В первые дни войны мы, футболисты ЦДКА, не беспокоились о своей судьбе, справедливо полагая, что нас вот-вот направят в действующую армию. Но время шло, начальство хранило молчание, и в команде началось брожение, как же так, враг рвется вглубь страны, наши сверстники проливают кровь, сражаясь за Родину, а мы, закаленные спортом бойцы, бездействуем в тылу. Ну, разве это справедливо?

Не сговариваясь друг с другом, писали рапорта с просьбами, а потом и с требованиями, отправить нас на фронт. Тогда руководители Центрального Дома Красной Армии, в адрес которых изливался весь наш гнев, вынуждены были объяснить, что где-то там, «наверху», принято решение непременно сохранить кадры лучших футболистов. Когда же и это не подействовало, игроков, имеющих офицерские звания, в приказном порядке направили вглубь страны заниматься эвакуацией музея и библиотеки ЦДКА, театра Красной Армии. Некоторых офицеров оставили для несения дежурства непосредственно в ЦДКА. Ну, а нас, рядовых откомандировали для прохождения службы, в часть, расположенную поблизости, на Колхозной площади. Приказы, как известно, не оспариваются, а выполняются… Личный состав нашей части квартировал в Красноперекопских казармах, а службу нес по охране Народного Комиссариата обороны СССР и Генерального штаба. Строжайшая воинская дисциплина, неукоснительное следование приказам и распоряжениям командования, хозяйственные работы и наряды – все это не шло ни в какое сравнение с несением воинской службы, в команде ЦДКА, хотя и в ней к дисциплине и уставному порядку отношение было достаточно серьезное. Не всем «вживание» в новые условия давалось безболезненно, тем более, что командиром «футбольного отделения» назначили очень требовательного, даже сурового младшего сержанта Кирпичникова. Уж он-то поначалу не скупился на наряды вне очереди за малейшее неповиновение или нарушение. Да простит мне Анатолий Владимирович Тарасов, что я намереваюсь рассказать о не очень приятной страничке в его солдатской биографии, но думаю, от этого его авторитет не пострадает. Так вот, у Толи отношения с Кирпичниковым никак «не складывались» по причине весьма банальной: он очень любил поспать и частенько с опозданием реагировал на команду «подъем». Кирпичников подобного терпеть не мог, и потому наш умный, начитанный, но не слишком исполнительный товарищ чаще других с метлой в руках занимался приборкой казармы, включая места общего пользования. Но это не значит, что другим, в том числе и мне, не приходилось заниматься подобной работой – мы тоже на первых порах не были образцовыми солдатами. Ко всему, однако, можно привыкнуть. Даже к нужной, утомительной караульной службе на особо важных объектах.

Но была и отдушина. Нет, не футбол, к мячу мы даже не прикасались, а посещение театров, куда солдат пускали бесплатно. Наш командир Кирпичников к театру был равнодушен, но нам все же удалось приучить его хотя бы изредка отправляться на «культмассовое мероприятие» вместе с отделением. Пока он внимательно слушал оперу или смотрел спектакль, мы успели пообщаться с приглашенными в театр на свидание родными и близкими. Быть может, мы поступали в чем-то не очень хорошо по отношению к своему командиру, но разве можно не; оценить проявленную при этом солдатскую смекалку? К тому же, просто грешно было, служа в Москве, совсем не видеться с родственниками.

В октябре сорок первого нашу часть передислоцировали в Арзамас, где мы несли караульную и патрульную службу. Но продолжалась наша «эвакуация» недолго – уже в декабре полк вернули в Москву, в свои казармы, к прежним объектам – НКО и Генштабу. Время от времени кто-то из нас вновь напоминал о себе начальству рапортом об отправке на фронт, но ответ был один: «Служите, где приказано!». Так и не пришлось футболистам участвовать в боевых действиях: не будешь же всерьез считать таковыми довольно частные ночные выезды на ликвидацию пожаров, возникавших от сброшенных германскими летчиками «зажигалок». Не утешало и то, что к тому времени мы уже знали: не только футболисты, другие спортсмены, но и большинство деятелей культуры, искусства, литературы и науки, пребывали в таком же положении. Вполне возможно, что это было правильным шагом со стороны государственного руководства, но не трудно понять и нас, молодых и крепких людей, вынужденных прозябать в тылу.

