки он не обнаружил.

Отлично помня, что часы перед посещением заключенной у него были, он невольно подумал, что их исчезновение — дело ее рук. Вернувшись в тюрьму, адвокат сообщил о своих подозрениях смотрителю. Заключенная красавица клялась и божилась, что никаких часов не только не брала, но даже не видела.

Смотритель не ограничился поверхностным обыском и пригласил к Золотой Ручке тюремную акушерку, которая через несколько минут вынесла золотые часы и цепочку. Об этой ловкой проделке аферистки еще долго говорил весь Краков.

Этот и другие эпизоды преступной практики Золотой Ручки демонстрируют достаточно наглядно ее талант профессиональной воровки. Кроме того, из-за низкой эффективности работы следственных и сыскных органов, а также несовершенства системы правосудия Золотой Ручке часто удавалось уходить от наказания.

Несмотря на ряд арестов, Золотая Ручка, пренебрегая всякой осторожностью и продолжая мечтать о миллионах, создала безумный план ограбления одного из богатейших мира сего — барона Ротшильда. План ее был нахальным, безумным и довольно «прозрачным», так что не мог не привлечь внимания петербургского сыскного отдела, отвечавшего за безопасность барона во время его пребывания в столице по финансовым делам. Задержанием и разоблачением аферистки лично занялся начальник сыска Иван Дмитриевич Путилин, который, загримировавшись под барона, поймал Золотую Ручку с поличным. Воровка была посажена в тюрьму. Из-за большого числа заявлений от жертв ограбления следствие продолжалось около года.

Суд присяжных приговорил Золотую Ручку к каторжным работам на Сахалине. Но она обжаловала это решение, и мера наказания была изменена на поселение на этом острове.

Находясь в Доме предварительного заключения (в так называемых «Крестах»), Софья Блювштейн не унывала и строила планы освобождения. Узнав, что ее переводят в пересыльную тюрьму для отправки на Сахалин, она, чтобы оттянуть время, легко симулировала депрессию. Ее вынуждены были положить в общее отделение тюремной больницы. Благодаря красивой внешности и умению расположить к себе людей Золотая Ручка пользовалась снисходительностью врачей. Особенно благоволил к ней один молодой доктор — высокий миловидный блондин. Окончив медицинский факультет Московского университета, он случайно попал в тюремные врачи.

Палата, в которой лежала Софья, днем охранялась тюремными надзирателями, а ночью там никого не оставалось, кроме сиделок. Аферистка решила усыпить сиделку и бежать. Для этой цели нужен был морфий. Софья стала просить молодого доктора прописать ей в небольших дозах морфий для лечения невралгии. Доктор долго не соглашался: этот препарат прописывался тюремным больным в исключительных случаях. Но слезы на красивых глазах и жалобы бедной женщины сделали свое дело — молодой человек не устоял и заключенной выдали маленькую коробочку с шестью порошками морфия. Чтобы не вызвать подозрений у доктора, который часто справлялся о здоровье «больной», Софья каждый день прятала один порошок, имитируя регулярный прием лекарства. Таким способом Золотая Ручка накопила дозу, достаточную, чтобы усыпить любого человека.

Наконец наступил долгожданный вечер, когда аферистка могла реализовать свой детально продуманный план. Было четыре часа утра — время самого крепкого сна. Зная, что обход уже был, Софья в спиртовке, оставленной фельдшером, сварила кофе. Высыпав в чашку весь морфий, она разбудила старуху-сиделку и предложила ей выпить кофейку. Едва допив чашку, старуха чуть не упала ничком. Подхватив сиделку и уложив ее на кровать, Софья удостоверилась в действии снотворного. Затем, сняв со старухи одежду и укрыв ее одеялом, облачилась в форменную одежду.

Во время тюремных прогулок Софья заранее изучила путь от палаты до главных ворот тюрьмы. Самой сложной задачей было пройти мимо надзирателей, ночью карауливших снаружи все отдельные корпуса тюрьмы. На счастье преступницы, шел дождь, и надзиратели прятались под навесами, ведя между собой оживленную беседу. Софья, ростом и фигурой похожая на сиделку, проплелась старушечьим шагом к главному входу. На вопрос, почему она так рано сменилась, буркнула, что оставила за себя другую. Затем быстро пошла к воротам, где ее беспрепятственно выпустили.

Вырвавшись на свободу, Золотая Ручка почувствовала себя бесконечно счастливой. На Арсенальной набережной арестантка решила не идти к ярко освещенному мосту, где был полицейский пост, а направилась в сторону Охты: там, по сведениям, переданным ей в тюрьме, жил человек, продававший поддельные паспорта. Золотая Ручка его нашла и купила новый документ. Деньги у нее были: несмотря на тщательный тюремный досмотр, 25-рублевый кредитный билет, спрятанный в ее густых волосах, не нашли. Поддельный паспорт позволил преступнице скрыться и уехать за границу. Но и там она не была в безопасности — ее разыскивали по всей Европе. Приближалась расплата.

Все же мечта Золотой Ручки частично сбылась. Сложными путями она снова оказалась в Константинополе, вдали от петербургского сыска и его начальника Путилина, которых она так боялась. Ее страшила не столько тюрьма, откуда можно было пытаться бежать, сколько ссылка на край света, в такую глухомань, как остров Сахалин, с которого и бежать-то некуда…

В Константинополе Софья чувствовала себя как рыба в воде. В азиатской сутолоке города ее красивые и хищные глаза впивались во встречных мужчин, оценивая их материальное положение для возможной аферы. Для ловли «крупной рыбы» она должна была производить на мужчин неотразимое впечатление великосветской дамы — графини и красавицы. Поэтому Золотая Ручка поселилась в самом лучшем и модном константинопольском отеле. Ей предоставили номер — отдельную квартиру, удивительно богато и красиво обставленную.

Сонька-Золотая ручка останавливалась в самых лучших отелях.

Случайно от горничной Софья узнает, что как раз в день ее приезда в отеле состоится грандиозный бал, а со вчерашнего дня здесь проживает мистер Джеймс Ричмонд Астор — миллиардер из Нью-Йорка, прибывший в Константинополь на собственной яхте. «На ловца и зверь бежит», — подумала наша героиня и стала продумывать план обольщения этого денежного «туза».

Золотая ручка была прекрасной актрисой.

Во время бала Золотая Ручка безуспешно пыталась привлечь к себе внимание Астора. Зато на нее обратил внимание другой мужчина, с небольшой лысиной и моноклем, который начал всячески за ней ухаживать. Когда Софья вернулась в свой номер, этот мужчина вошел вслед за ней и со словами: «Здравствуйте, Софья Владиславовна» — подал руку. Когда в ответ Софья подала свою, то мгновенно оказалась скрученной по рукам и ногам.

Задержана она была английским детективом, который вот уже третий год искал Золотую Ручку по белу свету. А за ее задержание Россия, Англия и Франция посулили большую премию.

Зная, насколько она искусна в побегах, Золотую Ручку так и продержали в путах и под усиленным конвоем до прибытия на далекий Сахалин.

Московская газета «Раннее утро» в выпусках от 21 и 24 июля 1913 года сообщила о смерти в Америке, в предместьях Бруклина, Софьи Владиславовны Блювштейн — Соньки Золотой Ручки и о том, что после смерти осталось состояние в 300 тысяч рублей золотом.

Корреспонденты высказывали предположение, что в этом наследстве могут быть и деньги обворованных Золотой Ручкой москвичей.

На этом прекратились газетные публикации, связанные с историей Золотой Ручки, которая была крупной, яркой личностью и героиней уголовного мира. Вместе с тем она была и очень несчастной женщиной, обуреваемой страстью воровства, вся жизнь которой состояла только из пустого, ненужного ей самой обмана.

Ходит легенда, что некая супружеская пара англичан приплыла на своей яхте на Сахалин еще в дореволюционное время. Они хотели осмотреть сахалинскую каторгу. На кладбище они нашли совсем запущенную могилу Золотой Ручки. Зная ее историю, они решили положить цветы на ее могилу, но нигде их не могли найти. Тогда они купили у одного из поселенцев несколько горшков домашних цветов и поставили их на могилу Соньки-Золотой Ручки.

 

Мошенница по призванию Ольга фон Штейн

На суде над мошенницей Ольгой фон Штейн в 1907 году был представлен длинный список людей, которых она обманным путем обобрала на большие суммы денег в течение 7 лет. На суде также выяснилось, что ее жертвами были весьма состоятельные и даже богатые люди. Но не брезговала Ольга обманом и бедных людей, доверивших ей последние гроши. В криминальной истории России она и по сей день остается самой крупной (и самой красивой) мошенницей XX века.

Отец Ольги — мещанин Сегалович был добропорядочным отцом семейства и законопослушным гражданином. Будучи незаурядным знатоком ювелирного дела, он организовал в Царском Селе филиал известной парижской ювелирной фирмы и стал поставщиком изделий для всего высшего общества Петербурга. У него было четверо детей, получивших прекрасное образование. Дочери Ольга и Мария после домашней подготовки обучались в одном из привилегированных учебных заведений закрытого типа.

В 80-х годах дела фирмы Сегаловича пошатнулись, и давнишний друг семьи — профессор консерватории Цабель из чувства сострадания стал материально помогать Сегалови-чам. На этом же основании он женился на старшей дочери Ольге, которая по возрасту годилась ему в дочери.

Ольга, уже достаточно избалованная прежней роскошной жизнью в доме отца и обладая красивой и элегантной внешностью, была постоянно окружена роем поклонников из самых высокопоставленных лиц. Она вся отдавалась удовольствиям пышной и шумной столичной жизни, не зная никаких ограничений. Многочисленные ценные подношения поклонников все больше и больше разжигали ее необыкновенно алчную натуру. Незначительный, по меркам Ольги, бюджет профессора ни в коей мере не устраивал. Она стала все глубже залезать в долги. Наконец терпение пожилого мужа закончилось, и он разошелся с Ольгой. Благодаря своему тонкому и изворотливому уму и утонченному кокетству Ольга недолго оставалась одинокой. Она довольно скоро обольстила богатого крупного чиновника фон Штейна и женила его на себе.

В новом браке жизнь Ольги стала протекать в роскошном особняке с огромным штатом служащих и прислуги. Она имела даже собственные выезды. Таким образом, у Ольги наступила поистине сказочная жизнь. Но… для развращенной богатством женщины всего этого было мало. Ей все время необходимо было завоевывать кошельки своих бесконечных поклонников, да и просто всех мужчин, оказавшихся в поле ее зрения. Система обирания томимых страстью мужчин в своей основе не отличалась большим разнообразием, да Ольге и не требовалось придумывать что-нибудь новенькое и особенное. Она под разными предлогами просто брала деньги в долг или в залог, устраивая свои жертвы на какую-нибудь мифическую работу. А затем — деньги не возвращала. И всегда все это сходило ей с рук, не вызывая громкого скандала. В случае же, когда некоторые потерявшие терпение кредиторы являлись к ней за деньгами, то они, как правило, уходили от нее, не получив ни копейки, и даже давали в долг новые суммы. Этому способствовал тонкий, изворотливый ум, утонченное кокетство Ольги и знание ею во всех отношениях мужчин и их вкусов. Немалую роль в деле получения кредитов играла и шикарная обстановка в доме.

Был в доме у Ольги очаровательный уголок — зимний сад с редкими растениями и цветами. Здесь, в атмосфере, одурманивающей экзотическими ароматами, хозяйка принимала высокопоставленных гостей и нужных ей посетителей. Здесь маститые старые сановники с бриллиантами в дрожащих руках молили «божественную» женщину о ласке. Кредиторы же, попав в этот уголок, не только соглашались на отсрочку долгов, но и несли Ольге новые суммы и подарки. Роскошно была обставлена и комната, устроенная наподобие «грота Венеры» — с фонтанами, душами и со специально подобранной обстановкой. Здесь также проходили приемы нужных Ольге людей. Вид прекрасного женского тела, проглядывавшего через разрезы восточных прозрачных халатов, туманил головы мужчинам, делая их беспомощными, и они шли на самые нелепые поступки, связанные с потерей денег.

Одна из наиболее безобразных и мрачных страниц темной деятельности Ольги Штейн связана с ограблением старика — отставного фельдфебеля Десятова. Ему Ольга предложила должность заведующего хозяйством небольшого лазарета, которым она владела, с внесением залога в 4 тысячи рублей. Предложенная работа старика устраивала, и он согласился на сумму залога, хотя такую сумму копил в течение всей своей долгой жизни и других денег у него не было. В тот же день, как он внес залог, Десятов узнал от своего друга-дворника, что хозяйке вовсе не нужны люди, а нужны деньги, и она уже «наняла» на эту работу несколько человек. Перепуганный старик на следующий же день бросился к хозяйке и плача, на коленях, умолял вернуть деньги, но все было напрасно. Ольга не знала жалости. Понеся такую тяжелую потерю, бывший вояка заболел, стал быстро худеть, а через месяц отдал Богу душу.

История с покупкой виллы в Австрии наиболее ярко характеризует дьявольскую изобретательность Ольги в деле обирания доверчивых людей. Жертвой этой истории стал мещанин Марков. Его наняли, как ему объяснили, для покупки загородного дома с садом в районе Вены, взяв с него залог в 3 тысячи рублей. На дальнюю поездку ему выдали заграничный паспорт и всего 100 рублей его же денег на дорогу. Марков, усердно выполняя задание, нашел очень хороший дом с большим садом за сравнительно умеренную цену. Как и было оговорено, он послал телеграмму в Петербург с просьбой о срочной высылке денег на покупку. Время шло, но ни денег, ни каких-либо вестей от хозяйки не поступало. В результате длительного ожидания у Маркова не осталось денег не только на обратную дорогу, но даже на самую элементарную пищу. Он так обнищал, что готов был просить милостыню. Пришлось Маркову обратиться в русское консульство за помощью. В результате он этапом, как бродяга, был отправлен в Петербург. А тем временем мошенница, и не вспоминая о бедняге Маркове, проводила уже новую аферу.

Карикатура из «Петербургского листка» (1908 г., № 341, 11 декабря).

Проводя бесконечное количество всевозможных обманов, Ольга фон Штейн, естественно, любыми способами старалась их скрыть. При малейшей опасности разоблачения ее афер в газетах она мольбами и даже подкупами предотвращала такие публикации. Однако слух о ее делах широко распространился в столице, и ей стало трудно проводить мошеннические операции. Нужно было придумать нечто новое и оригинальное для обмана, и тогда появилось «наследство» в 1 миллион 600 тысяч франков, которое она якобы получила после смерти своей тетки Соколовой-Сегалович, проживавшей в Париже.

Документально факт существования баснословного наследства подтверждала телеграмма, якобы посланная из Парижа о переводе на имя Штейн этого состояния, с отметкой о получении телеграммы российским Министерством иностранных дел. При помощи своего любовника и верного помощника фон Дейча Ольга стала брать деньги на несколько дней, «пока не будут завершены формальности по выдаче наследства». Первой жертвой этой операции был немецкий подданный господин Беккер, которого фон Дейч уговорил дать Штейн на короткий срок 3 тысячи рублей. Были и другие жертвы.

Однако вскоре обман был вскрыт: чиновник Министерства иностранных дел установил, что телеграмма подложная — она была сфабрикована талантливой аферисткой. Никакой богатой тетки у Ольги в Париже не было, никто и ничего ей не завещал. Тучи над Ольгой фон Штейн сгущались — приближалась расплата за все ее мошеннические дела.

Карикатура из «Петербургской газеты» (1908 г., № 340, 10 декабря).

Дело Ольги Штейн в окружном суде: 1. Подсудимая в ожидании обвинения заседания; 2. Главный свидетель обвинения г. Свешников; 3. Типы свидетелей («Петербургский листок», 1907, № 331, 2 декабря).

Летом 1906 года, несмотря на многочисленные знакомства и связи с «нужными» людьми из высшего общества, Ольга фон Штейн оказалась под следствием. По настоянию прокурора она содержалась в Доме предварительного заключения. Однако авантюристка и здесь со свойственной ей хитростью притворилась больной и по рекомендации врачей была отпущена домой, где находилась как бы под арестом. Бесконечно тянувшееся следствие и два раза отложенные заседания суда заставляли уже думать, что суд над Ольгой так никогда и не состоится.

Наконец, под давлением общественности, 30 ноября 1907 года состоялось первое заседание суда. Обвинительный акт содержал огромный список ее мошенничеств. Несмотря на серьезность выдвинутых обвинений, вначале авантюристка сохраняла апломб и уверенность. Даже на заседания суда она приезжала с опозданием и выглядела не обвиняемой, а важной барыней. Для такого поведения у нее были веские основания: ее защищали самые известные адвокаты того времени — Бодунов, внесший за Ольгу залог в 10 тысяч рублей, также Пергамент и Аронсон. Рассчитывала Штейн и на свои великосветские связи.

Но уже 4 декабря Штейн поняла, что все ее мошенничества вскрыты, отношение к ней присяжных резко отрицательное и поэтому ничто не сможет ей помочь — наказание неизбежно. Тогда она решает бежать от наказания. В совершенстве владея талантом мистификации, Штейн обманывает суд, притворяясь больной, и уходит с заседания домой несколько раньше обычного. В это время по предварительной договоренности любовник Ольги — отставной морской лейтенант фон Шульц собирает чемоданы с вещами для бегства и мчится на вокзал, где его уже ожидает обожаемая фон Штейн.

Дело Ольги Штейн в окружном суде: 1. Ольга Штейн, фон Дейч и Малыгин (подсудимые); 2. Председатель окружного суда фон Паркау; 3. Защитники: гг. Пергамент, Базунов, Трахтерев; 4. Прокурор Громов («Петербургский листок», 1907, № 331,2 декабря).

Дело Ольги Штейн в окружном суде. Отъезд подсудимой из зала перед бегством («Петербургский листок», 1907, № 335,6 декабря).

Можно себе представить положение адвокатов, которые сделали все что могли для смягчения наказания мошенницы, получив взамен только большие служебные неприятности и потерю авторитета. Кроме того, они не только не дождались вознаграждения за крайне сложный судебный процесс, но и потеряли деньги, отданные в залог.

Благодаря принятым всесторонним мерам по розыску беглянки она в начале февраля 1908 года была обнаружена в Нью-Йорке. По убедительной просьбе русского правительства Ольга фон Штейн была арестована американской полицией. В соответствии с существовавшими в то время международными договорами мошенницу вначале доставили в Испанию, а затем испанские правоохранительные органы передали ее русским властям. Наконец 5 мая 1908 года Ольга фон Штейн была доставлена в Петербург. О ее прибытии никто, кроме полиции, не знал. С товарно-пассажирским поездом ожидалась арестантская партия, поэтому на вокзал прибыл отряд конвойных солдат во главе с офицером. Арестантов выводили из вагона и строили в ряды. По срочно поступившему распоряжению Ольгу Штейн как наиболее опасного преступника вели отдельно четверо солдат. Затем арестованную посадили в коляску под охраной двух конвойных (вслед за ней ехала вторая коляска, также с двумя конвойными) и повезли в одиночную камеру тюрьмы. Последние жизненные передряги заметно состарили бывшую красавицу, но она по-прежнему была элегантна, обаятельна и мила.

Ожидалось, что при новом разборе дела, который должен был состояться в конце года, к обвинениям Ольги Штейн в растратах и мошенничестве прибавится еще одно — побег из зала суда. Однако этого не произошло. В связи с тем что ранее защищавшие мошенницу адвокаты категорически отказались иметь с ней дело, ей пришлось искать нового адвоката. Опять же благодаря своим связям ей удалось нанять для защиты известного юриста Бобрищева-Пушкина (старшего).

Дело Ольги Штейн в окружном суде. Обсуждение бегства подсудимой в кулуарах суда («Петербургский листок», 1907, № 335, 6 декабря).

Карикатура из «Петербургского листка» (1907 г., № 136,7 декабря).

4 декабря 1908 года открылось заседание Санкт-Петербургского окружного суда. За последний год громкая слава Ольги фон Штейн уже несколько приелась столичной публике — любопытных на заседании присутствовало заметно меньше, чем за год до этого. Подсудимая прекрасно смотрелась в строгом черном платье и держалась очень скромно.

Взор ее был скорбным и полным душевной муки. Время от времени она подносила к глазам платок. Однако все это не дало нужного ей эффекта.

Как присяжные, так и публика давно изучили актерский талант Ольги, и ей никто не верил. На процессе, длившемся почти две недели, были рассмотрены все мошенничества Ольги Штейн и заслушаны все главные свидетели.

Несмотря на большую вину Ольги перед истцами и огромный моральный ущерб, нанесенный петербургскому обществу, приговор был достаточно мягким. Этому способствовала очень талантливая и искусная защита подсудимой адвокатом Бобрищевым-Пушкиным. Благодаря ему были сняты статьи наказания за мошенничество и бегство с заседания суда. Обвинительный акт содержал только статьи наказания за присвоение денег и денежные растраты. За все свои многочисленные мошенничества и аферы она получила только 1 год и 4 месяца тюремного заключения.

Так завершила свои молодые годы талантливая, умная, богатая и красивая женщина. Сделала ли она для себя правильные выводы? К сожалению, нет. Ее дальнейший жизненный путь подтверждает поговорку: горбатого исправляет только могила.

Как только Ольга фон Штейн отбыла тюремное наказание, она благодаря своим многочисленным светским связям почти сразу получила разрешение на право жительства в Петербурге. Несмотря на свою уже несколько поблекшую красоту, которая в былые годы приводила мужчин в неистовство, она зажила с присущим ей размахом богатой аристократки. Рецидивистка часто посещала «Спортинг-палас», находящийся на Каменноостровском проспекте в доме, где в настоящее время находится студия «Ленфильм». Там для катания на роликовых коньках и просто для общения в установленные дни недели собирался весь свет петербургского общества.

Дело О. Штейн в окружном суде: 1. Привод подсудимой под конвоем в суд; 2. Ольга Штейн; 3. Малыгин; 4. Дейч; 5. Прокурор Громов; 6. Главный свидетель обвинения Свешников («Петербургский листок», 1908 г., № 336, 6 декабря).

В поисках своей очередной жертвы мадам фон Штейн обладала каким-то шестым чувством. И на этот раз внимание Ольги привлекла приехавшая из Парижа миловидная женщина — госпожа Бланш Дарден, у которой, как мошеннице показалось, можно «позаимствовать» деньги. Шикарная жизнь требовала больших расходов, а средств после отсидки в тюрьме, естественно, не было. Хорошо владея французским языком и умея сходиться с людьми, Ольга сразу же произвела благоприятное впечатление на француженку. Состоялось знакомство, которое переросло в дружбу. Ольга благодаря своему таланту красноречия убедила свою новую подругу в том, что она вдова адмирала, оставившего ей огромное состояние, оцениваемое в сотни тысяч рублей, и что у нее имеются дома в Киеве и имения в различных российских губерниях.

Вместе с тем Ольга Штейн со слезами на глазах рассказывала француженке, что заботы об огромном недвижимом имуществе не дают ей спокойно жить. Бланш Дарден, не зная о преступном прошлом своей светской знакомой, не могла не поверить «адмиральше». Выбрав удобный момент, Ольга перешла к реализации своего плана аферы — стала уговаривать француженку купить по дешевке хотя бы одно имение, существовавшее на самом деле только в воображении мошенницы. Но в планы Бланш Дарден не входила покупка имения, а главное, как оказалось впоследствии, у нее не было денег для таких покупок.

Тогда хитрая авантюристка придумала новый вариант обмана. Однажды как бы между прочим она по секрету поведала француженке о том, что один управляющий, занимающийся продажей имения, задержал высылку ей денег, и она просит выручить ее — дать в долг на несколько дней хотя бы тысячу рублей. Жалостливая француженка отдала Ольге имеющиеся у нее в наличии 700 рублей, правда, взяв на эту сумму расписку. При этом Ольга просила француженку никому не говорить о взятых в долг деньгах, объясняя это тем, что ее друзья и знакомые, зная ее благополучное материальное положение, могут разнести нежелательные для нее слухи и сплетни.

Получив первый куш, Ольга уже не могла остановиться в своей афере. Продолжая развивать тему о необязательности управляющего имением, она через некоторое время получила от француженки новую сумму денег, а затем еще и еще… Обещая в самое ближайшее время вернуть все деньги, да еще с процентами, Ольга за короткий период «дружбы» сумела взять у Бданш Дарден солидную сумму — не менее 2 тысяч рублей. И вот наступил день, когда, к своему удивлению, Ольга поняла, что у француженки ни наличных, ни каких других денег больше нет. Беря деньги у наивной француженки и тратя их направо и налево, Ольга Штейн и не собиралась отдавать долг. Да, собственно, денег у нее не было и не предвиделось.

Под разными предлогами Ольга стала реже и реже встречаться с француженкой, которая по своей наивности не могла понять причину охлаждения в отношениях. Но когда Ольга Штейн, никого не предупредив, вообще исчезла из Петербурга, бедная Бланш Дарден схватилась за голову — она оказалась без копейки денег в чужом для нее городе. Ей ничего не оставалось, как обратиться в полицию за помощью. Этого Ольга Штейн не предвидела, она считала, что француженка из-за боязни попасть в нелепое положение не станет оглашать факт «добровольного» ограбления и не будет никому показывать расписки.

Можно себе представить лицо Бланш Дарден, когда ей в полиции сказали, что «богатая светская дама» — известная и судимая за мошенничество авантюристка. Полицейские власти объявили всероссийский розыск мошенницы. Благодаря наличию в полицейском сыске фотографий Ольги фон Штейн, подробных ее примет, а также хорошей организации розыска она вскоре была обнаружена в одном из провинциальных городов неподалеку от Петербурга и в очередной раз оказалась в тюрьме.

 

Под прикрытием «Братьев милосердия»…

Газета «Петербургский листок» сообщила 20 декабря 1910 года, что 17 декабря с 10 часов утра до 7 часов вечера в квартире бывшей председательницы Петербургского комитета Красного Креста княгини Лобановой-Ростовской производился тщательный обыск.

Летом 1910 года все российские газеты были заполнены броскими статьями, посвященными многочисленным финансовым аферам в области благотворительности. Одну из главных ролей в этом удивительно грязном и мерзком деле играла не кто-нибудь, а известная и пользовавшаяся большим авторитетом в высшем петербургском обществе княгиня Лобанова-Ростовская. Кто же на самом деле эта женщина со столь высоким титулом и знаменитой древнерусской фамилией и как она оказалась у руля благотворительной деятельности?

С помощью журналистов было установлено, что она родом из Венгрии, а ее девичья фамилия Энгель. До приезда в Петербург госпожа Энгель была шансонеткой в Риге. Там на нее обратил внимание один петербургский антрепренер, и она была приглашена для выступлений на столичной сцене. Имея неугасимую мечту разбогатеть и к тому же весьма решительный и хваткий характер, госпожа Энгель поняла, что ее жизненный успех в российской столице целиком зависит от возможности занять достаточно видное общественное положение. В то время это было не только возможно, но даже и принято — путем приобретения высокого дворянского титула, прикрываясь супружеством, причем часто фиктивным. Госпожа Энгель и пошла по этому пути. Она познакомилась с князем Лобановым-Ростовским, носившим фамилию знаменитого древнего рода, происходящего чуть ли не от Рюриковичей. Князь был окончательно опустившимся во всех отношениях человеком, имевшим только титул. Аферистка женила на себе князя, который, будучи больным, вскоре умер. Шансонетная же малоизвестная певица стала носить титул княгини и почетную фамилию Лобанова-Ростовская. Некоторое время о ней ходили слухи, что она купила титул путем фиктивного брака с разорившимся князем, но затем все это было забыто.

Высокий титул дал госпоже Энгель достаточно прочное положение в обществе, перед ней стали открываться двери многих домов высокопоставленных людей столицы. В этих условиях она решила посвятить себя так называемой благотворительной деятельности, сулившей ее жадной натуре большую перспективу в возможности обогащения. Лобанова-Ростовская бросилась в омут финансовых махинаций в области благотворительности. Она не без основания считала, что гарантией ее полной безопасности при проведении финансовых афер является подобострастное преклонение российских чинуш перед высокими званиями и титулами, полностью усыплявшими их бдительность. Новоиспеченная княгиня Лобанова-Ростовская стала одной из первых столичных дам-патронесс, участвующих чуть ли не во всех благотворительных базарах, собраниях и других мероприятиях, связанных со сбором денежных пожертвований, что, безусловно, приносило ей немалые дивиденды. Однако она посчитала, что более выгодным для нее делом являлось создание Петербургского комитета Красного Креста, причем только для того… чтобы его возглавить. Но и на этом не остановилась беспредельно жадная до денег княгиня. В составе этого комитета она сумела занять пост председательницы «Приюта для увечных воинов» и так называемого общества «Братьев милосердия». Здесь она развернулась вовсю, грабя без зазрения совести не только тех, кто обладал определенным достатком, но и несчастных бедных людей, отнимая у них последний кусок хлеба, и, что особенно безобразно, у инвалидов, искалеченных войнами.

Правда, до проведенной ревизии «Приюта для увечных воинов» в конце 1910 года княгиня Лобанова-Ростовская слыла истинной христианкой и пользовалась большим уважением и доверием. Более того, ее хорошо законспирированная аферная деятельность в качестве председательницы приюта часто ставилась в пример другим руководителям благотворительных организаций. Ревизия же показала, что в этом приюте благотворительностью и не пахло. К удивлению и возмущению руководителей Красного Креста, да и не только их, вскрылась ужасно неприглядная картина жизни в приюте заслуженных воинов, которые стали калеками, мужественно защищая Родину. Их содержали буквально впроголодь, кормили нередко едва ли не отбросами и, словно нищих, вынуждали ходить в рваной одежде. С теми увечными, которые пытались роптать, поступали невероятно жестоко: сажали в холодный карцер, ставили на колени, а иногда даже избивали поленом.

