Даже в августе 1939 года, пойдя на соглашение о сотрудничестве со Сталиным, Гитлер вовсе не думал менять свою стратегию, свои планы на ближайшее будущее. В узком кругу приближенных он заявлял: «Все, что я предпринимаю, направлено против русских. Если Запад слишком глуп и слеп, чтобы понять это, тогда я буду вынужден пойти на соглашение с русскими, чтобы побить Запад, и затем, после его поражения, снова повернуть против Советского Союза со всеми моими силами. Мне нужна Украина, чтобы они не могли уморить нас голодом, как это случилось в последней войне». Гитлер вел свою игру, Сталин – свою, и больше всего они боялись друг друга, опасались неожиданной агрессии со стороны соперника (а с августа 1939 года по июнь 1941-го – официального союзника!). Годами они готовились к войне (оба – к агрессивной, наступательной, захватнической!), но никак не могли выйти на тот уровень вооружений, который позволил бы фюреру обрушить свою мощь на восток, а Сталину – на запад. Из-за постоянно преследовавшего их страха друг перед другом они так и начали войну между собой, будучи не совсем к ней готовыми.

Вот одно из признаний фюрера, сделанное в узком застольном кругу самых близких соратников: «Моим кошмаром был страх, что Сталин может перехватить у меня инициативу… Война с Россией стала неизбежной. Ужасом этой войны было то, что для Германии она началась слишком рано – и слишком поздно». Пожалуй, самым примечательным из соображений Гитлера по этому поводу оказалось признание, сделанное им перед концом войны, в феврале 1945 года, когда фюрер не мог не понимать, что его конец близок, лукавить ему было уже не нужно: «Упреждающий удар по России был нашим единственным шансом разбить ее … Время работало против нас. На протяжении последних недель (май–июнь 1941 года – В. Н .) меня не отпускал страх, что Сталин опередит меня». Эти опасения не были напрасными. Сталин тоже изо всех сил готовился не к обороне, а к нападению. Маршал Жуков вспоминал: «У Сталина была уверенность, что именно он обведет Гитлера вокруг пальца в результате заключенного пакта. Хотя потом все вышло как раз наоборот».

И вот что парадоксально! Так называемый советско-германский договор о дружбе означал только одно – скорую войну между двумя подписавшими его странами. Это было очевидно. Еще в книге «Моя борьба» Гитлер пророчески писал: «Сам факт заключения союза с Россией сделает войну неизбежной». Еще до заключения этого договора английская разведка доносила своему правительству: «Если Германия и СССР придут к какому-либо политическому, а еще лучше – к военному соглашению, то война между ними станет совершенно неизбежной и вспыхнет почти сразу после подписания такого соглашения». Того же мнения придерживался и американский президент Рузвельт: «Если Гитлер и Сталин заключат Союз, то с такой же неотвратимостью, с какой день сменяет ночь, между ними начнется война».

Так что демагогические рассуждения о том, что Гитлер неожиданно и вероломно напал на нас, не выдерживают никакой критики. Оба диктатора договором между собой хотели одного – выиграть еще немного времени, чтобы подготовиться к войне, вернее, к нападению, к агрессии: фюрер собирался обрушиться на СССР, Сталин – на Германию. Ни тот, ни другой к войне оборонительной не были готовы, она требует совсем иной подготовки, чем к агрессии! Поэтому перед ними со всей остротой стоял вопрос о том, чтобы не упустить время и обязательно первым нанести упреждающий удар и как можно быстрее развить наступление. Но Сталин тянул время, потому что, как ворон крови, ждал нападения немцев на Англию, чтобы ударить им в спину уже наверняка. Впрочем, похоже, наш вождь мог бы и без вторжения фюрера в Англию посчитаться с ним, но, увы, упустил редкий шанс. Известно, что в 1940 году наш самый опытный и авторитетный военачальник – маршал Б. Шапошников (еще дореволюционной офицерской выучки) и некоторые его коллеги буквально умоляли Сталина немедленно выступить против фюрера. Начальник нашей военной разведки И. Проскуров докладывал, что у немцев в то время на нашей границе не было ничего для обороны. Сталин не прислушался к этим советам. Он всегда все знал лучше всех. Тут, разумеется, сыграла роковую роль его неосведомленность в военных делах, свидетелями которой мы стали в годы войны и которая стоила нам огромных жертв, каких при другом руководстве, не сталинском, могло бы и не быть. Несомненно, что ту же роковую роль сыграли тайные для всех замыслы Сталина все о том же победном походе на Европу, который он откладывал до момента нападения Гитлера на Англию.