Немного улучшилось настроение у ребят когда в марте 1942 года спортсменов, имеющих за плечами десятилетку, направили учиться на Военный факультет Государственного Центрального института физической культуры. В группу из шестнадцати футболистов попал и я. Обучение шло ускоренными, по военным временам, темпами и уже через три месяца мы вышли из стен Военфака с первичным офицерским званием и довольно неплохим багажом знаний в области методики проведения занятий по рукопашному бою, преодолению препятствий, лыжной подготовке и ряду чисто военных дисциплин.

Учиться на краткосрочных курсах было не так легко, как может показаться. То что в обычное время изучают годами, курсанты за счет уплотнения учебного расписания, интенсификации процесса обучения; проходили буквально галопом. Занимались, как правило, с раннего утра до позднего вечера, в условиях весьма чувствительных даже для нас, людей, закаленных физическими нагрузками и нервным напряжением. Энергии мы расходовали очень много, и довольно скудное курсантское питание никак не компенсировало потерянных каллорий. И тут помогла наша командная спайка: Володя Никаноров, который служил в должности дежурного коменданта ЦДКА, изредка снабжал своих коллег футболистов талонами в офицерскую столовую. Не ахти какая подкормка – жиденький супец да каша, но мы и этому были рады.

После окончания курсов для меня началась хоть и не боевая, но, все же настоящая военная работа. Вместе с товарищами я преподавал физическую подготовку, а, точнее, обучал приемам рукопашного боя и преодоления препятствий личный состав частей, которые отводились в Московский военный округ на переформирование. Три месяца проработал в качестве инструктора в Московском пулеметном училище в Кузьминках. Была и такая практика: бригадами в составе нескольких специалистов выезжали для помощи в организации занятий и проверок по физподготовке в резервные части, дислоцированные в Кимрах, Покрове, Голутвине и других городах и населенных пунктах. Вместе с Леонидом Карчевским всю зиму 1942 – 1943 годов преподавали лыжную подготовку выпускникам Военной академии имени М. В. Фрунзе, прибывшим в Москву из Ташкента за получением назначения в части.

Словом, работы хватало, и я уже не чувствовал себя в чем-то ущемленным, обойденным, как это было в первые месяцы войны.

Легче стало на душе от сознания, что занят нужным для фронта делом и вносишь хоть и не очень значительный, но все же вклад в разгром врага.

Однажды нас с товарищем по команде Петром Щербатенко командировали для проведения занятий с офицерским составом дивизии в Голутвин. Прибыли в штаб соединения и выяснилось, что мой друг должен следовать в Коломну, что в нескольких километрах от Голутвина. Петя всегда гордился тем, что он донской казак и предки его, да и сам в детстве и юности с седла не слезали. Вот и выделили ему в штабе лошадь – мол, так тебе, казаку, сподручнее будет добираться.

Каково же было мое удивление, когда я увидел, что, получая в виде довольно смирной, покладистой кобылки с детства привычное средство передвижения, Петя прямо-таки с лица спал. Смущаясь, сознался, что хоть и казак он по происхождению, но на лошади ездить не приучен. Кое-как взгромоздили его в седло, подтолкнули кобылку: давай, вези казака. И он отправился в путь, как-то жалобно посмотрев на своих мучителей. А потом выяснилось, что своего «боевого друга» в Коломну он привел на поводке. «Ты уж, Валя, – просил меня Щербатенко, – ребятам о моем конфузе не рассказывай». Я обещал, и обещание выполнил, хотя так и подмывало поведать друзьям-футболистам эту смешную историю. Вот нахохотались бы вдоволь! Сейчас об этом случае по прошествии многих лет можно вспомнить.