Поосреди большого села, на обширном лугу, или площади, на которой разгуливали овцы и резвились ребятишки, стояла ветхая деревянная церковь с высокой колокольнею. У дверей ее, на одной из ступеней поросшей травою лестницы, сидел старик лет восьмидесяти, в зеленом сюртуке с красным воротником, обшитым позументом; с полдюжины медалей, различных форм и величины, покрывали грудь его. Он разговаривал с молодым человеком, который стоял перед ним и по наряду своему, казалось, принадлежал к духовному званию.
- Нет, Александр Дмитрич! - говорил старик, покачивая головою, - рано ли, поздно ли, а несдобровать нашему селу; чай, злодеи-то больно на нас зубы грызут.
- Оно и есть за что! - сказал молодой человек, - ведь мы у них как бельмо на глазу. Да бог милостив! Кой-как до сих пор с ними справлялись. Fortes fortuna abjuvat, то есть: смелым бог владеет, Кондратий Пахомыч!
- Конечно, батюшка, за правое дело бог заступа; а все-таки, как проведают в
Москве, что в нашем селе легло сот пять, шесть французов, да пришлют сюда полка два…
- Так что ж? Будем драться.
- Вот то-то и горе! Вы станете драться, а я что буду делать? Протягивай шею, как баран.
- Эх, Кондратий Пахомыч! Да на людях и смерть красна!
- Не о смерти речь, батюшка! Когда вы, народ молодой, себя не жалеете, так мне ли, старику, торговаться; да каково подумать, что эти злодеи наругаются над моей седой головою? Пожалуй, на смех живого оставят. Эх, старость, старость! Как бы прежние годы, так я бы трех поджарых французов на один штык посадил. Небось турки их дюжее, да и тех, бывало, как примусь нанизывать, так господи боже мой! считать не поспевают. Вот как мы с батюшкой, графом
Суворовым, штурмовали Измаил… Тогда был нашим капитаном его благородие
Сергей Дмитрич, царство ему небесное! Отец, а не командир! И что за молодец!.. как теперь гляжу - мигнуть не успели, а уж наш сокол на стене, вся рота за ним - ура!..
- Ты уж мне это рассказывал, Кондратий Пахомович!
- Вот, батюшка, тогда дело другое: и подраться-то было куражнее! Знал, что живой в руки не дамся; а теперь что я?.. малой ребенок одолеет. Пробовал вчера стрелять из ружья - куда-те? Так в руках ходуном и ходит! Метил в забор, а подстрелил батькину корову. Да что отец Егор, вернулся, что ль?
- Нет еще. Я слышал, будто бы его французы в полон захватили.
- Ах они разбойники! Уж и попов стали хватать! А того не подумают, басурманы, что этак наш брат старик и без исповеди умрет.
- Видно, узнали, что он из нашего села. Ведь французы-то называют нас бунтовщиками.
- Бунтовщиками? Ах они проклятые! да как бы они смели это сказать? Разве мы бунтуем против нашего государя? Разве мы их гладим по головке?
- В том-то и дело, что не гладим. Они говорят: Tui, quid nihil refet, ne cures, то есть: не мешайся не в свое дело, а мы толкуем: cuneus cuneum trudit, сиречь - клин клином выбивают.
- Эх, батюшка! да перестанешь ли ты говорить не по-русскому?
- Привык, Пахомыч! У нас на Перерве без латинской пословицы ступить нельзя.
- Да что вы в Перервинском монастыре все латыши, что ль, а не русские? Знаешь ли, как это не по нутру нашим мужичкам? Что, дискать, за притча такая?
Кажись, церковник-то, что к нам пристал, детина бравый, а все по-французскому говорит.
- По-французскому! Невежды!..
- Александр Дмитрич! - раздался голос с колокольни, - никак, наши идут.
- Наши ли, Андрюша? - сказал семинарист, подняв кверху голову. - Посмотри-ка хорошенько!
- Точно наши. Вот впереди Ерема косой да солдат Потапыч; они ведут какого-то чужого: никак, француза изловили.
- Навряд француза, - сказал, покачав головой, старый унтер-офицер. - Они бы уж его дорогою раз десять уходили; а не захватили ли они, как ономнясь бронницкие молодцы, какого-нибудь изменника или шпиона?