Средства на содержание приюта увечных воинов поступали регулярно по нескольким каналам, их было достаточно для вполне приличного содержания калек, но приют оказался в руках настоящих жуликов без всякого чувства сострадания. Они умудрились обкрадывать не только живых калек, но даже умерших. Однажды был зафиксирован невероятно безобразный случай. В приюте умер один больной калека, после смерти которого осталась деревянная нога. Эту ногу администрация не отдала бесплатно другому бедному калеке, а без зазрения совести продала ему за 25 рублей.

Калеки, убедившись в безнаказанности своих угнетателей, смирились и молчали. Правда, в их защиту выступали журналисты, и скандальная деятельность княгини все же освещалась в газетах. Но благодаря сильным покровителям все ей сходило с рук, и она получила даже в 1907 году повышение — стала руководить Петербургским комитетом Красного Креста.

Итак, все было шито-крыто, пока на защиту калек не выступил решительно вахтер этого заведения, в прошлом вахмистр царского конвоя, Скляров. Долго он вынужден был безмолвно смотреть на все безобразия в приюте, но наконец терпение его лопнуло, и он начал открыто протестовать и настойчиво требовать от руководства человеческого обращения с воинами-калеками. Его протест, естественно, вызвал большое недовольство администрации, которая повела дело так, что Скляров оказался уволенным с должности вахтера. Но бывший вояка без боя не сдался и решил биться до конца. Он явился в Главное управление Красного Креста, где со слезами на глазах пожаловался на бесчеловечное обращение с несчастными. Вот выдержка из его обращения: «Как кто голос подает ― сейчас же со сторожем на извозчика и марш на вокзал. Там впихнут в переполненный вагон, дав на дорогу 2 рубля, и отправляют без проважатого. А иному калеке ехать до родины 2 недели, да от станции еще верст пятьсот. А калека без рук и без ног ― прямой обрубок… Пробовали они просить подождать с отправкой. Дайте, мол, написать родным ― может приедут или деньги вышлют. Куда там… и слышать не хотят. И так они всех неугодных им выпроваживают. Вот и мена выгнали…»

В Главном управлении жалоба заслуженного старого человека наконец была услышана, учли там и доходившие до них слухи о непорядках в приюте. Было принято решение о полной ревизии всех сторон деятельности княгини в приюте для калек. В результате были выявлены такие злоупотребления и махинации, что руководителям Красного Креста оставалось только хвататься за голову и винить себя за все допущенное, нанесшее огромный моральный и материальный урон благотворительности.

Известный журналист и писатель Скиталец (С. Г. Петров), узнав об ужасных безобразиях в приюте для калек, писал в московской газете «Раннее утро»: «Очередная акула — сиятельная княгиня Лобанова-Ростовская. Оно, впрочем, и естественно: с титулом гораздо легче пускать пыль в глаза, втирать очки и обделывать гешефты. Кому, собственно, в голову придет, что это только пишется „княгиня“, а считается „ненасытная утроба“».

В этой статье Скиталец привел, кроме того, свои воспоминания о первой встрече с княгиней, когда журналист зашел по личным делам. Здесь царила атмосфера лицемерия. Прислуга, например, открывала дверь с тихим вздохом и закатывала глаза, а домоправительница с крючковатыми пальцами и бегающими глазами сладострастным голосом объявила: «С утра на ногах наша святая. Все для своих бедных хлопотать изволят. Охо-хо, царица небесная…»

Появившаяся через некоторoe время княгиня после приветствия голосом с сильным прибалтийским акцентом, в котором явно звучали фальшивые нотки, промолвила: «Ах, так нужно деньги, так нужно деньги. Вы не знаити мой убэйжищ? О-о!»

В этом «убэйжище», писал журналист, несчастных калек морили голодом и сажали в карцер. Инструкции не допускали применения карцеров в благотворительных заведениях, но сиятельная акула завела его по собственному усмотрению. Скиталец заключал статью словами: «За издевательство над несчастными, за истязание калек следовало бы сиятельную акулу ознакомить с кузькиной матерью».

С мнением московского журналиста относительно аферистки Лобановой-Ростовской нельзя не согласиться. Его отзыв о княгине был бы еще более резким, если бы он ознакомился с деятельностью руководимого ею общества «Братьев милосердия».

Такое благотворительное общество было создано сразу после Русско-японской войны 1904–1905 годов, когда возникла насущная необходимость в оказании хотя бы минимальной помощи несчастным жертвам этой войны. Цели и задачи общества, сформулированные в уставе, были официально утверждены правительственными инстанциями. Поначалу все, как и было задумано, обстояло благополучно и к работе этой организации никаких претензий не было. Но довольно скоро спекулянты от благотворительности обратили на нее пристальное внимание, которое оказалось роковым для общества «Братьев милосердия». Нужная для страны благотворительная организация превратилась в хорошую кормушку для аферистов.

Постепенно из общества были вытеснены честные и добросовестные работники, а для удобства проведения махинаций во главе его была поставлена… «сиятельная» Лобанова-Ростовская. Первое время благодаря влиянию княгини общество с разрешения властей, а иногда и без него проводило бесконечные денежные лотереи, что отвечало меркантильным интересам его руководителей. Но и это, по-видимому, не удовлетворяло большие аппетиты «благодетелей», и они пошли на новую махинацию, прикрытую невинной целью создания и ношения так называемых памятных знаков для членов общества «Братьев милосердия». Не усмотрев в этом ничего плохого и исходя из доверия к имени княгини, Министерство внутренних дел дало на это разрешение.

Получив в руки такие козыри, правление общества, не теряя времени, обратилось к начальству за разрешением принимать в члены общества и выдавать памятные знаки тем, кто будет вносить добровольные пожертвования, то есть, по существу, их продавать. Тут уж, почуяв подвох, министерство категорически запретило такие поборы.

Но опытные дельцы нашли все же лазейку и обошли это запрещение. В ход было пущено имя светлейшей княгини Лобановой-Ростовской. Так, за ее подписью, конечно без уведомления правительства, были разосланы всем губернаторам циркуляры с невинной просьбой оказать содействие представителю общества «Братьев милосердия», командируемому для вербовки новых членов общества.

К каждому циркуляру прикладывался устав, в котором специально выделялся пункт о разрешении ношения памятных знаков. Само собой разумеется, что в этом документе нигде не было указано, что общество «Братьев милосердия» пользуется правом повсеместного сбора пожертвований при распространении знаков. Но губернаторы не вдавались в тонкости устава — они не могли и подумать, что это авантюра, ведь подписывала циркуляр и устав княгиня, носящая известную фамилию, — значит, циркуляр согласован на высоком уровне и все должно быть в порядке. И они глотали эту «наживку» и даже иногда содействовали проведению этого мероприятия в губернии.

Такая хитрая ситуация давала реальный шанс для наживы, но он мог быть успешным только в случае организации массового изготовления и распространения памятных знаков. Для этого нужен был человек, способный развернуть эту мошенническую работу. Княгиня решила поручить это дело известному махинатору в области благотворительности Радоминскому, уже прогремевшему на всю Россию рядом скандальных афер. Одна из таких афер вошла в российскую криминальную историю.

В столичном большом развлекательном комплексе «Аквариум» Радоминским был устроен с размахом благотворительный вечер, на котором состоялся большой конкурс петербургских красавиц. Победительница, набравшая наибольшее число голосов, получала приз — дорогое бриллиантовое ожерелье стоимостью 2 тысячи рублей. В конце вечера под восторженные приветствия присутствующих этот приз был торжественно вручен очень симпатичной, но небогатой девушке, которая от счастья не могла скрыть слезы радости и благодарности. Но на этом проведенное мероприятие не закончилось. На следующий день к победительнице явился Радоминский со своими друзьями и стал всячески убеждать девушку пожертвовать это ожерелье бедным людям, которым якобы поступят средства от благотворительного вечера. Добрая девушка, сама нуждающаяся в помощи, из чувства сострадания к беднякам отдала дорогую ей во всех отношениях вещь.

Впоследствии выяснилось, что нахал Радоминский взял напрокат предназначенное для приза ожерелье в одном ювелирном магазине с обещанием вернуть его обратно на следующий день. Так это и было проделано, весь же чистый сбор от благотворительного вечера, а он был весьма солидным, организаторы его, посмеиваясь над победительницей и другими простаками, поделили между собой.

Вот такой «предприимчивый» человек и был поставлен княгиней заведующим отделом по изготовлению и распространению памятных знаков. Радоминский развернулся весьма широко, сам получая большие деньги и делясь с благотворительницей-княгиней; крохи же шли в кассу благотворительного общества «Братьев милосердия». О том, что проведенная махинация давала большой доход, свидетельствуют данные таблицы.

В квитанциях, получаемых покупателем знака, приводилась стоимость по тарифу, приведенному в таблице. Вместе с тем в квитанциях указывалось, что знак выдан в память о сделанном пожертвовании. Эта «маленькая неточность» оказывала значительную помощь в реализации знаков, так как вынудить людей к пожертвованию было значительно проще, чем заставить их купить. Распространялись знаки в губерниях нанятыми агентами, ничего общего с благотворительным обществом не имевшими, но действующими от его имени. Среди них было много отставных, так называемых свадебных генералов, которые перед провинциальными чиновниками ловко манипулировали «своими связями в высших сферах». Агенты не стеснялись в тратах и жили на широкую ногу: разъезжали в автомобилях, занимали самые дорогие номера в первоклассных гостиницах. В одном провинциальном городе агент, собрав «обильную жатву», устроил в городской гостинице грандиозный кутеж и растратил все собранные деньги.

Так как агенты получали 20 процентов от собранной суммы, то они всеми силами старались как можно больше продать памятных знаков. Операция по продаже памятных знаков сетью агентов, охватывающей всю Россию, производилась обычно следующим образом. Княгиня направляла письмо-циркуляр на бланках российского Красного Креста тому или иному губернатору о том, что в подведомственную ему губернию командирован генерал (полковник или кто-либо другой), уполномоченный по распространению памятных знаков общества «Братьев милосердия». Этот уполномоченный на основе циркуляра получал от губернатора так называемый открытый лист для сбора средств. С выделенным ему в помощь полицейским он безжалостно обирал наивных провинциалов, заставляя их платить бешеные деньги за знак. Последние были уверены, что деньги действительно пойдут на благотворительность, а не в карманы аферистов, поэтому, хотя и с неохотой, но раскошеливались.

Агенты во многих случаях, особенно в закоулках губерний, вели себя вызывающе, грозя отказывавшимся от пожертвований репрессиями. Им помогали полицейские чины, пускавшие в ход все свое красноречие. Неудивительно, что были даже случаи, когда люди продавали свое имущество для приобретения памятных знаков. Запуганные, боясь репрессий, они только про себя возмущались и негодовали.

Но вот однажды некий губернский доктор Эбус, возмущенный такой беззастенчивостью агентов, деликатно запросил петербургского градоначальника как о личностях агентов, так и об их полномочиях. С этого и началось расследование совместной аферной деятельности княгини Лобановой-Ростовской и Радоминского. Проведенной ревизией было установлено, что за сравнительно короткий срок в обществе «Братьев милосердия» совершено злоупотреблений на сумму свыше 250 тысяч рублей. Дело было передано в следственные органы. Какое наказание получила княгиня-аферистка, установить не удалось. Можно предположить, что скорее всего она, как и все люди такого ранга, отделалась легким испугом.

 

Лжепатриот Оборин

В конце апреля 1910 года турецкий консул в Петербурге обратился к начальнику сыскной полиции В. Г. Филиппову с просьбой принять меры по задержанию бежавшего из Турции Оборина, совершившего целый ряд мошеннических и уголовных преступлений и скрывавшегося, по имеющимся сведениям, в одном из больших городов России. Филиппов немедленно pacпoрядился разослать во все большие города телеграммы о розыске афериста с подробным описанием его примет.

Оборин под фамилией Иованович появился в Петербурге в 1894 году. Он везде, где только бывал, представлялся богатым сербским подданным, имеющим в Сербии три больших имения и несколько заводов, сданных в аренду.

В столице Иованович в качестве богатого и знатного иностранца часто устраивал великолепные балы с приглашением людей избранного общества. По городу он разъезжал не иначе как на рысаках. Вообще Иованович был довольно заметной фигурой на столичном «небосводе» и о его великосветских делах часто и подробно рассказывала бульварная пресса.

В первых числах февраля 1895 года Иованович вдруг исчез из Петербурга. Вскоре удалось узнать, что он путешествовал по Финляндии и в Гельсингфорсе познакомился с дочерью богатого фабриканта — турецкого подданного. Иованович умел производить хорошее впечатление на женщин, новая знакомая всерьез его полюбила, и дело дошло до свадьбы.

Весной 1895 года Иованович вернулся в Петербург с женой Екатериной Александровной, принесшей ему солидное состояние. Сняв в центре столицы большую квартиру, он стал вести, как и прежде, широкий образ жизни. Все, казалось бы, складывалось отлично для молодой супружеской пары, но…

Молодая жена Иовановича уже вскоре после свадьбы, когда не прошел еще и медовый месяц, заметила, что у мужа имеются от нее какие-то секреты и он тщательно прячет многие документы. Кроме того, ее ужасно поражало, что муж не позволяет ей знакомиться с его обширной перепиской. Однажды Иованович, уходя из дому, забыл ключ в замке ящика стола. Воспользовавшись этим, жена, поборов чувство стыда, решилась удовлетворить свое любопытство и раскрыла ящики. Последние оказались заполненными всевозможными чистыми бланками с печатями различных учреждений. Это открытие, показавшееся ей очень подозрительным, сильно поразило молодую женщину, и она решилась, несмотря ни на что, потребовать объяснений от мужа. Когда Иованович узнал о «ревизии», произведенной его женой, он очень разозлился и в порыве гнева сказал: «Ты настоящая дочь Евы, и я в наказание за твое чрезмерное любопытство ничего не скажу по интересующему тебя делу».

Таким образом, Иовановичу удалось уйти от объяснения и оставить свою жену в неведении и сомнении. Но, продолжая чувствовать недоверие со стороны жены и поняв, что она когда-то может ему навредить, он решил все же с ней объясниться. Поэтому однажды за вечерним чаем Иованович заявил жене, что должен поговорить с ней об очень важном деле. «Я должен открыть тебе, — сказал он, — что я не Иованович, а доктор богословских наук Аборинас. Я уроженец Боснии, стонущей под игом Абдул-Гамида, к освобождению которой рвется не одна честная душа. Я люблю свою родину и поклялся, что для святого дела принесу на алтарь отечества свою голову… Я встал во главе народившейся партии освобождения и занял почетное место председателя Комитета по освобождению Боснии и Герцеговины».

В то время всем было хорошо известно и ненавистно имя турецкого султана Абдул-Гамида II, который своей политикой жестокого угнетателя православных народов Османской империи заслужил прозвище Кровавого Султана. Повсеместно против него разворачивалась борьба угнетенных народов, поэтому выдвинутая Иовановичем версия выглядела вполне правдоподобно.

Далее он говорил жене, что турки, узнав о зарождении освободительного движения, всеми силами стараются его уничтожить, поэтому ему пришлось бежать в Россию под фамилией Иованович. Теперь наконец настало время для развертывания борьбы за освобождение родины, и она, его жена, должна ему помочь в этом. В заключение он заявил: «Иованович отныне исчез, и я появлюсь под своей настоящей фамилией… Дай мне руку и будь моим помощником».

В Петербурге Оборин (Аборинас) начал кипучую «патриотическую» деятельность. Она выражалась в том, что «председатель» изготавливал почетные дипломы и членские билеты Комитета пo освобождению Боснии и Герцеговины и рассылал их многим состоятельным людям не только в Петербурге, но и в других городах России. Ежедневно почта приносила Оборину целую груду денежных переводов. Квартира его буквально осаждалась людьми, доставлявшими пожертвования деньгами и вещами для многострадального народа. Лиц, внесших крупные суммы, «председатель» награждал серебряными нагрудными знаками, изготовленными по особому рисунку в Москве. В числе тех, кто получил значок, находился и известный московский фабрикант Савва Морозов, пожертвовавший 5 тысяч рублей.

О появлении в столице так называемого председателя Комитета по освобождению Боснии и Герцеговины и о его деятельности узнала петербургская полиция. Выяснилось, что такого комитета ни в Петербурге, ни в других местах не существовало, а в лице его председателя она имеет дело с ловким аферистом, все действия которого направлены на обирание людей, играя на их благородных патриотических чувствах.

Оборин, узнав какими-то путями, что полиция Петербурга решила его арестовать, срочно решил бежать с женой за границу.

Между тем после происшедшего объяснения с мужем Екатерина Александровна несколько успокоилась и если не целиком, то в какой-то степени стала ему верить. Но на пути из России за границу произошел случай, который окончательно подорвал ее доверие к мужу. На одной пограничной станции она заметила, как некий оборванец стал присматриваться к ее мужу, и не успел тот сесть в вагон, как между ними произошел бурный разговор, из которого она сумела понять, что ее муж и подошедший оборванец связаны какими-то темными делами. Более того, ей удалось четко услышать, как оборванец угрожал «указать надлежащую дорогу», если муж не даст ему денег. И она увидела, как Оборин подчинился требованию и дал несколько золотых монет. После этого Екатерина Александровна незаметно от мужа подошла к оборванцу и, вручив ему 50 рублей, спросила: «Скажи правду, кто мой муж?» На это тот без колебания ответил с ухмылкой: «Ваш муж настоящий мошенник».

Бедная женщина готова была услышать что угодно, но не такое. Она была поражена и буквально сражена такой жестокой правдой и сразу же решила, что жить с таким человеком больше не может.

В Афинах произошло второе объяснение между супругами. Поняв, что далее скрывать свою настоящую деятельность бессмысленно, Оборин сознался, что он авантюрист. При этом он потребовал от жены полного подчинения и заявил, что если она этого не будет выполнять, то ей будет очень худо. Когда же она на коленях стала умолять мужа отпустить ее к родителям, негодяй набросился на нее и жестоко избил. Но Екатерина Александровна не могла смириться с такой жизнью и сделала попытку к бегству. Оборин ее настиг, избил и запер беглянку без пищи в темном чулане на квартире какой-то женщины. Через два дня Оборин, придя к ней, снова потребовал полного подчинения. Когда Екатерина Александровна наотрез отказалась, заявив, что предпочитает голодную смерть жизни с негодяем, он опять жестоко избил ее и снова запер в чулане. Только каким-то чудом узнице удалось открыть чулан и убежать. Розыски аферистом жены ни к чему не привели.

Екатерина Александровна обратилась за содействием к русскому консулу в Афинах. С его помощью молодая женщина сумела вернуться к родителям в Финляндию.

По заявлению Екатерины Александровны греческая полиция стала разыскивать афериста и устанавливать его личность. Выяснилось, что Аборинас в действительности был турецким подданным Обориным, имевшим в Солониках жену и детей, которых он бросил на произвол судьбы. Таким образом, негодяй был еще и двоеженцем. Поиски Оборина в Греции ни к чему не привели — он бесследно исчез.

Только в 1901 году под фамилией Оборина появился в Одессе человек, который, как и ранее в Петербурге, выдавал себя за председателя Комитета по освобождению Боснии и Герцеговины. Оборин умело ловил рыбку в мутной воде, и на его крючок попались многие одесситы. Деньги и дорогие вещи, предназначенные для освобождения угнетенных православных народов, поступали к нему непрерывным потоком. Благополучию афериста положила конец только случайность.

В то время одесская полиция разыскивала специалиста по взлому денежных касс, неуловимого Рафтопуло, похитившего посредством взлома потолка в гостинице «Империал» на 80 тысяч рублей драгоценностей, хранившихся в металлическом сейфе магазина золотых и бриллиантовых вещей.

Полиция, зная в лицо шниферов (взломщиков касс), установила за ними негласный надзор. К ним относился и недавно возвратившийся из арестантских рот некий Лам. Однажды агенты полиции заметили Лама в ресторане гостиницы «Лондон» в обществе какого-то господина. В неизвестном агенты заподозрили Рафтопуло. Немедленно по телефону они дали знать об этом помощнику полицмейстера А. С. Чебанову, который тут же отправился в ресторан.

Можно себе представить изумление Чебанова, когда он в мнимом Рафтопуло опознал разыскиваемого петербургской полицией и турецким консульством Иовановича — Аборинаса — Оборина.

В номере гостиницы, где он проживал, был произведен обыск, который оказался весьма плодотворным — были обнаружены поддельные печати разных учреждений, большое число бланков и тому подобных предметов для жульнических операций. В числе вещей оказалось и облачение священника, пожертвованное «на добрые дела», как это значилось в сопроводительном письме. Естественно, афериста арестовали и выслали из России без права возвращения.

Тем временем бывшая, но не разведенная жена Оборина Екатерина Александровна стала забывать о своем негодяе-муже. Прошло шесть лет с тех пор, как она проживала у родителей в Гельсингфорсе, всецело посвятив себя воспитанию двух своих детей. Ее старший сын, Александр, был очень красивым и умным мальчиком, обнаруживающим блестящие способности. Вдруг Екатерину Александровну постигло настоящее горе. Это случилось в июле 1907 года, когда она отправилась по делу на фабрику отца. Детей она оставила дома под присмотром прислуги.

Во время ее отсутствия какой-то субъект в маске ворвался в квартиру, угрожая револьвером. Заперев оторопевшую прислугу, он отправился в детскую комнату, силой захватил Александра и увез его в экипаже. Отчаяние возвратившейся матери, узнавшей о похищении сына, было неописуемым. Она обратилась за содействием к финляндским властям, умоляя найти сына, но похитителя и след простыл. Только недели через две ей удалось узнать, кто похитил сына, — это был ее так называемый муж.

Как впоследствии оказалось, Оборин похитил сына, чтобы сделать из него достойного преемника. Александр посвящался в разные темные дела, и, когда наконец «преподавание» дало свои результаты, Оборин взял его в дело.

Летом 1909 года, прибыв с сыном в Ялту, Оборин выдал себя за тяжело заболевшего профессора, не имевшего средств не только на лечение, но даже на существование. Поселившись в маленькой комнате в пригороде Ялты, он писал душераздирающие письма к курортным врачам и состоятельным людям, умоляя их прийти ему на помощь. Распространителем этих писем он избрал не кого-нибудь а… сына. Талантливый мальчик до того естественно разыгрывал свою роль, так мог разжалобить своими слезами и рассказами о трагическом положении отца, что со всех сторон стали поступать обильные пожертвования. Это продолжалось довольно долго, пока о мнимом профессоре не проведала полиция. Почувствовав угрозу, лжепрофессор поспешил скрыться.

Последний аккорд в аферах Оборина прозвучал весной 1910 года, когда он узнал, что жена его переехала из Гельсингфорса в Петербург и живет в доме Бурцева на Литейном проспекте. При встрече с женой он стал требовать от нее денег.

Почти в то же самое время Филиппов по своим каналам получил сведения, что вышеназванный турецкий подданный Оборин, высланный из России в 1901 году, без всякого на то разрешения скрывается в Петербурге. Удалось установить, что Оборин живет в столице под именем Христофора Аборинаса.

Для поиска афериста начальник сыска распорядился предоставить ему перечень адресов тех лиц, которые в городе носят фамилию Оборин (или Оборина). Удалось установить, что в доме Бурцева на углу Бассейной (ныне Некрасова) и Литейного проспекта проживает некая Екатерина Александровна Оборина — жена турецкого подданного. Совпадение фамилии и подданства, естественно, натолкнуло на мысль, что Оборина — жена разыскиваемого афериста. Екатерина Александровна сразу же подтвердила, что она действительно злополучная жена Оборина, которого она и сама разыскивала в последнее время и который словно сквозь землю провалился. Она, между прочим, подтвердила, что в Петербурге среди жертв афер мужа находилось много лиц, занимавших высокое положение в столичном обществе.

Получив достоверные сведения о месте, где может появиться аферист, полиция установила наблюдение за домом, где проживала его жена. Наконец 7 мая 1910 года Оборин вместе с сыном Александром появился на углу Бассейной улицы и Литейного проспекта, у входа в винный погреб Черепенникова. Отсюда Оборин послал сына в квартиру Екатерины Александровны с приказанием той немедленно выйти на улицу по очень важному делу и передать ей, что иначе она будет облита кислотой. В это же время находившийся на дежурстве дворник, узнав по приметам афериста, послал за городовым своего сына. Ничего не подозревая, Оборин медленно прохаживался взад и вперед. Вдруг его сзади схватили и объявили, что он, Оборин, арестован. В ответ аферист гневно заявил: «Что? Ты, вероятно, из ресторана появился. Меня арестовать? Кто это Оборин? Я доктор Попов».

Арест Оборина — Аборинаса — Иовановича в Петербурге. Рис. в «Петербургском листке» от 16 мая 1910 года.

Убедившись, что задержанный назвался вымышленным именем, а в кармане у него оказался паспорт на имя Христофора Аборинаса, городовой отправил Оборина в сыскное отделение.

Последующие годы Иовановича — Аборинаса — Оборина, выдворенного из России, протекали в тишине турецких тюремных камер.

Что же касается его сына Александра, то он после долгой разлуки вернулся к своей матери, и долго еще бедная Екатерина Александровна отучала своего сына от дурных привычек, к которым его приучил отец-аферист. Несмотря на все превратности судьбы, справедливость наконец восторжествовала — ее любимый сын был рядом с ней.

 

«Тайна обогащения» Перси — Персица

Следы аферных деяний Персица, правда не совсем четкие, обнаруживаются еще в период Рyccкo-японской войны 1904–1905 годов, когда он служил начальником разведывательного бюро тыла Российской армии. С этого времени до событий 1917 года в России его имя часто упоминалось на страницах хроник не только российских, но и ряда иностранных газет. Какие только финты не придумывал этот талантливый аферист, владевший тринадцатью иностранными языками и умевший так «пускать пыль в глаза», что ему верили и попадались на крючок даже опытные люди.

Исаак Персиц был сыном богатого московского домовладельца и потому мог вести вполне обеспеченную жизнь без афер и мошенничеств. Но его характер непрерывно требовал острых ощущений. Некоторые его действия и поступки были настолько необыкновенными, что так и не нашли каких-либо объяснений у его современников, остаются они неразгаданными и в настоящее время.

Газета «Петербургский листок» от 20 марта 1909 года перепечатала рассказ о И. Персице, опубликованный в лондонском иллюстрированном журнале. Этот рассказ английского журналиста, который по праву может быть назван сенсационным, повествует «о похождениях гениального русского секретного агента». Под приведенной фотографией Персица было сказано: «Русский секретный агент, совершивший подвиг, арестовав опасного убийцу». Суть дела вкратце состояла в следующем.

Какой-то необыкновенно жестокий грабитель и убийца длительное время наводил страшную панику на лондонских жителей. Более того, даже сама лондонская полиция боялась связываться с этим зверем. И вот по просьбе городской администрации за дело взялся господин Персиц. Получив необходимые полномочия, он отправился в таинственный, с невероятно плохой репутацией кабачок в самом захолустье лондонских окраин, где обычно собиралась так называемая воровская аристократия. Персицу удалось опознать и выследить сверхразбойника, и он, преследуя его, влез вслед за ним в какой-то мрачный погреб, где сумел его разоружить и связать. Вызванной затем лондонской полиции осталось только взять злодея, уже связанного по рукам и ногам. Достоверность происшедшего была подтверждена другой фотографией, на которой видно, как полицейские поднимают связанного преступника, а герой события Персиц скромно стоит рядом и вытирает после опасного поручения платком пот со лба. Это событие, основанное, по-видимому, на достоверных фактах, нельзя отнести к разряду мошенничеств или аферных махинаций. Поэтому будем считать, что оно являлось светлым пятном на темном фоне жизнедеятельности афериста.

Начиная с 1905 года за границей как грибы стали появляться всякого рода банкирские конторы, которые усиленно вовлекали в состав своих клиентов русских предпринимателей и просто отдельных российских граждан. С этой целью по России разъезжали бойкие агенты этих контор, всячески рекламирующие их блестящую деятельность.

Во главе так называемого «русского отдела» лондонской конторы, оперировавшей под громким названием «London and Paris Exchande» (лондонская и парижская биржа), стоял, как писалось в проспектах, известный финансист Перси (он же Персиц). Эта контора рассылала всем желающим, причем совсем бесплатно, красиво оформленную книгу с руководством о том, как можно быстро разбогатеть. В ней Персиц, для того чтобы соблазнить клиентов, приводил просто фантастические цифры возможного обогащения благодаря игре на иностранных биржах. Вот яркий пример из этой книги: «500 рублей в России полностью равносильны 15 тысячам рублей в Лондоне благодаря деяниям бирж. Верным проводником для русских клиентов по заграничным биржам может служить только лондонская контора».

Следовательно, клиентам для их обогащения рекомендовалось входить в финансовые сделки с лондонскими биржами через контору, руководимую Персицем. С целью подтверждения надежности конторы в книге приводился длинный ряд благодарственных писем и отзывов известных высокопоставленных особ — князей, графов и генералов, в которых прославлялся финансовый гений руководителя «русского отдела» Исаака Персица.

В начале 1908 года контора, после трехлетней «блестящей деятельности», была объявлена несостоятельной. Миллионы рублей не получили доверившие ей свои деньги клиенты разных стран, особенно из России. Попутно с крахом обнаружилась и другая закулисная неблаговидная сторона деятельности конторы. Она приобретала преимущественно бумаги, курс которых непрерывно падал. Обманывая клиентов, контора заверяла их, что падение курса бумаг вот-вот закончится и скоро начнется его подъем. Пока же она настойчиво требовала с клиентов все новых и новых доплат.