Надо думать, что последнее соображение, то есть надежда, даже уверенность в нападении немцев на Англию, засело в голове Сталина крепко. Теперь уже широко известно, как он в 1940 и 1941 годах решительно отметал в сторону все сообщения о том, что Гитлер готовится напасть на нас. Многие люди, настойчиво пытавшиеся предупредить Сталина об этом, жестоко пострадали от гнева вождя, считавшего такие донесения провокациями. Он боялся спугнуть фюрера хотя бы малейшими намеками на нашу настороженность, озабоченность. Он так и продолжал жить устоявшимися представлениями о верности собственного курса на мировую революцию, не считаясь с реальной обстановкой. В 1939 году он с трибуны XVIII съезда партии заявил:

...

«Первая мировая война дала победу революции в одной из самых больших стран… а потому боятся, что Вторая мировая война может привести также к победе революции в одной или нескольких странах. А поскольку нашей целью является мировая революция, то развязывание войны в Европе есть наше средство во имя цели, которая оправдывает все».

5 мая 1941 года в обстановке сугубой секретности Сталин выступил в Кремле перед выпускниками слушателей военных академий, он, в частности, сказал:

...

«Рабоче-крестьянская армия должна стать самой агрессивной из всех когда-либо существовавших наступательных армий… Что значит политически подготовить войну? Политически подготовить войну – это значит чтобы каждый человек в стране понял, что война необходима. Сейчас, товарищи, вся Европа завоевана Германией. Подобное положение нетерпимо, и мы не собираемся его терпеть. Народы Европы с надеждой смотрят на Красную Армию–освободительницу. Видимо, войны с Германией в ближайшем будущем не избежать, и, возможно, инициатива в этом вопросе будет исходить от нас. Думаю, это случится в августе».

Гитлер не мог ждать до августа. Не мог допустить, чтобы Сталин, а не он, нанес упреждающий удар. Вот и пришлось ему ударить в июне. Эта речь Сталина у нас никогда не публиковалась, но, конечно, ее содержание стало известно фюреру. В нашей стране только в 1978 году «Военно-исторический журнал» объявил: «Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) И. В. Сталин, выступая 5 мая 1941 года с речью на приеме выпускников военных академий, дал ясно понять, что германская apмия является наиболее вероятным противником».

Так Сталин впервые перед большой аудиторией упомянул о своей самой заветной мечте. В узком кругу своих соратников, в Политбюро и на заседаниях ЦК партии, он много раз возвращался к этой идее, к непременно предстоящему походу с целью «освобождения» Европы. Примечательно, что окончательное официальное решение об этом было принято на заседании Политбюро 19 августа 1939 года, то есть за четыре дня до заключения дружеского союза с Германией! Так же заблаговременно наш Генеральный штаб по указанию Сталина разработал план нападения на Германию, раньше, чем это сделали немцы в отношении нашей страны, то есть они позже нас приступили к составлению такого плана, ставшего затем известным под именем «Барбаросса», который и начал осуществляться в июне 1941 года.

Сталин явно спешил, пытаясь обойти Гитлера в гонке, финишем которой должны были стать начало войны, неожиданный удар, сокрушительное наступление. В середине 1940 года вдоль всей нашей западной границы были проведены невиданные раньше по своим масштабам военные маневры, ставшие как бы генеральной репетицией перед предполагавшимся нападением на Германию. А вскоре по войскам было разослано руководство «О политических занятиях с красноармейцами и младшим командным составом Красной Армии на летний период 1941 года», в котором, в частности, говорилось: «Многие политработники и групповоды политзанятий забыли известное положение Ленина о том, что “как только мы будем сильны настолько, чтобы сразить весь капитализм, мы немедленно схватим его за шиворот”».

В декабре 1940 года в Москве под руководством Сталина состоялось совещание всей верхушки Красной Армии, оно длилось несколько дней, и все выступления до одного были на нем посвящены исключительно наступлению на Запад, ни о каких планах обороны – на всякий пожарный случай речь даже не заходила. Через полвека стенограмма этого совещания стала достоянием гласности, читать ее просто страшно, в ней – исток нашей чудовищной катастрофы в начале войны. Когда знакомишься с ней, то обращаешь еще внимание на то, что большинство выступавших на нем генералов погибло в самом начале войны, одни пали в боях при отступлении и окружении, попали в плен, другие были расстреляны Сталиным как виновники нашего страшного поражения и позора. И тут вождь остался верен себе: покарал других за свои катастрофические ошибки и просчеты.