- Что ты, Пaxoмыч! Боже сохрани! Будет с нас и того, что один русской осрамился и служил нашим злодеям.
- Эх, батюшка! в семье не без урода.
- Вот уж наши ребята из-за рощи показались. Пойдем, Кондратий Пахомыч, в мирскую избу. Если они в самом деле захватили какого-нибудь подозрительного человека, так надобно его порядком допросить, а то, пожалуй, у наших молодцов и правый будет виноват: auri est bonus… (по золоту хорош… (лат.))
- Да полно тебе язык-то коверкать!.. - перервал с досадою старик. - Что за латыш, в самом деле? Смотри, Александр Дмитрич, несдобровать тебе, если ты заговоришь на мирской сходке этим чухонским наречием.
- Чухонским! - повторил сквозь зубы семинарист. - Чухонским!.. Ignarus barbarus! (Невежда, варвар!.. (лат.))
- Полно бормотать-то: ведь я дело говорю. Пойдем! А ты, Андрюша, - продолжал инвалид, обращаясь к молодому парню, который стоял на, колокольне, - лишь только завидишь супостатов, тотчас и давай знать. Пойдем, Александр Дмитрич! Мирская изба, построенная на том же лугу, или площади, против самой церкви, отличалась от прочего жилья только тем, что не имела двора и была несколько просторнее других изб. Когда инвалид я семинарист вошли в эту управу сельского благочиния, то нашли уже в ней человек пять стариков и сотника. Сержант и наш ученый латинист, поклонясь присутствующим, заняли передний угол. Через несколько минут вошли в избу отставной солдат с ружьем, а за ним широкоплечий крестьянин с рыжей бородою, вооруженный также ружьем и большим поварским ножом, заткнутым за пояс. В сенях и вокруг избы столпилось человек двести крестьян, по большей части с ружьями, отбитыми у французских солдат.
- Ну что, братцы? - спросил сотник, - захватили ли вы в селе Богородском французов?
- Нет-ста, Никита Пахомыч! - отвечал рыжий мужик. - Ушли, пострелы! A бают, они с утра до самых полуден уж буянили, буянили на барском дворе. Приказчика, в гроб заколотили. Слышь ты, давай им все калачей, а на наш хлеб так и плюют.
- Ах они безбожники! - вскричал сотник, - плевать на дар божий! Эка нехристь проклятая!
- Вишь какие прихотники! - сказал один осанистый крестьянин в синем кафтане,
- трескали б, разбойники, то, что дают. Ведь матушка-рожь кормит вceх дуpaкoв, a пшеничка по выбору.
- Народ-то в Богородском такой несмышленый! - примолвил рыжий мужик - Гонца к нам послали, а сами разбежались по лесу. Им бы принять злодеев-то с хлебом и с солью, да пивца, да винца, да того, да другого - убаюкали бы их, голубчиков, а мы бы как тут! Нагрянули врасплох да и катай их чем ни попало.
- Как мы шли назад, - сказал отставной солдат, - так наткнулись в лесу на французов, на тех ли самых, на других ли - лукавый их знает!
- Ну что, ребятушки? - вскричал сержант, - расчесали, что ль, их?
- Как пить дaли, Кондратий Пахомыч!
- Неужли-то и отпору вам не было?
- Как не быть! Мы, знаешь, сначала из-за кустов как шарахнули! Вот они приостановились, да и ну отстреливаться; а пуще какой-то в мохнатой шапке, командир что ль, их, так и загорланил: алон, камрат! Да другие-то прочие не так, чтоб очень: все какая-то вольница; стрельнули раза три, да и врассыпную.
Не знаю, сколько их ушло, а кучка порядочная в лесу осталась.
- Что за притча такая? - сказал сотник, - откуда берутся эти французы? Бьем, бьем - а все их много!
- Видно, сват Пахомыч, - перервал крестьянин в синем кафтане, - они как осенние мухи. Да вот погоди! как придет на них Егорей с гвоздем да Никола с мостом, так все передохнут.
- Мы, Пахомыч, - сказал рыжий мужик, - захватили одного живьем. Кто его знает? баит по-нашему и стоит в том, что он православный. Он наговорил нам с три короба: вишь, ушел из Москвы, и русской-то он офицер, и вовсе не якшается с нашими злодеями, и то и се, и дьявол его знает! Да все лжет, проклятый! не верьте; он притоманный француз.