Персиц и его отдел пользовались тем, что у русских клиентов, отделенных от конторы многими тысячами верст, отсутствовала всякая возможность проверки ее деятельности и они вынуждены были посылать денежные доплаты до тех пор, пока у них не истощилось терпение или не опустошились карманы.

После краха лондонской конторы несколько месяцев о деятельности афериста ничего не было слышно. Но вот в начале 1908 года он вынырнул в Венгрии. В некоторых российских газетах появилось объявление о том, что в Будапеште для российской публики открыт специальный «русский отдел», во главе которого поставлен «известный финансист» Персиц. Опять же оповещалось, что он всем желающим россиянам бесплатно рассылает книгу с подробными рекомендациями о том, как при помощи «русского отдела», играя на заграничных биржах, можно быстро и надежно разбогатеть.

По этому поводу журналист газеты «Петербургский листок» писал, что снова так называемый финансовый гений принялся за ловлю в свои сети доверчивых соотечественников, и предупреждал: «Берегите свои карманы, русские капиталисты!»

Но, по-видимому, привычные методы обирания своих клиентов вскоре наскучили нашему герою. Газета «Голос Москвы» от 3 декабря 1908 года сообщила, что в Москве находится Джеймс Перси, англичанин, масон и член «United Macon Londe of England», приехавший в Россию в качестве представителя англо-американского масонства с целью хлопотать о легализации масонства в России.

В интервью этой газете Джеймс Перси (он же Исаак Персиц) заявил, что англо-американское масонство коренным образом отличается от масонства французского, являясь, в противоположность последнему, учением, ничего общего не имеющим с политикой.

Итак, после ряда лет финансовой деятельности Персиц в конце 1908 года меняет амплуа. Он хитро задумывает новое аферное мероприятие — создание в Москве запрещенной правительством масонской ложи. Знакомый лишь с внешней стороной масонских обычаев и правил, он без стеснения, захлебывающимся от волнения голосом рассказывал о них как крупный знаток масонства. А под прикрытием газетной шумихи начинает свою темную деятельность в качестве главы московской масонской ложи.

Узнав, что ранее в Москве неким Чистяковым печатался популярный литературный журнал франкмасонов «Русский франкмасон», Персиц уговорил его снова издавать этот журнал, а сам пристроился к нему, сделав редакцию своей штаб-квартирой.

Персиц продавал «тайну обогащения». Карикатура из «Петербургского листка» от 3 декабря 1909 г.

В газетах отмечалось, что Персиц создавал масонскую ложу не исходя из каких-либо соображений, связанных с политикой или религией. Его энергию подогревала лишь надежда найти побольше легковерных людей и как можно поосновательней их «подстричь». С этой целью аферист боролся за тщательное оформление внешней стороны масонских обычаев. Еще когда-то в Лондоне он сам для себя напечатал и оформил диплом на звание Великого секретаря ложи «Астрея» и этот документ разослал во все известные ему иностранные ложи. Примечательно, что некоторые из этих лож, поверив документу, даже связывались с Персицем как с Великим секретарем. Так называемый фартук — обязательный атрибут Великого секретаря на масонских церемониях он предусмотрительно приобрел в одной из лондонских лож. У московских антикваров ему удалось достать ленту мастера ложи, крест Мальтийского ордена и некоторые другие атрибуты. Для вступающих в придуманную аферистом Великую Российскую ложу каменщиков «Астрея» он напечатал специальные дипломы. Находясь с любезного разрешения Чистякова в конторе редакции журнала «Русский франкмасон», куда приходили многие, в том числе и высокопоставленные лица, Персиц увлеченно рассказывал им разные небылицы о масонах, а также принимал желавших вступить в ложу и выдавал им дипломы, конечно, за мзду в 5—10 рублей.

Однако неугомонного афериста такие масштабы махинаций не могли ни в коей мере устроить. Он решил создать еще одну ложу, но теперь уже военных масонов, под громким названием «Марс». Персиц прямо об этом объявить не решился, понимая, что подобная откровенность могла привести к неприятным последствиям — против него могли быть приняты репрессивные меры. Поэтому он прибег к хитрому маневру, позвонив в находящееся в Москве «Общество взаимопомощи отставным военным» и сообщив, что ему поручено организовать работу для заграничных масонских журналов. В связи с этим потребуются и корректура, и оригинальные статьи, и переводы. При этом Персиц не поскупился на заманчивые условия работы, говоря, что все будет оплачиваться колоссальными суммами, чуть ли не по 5 рублей за строку. Конечно, общество на эту удочку попалось и с благодарностью изъявило согласие.

Персиц предупредил членов общества, что им будет выслано приглашение на собрание для выяснения всех тонкостей организации работы. Действительно, через несколько дней члены общества получили оригинальные печатные пригласительные карточки в духе масонских лож. Отставные офицеры, ослепленные обещаниями золотых гор, явились на собрание. Персиц, глядя на переполненный зал, торжествовал победу. Он уже собирался начать свою масонскую проповедь с трибуны, как вдруг раздался стук в дверь и в зал вошли полицейские. Старший из них строго и официально объявил, что собрание масонов правительством запрещается. Только после этого собравшиеся поняли, что они попали в руки аферистам, и от их радужных надежд на возможность приработка не осталось и следа. Возмущенные аферными действиями Персица, они подали на него жалобу с подробным изложением всего хода событий и с просьбой о привлечении его к ответственности. Но Персиц был уже арестован — в его квартире нашли ряд компрометирующих его документов. Напуганный происшедшим, аферист стал ходатайствовать перед департаментом полиции о разрешении выезда за границу как английского подданного. Власти решили, что высылка его за границу являлась самым удобным и бесхлопотным избавлением от афериста. Таким образом, «англичанин» Исаак Персиц (он же Джеймс Перси) был выдворен из России. Интересно, что в некоторых государствах, таких, как Англия и Венгрия, ему показываться было нельзя — там его уже хорошо изучили.

Однако на этом история похождений Персица в России не закончилась. Он снова всплыл на поверхность несколько лет спустя.

Перед самой мировой войной в Москве группой аферистов было создано «Промышленное товарищество князя Н. Н. Трубецкого и Ко». Номинально это товарищество возглавлялось доморощенным «князем» Н. Н. Трубецким (настоящая его фамилия Н. Н. Николаев), но фактически всеми делами этого жульнического предприятия вершил Исаак Персиц, который числился руководителем фондового отдела.

Обладая большим талантом убеждения и эрудицией, аферист красноречиво объяснял всем клиентам товарищества, что руководимый им отдел обладал огромным капиталом, исчисляемым даже не миллионами, а миллиардами рублей. Эти капиталы, утверждал он, идут от богатейших синдикатов Англии, Франции и Германии для помещения под ссуды. Иногда, когда он был особенно в ударе, то рассказывал сказку о «высокопоставленной особе русского двора», которая проживала за границей, а свои миллионы размещала под залоги недвижимого имущества в России. После такой обработки клиентов «князю» Трубецкому оставалось только подтвердить то, что говорил его талантливый подчиненный.

ЖИВЪ «КУРИЛКА».

Карикатура из «Петербургского листка» от 5 декабря 1909 г.

Суть финансовых афер товарищества заключалась в том, что оно под обещание выдачи больших ссуд брало деньги с клиентов под залог — на так называемые мелкие расходы. Удивительно, что клиенты, обольщенные и пораженные необычайно шикарной обстановкой конторы, любезностью и громким именем «князя», а также финансовой гениальностью Персица, верили фирме и давали деньги под залог. Ссуды же клиенты, как правило, не получали, их аферисты «кормили» только обещаниями. Попались на удочку товарищества и владимирские заводчики, и ярославские лесопромышленники, и петроградский наследник миллионов, и даже двое австрийских коммерсантов, искавших финансовой поддержки. Несмотря на разнообразие клиентов и особенности их финансового положения, история взаимоотношений с товариществом заканчивалась для всех одинаково — потерей денег, которые они выдали под залог.

Вот один из таких примеров. Однажды два предпринимателя попросили ссуду в 80 тысяч рублей под гарантию стоимости лесного имения в Ярославской губернии. Персиц и «князь» пообещали быстро выдать им эти деньги на достаточно выгодных условиях — под небольшой процент. Вместе с тем они потребовали, как они говорили, на расходы ничтожную сумму задатка. Эту сумму, предвидя большую ссуду, предприниматели охотно выдали. Но на этом дело еще не закончилось. Персиц предложил обмыть эту сделку в ресторане, на что клиенты опять же согласились. Состоялся пышный ужин, стоивший клиентам немалых денег. Он проходил в атмосфере полного взаимопонимания и доброжелательства. «Князь» произносил бесконечные тосты в честь клиентов, поздравлял их со сделкой и уверял, что завтра же им будут выданы не 80 тысяч рублей, а все 100 тысяч. Он даже великодушно обещал для ускорения дела выдать эту сумму из своих карманных денег. А потом… пошли все «завтра» и «завтра», клиенты в ожидании ссуды прожили в Москве около месяца и потратили в общей сложности не одну тысячу рублей. Пришлось им уезжать из Белокаменной несолоно хлебавши, так и не получив ни копейки ссуды.

Вот еще один очень наглядный пример аферной деятельности товарищества. Участвующий в Русско-японской войне известный генерал Громов оказался проездом в Москве. Здесь он совсем случайно встретился с Персицем, которого знал еще по службе в Маньчжурии. Узнав, что генералу требуются деньги, аферист предложил получить ссуду в товариществе под стоимость его майкопского имения.

Для того чтобы обговорить эту сделку, решили встретиться в ресторане «Эрмитаж». Туда «князь» не пришел из-за болезни — немного прихворнул. Генерал обедал наедине с Персицем и заплатил за бывшего сослуживца. Затем оба поехали в автомобиле к «князю». Гости застали его лежащим в постели. Узнав о причине посещения, Трубецкой, убежденный Персицем в необходимости встряски, поднялся с постели, и все втроем поехали в ресторан к «Яру».

За шампанским «князь» как бы между прочим спросил Персица, передал ли он его просьбу генералу. Оказалось, что «его сиятельству» до зарезу нужны деньги, причем только до завтра. Доверчивый генерал охотно одолжил именитому председателю финансовой фирмы 1 тысячу рублей. Получив с благодарностью деньги, «князь», сославшись на нездоровье, почти сразу уехал домой. Персиц же изъявил желание проводить генерала до гостиницы. Там, в буквальном смысле упав на колени, аферист признался генералу, что потратил 200 рублей конторских денег. Генерал, находившийся под винными парами и в благодушном настроении, выручил деньгами и своего старого сослуживца.

Генералу дорого обошлась его доверчивость. Оба афериста уже на следующий день прервали с ним всякое сношение. Они вели себя так, как будто никакой ссуды не обещали и денег в долг не брали. Поэтому генерал решил позвонить «княгине», благо у него был номер ее телефона. Последняя, узнав о случившемся, после некоторых колебаний соизволила выдать генералу вексель на 1 тысячу рублей. Когда же по истечении срока погашения генерал стал настойчиво требовать денег, то «княгиня» нахально заявила, что по векселю она ни за что не уплатит, так как выдала его без согласия мужа. Так и погорели генеральские денежки.

Персицу долго удавалось уходить от ответственности. Но в конце концов расплата настигла и его. По всеобщей мобилизации в 1915 году Персиц был призван в армию и служил в Брест-Литовской крепости. Здесь он умудрился совершить преступление, строго наказуемое в условиях военного времени, и был судим военным судом. В приговоре суда значилось, что дважды крестившийся Иван Федорович Персиц, он же Хаим Исаак Персиц, будучи рядовым, назвался полковником и, угрожая поджогом и потрясая револьвером, реквизировал у трех помещиков имущество (лошади и экипажи). Все это он представил своему командиру под видом отбитой у неприятеля добычи и просил за это награду. «Награду» он получил, но не от своего командира, а от крепостного военного суда в виде четырех лет каторги.

На этом обрывается история знаменитого в криминальных анналах России афериста Исаака Персица.

 

Под именем Джона Моргана

В июле — августе 1912 года в Санкт-Петербурге, да и во всей России, проходила активная и широкая подготовка к празднованию 100-летнего юбилея Бородинского сражения, произошедшего 26 августа 1812 года. К этой важной исторической дате петербургские правительственные организации и службы все свое внимание направляли на безупречное проведение торжеств и обеспечение безопасности членов царской семьи и ее свиты. Последнее, естественно, в первую очередь относилось к петербургской сыскной полиции. Учитывая, что в этот период заметно ослаблялась обычная, повседневная деятельность сыска, предприимчивый мошенник «высокого класса», имя которого точно установить не удалось, решил использовать это обстоятельство и провести в августе масштабную аферную операцию по ограблению столичных ювелирных магазинов. А их в Петербурге в то время было очень много, расположились они главным образом концентрированно на Большой Морской, которая по праву могла называться Ювелирной, и на Невском проспекте. Здесь, в самом центре столицы было полтора десятка шикарных богатейших магазинов и фирм, хозяевами которых были, как правило, иностранцы.

Посетил «миллионер Морган» и магазин ювелира Болина.

Владея в совершенстве английским языком, мошенник, используя известное во все времена магическое воздействие на людей громких имен и денег, решил для проведения аферы отрекомендоваться родственником хорошо известного в деловых кругах миллиардера Моргана. Такая мистификация была выгодна еще и тем, что в начале XX века американский капитал стал настойчиво стал вытеснять европейский из экономики России. Это относилось и к деятельности железнодорожного короля-миллиардера Моргана, который собирался вложить капитал в строительство метрополитена в Москве и Петербурге. Поэтому появление в предпраздничные дни в столице американца ― родственника миллиардера Моргана не могло вызвать ни удивления, ни настороженности.

Все это благоприятствовало аферисту, который в солнечный и необыкновенно жаркий день 10 августа подъехал на таксомоторе (так в то время называли такси) к парадному подъезду гостиницы «Европейская». Это был элегантно одетый господин лет сорока.

Бритое сухощавое лицо, прическа, манера держать себя ― все это изобличало в нем американца, что моментально отметили опытные служащие гостиницы, которые с подобострастным видом бросились обслуживать, по их мнению, очень богатого нового постояльца.

Прибывший господин попросил администратора предоставить ему самый комфортабельный номер и рекомендовать ему лучшего переводчика ― чичероне, то есть человека, хорошо знающего основные достопримечательности столицы России, так как он совсем не владеет русским языком, и, главное, никогда не был в Петербурге. При предъявлении паспорта на прописку господин объяснил, что в Перетбург он прибыл в качестве туриста из Стокгольма. Предъявленный иностранный паспорт был выдан в Вашингтоне на имя Джона Стюарта Моргана. Оформление паспорта прибывшего не вызывало ни малейшего подозрения и сомнения.

В распоряжение важного постояльца администрация гостиницы выделила своего лучшего переводчика И. И. Брувера. Прибывший господин в беседе с приглашенным к нему переводчиком как бы между прочим обронил, что состоит в родстве с известным в Старом Свете миллиардером Морганом, которому приходится двоюродным племянником. Брувер от Джона Моргана узнал и то, что тот постоянно проживал в Америке, в в Нью-Йорке у него имелся собственный дом, где осталась его жена. У Брувера правдивость рассказанного не вызвала какого-либо сомнения, он почувствовал к своему подопечному большое уважение, и между ними установились дружеские отношения.

Прибывший иностранец щедро платил за малейшие услуги как Бруверу, так и всем окружавшим его служащим гостиницы, а за свой шикарный номер он, без всякого раздумья, внес огромную плату за много дней вперед. Вообще, он держал себя богатым, не стесняющимся в тратах щедрым путешественником.

Джон Морган рассказывал переводчику, что уже несколько недель путешествовал по России и побывал в Сибири, где изучал работу и быт золотоискателей, так как имел мысль организовать Русско-американскую компанию золотопромышленников. В Петербург же, по его словам, он приехал, чтобы ознакомиться с достопримечательностями Северной Пальмиры, что являлось давнейшей мечтой его жизни. Он попросил ознакомить его с наиболее выдающимися шедеврами архитектуры и искусства столицы, причем выполнить это в темпе — всего за два дня, так как бóльшим временем он не располагает — ждут срочные дела.

С Брувером они осмотрели Музей Александра III, храм Вознесения и Эрмитаж. Оказалось, что Эрмитаж еще не был открыт после ремонта, но благодаря ходатайству переводчика двери этого храма искусств были раскрыты перед столь «именитым путешественником», с восхищением осмотревшим его экспонаты и выразившим глубокую благодарность дирекции.

На третий день своего вояжа Джон Морган поведал переводчику, что у него есть огромное желание приобрести на память о Петербурге какие-нибудь красивые и, конечно, дорогие сувениры для своей любимой жены, такие, например, как бриллиантовое колье или что-нибудь в этом роде. Поэтому он попросил отвезти его в самые известные ювелирные магазины.

Целый день мистер Морган вместе с переводчиком на таксомоторе совершали объезд самых шикарных ювелирных фирм. Переводчик, питая полное доверие к своему патрону, везде с большим достоинством рекомендовал его как представителя семьи известного миллиардера. Благодаря этому «важного клиента» встречало самое внимательное отношение со стороны ювелиров, которые заметили также, с каким большим вкусом и знанием камней иностранец выбирал драгоценности.

ПРИШЕЛЪ. УВИДѢЛЪ… ОБОКРАЛЪ

Рисунок из «Петербургского листка» от 26 августа 1912 г.

Ювелиров не удивила и показалась даже естественной осторожность в денежных расчетах представителя семьи миллиардера, который, как и другие богатые люди, во время путешествия не брал с собой крупные суммы денег, заменяя их чековыми книжками. Кроме того, как и было принято, турист, выбрав какую-нибудь драгоценность, давал задаток, причем немалый. Чеки иностранных банков в то время принимались всеми крупными торговыми фирмами Петербурга, поэтому ювелиры без сомнения брали выписываемые посетителем чеки банков с такими громкими и солидными названиями, как «Ферст национальбанк» и «Чикаго — Лондон — Мидлендбанк». Выбранные покупателем драгоценные вещи по его просьбе курьеры магазинов доставляли в гостиничный номер. В общем, все обстояло так, как и везде при крупных торговых сделках.

«Миллиардер Морган» знал толк в драгоценных камнях.

При посещении магазина фирмы «Трейден», что находился на Невском в доме напротив портика главного входа в Гостиный двор, Морган явился в сопровождении всем известного директора ресторана гостиницы «Европейская», что создавало особую атмосферу доверия. Здесь он приобрел бриллиантов на сумму свыше 12 тысяч рублей.

В магазине Карла Густавовича Фаберже, находящемся в одном из красивейших зданий на Большой Морской улице (ныне там ювелирный магазин «Яхонт»), покупателя любезно встретил приказчик, свободно объяснявшийся на английском языке. Благодаря этому состоялась весьма приятная беседа, во время которой покупатель проявил отличное знание котировок драгоценных камней на мировом рынке. Желая угодить столь приятному иностранцу, ему предложили купить прекрасное колье за 30 тысяч рублей. После тщательного изучения качества бриллиантов Джон Морган согласился купить изделие за 27 тысяч рублей. После уплаты задатка и выдачи магазину чека колье было доставлено курьером в гостиницу.

В доме на углу Невского и Большой Морской (где в настоящее время ювелирный магазин «Маска»), в торговом офисе Карла Ивановича Бока, покупателю предложили филигранной работы золотое кольцо с крупными бриллиантами и другими драгоценными камнями. После некоторого раздумья иностранец приобрел и это кольцо.

Все было, как казалось, хорошо, но… Первой забила тревогу фирма «Трейден», которая послала выписанные Джоном Морганом чеки для учета на иностранную биржу. Там, к ужасу хозяина фирмы, чеки были забракованы как поддельные. Более того, оказалось, что «Ферст национальбанк» и «Чикаго — Лондон — Мидлендбанк» вообще не существуют. Заявили о подлоге и магазины Фаберже и Бока. Хозяева остальных магазинов не подали заявлений в полицию о хищении ювелирных изделий, поняв, что деньги им никто не вернет, а они окажутся только в смешном положении. По слухам, ходившим в столице, ювелиры понесли огромные потери в общей сложности не менее чем на 200 тысяч рублей.

Расследованиями, проведенными полицией после получения заявлений от пострадавших, было установлено, что Джон Морган, пробыв в Петербурге 4 дня, 14 августа сообщил администрации гостиницы «Европейская», что временно уезжает в Финляндию полюбоваться водопадом на Иматре. Вечером же накануне отъезда он, решив несколько развлечься, сказал Бруверу: «Петербург — удивительно счастливый город, что ни шаг — всюду встретишь русскую красавицу. Сегодня вечером мы с вами покутим, покажите мне веселящихся петербуржцев».

В этот вечер он вместе с опытным, но ничего не подозревавшим переводчиком посетил несколько петербургских увеселительных заведений. А утром Джон Морган спокойно вышел из гостиницы с маленьким чемоданчиком, заполненным петербургскими «сувенирами», и бесследно исчез.

Полиция посчитала, что Джон Морган был главарем международной шайки аферистов. Удалось установить, что перед его появлением в гостинице «Европейская» останавливались молодая женщина и девочка, на вид которой было около 15 лет. Они предъявили заграничные паспорта также на фамилию Морган. Своевременно этому факту не было придано какого-нибудь значения. И вспомнили об этом уже поздно — после отъезда женщин, последовавшего вслед за отъездом Джона.

Сопоставляя ряд фактов, полиция пришла к выводу, что аферист притворялся, что ни слова не говорит по-русски, а на самом деле он превосходно владел языком. Об этом, например, свидетельствует то, что он при отъезде из гостиницы (когда ему не нужно было уже притворяться) сам нанял извозчика и сообщил ему адрес следования.

Петербургская полиция, как только получила сведения о случившемся, немедленно разослала во все крупные российские города и европейские столицы приметы афериста для его опознания и задержания. Но время было уже упущено!

Большие потери от «миллиардера» понесли магазины фирмы «Трейден» на Невском проспекте.

В заключение рассказа нельзя не отметить ловкость и хитрость Джонa Моргана, который сумел превратить честного переводчика Брувера в своего помощника по афере. Все было так подстроено, что аферисту ничего не нужно было врать о себе ювелирам — за него все это выполнил Брувер, невольно став чуть ли не основным виновником происшедшего.

 

Самозваный барон

В «Петербургской газете» от 1 июня 1910 года обращала на себя внимание фотография сидящего за рулем автомобиля мужчины с мужественным и симпатичным лицом, одетым в модный по тем временам френч. Весь облик автомобилиста свидетельствовал о его иностранном происхождении и высоком общественном положении. Диссонансом к этому портрету была выполненная под ним крупными буквами надпись: «Лжебарон де Мартиньи».

Любопытно, что одновременно с «Петербургской газетой» этому «иностранцу», орудовавшему в столице, посвятили пространные статьи другие петербургские газеты. Тайные аферные деяния лжебарона были раскрыты во многом благодаря дотошности журналистов.

Еще в 1909 году в связи с развертыванием строительства трамвайной сети в Петербурге столичная городская управа вошла в контакт с представителем так называемого «Международного синдиката моторных сообщений». Вслед за управой комиссия по созданию трамвайной сети в городе без какого-либо разрешения и даже согласования с Думой выдала официальную бумагу некоему барону де Мартиньи на право поставки двух бензомоторов в качестве трамвайных двигателей для проведения опытов на одной из коночных линий.

Однако уже весной 1910 года выяснилось, что в действительности никакого барона де Мартиньи не существует, а по паспорту представитель синдиката являлся подданным Великобритании Монтегю Альфредовичем Уардом. Более того, даже под этой фамилией никто не числился в британском консульстве в Петербурге. И наконец, сообщаемый им адрес жительства был ложным, жил он не в гостинице «Франция», как он всех заверял, а в скромной квартире одной домашней учительницы в доме № 27 на набережной Екатерининского канала. По этому поводу «Петербургская газета» язвительно отмечала: «Подкатит к управе жулик на автомобиле, прикинется иностранцем, оставит адрес на центральную гостиницу, назовет лично изобретенное им общество в Лондоне или Нью-Йорке, и зародыш миллионной концессии готов».

Карикатура на концессию «барона». «Петербургская газета» от 9 сентября 1910 г.

В статье с сарказмом говорилось, что городская Дума даже не побеспокоилась справиться о том, проживает ли в Петербурге означенный барон. Нет, она предпочла прямо дать ему разрешение на поставку моторов. Таким образом, выданная управой официальная бумага помогла жулику-«барону» обосноваться в столице и проводить различные аферы.

В результате проведенных расследований выяснилось, что Монтегю Альфредович Уард поселился в Петербурге примерно полгода назад. Под этим именем он и был прописан. Дабы укрепить присвоенный им самим титул барона де Мартиньи, он подговорил прислугу гостиниц «Европейская» и «Франция», где он проводил встречи с нужными ему людьми, так его всегда величать. Так же он поступил при прописке в квартире учительницы.

Петербуржцы, которые входили в деловой контакт с иностранцем и которым аферист умело «втирал очки», были уверены, что он проживал в гостинице «Франция», где он их принимал. Да и трудно было не поверить респектабельному господину, который с апломбом называл себя сыном английского военного агента, аккредитованного при царском правительстве.

Себя «барон» выдавал за одного из крупнейших пайщиков синдиката лондонских трамваев и богатейшего землевладельца Англии.

Приятной наружности, с вкрадчивым голосом, с моноклем в глазу и псевдоамериканским акцентом, он производил на всех впечатление приятного и делового человека.

Проделки Уарда начали обнаруживаться в связи с запросами некоторых лиц в британском консульстве о его персоне, где им отвечали кратко и совершенно определенно: «Мы барона де Мартиньи не знаем». И все же на все вопросы по этому поводу аферист совершенно спокойно отвечал, что в эпоху завоевания Канады его дальняя родственница по женской линии была баронессой де Мартиньи. Поэтому, заявлял он твердым голосом, все сомнения в праве на баронский титул — безосновательны.

Однако совершенно иного мнения на этот счет было британское консульство, обеспокоенное массой заявлений о проделках афериста. Оно обратилось к последнему с предложением прибыть в консульство для объяснений, но он, естественно, под разными предлогами уклонялся от встреч.

Оказалось, что разрешение управы, выданное «барону де Мартиньи» на поставку бензомоторов, и выписка из протокола «Международного синдиката моторных сообщений» открыли аферисту двери многих салонов. Однако, не удовлетворясь этим, лжебарон решил заручиться рекомендациями российского посла в Лондоне и председателя Лондонского конгресса печати. Первый отказал ему решительно и сразу, а второй — после небольшой переписки и наведения некоторых справок.

Не поверили аферисту и в отделе военных сообщений во Владивостоке. Военное ведомство, после наведения некоторых справок, прекратило с ним всякое сношение.

Аферы «барона» были настолько разнообразны, что, по мнению газеты «Биржевые ведомости» от 2 июня 1910 года, властям потребуется приложить немало усилий для распутывания и выяснения всех сторон его деятельности. У одних лиц он забрал в долг более или менее крупные суммы денег и не отдавал, других он околпачил договорами с английским синдикатом. Познакомившись с одним высокопоставленным российским деятелем и войдя к нему в доверие, «барон» похитил у него важный документ, касающийся деятельности одного из крупнейших английских синдикатов. Сам же за возврат документа требовал большую сумму денег отступного. Не гнушался он и малых поборов: например, у одного студента Петербургского университета он взял в долг 25 рублей и ни за что не отдавал.

Обманывал он без капли жалости и стеснения молодых женщин. Так, его баронский титул и рассказ о неисчислимых богатствах соблазнили одну легкомысленную даму из светского общества — супругу крупного концессионера, занимавшего солидное положение в столице. Эта дама, ослепленная красотой и блестящим внешним видом «богатого барона», решила разойтись со своим старым и обрюзгшим мужем и выйти замуж за молодого «иностранца». Влюбленная по уши женщина нередко закладывала свои бриллианты и субсидировала нежно любимого афериста. Одним словом, по мнению недалекой женщины, все шло к новому браку. «Барон» же, безусловно, не собирался жениться — в его планы входило только присвоение чужих денег. Поэтому он предлагал женщине бежать с ним, прихватив деньги мужа, предполагая, конечно, затем, получив деньги, бросить ее.

Все уже было подготовлено, но неожиданно «невеста» узнала, что ее возлюбленный живет не в роскошном номере гостиницы, как он ей говорил, а занимает небольшую меблированную комнату на набережной Екатерининского канала и к тому же живет с ее хозяйкой. Произошел разрыв, который аферист воспринял с улыбкой.

Наконец деятельностью «иностранца» заинтересовалась столичная полиция. Собранные ею данные, в том числе жалобы частных и официальных лиц, убедительно подтверждали, что под именем барона скрывается другое лицо. Афериста дважды и безуспешно вызывали для объяснений в сыскное управление. Чувствуя, что его карьера находится под угрозой, «барон» решил бежать из столицы. Для этого он подстроил «неожиданное» получение телеграммы из Лондона, в которой сообщалось, что его единственный сын, о котором он никогда не упоминал, заболел аппендицитом. Содержание телеграммы требовало немедленного возвращения в Лондон. Явившись в управление петербургского сыска, он предъявил телеграмму и получил разрешение выехать из столицы с тем, чтобы вернуться обратно через неделю-другую. Конечно, телеграмма была уловкой для бегства, и аферист больше в столице не появлялся.

Плохое знание «бароном» английского языка и целый ряд других обстоятельств дали основание журналистам считать, что под паспортным именем Уарда скрывался русский аферист. По их мнению, впоследствии «барон» проводил свои хитроумные операции под другим, придуманным им именем в одном из многочисленных российских городов.

