Грязное стекло пересекала длинная трещина, между рамами скопился мелкий мусор — фантики, пожелтевшие окурки, которым, наверное, не один год. Я открыл пыльную форточку, и на чердак ворвался воробьиный щебет — вместе со струей свежего воздуха, так пахнущего листвой и мокрым асфальтом, что едва не закружилась голова от почти эйфорического счастья, какое может вызвать только короткий летний ливень, пляшущее на кровельном железе солнце и сознание того, что ты находишься там, куда нормальные люди не забредают. Нормальные не забредают, а ты сидишь тут, куришь, смотришь из чердачного окошка на блестящие после дождя крыши, покрытые граффити вентиляционные трубы, и тебе кайфово.

Не то чтобы я был каким-нибудь психованным романтиком, лазающим по крышам, нет. Просто люблю старые дома: живу в обычной скучно-серой девятиэтажке, а люблю такие — с осыпающейся лепниной в подъезде, крутыми каменными ступенями, деревянными перилами, затянутой фигурной сеткой шахтой лифта. Здесь даже запах особый, и солнечные лучи сквозь пыльные стекла кажутся особыми, и гулкое эхо…

Загасив окурок, я бросил его к другим, валяющимся между рамами. Не потому, что привык свинячить, а просто захотелось, чтобы на этом старом чердаке осталась что-нибудь и от меня, хотя бы такая крохотная и нелепая память о том, как я сидел здесь, наслаждаясь странным, щемящим счастьем. Я уже собирался уходить, когда заметил пробирающуюся между наваленным в углу хламом тень. Кошка. Я осторожно присел обратно на подоконник, чтобы не пугать. Люблю кошек. Или, скорее — уважаю. Так же, как и старые дома — есть в них что-то, с одинаковой силой способное проникать в душу. У меня жил кот. Умный, с которым можно было разговаривать без слов, все понимающий друг детства. Да и не только детства — Барс был из кошачьих долгожителей, но… Этого вспоминать не хотелось.

Зверек тем временем вышел из угла и уверенно направился ко мне. Я рассмотрел его и почувствовал, как одновременно губы непроизвольно складываются в удивленную улыбку, а по спине пробегает холодок: кот был пушистый, с черной спинкой, серыми, чуть отливающими рыжиной боками и белым треугольником на подбородке… Но окраска окраской, не такая уж она и редкая, а вот остальное — походка, выражение мордочки, даже два крохотных пятнышка на носу… Если кто-то мне скажет, что кота нельзя узнать в лицо, то я ему в морду плюну, честное слово!.. Не дав додумать эту мысль, кот деловито вскочил мне на колени, доказывая, что он не призрак, а вполне осязаем. Я провел рукой по длинной шерстке, и он запел, словно моторчик включил.

— Барс… что ты здесь делаешь? — имя вырвалось само собой. Кот урчал, устраиваясь на коленях. Я взял его на руки и поднялся. — Пошли домой? Что тебе на чердаке делать…

Пробежавший по спине холодок исчез. Ну, пусть не тот Барс, но — какая разница? Раз уж зверь сам меня выбрал… И тут же холодок вернулся. Не тот? Я осторожно потрогал бархатное ушко — еще котенком Барс однажды запрыгнул на плиту, подпалил усы и ухо, которое так и осталось слегка искривленным, — так вот, сейчас под пальцами я ощутил неровность. Кот недовольно потряс ухом, но урчать не перестал. Я крепче прижал его к себе. Мистика какая-то, ну и ладно. Пошли, друг, домой.

С котом за пазухой я вышел во двор. Барс прекратил свою песню и прижал уши — во дворе лихо разворачивалась тачка, из салона неслась бьющая по барабанным перепонкам попса. Морщась, я двинулся к воротам. Машина дала задний ход, газанула — ну правильно, хреновому водителю и двор маловат, и ворота узковаты, и вообще, как в старом фильме говорили, «королевство маловато, разгуляться негде». Я отступил и прижался к распахнутой створке, воняющий бензином капот оказался совсем рядом. Барс царапнул меня и выскользнул из-за пазухи. В этот момент горячее железо с такой силой прижало меня к воротам, сдавив ребра, что перекрыло воздух. От внезапной боли потемнело в глазах, я не удержался на ногах и упал коленями на мокрый асфальт. Тачка с грохотом унеслась… гады! Темнота перед глазами рассеялась, и я увидел, как Барс крупными скачками несется к открытой двери подвала. Этого еще не хватало! Я поднялся, стараясь продышаться, и пошел за ним. Стоило таким странным образом найти кота, чтобы он тут же потерялся из-за напугавших его идиотов… Проклиная тех, кто продает всяким уродам права, я стал спускаться.

Хотя в подвале было темно, однако Барса, ровной трусцой бегущего впереди, можно было различить. Я попытался позвать его, но голос прозвучал так сдавленно, точно потонул в окружающей черноте. Здесь царила такая сырость, что вскоре одежда стала противно влажной, а кроссовки и вовсе промокли — я шел по воде. Самое же плохое, что я уже не ориентировался, в какой стороне выход: гонясь за Барсом, я миновал несколько развилок. Хотя, это, конечно, просто подвал, а не лабиринт, так что рано или поздно упрешься в дверь или, на худой конец, в окошко. Я повертел головой. Ни двери, ни окна, ни вообще щели — только впереди слышался шорох и тихое хлюпанье, да сквозь темноту странным образом проступала маленькая тень. Создавалось впечатление, будто Барс не убегает, а ведет за собой. Видно, много времени, бедняга, жил по подвалам, даже странно, что он такой чистый, словно только из дома…

Внезапно впереди показался прямоугольник света. Барс метнулся к выходу, кошачий силуэт на секунду мелькнул на пороге и исчез снаружи. Я выбрался следом и ошарашенно — иначе не скажешь! — огляделся. Вместо улицы передо мной была грунтовая дорога, вокруг деревья, за которыми начинались поля да искрилась на солнце лента реки. Я обернулся — дверь, из которой мы только что вышли, была прорезана в осевшей землянке, на которой сидел Барс и, как ни в чем не бывало, вылизывал лапу. Я снова повертел головой. За землянкой, не слишком далеко, виднелся небольшой пригорок, где стоял одноэтажный дом. И все, больше никакого жилья, никакого намека на город. Куда же, интересно, мы вышли? Блин! Еще полчаса назад я сидел на чердаке, любуясь блестящими от дождя крышами, а сейчас стою в какой-то рощице посреди поля, ничего не понимаю, и кажется, что прошло не полчаса или около того, а целая вечность.

Я посмотрел на спокойно моющегося кота.

— Барс, ты хоть что-нибудь понимаешь?

Желто-зеленые глаза с узкими зрачками так посмотрели на меня, что без слов стало ясно — понимает. Впрочем, если бы кот ко всему прочему еще и заговорил, я бы не удивился. От того, что творилось, любая способность удивляться просто атрофировалась. Я сделал шаг и едва не споткнулся, словно вместо кроссовок у меня на ногах были… я опустил глаза и обомлел: странные сабо с негнущейся подошвой и жутко неудобные. И вообще — вместо привычной одежды нечто несусветное, какая-то полотняная рубаха навыпуск, грубая куртка, подпоясанная ремнем, да еще и не слишком чистая… Я помотал головой, чтобы избавиться от наваждения, как вдруг из-за поворота дороги вышел гориллообразный парень с хмурым взглядом. Если такой встретится на темной улице и попросит закурить, надо либо сразу бить, либо сразу убегать… В общем, я принял независимый вид и постарался, не делая резких движений, исчезнуть между деревьями.

— Эй, ты… это…

Обращался он явно ко мне. Черт, этого не хватало! Но следующие слова парня заставили меня застыть, забыв обо всем, только что так меня удивившем.

— Отец-то… того. Помер отец. А ты тут… шатаешься, чтоб тебя.

Я чуть не задохнулся. Он же ко мне обращается, значит… папа?! Но как?..

— Слышь… домой пошли.

Парень разом перестал казаться ищущим развлечений гопником. Да мне вообще было теперь на него наплевать. Он что же, про моего папу говорит? Я механически шел следом за ним, сердце бешено колотилось, спина холодела, мысли скакали, как в лихорадке. Единственное, чего я хотел — узнать, что это ошибка и незнакомый парень все перепутал.

Мы пошли вдоль берега реки. Чуть выше по течению виднелось что-то вроде запруды, рядом — какие-то постройки; возле них стояли несколько человек, которые разом повернули головы в нашу сторону. Сердце сжалось так, что, кажется, дальше некуда. Люди расступились, и мы, миновав какие-то сарайчики, вошли в дом. Я изо всей силы закусил губу и тут же едва не прислонился к стене от облегчения, выплеснувшегося на меня, точно ведро воды. На кровати лежал абсолютно незнакомый мертвый мужчина. Парень, приведший меня, угрюмо перекрестился. Я машинально последовал его примеру, почувствовав, как моей ноги что-то коснулось. Опустив глаза, я увидел Барса и с трудом подавил желание схватить его и расцеловать. Не важно, за кого меня тут принимают, главное — на кровати не папа.