- А почему ж ты это думаешь? - спросил семинарист. - Ну, если в самом деле говорит правду?
- Правду? Так коего ж черта ему было таскаться вместе с французами!
- Но разве он не мог с ними повстречаться так же, как и вы?
- А зачем же он, - перервал солдат, - вот этак с час назад ехал верхом вместе с французским офицером? Ян лошадь-то его подстрелил.
- Как с французским офицером!
- Да так же!
- Но почему ты знаешь, что этот офицер французской?
- Почему знаю? Вот еще что! Нет, господии церковник! мы получше твоего знаем французские-то мундиры: под Устерлицем я на них насмотрелен. Да, и станет ли русской офицер петь французские песни? А он так горло и драл.
- А тот, что мы захватили, ему подтягивал, - примолвил рыжик мужик, - я сам слышал.
- Я хоть и не слыхал, - перервал солдат, - да видел, что они ехали дружно, рядышком, словно братья родные.
- Так что ж и калякать? - вскричал сотник. - Вестимо, он француз: не так ли, православные?
- Так, Никита Пахомыч! Так! - повторили все старики.
- А если француз, - примолвил один лысый старик, - на осину его!
- Как бы не так! - перервал сотник, - еще веревку припасай. В колодезь к товарищам, так и концы в воду.
- Ей, не торопись, ребята! - сказал семинарист. - Melior est consulta…
(Лучше посоветоваться… (лат.))
- Что ты, сумасшедший, перестань! - шепнул сержант, дернув за рукав своего соседа.
- Православные? - продолжал он, - послушайтесь меня, старика: чтоб не было оглядок, так не лучше ли его хорошенько допросить?
- Да, скажет он тебе правду, дожидайся! - перервал лысый старик.
- Погодите, братцы! - заговорил крестьянин в синем кафтане, - коли этот полоненник доподлинно не русской, так мы такую найдем улику, что ему и пикнуть неча будет. Не велика фигура, что он баит по-нашему: ведь французы на все смышлены, только бога-то не знают. Помните ли, ребята, ономнясь, как мы их сотни полторы в одно утро уходили, был ли хоть на одном из этих басурманов крест господень?
- Ни на одном не было, Терентий Иваныч! - отвечал сотник, - я сам видел.
- Так и на этом не будет, коли он француз; а если православный, так носит крест - не правда ли?
- Правда, Терентий Иваныч, правда! - повторили все присутствующие. - Так давайте же его сюда. Посмотрим, есть ли у него на шее-то отцовское благословление? Два крестьянина, вооруженные топорами, ввели Рославлева в избу.
- Ваня! - сказал Терентий одному из них, - расстегни-ка ему ворот у рубахи - вот так!
- Что вы делаете, ребята? - перервал Рославлев. - Я точно русской!
- Ладно, брат! увидим-ста, русской ли ты. Ну что, Ваня, есть ли на нем крест?
- спросил сотник.
- Не, Пахомыч! - ни креста, ни образа!
- Видите, православные! - сказал рыжий Ерема.
- Чего же вам еще?
- В колодезь его! - завопили почти все крестьяне.
- Послушайте, братцы! - вскричал Рославлев, - видит бог, на мне был крест, да меня ограбили французы.
- Что с ним растабарывать! - подхватил сотник. - Тащите его! в колодезь!
- Да что вам дался колодезь? - перервал Ерема, - И так все колодцы перепортили. Много ли ему надобно? Эй, Ваня, что ты смотришь басурману-то в зубы? Обухом его!
- И то правда! - закричали другие мужики. - Пришиби его! Один из крестьян, которые караулили Рославлева, вынул из-за пояса свой топор.
- Постойте, детушки! - перервал сержант. - Эк у вас руки-то расходились!
Убить недолго. Ну, если его в самом деле ограбили французы?..
- И он действительно русской офицер? - примолвил семинарист.
- А это что? - вскричал Ерема, вынимая из бокового кармана Рославлевой шинели кошелек с деньгами. - Что, брат? видно, они тебя грабили, да не дограбили?
Смотрите, православные! И деньги-то не наши.
- Эта шинель не моя, - сказал Рославлев. - Один из французов поменялся со мной насильно.