 

«Охотники»… за кладоискателями

Рассказы и легенды о неисчислимых кладах, запрятанных в труднодоступных местах земли и ждущих своих открывателей, всегда будоражили умы людей, причем не только жадных до наживы, но и вполне уравновешенных. Видно, таковы особенности характера людей, особенно мужского пола. История знает массу случаев, когда в поисках кладов, в большинстве случаев мифических, кладоискатели полностью разорялись, а иногда даже погибали.

Эту безумную страсть людей необычайно ловко использовали для своего обогащения различные аферисты, в хитросплетенные сети которых часто попадались простые и доверчивые люди.

В соответствии с газетными публикациями, в России всплеск таких афер имел место в период с 1905 по 1912 год, то есть перед 100-летним юбилеем Отечественной войны. Очевидно, этому способствовали рассказы о брошенных французами при отступлении из Москвы драгоценных трофеях.

Отметим, что обнаруженные в газетных публикациях и ниже воспроизведенные случаи aфep с кладами непосредственного отношения к событиям 1812 года не имеют, но вместе с тем, по нашему мнению, они достаточно необычны и занимательны.

Работа по поиску кладов. Рис. из «Петербургского листка» от 4 сентября 1911 года.

Необыкновенно тонко провел аферу с кладом некий Сигизмунд Половской, которого журналисты окрестили «рыцарем индустрии мошенничества». Дело в том, что объектом своей аферы он выбрал известного московского археолога и опытного коллекционера старинных редких монет А. Рогожина. Половской к этой операции готовился тщательно и длительное время. Подготовка к ней заключалась как в поиске легенд о месте расположения кладов, так и в мероприятиях, якобы подтверждающих правдоподобие легенды. И аферист был вознагражден за свой, хотя и совсем неправедный, труд.

События разворачивались в знакомых и многими любимых дачных местах тосненского пригорода Петербурга, отличавшихся приятным взору ландшафтом, небольшими прозрачными извивающимися речушками и, что не менее важно, близостью к столице. Предприимчивый аферист пронюхал, что среди крестьян сел Тосно, Саблино и Николаевское существовало поверье, передаваемое из поколения в поколение: в XVII веке княжна Евпраксия Оболенская, поместье которой находилось в этих местах, спасаясь от кого-то бегством, зарыла свои богатства на берегу реки Тосно, недалеко от села этого же названия. Половской также знал, что в поиске этих богатств уже не раз участвовали многие кладоискатели, тратившие большие деньги на раскопки, но всегда безуспешно.

Однако для Сигизмунда Половского главной для проведения продуманной аферы была упорно ходившая легенда о кладе, местоположение которого никому не удалось найти. Летом 1909 года он приобрел на берегу реки Тосно, в трех верстах от села, крошечный участок земли, якобы для постройки небольшой дачи. Хотя крестьяне и удивились, что новый хозяин хочет строить дачу в глухом месте, в стороне от дороги и соседей, но землю ему продали, благо он давал за нее хоть какую-то цену. Половской с постройкой не торопился и лишь осенью, в конце сентября, привел рабочих для земляных работ, наконец работа закипела. Кроме того, привезли воз бревен, правда, очень тонких, годных разве только на постройку времянки или сарая. Это вызвало среди окрестных крестьян разговоры о жадности нового дачника. Однако земляные работы продолжались своим чередом, и вдруг… накануне праздника Покрова рабочие выкопали маленький полусгнивший ларец, в котором находились старинные золотые монеты. Хотя эти монеты особой нумизматической ценности не имели, но все же стоимость их доходила до 150–180 рублей.

Слух о такой необычайной находке распространился с молниеносной быстротой и дошел даже до столицы. Не теряя времени, «счастливчик» Половской, организовав надежную охрану участка с кладом и захватив старинные монеты, поехал в Москву для встречи со специалистом по старинным российским монетам Алексеем Рогожиным. В ярких красках Половской поведал коллекционеру все, что было связано с легендой и находкой, и предложил ему вступить в компанию по дальнейшему поиску клада.

Страстный коллекционер старинных монет загорелся заманчивой и, казалось, реалистичной идеей поиска клада. Но прежде чем дать согласие на участие в этой операции, требовавшей больших затрат, он решил всесторонне продумать это предложение. Кстати, у него были книги и по вопросам кладоискания. Оказалось, что в справочных данных одной из них значится и клад Евпраксии Оболенской. Это и убедило господина в правдивости рассказа Половского. Тем более что находку золотых монет на берегу реки Тосно подтверждали и рабочие, являвшиеся непосредственными участниками этого события.

И все же, прежде чем дать согласие на финансирование поиска клада, осторожный Рогожин решил своими глазами увидеть место действия, и он вместе с Половским выехал в Петербург. После осмотра участка, где были найдены золотые монеты, они заключили договор, по которому Рогожин должен владеть всеми богатствами, найденными рабочими в пределах купленного им у Половского земельного участка на берегу реки Тосно. Вскоре были продолжены интенсивные поиски клада большой группой земельных рабочих, и буквально через несколько дней, в конце октября, к огромной радости Рогожина, рабочие находят кувшин с 75 редкими золотыми монетами, представляющими огромную коллекционную стоимость. Рогожин трясущимися руками забирает монеты, а Половскому платит имевшиеся у него в наличии 12 тысяч рублей, что в сотни раз больше покупной стоимости земли дачного участка. Кроме того, он обязался впоследствии после каждой находки платить eщe по 13 тысяч рублей.

Далее события разворачивались следующим образом. Половской «неожиданно» получил телеграмму о болезни своей тетушки и на несколько дней выехал в Варшаву. Рогожин же, продолжая следить за работами, не приводящими к новым находкам, с нетерпением ждет Половского. Последний не приехал не только в назначенный срок, но и через неделю, и через месяц. Тогда Рогожин принял решение поехать ненадолго в Москву, чтобы провести экспертизу золотых монет у специалистов, хотя он и сам считался авторитетом среди нумизматов.

К своему горю и стыду, он узнает, что монеты необыкновенно искусно были изготовлены из меди и не стоили даже 10 рублей. Он также выяснил, что Половской является известным аферистом, который на своем веку талантливо надул yжe не одного человека на почве кладоискания, а десять лет назад он был даже под судом за продажу медных опилок под видом золота.

Незадачливому коллекционеру оставалось только утешать себя тем, что у него на руках не оказалось больше денег, а то бы он и их потерял.

Стоит только полистать отечественные газеты, выходившие в начале века, как сразу убеждаешься, что деятельность аферистов на российской территории дополнялась аферами международных кланов, в которых выходцы из России занимали не последнее место, а иногда и главенствовали. В рассматриваемый период деятельность этих групп россиян приняла массовый характер. Так как руководство аферами осуществлялось, как правило, из Испании, журналисты окрестили эти аферы «испанскими». Они имели широкий спектр оттенков как по масштабам операций, так и по сложности хитросплетенных планов их реализации. Но все они имели в своей основе много общего. Во-первых, их объединяли однотипные аферные предложения по получению чуть ли не «золотых гор», стоит только внести небольшой пай в операцию по приобретению кладов, находящихся в Испании.

Во-вторых, одинаковый контингент втягиваемых в аферы людей — это коммерсанты, вышедшие из низов, имеющие приличный жизненный достаток, но не обладающие необходимым интеллектом для анализа существа предложения.

Подробное изучение и описание только «испанских» афер потребовало бы не одного пухлого тома детективных историй. Две из таких историй в сжатом виде приводятся ниже.

Начиная с сентября 1910 года обыватели Петербурга, в основном купеческого сословия, стали довольно часто получать в почтовых конвертах (почему-то желтого цвета) извещения, написанные по-русски изысканным литературным языком. По почтовым штемпелям, стоявшим на конверте, можно было установить, что письма посылались из старинного испанского города-порта Барселоны, расположенного на берегу Средиземного моря. В этих письмах адресаты извещались о том, что у них есть реальная возможность заработать одну треть капитала в 850 тысяч рублей, стоит только внести сравнительно небольшой аванс. При этом неизвестный испанский адресат писал: «Я в настоящее время сижу в тюрьме, так как не могу уплатить причитающиеся с меня пени за различные издержки по ведению дела, составляющие около 4 тысяч рублей. Пока я не уплачу эти деньги, мне не выдадут моего имущества. В одном из моих чемоданов находится ключ от другого моего чемодана, в котором хранится все то состояние, заключающееся в ценных бумагах и наличных деньгах, всего на сумму более 850 тысяч рублей».

Далее сообщалось, что если адресат согласится выручить заключенного в испанской тюрьме, то ему следует прислать телеграмму, текст которой был приложен на листе бумаги с адресом в Барселоне и надписью «Orangen vie Vorjahr» (Апельсин, как в прошлом году).

Эта испанская надпись означала зашифрованное согласие петербургского адресата на участие в предлагаемом деле. В письме также была просьба не показывать никому его содержание, а в случае посылки телеграммы гарантировалось последующее ознакомление со всеми деталями дела. Письмо, очевидно из осторожности, не было подписано.

На первый взгляд, предложение, исходящее от реального барселонского адресата, выглядело вполне правдоподобным и, естественно, заманчивым. Но если вчитаться в текст предложения и продумать все его детали, то становилось яснее ясного, что это самая обыкновенная афера, направленная на бессовестное ограбление людей. Сколько петербуржцев клюнуло на эту аферу, установить не удалось. Наверное, кто-то из особенно жадных до наживы вместо обогащения потерял 4 тысячи рублей — сумму, огромную по тем временам. Известно только, что несколько таких писем было доставлено в испанское консульство в Петербурге, которое направило запрос в Барселону.

Газета «Петербургский листок» писала, что задержать мошенников не удалось — они оказались неуловимы.

Знаменитые «испанские» аферисты в сферу своей мошеннической деятельности включали не только Петербург. Они расставляли свои сети и в других российских городах. Так, уже в самом конце 1910 года некоторые зажиточные одесситы стали получать письма из Испании, помеченные штемпелем барселонской тюрьмы, якобы от одного из ее заключенных, который пишет, что по политическим причинам он посажен в тюрьму и сильно страдает от желания отомстить испанскому правительству, сводящему с ним счеты. При аресте у него якобы были конфискованы все его бумаги, деньги и имущество. Но ему удалось заблаговременно запрятать в надежном месте чемодан с двойным дном, где у него хранится чек на большую сумму, находившуюся в одном из европейских банков.

В письме к одесскому адресату предлагалось принять участие в чрезвычайно заманчивой и выгодной сделке, а именно приехать в Испанию и купить за сравнительно небольшие деньги секрет нахождения этого чемодана, месторасположение которого в различных письмах варьировалось. То его якобы зарыли в труднодоступном лесном массиве, то будто бы спрятали в спальном номере гостиницы или сдали на хранение на одном из вокзалов.

Предложение сопровождалось такими подробными и, казалось бы, реальными данными, что не только не возбуждало подозрения, но и невольно заставляло поверить в его правдоподобность. Так, в случае согласия на такую операцию одесскому господину обеспечивалось свидание с «заключенным» в тюрьме, где последний обязывался предъявить документы, указать адреса солидных свидетелей, берущих на себя все гарантии по этому делу. Таким образом, предложение подкреплялось достаточно убедительными аргументами для принятия решения о поездке в Испанию. Однако не учли аферисты только одного — они решили обмануть не кого-нибудь, а одесситов, что было не так-то легко. Одесские и варшавские газеты писали, что одесситы, получая такие письма, с ухмылкой бросали их в корзину и говорили: «А мы придумали бы еще что-нибудь и похитрее».

В других городах находились умники, которые «заглатывали приманку с крючком». Так, по сведениям газеты «Утро Варшавы», один киевский кондитер соблазнился «на грош купить пятаков» и поехал в Испанию по указанному в письме адресу. Там он, к своей радости, убедился в достоверности всего изложенного в предложении и выложил свои наличные 3500 франков за покупку чека, который находился в чемодане с двойным дном, спрятанном в указанном месте. Чек на сумму 50 тысяч франков был оформлен на предъявителя и не вызывал никакого сомнения.

В соответствии с рекомендациями заключенного испанца кондитер для безопасности не стал получать наличные деньги в Испании, а поехал в Германию, где в одном из берлинских банков предъявил чек. К своему ужасу, он был немедленно арестован — чек был подложным. Оказалось, что президент берлинской полиции уже давно знал о шайке «испанских» аферистов и о возможности появления в стране поддельных чеков и предупредил об этом директоров банков. Кроме того, для слежки были выделены агенты. Не успел бедняга-кондитер и моргнуть, как в наручниках под конвоем был направлен в тюрьму. Там с него сняли показания и отпустили — глупый россиянин их не интересовал. Перепуганному кондитеру после этого было не до поиска своих обидчиков. Он схватил шапку в охапку и срочно выехал из Германии в свой родной Киев, где его ждал скромный, но надежный достаток и спокойная жизнь.

Летом 1909 года многие из столичных жителей, в основном среднего достатка, получили по почте из Лемберга (дореволюционное название города Львова) объемные письма, в которых им предлагалась возможность разбогатеть, отправив адресату всего 10 рублей. Это заманчивое предложение подробно и всесторонне обосновывалось автором письма, который называл себя «дезертиром Степаном Борисовым».

Он писал, что пять лет тому назад, живя в Кишиневе, должен был быть призван в армию. Так как ни знакомых, ни родных у него не было, то избежать призыва не удалось и он был «забрит» в армию, а после принятия присяги отправлен в Тирасполь, где его зачислили в драгунский полк. Прослужив всего шесть недель, Борисов решил бежать и вскоре оказался в чуждой ему Галиции, которая ни в какой степени не могла заменить ему родину, и поэтому он сильно тосковал.

К своему счастью, Борисов через некоторое время познакомился с таким же, как и он, дезертиром, именовавшимся Дмитрием, и они вскоре стали друзьями. Но крепкая их дружба продолжалась недолго — у Дмитрия была какая-то тяжелая и неизлечимая болезнь, и он вскоре скончался. Перед смертью, по словам Борисова, он открыл ему свою большую тайну: «Я умираю, и вместе со мной должен погибнуть клад в 40 миллионов рублей. Я благословляю Бога, что он послал мне тебя. Прими же в знак моей благодарности за дружбу все то, чем я должен был владеть».

Вместе с тем Дмитрий взял слово с Борисова, что если он сам не сможет стать обладателем этого огромного состояния, то не отдаст его иностранцам — клад должен остаться в руках российских подданных без различия вероисповедания и национальности. При этом он передал документы и рисунки, позволяющие найти местоположение клада. Этот клад, состоящий из бриллиантов, золотых слитков и старинных монет на общую сумму около 40 миллионов рублей, в свое время принадлежал одному владетельному румынскому князю, который при смене власти в стране вынужден был спасаться бегством и при этом погиб. Клад же был спрятан в одном из маленьких городков Бессарабии.

Борисов писал, что, ознакомившись с бумагами, он почувствовал себя самым несчастным человеком: являясь хранителем секрета о местонахождении клада, не мог никак им воспользоваться. Ради такого богатства он готов был рискнуть своей жизнью и приехать на родную бессарабскую землю. Но, даже предприняв это, он все равно не смог бы овладеть сокровищами. Это объяснялось необходимостью получения разрешения от российского правительства на проведение земляных работ. Кроме того, необходимы были большие расходы на наем рабочих для раскопок, а также на устройство канала для отвода воды из трех колодцев, на дне которых находятся богатства. Первое ему невозможно было сделать как дезертиру, а второе — как человеку, не имеющему за душой ни гроша.

Ввиду этих обстоятельств Борисов решился на создание общества на паях, с задачей приобретения клада.

Далее в письме ставились условия, что богатство ни в коем случае не должно достаться богачам. Борисов утверждал, что при посредстве некоторых своих знакомых сумел составить список небогатых, но честных людей, которых не развратит богатство и они не потеряют человеколюбия.

Из текста следует, что «дезертир» был достаточно сообразительным человеком, правильно определившим контингент адресатов и умевшим использовать слабые стороны человеческой натуры. Об этом свидетельствовала и завершающая письмо фраза: «Мне очень приятно сообщить Вам, что в составленном списке одним из первых красуетесь Вы».

«Дезертир» также утверждал, что, по расчетам, расходы по раскопкам и извлечению клада не превысят 10 тысяч рублей. Эту сумму Борисов рассчитывал собрать с членов общества, состоящего из 1 тысячи человек. Поэтому если адресат пожелает принять участие в затеянном деле, дающем право на равную долю со всеми, то следует прислать 10 рублей по адресу: «Herrn Stephan Borisoff, Lemberg (Galicie)».

Трудно даже себе представить, сколько простаков поддалось на эту ловко закинутую «дезертиром» Степаном Борисовым удочку. Можно с большой уверенностью предположить, что деньги ему послали многие, так как в те времена для гражданина среднего достатка потеря 10 рублей ни в коей мере не нарушала бюджетного баланса семьи. С другой стороны, вечно соблазнительные «а вдруг», «а если» делали свое дело, причем в пользу мошенника. Поэтому Борисов мог без большого напряжения сил пожинать плоды своего «труда».

Об этом свидетельствует достаточно ярко такой, ставший достоянием гласности, факт. Один из петербуржцев, проживавших в доме № 22 на Забайкальском проспекте, получив письмо с приведенным выше предложением, решил навести справки о Борисове у своего знакомого, проживающего в Лемберге. В ответном письме этот знакомый сообщил, что запрашиваемый Степан Гаврилович Борисов появился в Лемберге всего два месяца назад. Он не имеет никаких занятий, но живет на широкую ногу. При этом обращает на себя внимание тем, что получает массами денежные переводы со всех концов России и Румынии. Он совсем и не дезертир, а мещанин из уездного города Оргеева, расположенного в 40 верстах от Кишинева, и ему 50 лет от роду. Последнее подтверждает, что Борисов никак не мог призываться в армию 5 лет назад — чересчур стар. Следовательно, никакой он не дезертир, а крупный и хитрый мошенник.

Напечатанный летом 1909 года в газете «Петербургский листок» рассказ о «дезертире» Степане Борисове должен был предостеречь жителей столицы от козней мошенника. Но жизненный опыт показывает, что никакие резонные доводы и уговоры не действуют на людей, стремящихся получить «даровые деньги», и они продолжают совершать глупости, выбрасывая на ветер трудовые сбережения. Мошенникам же, как говорится, не нужно даже нагибаться за деньгами — они сами идут к ним в руки.

 

Таинственное ограбление

21 августа 1910 года газета «Раннее утро» перепечатала сообщение венских газет из Триеста, в котором говорилось, что «у ехавшего из Петербурга в Цетинье на юбилейные торжества Александра Чернятьева на борту парохода „Принц Гогэнлоэ“ при переезде из Триеста в Черногорию выкрадены многочисленные драгоценности, в том числе юбилейные подарки для короля черногорского, наличных денег около 400 тысяч франков и много документов. Никаких следов преступников не найдено. Производится тщательное судебное следствие».

Кем же был Александр Чернятьев, удостоенный высокой чести везти юбилейные подарки королю Черногории, а затем так безжалостно ограбленный неизвестными злоумышленниками?

Родился Чернятьев в Иркутске в очень бедной семье. Отцом его был солдат, а матерью была, по одним сведениям, прачка, по другим — нищенка. В детские годы он много скитался с матерью по белу свету. Случайно жизнь его столкнула с богатым сибирским чаеторговцем Чернагиевым, которому смышленый и бойкий мальчик очень понравился. Купец не имел детей, поэтому он с радостью усыновил Александра. Теперь ушли в прошлое годы голодных и холодных скитаний Александра — он оказался в дружной и обеспеченной семье и был по-настоящему любим приютившими его пожилыми людьми. Но уже в самые юные годы у мальчика стали проявляться черты себялюбия и аферизма, и он не ценил то, что дала ему судьба. К 16–17 годам он стал так безудержно кутить и разбрасывать не заработанные им деньги, что навлек на себя гнев усыновившего его отца. Так как никакие уговоры на Александра не действовали, то Чернагиев вынужден был предложить ему убираться на все четыре стороны.

Молодой человек, обладавший большими природными талантами, отправился странствовать по свету с одной только целью — разбогатеть и стать знаменитым. Этой цели он решил добиться любыми, пусть даже самыми нечестными путями.

Фото из «Петербургской газеты» от 5 июня 1911 года.

Попав вначале в цирк и став артистом, он объездил с ним весь свет, особенно европейские страны. Благодаря своим способностям изучил многие европейские языки. Но в цирке нужно было много работать, чтобы заработать на жизнь. Александр познал славу, но не смог разбогатеть. Поэтому без какой-либо жалости и без всяких угрызений совести он бросает своих друзей-артистов и уходит из цирка.

После этого, оказавшись в Швейцарии, он встретил там нескольких больных и старых русских богачей, доживавших свои последние дни в прекрасных альпийских климатических условиях. Александр сразу же понял, что на болезнях несчастных старых людей можно сколотить себе большое состояние. Он притворился сердобольным человеком, готовым оказать любые услуги беспомощным старикам. На самом деле он стал заниматься подлогами завещаний, то есть встал на путь аферы.

В начале 80-х годов Александр Чернагиев появился в Париже, но уже под несколько измененной фамилией — Чернятьева, которая, очевидно, показалась ему более звучной. Но главное — этой пышной фамилии сопутствовал приобретенный каким-то жульническим образом титул графа. В столице Франции он вел роскошный образ жизни и имел большой авторитет среди таких же, как и он, прожигателей жизни.

За три года столичной парижской жизни он всевозможными жульническими махинациями сумел присвоить несколько миллионов франков. Это уже не могло остаться без внимания полиции: Чернятьева выдворили из Франции.

В дальнейшем его путь лежал в Америку, где он, спекулируя своим ложным графским титулом и связями с европейской аристократией, довольно долго выманивал крупные суммы денег у американских богачей.

Вернувшись в Европу, он вначале обосновался в Швейцарии, затем в Лондоне и, наконец, в Вене.

В ряде европейских газет, выходивших в конце 1910 года, сообщалось, что за «графом» Чернятьевым числится более 30 рискованнейших мошеннических проделок, совершенных только в аристократической среде Парижа, Лондона, Вены и других европейских столиц. В это же время берлинская и венская печать, уделяя большое внимание «графу» Чернятьеву, отмечала, что среди международных аферистов высокого пошиба он на голову превосходит де ля Рамэ и своего соотечественника Марголина.

Прежде чем перейти к непосредственным событиям, связанным с «ограблением» «графа» Чернятьева, который, по его словам, направлялся курьером в столицу Черногории город Цетинье (Цетине), следует буквально несколько слов посвятить этой стране, что явится необходимым фоном для освещения происшедшего. Черногория — страна, находящаяся на юге Динарского нагорья, у Адриатического моря, — была заселена в основном славянами. Многолетняя история этой страны так или иначе была связана с борьбой ее народа против османского ига. С 1852 года Черногория стала княжеством, а в результате Русско-турецкой войны 1877–1878 годов это княжество наконец было признано независимым.

В августе 1910 года княжество Черногория превратилось в королевство, возглавляемое королем Николаем I. Это событие, имевшее всемирное значение, было торжественно и пышно отпраздновано. Главы ряда стран прибыли в Цетинье, чтобы отдать долг уважения новому королю. У побережья Черногории корабли многих государств артиллерийскими залпами оповестили о начале новой истории многострадальной Черногории. В связи с этим знаменательным событием российский император Николай II пожаловал Николаю I высочайшее звание генерал-фельдмаршала Российской армии.

Кроме того, в Цетинье, в основном на кораблях и пароходах, прибывали как делегации, так и отдельные высокопоставленные представители государств с многочисленными подарками всем членам королевской семьи. В том числе из Триеста — порта в Северной Италии — отплыл пассажирский пароход «Принц Гогэнлоэ», направлявшийся на торжество в Цетинье. Попутно по пути его следования предполагались остановки в некоторых портах для развлечения пассажиров — в основном туристов. Среди пассажиров 1-го класса был и турист из России — «граф» Чернятьев. Этот респектабельный господин внешне ничем не отличался от окружавших его богатых спутников. Большую часть времени он проводил за карточным столом. Ему почему-то очень везло в игре, и его компаньоны страшно «кипятились», стараясь отыграться. За такой азартной игрой время летело незаметно.

В один из перерывов в игре Чернятьев, как бы между прочим, сообщил своим партнерам, что везет с собой большие денежные суммы и ценности, предназначенные черногорскому королю и его семье. Это сообщение никого не удивило, и на него не обратили особенного внимания, так как на пароходе кроме туристов были и пассажиры, выполнявшие посольские и курьерские функции.

Но на подходе парохода к месту назначения Чернятьев неожиданно обратился к капитану с заявлением, что у него из каюты украли пакет с документами, деньгами и драгоценностями на 2 тысячи рублей. Капитан, не подозревая, что имеет дело с аферистом, вынужден был дать команду на проведение тщательного обыска. Этот обыск, всполошивший и испортивший настроение у всех пассажиров и членов команды парохода, ни к чему не привел.

Последующие действия «графа» были совсем странными, а его показания — крайне противоречивыми, причем он все время увеличивал сумму потерь от кражи. Так, по прибытии парохода в Черногорию Чернятьев неожиданно заявил портовой полиции, что, как оказалось, у него пропало не 2 тысячи рублей, а в 10 раз больше. Через несколько часов пропажа, с его слов, достигала уже 32 тысяч рублей. Наконец, по возвращении в Триест, «граф» подал официальную жалобу на кражу из каюты парохода 400 тысяч рублей. Эта цифра впоследствии и мелькала в сообщениях многих европейских газет.

Цель проведенной «графом» аферы точно установить никому не удалось. Рядом европейских газет высказывалось предположение, что Чернятьев рассчитывал получить денежную компенсацию за «утрату» с австрийского Ллойда, которому принадлежал пароход. Ясно только одно, что из задуманной «графом» аферы ничего не вышло. Об этом свидетельствует, например, сообщение, появившееся 12 декабря 1910 года в газете «Раннее утро»: «Мы уже тогда выражали сомнение в подлинности как графского достоинства Чернятьева, так и его миссии. Он оказался давним знакомым иностранной полиции. Его неоднократно судили и высылали».

Однако нельзя не отметить, что через несколько дней после происшествия на пароходе «Принц Гогэнлоэ» «граф» Чернятьев благополучно и даже в полное свое удовольствие провел несколько дней в немецком городе Дассау. Здесь он появился при полном параде, а его грудь украшали несколько орденов. Местные власти оказали ему надлежащие почести, он был принят при дворе. Министр Лоуэ и обер-гофмаршал фон Герренкирхен нанесли ему визиты. Словом, все шло, по сообщениям газет, как в гоголевском «Ревизоре». «Граф» любезно и красочно рассказывал о постигших его неудачах с «курьерской миссией» и в заключение, покидая Дассау, объявил, что уезжает во Франкфурт.

В это же время полиция Франкфурта, а также Берлина приняла самые решительные меры по наказанию афериста. А так как он особенно и не прятался, то его вскоре арестовали и должны были судить в Триесте в начале 1911 года. Больше что-либо из газет узнать о «графе» Чернятьеве не удалось. Наверное, и на этот раз этот крупный международный аферист отделался, как и ранее, небольшой тюремной отсидкой.

 

Плутни камергера Стояновского

Детство Ивана Стояновского проходило в шикарной квартире на Бассейной улице столицы. Няньки и гувернантки окружали его заботой и выполняли малейшее его желание.

Отец Стояновского, Николай Иванович, был выдающимся российским судебным деятелем. Одно время он был сенатором уголовно-кассационного департамента и членом Государственного совета. Благодаря высокому положению отца в их доме бывал весь свет общества. Многие выдающиеся личности уделяли внимание Ивану. Поэтому с детства он стал гордиться своей исключительностью.

Почтенный сановник, желая дать сыну достойное образование, определил его в Императорское училище правоведения, но тот, к горю отца, дальше двух-трех первых классов не пошел — пришлось учить его дома. Потом родители зачислили его куда-то, то есть формально причислили к одному из департаментов, чтобы у их отпрыска шел служебный стаж и он, как дворянин, стал бы получать чины. И вот Иван уже получил младшее придворное звание камер-юнкера, а к 29 годам дослужился до действительного статского советника (приравнивается к генерал-майору) и стал камергером. Словом, у него был сказочно быстрый рост, доступный только для молодых людей российской элиты.

Это был всегда изящно одетый холеный блондин, который умел вести разговор и быть «своим человеком» в компаниях. Правда, его очень безобразили гнилые зубы — он боялся их лечить. Что-то свинское было в сочетании розового пухлого лица с визгливым смехом, во время которого уменьшались и без того маленькие, почти бесцветные глазки…

Камергер Стояновский часто посещал шикарный ресторан «Медведь».

Сановный отец Ивана, тративший все свои силы и знания на улучшение российского судебного дела, умер почти бедняком. Он завещал сыну честное имя да еще какое-то находящееся в глухомани маленькое именьице. А сын его Иван Николаевич любил широко пожить. Его каждый день можно было встретить в шикарных ресторанах, где он завтракал, обедал и ужинал. Здесь он чувствовал себя настоящим восточным принцем. Метрдотели с внешностью дипломатов бережно, не доверяя официантам, сами подносили ему исключительно редкую бутылку подогретого бордо или лафита в корзиночке. И делали они это необычайно подобострастно, всем своим видом показывая беспредельное уважение к камергеру.

Стояновский служил, а вернее, как раньше говорили, числился по двум министерствам, но на работе появлялся лишь изредка — по настроению. Имя отца и густо расшитый золотом мундир, знакомства и связи открывали перед ним те или иные заветные двери. Но Стояновскому для его шикарного образа жизни нужны были деньги — и немалые. Благодаря своим многочисленным связям он мог успешно выступать в качестве посредника, помогая проведению всевозможных денежных дел, которые, безусловно, были недостойны высокого звания камергера.