Сталин не уступал фюреру как прожженный политический интриган, теоретик и практик партийной диктатуры, но, с точки зрения организаторской, проигрывал своему сопернику. Фюрер сумел подобрать себе сильную команду военных и штатских специалистов, которых он, в отличие от Сталина, не терзал кровавыми репрессиями (они случились только после покушения на фюрера в 1944 году). При этом профессиональные экономисты и военные при Гитлере не находились в той абсолютной зависимости от невежественной партийной верхушки, как это было у нас при Сталине. Кроме того, фюрер, в отличие от Сталина, не любил вникать во все мелочи, оставляя за собой только общее руководство, не допекал нижестоящих постоянной опекой, не держал их в постоянном смертельном страхе за свою жизнь и судьбу. Возможно, совокупность этих факторов в какой-то степени способствовала тому, что фюреру все-таки удалось обмануть Сталина, одержимого своей идеей нашего блицкрига против Германии и всей Европы и ослепленного ею.

О совершенно непонятной степени этого ослепления свидетельствует много разных документов и фактов. Но есть среди них документ такой потрясающей силы, который доносит до нас всю правду о безысходном трагизме того положения, в каком мы оказались перед самым началом войны. Ближайший к Сталину человек, знающий все, чем вождь в то время жил и дышал, его главный палач и собутыльник, к тому же его главный разведчик Л. Берия письменно докладывает своему шефу 21 июня 1941 года, то есть за несколько часов до нападения немцев на Советский Союз:

«Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня “дезой” о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что нападение начнется завтра… То же радировал и генерал-майор Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев… Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание – в 1941 году Гитлер на нас не нападет!»

Вот так главный сталинский царедворец выступает в своей привычной холуйской роли, точно зная, как можно угодить своему хозяину.

А ведь Сталин опоздал сосем не намного со своим возможным упреждающим ударом! Перед самым немецким вторжением наш Генеральный штаб направил совершенно секретную ориентировку в штабы всех наших пограничных округов: «В период с 4 по 10 июля 1941 года немецкие войска предпримут широкомасштабные боевые действия против Англии, быть готовыми к проведению наступательных операций». Со временем, уже после войны, стало известно немало фактов и документов, говорящих о том, что Сталин решил нанести свой удар 6 июля, ровно на две недели позже начала войны Гитлером.

Когда немецкие войска пересекли нашу границу на рассвете 22 июня, Гитлер сосредоточил на всем ее протяжении 3 712 танков и 4 950 боевых самолетов. А Советская Армия (как сообщил в 1989 году такой авторитетный источник, каким является «Военно-исторический журнал») в тот момент имела 23 457 танков и более 20 тысяч самолетов, из которых 17 тысяч – боевых. Подавляющее большинство наших вооруженных сил было сосредоточено вдоль нашей западной границы. Вот таким было реальное соотношение сил в той войне, которую назвали войной моторов.

Напомним, во что вылилось это соотношение.

Немецко-фашистские войска стремительно наступали по трем направлениям: на Москву, Ленинград и Киев. К осени 1941 года они подошли к Москве, взяли в кольцо Ленинград и захватили Киев. Захват украинской столицы стал самым крупным успехом немцев в то время. Стоит вспомнить, что тогда на Киевском направлении советские войска превосходили немецко-фашистские в численности личного состава в 1,2 раза, орудий и минометов – в 1,4 раза, средних (Т-34) и тяжелых (КВ) танков – в 3,5 раза, легких танков (Т-26 и БТ-7) – в 5 раз и самолетов – в 2,5 раза.

В чем же причина наших страшных поражений при таком соотношении сил в нашу пользу? Может быть, обратив внимание на количество вооружений, мы отстали от немцев в качестве? Ничего подобного! Германские войска имели заметное преимущество, с точки зрения количества и качества, только в автоматическом оружии и автотранспорте. Так в чем же было дело? Корни нашей катастрофы уходят все в тот же несостоявшийся сталинский поход на Запад, который сорвал Гитлер 22 июня.

Начнем с главной ударной силы той войны – с танков. Наш танк марки БТ (Б – быстроходный) был по тем временам удивительно грозной военной машиной. Одних только танков этой марки было у нас произведено на 1 сентября 1939 года больше, чем танков всех типов во всех странах мира вместе взятых. И это не удивляет, поскольку один наш Харьковский завод, работая в режиме мирного времени, за полгода выпускал более трех тысяч боевых машин, то есть столько же, сколько имел Гитлер, начиная Вторую мировую войну. Да, Сталин заблаговременно и с запасом готовился к осуществлению своих планов под знаменем мировой революции! Думал он при этом и о качестве, не только о количестве. Вот тут-то и зарыта собака!