И все же, за кого меня принимают? Страх за моего настоящего отца прошел, способность спокойно соображать возвращалась, а с ней — сознание ненормальности происходящего. Я сделал печально-отрешенное лицо, что, с одной стороны, соответствовало обстановке, с другой же — освобождало от каких бы то ни было проявлений активности, а когда ни черта не понимаешь, от активности лучше воздержаться. Надо было как-то сориентироваться, что я и пытался сделать, прикрываясь приличествующей случаю рассеянностью.

Люди вокруг деловито готовились к похоронам, а заправлял всем тот самый парень, приведший меня сюда и оказавшийся старшим сыном почившего, то есть — мама дорогая! — моим родным братом. Впрочем, мамы, то бишь, вдовы покойного, нигде видно не было — и на том спасибо. Появления незнакомой женщины в роли мамы я бы, кажется, не выдержал, хватит и братца-гориллы. Обретение этого родственника так поразило меня, что я с трудом прогонял с лица дурацкую улыбку. Мне даже было не особо интересно, кто эти, явившиеся на похороны люди — родственники, соседи… мало ли, кто. На меня почти не обращали внимания, что очень устраивало. Зато из обрывков разговоров я уяснил, что сооружение, принятое мною за дамбу, было водяной мельницей (значит я — сын мельника), и унаследовал ее, конечно, старший брат (вот и славно), а мне, непутевому младшему (ха, сами такие!), придется остаться у него батрачить (я мысленно показал говорившим кукиш). Скорее бы вытерпеть все эти церемонии, взять Барса в охапку да смыться отсюда. Но хоронить мельника должны были завтра утром, так что одну ночь все же придется провести здесь.

Ни намека на спальню в доме не оказалось, и я еще раз порадовался, что на меня почти не обращали внимания и никто не заметил, как вытянулось мое лицо, едва стало понятно, что спать придется прямо на лавке, а то и на полу, среди всей честной толпы, собравшейся разлечься кто куда. Впрочем, я вовремя вспомнил о пристройках во дворе и, разыскав сеновал, решил переночевать там.

Если кто-то думает, что спать на сене большое удовольствие, как это пишут в книжках и показывают в кино, то теперь я мог бы его сильно разочаровать. Уже через несколько минут все тело отчаянно чесалось — для колкой сухой травы одежда не препятствие, да еще на лицо постоянно падали какие-то насекомые. Барс предусмотрительно устроился у меня на груди и завел свой урчащий моторчик. Я не стал его гнать, пусть хоть кот выспится с комфортом, к тому же его пение будто перенесло меня в детство, когда он сворачивался на подушке и вот так меня убаюкивал. Наверное, благодаря ему, а, отчасти, усталости, я таки провалился в сон.

Наутро беднягу мельника отпели, отнесли на кладбище и по-быстрому, как-то очень буднично помянули. Я невольно проникся жалостью к этому совсем незнакомому человеку, которого все считали моим отцом; настолько, что и сам удивился: что же это, вхожу в роль, что ли?

Наконец на мельнице остались только мы с братом да несколько работников. Я вышел во двор и присел на крыльцо, раздумывая, как бы поприличнее обставить свое исчезновение, когда во двор вышел так называемый брат.

— Чего это животинка тебя так полюбила… — хмыкнул он, кивнув на уютно устроившегося у меня на коленях Барса.

Улыбнувшись, я пожал плечами и погладил мягкую шерстку, но, встретив угрюмый взгляд брата, буркнул:

— Не твоя забота.

По выражению его лица я понял, что ответил правильно, нежничать тут не принято. Следовало ковать железо, пока горячо, и я продолжил:

— Пойду я. Чего мне у тебя на мельнице делать? Своей жизнью буду жить.

Брат кивнул, словно именно этого и ожидал. Собравшись идти в дом, он остановился и покосился на Барса.

— Бесполезный зверь. Дармоед. В мешок его, да…

— С собой заберу, ясно? — перебил я, и на этот раз грубость в голосе уже не была наигранной.

— А и забирай, — ухмыльнулся братец. — Муфту из него сделаешь. Все равно мне нечего тебе дать.

— И не надо. Голова и руки при мне, не пропаду.

Он кивнул и исчез за дверью. Я посадил Барса за пазуху, затянув потуже ремень, чтобы кот не вывалился, и уже собрался было идти, как дверь отворилась, и брат поставил на порог пару крепких кожаных сапог.

— На вот… — как-то смущенно сказал он. — Мне все равно не в пору… маловаты.

Я хотел поблагодарить, забыв, что сантиментов тут не жалуют, но дверь захлопнулась. Переобувшись, я с легким сердцем покинул якобы родной, но такой неприветливый и совсем не знакомый мне дом.

Я медленно шел берегом реки, Барс бежал чуть впереди, изредка нюхая придорожную траву и чихая. Вода блестела до рези в глазах, над осокой носились стрекозы, в ослепительно-голубом небе резвились ласточки, и мне, несмотря на странность происходящего, было до одурения хорошо. Думать не хотелось, хоть и было над чем. В самом деле, где я и что со мной? Все больше вживаясь в эту реальность, я не мог при том не понимать, что совсем недавно был буквально выброшен в нее из другой — моей, родной. Да, где-то остались родители, институт, привычная жизнь… Но и окружающее тоже начинало казаться привычным и настоящим. Разве эта пыльная дорога, блестящая река, бегущий рядом Барс — не настоящие? Я остановился, как вкопанный. Барс. Ведь в том, моем родном мире, ты умер. Ощущение счастья пропало, по спине снова скользнул противный холодок. Барс тоже остановился и посмотрел мне в глаза все понимающим, по-кошачьи проницательным взглядом. Живой, осязаемый Барс, но и — умерший несколько лет назад. Я вспомнил прижавший меня к воротам капот машины, мгновенную боль, удушье, и — бесконечный сырой подвал, из которого вышел сюда. Стало до головокружения страшно. Неужели эта машина задавила меня насмерть, и теперь я — здесь, куда вывел меня тоже умерший в том мире Барс? Неужели все эти байки про параллельные миры — не просто сказки?

Слово «сказки» застряло в мозгу, будто зацепившись за какое-то воспоминание, но не успело оформиться ни во что определенное, потому что сзади послышался топот копыт, голоса, лошадиное ржание. Я схватил Барса в охапку и поспешно отступил с дороги, на которой показалась карета, окруженная нарядно одетыми всадниками. Когда кавалькада поравнялась со мной, один из всадников чуть осадил коня и бросил мне мелкую монетку, исчезнувшую в траве.

— Эй, чей это замок? — Он махнул рукой с зажатым в ней хлыстом куда-то в сторону. Я, проследив его жест, заметил вдалеке на фоне полей холм, а на холме — самый настоящий замок, словно с туристического буклета, рекламирующего тур по замкам Луары.

— Ну, ты! Немой?

Всадник замахнулся хлыстом, но раздумал, плюнул и тронул поводья. Кавалькада пронеслась мимо, а я так и остался стоять столбом. Барс спрыгнул на траву и стоял рядом, нервно подёргивая хвостом, а мне очень хотелось показать вслед хаму с хлыстом средний палец. Чей замок, чей замок… а я почём знаю? В памяти всплыл старый детский мультик, где на подобный вопрос крестьяне хором пели: «Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса…» Стоп! Только что зацепившее меня слово «сказка» наконец встало на место, словно недостающий кусочек мозаики. Умерший мельник и его два сына: старший унаследовал мельницу, а младший получил сапоги и кота… Это что же, я попал в сказку про Кота-в-Сапогах? Барс, мне что же, сапоги тебе отдать? Мигом успокоившийся Барс пристально взглянул на меня своими жёлто-зелёными глазищами. Я сел в траву и сжал голову руками. Бред какой-то. Сигарету бы сейчас… Ага! Значит, я — это я, потому что вряд ли мельников сын привык курить сигареты. А раз я не настоящий сын мельника, значит мое место не здесь, а в другом, родном мире, просто туда нужно вернуться. Я чувствовал, что логика моих рассуждений хромает, но лучше хромая логика, чем никакой. Во всяком случае, я так считаю, и точка. Найти ту землянку, из которой выбрался в этот мир, вот что мне нужно.

— Барс, пошли домой. Ты ведь пойдешь со мной, правда?

Я поднял его на руки и посадил за пазуху. Куда идти, я представлял — топографического кретинизма за мной никогда не водилось. Вот дорога, по которой мы шли на мельницу, вот рощица виднеется… Ощущая под курткой теплое тельце, я вдруг испытал чувство вины, ведь если Барс жив в этом мире, а в моем — давно умер, значит… Но тут я вспомнил, как увидел его на чердаке, и попытался прогнать вину — и там, и здесь мы были одинаково живыми. Но машина… неужели она задавила меня насмерть? Тогда получается, что Барс предвидел мою смерть и пришел из этого мира, чтобы спасти, чтобы я, умерев там, все-таки жил здесь, как и он? Может, не зря говорят, что кошки связаны с потусторонним миром, или с параллельными мирами, и вообще — мистические животные? Вдруг это правда? Но что же тогда получается? Ладно, найдем землянку, а там посмотрим.