Безмятежная и роскошная жизнь продолжалась до событий, связанных с Русско-японской войной, когда некоторые темные делишки камергера выплыли на свет Божий. Ему пришлось выйти в отставку, а вслед за этим лишиться придворного звания. С тех пор в жизни Стояновского все пошло по наклонной плоскости. Бывшего камергера встречают уже в ресторанах-забегаловках. И только иногда во сне ему подают подогретое вино на вытянутых руках. Да и сам Иван Николаевич уже совсем не тот — словно подменили изящного щеголя.

Стояновский стал довольно часто исчезать из столицы, проводя время в различных тюрьмах. За ним числилось довольно крупное дело по торговле чинами и орденами, в результате которого он получил два года отсидки. За все его темные делишки бывший камергер был лишен права жительства в столице и проживал в пригороде.

Ресторан «Кюба» любил камергер Стояновский.

Перед самым началом Первой мировой войны бывшему камергеру удалось провести крупную аферу по обману купеческой вдовы Варыховской. Причем это он проделал так ловко, что ей, как говорится, и во сне этого не могло присниться.

Варыховская жила в центре Петербурга в барском особняке на Сергиевской улице. Оставшееся после мужа большое наследство позволяло ей не только достаточно обеспеченно жить, но и помогать беднякам, участвуя в нескольких благотворительных обществах. Выполняла она эту благородную миссию с душой, так как была не только богатой, но и доброй женщиной. Судьба же нанесла ей два жестоких удара: вскоре после смерти мужа при несчастных обстоятельствах погиб и нежно любимый ею единственный сын. Близких родственников у нее не было, поэтому все ее мысли и стремления были направлены на помощь несчастным и бедным людям.

Вместе с тем купеческая вдова, что называется, звезд с неба не хватала. И хотя ее нельзя было назвать глупой, но и умом она тоже не отличалась. Вращаясь в благотворительных обществах, она, как и многие другие женщины, сравнивала себя с именитыми дворянками из светского общества и невольно чувствовала ущербность своего положения купчихи и зависть к титулованным особам.

Стояновский, случайно узнавший о судьбе богатой вдовы, тонко уловил слабость Варыховской к титулам и решил этим воспользоваться. В один прекрасный день он явился к Варыховской при полном параде, в камергерском мундире, торжественно ей представился и заявил, что он как чиновник и представитель двора его императорского величества послан к ней для объявления высочайшей милости — пожалования дворянства за ее большую и известную в столице благотворительную деятельность. При этом он вынул из большого портфеля какую-то бумагу с напечатанным текстом, которая, по его словам, была грамотой о присвоении ей дворянства.

Можно себе представить ошеломляющую радость и полную растерянность купчихи от такого необычайного известия, о котором она и мечтать-то не смела. Кроме того, Иван Николаевич предложил ей расписаться, как он объявил, в том, что грамота ей объявлена и она получила звание дворянки. Одним словом, все было обставлено так, что Варыховская поверила аферисту, а он, воспользовавшись этим, предложил ей, как бы между прочим, сделать пожертвование в пользу сирот в размере 3 тысяч рублей. Взволнованная купчиха дрожащими руками достала из своей заветной шкатулки названную сумму денег и стала просить принять их.

Получив деньги, Иван Николаевич, элегантно откланявшись и, как тогда говорили, «приложившись к ручке» купчихи, пожелал доброго здоровья и удалился.

Не успела «дворянка» Варыховская поделиться своей радостью со всеми знакомыми, как Стояновский снова пожаловал к ней, причем на этот раз с огромным фолиантом, который должен был изображать книгу дворянских гербов, и предложил ей выбрать для себя герб. Со своей стороны, он посоветовал герб в виде эффектно выгравированной короны, а под ней эмблемы благотворительности — протянутую руку, должную означать девиз: «Рука дающего не оскудеет». На вопрос, нравится ли ей такой вариант герба, купчиха, захлебываясь от счастья, ответила: «Да, безусловно. Лучше и придумать нельзя».

После этого Иван Николаевич перевел разговор на другую, в то время очень модную тему, об авиаторах и аэропланах, причем в нужном для него направлении: «По дружбе я должен откровенно вам сказать, что одна высокопоставленная особа желает устроить выставку аэропланов, но остановка за сущими пустяками — нужны какие-нибудь 3–4 тысячи, и дело в шляпе».

Далее он заверил купчиху в том, что за участие в таком важном авиационном мероприятии можно получить и соответствующий герб, например в виде дамы, летящей в облаках, на голове которой сверкает дворянская корона. И за такой прелестный герб, убеждал аферист, требуется пожертвование в таком мизерном размере.

Обалдевшая от всех этих увещеваний афериста, Варыховская выдала ему еще 3500 рублей.

Но и на этом не закончилось выманивание денег у купчихи. Прошло три дня, и Стояновский по телефону радостным голосом сообщил, что высокопоставленная особа выразила благодарность Варыховской и одобрила выбранный ею «авиационный» герб, сделала только замечание за темноватый цвет облаков, и художник сейчас герб дорабатывает. В общем, все хорошо, но имеется маленькая «закавычка» — нужно уплатить 500 рублей гербового сбора. Купчиха, выдавшая уже 6500 рублей, решила, что эти 500 рублей «погоды не сделают», и эти деньги оказались в кармане афериста.

Видя, что деньги стали сыпаться к нему как из рога изобилия, Стояновский обнаглел до предела и предложил купчихе выделить ему еще 5 тысяч рублей, якобы для одного полковника за сведения, которые он может предоставить о погибшем сыне.

После такого абсолютно бессовестного предложения Варыховская как бы очнулась от сна. Она стала вспоминать и сопоставлять все факты и поняла наконец, что ее нагло обманывал аферист. Она решила без утайки и стеснения рассказать о том, как Стояновский обвел ее, опытную женщину, вокруг пальца.

Купчиха сделала заявление в полицию, и бывший камергер был в очередной раз арестован и судим. Присяжные заседатели признали Стояновского виновным в трех мошенничествах, но, по совершенно непонятным причинам, заслуживающим снисхождения. Суд приговорил его к одному году тюремного заключения с зачетом 10 месяцев нахождения в следственном изоляторе.

 

Законопослушный аферист

На редкость своеобразным и уникальным аферистом был Михаил Борисович Хотимский. Он резко отличался от многочисленных разноплановых «коллег» начала XX века, когда заколебались все устои государства. Этот человек умел безукоризненно и блестяще проводить свои мошеннические операции по обману людей и получать большие деньги, но, в отличие от других аферистов, не переступая действующие законы страны. Михаил Борисович никогда не имел дела с фальшивыми денежными документами и с аферными операциями. Это был великий комбинатор — аферист, который блестяще обманывал людей, используя всего-навсего присущую многим из них извечную жадность к деньгам и невероятно большую глупость.

Летом 1910 года в Москве появился стройный, высокий, интеллигентного вида господин, снявший один из лучших номеров в гостинице «Метрополь». На его визитной карточке значилось: «Михаил Борисович Хотимский, сибирский золотопромышленник, город Томск, собственный дом».

Новый постоялец сразу же с размахом повел широкий образ жизни, как и подобало богатому сибиряку-золотопромышленнику. Благодаря этому у него очень скоро появились в городских кругах многочисленные связи и знакомства. Последнее позволяло где только можно и под разными предлогами упоминать, что он приехал в купеческую Москву с тем, чтобы составить паевое товарищество для эксплуатации многочисленных богатых золотоносных приисков, приобретенных им в недалеком прошлом. Высказывания Михаила Борисовича, как правило, не ставились под сомнение, ему верили уже потому, что Хотимские многим были известны как весьма богатые сибирские золотопромышленники. Кроме того, было известно, что его родственница была замужем за крупным петербургским сановником, занимавшим одно время очень видное положение в светских кругах.

Хотимский недаром называл себя человеком с «американским складом характера». Каждое утро, в определенное время и минута в минуту, он появлялся в зале ресторана «Метрополь».

Обычно в это время здесь за утренним чаем коротали время, обсуждая последние события в области бизнеса, приехавшие в Москву из различных регионов страны и по разным делам российские промышленники. К высокой и ладной фигуре Хотимского, к его толковым, со знанием дела соображениям в «Метрополе» постепенно привыкли, и он стал своим человеком в компании предпринимателей. Это позволило ему получать весьма ценные сведения и нужные рекомендации для задуманных комбинаций.

Вскоре Михаилу Борисовичу повезло — ему удалось достаточно близко познакомиться с несколькими крупнейшими промышленниками Донецкого бассейна. Это произошло случайно в конторе одного весьма авторитетного московского нотариуса, куда аферист зашел подписать какую-то пустяковую доверенность. Услышав разговор о донецком угле, Михаил Борисович удачно вклинился в него и, высказывая свои соображения, проявил большое знание российской угольной промышленности. Таким образом, у присутствующих при этом разговоре не осталось никаких сомнений, что перед ними действительно один из крупных представителей промышленной элиты. Это, а также документальное подтверждение звания «золотопромышленника» еще в большей степени укрепили в Москве доверие к Хотимскому.

Теперь ему уже можно было без колебания приступить к реализации аферного плана. Так, объявив себя обладателем 18 золотоносных рудников в Сибири, он стал всевозможными путями упорно искать компаньонов-пайщиков для их освоения. Его весьма элегантная внешность, блестящее умение держать себя с достоинством и, наконец, многочисленные подлинные документы в виде планов рудниковых участков, различных договоров, связанных с приисками, производили неизгладимое впечатление на жадных до наживы людей, и они стали «заглатывать приманку».

Аферист вполне резонно и со знанием дела доказывал своим будущим жертвам, что, исходя из российского опыта, для обеспечения добычи золота только из одного рудника требуется не менее 150 тысяч рублей. Такую большую сумму одному, естественно, трудно освоить. Выход в этом случае один: нужны пайщики, и он решил найти 100 компаньонов для совместной добычи золота в случае покупки ими пая за 1500 рублей. Согласие на покупку пая во всех случаях оформлялось официально нотариальным документом, в котором предусматривался и предварительный взнос на расходы в размере 300 рублей. Этот взнос и был ключом и основой обмана легковерных так называемых пайщиков. Как впоследствии сообщалось в газетах, на такую аферу по уплате предварительных взносов клюнули многие москвичи, в том числе, казалось бы, опытный в таких делах известный юрист Бурштейн. Они-то и сделали «денежные подарки» аферисту.

Для придания большей солидности проводимому аферному мероприятию Хотимский взял к себе в помощники совсем еще юного юриста, который как бы являлся его доверенным лицом. Каких-либо дел для этого молодого помощника, разумеется, не было, да и быть не могло. Поэтому Михаил Борисович однажды, дав ему для видимости пустяковое задание, за точное его исполнение соизволил отблагодарить юношу документом на два пая и при этом во всеуслышание хвастливо заявил: «Я хочу, чтобы все соприкасающиеся со мной люди были заинтересованы в этом деле».

Вначале все шло так, как было задумано аферистом, но однажды его деятельность в качестве золотопромышленника была прервана. Это произошло в связи с распространившимися по Москве слухами о том, что Михаил Борисович подыскивает симпатичных девушек для отправки их за границу, то есть является торговцем «живым товаром». Пришлось аферисту, чтобы не «засветиться», срочно скрыться из Белокаменной. Для продолжения жульничества с паями он решил поехать в Киев, где о его проделках, очевидно, ничего еще не было известно.

В Киеве аферист появился в начале октября 1910 года. Поселившись в одной из первоклассных гостиниц, он стал вести разухабистую жизнь, бросая деньги направо и налево. Михаил Борисович был завсегдатаем самого дорогого кафешантана «Шато де Флер», где он устраивал настоящие оргии. Вечерами киевляне часто видели его важно сидящим вместе с местной знатью в первых рядах городских театров. По городу он не соизволял ходить пешком, а разъезжал только на рысаках или в автомобилях.

Такая жизнь Хотимского, естественно, привлекла внимание агентов полицейского сыска. Им удалось установить, что в течение нескольких дней приезжий господин потратил только на различные покупки не одну тысячу рублей. Особенно часто он посещал магазины с шикарно одетыми дамами полусвета, делая большие траты на приобретение различных предметов дамского туалета для своих спутниц.

Наконец, учитывая все полученные сведения и взвесив все обстоятельства, сыщики решили произвести обыск в номере гостиницы, где проживал таинственный богач. Явившись вечером в номер гостиницы, они застали там двух богато одетых симпатичных женщин, любезно беседовавших за накрытым для ужина столом с хозяином. Вначале мужчина несколько смутился при появлении полицейских, но, быстро придя в себя, гордо и с вызовом заявил, что он крупный золотопромышленник, владеющий десятками рудников в разных местах Сибири. При этом он предъявил паспорт и другие подтверждающие личность документы. Несмотря на то что документы оказались подлинными и не вызывающими подозрения, детективы все же решили принять меры по установлению личности богача. Поэтому в Петербург, в столичный сыск, была выслана фотография задержанного.

Однако, на удивление опытных агентов сыска, все собранные сведения о Хотимском ничего серьезного не содержали. Это было естественно, так как распродажу золотоносных рудников он проводил открыто и официально, причем так талантливо, что не вызывал подозрений.

Михаила Борисовича оставили в покое, и он стал продолжать распространение паев среди киевлян. Оказалось, что в Киеве, так же как и в Москве, находились легковерные люди, покупавшие эти паи. Аферист рассчитывал, собрав с киевлян определенное количество официально оформленных предварительных взносов, скрыться с собранными деньгами. Однако события стали разворачиваться по несколько иному для него сценарию.

Вначале все шло вполне удачно для афериста: в Киеве оказалось много людей, желавших приобрести с нотариальным оформлением 1500-рублевые паи. Например, уланский полковник Бобков приобрел один пай и внес задаток в 300 рублей. Предприниматель Беркович подписался на два пая, заплатил 250 рублей и выдал вексель на 350 рублей.

Третьей жертвой должен был стать корнет Хитров. Но последний, почувствовав вовремя что-то неладное, о своих сомнениях и подозрениях сообщил сыскной полиции. Этого сообщения для полиции было достаточно, чтобы арестовать богача, который находился у них на подозрении. При обыске у арестованного была найдена довольно большая сумма денег. Главное же — у него была обнаружена обширная почтовая и телеграфная переписка, подтверждающая, что еще до приезда в Киев Хотимский успел совершить такие же мошеннические проделки в Смоленске, Минске, Казани и в ряде других городов.

На допросе в сыскном отделении Михаил Борисович с иронической улыбкой на лице и без капли страха совершенно искренне рассказал о том, как он надувал легковерных и жадных людей. В заключение он заявил полицейскому начальству: «Я прошу поверить, что золотые прииски у меня все же есть, да вот цена им всего 2 копейки. Есть и дом в Томске, да принадлежит он только жене».

На немедленно посланный киевской полицией запрос в Томск очень быстро пришел ответ, полностью подтверждавший показания арестованного. После этого подумало-подумало полицейское начальство, что же делать с этим умным и хитрым человеком, который хоть и мошенничал, но, по существу, не нарушал действующих законов, да и отпустило его, оставив, правда, под надзором.

Таким образом, Михаил Борисович Хотимский за свои многочисленные аферные операции отделался легким испугом. Ничего не скажешь — талант.

 

Мнимый англичанин

В конце января 1910 года посольство Великобритании в Петербурге обратилось к начальнику петербургского сыска В. Г. Филиппову с убедительной просьбой о принятии срочных мер по задержанию хитрого и наглого преступника, который, умело выдавая себя за британского подданного, обманывал проживавших в российской столице англичан, ловко выманивая у них значительные суммы денег. В обращении посольства также указывалось, что число обманутых было весьма значительным и продолжало расти.

Сыскной полицией, получившей такое оповещение, были немедленно развернуты поисковые мероприятия, в результате которых вскоре удалось выйти на появившегося в столице изящно одетого интеллигентного вида господина, представлявшегося всем на чистейшем английском языке Александром-Фредериком Рихтером и являвшегося доверенным лицом «Троицкого золотопромышленного общества», находящегося в Лондоне. Это эффектное представление он, как правило, подкреплял соответствующими выданными в Англии документами.

Несмотря на наличие документов, не вызывающих сомнения в их подлинности, чутье опытного агента сыска Лепикова, вышедшего на след Рихтера, подсказало ему, что приезжий иностранец является не тем лицом, за которое себя выдает, и он стал за ним пристально наблюдать. В результате ему удалось установить, что иностранец совершенно не утруждал себя ходьбой по городу, а разъезжал только в автомобиле. При этом поездки эти были связаны с посещением ряда английских фирм, занимавшихся бизнесом в России. Все это давало уверенность, что иностранец, оказавшийся «под колпаком» петербургской полиции, и является тем человеком, который бессовестно обирал английских граждан. Отбросив сомнения, Лепиков, выбрав удобный момент и представившись, предложил иностранцу пройти в сыскное отделение «для выяснения некоторых обстоятельств».

Несмотря на бурный протест и угрозы Рихтера, Лепиков твердо стоял на своем. В сыскном отделении задержанный первое время вел себя крайне нагло и без малейших признаков страха. Он надменно спрашивал начальника сыска: «На каком основании ваши подчиненные хватают честных людей за фалды и лишают свободы?»

Спокойно и решительно прервав излияния задержанного, умный и опытный Филиппов, с помощью некоторых приглашенных пострадавших англичан, совершенно точно установил, что Рихтер не являлся представителем английского золотопромышленного общества, а был махровым международным аферистом.

Довольно быстро, по горячим следам, удалось выяснить, что, посещая своих богатых «соотечественников», Рихтер очень красочно и необычайно трогательно рассказывал им якобы только что происшедшую с ним историю, как его, чистокровного лондонца, на пути к столице России дочиста обобрали нахальные русские мазурики, и просил великодушно ссудить его деньгами, безусловно с отдачей в ближайшее время. Доверчивые и добропорядочные англичане без тени сомнения и колебания открывали свои портмоне и помогали попавшему в беду симпатичному «соотечественнику».

Содрав, таким образом, без всякого труда довольно больной куш, Рихтер этим не ограничился. Он решил, что деньги можно еще прихватить, заключая фиктивные сделки с некоторыми дислоцированными в столице английскими фирмами. Так, аферист вступил в контакт с правлением акционерного общества «Б. И. Винклер» по поставке взрывчатых веществ и сумел перехватить у его главы крупную сумму денег. Аналогичную операцию он провел и в фирме «Гергард и Гей».

Куда бы ни являлся Рихтер, счастье мошенника не покидало его — деньги ручьем текли в его карманы. Но вот на его пути оказался наблюдательный и опытный агент сыска, который прервал его прибыльное дело.

В процессе дознания в сыскном отделении выяснилось, что Рихтер родился в Ревеле (Таллине) в семье российского мещанина Генрихсона. Благодаря отличному знанию иностранных языков, блестящей внешности и склонности к масштабным гешефтам Рихтер (Генрихсон) провел многочисленные аферы в странах Нового и Старого Света, всегда выходя сухим из воды. Его последние мошеннические проделки в столице России являлись крошечной частью в клубке проведенных им масштабных международных афер.

Убедившись, что вынужденное знакомство с гениальным сыщиком В. Г. Филипповым поставило точку в его деятельности, он решил, ничего не скрывая, поведать о проведенных операциях, в том числе и о некоторых достаточно курьезных. Вот, например, одна из таких историй.

Дело происходило в Берлине. Однажды, находясь в одной большой светской компании, в которую Генрихсон сумел ловко войти, он случайно узнал из разговора одной известной в столице болтливой и очень богатой дамы, что ее дочь уже давно мечтает выйти замуж за красивого и стройного офицера и буквально грезит этим днем и ночью. Решение аферистом было принято мгновенно — он твердо решил, что такой случай упустить нельзя. Стать женихом девушки для внешне обаятельного Генрихсона не составляло никакого труда. Нужно было только превратиться в блестящего офицера или, проще говоря, сшить военный мундир одного из австрийских полков. Когда молодой человек явился в дом новых знакомых в форме бравого подполковника и сделал предложение девушке, то без большой проволочки получил согласие. Как от нее, так и от ее родителей. В особенном восторге была молодящаяся мать невесты.

Далее для опытного афериста все было, как говорится, делом техники. Став женихом, ему удалось за короткое время выманить якобы для подготовки к свадьбе и совместной жизни у ее простодушных и не очень умных родителей около 50 тысяч марок. Но так как жениться на девушке, да еще и дурнушке, естественно, не входило в его планы, то он без всякого угрызения совести бесследно скрылся, прихватив при этом все деньги.

Конечно, горе бедной девушки, видевшей себя в будущем рядом с красавцем мужем, было огромным. Беспредельным было и негодование одураченных и ограбленных родителей, уже сумевших где только можно объявить о предстоящей свадьбе.

Когда же они получили от наглого обманщика посылку с запиской, в которой с издевкой сообщалось, что взамен денег им любезно посылаются погоны и пуговицы от мундира, то это привело их в неописуемую ярость.

В конце своего многочасового повествования Генрихсон не без хвастовства заявил, что у доверчивых людей разных национальностей он отобрал свыше 1 миллиона рублей. Большая доля этих денег была им оставлена в ресторанах и кафе-шантанах всех стран света, но особенно дорого обошлись ему женщины.

Международный аферист Генрихсон в феврале 1910 года был посажен в следственную тюрьму «Кресты», куда он, между прочим, входил с улыбкой на устах и гордо поднятой головой.

 

Продырявленные монеты

ИСТОРИЯ изготовления и сбыта фальшивых денег имеет такие же глубокие корни, как и история самих денег. Начав с подделки монет, в том числе из золота и серебра, мошенники постепенно распространили свою деятельность на бумажные деньги и ценные бумаги.

Деятельность фальшивомонетчиков в России, так же как и в других странах, всегда активизировалась в периоды войн и революций, когда рушились или расшатывались устои государства.

Листая газеты конца XIX — начала XX столетия, диву даешься обилию фальшивомонетчиков в городах и деревнях России, равно как и их изобретательности в фабрикации подделок. Одни изготавливаемые ими монеты отличались от настоящих только весом, другие звуком при падении на твердую поверхность, третьи были более скользкими на ощупь, четвертые… и т. д. и т. п.

Иногда монеты изготавливались настолько искусно, что их не могли отличить и специалисты. Например, в газетах сообщалось, что большая партия монет ловко сбывалась в театральных кассах и буфетах столицы. Нельзя не привести случай, который произошел в квартире на Васильевском острове Петербурга, занимаемой проститутками. Туда пришел некий Баранов, который, к радости женщин, за услуги щедро расплачивался серебряными полтинниками, которых у него было изрядно. Все бы для посетителя обошлось, если бы он вовремя ушел. Каково же было удивление и возмущение женщин, когда они к концу вечера обнаружили, что «честно» заработанные ими полтинники почему-то вдруг потеряли блеск! Оказалось, что это — подделки, покрытые ртутью для придания им естественного блеска. А так как фальшивки длительное время находились в теплом помещении, то ртуть с них сошла и подлог обнаружился.

Незнание законов физики подвело мошенника, и он под конвоем женщин был доставлен в полицейский участок.

Газеты отмечали, что к концу 1913 — началу 1914 года в денежном обороте появилось небывалое количество поддельных серебряных рублей. Дерзкие жулики дошли до того, что на ребре одного из фальшивых рублей вместо надписи о весе чистого серебра выбили: «И наша не хуже вашей».

Однако наиболее типичной для России была не подделка золотых и серебряных монет, а… воровство из них драгоценных металлов (такого способа другие цивилизованные страны не знали). Пользуясь тем, что серебряные монеты с небольшими дырками по правительственному указу ценности не теряли, мошенники выбивали пробки из серебра — просто и хорошо. Этот способ был неприменим для более дорогих золотых монет: дыра на монете превращала ее в золотой лом. Для таких монет изобретательные мошенники придумали иной способ воровства золота, без видимого повреждения монет.

В конце 1887 — начале 1888 года в России, особенно в Санкт-Петербурге, неожиданно в денежном обращении стали в большом количестве появляться серебряные разменные монеты достоинством от 10 до 20 копеек с пробитыми в них отверстиями. Отверстия отличались формой, размерами и местоположением.

Вначале, когда такие бракованные монеты попадались довольно редко, Министерство финансов и другие ведомства этому событию не уделяли должного внимания, не выпустили по этому поводу ни постановлений, ни каких-либо разъяснений. В этих условиях городские и сельские жители все же старались не брать дырявые монеты, а в случае, если они попадали в их кошельки, скорее от них избавлялись. Так и ходили дырявые монеты из рук в руки.

Когда же в обороте появилась масса дырявых монет, власти наконец вынуждены были обратить на это серьезное внимание и принять соответствующие меры. Предпринятым расследованием было установлено, что деньги портят так называемые браконьеры-спекулянты, которые пробивали монеты с целью вынимания серебра и продажи его серебряных дел мастерам. Также выяснили, что такое прибыльное и с точки зрения законов довольно безопасное ремесло широко распространено как в столице, так и в провинции.

Однако агентам сыскного отделения никак не удавалось напасть на след дельцов. Это было связано с тем, что, в отличие от фальшивомонетчиков, те для своего промысла использовали примитивные орудия труда: молоток, пробойник, иногда сверло. Такой инструмент имелся почти у каждого ремесленника в городе и деревне, а уличить кого-либо в момент пробивания монеты было практически невозможно.

Одно время дырявые монеты по каким-то соображениям не принимались как средство платежа. Тогда нашлись спекулянты, которые стали скупать их по более низкой цене по сравнению с номиналом и «лечить»: отверстия на монетах умело запаивали оловом или заполняли свинцом. Такие монеты имели широкое хождение на денежном рынке России, и отличить их от неиспорченных ни на ощупь, ни по весу, ни по звуку было невозможно.

Через некоторое время продырявленные монеты все же стали принимать при денежных расчетах. Но и это не связало руки спекулянтам: они тут же распространили слух, что скоро казначейство перестанет принимать дырявые монеты, а сами принялись скупать монеты у доверчивых людей. По приведенным в газете «Петербургский листок» от 9 мая 1886 года расценкам спекулянты скупали монеты с дырками (вне зависимости от размера последних) в среднем на 20 % дешевле номинала. Такое положение вынудило Министерство финансов в июне того же года опубликовать разъяснение о том, что дырявые монеты будут приниматься казначейством на общих основаниях и понижение ценности таких монет не предполагается.

Разъяснение вышло, но люди, как известно, не очень верят правительственным обещаниям, они по-прежнему старались избавиться от дырявых монет, а спекулянты, как и прежде, наживались, скупая такие монеты по цене ниже номинала. Кроме того, на руку спекулянтам было невыполнение указания Министерства финансов властями ряда губерний (например, такие монеты ни при каких платежах не принимало от населения Петрозаводское губернское казначейство). Газета «Петербургский листок» от 12 июня 1868 рода по этому поводу писала: «Разные спекулянты скупают пробитую серебряную монету задешево и отправляют ее в Петербург, чем, без сомнения, наносится бедному люду большой ущерб».

В денежном обороте России в 1914 году, до начала Первой мировой, войны были широко распространены золотые монеты достоинством в 5 и 10 рублей. Золотое содержание монеты в 10 рублей составляло около 7,742 грамма чистого золота, а пятирублевой — в два раза меньше.

Уже в конце XIX века было обнаружено, что вес некоторых золотых монет ниже предельного. Это было связано с кражей металла с поверхности монет путем травления или механического стирания золота. Мошенники, занимавшиеся этим делом, снимали сравнительно небольшой золотой слой, так как при заметном повреждении поверхности монет сбыт их был затруднен или невозможен. Поэтому вес таким способом обработанных монет уменьшался незначительно.

Появление в 1913 году золотых десятирублевок весом чуть ли не в два раза меньше номинального вызвало в финансовых кругах настоящий переполох. Удивительным было то, что такие экземпляры имели все признаки настоящих золотых десятирублевок и, как писали газеты, даже у опытных специалистов не возникало подозрений в их подлинности. Кроме того, при внимательном внешнем осмотре не обнаруживались какие-либо повреждения поверхности.

«Загадочным» явлением занялись ученые-технологи, которые вскоре с помощью микроскопа обнаружили след тонкого разреза на ребре монеты. Оказалось, что хитроумные мошенники каким-то инструментом разрезали монету по ребру на две части, совершенно не повреждая ее поверхности. Затем разработанным ими способом вынимали золото, а полость заполняли сплавом металлов. После этого части монеты искусно соединялись, и только при помощи оптики можно было обнаружить на ребре некоторые искажения цифр и букв, а также след разреза.

Единственное, чего не могли добиться талантливые мошенники, так это соответствия весу подлинной монеты: удельный вес золота был больше, чем у любого из имевшихся в их распоряжении металлов.

Для своего промысла предприимчивые жулики выбрали десятирублевую монету, которую нетрудно было раздобыть и обработка которой, как писали газеты, давала 3–4 рубля прибыли — деньги по тем временам немалые.

 

Фальшивки для… жены

Среди многочисленных газетных публикаций, связанных с печатанием фальшивых денег, представленное ниже повествование занимает особое место из-за совершенно необычных побудительных причин выпуска подделок и их реализации. Написанный по материалам статей петроградских газет лета 1917 года этот рассказ, по существу, представляет собой анекдотичный случай из области семейных отношений.

Это произошло перед событиями октября 1917 года, когда в денежном обороте России в большом количестве стали появляться подделки государственных кредитных билетов достоинством в 100 и 500 рублей, прозванных в народе за изображения Петра I и Екатерины II «петрушами» и «катюшами». Качество подделок было столь высоким, что даже самые опытные специалисты часто не могли отличить их от кредитных билетов, выпущенных государством. И вдруг летом того же года наряду с ними появилась масса фальшивых разменных бумажных денег копеечного достоинства, так называемых денег-марок (с портретами царей из дома Романовых).