Даже сегодня трудно себе представить, что скорость нашего БТ доходила до 100 км/час! Тут сразу невольно вспоминается хроническое российское бездорожье, при котором такая скорость танку не нужна. Запас хода у БТ был доведен до 700 км. Это и для современного танка неплохо! Куда, на какие большие расстояния собирался делать свои броски наш БТ? Мало этого. Уже в 1936 году серийные танки БТ форсировали по дну глубокие реки. В 1938 году на них начали устанавливать дизельные двигатели, к чему в других странах пришли лет через десять. Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что по броне и вооружению танк этот отличался все той же особенностью, какая проглядывает из его данных, приведенных выше, – это был танк-агрессор. Любой специалист скажет, что его было невозможно использовать на российской территории, он был предназначен для европейских автострад и потому мгновенно переходил на колесный ход. В то время автострад как таковых в СССР вообще не существовало!

Здесь не место вдаваться в технические подробности других наших танков и вообще нашего вооружения, но к их характеристике применим именно тот анализ, который относится к танку БТ. То же самое можно сказать и о второй главной составляющей той войны – об авиации. Она была создана так, чтобы быстро уничтожить наземные цели врага и выбросить у него в тылу огромные воздушные десанты. В первые же часы военных действий! Недаром лучшим достижением нашей авиационной техники был в то время самолет Ил-2, который предназначался для уничтожения противника на земле, не для затяжной войны в воздухе. Его цель – вражеский аэродром, который надо стереть с лица земли в первые же часы войны. Примечательно, что его конструктор Илюшин сконструировал Ил-2 двухместным – пилот и стрелок за его спиной. Сталин лично распорядился стрелка убрать. По-моему, очень характерный штрих в подходе вождя к будущей войне вообще и к вооружениям в частности. Как известно, он лично вникал во все связанные с этим проблемы и можно без конца приводить примеры, как он маниакально думал только об одном – стремительном и неожиданном походе на Запад. Вот еще только один исторический факт, говорящий об этом с необычайной убедительностью.

В 1930 году Сталин начал создавать воздушно-десантные войска. Понятно, что их главное назначение – наступление. Вот почему к началу Второй мировой войны Советский Союз имел более одного миллиона превосходно подготовленных десантников-парашютистов, то есть примерно в двести раз больше, чем все страны мира вместе взятые, включая Германию! Более одного миллиона! Сразу же после 22 июня они не могли быть востребованы, а воевать в окопах их не научили. Только от одного этого злоключения с нашими десантниками можно было на месте Сталина умереть с досады уже 22 июня 1941 года. Но он пережил и это! К тому же аналогичных несчастий свалилось на него и на всех нас много. Вот только несколько из них.

После заключения союза с Гитлером Сталин даже не подумал об укреплении новой границы и поспешил демонтировать наши оборонительные сооружения на старой границе. А как бы они пригодились в 1941 году! Может быть, он разрушил их именно потому, что они назывались «Линией Сталина»? А он не хотел связывать со своим именем даже самый робкий намек на оборону?! Известный генерал П. Григоренко писал: «Я не знаю, как будущие историки объяснят это злодеяние против нашего народа. Нынешние обходят это полным молчанием, а я не знаю, как объяснить. Многие миллиарды рублей (по моим подсчетам, не менее 120) содрало советское правительство с народа, чтобы построить вдоль всей западной границы неприступные для врага укрепления – от моря и до моря, от седой Балтики до лазурного Черного моря. И накануне самой войны – весной 1941 года – загремели мощные взрывы по всей 1200-километровой линии укреплений. Могучие железобетонные капониры и полукапониры, трех-, двух– и одноамбразурные точки, командные и наблюдательные пункты – десятки тысяч долговременных оборонительных сооружений были подняты в воздух по личному приказу Сталина».

Во многом нашу катастрофу 22 июня предопределил и тот факт, что к тому сроку Сталин сосредоточил вдоль нашей западной границы неисчислимые запасы вооружений и провианта, необходимые для нашей огромной армии, изготовившейся к броску на Запад. Все это попало в руки немцев!

С такой же интенсивностью, с какой мы готовили более миллиона воздушных десантников, мы создавали большой океанский флот и соединения морской пехоты, а что делать этим вооруженным силам вдоль нашей бесконечной сухопутной западной границы? А вот на побережье Балтики и на побережье Западной Европы им дело нашлось бы! Точно так же у нас усиленно готовились крупные воинские соединения для войны в горах. А где они могли нам потребоваться? На Кавказе и Средней Азии? Но даже Гитлер не предполагал там скоро оказаться. А вот Сталину они были нужны для ведения войны в Карпатах и Альпах. Причем особенно важным было карпатское направление, на нем к июню 1941 года сосредоточилось огромное количество наших войск. Им было рукой подать до румынской нефти, без которой Гитлер просто не смог бы воевать. Поэтому он никак не мог допустить сталинского упреждающего удара.