Мы свернули в рощицу и — вот она, землянка. Вернее, просто земляная насыпь, без единого намека на дверь. Я огляделся — нет, ошибки не было, та самая рощица, тот самый вид, так поразивший меня, одинокий домик на пригорке. Я готов был руками ощупывать насыпь, но и без того было понятно: просто холмик, поросший травой. Никакого входа под землю. Может, сходить в тот дом на пригорке, спросить, что это за холм и часто ли в нем появляется дверь, из которой выходят люди? И что мне ответят, учитывая здешние простые нравы? Плёткой меня сегодня уже чуть не огрели, теперь только фингала под глазом не хватает.

— Барс, ну почему ты не умеешь говорить, а? Мы же в сказке, а там кот разговаривал… — Я вздохнув, опустился на траву. — Ну да, он там ещё и сапоги носил. А здесь сапоги ношу я, значит, и разговаривать мне. Да, Барс? То есть, стоит сходить в тот дом и поспрашивать насчёт этого холмика?

Барс равнодушно отвернулся, понюхал одуванчик и чихнул. Я почувствовал внезапно навалившуюся усталость. Интересная вещь: когда случается что-то странное, но не меняющее в корне нашу жизнь, мы прямо из одежды готовы выпрыгнуть от любопытства и удивления — как такое возможно, что за мистика, что за волшебство? А когда происходит нечто на самом деле мистическое и волшебное, то на удивление сил просто не остаётся, как у меня сейчас. Если бы мне сказали, что я попаду в самую настоящую сказку, я бы, кажется, удивился больше, чем на самом деле в неё попав. Жаль только, что мобильник не перенёсся сюда вместе со мной — хоть домой позвонил бы, маму с папой успокоил. Интересно, в своём мире я совсем исчез, или мой труп остался лежать в том дворе, где меня машина сбила? В душу потихоньку стал заползать страх. Ведь если там найдут меня, мёртвого, и сообщат родителям… Лежавший на верхушке холмика Барс вскочил и потёрся о мою руку. Настоящий, осязаемый. И я — тоже осязаемый, тоже настоящий. Не могу же я быть осязаемым сразу в двух местах, верно?

— Барс, верно?

Жёлто-зелёные глаза смотрели серьёзно, кажется, соглашаясь. Но, с другой стороны, Барс ведь в моём мире умер. Не исчез, а — умер. Я вспомнил, как глотая не пролившиеся слёзы бежал с ним в ветклинику, как… Закусив губу при этом воспоминании, я взял Барса на руки и крепко прижал к себе, уткнувшись лицом в мягкую шерсть. Родной, сделай так, чтобы я не мог одновременно находиться в двух мирах, пожалуйста! Ты ведь спас меня, вытащив сюда, ты ведь многое можешь… Барс зашевелился и я ослабил руки, давая ему поудобнее сесть. Он свернулся калачиком у меня на коленях и заурчал. Удивительно, но отчаяние схлынуло. Страх за родителей, конечно, не исчез совсем, но ослабил хватку, уступая место рядом с собой надежде.

В этот момент я увидел, как дверь стоящего на пригорке домика приоткрылась и из неё выскользнула хрупкая девушка с корзинкой в руке. Обернувшись на ходу и махнув рукой кому-то, оставшемуся в доме и не видному отсюда, она пошла по ведущей через поле тропинке к видневшемуся вдалеке лесу. Я встал и привычно посадил урчащего Барса за пазуху. Хотел поговорить с кем-нибудь из этого дома? Вот и представился случай. Только нагнать её лучше когда она отойдёт подальше. А то кому она там рукой махала? Вдруг у неё тоже брат вроде моего. Или отец. Или… нет, мужа ей, пожалуй, иметь рановато. Но всё равно, вдруг её родичи решат, что я к ней грязно пристаю? Народ здесь простой, им плевать, в каком поколении я интеллигент.

Так, следуя за девушкой на удвоенно-почтительном расстоянии, я довёл её до лесной опушки и ускорил шаг. Когда нас разделяло шагов десять, она внезапно обернулась и вопросительно, но безо всякого удивления взглянула на меня. Такое впечатление, будто она давно догадывалась, что я иду за ней. Только что я боялся напугать её, и вот — сам растерялся.

— Девушка, извините… — Я осёкся, поняв, что привычная фраза здесь неуместна, и забыв, как собирался начать разговор. В голове с ехидной назойливостью крутилось: «Как пройти в библиотеку?».

— Зачем ты шёл за мной?

Её улыбка была приветливой, и вообще девушка, которую я до сего момента видел только со спины, оказалась очаровательной — изящное личико с огромными голубыми глазами и яркими, чуть пухлыми губками, белокурые локоны спадают на плечи из-под алого чепчика.

— Подожди… я же тебя знаю. Ты — сын мельника, да?

— Нет, — ответил я с облегчением от того, что решил ничего не придумывать. — Просто похож на него. Правда! Нас все путают, даже брат его. А на самом деле я не местный… в смысле — не здешний. — У меня вырвался вздох. — Если честно, то я заблудился. Потому и шёл за тобой — хотел расспросить, куда попал.

— А откуда ты пришёл?

— Из города.

— Из какого?

— Ну… он называется Петербург.

— Петербург… — Девушка задумчиво оглядела меня. — Наверное, это далеко. Я такого названия не слышала. И ты действительно не сын мельника, теперь я вижу. Это твой кот? — Она протянула руку и осторожно погладила Барса по голове. — Мышелов? Как его зовут?

— Барс. А мышей он не ловит.

Девушка улыбнулась и снова погладила Барса.

— Значит, ты его любишь просто так. Значит, ты — хороший человек.

Я улыбнулся ей в ответ.

— Ну, раз ты поняла, что я — хороший человек, можно я немного тебя провожу?

Она пожала плечами.

— Проводи.

Я неуверенно протянул руку к её корзине.

— Тяжёлая? Давай помогу.

Девушка рассмеялась.

— Скорее, я тебе помогу. — Она достала из корзины кусок пирога и протянула мне. — У тебя глаза голодные.

Вообще-то, она была права, я с утра ничего не ел, а потому, напомнив себе, что нравы здесь простые, я не стал отказываться и просто поблагодарил её. Увидев, что я делюсь мясной начинкой с Барсом, она снова улыбнулась — так открыто и по-дружески, словно мы с ней уже сто лет знакомы.

— Ты впрямь хороший человек. И с сыном мельника вы похожи не только внешне, он тоже добрый, не то, что его брат. То есть, он не злой, просто… — Она вздохнула. — Слишком уж деловой.

— Он сватался к тебе, да?

— Как ты догадался?

— По тому, как ты вздохнула.

— Я не пойду за него, — сказала она очень тихо, но твёрдо.

По тому, как изменилось её лицо я понял, что разговор ей неприятен, и поспешил сменить тему.

— Слушай, я когда шёл полем, видел замок. Он чей?

— Да… — протянула она. — Твой город очень далеко отсюда, если ты даже Людоеда не знаешь.

— Кого?! — Я чуть не подавился пирогом.

— Людоеда. Он — хозяин этих мест.

— Он что… правда людей… того?

Моя собеседница пожала плечами.

— Ну, да. Может.

— И вы спокойно тут живёте?

— Конечно. Он колдун, и это — его колдовские дела, а нас, простых людей, они не касаются.

— И как вы не боитесь?

— Я же говорю, своих людей он не трогает. Или ты боишься, потому что чужак?

— Если честно, то — да.

— Не бойся. Ему сейчас не до этого. — Она вздохнула. — У него тоже сватовство неудачное.

— Господи, он ещё и сватается к кому-то?

— К принцессе. А король боится такого зятя. Вся округа гадает, чем это закончится.

— Да… Я бы на месте короля тоже боялся. И принцессу жалко.

Я доел пирог, взял корзину и мы не спеша пошли по узкой тропинке. Густые кроны деревьев почти скрывали небо и солнечные лучи прорезали лесной сумрак, перегораживая нам путь полосами золотистого света. Чаща звенела птичьими голосами, в редком подлеске что-то шуршало, потрескивало, попискивало…

— Ох, и зверья здесь, наверное?

— Конечно. — Девушка лукаво стрельнула в мою сторону взглядом. — Вы в городе, наверное, не привыкли, что из-за каждого ствола за вами кто-то наблюдает?

— Если честно, то наоборот. В городе стоит выйти из дома — и ты постоянно на виду. Правда, ты при этом никому не интересен. А в лесу интересен?

— Конечно.