В условиях, когда бумажные деньги обесценились более чем в десять раз, появление подделок малых номиналов выглядело противоестественным и нецелесообразным. Однако объяснение этому все же было, причем достаточно простое и убедительное. Фальшивомонетчики учитывали, что при платежах и расчетах люди всегда внимательно пересчитывают крупные купюры и, как правило, небрежно относятся к мелочи. К тому же деньги-марки было удобно печатать листами по 100 штук, что упрощало изготовление фальшивок.

Деньги-марки достоинством 20 копеек (лицевая и оборотная стороны).

Не ожидали ловкие фальшивомонетчики и пристального внимания к подделке мелких денег со стороны полицейских агентов, что позволяло не так тщательно их подделывать. Более того, как отмечалось в газетах, краска на фальшивых марках была светлее, а бумага тоньше. Качество же отпечатков изображений царей было немыслимо плохим: стоило влажным пальцем слегка потереть лицевую сторону марок, как краска с нее сползала. Зная это, кондукторы трамвая наждачной бумагой натирали кожу на большом пальце руки: при трении таким пальцем краска полностью слезала, что показывало фальшивость марки.

Полиция производит арест хозяина типографии, где печатали фальшивые марки-деньги.

Несмотря на это, подделки широко ходили в денежном обороте, и никак не удавалось обнаружить «фабрики», их изготавливающие. И все же полиция смогла напасть на след мошенников, задержав женщину с крупной суммой денег-марок. Произошло это на городском рынке, расположенном в Кузнечном переулке. В одной из лавок появилась покупательница, которая «усердно производила расплату» за продукты листами новеньких двадцатикопеечных марок: за 10 фунтов масла отдала два с половиной листа, на которых было напечатано 250 двадцатикопеечных марок. На необычность платежа не могли не обратить внимания находящиеся поблизости посетители рынка и постовой, который заподозрил, что марки фальшивые. Последние действительно оказались грубой подделкой, и покупательницу задержали. На квартире задержанной был обнаружен большой запас продуктов, в том числе 200 штук яиц, за которые, как удалось установить, она расплачивалась такими же фальшивыми деньгами. Главной же уликой был пакет с 83 листами свежеотпечатанных денег-марок, спрятанный в буфете. На вопрос, откуда у нее столько разменных бумажных денег, покупательница без тени смущения и малейшей робости заявила, что эти деньги были заработаны ее мужем.

Допросили мужа. Не отрицая, что именно он дал деньги жене, задержанный стал делиться историей своей многолетней неудачной семейной жизни. По его словам, с женой он давно не живет и у него есть молодая женщина, которую он безумно любит и на которой мечтает жениться. Однако, несмотря на уговоры и всяческие обещания, жена категорически отказывается дать ему развод. Продумывая разные варианты развода, он решил, что единственный способ избавиться от опостылевшей подруги жизни — это посадить ее в тюрьму с помощью фальшивых денег-марок. Для этого он и купил у незнакомого ему господина по дешевке 100 листов отпечатанных денег-марок двадцатикопеечного достоинства с явными признаками подделки.

Полиция, не поверив столь неубедительной версии о покупке фальшивок, решила заняться личностью мужа. И сразу же установила, что он хозяин небольшой типографии. Освидетельствовав технические возможности типографии и сравнив их с особенностями отпечатков подделок, полиция без труда установила, что хозяин сам и изготовил фальшивки. Случай поистине анекдотичный: получилось, что муж задержанной женщины сам себя посадил в тюрьму. Видно, любовь затуманила ему рассудок.

 

Продаются… «деньги»

Как на заброшенной пашне вырастают заросли цепких сорняков, так и плохое состояние экономики государства позволяет проявляться хватким и жадным до наживы фальшивомонетчикам разных мастей и оттенков. В их арсенале всегда было множество способов изготовления фальшивых денег, а к созданию подделок часто подключались незаурядные и талантливые умельцы — художники и граверы. Возможность быстрого обогащения туманила сознание, они теряли профессиональную гордость и шли на сделку с совестью. А прозрение и раскаяние в содеянном, к сожалению, наступало слишком поздно, зачастую в местах заключения.

Но речь пойдет не о различного рода дельцах, которые для обогащения организовывали дело и, используя искусство одних, проворство других, вкладывали деньги в раскрутку аферы. Мы поговорим о тех жуликах, которые крутились вокруг этого бизнеса. Своими действиями они очень напоминают рыб-прилипал, сопровождающих акул в океанском плавании и питающихся остатками их пищи.

Эти хитроумные дельцы для проведения своих афер использовали сообщения прессы или даже слухи о появлении в обороте фальшивых денег (которые они часто сами и распускали). В этих случаях они выдавали себя за продавцов фальшивых денег, которых, по их словам, у них хоть пруд пруди, и соблазняли покупателя, уверяя, что ему подвернулось счастье по дешевке приобрести неотличимые от настоящих купюр фальшивки. На самом деле под видом фальшивок продавались листы бумаги, подрезанные в размер, аккуратно сложенные и упакованные как денежные купюры. Иногда для достижения цели проводились отвлекающие обманные операции. Оригинальные случаи такого обмана были отмечены в публикациях ряда майских номеров газеты «Новости Белостока» за 1914 год.

Одна шайка жуликов для выполнения своей аферы умудрилась разработать даже специальный раствор — смесь бензина, одеколона и гвоздичного масла, который при определенной пропорции компонентов применялся в качестве растворителя. В этот раствор опускался минут на пять государственный кредитный билет. Затем резиновым валиком его прокатывали по листу чистой бумаги, и на бумаге после этой операции получалась копия-оттиск. Сейчас в это трудно поверить, но очевидцы подтверждали факт появления близнеца кредитного билета, почти неотличимого от настоящего как лицевой, так и оборотной стороной.

Нетрудно представить, как при виде такого чуда — появлении хорошего отпечатка купюры — глаза у покупателя становились большими, и он, остолбенев, уже не мог ни о чем думать, кроме как о быстром обогащении. Поэтому такая операция всегда проводилась в присутствии покупателя, желавшего приобрести по дешевке фальшивые деньги.

Когда покупатель соглашался на сделку, его приглашали в уединенный домик, якобы на «фабрику фальшивок». Здесь, в обстановке невероятной секретности, дельцы начинали мнимое изготовление кредиток. В зависимости от величины заказанной партии фальшивок покупатель выдавал некоторое количество кредитных билетов одного номинала. Для пущего впечатления затапливали печь, готовили к применению какие-то химические препараты и, наконец, главное устройство аферы, похожее на пресс, куда закладывались кредитные билеты и листы чистой бумаги нужного размера. Далее покупателю разъясняли, что для получения высокого качества оттисков нужна большая временная выдержка. Пресс со всей своей начинкой доверялся покупателю, и при этом выдвигалось требование вынуть оттиски не ранее как дня через три. Для видимости не забывали потребовать обязательно и своевременно возвратить пресс.

В указанный срок покупатель, к величайшей своей досаде, вместо денег и их копий находил только пачку аккуратно нарезанных листов чистой бумаги. Конечно, к этому времени бесследно исчезал и аферист.

Часто заключительный этап операции проходил по иному сценарию. Например, подстраивалось так, что в процессе «печатания» оттисков в квартиру вваливалась мнимая полиция, что вызывало неимоверный переполох. В этот удобный момент аферист подменял пачку кредитных билетов «куклой». Иногда мошенники делали вид, что испугались, и с целью ликвидации улик бросали пачку «кредитных билетов» в огонь. Бывали случаи, когда и на этом не заканчивались злоключения жадного покупателя, так как с него еще не единожды брали деньги на подкуп полиции, якобы с целью замять дело.

Покупателями чаще всего оказывались разбогатевшие на всяких темных делах, жадные до денег и нередко малограмотные сибирские купчики.

Для подтверждения правдивости рассказанных, казалось бы, невероятно глупых случаев обмана приведем историю, вошедшую в обвинительный акт Варшавского окружного суда по делу о российских фальшивомонетчиках и oпубликованную в киевской «Вечерней газете» от 20 мая 1914 года.

Дмитрий Колпащиков, по происхождению крестьянин, использовал свои безусловно незаурядные способности на совершение ряда грубых противозаконных действий. В том числе он был уличен в продаже мнимых фальшивых кредитных билетов-«кукол». Так, в июне 1910 года он появился в селении Красный Яр Саратовской губернии и договорился со своим знакомым, богатым купцом Куляевым, занимавшимся торговлей зерном, о продаже ему по невысокой цене фальшивок, полученных путем копирования бумажных денег. Афера была проведена в доме, где проживал купец. Для этой цели Куляев выдал 12 пятидесятирублевых кредиток. Во время проведения «снятия копий» с денег кто-то сильно постучал в дверь. Открыв, Куляев, к своему ужасу, увидел городового. Колпащиков, сделав вид, что испугался еще сильнее хозяина и мечась по комнате, бросил якобы пачку денег в печь. Переодетый городовым, напарник Колпащикова извинился за беспокойство и исчез.

Казалось бы, купец Куляев должен был извлечь урок из случившегося. Но нет: несмотря на потерю 600 рублей, возможность легко удвоить деньги увлекла наивного, глупого и жадного купца, и через некоторое время Куляев предложил аферисту уже 1800 рублей. Вероятно, увеличение суммы было вызвано желанием купца не только получить приличный навар, но и компенсировать понесенные потери.

На этот раз Колпащиков под наблюдением купца целый день занимался изготовлением фальшивок, бесконечное число раз размачивая кредитные билеты в какой-то жидкости и укладывая их в пресс. Наконец в полночь Колпащиков завернул пачку бумаги в коленкор и, поместив ее в пресс, заявил, что операция закончена; вытирая пот со лба, вышел во двор отдышаться и…. не вернулся. Напрасно Куляев всю ночь прождал афериста — тот как в воду канул. Наутро, почувствовав неладное, одураченный купец развернул коленкоровый пакет и нашел там, естественно, пачку листов чистой бумаги.

Хотя Колпащиков получил в результате аферы большую сумму денег, но он посчитал, что выжал из глупого купца еще не все. К концу дня Куляев получил письмо, в котором аферист в издевательской форме извещал купца, что деньги взяты у того в качестве вознаграждения за потерю времени при первой афере. Более того, он пообещал, что деньги будут возвращены, но при условии, что Куляев вместо себя найдет новый объект для аферы. Жалея свои кровные денежки, купец пошел на это и… в третий раз был жестоко обманут аферистом.

 

Бизнес на «погашенных» марках

Еще в начале XX века в России, да и в других странах, почтовая переписка являлась основным видом связи, поэтому марки-знаки почтовой оплаты использовались в огромных количествах. Естественно, старых, бывших уже в употреблении, проштемпелеванных марок на руках у частных лиц и в канцеляриях учреждений накопилось очень много. Но трудно даже себе представить, что в этих условиях кому-нибудь могло прийти в голову подчищать старые марки и продавать их в качестве новых. Казалось бы, что на такие «копеечные» комбинации нормальные люди никогда не пойдут, а на них способны разве только что «плюшкины». Но, как это ни удивительно, история нашей страны опровергает это. Оказывается, что при хорошей организации дела по подчистке марок предприимчивые российские «гешефтмахеры» зарабатывали в свое время такие большие деньги, что стали даже влиять на доход почтового ведомства от продажи марок.

По сведениям ряда петербургских, московских, а также варшавских газет, подчищенные марки начали появляться в почтовом обороте начиная с революционных событий 1905 года. В последующие годы количество их стало быстро расти. В 1906 году поддельных марок в почтовом обороте стало так много, что к поиску источника их появления вынуждена была подключиться полицейская служба. Этим делом занялся начальник московского сыска — талантливый детектив Аркадий Францевич Кошко. Он начал раскручивать дело с Москвы, где на Главном почтамте и в городских отделениях стала замечаться в большом количестве корреспонденция, оплаченная бывшими в употреблении марками, причем с талантливо вытравленными штемпелями и очень искусно подкрашенными.

Получив эти сведения от московского почтдиректора, как тогда назывался директор Главпочтамта, детектив решил это дело никому не поручать и сам взял все в свои руки. В первую очередь он распорядился о наблюдении за всеми меняльными лавочками, а также за районом, где находился Главпочтамт. Вскоре была обнаружена первая ниточка — она вела к одной так называемой колониальной лавочке, находящейся на Страстной площади и принадлежавшей некоему Каурову. Здесь производилась продажа подчищенных марок, которых при обыске было обнаружено более 400 штук различных номиналов.

Пойманный с поличным Кауров вынужден был признаться, что марки он получал у хозяина магазина Константина Дмитриева. Были арестованы Дмитриев и его приказчик Куликов, который, по словам хозяина, подбил его на это дело. Оказалось, что приказчик Куликов находился в дружеских отношениях с одним из почтово-телеграфных чиновников, с которым одно время жил в одном доме. Приказчик покупал подчищенные марки у этого чиновника и перепродавал своему хозяину для последующей реализации.

Таким образом, добрались и до чиновника, который, как оказалось, был известным коллекционером-филателистом, собиравшим марки всего света. Этого коллекционера-спекулянта удалось арестовать в подмосковной дачной местности Ново-Кучине. При обыске у него было обнаружено несколько десятков тысяч почтовых марок, уложенных в пакеты по 1000 штук. Чиновник, некто Касаткин, объяснял, что пакеты предназначались для отправки их за границу некоторым покупателям-коллекционерам. При этом он без тени смущения заявил, что такой продажей старых марок занимается давно и об этом имеются в газетах соответствующие объявления. Однажды по одному из таких объявлений к нему из Варшавы приехал некий Лейбус Бергер, представившийся торговцем марок для коллекционеров-филателистов. Он купил, по словам Касаткина, несколько тысяч марок и, между прочим, похвастался, что за две поездки в Петербург и Москву ему удалось купить свыше 1 миллиона 500 тысяч экземпляров бывших в употреблении марок.

После установления такого мощного канала движения заштемпелеванных марок Аркадий Францевич все свое внимание обратил на выяснение местоположения самой «фабрики» очистки марок от штемпелей. Во время допроса, тонко проведенного умным детективом, Касаткин каким-то образом проговорился о подчистке марок, что позволило установить его причастность к преступному процессу реализации подчищенных марок. Оказалось, что варшавянин Бергер предложил коллекционеру, имевшему большие филателистические связи, покупать у него за полцены от номинала подчищенные марки, с тем чтобы впоследствии продавать их по более высокой стоимости. Последний, имевший склонность к спекулятивным махинациям, соблазнился предложением, которое, по его мнению, давало возможность получить большие деньги без труда и риска. Таким образом, сделка состоялась.

Сумел Бергер организовать массовую покупку использованных марок и у эстонца Карлиига, жившего постоянно в Москве, а также продажу подчищенных марок с помощью вышедшего в отставку почтового чиновника Дембовского. Последний продавал марки у старого здания московского почтамта. У него разный люд охотно покупал марки, благо их можно было приобрести без всякой очереди.

Детективу удалось установить и канал поступления подчищенных марок от Бергера в Москву — оказалось, что эти марки отправлялись не по почте, из-за боязни вскрытия посылки, а через Московский учетный банк, так называемым наложенным платежом, то есть с выдачей посылки получателю после оплаты установленной стоимости.

Завершив дела в Москве, Аркадий Францевич срочно выехал в Варшаву, чтобы без промедления, одним махом, накрыть всю варшавскую организацию. Аресты и обыски он начал с Давида Мокржинского, которого считал одним из активных участников шайки. Детектив не ошибся — в его квартире была найдена масса старых и уже подчищенных марок. Мокржинский, видя, что отпираться бесполезно, чистосердечно во всем признался и выдал всю организацию из 20 человек во главе с семейством Бергеров. Эта организация состояла из лиц еврейской национальности, хорошо знавших и доверявших друг другу. У всех них были произведены обыски, в результате которых было обнаружено огромное количество старых использованных марок и миллионы марок подчищенных, уложенных в пакеты по 1000 штук и подготовленных к отправке.

Таким образом, Аркадием Францевичем Кошко была раскрыта вся шайка и найдена сама «фабрика» со всеми приспособлениями и принадлежностями для вытравливания почтовых штемпелей с марок, которые, по мнению экспертов, создавались на основе самых последних достижений науки и техники, а применявшаяся для подделки краска была приобретена в лучших отечественных и иностранных художественных фирмах. Конечно, вся компания «умельцев» была арестована, но, как вскоре выяснилось, многие из «подельников» не были в курсе всех задуманных Бергерами преступных махинаций и были только техническими исполнителями.

Преступники были арестованы в марте 1908 года, но через два года после этого события петербургские газеты писали, что «фальшивых марок у нас не меньше, чем фальшивых монет». Говорилось также о существовании хорошо организованных «фабрик» очистки штемпелеванных марок, сбыт которых принял грандиозные размеры. В Петрограде марки сбывались на колоссальные суммы и продавались в табачных или овощных лавках, вдали от глаз опытных почтовых чиновников.

В связи с этим появлялись требования проведения в столице специальной сыскной операции по розыску мошенников, подобной осуществленной А. Ф. Кошко в Москве и Варшаве. Отмечалось, что мошенничество с марками наносило серьезный ущерб казне, а также вред обывателям, так как письма с подчищенными марками часто не доходили до адресатов.

Для борьбы с подделками марок подключилось и почтовое ведомство, которое с мая 1910 года стало выпускать марки новых образцов, почтовые штемпеля на которых не вытравливались даже с помощью самых сильных реактивов, что было достигнуто благодаря применению для их изготовления высокочувствительной к краске бумаги.

В рассматриваемый период времени наряду с почтовыми марками подчищались и марки гербового сбора. Правда, мошенничество с гербовыми марками было не так широко распространено, что было связано с трудностью приобретения большого количества погашенных экземпляров. Они имелись только в крупных административных учреждениях, таких как суды, да и то только в их архивах. При этом обычно судебные дела направлялись в архивы через 8—10 лет после их открытия. Через такой срок действующие гербовые марки заменялись новыми образцами, поэтому отклеивать и подчищать старые заштемпелеванные марки не было никакого смысла. Несмотря на эти обстоятельства, мошенники, по сообщениям столичных газет, умудрялись все же продавать подчищенные гербовые марки и притом прямо у дверей Гербового казначейства. Весной 1910 года с целью исключения возможности подделок в практику гербового сбора были введены пробивные штемпеля гашения марок.

В заключение вернемся к судьбе арестованных в 1908 году членов многочисленной шайки подделывателей почтовых марок. Суд над ними состоялся в Варшаве только в марте 1911 года, то есть почти через три года после их задержания и разоблачения. За такой большой срок интерес к громкому в свое время делу резко упал. По сообщениям московских и варшавских газет, в зале суда присутствовали в основном только немногочисленные родственники и друзья подсудимых. В качестве истца выступала Государственная казна, интересы которой защищали ее представители в Царстве Польском.

На заседании суда прокурор потребовал для всех обвиняемых высшей меры наказания. Несмотря на это, приговор суда, заседание которого прошли всего за два дня, был невероятно легким. Только муж и жена Бергер были приговорены к 2 годам тюремного заключения, а 6 человек — от 6 до 8 месяцев. И, наконец, 7 человек были оправданы.

На такое решение суда очень сильное влияние оказал приглашенный на заседание специалист по марочному делу некто Пишон. Он доказал, что за границей марки продаются миллиардами штук в год. Следовательно, подделка нескольких миллионов марок не могла нанести заметного ущерба финансовому положению Государственной казны. Поэтому претензии ее не являются достаточно вескими. Кроме того, решением суда для всех подсудимых засчитывался трехлетний срок подследственного заключения, поэтому все преступники оказались на свободе.

Так, фактически ничем закончилось судебное дело, которое в течение трех лет было связано с большими финансовыми и моральными издержками на его ведение.

 

Амулеты картежного счастья

Как известно, в карточной игре издавна в почете были приметы. Так, некоторые игроки перед выходом из дома для верного выигрыша натягивали левый ботинок на правую ногу, и наоборот. Кроме того, наизнанку надевали белье и носки. До сих пор существует поверье о «счастливой сорочке». Считалась счастливой та сорочка, которая была на игроке, выигравшем за зеленым столом много денег и навсегда бросившем игру. Один довольно известный артист выиграл за ночь 30 тысяч рублей золотом. Заболев, он стал сдавать в аренду свою сорочку напрокат за 25 рублей в день. Игроки говорили, что сорочка помогала больше всего в пятницу, причем особенно с семи вечера до двух часов ночи. Эта сорочка, как писали журналисты, со временем полностью истлела.

В петроградских газетах, выходивших в 1915 году, отмечалось, что нет такого картежника, который не был бы суеверен и которого суеверие не преследовало бы на каждом шагу. Все игроки, бесспорно, знали и знают, что выигрыш во многом зависит от умения — «картежной школы», но суеверие всегда было на особом положении. В ходу были даже таблицы счастливых дней для игры в зависимости от дня рождения.

Не обходилось без амулетов, среди которых особым доверием у игроков пользовались предметы, связанные с самоубийством людей, прежде всего — веревка висельника. На таких амулетах хорошо зарабатывали мошенники всех мастей, обманывая суеверных игроков, которые за кусочек веревки самоубийцы готовы были отдать последнюю рубаху, чему имеется масса примеров.

На одной из зимних дач в Озерках, пригороде Петрограда, один мужчина из-за измены жены покончил жизнь самоубийством. По соседству с дачей оказался шулер, который содержал игорный притон. Он и находящиеся там игроки проникли в комнату самоубийцы, когда труп еще не остыл. Всем хотелось иметь кусочек «драгоценности». До прибытия полиции предприимчивые мошенники разрезали веревку на мелкие части и спрятали их по карманам. Потом эти маленькие кусочки продавались по 100 рублей за штуку и дороже.

Предприимчивый швейцар дома у Калинкина моста, тоже в Петрограде, продал игрокам-картежникам по кусочкам 2 метра веревки удавленника-квартиранта, получив за это не менее 400 рублей.

В 1914 году в Москве один гробовщик продал доставшуюся ему веревку от удавленника за 100 рублей золотом. Впоследствии гробовщик жаловался журналистам: «Эк народ ныне не глуп; вешается на таком кусочке, что и поживиться почти нечем».

Таким образом, у игроков-картежников имелась масса примет, но главным амулетом являлась веревка самоубийцы-удавленника, причем только в том случае, когда это было достоверно установлено. В связи с этим суеверием в Москве произошел весьма курьезный случай. Некоему шулеру посчастливилось достать веревку, на которой повесился самоубийца. С таким амулетом только и играть, но ему из-за нечестной игры вход во все официальные клубы был закрыт. Тогда он, желая с максимальной выгодой использовать амулет, стал давать веревку напрокат за 2 рубля на вечер (залог за сохранность — 25 рублей). Кроме того, дабы никто не обманул его при возвращении амулета, каждый кусочек имел на разветвленном конце сургучную печать.

Известен еще один забавный случай. Однажды известному игроку-картежнику здорово не повезло — он проиграл все деньги. Так как в долг ему никто не давал, то ничего не оставалось, как идти на поклон к шулеру и вымолить у него на игру «счастливую» веревку в счет будущего выигрыша. Очевидно, авторитет картежника, игравшего по-крупному, повлиял на шулера, и тот отдал свою «драгоценность» на вечер без денег и залога. Игроку в этот вечер повезло, и он решил счастливый амулет присвоить. Возмущенный шулер, не получив обратно собственность, подал на игрока в суд, обвиняя его в присвоении веревки от удавленника и оценивая свой иск в 200 рублей. Суд, учитывая отсутствие материальных потерь и то, что имеет место только суеверие, разумеется, в иске отказал.

«Счастливый» рубль с подписью самоубийцы Брута.

Другим амулетом, широко признанным среди петроградских игроков в начале 1915 года, стал обыкновенный кредитный билет рублевого достоинства. По сообщениям газеты «Петербургский листок» от 24 января и 5 февраля, среди игроков прошел слух о счастливом рубле с подписью кассира Брута, который недавно в припадке умопомешательства покончил счеты с жизнью. Этот слух, моментально облетевший все злачные места столицы, был вызван, как предполагали, крупным выигрышем, который выпал на долю игрока, поставившего на такой рубль. Разношерстные петроградские игроки со свойственным им азартом и страстью бросились искать такие рубли в меняльных и других лавках. Это, естественно, вызвало рост стоимости рубля, а так как спрос на него не уменьшался, то предприимчивые менялы-мошенники довели стоимость рублевого кредитного билета до фантастической цены в 20–25 рублей. Одновременно с этим они распространили слух, что рубли с подписью Брута являются большой редкостью, их ни за какие деньги невозможно получить в Государственном банке. Все это вызвало такой ажиотаж, что Министерство финансов вынуждено было выступить со статьей «К сведению лиц, скупающих брутовские рубли», опубликованной в газете «Петербургский листок» от 5 февраля 1915 года. В статье, в частности, говорилось: «Вопреки уверениям спекулянтов, Государственный банк по-прежнему выпускает такие имевшиеся у него в наличности рубли и не берет за них ни одной лишней копейки».

Однако это разъяснение еще долго не могло охладить пыл азартных игроков в поисках не столько «счастливого», сколько дорогого брутовского рубля.

В заключение отметим, что азарт и связанные с ним суеверия всегда давали возможность мошенникам получать большие деньги из карманов обманутых доверчивых людей.

 

Воры-джентльмены

В наше смутное, с неустановившимися принципами жизни время воровство стало настоящий бичом общества. Воровство процветает среди деградирующих и бедствующих — бомжей, так называемые «несуны» по кусочкам разворовывают и разваливают государственные предприятия. А у людей, стоящих у власти, массово распространялась коррупция, то есть скрытая форма воровства, причем в очень больших размерах.

От деяний подленьких воришек, которые для покупки поллитра водки снимают медные провода системы сигнализации железных дорог и телевизионных антенн, страдают тысячи честных тружеников. Для защиты от «домушников» жители города вынуждены тратить последние деньги на установку железных дверей и решеток на окна.

Совсем уж бессовестными и безобразными выглядят многочисленные случаи воровства последних пенсионных денег у беспомощных и слабеньких старушек и старичков.

Вошла теперь в обиход поговорка «воруют все и воруют всë». Не хочется верить, ведь основная масса людей живет только на свои кровно заработанные деньги. Хотя, как говорится, вор и есть вор, но воруют-то люди по-разному, у воров должен существовать определенный кодекс чести или что-нибудь вроде этого. Последнее подтверждается тремя исторически правдивыми рассказами, переносящими вас в Одессу, в годы, предшествовавшие Первой мировой войне.

По сообщению московской газеты «Раннее утро» от 14 ноября 1908 года, в Варшаве был арестован король воров из Одессы Целендер (Цилиндр). Его еще не допрашивали, но он уже охотно, без утайки рассказывал о себе. Ловкость рук — вот его девиз, по которому он воровал почти без «проколов» уже 12 лет. Своим собеседникам — журналистам он рассказывал, что через его руки прошла уйма денег. Его ежегодный оборот от краж составлял не менее 100 тысяч рублей. Из этой огромной суммы часть денег шла Целендеру, а другая часть — многим лицам, обеспечивающим его безопасность при совершении краж. Такая система обеспечения являлась гарантом успеха. Она давала возможность «подкормиться» не только Целендеру, но и другим. И они старались вовсю помогать ему. Арестованный несколько paз подчеркивал, что основной чертой его характера является полное отсутствие скупости, чем он вправе гордиться. Это дает ему возможность жить в кругу друзей и доброжелателей.

Целендер довольно оригинально оценивал свои воровские деяния: «В совершенных мною кражах я не вижу преступления потому, что я никогда не краду у бедняка, а похищаю ценности лишь у тех, у кого их битком. Например, я вижу господина с бриллиантовой булавкой в галстуке. Бедняк, понятно, носить ее не в состоянии. Следовательно, булавку носит самостоятельный человек, для которого пропажа не является вопросом жизни. И я, понятно, похищаю эту булавку».

Этот принцип воровства, несмотря ни на что, невольно вызывает своеобразное чувство симпатии к такому человеку. Наверное, Целендер и ему подобные более симпатичны большинству людей, чем разжиревшие буржуа, которые, не зная, куда девать свои бесчисленные богатства, готовы отобрать у бедняка последнюю копейку.

Наверное, испытывая подобное чувство к одесситу Целендеру, журналисты решили рассказать о нем в газете. Нам, очевидно, следует согласиться с журналистами прошлых лет и назвать короля воров Целендера вором-джентльменом.

Тремя годами позже задержания Целендера, осенью 1911 года, в Екатеринославе (Днепропетровске), после целого ряда взбудораживших жителей города больших краж, была арестована приехавшая на «гастроли» воровская шайка во главе с известным в Одессе «королем воров» Фреден-бергом. Он был изящным молодым человеком, всегда одетым с иголочки и, несмотря на свои воровские дела, пользующимся огромным успехом у молодых, да и не только молодых, одесситок. В Одессе он никогда и ни от кого не скрывался. Теплыми летними вечерами он прогуливался по центру города то с одной, то с другой красивой и изящной артисткой из кабаре. Забавно, но с ним раскланивались многие одесситы, в том числе полицейские, очевидно, из какого-то своеобразного уважения к его тонко проведенным делам или из боязни связываться с его большой и хорошо организованной шайкой.

Об этом Фреденберге в Одессе и других южных городах ходили целые легенды. Однажды Фреденберг решил обчистить одного крупного одесского экспортера, о чем он его заранее уведомил. Около 8 часов вечера он пришел к нему в дом, когда вся семья была в сборе и на Ришельевской улице, где находился дом, царило большое оживление. Хозяин пригласил пришедшего поужинать с семьей. За столом царила непринужденная атмосфера. Однако хозяин, зная, что Фреденберг обладал даром фокусника, незаметно, но внимательно следил за ним.

Только после ухода гостя хозяин обнаружил, что тот все же умудрился стащить у него золотые часы и бумажник, набитый деньгами.