Подобные примеры можно приводить бесконечно. Вот только еще один. Как известно, Сталин категорически отвергал любые оборонительные замыслы, в том числе он не позволил подготовиться к обороне Ленинграда, хотя огромный город находился в непосредственной близости от границы. Причем после нашей агрессии против Финляндии ничего хорошего в случае войны нам от финнов ожидать было нечего. Не случайно во вражеских войсках, осадивших Ленинград, половину составляли финны. Так что один миллион погибших в блокаду ленинградцев прежде всего на совести Сталина.

Незадолго до начала войны меня, уже комсомольца, вызвали в райком комсомола, велели там поступить на курсы топографов. Почему топографов? Мне это не нравится, кажется обидным. Пресса и радио зовут молодых в авиацию, на флот, а меня посылают в топографы! Не хочу! Как бы увильнуть от этих курсов и заняться более подходящим для мужчины делом? А через полвека мне становится понятно столь странное предложение. Читаю книгу о войне и узнаю, что среди бесчисленных трофеев, которые немцы захватили в июне 1941 года на границе, они, к удивлению своему, обнаружили тысячи подробнейших географических карт Западной Европы, всех ее частей и самых захолустных закоулков, предназначенных для использования вооруженными силами, то есть, в данном случае, Красной Армией. Вот как тщательно вождь мирового пролетариата готовился к своему освободительному походу под красным знаменем! Вот почему ему срочно потребовались дополнительные топографы из числа старшеклассников, поскольку юношей уже призывного возраста он знал, куда пристроить в составе действующих вооруженных сил. И одновременно в той же книге я читаю о том, что одной из серьезнейших трудностей для наших войск в оборонительных боях на нашей территории стало отсутствие специальных географических карт нашей страны, которые были бы предназначены для армейского употребления. Сталин даже их запретил делать, поскольку собирался воевать только на чужой территории!

Через полвека после Великой Отечественной войны, с приходом гласности, я уже по-другому вспоминал многое. Например, ту парашютную горячку, которая охватила всю страну. Даже мы, помимо прочей военной подготовки в школе, прыгали с парашютом, пока еще с вышки. Откуда нам было знать, что вдруг потребовалось более одного миллиона десантников-парашютистов?!

В наших школьных коридорах незадолго перед войной стали все чаще попадаться новенькие, с иголочки военные мундиры на вчерашних наших выпускниках, ушедших в военные училища. Будущие летчики, танкисты, артиллеристы, моряки… Они навещали свой дом, ставший родным за десять лет учебы. Они приходили не только затем, чтобы покрасоваться своей военной формой и бравым видом. У нас, в школе с хорошими традициями, среди учителей были действительно яркие люди, к ним и приходили их воспитанники.

Однажды, совсем незадолго до войны, наш математик, профессор Ю. О. Гурвиц, известный в то время в своей области специалист, привел с собой на наш урок юношу в форме танкиста, недавно окончившего свое военное училище и уже куда-то направленного для прохождения службы. Юлий Осипович представил нам его как своего любимого ученика, говорил старик о нем так трогательно, что голос у него дрожал. Весь урок парень простоял у стенки, почему-то не захотел сесть за парту на свободное место. Его глаза не отрывались от нашего учителя, который время от времени тоже нежно поглядывал на своего ученика. Это было прощание. Старик, конечно, знал это. Наверное, нечто подобное, пусть и не так осознанно, ощущал и парень. Неправдоподобно юный для военной формы (таким я и вижу его сейчас), розовый, свежий, чистый, подтянутый, весь устремленный вперед, он, видимо догадывался, что происходило в душе учителя.

Неслышная мелодия этого диалога двух сердец, ученика и учителя, юноши и старика, и сегодня звучит для меня как пророческий реквием по целому поколению, шагнувшему со школьной скамьи прямо в войну и смерть. Из военных воспоминаний у меня в голове навсегда осталось несколько картин, четко запечатленных сцен, словно фотографий. Они в чем-то случайны, не обязательно многозначительны, но вот врезались в память. Первой в ряду таких «фотографий» памяти стоит именно тот урок математики. С него начинается моя личная история войны. Со взглядов, которыми обменялись перед вечным прощанием учитель и его ученик.