— Хм… Ну, если я интересен какому-нибудь мышонку или бельчонку, то — ладно, переживу. А вот если, допустим, волку…

Моя спутница тихонько рассмеялась.

— То ты Людоеда боишься, то волков… Летом волки не нападают.

— Ты, смотрю, хорошо разбираешься в лесных зверях.

Она снова искоса взглянула на меня и опустила глаза.

— Да уж разбираюсь.

— А куда ты идёшь? Куда я тебя провожаю?

— К бабушке. Давно не навещала. — Девушка мечтательно улыбнулась. — Гостинцев ей несу.

От внезапной догадки я даже на секунду остановился. Бабушка, гостинцы… чепчик алый. Да ведь это Красная Шапочка! Точно — Красная Шапочка, всё сходится, только в сказке она была помладше. Но в сказках всё немного иначе — похоже, но иначе. Я погладил дремлющего у меня за пазухой Барса. В сказке кот носил сапоги и мог разговаривать… Эх, да чего там! Хоть впрямь волка не встретили, и то хорошо.

Вскоре мы вышли на узкую просеку, в конце которой стоял небольшой домик, огороженный аккуратным садиком с нескольким яблонями и грядками — что на них посажено, отсюда видно не было.

— Ну вот, мы и пришли. — Красная Шапочка забрала у меня корзинку. — Спасибо. Удачи тебе!

— И тебе удачи!

Я проводил девушку взглядом и повернул обратно. Да, не повезло моему братцу. Наверное, больше повезёт какому-нибудь дровосеку или охотнику — кто там в сказке спасал Красную Шапочку от волка. Откровенно говоря, обе эти профессии мне не по душе, но из сказки слова не выкинешь. Хотя, ну какие это сказки? Уж больно реально тут всё. А, может, это та реальность, которую в другой, моей родной реальности, считают сказкой? Например, кто-нибудь, да тот же Шарль Перро, пережил клиническую смерть, попал в этот мир, а потом его откачали, он вспомнил, что здесь видел, и написал сказку… А что, могло такое быть? Очень хочется верить, что могло, ведь тогда меня тоже могут откачать, и я вернусь домой… Сердце болезненно сжалось.

Я постарался отвлечься от тяжёлых мыслей. В лесу стало темнее, солнечные лучи падали всё более косо, близился вечер, а тропинка никак не выводила меня обратно в поля. Тяжелые мысли сменились тревожными — ещё немного, и я окажусь посреди ночного леса, с его шорохами, шёпотами и прочими не прибавляющими оптимизма звуками… Ага, попадусь волку вместо Красной Шапочки, резко сменю мнение об охотниках и дровосеках, но вряд ли это меня спасёт. Стараясь не поддаться панике, я повернул назад, к домику. Попросимся с Барсом на ночлег, авось, не откажут, не звери же! Только бы домик найти.

Домик нашёлся — вскоре между стволами замелькал жёлтый огонёк. Надеясь, что это окно, а не волчьи глаза, я крепче прижал к себе Барса и прибавил шагу. Просеку я пересёк едва ли не бегом, и, стараясь не наступить ненароком в грядку, подошёл к бревенчатой стене. «Дёрни за верёвочку, дитя моё, дверь и откроется!» Впрочем, ни верёвочки, ни двери, с этой стороны дома не было, и я, в поисках крыльца, пошёл вдоль стены. Дойдя до окна, я осторожно заглянул внутрь. Аккуратная комнатка с низким потолком, с балок свисают связки трав, спиной ко мне стоит женщина, что-то делает у погасшего очага. Наверное, бабушка. Немного успокоившись, я двинулся дальше в поисках двери — не пугать же её своим неожиданным появлением в окошке. Неприлично как-то. Зайдя за угол, я наткнулся на другое окно, освещённое гораздо слабее, и машинально заглянул… Блин! Я отпрянул как ужаленный, так сжав Барса, что он царапнул меня сквозь рубаху. Ничего себе, заглянул в окошко! Интересно, бабушка в курсе, что у неё в доме творится? Волк в постели с Красной Шапочкой, но сходство со сказкой на этом заканчивается, и охотник будет третьим лишним.

Проситься на ночлег резко расхотелось. Пригибаясь как партизан, я перебежал просеку и снова оказался в быстро темнеющем лесу. М-да, дела… Хотя, с другой стороны, парень как парень, только вот волчья шерсть на загривке… И хвост… Я ясно видел, как промелькнул этот чёртов хвост! Нет, не буду проситься переночевать. Блин, конечно, она не боится своего господина — Людоеда, если у неё оборотень в любовниках! А я вот боюсь. И Людоеда, и оборотня.

Видимо, на нервной почве я слишком сильно сжал Браса, потому что он снова, теперь уже очень чувствительно царапнул меня.

— Мяау.

Я ослабил хватку — Барс очень редко мяукал, и только в исключительных случаях.

— Мя! — И он стремглав выскочил у меня из-за пазухи.

— Барс, ты куда? Потеряешься!

Я бросился вслед за котом по еле заметной в сумерках тропинке. По сторонам смотреть было некогда, всё моё внимание было занято тем, чтобы не потерять среди травы и корней быструю серую тень, и когда деревья вдруг расступились, я понял, что Барс вывел меня из чащи. Вывел, и тут же остановился, глядя на меня огромными жёлто-зелёными глазищами. Несмотря на то, что смотрел он снизу вверх, взгляд был явно снисходительным. Я присел на корточки и погладил шёлковую шёрстку.

— Спасибо, друг.

Барс потёрся щекой о мою руку и заурчал.

— Может, ты и ночлег нам найдёшь?

Обойдя меня кругом и потёршись о моё колено, Барс выключил моторчик и неторопливо потрусил вдоль уходящей в поля тропинки. На фоне гаснущего неба виднелся далёкий силуэт замка, лишний раз напоминающий, что я в незнакомом, живущем по иным, чужим для меня законам, мире.

По полю заструилась дымка тумана, в небе призраком появилась луна. Впереди, неподалёку от тропинки, виднелось низкое строение, окруженное кустарником, и Барс уверенно повернул к нему. Сойдя вслед за котом с дороги в мокрую траву, я подошел ближе. Строение оказалось полуразвалившимся то ли домом, то ли сараем. Впрочем, стены каменные. Барс скользнул в чернеющий среди кустов провал, бывший когда-то дверью, я, раздвинув шелестящие ветки, шагнул следом.

Внутри оказалось не так уж темно — крыша провалилась, и сквозь дыру светила луна. Вдруг что-то прошуршало над головой, и пролом прочертила крылатая тень, исчезнув снаружи так быстро, что я даже не успел вздрогнуть. Летучая мышь? Или какая-то птица? Так или иначе, помещение свободно. Я осмотрелся — голые стены, под потолком то ли оконце, то ли просто кирпичи высыпались. Не то, чтобы уютно, но лучше переждать ночь здесь, чем в чистом поле. Опять же — Барсу доверять можно, и это, пожалуй, единственное, в чём можно быть уверенным на все сто.

Постояв немного под проломом в крыше и в который раз осмотревшись, я наконец опустился на земляной пол возле стены, положив руку под голову, Барс свернулся калачиком у меня под боком. В отличие от кота, ко мне сон не шел. Все-таки неуютно как-то…

Внезапно в противоположном углу что-то зашуршало, и мы с Барсом вздрогнули. Шорох был едва слышным, и я тут же выдохнул — опять какая-нибудь полевая живность… надеюсь. Барс приподнял голову и смотрел туда, откуда доносилась еле слышная возня. Я застыл, вглядываясь в темноту, и тут на освещенное луной светлое пятно метнулась крохотная тень. Мышь. Я чуть не рассмеялся от облегчения. Всего-то!

Барс пристально следил за зверьком, который уселся столбиком и смешно тер мордочку лапками, похожими на малюсенькие ручки. Я приподнялся на локте и, хоть Барс никогда не интересовался мышами, на всякий случай, погладив, прижал его к себе.

— Барс, не трогай. Смотри, какая забавная.

То ли мое движение напугало мышку, то ли звук голоса, но она внезапно подскочила на месте, да так резко, что мы с Барсом вздрогнули, и начала бешено крутиться на месте. Я ошарашенно смотрел на нее — никогда не видел, чтобы мыши так себя вели. То ли причиной был лунный свет, то ли у меня устали глаза, но показалось, будто вокруг мыши сгущается что-то вроде тумана. Я поморгал, но туман не исчез, а наоборот, уплотнился, превращаясь в белую воронку, и та вытягивалась, кружась, словно смерч. Мыши уже не было видно, зато туман обретал форму человеческой фигуры. Барс вздыбил шерсть на спине, распушил хвост и попятился, а я вжался в холодный камень стены. Тумана больше не было, а вместо него перед нами стоял высокий мужчина, одетый в бархатный камзол и высокие ботфорты. Он запрокинул голову, пригладил обеими руками длинные чёрные волосы, забирая их в хвост на затылке, и глубоко вздохнул. А я, кажется, шумно выдохнул. Мужчина повернул голову и взглянул на нас с Барсом то ли со сдержанным удивлением, то ли с лёгкой досадой. Лицо из тех, которые называют благородными или породистыми, но что-то мне в нём не понравилось. Что ж мне на оборотней-то сегодня так везёт? То волк, то… и тут мне стало совсем нехорошо, потому что я вспомнил, кто в сказке превращался в мышь. Господи, неужели передо мной Людоед?