В другой раз он послал одному из домовладельцев письмо с предупреждением, что в такую-то ночь его несгораемый шкаф будет обчищен. И действительно, несмотря на принятые меры предосторожности (a домовладелец сделал, естественно, все что мог), шкаф утром оказался пустым, исчезло до 40 тысяч рублей процентными бумагами. В это трудно поверить, но такой акт был зарегистрирован в документах полицейского управления. Еще более неправдоподобными были последующие действия Фреденберга. Дня через два потерпевший получил свои бумаги обратно с коротенькой запиской: «Извините, но эти бумаги мне не нужны».

Вот уж действительно вежливый вор.

По-видимому, Одессе особенно везло на воров и мошенников, не лишенных представлений о порядочности и совестливости.

В январе 1912 года чины сыскной полиции Одессы обратили внимание на молодого, одетого по моде человека, который почти целыми днями просиживал с шикарно одетой дамой в кафе Робина, Либмана и других. Полицейским показалось, что он умышленно занимает столики преимущественно около известных в городе богатых людей, поэтому за ним установили внимательное наблюдение, которое, однако, не дало каких-либо результатов, порочащих молодого человека. Но все же один из полицейских надзирателей опознал в нем довольно известного вора и арестовал его.

Неизвестный назвался Адольфом Дубининым. При обыске у него было обнаружено немало драгоценностей, в том числе золотых булавок с ценными бриллиантами по 8 и 10 каратов. Задержанный без утайки признался, что он вор, специализирующийся на краже бумажников. Выяснилось, что Дубинин за границей совершил целый ряд краж на десятки тысяч рублей, причем успел составить себе состояние, которое хранит в одном из самых престижных заграничных банков. Его сын воспитывался в одном из аристократических пансионов во Франции. Одну из самых крупных краж Дубинин совершил в Монте-Карло, вытащив у одного из миллионеров-игроков бумажник, в котором было несколько десятков тысяч рублей. Вообще же он «гастролировал» зa границей в Соединенных Штатах, Аргентине, Германии, Франции и Швейцарии. Рассказывая о своих похождениях, Дубинин заявил: «В Россию я приезжаю с женой отдыхать от „работы“ и никогда не занимаюсь здесь кражами».

Проживая с женой в Одессе, он в месяц тратил не одну тысячу рублей, то есть жил довольно широко. Он подал просьбу начальнику сыскного отделения П. П. Кюгельгену, чтобы его освободили из-под стражи, обещая, что он немедленно оставит Одессу, так как здесь ему уже делать нечего — пора выезжать на «работу» за границу.

Арестованный — замечательно красивый молодой человек, производящий впечатление интеллигента. Приятная внешность и откровенное признание сыграли свою положительную роль — Адольфу Дубинину поверили, его отпустили, и он поехал в Париж, чтобы навестить своего сына, которого давно не видел.

Повторяя вопрос, поставленный в начале рассказа: могут ли воры быть джентльменами? — следует, наверное, дать на него утвердительный ответ, с одним маленьким уточнением — только не в наше время.

 

Предшественники Остапа Бендера

Мрачным и дождливым ранним утром осени 1900 года в мелочную лавку, торговавшую всякой снедью и расположенную на пустынной улице пригорода Петербурга, еле волоча ноги, вошел с опущенной невероятно лохматой головой мальчуган лет десяти. Сказать, что он грязен — было бы слишком неточно и неполно. Его рубашка и брюки, представляющие сплошные лохмотья, были настолько неизвестно чем измазаны, что об их первоначальном цвете никаким образом невозможно было догадаться. Одним словом, создавалось впечатление, что этот оборванец провел не одну ночь либо в грязном подвале какого-нибудь нежилого дома, либо просто в земляной яме.

Увидев такое чучело, хозяин, замахав руками, стал его выпроваживать. Но мальчуган плача стал умолять дать ему хоть что-нибудь поесть, говоря, что уже два дня ничего не ел и умирает от голода. Бессердечный и невероятно жадный хозяин лавки, выталкивая мальчугана из помещения, буквально прорычал: «Пошел вон! Я не обязан кормить всякого нищего проходимца».

Но мальчуган, сопротивляясь, не переставал умолять дать ему хотя бы каплю какой-нибудь пищи, а он готов за это отдать в залог скрипку, которую, как оказалось, он носил под мышкой завернутой в какое-то рванье. Увидев инструмент, хозяин не то чтобы смягчился (на это он был не способен), но перестал выталкивать оборванца. Несмотря на то что он совершенно не разбирался в музыке, а тем более в музыкальных инструментах, в глазах его появились искорки жадности, и он пробурчал: «Вот тебе еды на пятак. Давай сюда свою барахляную скрипку. Но помни, что ты ее получишь не ранее, как возвратишь мои деньги».

Обрадованный мальчуган с жадностью проглотил все, что соизволил подать ему хозяин. Уходя, он клятвенно обещал выкупить скрипку, как только сможет собрать деньги.

Однако дни проходили за днями, а маленькая, успевшая уже запылиться скрипка все еще лежала в уголке на прилавке. Хозяин лавки, занятый своими торговыми делами, изредка вспоминал об оборванце, сумевшем всучить ему эту совсем не нужную деревяшку. Правда, потеря денег была совсем незначительной и поэтому она почти не влияла на настроение жадного торговца.

Но, как говорится, в один прекрасный день в лавку поспешно вошел высокий, элегантно одетый господин и жестким тоном попросил хозяина срочно разменять ему золотой пятирублевик, так как у извозчика нет сдачи за проезд. При виде такой крупной монеты у хозяина затряслись руки: редко она попадалась в мелочной лавке, где торговли была в основном копеечной. Пока набиралась необходимая сумма и выдавалась богатому посетителю, последний, не считая, бросил деньги в карман и, как бы между прочим, взяв скрипку, стал ее рассматривать. Наконец, поднеся скрипку к свету, он спросил, откуда этот инструмент оказался в лавке? Узнав у хозяина историю об оборванце и его залоге, посетитель заявил: «Знаете ли что, мой друг, я знаток в этих вещах и могу вам сказать, что это чрезвычайно ценная скрипка. Не можете ли вы сказать, где живет этот мальчик? Эта скрипка была изготовлена одним из итальянских мастеров семейства Страдивари. Я могу дать за нее пять тысяч рублей, но на самом деле она стоит значительно дороже».

Так как хозяин, естественно, адреса не знал, то посетитель попросил прислать к нему мальчугана, когда он явится за скрипкой. Со словами: «Вы, я думаю, слышали мое имя?» — он протянул небрежно свою визитную карточку и вышел.

Прошло еще несколько дней после неожиданного для хозяина лавки поворота дела со скрипкой, а мальчуган все не появлялся. Но вот как-то утром оборванец вбежал в лавку, держа в грязной руке пятак. Он извиняющимся голосом стал рассказывать о том, что не смог раньше принести деньги, так как попал с отцом в тюрьму за прошение милостыни. Но хозяин, помня разговор с богатым господином, резко оборвав pacсказ мальчугана, без обиняков спросил, согласен ли тот продать свою барахольную скрипку. Но, к крайнему удивлению и возмущению торговца, мальчуган наотрез отказался от продажи, заявив: «Скрипка была мне подарена в Италии одним умирающим стариком, которому мы с отцом оказали небольшую услугу. Старик предупредил нас, что инструмент очень ценный и чтобы мы его берегли».

Эти слова оборванца еще в большей степени раззадорили желание купца во что бы то ни стало приобрести скрипку с тем, чтобы, перепродав ее богатому господину, получить хороший куш.

Однако ему, несмотря на большой опыт уговоров в продаже товаров, не удавалось сломить упрямство оборванца. Наконец, доведя жадного торговца до седьмого пота и чуть ли не до обморока, мальчуган согласился на продажу, но только за 2 тысячи рублей, заявив при этом, что ему здорово достанется от отца, который ни за что не хотел продавать скрипку.

Таким образом сделка состоялась, и оборванец, завернув в тряпье пачку денег, сунул их под мышку и с понурой головой вышел из лавки, оставив в руках жадюги «бесценную» скрипку.

После ухода мальчугана хозяин, с трудом сдерживая свои чувства, подумал: «Теперь я здорово разбогатею, продав господину совершенно не нужную мне скрипку за пять тысяч рублей».

Захватив с собой визитную карточку, которую дал ему джентльмен, он быстрым шагом отправился к нему.

Проходя мимо музыкального магазина, хозяин лавки решил узнать истинную стоимость скрипки. Ведь богатый посетитель говорил, что она может стоить значительно дороже 5 тысяч рублей. Он вошел в магазин и попросил продавца хорошенько осмотреть инструмент и оценить его. Последний после быстрого осмотра без тени сомнения объявил: «Ваша скрипка стоит 10 рублей. Такие скрипки продаются дюжинами каждую весну».

От этих слов у жадного хозяина лавки глаза вылезли из орбит, отвалилась челюсть и с ним чуть-чуть не случился удар.

Проклиная все и всех на свете, он бросился искать обманувшего его мошенника по указанному в визитке адресу, но того и след простыл. Ищи ветра в поле, глупый и жадный торговец.

Второй случай виртуозного обмана произошел одиннадцать лет спустя, и жертвой его оказался уже не мелкий торговец, а представитель куда более респектабельного сословия.

В январе 1911 года многие газеты напечатали сообщение корреспондента одной из львовских газет о курьезной афере, жертвой которой стал один крупнейший ювелир Львова, пользовавшийся авторитетом в аристократических кругах ряда европейских стран. К помощи этого уважаемого человека при покупке наиболее редких и дорогих изделий часто обращались влиятельные люди. Можно предположить, что таким высоким положением и весом ювелира в обществе и решили воспользоваться безусловно талантливые в своем деле международные мошенники, придумав хитроумный план, благодаря которому они сорвали огромный куш. Самым курьезным в этом деле было то, что ювелир без какого-либо принуждения, как бы добровольно отдал деньги мошенникам.

Дело происходило в канун Нового года, когда принято покупать подарки родным и близким. В один из таких дней к ювелиру, фамилия которого не называлась, дабы не ставить его в глупое положение, явился элегантно одетый, с хорошими манерами господин. Он попросил оказать ему услугу и показать необычайно дорогое ювелирное изделие. Он хотел приобрести в подарок любимой женщине жемчужное ожерелье. Ювелир, почувствовав в посетителе серьезного покупателя, показал ему самые ценные изделия, среди которых было прекрасное жемчужное колье стоимостью в 60 тысяч рублей. По тому как у покупателя загорелись глаза, ювелир почувствовал, что колье ему очень понравилось. И действительно, господин заявил, что колье подходит, но 60 тысяч слишком дорого: он готов его купить за 50 тысяч рублей. Для ювелира и такая цена была подходящей: не так yж часто ему приходилось продавать столь дорогие изделия. Сделка состоялась, и покупатель попросил, как это было принято, доставить колье в номер одной из самых престижных гостиниц Львова, где он остановился.

После ухода незнакомца опытный ювелир, проработавший не один десяток лет, задумался. За свою жизнь он продал много дорогих изделий, цена этого колье была очень высока. «Нужно быть начеку, — подумал он, — здесь может оказаться ловушка».

Нa следующий день, приняв необходимые меры предосторожности, ювелир в установленное время явился в гостиницу, где покупатель любезно встретил его в шикарном номере. Приняв колье, господин полностью рассчитался. Все 50 тысяч рублей при проверке в банке оказались подлинными государственными кредитными билетами. «Слава богу, — подумал ювелир, когда волнение улеглось, — все обошлось».

Однако история на этом не закончилась. Через три дня у ювелира снова появился тот же господин и сказал, что как следует подумал и решил купить еще одно такое же колье. При этом готов заплатить даже больше, чем за первую покупку, но не свыше 80 тысяч рублей. Непременное условие: колье должно быть точно таким же, как первое.

Ювелир понимал, что найти точно такое же колье невероятно трудно. Нo желание заработать большие деньги пересилило колебания и сомнения. Согласившись искать второе колье, ювелир с редким упорством принялся за дело. Его приказчики целыми днями носились по городу в поисках заказанного колье. Да и сам хозяин магазина предпринимал всевозможные меры к поиску, даже ездил к известным ему ювелирам за границу.

После ряда неудач, когда yжe казалось, что все усилия напрасны, поиски неожиданно увенчались успехом: за 75 тысяч рублей удалось купить второе колье, копию первого.

Таким образом хлопоты ювелира компенсировались бы значительной суммой — 5 тысяч рублей.

Довольный ювелир поспешил к своему покупателю. Последний очень обрадовался приобретению и сразу полез за деньгами. Но, спохватившись, заявил, что, перед тем как заплатить, хочет внимательно осмотреть колье, чтобы убедиться в качестве жемчуга. После долгого и тщательного изучения господин вдруг заявил, что хотя жемчуг и хорош, колье, к великому его сожалению, по цветовым оттенкам «не вполне подходит для пары», поэтому он от покупки отказывается. Ужасно расстроенный ювелир вернулся к себе в магазин и вместе с управляющим стал внимательно, жемчужина за жемчужиной, изучать колье. Каково же было его удивление, когда обнаружилось, что перед ним лежало хорошо знакомое колье, недавно проданное им элегантному господину. Стало ясно, что все это было ловко подстроено и он стал жертвой собственной жадности, заплатив за свое же колье на 25 тысяч рублей больше, чем ранее получил за него.

Безусловно, элегантный господин — крупный мошенник — моментально исчез, не оставив адреса. Но даже если бы он не сбежал, то что смог бы сделать ювелир, когда он без всякого принуждения, добровольно купил за бешеные деньги свое жe колье?

В заключение отметим, что герой этой истории — ювелир — видимо, приложил изрядные усилия и потратил немалые деньги, чтобы его имя не появилось в газетах.

 

Случай в городе Або

История бумажных денег, так называемая бонистика, пестрит сведениями об изготовителях фальшивых денежных знаков. Обычно их, так же как и изготовителей фальшивой «звонкой монеты», относят к единой преступной группе фальшивомонетчиков. Вместе с тем особенностью этого «бизнеса» всегда являлось участие в нем, как правило, только мужчин. Представительниц слабого пола подключали к нему очень редко, да и то только к сбыту фальшивок. Это объясняется тем, что для подделки денежных знаков необходима была специальная организация, куда входили художники, граверы, печатники и другие представители мужских профессий. Ранее эти организации назывались «фабриками фальшивомонетчиков». Только такие «фабрики» могли обеспечить выпуск в больших масштабах поддельных денег и реализовать более свойственный мужчинам, чем женщинам, принцип «рисковать так рисковать» для возможности жить в будущем на «широкую ногу». Вот почему, когда в номере «Петербургской газеты», выпущенной 120 лет назад, была обнаружена статья о девушке-фальшивомонетчице, то это своей необычностью невольно привлекло внимание и вызвало вопрос о побудительных мотивах, заставивших ее заняться жестоко наказуемым преступным бизнесом.

В далекие годы в городе Або (Турку) была арестована в овощном магазине молодая финка при попытке расплатиться поддельной 25-марочной купюрой за семена овощей. При задержании она совершенно откровенно во всем призналась. Оказалось, что в свое время семья девушки, во главе которой был становой пристав, совершенно не нуждалась в деньгах и жила в полном достатке. Но случилась беда — умер отец, а мать, не имея хозяйственного опыта, необдуманно, в расчете на прибыль с хорошего урожая, взяла в аренду землю и наняла сельскохозяйственных рабочих. Однако урожай не состоялся, а никто из соседей не оказал помощь — не дал денег в долг. Семья оказалась в безвыходном бедственном положении. И тогда финская девушка решила деньги нарисовать, благо у нее был талант художника. Втайне от матери, купив кисти, тушь и краски, она стала скрупулезно делать деньги.

Старательно копируя оригинал и выписывая каждую деталь, художница рисовала за две недели только одну купюру. До задержания она успела нарисовать всего 8 купюр. Способность к рисованию и трудолюбие привели к тому, что ее купюры художественно были оформлены не хуже, а лучше, чем выпущенные государственные 25-марочные денежные знаки. Это и привело к тому, что на талантливые рисунки девушки сразу обратила внимание сыскная полиция и ее задержали. У нее на руках находилось еще 7 рисунков фальшивых денег. С восьмым рисунком фальшивомонетчица была задержана с поличным.

О дальнейшей судьбе этой бедной девушки узнать что-либо не удалось. Может быть, малое количество изготовленных фальшивок, не влиявшее ни в коей мере на денежный оборот города Або, и другие приведенные выше обстоятельства спасли талантливую финку от каторги.

 

Рубли японского производства

Достаточно широко известно и подтверждено, что войны, мятежи и революции, во время которых ослабевают и нарушаются финансово-экономические устои государств, как правило, сопровождаются ростом разного рода криминальных группировок, в том числе фальшивомонетчиков. В подделке денежных знаков участвовали как небольшие группы людей, «продукция» которых часто была кустарной и легко распознаваемой, так и «денежные фабрики», качество подделок которых в художественно-полиграфическом плане иногда было не хуже, а даже, как это ни парадоксально, лучше денежных знаков, выпущенных экспедициями заготовления государственных бумаг, оборудованных специальными печатными станками для выпуска денег и имеющих высококвалифицированных специалистов.

В результате направленного архивного поиска материалов по данному вопросу за более чем столетний период истории России удалось обнаружить ряд интересных и документально подтвержденных фактов о выпуске различными фальшивомонетчиками подделок российских денежных знаков — как бумажных кредиток так и звонкой монеты.

Поучительна история о выпуске японцами фальшивых российских бумажных рублей в тяжелое для нашей страны время Русско-японской войны. Так как эти сведения не нашли какого-либо освещения в литературе, то они, очевидно, могут заинтересовать не только специалистов, но и широкий круг читателей которым небезразлично прошлое России.

Сообщения о подделке российских рублей впервые появились в июле 1903 года в Порт-Артуре (газета «Новый край» от 20 и 23 июля), в них отмечалось, что к лету 1903 года все чаще и чаще имели место случаи обнаружения фальшивых кредитных билетов рублевого и трехрублевого достоинства. Самые энергичные меры, которые принимались полицией по обнаружению «главных виновников или оптовых сбытчиков», успеха не имели. Высказывалось мнение, что изготовителями кредитных билетов являлись японцы, которые успели пустить в оборот большое количество фальшивок. Каждый день в полицию Порт-Артура представлялись подделки кредиток. Было отмечено, что подделки бумажных денег одних и тех же номиналов существенно отличаются друг от друга, а это свидетельствовало о наличии нескольких групп фальшивомонетчиков.

Кредитный билет выпуска 1898 года достоинством 1 рубль изготавливался японскими фальшивомонетчиками.

Удалось установить, что такие «деньги» сбывались прибывавшими в Порт-Артур из Чифу (Яньтай) — китайского порта в Желтом море — мелкими торговцами-китайцами, которых в то время называли «коробочниками».

Наконец 10 июля полицейскому надзирателю Домбровскому удалось узнать, что в одной городской гостинице, хозяином которой был японец, остановился прибывший в Порт-Артур японец Мацубаро, который дал на чай прислуге рублевую фальшивую купюру. По горячим следам Домбровский нашел Мацубаро в «Японском театре», где тот был с японкой Сусаки. У последней в кармане платья было найдено портмоне с 17 фальшивыми рублевками, а в саквояже Мацубаро, оставленном в гостинице, было найдено 82 трехрублевых фальшивых кредитных билета и 38 рублевых, также фальшивых. В результате допроса арестованных японцев Домбровскому удалось установить, что фальшивки были доставлены из китайского города Дальнего (Далянь).

Получив такие сведения, активный полицейский надзиратель немедленно отправился в город Дальний, где в одной из гостиниц обнаружил и арестовал двух японок — Цунэ и Сино, у которых при обыске были найдены в подушке, набитой морской травой, 1800 рублевых кредитных билетов, а в саквояже — 401 рубль таких же денег.

При осмотре найденных в Дальнем фальшивых билетов оказалось, что они не отличаются от подделок, обнаруженных в Порт-Артуре.

Расследование дела фальшивомонетчиков продолжалось до конца 1903 года. Только 23 января 1904 года в газете «Новый край» было помещено сообщение о том, что в порт-артурском окружном суде было заслушано уголовное дело по обвинению японских подданных Харутаро (вначале он представлялся как Мацубаро), Цунэ и Сино в сбыте фальшивых денег. Суд приговорил Харутаро к ссылке на каторжные работы сроком на 4 года и к уплате казне 2502 рублей (очевидно, на такую сумму подсудимый пытался реализовать фальшивки). В случае же неуплаты он приговаривался «к тюремному заключению кроме 4 лет каторги еще на 1 год». Подсудимым японкам Цунэ и Сино суд вынес оправдательный вердикт.

Через день, 25 января, в разделе газеты «Судебная хроника» начали печататься подробности этого дела фальшивомонетчиков. Из публикации следует, что на дознании Харутаро давал сбивчивые и противоречивые показания относительно найденных у него фальшивых денег. Он утверждал, что деньги он получил в южнокорейском городе Чемульпо (Инчхоне) от англичанина Висинга (с которым он приехал в Порт-Артур), не подозревая, что деньги фальшивые. Конечно, этого англичанина не удалось обнаружить ни в Порт-Артуре, ни во Владивостоке, ни в других городах Дальнего Востока. Японцу Харутаро и японкам Цунэ и Сино было предъявлено обвинение в провозе из-за границы и сбыте фальшивых кредитных билетов. В обвинении также указывалось, что задержанные японцы знали, но не назвали изготовителей фальшивых денег.

Дальнейшая публикация материалов порт-артурского дела намечалась в следующем номере газеты. Однако это не получилось — начались боевые действия в районе Порт-Артура, и следующий номер газеты «Новый край» вышел лишь 27 января 1904 года, и то только с кратким обзором военных событий на суше и на море. Все последующие номера газеты посвящались в основном только событиям Русско-японской войны.

О широкой деятельности фальшивомонетчиков в Порт-Артуре свидетельствуют также два следующих кратких сообщения газеты: «При обходе порт-артурскими полицейскими „Китайского городка“ зимой 1903 года был обнаружен запрещенный в городе игорный дом. В пакете, выброшенном в окно одним из игроков, оказались фальшивые казначейские билеты рублевого достоинства, причем номера на них были напечатаны подряд без единого пропуска».

Сообщалось также, что в поезде, следующем из Порт-Артура, был задержан респектабельного вида господин, у которого оказались фальшивые трехрублевые кредитные билеты, на одной стороне которых был напечатан номер с последней четной цифрой, на другой — с нечетной. Это давало ему возможность обыгрывать доверчивых пассажиров при игре «чет-нечет», распространенной среди порт-артурских жителей.

Поддельные кредитные билеты рублевого и трехрублевого достоинства летом 1903 года появились не только в российском городе-крепости Порт-Артуре, но и в самой Японии. Так, японские газеты этого времени сообщали о попадании в денежные обороты ряда японских городов фальшивых русских кредитных билетов. Эти газетные публикации не вызвали ни расследования, ни какой-либо другой реакции властей. Им незачем было заниматься поиском и разоблачением подделывателей — в то время в японском кодексе не было закона, по которому бы каралась подделка иностранных денежных знаков. Но мимо этих сведений не могли пройти полномочные представители России в Японии. Они стали следить за появлением и распространением фальшивок. Главное внимание было обращено на город Осака — большой торгово-промышленный центр Японии, где главным образом происходили сделки между сахалинскими и японскими купцами. О появлении фальшивых рублевых и трехрублевых кредиток были оповещены все агентства Русско-китайского банка в японских городах.

Для более эффективной борьбы с фальшивомонетчиками российские дипломаты вошли в сношение с соответствующими дипломатическими инстанциями Японии с предложением об издании правительственных законов, карающих за подделку иностранных кредитных билетов. Японские дипломаты не поддержали это предложение, ссылаясь на отсутствие заседаний парламента в период летних отпусков.

Кредитный билет выпуска 1898 года достоинством 3 рубля изготавливался японскими фальшивомонетчиками.

Тем не менее благодаря настойчивости российских дипломатов был издан именной указ японского императора, повелевающий «всех японских подданных, уличенных в подделке иностранных кредиток, подвергать тюремному заключению не свыше трех месяцев с заменой его штрафом в 200 иен». Так называемое наказание, приведенное в указе, не только не могло напугать и остановить японских фальшивомонетчиков, а как будто поощряло таких. Естественно, что подделки русских кредитных билетов продолжались. Исходя из военно-политической обстановки на Дальнем Востоке можно предположить, что распространение фальшивых российских бумажных денег в какой-то степени даже устраивало японское правительство, которое готовилось к войне с Россией.

Японские фальшивомонетчики изготавливали подделки денег очень скрытно, и, невзирая на принимаемые меры, удалось обнаружить всего 5–6 подделывателей. Уместно отметить, что и они были раскрыты лишь с помощью русских и иностранных представителей, а не японской полицией.

Было установлено, что в агентствах Русско-китайского банка ряда японских городов стали появляться фальшивые деньги, но так как служащими в агентствах были большей частью иностранцы, не знакомые с русскими деньгами, то задержать мошенников не удавалось. Наконец, в конце августа 1903 года в агентство Русско-китайского банка в городе Хакодате явился японец, который предложил обменять на иены трехрублевые билеты. Кассир, принимая деньги, сразу обнаружил подделку и задержал японца. Последний объяснил, что недалеко от агентства он купил русские деньги у японца Сасаки, уплатив ему по полторы иены за каждую трехрублевую кредитку. При аресте Сасаки у него нашли целую кипу поддельных кредитных билетов. Задержанный упорно отказывался назвать место и способ изготовления фальшивок и всю вину брал на себя. Он шел на месячное тюремное заключение, не ходатайствуя даже о замене этого наказания штрафом.

Вгазетах того времени отмечалось, что японская полиция действует спустя рукава уже потому, что указ императора не проводился через парламент и, следовательно, не имел силы закона.

Снисходительно относились к подделывателям и японские судьи. Они никогда не приговаривали к максимальному, приведенному в указе, трехмесячному тюремному заключению, а обычно назначали ничтожный штраф или кратковременную отсидку. В газетах отмечался даже случай задержания японца с трехрублевыми фальшивками на сумму свыше 18 тысяч рублей. Естественно, он был судим. В перерыве заседания судья взял домой «на хранение» все захваченные фальшивки, которые у него «украли». Зная это, обвиняемый на заседании суда развязно доказывал, что по законам страны он должен быть оправдан из-за отсутствия вещественных доказательств. И он был оправдан.

По сообщениям газет, в том числе «Петербургского листка» от 11 марта 1904 года, рублевые и трехрублевые фальшивые кредитные билеты появились и в северо-восточной части Китая — в Маньчжурии. Несмотря на то что фальшивки попадались часто, они имели хождение только среди китайского населения, плохо знакомого с русскими государственными кредитными билетами.

Кроме того, в петербургских газетах появились сообщения корреспондентов из Порт-Артура о том, что для нанесения вреда российской казне Япония направила из Пекина в Маньчжурию массу материалов для извотовления русских кредитных билетов. Специалисты из Экспедиции заготовления государственных бумаг в Петербурге подвергли сомнению достоверность этого сообщения. В опубликованном ими ответе отмечалось, что для подделки кредитных билетов недостаточно иметь бумагу, краски, клише и прочее. Нужна специально оборудованная фабрика или, по крайней мере, типография. В Маньчжурии отсутствовали типографии со сложными и дорогостоящими машинами для печатания денег. Да и типографий в этом районе Китая было вообще очень мало. И наконец, вряд ли кто из маньчжурских хозяев предприятий согласился бы для японцев заниматься подобной операцией, которая в этих регионах наказывалась каторжной работой.

Однако, отмечали специалисты, японцы без особого труда могут наводнить Маньчжурию и весь Китай не «сырыми материалами» для подделки кредиток, а готовыми образцами, отпечатанными у себя дома или в некоторых других странах. Вместе с тем наводнение Китая даже хорошо изготовленными фальшивками не могло иметь заметного успеха уже потому, что в Китае российские деньги официально не имели хождения.

Отмечалось также, что по установившемуся в Китае торговому обычаю там каждое кредитное предприятие имело свои собственные кредитные денежные знаки, принимаемые и действительные только в этом городе. Английские и французские банки в Гонконге и Сингапуре также выпускали свои кредитки только для хождения в этих городах. Поэтому, если бы японцы надумали пустить в широкое обращение в Китае поддельные кредитки, то им пришлось бы заняться фабрикацией разнообразнейших фальшивых денег десятка банков, что не имело ни малейшего смысла.

В начале 1904 года, когда слух о хождении поддельных российских кредиток уже широко распространился в Маньчжурии, сбыт их стал почти невозможен, так как население стало с большой осторожностью и внимательностью принимать рублевые и трехрублевые купюры.

Ходили поддельные кредитные билеты и в городах и селениях Сибири и Дальнего Востока, куда их завозили японские купцы, покупавшие за полцены бумажки у японских фальшивомонетчиков. Проникали фальшивые кредитки и на Камчатку, и на Сахалин, где русские торговцы пушным товаром довольно часто попадали впросак с этими бумажками. Было несколько случаев задержания японских купцов с фальшивками. Их судили по строгим российским законам. И все же, несмотря на опасность сурового наказания, японские купцы продолжали распространять на российской территории поддельные рублевые и трехрублевые кредитки.

В статье «Японские подделыватели кредиток» (газета «Петербургский листок» от 11 марта 1904 года) утверждалось, что фальшивки изготавливались фотоспособом в Японии, скорее всего, в одном из печатных заведений города Осака. О применении фотоспособа свидетельствовал обнаруженный случай отпечатки на рублевом кредитном билете «Положения о наказании за подделку» с оборотной стороны негатива.