Словно прочитав мои мысли, мужчина, глядя на меня, усмехнулся.

— Кто таков?

— Просто… странник, — с трудом выдавил я.

— А ты?

Людоед присел на корточки и протянул руку к Барсу. Кот осторожно выбрался из-под моего локтя и вытянувшись в струну, шагнул навстречу. Чуть постоял и сделал ещё один напряжённый шаг, потом ещё… Он обнюхал протянутую руку, и Людоед, подавшись вперёд и опершись руками в пол, склонился ниже, копируя кошачьи движения и тоже принюхиваясь. Я замер, не зная, как на это реагировать. Вдруг Барс расслабился и, чуть привстав на задние лапы и коротко потёршись о щёку Людоеда, вернулся ко мне. Я растерялся, но, вместе с тем, немного успокоился. Людоед тихо рассмеялся.

— Непростой у тебя кот, Странник. Впрочем, кошки простыми и не бывают. Так куда и откуда ты странствуешь?

Я молча смотрел на него, не зная, что отвечать. Барс его признал, и не просто так, а изучал, обнюхивал, а потом — признал. Значит, и я могу ему доверять? Но он же… блин, он же Людоед! Хотя, с другой стороны, Барс был единственным моим компасом здесь, и не доверять ему — значит потерять вообще всякую опору.

— Ну, что молчишь?

— Простите. Вы — здешний правитель, и я должен ответить, но не знаю, как. Не знаю даже, как так получилось, что я сюда попал.

Людоед снова негромко рассмеялся.

— Знаешь, кто я? Так, может, просто испугался того, как меня называют?

— Ну… и это тоже.

— Не бойся. Я не часто провожу ритуал, давший прозвище нашему роду. Скажу больше — я предпочитаю проводить его как можно реже. Так что, не дрожи очень сильно, Странник, — Он усмехнулся и кивнул на полуразрушенную стену, — А то кирпичи начнут осыпаться.

— Ещё раз простите. Но я правда не знаю, как объяснить, кто я и как здесь оказался.

— А это интересно. Попробуй, всё же. Пожалуй, я смогу понять больше, чем может обычный человек.

Я вспомнил, что Красная Шапочка назвала его колдуном, и решился.

— Понимаете, я не из этого мира. Меня сюда привёл мой кот. А в моём родном мире, кажется… — Я осёкся и с трудом докончил фразу. — Кажется, в моём родном мире я погиб. Случайно.

Людоед смотрел на меня так серьёзно, что я испугался того, что могу от него услышать. Я прижал к себе Барса ощущая, что сейчас он единственный даёт мне хоть какие-то подобие уверенности.

— И мой кот. Он тоже в моём мире давно умер, но вдруг появился, словно и не умирал, и вывел меня сюда через какой-то подвал с водой. — Я выдохнул. — Это всё. Всё, что я могу сказать.

Людоед задумчиво кивнул.

— У кошек девять жизней, это — чистая правда. А вот у людей — только одна. Если ты оказался здесь, значит, в этом мире у тебя есть двойник, который тоже погиб, и ты занял его место. Кот знал это, вот и использовал возможность тебя спасти. Хотя… — Он покачал головой. — Хотя, нет. Если бы твой двойник был мёртв, ты, заняв его место, тут же забыл бы о своей прежней жизни. Нет, он жив. Жив, но при смерти. Если хочешь вернуться к себе, найди его. Если сможешь его спасти, всё вернётся на свои места, он — к своей жизни, ты — к своей.

— Но как я найду его? Как спасу?

— Думаю, твой кот знает это гораздо лучше меня. Во всяком случае, то, как найти. А вот как спасти…

Прервавшись на полуслове, Людоед какое-то время задумчиво и изучающе смотрел на меня, потом еле заметно вздохнул.

— Спасти я тебе помогу. Что так смотришь на меня? Опасаешься необъяснимых милостей? Правильно опасаешься. Но это не тот случай. Тут всё объяснимо. Девяносто девять человек из ста, увидя мышь, бросят в неё чем-нибудь, а ты даже кота на всякий случай придержал. Доброта дорогого стоит.

Тут уже я не сдержал вздоха.

— Хорошо у вас, в… — У меня едва не вылетело: «в сказке», но я вовремя удержался. — В вашем мире. У нас говорят, что доброта наказуема. Не делай добра, не получишь зла, и всё такое.

Людоед рассмеялся.

— Конечно, наказуема! Но это если возводить её в принцип. Никому, знаешь ли, не хочется становиться предлогом для чужого самолюбования или безликим кирпичиком в здании чьей-то праведности. Только та доброта, что идёт от сердца, минуя принципы и законы, способна вызвать ответную. И это — во всех мирах, можешь мне поверить. Так что, ищи своего двойника, а я помогу вытащить его с границы между жизнью и смертью, на которой он застрял.

Удивительно, но я больше не замечал в его лице ничего неприятного, даже не понимал, отчего он сначала мне таким показался. Наверное, на волне этой внезапной симпатии у меня вырвался вопрос, который я бы ни за что не задал, если бы успел хоть немного подумать.

— А скажите, зачем вы, такой сильный и могущественный, превращаетесь в маленькую слабую мышь?

Я тут же прикусил язык — всё-таки, фамильярность по отношению к мало того, что аристократу, так ещё и к Людоеду, — но было поздно. Впрочем, он, кажется, не обиделся, даже чуть улыбнулся в ответ.

— А ты когда-нибудь любил девушку, чей отец скорее удавится, чем согласится видеть тебя своим зятем?

Я растерянно помотал головой.

— Вот когда такое с тобой случится, ты готов будешь превратиться хоть в мышь, хоть в таракана, лишь бы иметь возможность видеться с ней. — У него вырвался вздох. — Король очень хорошо сторожит свою дочь.

— Но почему? — вырвалось у меня и я тут же снова пожалел о своей смелости, такая кривая и хищная усмешка появилась на лице моего собеседника.

— Ну, скажем так — род Людоедов когда-то сильно насолил королевской фамилии.

Насолил, — подумал я. Может, ещё и поперчил? Людоеды, всё-таки. Ладно, хоть таких предположений у меня хватило ума не высказывать вслух.

Солнце отметило мутным перламутром то место в облаках, где собиралось взойти. Мы с Людоедом проговорили почти всю ночь, и я несколько раз ловил себя на том, что перестаю воспринимать особенности этого мира как странности. Ну Людоед, и что? Да ничего. Нормальный мужик оказался. Только бы получилось у него сдержать обещание и спасти настоящего сына мельника. Нет, я не сомневался в его словах — было в нём что-то, внушавшее уверенность. Не доброта (хоть он, понятное дело, не злой сказочный персонаж), и даже не честность, вернее, не та честность, которой нас учили в детстве, типа «обманывать нехорошо, потому что порядочные люди так не поступают», а, скорее, самоуважение, сквозившее во всём — в манере говорить, во взгляде, даже в осанке. И, опять же, не то самоуважение, к которому привыкли в нашем мире: «я уважаю себя, потому что я многого в жизни достиг», а просто — я себя уважаю. И всё, точка. Наверное, это называется аристократизмом. Ну да, он же аристократ, дворянин и всё такое… эх! Отчего-то мне стало тоскливо. Вот если бы не родители, хрен бы я стремился вернуться обратно, не так уж здесь и плохо. Но — родители… Пусть лучше Сын Мельника окажется не безнадёжен, чтобы Людоед смог вернуть его к жизни.

Я ещё раз взглянул на розоватый горизонт, вытащил сонного Барса из-за пазухи и поставил на тропинку. Присел, погладил шёлковую шёрстку между ушками.

— Поможешь?

Барс поднял на меня взгляд. Пристальный, мудрый. Мне стало ещё тоскливее.

— Помоги, Барс, пожалуйста. Только сам не исчезай больше, ладно?

Ещё несколько мгновений кот смотрел мне в глаза, потом повернулся и легко побежал вдоль тропинки в противоположную от леса сторону.

Удивительно, как долго кошки могут не уставать! Я уже в который раз задавался вопросом, насколько их организм совершеннее человеческого. Всегда ведь считал себя спортивным — горные лыжи, велосипед, отжимаюсь сотню раз, и вообще… только сейчас уже почти выдохся, а Барсу хоть бы что — как бежал полдня по жаре, так и бежит, сигналя мне пушистым хвостом, чтобы не отставал.