В столичных газетах отмечалось, что среди японцев широко распространено «искусство подделки» бумажных денежных знаков. Однако качество подделок обнаруженных фальшивых российских кредитных билетов невысокое. Особенно это относилось к трехрублевым купюрам. При внимательном их рассмотрении бросалась в глаза неестественность красок: зеленая была слишком яркой, а желтая — более темного тона. На некоторых фальшивках бумага применялась мягче и тоньше той, на которой выпускались кредитные билеты в России.

Поддельные кредитные билеты, обнаруженные в Порт-Артуре, наоборот, были напечатаны на бумаге толстой и грубой на ощупь, чем сильно отличались от российских купюр.

Подделыватели, как правило, ставили один и тот же номер на целую серию: часто попадались фальшивки с одинаковыми номерами. Исходя из количества обнаруженных серий российские специалисты заключили, что всего было выпущено фальшивок на сумму свыше 7–8 миллионов рублей.

Во всех регионах Сибири и Дальнего Востока (за период с июля 190Згода до начала войны с Японией) поддельных купюр достоинством свыше трех рублей не попадалось. В газетных публикациях это объяснялось техническими трудностями подделки пятирублевых кредитных билетов и особенно купюр более высоких номиналов. Действительно, российские кредитные билеты в 5 и 10 рублей имели многоцветные, сложные защитные сетки и виньетки, а купюры от 25 до 500 рублей, кроме того, содержали портреты царей, подделка которых очень сложна.

В период, предшествовавший войне с Японией, экономика России еще не была серьезно затронута инфляционными процессами. Бумажные деньги всех достоинств еще не имели обозначенную на купюрах стоимость в золотом исчислении и могли свободно обмениваться на золото. Поэтому кредитные билеты даже самого низкого номинала (рублевые и трехрублевые) имели достаточно высокую реальную стоимость. Это обстоятельство, а также более легкая подделка по сравнению с купюрами более высоких номиналов и соблазняли японских фальшивомонетчиков на выпуск поддельных рублевых и трехрублевых кредитных билетов.

Способствовали деятельности японских фальшивомонетчиков и конфронтационные предвоенные отношения между Россией и Японией.

 

Изобретатель-фальшивомонетчик

25 апреля 1915 года газета «Петроградский листок» сообщала, что за быстрое и всестороннее раскрытие важного преступления по подделке и сбыту пятисотрублевых государственных кредитных билетов министр внутренних дел выразил искреннюю благодарность начальнику петроградской сыскной полиции В. Г. Филиппову.

Предыстория же этого краткого сообщения была такова.

В период с 1910 по 1912 год в денежном обороте ряда регионов Российской империи стали часто появляться фальшивые государственные кредитные билеты самых крупных номиналов — в 500 рублей. Это держало в постоянном напряжении все правоохранительные органы государства, принося им большие неприятности и постоянную критику за беспомощность в борьбе с фальшивомонетчиками.

В связи с большой серьезностью обстановки на денежном рынке страны было решено вместо находящихся в обороте пятисотрублевых кредитных билетов образца 1898 года выпускать билеты новых образцов. Постановлением правительства в 1913 году были выпущены кредитные билеты достоинством в 500 рублей образца 1912 года, имевшие более высокую художественно-полиграфическую степень защиты от подделок по сравнению с ранее действовавшими образцами.

Однако, к удивлению и досаде финансистов, вскоре после проведения указанного мероприятия в денежном обороте ряда регионов, особенно в Сибири, Поволжье, Крыму и других местах, появились фальшивые кредитные билеты только что выпущенного образца. Причем билеты были так искусно изготовлены, что даже опытные финансовые работники казначейств и банков не всегда могли их отличить от настоящих, напечатанных в Экспедиции заготовления государственных бумаг.

Такая нелепая и крайне неприятная ситуация сохранялась, несмотря на все принимаемые меры, до весны 1915 года, когда к раскрытию организации фальшивомонетчиков непосредственно не подключились начальник петроградской сыскной полиции В. Г. Филиппов и его друг, начальник московского сыска К. П. Маршалк. В середине марта московский детектив обратил внимание на государственный кредитный билет в 500 рублей, случайно обнаруженный в одной из меняльных лавок Москвы. Профессиональная интуиция подсказала детективу, что билет фальшивый, но он был так искусно изготовлен, что многократная экспертиза сотрудниками отделения Государственного банка Москвы не смогла подтвердить это предположение.

Однако опытного начальника сыска такой результат не убедил, и он решил все же проверить подлинность билета в Петроградской экспедиции заготовления государственных бумаг, где работали высококвалифицированные специалисты. Кредитный билет был доставлен Филиппову, который немедленно направил его на исследование. И вот — ошеломляющий результат: анализ и внимательное сравнение всех деталей орнамента присланного пятисотрублевого кредитного билета с подлинным не подтвердили подделку. Но неожиданно один из специалистов случайно обратил внимание на то, что на билете стояла подпись управляющего банком Коншина, тогда как выпущенные кредитные билеты подписывались уже вновь назначенным управляющим Шиповым. Следовательно, этот билет не изготавливался в экспедиции, а поэтому был фальшивым.

В это же время проводившему активные сыскные действия Филиппову благодаря агентурным сведениям удалось узнать, что в Петроград привезен, в качестве образца для сбыта в столичные банки большой партии подделок, такой же фальшивый пятисотрублевый кредитный билет. Было установлено, что так называемый «сбытчик» москвич Бородкин должен был договориться с одним из работников «Соединенного банка» в Петрограде о принятии на 200 тысяч рублей фальшивых кредитных билетов за покупку в банке процентных бумаг. Встреча эта состоялась, правда, вместо кассира банка прибывшего встретил опытный сыщик петроградской полиции. Арестованный Бородкин, понимая бессмысленность и опасность упорства, сразу же сознался, что кредитку получил от московского купца Соловьева.

Государственный кредитный билет достоинством 500 рублей образца 1912 года (лицевая сторона).

Государственный кредитный билет достоинством 500 рублей образца 1912 года (оборотная сторона).

В Москву по горячим следам немедленно выехал Филиппов. Первое, скорее интуитивное, подозрение у него вызвал некий Савицкий. Этот господин занимал в Москве видное общественное положение и состоял членом правления одного крупного лесопромышленного дела. В первый момент казалось даже невозможным заподозрить такого видного и респектабельного человека в совершении столь гнусного преступления. Однако экстренные полицейские запросы показали, что подозреваемый господин вовсе не Савицкий. Оказалось, что этот московский деятель на самом деле являлся лишенным всех прав бывшим штабс-капитаном В. В. Гидуляновым, осужденным за хищение 200 тысяч рублей казенных денег у своих сослуживцев — солдат и офицеров полка и скрывавшимся от ареста под чужой фамилией. Благодаря денежным аферам он в течение трех лет обеспечил себе солидное положение и стал зарабатывать крупные суммы денег. Он и был одним из организаторов изготовления фальшивых кредитных билетов.

Когда Филиппов показал Гидулянову разоблачающие его документы, тот, не запираясь, признался в совершенных преступлениях. Далее Филиппов установил, что основную роль в печатании фальшивых денег играл А. П. Пост, проживавший в Москве в меблированных комнатах доходного дома, имевшего громкое название «Лондон», но предназначенного для бедноты. Появление В. Г. Филиппова и членов московской полиции в комнате, где проживал Пост, так его поразило, что он упал и забился в истерическом припадке. Предварительным допросом было установлено, что Пост являлся гравером, причем настоящим художником в своем деле. Благодаря своему огромному таланту он создавал фальшивые кредитные билеты, с замечательной точностью копируя подлинники. Филиппов, арестовав Поста, приступил к розыску машин для печатания фальшивых кредитных билетов, а также уже изготовленных пятисотрублевых подделок. Печатный станок сыщики обнаружили в одном из мебельных складов, куда он был сдан на хранение в разобранном виде в большом сундуке, закрытом на несколько замков. Здесь же были найдены клише, валики, краски и все другие принадлежности, употреблявшиеся при печатании. Затем в несгораемом ящике хранилища одного из московских банков были обнаружены полностью готовые фальшивки.

Несколько позднее удалось установить место и роль в раскрытой преступной организации московского купца Н. А. Соловьева, на которого ссылался пойманный с поличным Бородкин. Оказалось, что в свое время, приехав из провинции в Москву, он был платным агентом московской сыскной полиции, получая за свои услуги по 50 рублей в месяц. Имея такой скромный заработок и обремененный семьей, он жил бедно, снимая плохую квартиру. Однако это было до тех пор, пока он не познакомился с Гидуляновым. Они вместе на деньги, украденные из казны бывшим штабс-капитаном, открыли торговый дом «Соловьев и Ко» по продаже лесных материалов. Предприятие стало быстро расширяться и процветать. Соловьев открыл торговые конторы, завел игорный дом, купил беговых лошадей. Во время приезда императора Николая II в Москву Соловьев создал одну из добровольных охранных дружин, куда вошел и Гидулянов. За участие в этом мероприятии оба сподвижника были награждены медалями.

Было установлено, что фальшивых кредитных билетов было отпечатано на сумму 220 тысяч рублей. Из них 200 тысяч рублей, находящихся в московском банке, предназначались для сбыта в столичные банки, a 20 тысяч рублей — для внедрения в обращение.

Несмотря на предпринятые фальшивомонетчиками меры предосторожности, крупное дело по изготовлению фальшивых пятисотрублевых кредитных билетов было оперативно раскрыто всего за четыре дня.

Казалось бы, что еще нужно таким достаточно богатым и живущим в свое удовольствие господам? Но, как часто бывает, они уже не могли остановиться в азарте наживы. Соловьев, учитывая прошлый опыт фальшивомонетчика Поста, решил заставить его снова приступить к изготовлению фальшивых пятисотрублевых кредитных билетов, поставив дело на широкую ногу. Сам он, обладая хорошими организаторскими способностями и связями, взялся за налаживание реализации фальшивых кредиток, искусно изготовляемых Постом. Так, в грандиозный план Соловьева входил массовый сбыт фальшивых пятисоток в районах боевых действий Первой мировой войны. Для этого он в конце 1914 года поехал в Петроград в квартиру военного министра В. А. Сухомлинова, с семьей которого познакомился при помощи друга — художника Григмана, бывшего своим человеком в этом доме. Соловьеву удалось войти в доверие семейства Сухомлиновых, и ему было обещано содействие в назначении начальником санитарного поезда и выдаче пропуска в район боевых действий. Однако оперативные действия сыскной полиции и аресты фальшивомонетчиков сорвали эту грандиозную аферу.

Особое внимание при предварительном дознании В. Г. Филиппов уделял выяснению личностей тех, кто сумел изготовить такие подделки кредитных билетов, которые не уступали по художественно-полиграфическому качеству государственным кредитным билетам. Ведь в создании настоящих кредиток участвовали сотни различных специалистов Экспедиции заготовления государственных бумаг, которая размещалась в нескольких больших зданиях.

Каково же было удивление Филиппова, когда он узнал, что фальшивки изготавливались только одним человеком, оказавшимся и художником, и мастером-гравером, и изобретателем станка, и печатником, и вообще всей «фабрикой». Пост признался, что станок для печатания денег изобретен им и изготовлен в Москве для подделок пятисотрублевых билетов за сравнительно короткий срок.

Филиппова да и всех полицейских поразило, что полная стоимость «фабрики» Поста составила, по оценкам научно-судебной экспертизы, всего 500 рублей, тогда как только одна машина экспедиции, на которой печатались государственные кредитные билеты, стоила не менее 300 тысяч рублей. Экспертизой был также установлен невероятный факт: фальшивомонетчик не знал того, что раскрыл тайну секретного «орловского» способа печати, запатентованного в России и за границей. Более того, ему даже удалось усовершенствовать этот способ…

На допросе Пост поведал начальнику петроградского сыска свою трагическую историю, которая со слов последнего была помещена в «Петроградской газете» от 28 мая 1915 года.

А. П. Пост родился в Лифляндской губернии, по национальности — латыш. До 18 лет работал и обучался специальности в оптическом магазине. Затем открыл мастерскую по изготовлению клише в городе Юрьеве (Тарту). Из «любви к искусству», не сознавая опасности, стал делать трехрублевые кредитные билеты. За это занятие был судим и приговорен к 2 годам и 8 месяцам каторжных работ на острове Сахалин. Там он отбыл срок и стал поселенцем. В этот период жизни он занялся самообразованием. Пытливый его ум остановился на успехах новой тогда науки — электроники, и он изучал ее, читая русские и немецкие книги. В голове Поста стали складываться идеи ряда изобретений.

Условия жизни ссыльного, да еще в отдалении от культурных и научных центров, не давали ему никакой возможности для реализации идей изобретений, и он, не выдержав этого, в 1911 году бежал на материк. Здесь первым его изобретением был прибор для определения местоположения руды, размера рудных пластов и глубин их залегания. Далее он занялся проблемами фотографирования на больших расстояниях.

Для реализации своих изобретений ему нужны были средства, и немалые, а их у него не было. И тут, на его беду, на него обратили внимание преступные люди, которые узнали как о его таланте художника-гравера, так и о его прошлой жизни. Они уговорами, обещаниями денег и угрозами разоблачения заставили Поста заняться подделкой пятисотрублевых кредитных билетов. Пост печатал фальшивые деньги, но все свободное время занимался изобретениями, на них же тратил выделенные ему скудные средства. Он жил в дешевых номерах, члены же шайки жили в роскоши, не жалея не ими добытые деньги.

Жизнь сыграла с несомненно талантливым человеком злую шутку. Имя Поста могло быть прославлено как имя талантливейшего изобретателя. Нельзя не отметить, что начальник сыскной полиции В. Г. Филиппов рассказывал о Посте с нескрываемой горечью за погубленный талант.

Громкое дело «О всероссийской шайке злоумышленников по подделке и сбыту пятисотенных кредитных билетов» продолжалось более полутора лет. Под судом, состоявшимся в Красноярске, находилось 28 обвиняемых из разных областей России. В результате А. П. Пост был приговорен к 15 годам каторжных работ, а организаторы шайки — В. В. Гидулянов и Н. А. Соловьев — всего к 6 годам каторги.

На этом завершается печальная история гениального изобретателя.

 

«Керенки»… для атамана

В истории создания бумажных денежных знаков «керенки» — казначейские знаки 20- и 40-рублевого достоинства занимают особое положение. Это связано с тем, что они были выпущены правительством А. Ф. Керенского при использовании клише консульских марок. Поэтому защита «керенок» от подделок оказалась на таком же уровне, как и консульских марок, для которых это требование не имело решающего значения или даже отсутствовало.

Очевидно, вследствие слабой защиты казначейских знаков, наперекор традиционным принципам оформления бумажных денег, через все поле их оборотных сторон (условно так называемых) крупным шрифтом напечатано: «Подделка преследуется законом». Однако на эту угрозу наказания никто не обращал внимания. Именно «керенки», в отличие от всех известных видов бумажных денег, подделывались в огромных, даже трудно вообразить каких, количествах. Они печатались везде, где была бумага, пусть даже самого плохого качества, и какая-нибудь краска, хотя бы для полов или крыш. Печатались казначейские знаки (по существу фальшивые) в больших количествах в районах, удаленных от центра, которые получали мизерные денежные подкрепления или вообще их не получали. Жизнь же заставляла искать выход из тяжелого финансового положения. Невольно взоры обращались на бумажные деньги, изготовление которых не требовало большого труда, умения и наличия сложного печатного оборудования.

Для выпуска «керенок» нужны были клише, которые безусловно отсутствовали на местах. Эти клише кустарно изготавливались граверами по рисункам казначейских знаков. Низкий уровень квалификации провинциальных граверов сказывался на качестве изготовления клише, следовательно, и отпечатанных денежных знаков.

Имеются сведения, что «керенки» выпускались не только в стационарных провинциальных типографиях, но и в полевых условиях. Иногда печатное оборудование следовало с войсками, которые вели боевые действия, что упрощало денежное обеспечение личного состава воинских частей. Качество изготовления таких бумажных денег было, безусловно, еще хуже, чем в приспособленных для печатания денег стационарных типографиях. Если к этому добавить еще огромный разброс в оттенках красок и качестве бумаги, то можно себе представить то разнообразие, которое имело место в оформлении «керенок».

В белогвардейском отряде атамана Булак-Балаховича печатались фальшивые казначейские знаки («керенки»).

Отсюда понятно, что понятие «фальшивые керенки» крайне условно, так как практически невозможно отличить поддельные экземпляры от официально выпущенных. Даже в «Каталоге денежных знаков России и балтийских стран 1769–1950» (Берлин, 1953), где обычно приводятся разновидности бумажных денег, раздел «Казначейские знаки 20- и 40-рублевого достоинства» содержит только примечание о наличии поддельных знаков без каких-либо пояснений.

В качестве фальшивых можно признать только денежные знаки с явными и неоспоримыми признаками подделки или знаки, подделка которых документально подтверждена. О таком факте подделки, например, рассказала выходившая в Туркестане «Наша газета». В ее номере от 16 мая 1918 года сообщалось, что в денежном обращении края появилось большое количество «фальшивых керенок» 40-рублевого достоинства. Они отличались от настоящих знаков не качеством исполнения отдельных орнаментальных элементов, а тем, что обе их стороны имели одинаковый рисунок, так как были отпечатаны одним клише для лицевой стороны ― в распоряжении фальшивомонетчиков, очевидно, было только это клише. Несмотря на такую явную и грубую подделку, фальшивомонетчики рассчитывали, что малограмотное население Туркестана «проглотит» ее при отсутствии других денег и она войдет в денежный оборот благодаря тому, что на обеих сторонах знака изображен герб Временного правительства, хотя и свергнутого, но правительства.

В период наступления армии генерала Юденича на Петроград фальшивые казанчейские знаки были обнаружены красноармейцами в штабе атамана Булак-Балаховича. В газете «Известия ВЦИК» от 7 сентября 1919 года сообщалось: «В захваченном нашими войсками Пскове в белогвардейском штабе найдено больше пуда почти готовых 40-рублевых керенок. Лицевая их сторона подделана довольно хорошо, оборотную белые не успели закончить печатанием».

Вышедшие после окончания гражданской войны в России мемуары командующего Северным корпусом А. П. Родзянко («Воспоминания о Северо-Западной армии», Берлин, 1923) не только подтвердили факт выпуска фальшивых «керенок», но и подробно и ярко осветили эту достаточно любопытную историю. Оказалось, что идея выпуска «керенок» (считайте — фальшивых) родилась первоначально в недрах штаба генерала Родзянко. Возникла она в связи с тем, что из-за отсутствия денежных поступлений Северный корпус летом 1919 года оказался в тяжелейшем финансовом положении.

В середине июля по поручению генерала Родзянко его начальник тыла генерал Крузенштерн обратился к главнокомандующему армией генералу Юденичу за разрешением выпустить «керенки». На это последний ответил категорическим отказом. Тогда Родзянко решил выпустить свои деньги, так называемые «разменные знаки». Для реализации своего плана он потребовал от своего подчиненного атамана Булак-Балаховича прислать в свое распоряжение гравера Тешнера, который в то время находился в Пскове.

Атаман, не желавший ни в каком отношении подчиняться барину Родзянко, Тешнера не отдал. А так как его отряд также оказался без денег, решил сам заняться выпуском фальшивых казначейских знаков, имея в своем распоряжении специалиста, способного наладить печатание денег.

О нетерпимом отношении друг к другу этих двух высокопоставленных военачальников Северо-Западной армии свидетельствует и то, что в своих мемуарах Родзянко называл Булак-Балаховича фальшивомонетчиком и мерзавцем. В доказательство этого он приводит подробное донесение секретного агента, внедренного им в отряд Булак-Балаховича, о том, как было организовано печатание в Пскове фальшивых денег. Из донесения следует, что в изготовлении фальшивок непосредственное участие принимали все представители псковской власти: полковник Энгельгардт, полковник Стоякин, помощник районного коменданта Афанасьев и другие. Благоприятным обстоятельством было то, что штаб отряда помещался в здании Псковского госбанка, где и была развернута «экспедиция». Гравер Тешнер, узнав, какую ему подготовили позорную роль, пытался бежать из Пскова, но его поймали и заставили изготовить клише 40-рублевых знаков. После этого пошла энергичная работа. Вот маленький отрывок из «красочного» донесения агента: «Все это велось под непосредственным руководством Стоякина, который повесил одного из писарей (казнь была проведена в „Крестах“) за слишком хорошее знакомство с делами экспедиции… В Вознесенский полк поступило из штаба Балаховича и было передано заведующему хозяйством отряда 10 тысяч рублей фальшивых „керенок“».

Из донесения следовало также, что офицерами штаба атамана были предприняты неудачные попытки расплачиваться за покупки изготовленными деньгами в торговых точках и ресторанах, что породило слухи на эту тему и вызвало настороженность населения к «керенкам». Поэтому пользоваться фальшивками отряду Булак-Балаховича не удалось.

Завершая рассказ о фальшивках, выпущенных атаманом, следует кратко вернуться к делам идейного вдохновителя этого мероприятия. Генерал Родзянко, не получив разрешения на изготовление казначейских знаков, все же выпустил свои бумажные деньги. В соответствии с надписями на разменных знаках они выпускались временно корпусом Северной армии и обеспечивались кредитными билетами, хранящимися в казначействе корпуса. На самом деле эти знаки не имели никакого обеспечения. Подтверждением тому являются сведения, приведенные в мемуарах В. Л. Горна — члена Северо-Западного правительства: «Пришлось разрешить выпуск армейских денег (так называемых „родзянок“), исключительно под генеральские погоны — так острили в то время в Ревеле». Поэтому офицеры корпуса Родзянко называли их «бутылочными этикетками» и старались быстрее от них избавиться.

 

Под следствием — лжечервонец

В ноябре 1925 года в нашей стране отмечалось трехлетие введения в оборот червонцев. К этому времени червонец стал не только твердой валютой на российском денежном рынке, но и получил признание за рубежом. Естественно, на российский червонец обратили самое пристальное внимание не только торгово-промышленные круги ряда стран, но и фальшивомонетчики, почувствовав возможность получения крупных барышей от изготовления и внедрения поддельных банковских билетов в денежный оборот России. К тому же осуществлению этой операции объективно способствовали некоторые обстоятельства. Оказалось, что интересы фальшивомонетчиков совпали с интересам тех, кто в результате событий октября 1917 года потерял свои капиталы в России. К ним в первую очередь относились нефтепромышленники Кавказа, особенно мультимиллионер Генри Детерлинг, возглавлявший фирму «Ройал Датч Шелл». Так же сочувственно отнеслись к финансовой aфepe и поддержали ее члены бывшего правительства Грузинской Республики, составившие эмигрантское правительство.

«Должности» в широком спектре обязанностей членов клана фальшивомонетчиков распределялись соответственно достатку: одни, малоимущие, были непосредственными изготовителями и распространителями фальшивок, другие — промышленные магнаты — финансировали этапы этой операции. Таким образом, все необходимые элементы для проведения широкомасштабной и дорогостоящей акции были налицо, и она началась.

Банковские билеты — червонцы образца 1922 года.

Первые сведения о появлении фальшивых червонцев поступили в 1925 году из Польши. В кратких сообщениях ряда газет говорилось, что в окружном суде польского города Новогрудка слушалось дело фальшивомонетчиков, распространявших поддельные купюры достоинством в пять червонцев. Валютное управление Народного комиссариата финансов отреагировало на это сообщение решением о прекращении выпуска и о постепенном изъятии этих купюр из обращения. Кроме того, было решено в последующем выпустить новые образцы купюр червонцев меньших номиналов.

Примерно в одно время с процессом в Новогрудке было раскрыто крупное дело по изготовлению фальшивых французских банкнот в Венгрии.

Этот процесс вызвал большой резонанс, поскольку во главе акции стоял венгерский князь Виндшгрец, a поддерживал фальшивомонетчиков глава государственной полиции Натоши. Сведения об этом процессе приведены здесь потому, что в некоторых иностранных газетах того времени появилась информация, что фальшивые банкноты предназначались для внедрения в Россию при торговых контактах.

Уместно отметить, что фальшивки были исполнены на высшем уровне — их печатали в Будапештском военном картографическом институте, располагавшем отличной полиграфической базой. В том же институте, как выяснилось позже, печатались фальшивые акции Бакинского нефтяного общества.

Фальшивые червонцы, изготовленные за рубежом, появились в нашей стране осенью 1928 года. Первым это установил один из ленинградских инкассаторов. Его внимание привлекли совсем новые банковские билеты серии «НУ» и «НН». Плотность бумаги и водяные знаки на ней подозрений не вызывали. Инкассатор заметил на червонцах несколько более бледное очертание букв текста в вензеле с надписью «РСФСР» и более четкое по сравнению с государственными билетами исполнение самого вензеля. Видимо, фальшивомонетчики, имея в своем распоряжении хорошую технику, несколько перестарались и сами создали заметный отличительный признак своих подделок.

Вскоре удалось задержать человека, расплачивавшегося этими билетами. Им оказался бывший штаб-ротмистр царской армии Шиллер. Выяснилось, что он был агентом генерал-лейтенанта И. В. Глазенапа, который во время Гражданской войны находился в подчинении командующего Северо-Западной армией генерала от инфантерии Н. Н. Юденича и чудесным образом всего за год был произведен из штаб-ротмистра в генералы. После расформирования армии Юденич назначил Глазенапа главой ликвидационной комиссии. Думается, что за полгода работы комиссии тот успел набить себе карманы, но деньги имеют свойство таять, а потребность в них остается. Вот почему в 1927–1928 годах Глазенап проявлял большой интерес не только к фальшивым червонцам, но и к финансовым махинациям, с ними связанным. Этой грязной деятельностью он занимался в «вольном городе Данциге» на пару со своей подругой — баронессой Фредерикс.

Фальшивые банкноты, которые Глазенап пытался сбывать, были изготовлены в мюнхенской типографии Шнейдера. Организаторами этой работы были грузины Садатирашвили и Карумидзе: они заказывали клише, доставали бумагу с водяными знаками и пр.

На территории России мюнхенские фальшивки распространяли люди великого князя Кирилла Владимировича, точнее представители Корпуса офицеров императорской армии и флота, с целью создания денежного фонда этой организации.

В ходе ленинградского процесса в печати промелькнула еще одна старинная российская фамилия — князя Ливина. Он со своим отрядом воевал в составе Западной армии генерала Бермондта-Авалова, а после расформирования армии стал председателем «Общества взаимопомощи бывших российских военнослужащих», которые также нуждались в средствах. Сам князь не участвовал в распространении фальшивок, но его квартира в Риге использовалась в качестве тайного хранилища.

Очевидно, что генерал Бермондт-Авалов имел отношение к финансовой авантюре. Так, немецкая газета «Форвертс» в 1927 году писала о предстоящем допросе генерала в отношении его бывшего подчиненного Садатирашвили и его контактов с мюнхенскими изготовителями фальшивок. Однако допрос, невыгодный каким-то высоким инстанциям, не состоялся.

Официальное подтверждение деятельности международной организации по изготовлению фальшивых российских червонцев было опубликовано европейскими газетами в 1927 году. 22 ноября «Экономическая газета» со ссылкой на агентство «Вольф» сообщила, что во Франкфурте-на-Майне были обнаружены фальшивые червонцы, отпечатанные под руководством Садатирашвили в небольшой типографии.

Это были купюры достоинством от 1 до 10 червонцев. Отмечалось также, что кроме этой типографии фальшивые банковские билеты печатались в Будапештском военном картографическом институте и в мюнхенской типографии Шнейдера. Только в этой типографии было отпечатано около 15 тысяч купюр достоинством в 1,3 и 10 червонцев. Примерно 12 тысяч билетов из этой партии были завезены в Ленинград, где благодаря усилиям правоохранительных органов, к счастью, не попали в денежный оборот.

Немецкая пресса приводила сведения об ошеломляющих объемах предполагаемого выпуска фальшивых банковских билетов. Только в типографии во Франкфурте-на-Майне было найдено 12 ящиков фальшивых купюр. По сообщениям берлинской печати, все фальшивки рассматривались в качестве «пробной партии», а «настоящие экземпляры» предполагалось печатать в других городах Европы.

О размерах финансовой аферы особенно красноречиво говорят планы изготовления фальшивых банковских билетов на сумму 50 миллионов рублей. Причем масштабно разрабатывалась не только техника массового изготовления фальшивок, но и методы их внедрения в денежный оборот России. Предполагалось распространение фальшивых червонцев во многих регионах Европы, включая Балканы и Турцию. Все вскрытые по делу о фальшивомонетчиках факты показали, что имела место подготовка международной финансовой диверсии, направленной на подрыв российской экономики.

Следствие по делу международной организации фальшивомонетчиков продолжалось в течение двух лет. Оно проводилось немецкими юристами при участии представителей следственных органов России, Франции и Португалии. Со стороны обвинения по делу были привлечены более сорока свидетелей, а следственные материалы составили 30 томов. Нa судебном процессе под тяжестью неопровержимых улик обвиняемые признали себя виновными в печатании фальшивых червонцев, но в качестве оправдания заявили, что делали это исключительно с целью получения средств для борьбы с большевизмом. Представители государственного обвинения, учитывая «смягчающее» обстоятельство — политические мотивы преступления, потребовали для обвиняемых смехотворно мягкого наказания: Садатирашвили и Карумидзе — 34 и 19 месяцев тюремного заключения соответственно, а остальным — не более двух месяцев. Поскольку обвиняемые находились под следствием в течение двух лет, то после такого приговора часть фальшивомонетчиков была оправдана, в отношении других дело было прекращено по амнистии.

В заключение отметим, что берлинский суд не вынес никаких частных определений в отношении лиц или организаций, финансировавших эту преступную акцию. Однако дотошные журналисты докопались до истины и установили, что средства выделялись доверенным лицом нефтепромышленника Детерлинга и что фамилию последнего не упоминали на берлинском процессе по договоренности английских и немецких дипломатических кругов.