Местность вокруг изменилась, вместо полей, лугов и рощиц начались каменистые, поросшие соснами овраги. Чем больше мы шли, тем труднее становилась тропинка, глубже впадины, круче обрывы. Я никогда особо не задумывался, боюсь ли высоты, но теперь, пробираясь между огромными валунами и глядя себе под ноги на уходящий почти отвесно вниз замшелый склон, вдруг отчётливо ощутил, что — да, боюсь. Но Барс, словно издеваясь, вёл меня всё выше по уже едва заметной тропинке. Через некоторое время я уговорил себя не смотреть больше вниз, сосредоточив внимание на лёгкой серой тени, перепрыгивающей с камня на камень. Наконец я совсем выдохся.

— Барс! Ну подожди же ты, давай отдохнём!

Барс, проигнорировав мой крик души, проскочил между двумя огромными каменными зубцами и взлетел на верхушку нависающего над пропастью камня. Я послушно прополз следом и прижался всем телом к относительно пологому валуну, бросив взгляд под ноги, чтобы поудобнее встать, не соскользнув ненароком вниз. И тут я увидел…

На самом дне глубокого оврага между осколками камней и кустиками вереска лежала кажущаяся отсюда игрушечной человеческая фигурка. Я почувствовал, как по всему телу поползли противные мурашки. Сколько я ни всматривался, человек внизу ни разу не пошевелился. От мысли что там, умирая (а, может, уже умерев?), лежит мой двойник, в груди холодным комком сжался тоскливый страх. Что я могу сделать, как помочь (а можно ли ещё помочь?), если сам еле держусь на этих отвесных камнях? О том, чтобы спуститься вниз, речи не идёт. Спуститься под силу лишь Барсу, я же могу туда только упасть, что, видимо, и случилось с беднягой — настоящим сыном мельника. Надо выбираться отсюда. Выбираться и звать на помощь, и чем раньше я это сделаю, тем больше шансов у лежащего на дне парня.

Барс мягко соскочил с камня, проскользнул возле моей судорожно подрагивающей от напряжения руки, и громко мяукнул. Я, чуть не вывернув шею, увидел, где он сидит, и аккуратно поставил туда ногу. Барс перескочил на другой камень и снова выжидающе на меня посмотрел. Я, цепляясь за неровности в скале, сполз на указанное место. Так, с его помощью, я выбрался с опасного участка, откуда только и был виден сорвавшийся в пропасть бедолага, и мы двинулись в обратный путь.

Солнце снова садилось в поля. Хотелось пить, есть и спать. Впрочем, от жажды меня спас встретившийся на пути ручеёк, а без еды сутки вполне можно прожить. Я даже не без гордости подумал, каким выносливым на поверку оказался. Дойдя до знакомых руин, мы уже привычно зашли внутрь. Сев, прислонясь спиной к холодной стене и посадив на колени тёплого Барса, я стал ждать.

Пролом в потолке давно потемнел, засверкал звёздами, потом внутрь протянулся столб бледного лунного света, но как я ни прислушивался, как ни напрягал зрение, всё было напрасно — мышка не появлялась. Уверенность встретить Людоеда постепенно перетекала в надежду, надежда слабела, а её место занимала тревога. Я пытался уверить себя, что вовсе необязательно влюблённые встречаются каждую ночь, но тревога крепла. И, едва занялся рассвет, я посадил притихшего Барса за пазуху и пошёл по направлению к замку Людоеда.

— Мне было велено впустить вас, что я и сделал. — Важный, богато одетый слуга смотрел на меня со смесью досады и сочувствия. — Могу предложить вам поесть и отдохнуть. — Он ещё раз смерил меня невесёлым взглядом и вздохнул, — Большего, увы, сделать для вас не могу.

— Но я ни о чём таком вас и не прошу. Я же сказал: всё, что мне нужно, это поговорить с господином.

— Этого-то как раз вы сделать и не можете, — терпеливо, как неразумному ребёнку, ответил слуга.

— Но почему?

— Его нет в замке.

— А когда он будет?

— Предоставить вам комнату для отдыха и еду?

Я не понимал, в чём дело, но в душу начало вползать что-то неприятно-скользкое. Нет, Людоед не мог обмануть. Значит, что-то случилось с ним самим? А этот напыщенный слуга молчит, точно партизан. И как его разговорить? Я выпрямил спину и взглянул на него как мог уверенно.

— Что ж, предоставьте. Только если вы думаете, что ваш господин дал вам такое распоряжение исключительно из соображений благотворительности, то вы сильно ошибаетесь. Пойдя дальше, я бы даже мог сделать вывод, что вы плохо знаете своего господина. Если вас смутил мой скромный внешний вид, то ваш поверхностный взгляд меня удивляет не меньше, чем прохладный приём. Вам ли, находящемуся на службе у такого человека, не знать, как обманчиво бывает первое впечатление?

Я с удовольствием наблюдал, как постепенно менялось лицо слуги — от холодной вежливости к усиливающемуся удивлению и растущей заинтересованности. А меня, что называется, несло.

— Мне не составило труда догадаться, что произошло что-то из ряда вон выходящее, и я советую вам довериться уму и прозорливости вашего господина, ведь если он пригласил меня, то уж точно неспроста. Скажите мне, что произошло. Точно не обещаю, но, скорее всего, именно я смогу помочь.

Слуга, к которому, едва я закончил, вернулась его бесстрастность, кивнул, неглубоко, но достаточно почтительно поклонился, и жестом пригласил следовать за собой.

Когда я сидел за накрытым столом, а Барс — возле полной миски, слуга осторожно объяснил, что его господин волею судьбы оказался во власти короля, а проще — запертым в королевском дворце, и как ему снова обрести свободу, пока непонятно. И если учесть, насколько серьёзная вражда существует между этими могущественными фамилиями («А род Людоедов не уступает королевскому!» — с гордостью, на миг забыв даже о своей сдержанности, похвастался слуга), то все ближайшие подданные, посвящённые в случившееся, находятся теперь в великой тревоге.

— А скажите-ка, любезный, в чьём обличье находится ваш господин?

Уж не знаю, что больше удивило слугу — моя наглость или моя осведомлённость, но он, вскинув на меня негодующий взгляд, тут же опустил его и едва слышно проговорил:

— Вам и это известно… Да, не в человеческом.

— В мышином? — добил я его.

Слуга едва заметно, точно через силу кивнул и тут же, в упор поглядев на меня уже с совсем другим выражением, заговорил:

— Раз вам столько известно, то вы впрямь либо друг, либо серьёзный враг, но я, всё же, склоняюсь к первому. Да, мой господин допустил это безрассудство, но, как известно, настоящая любовь не рассуждает. Вы ведь наверняка знаете, что Принцесса до сей поры отвергала всех женихов, заявив во всеуслышание, что выйдет замуж только по любви. И Король согласился. Согласился, но очень внимательно следил, чтобы Принцессу окружали только те из мужчин, которых он и сам предложил бы ей в женихи. А уж при той вражде, что существует между Королевским домом и родом Людоедов, Принцесса и мой господин вообще не могли встретиться. Но встретились! Совершенно случайно встретились и оба влюбились с первого взгляда. Но когда мой господин посватался, Король отказал ему, тем самым нарушив собственное обещание. А обещания нарушать нельзя, тем более — королям. Ничего хорошего из этого не могло получиться…

Слуга опустил голову и замолчал. А я не мог припомнить ни одной сказки, где бы Принцесса и Людоед влюбились друг в друга. Но тут мне вспомнилось, как я едва не постучался в дом бабушки Красной Шапочки. В той сказке тоже всё было иначе. Да, вообще, причём тут сказки? Все, кого я встретил здесь — реальные, живые люди, а я всё пытаюсь мыслить привычными с детства клише. Перед глазами возникло безжизненное тело Сына Мельника на дне оврага. Тоже сказки?

— А сейчас? Что произошло сейчас? — попытался я вернуть к разговору понурившегося слугу.

— Сейчас? — встрепенулся он. — Кто-то прознал о тайных свиданиях влюблённых и донёс Королю. Знаете, среди фрейлин много завистниц… Король приказал затопить подвалы, а с ними — все мышиные норы. Ни одна мышь, если она не утонула, не сможет теперь покинуть дворец. Он, конечно, понимает, что мышь мыши рознь, и сегодня на всех площадях королевства герольды возвестили о награде, ждущей того, кто избавит дворец от мышей.

Он безнадёжно махнул рукой и замолчал. Зато у меня в голове словно бомба взорвалась. Я посмотрел на аккуратно умывающегося Барса. Нет, не так уж бесполезны сказки, если, конечно, отбросить стереотипы. Барс перестал умываться и взглянул мне в глаза.

— Я знаю, как выручить вашего господина.

Роскошная карета с двумя лакеями на запятках подпрыгивала на ухабах, копыта шестёрки вороных коней взбивали сухую дорожную пыль. Я сидел на бархатных подушках, гладил свернувшегося рядом на сиденье Барса, и в который раз поправлял кружевные манжеты, выглядывающие из бархатных, с золотым шитьём, рукавов. Да, слугам пришлось постараться, чтобы за полчаса подогнать по моей фигуре один из самых роскошных костюмов своего господина. Мы с Людоедом оба были довольно худощавы, но на этом сходство заканчивалось. Он оказался на добрых полголовы выше, и плечи… эх! Наверняка где-то в замке качалка припрятана.

Я отогнул занавеску и выглянул в окно. Вдоль дороги тянулись поля, луга, рощицы. Снова вспомнилось: «Чьи это поля? — Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса!» Я откинулся на подушки и усмехнулся. А что, быть маркизом вовсе неплохо! Мне, во всяком случае, очень нравится роскошный старинный камзол (ха! какой же он старинный? самый что ни на есть современный!), золочёная карета, запряжённая великолепными конями, окружение услужливых лакеев… Кстати, я не знаю, чьи на самом деле эти поля. Наверное, Людоеда. Или уже королевские.

Наконец карета остановилась возле высоких ворот.

— Маркиз де Карабас к Его Величеству!

Ворота тут же распахнулись.

Король оказался внушительного вида мужчиной с гордой осанкой, властным профилем и измученными глазами. Меня он принял милостиво, хоть и оговорился, что впервые слышит о маркизах де Карабас. Но стоило мне сказать о цели своего визита, как в его взгляде появились хищные искорки.

— Я слышал, что дворец одолели мыши, и рад оказать услугу властителю, столь прославленному даже в отдалённых землях, откуда я прибыл. Интуиция подсказывает мне, что Ваше Величество беспокоят не совсем обычные мыши. А мой род много веков разводит необычных котов. Мне за моего, — я нежно погладил Барса, — предлагали горы золота, но я не продал бы его, даже одолей меня нужда. Нет такой мыши, с которой бы не справился мой кот.

Король с надменной небрежностью кивнул, глядя на Барса как охотник на вожделенную дичь.

— Это проклятье, маркиз, наслано на мой дворец одной вышедшей из ума волшебницей, рассердившейся, что её не пригласили на празднование совершеннолетия Принцессы. Волшебницы, знаете ли, тоже могут выжить из ума.

Я любезно улыбнулся Королю, и ехидно — своим мыслям: вот ушлый монарх, ещё одну сказку приплёл!

— Необычная мышь всего одна, но в ней — корень зла.

— Уверяю вас, Ваше Величество, мы вырвем этот корень.

Я снова погладил Барса и опустил его на пол.

— Совсем скоро вы, Ваше Величество, вздохнёте свободно, или я не маркиз де Карабас!

Оказавшись на полу, Барс повёл себя так, что если у Короля и оставались сомнения, то сейчас они развеялись в пух и прах. Вытянувшись напряжённой тетивой, нервно подрагивая пушистым хвостом, кот на несколько мгновений застыл, и тут же молнией бросился куда-то в дворцовые недра. Я еле поспевал за ним, а Король, поначалу тоже проявивший живейший интерес к охоте (хотел узреть гибель врага? а вот обломись!), очень скоро запыхался и отстал, потеряв нас в бесчисленных переходах собственного дворца.

У меня самого уже закружилась голова от беготни по залам, галереям и винтовым лестницам, когда я заметил, что впереди Барса по полу скользит крохотный буро-серый комочек. Теперь мы бежали втроём — Людоед (а я был уверен, что это он), Барс и я, ломающий голову над тем, почему Людоед просто не спрячется мне в рукав, чтобы выбраться из ловушки — именно таков был мой первоначальный план. Однако жизнь стремительно вносила в него свои, непонятные мне пока коррективы.

Наконец мы оказались в изысканном покое, судя по обилию цветов, зеркал и безделушек — будуаре самой Принцессы. Барс остановился как вкопанный, и я увидел на роскошном тёмно-синем ковре посередине комнаты крохотную белую мышку. Начиная кое-что понимать, я наклонился и аккуратно взяв в ладонь мелко подрагивающий тёплый комочек, осторожно опустил его за пазуху. Едва я сделал это, буро-серая мышь сама скользнула мне в рукав и я, подняв Барса, гордо вышел из комнаты.

Со сдержанным достоинством приняв осторожную благодарность Короля, которая стала гораздо более горячей, стоило мне отказаться от какой бы то ни было награды (не за бабло рубимся… не то! гусары денег не берут… опять не то! а, вот: возможность оказать вам услугу, Ваше Величество, для меня дороже любых драгоценностей), я с Барсом на руках и ценным грузом за пазухой покинул дворец. Не знаю, поверил ли Король в то, что мой кот поймал именно ту мышь, ради которой и была затеяна эта охота, но, исходя из того, что я выказал себя благородным и, судя по карете и костюму, очень состоятельным бессеребренником, всё-таки поверил.

Под напряжёнными взглядами сбежавшейся отовсюду челяди я въехал во двор замка Людоеда, с видом победителя вышел из кареты и проследовал в хозяйские покои, где в присутствии лишь одного, самого приближённого слуги, выпустил на пол двух мышек.

Какое-то время зверьки сидели неподвижно, прижавшись друг к другу, потом начали кружиться вокруг невидимой оси, сначала медленно, затем всё быстрее и быстрее. Вокруг них сгустился туман, смерчем взвившийся вверх, и, достигнув высоты человеческого роста, начавший рассеиваться, открывая Людоеда, обнимающего стройную золотоволосую девушку. Я смотрел, не в силах оторвать взгляда, и мне было наплевать, прилично или нет с таким обалдевшим видом рассматривать чужую невесту. Передо мной была Принцесса. Настоящая Принцесса, и других слов, чтобы описать её, просто не приходило в голову. Мы в нашем мире, снизившем стандарты внешности до уровня поп-звёзд, привыкли любоваться пухлыми щёчками и вздёрнутыми носиками, забыв, что настоящая, пронизывающая душу и гипнотизирующая взгляд красота — тонкая, чистая и строгая.

Я слушал, как благодарил меня гладивший Барса Людоед, но мне приходилось сделать усилие, чтобы вникать в смысл произносимых им слов, и, боюсь, вид у меня был совсем уж ошарашенным, когда Принцесса подошла и, улыбнувшись, поцеловала меня в щёку.

Мы с Людоедом шли вслед за Барсом по тропинке в скалах.

— Не думай пока о плохом. Если в Сыне Мельника осталась хоть искра жизни, то я смогу раздуть эту искру заново.

— Если осталась?

— Ты всё лучше и лучше ориентируешься в нашем мире, всё больше отдаляясь от своего. Значит, твой двойник приближается к черте, из-за которой уже нельзя вернуться. Он ещё не переступил её, но шансы сокращаются. Не хочу пугать тебя, просто будь готов ко всему.

— Я готов. Нет, правда, я, кажется, уже ко всему готов.

Барс вскочил на уже знакомый мне обломок скалы и застыл, глядя на нас.

— Ну вот, пришли.

Людоед взобрался на уступ, с которого я увидел своего двойника, лежащего на дне пропасти, и долго смотрел вниз, потом осторожно спустился обратно на тропинку. Выражение лица у него было задумчивым, сосредоточенным и немного мрачным, как у хирурга перед сложной операцией, в исходе которой он сам не вполне уверен. Я вопросительно взглянул на него, стараясь оставаться спокойным. Получалось, если честно, плоховато. Он покачал головой, отвечая на немой вопрос, потом взглянул на Барса и произнёс, кажется, обращаясь к нему:

— Будем доставать его оттуда.

— Но как? — подал я голос. — Туда разве что Барс может спуститься.

— Барс может. — Людоед обернулся и с сомнением на меня взглянул. — Знаешь… только не бойся. Сейчас ты поймёшь, почему меня называют Людоедом.

Я открыл было рот, сам не зная, что хочу спросить, и он повторил:

— Только не бойся!

Спустившись по тропинке шагов на десять, он отвернулся, с минуту постоял неподвижно и вдруг резко крутанулся на каблуках. Снизу, окутывая его фигуру, взвился стремительно сгущающийся туман, из самой середины которого выгнувшись в прыжке, выскочил огромный зверь. Я едва удержался на ногах, чуть не сорвавшись в пропасть в попытке отшатнуться. Лев? Тигр? Все познания в зоологии растаяли в волне ужаса. Возле самого моего лица оказалась звериная морда с горящими жёлтыми глазами и длинными, блестящими от слюны клыками. Жуткая пасть раскрылась и из горла зверя вырвался скрежещущий звук, от которого у меня чуть не отнялись ноги. Пружинисто припав на передние лапы, огромное тело, состоящее, кажется, из одних мускулов, взвилось на скалу где, как ни в чём ни бывало, сидел Барс. На тропинке остались глубокие следы когтей. Сверху снова раздался кошмарный скрежет и тут я понял, что это — всего лишь мяуканье гигантской кошки. Я заставил себя взглянуть вверх, и тут до меня дошло, что это — не лев, не тигр, а — барс. Огромный, дикий и хищный тёзка моего Барса. Я без сил опустился на камень глядя, как зверь лёгкими прыжками спускается в пропасть, ломая растущий на редких уступах чахлый кустарник.

Наконец он исчез из вида. Я взглянул на Барса.

— Как думаешь, он его не…

Кот спустился со скалы и потерся о мою ногу.

— Ты уверен? Людоед всё-таки.

Барс посмотрел мне в глаза и мяукнул. Какой же нежный, родной звук!

Снизу послышался шорох, треск кустов, и на тропинку выскочил Людоед, держа в пасти бессильно мотающегося из стороны в сторону человека, голова которого почти исчезла между огромными клыками. Я сжался, но зверь очень бережно положил тело на землю и я понял, что именно так кошки носят в пасти котят. Заставив себя подойти, я присел над бесчувственным человеком. Сердце ёкнуло и болезненно сжалось — на земле, грязный, покрытый ссадинами и засохшей кровью, лежал я сам. Я коснулся рукой холодного лба, отводя спутанные волосы, будто дотронулся до собственного отражения в зеркале. Закрытые веки чуть дрогнули. Живой!

Людоед приблизился, заставив меня инстинктивно отпрянуть, осторожно поднял моего двойника, и плавно побежал по каменистой тропинке.

Мало кому, если он, конечно, не клиент соответствующего заведения, доводилось говорить с самим собой. А мне, вот, довелось. Сын Мельника был ещё бледен, ходил медленно и чуть прихрамывая, даже ссадины ещё не все прошли, но теперь выздоровление было делом времени. Да и в остальном его жизнь явно налаживалась — после выздоровления Людоед собирался взять его к себе на службу. Вообще-то, с постели он поднялся специально ради меня. Мог, конечно, и лёжа со мной поговорить, но… Нет, не мог. Я бы не смог, ненавижу так явно показывать свою слабость, а он — мой двойник. Странное ощущение — знать всё о сидящем напротив человеке, с абсолютной точностью угадывать его мысли, предугадывать поступки…

— Что тебя понесло в скалы?

Да тошно ему стало, он же знал, что отца вот-вот потеряет, с братом никакого взаимопонимания… Привычная жизнь у него рушилась.

— Да, знаешь, тошно стало, просто сил не было. Отец при смерти, а брату наплевать на всё, кроме наследства. Я, когда на душе погано, всё время забираюсь куда-нибудь, где меня никто не встретит. А тут задумался, до ночи досидел…

— А я на чердаке сидел. Тоже высоко, все крыши видно.

— Ты-то туда зачем забрался?

В улыбающихся серых глазах — собственных глазах! — я прочитал ответ на им же заданный вопрос.

— Просто люблю сидеть там, и смотреть на крыши. А, вообще-то, я экзамен завалил, но это ерунда, пересдам.

— Экзамен?

— Да, по экономике.

Он прищурился.

— Ты такой умный?

— Такой же, как ты. Мы двойники, забыл?

Внезапно расхохотавшись, мы обнялись.

Если бы, когда я только попал сюда, мне сказали, что покидать этот мир я буду с сожалением, я бы, наверное, не поверил. Или поверил, но удивился. Главное, или, даже, единственное, что гнало меня назад, это тревога за родителей. Сейчас, когда я шёл по вьющейся через поля тропинке к землянке, из которой выбрался в этот мир, тревога крепла с каждым шагом. Раньше я просто давил её изо всех сил, да и бешено несущиеся события оттесняли её на задний план, но она тихонько ныла, как больной зуб, стоит его ненароком задеть. А теперь, когда возвращение стало возможным, наоборот, крепла. Что-то меня встретит в моём родном мире… Только бы с родителями всё обошлось.

Я вспомнил, как прощался с Людоедом, с Принцессой… Посторонние, вроде бы, люди, а ведь по ним я буду скучать. Мне пришло в голову, что ни о ком из своих школьных или институтских приятелей я даже и не вспоминал. И, доведись мне пробыть здесь хоть сколько времени, так бы и не вспомнил. Может, потому что ни с кем из них я не пережил настолько ярких событий, а в обыденной, спокойной и размеренной жизни человек не раскрывается так, что его потом не забыть. Или ты сам не раскрываешься до такой степени, чтобы впустить в душу другого человека.

А ещё здесь остался Сын Мельника. Находиться рядом с ним было странно, если не страшновато, и, всё же, у меня было ощущение, что я навсегда простился с родным человеком. Пусть только у него всё будет хорошо…

Барс зашевелился у меня за пазухой и я, просунув руку под куртку, потрепал мягкую шёрстку.

— Только ты не подведи. Только не исчезни!

Подойдя к знакомому холмику, я сразу заметил полускрытый густой травой провал. Не оглядываясь и стараясь особо не раздумывать, я нагнулся и протиснулся внутрь. Свет за моей спиной тут же исчез. Я сильнее прижал к себе Барса и стал двигаться наугад. Подземелье почему-то было тесным, хотя в прошлый раз я гнался за Барсом по довольно широкому коридору с высоким потолком. И тогда здесь был свет — слабый, но достаточный, чтобы видеть стены, пол и кошачью фигурку впереди. Сейчас же я постоянно натыкался на какие-то камни и выступы стен, оскальзывался на скользкой земле, ощущение было, что кружусь на месте. Постепенно сердце стал сжимать страх, хотя клаустрофобией, вроде, никогда не страдал. Да, но и заживо похороненным в узком подземном лабиринте тоже никогда не был. Заживо? Дыханье сбилось, страх грозил перерасти в панику. Я же погиб, меня же машина сбила. Мне показалось, что и без того узкое пространство сузилось ещё сильнее, теперь я обоим плечами касался земляных стен. Барс, которого я изо всех сил прижимал к себе, больно царапнул меня и вывернулся из рук, соскочив на пол.

— Барс, нет!

Я едва не поскользнулся, пытаясь поймать его, но он отпрыгнул, и я понял, что тьма вокруг уже не кромешная, что откуда-то брезжит слабый свет, позволяющий различить убегающую кошачью фигурку. Барс уводил меня к источнику этого света, а я теперь думал лишь о том, чтобы нагнать, не упустить, успеть поймать его на границе тьмы и света, смерти и жизни…

Не успел.

Я стоял в обыкновенном подвале жилого дома — сухие бетонные стены, коридор, заканчивающийся за моей спиной тупиком, впереди — приоткрытая дверь на улицу. В горле застрял горький комок.

Выйдя из подвала, я опустился на ступеньки крыльца и машинально полез в карман за сигаретами, но тут же отдернул руку — какие сигареты, на мне же холщевая рубаха… и в этот момент нашарил полупустую пачку. Черт, я же дома, я же вернулся. Пошарив по карманам, я достал мобильник — на экранчике высветились время и дата. В этом мире прошло около часа. Оставленные когтями Барса глубокие царапины на груди саднили — последнее «прости» всегда болезненно. Царапины заживут, а вот боль от них…

Я встал и пошел домой, даже не удивляясь, что на перекрестках иногда приходится остановиться, чтобы сообразить, в какую сторону идти, а глаза сами собой ищут то, чего я больше никогда не увижу: вьющуюся в полях тропинку, далёкую стену леса, замок Людоеда на горизонте…

Дома. Я дома? Я дома. Честно пытаюсь убедить себя, что спать в своей кровати гораздо лучше, чем на голом каменном полу под обвалившейся крышей разрушенного сарая. Нет, на самом деле лучше. И моего исчезновения никто не заметил. А экзамен… да чёрт с ним, пересдам. Всё постепенно входило в привычную колею, только саднили царапины на груди. Впрочем, затянулись они уже. Другое саднило.

Я уже почти засыпал, когда вдруг ощутил тяжесть на груди — такую привычную, что едва не позволил себе окончательно провалиться в сон, но тут же вздрогнул, чуть не подскочив на кровати. Сна как не бывало. Впрочем, тяжести на груди тоже. Я сел, всматриваясь в полутьму — моя комната, занавески неплотно прикрыты, в щель светит уличный фонарь. А под боком урчит, словно моторчик, пушистый комок, деловито переступает лапками по подушке, устраиваясь поудобнее.

— Барс!

Кот со снисходительной покорностью позволил схватить себя в охапку, уткнуться лицом в пушистую шерсть.

— Родной ты мой… Спасибо.

Барс деликатно высвободился и, урча, свернулся калачиком на подушке. Я снова лёг, прижавшись щекой к тёплой шерстке, ощущая, как исчезает в душе казавшаяся бездонной точка пустоты…

«…Мои девять жизней — какая, всё-таки, фора.

Не повод для спора. Завидуй мне, человек!

Я нужен тебе, как символ счастья, который

Гуляет, где хочет, подчас валяясь в траве»

(Екатерина Ачилова, «Блюз неумирающих котов»)