- А деньги-то дал впридачу, что ль? - закричал Ерема. - Ах ты, проклятый басурман! Что мы тебе, олухи достались? Да что с тобой калякать? Ваня! хвати его по маковке!.. Что ж ты?.. Полно, брат, не переминайся! а не то я сам… - примолвил Ерема, вынимая из-за пояса свой широкой нож.
- Погоди, кум, не торопись! - сказал Иван. - Послушай-ка, молодец: ты баишь, что с тебя сняли крест французы. Ну! а какой он был? деревянный или серебряный?
- Нет, золотой! - отвечал Рославлев.
- Ладно. А на каком он висел гайтане - на черном или красном?
- Нет, на зеленом шелковом снурке.
- Что, ребята, ведь он баит правду: вот и крест; я вынул его из кармана у одного убитого француза.
- Да поверьте мне, братцы! - сказал Рославлев, - я вас не обманываю: я точно русской офицер.
- И впрямь, православные! - примолвил Терентий, - уж не русской ли он?
- Точно русской! - подхватил семинарист.
- А если русской, - возразил отставной солдат, - так он изменник!
- Изменник! - повторил в негодованием Рославлев.
- Вестимо, изменник! - закричал Ерема. - Ради чего ты ехал с французским офицером - а?
- Мой товарищ также русской офицер, а нарядился французом для того, чтоб выручить меня из Москвы. - Эк с чем подъехал! На вас пошлюсь, православные: ну станет ли русской офицер петь эти басурманкие песни?
- Вестимо, не станет! - закричали крестьяне.
- Клянусь вам богом, ребята! - продолжал Рославлев, - я и мой товарищ - мы оба русские. Он гусарской ротмистр Зарецкой, а я гвардии поручик Рославлев.
- Рославлев! - пoвтopил c необычайною живостию сержант. - А как звали вашего батюшку?
- Сергеем Дмитричем.
- Не припомните ли, сударь! где он изволил служить капитаном?
- Он служил капитаном при Суворове, в Фанагорийском полку.
- Ну, так и есть! - воскликнул с радостию сержант, вскочив со скамьи. - Ваше благородие! ведь батюшка ваш был моим командиром, и мы вместе с ним штурмовали Измаил.
- Слышите ль, братцы! - сказал семинарист.
- Слышим-ста! - отвечал Ерема, - да нам-то что до этого?
- Как что? - перервал сержант, - да разве сын моего командира может быть изменником? Ну, статочное это дело? Не правда ли, детушки? Все крестьяне встали с своих мест, поглядывали друг на друга; один почесывал голову, другой пожимался; но никто не отвечал ни слова.
- Что это, братцы? - продолжал сержант, - неужели-то вы и мне, старику, верить не хотите?
- Верить-та мы тебе верим, - отвечал Ерема, - да ведь не все сыновья в отцов родятся, Пахомыч!
- Всяко бывает, конечно, - примолвил Терентий, - да ведь недаром же и пословица: недалеко яблочко от яблони падает. Ну, как вы думаете, православные?
- Как ты, Терентий Иваныч? - отвечали сотник и старики. - А по мне, вот как: уж если Кондратий Пахомыч за него порукою, так нам и баить нечего. Поклон его благородию, да милости просим в передний угол! Так ли, православные?
- Ну, коли так, так так! - повторили в один голос крестьяне. - Милости просим, батюшка!
- Ваня! - сказал Терентий, - сбегай ко мне да принеси-ка жбан браги, каравай хлеба и спроси у Андревны пирог с кашею: чай, его милость проголодаться изволил.
- Забеги и к моей старухе, - примолвил сотник, - да возьми у нее штоф
Ерофеичу.
- Благодарю вас, добрые люди! - сказал Рославлев, - я хоть и не обедал, а мне что-то есть не хочется.
- Чу!.. - вскричал сотник, - что это?
- Французы! Французы! - загремели сотни голосов на улице. Все бросились опрометью из избы, и в одну минуту густая толпа окружила колокольню.
- Эй, Андрюша! где французы? - спросил сотник.
- Вон там, у дальней засеки, - отвечал мальчик.
- Много ли их?
- Много, Пахомыч! и конных и пеших видимо-невидимо.
- Ну, ребята! - сказал сержант, - смотрите, стоять грудью за нашу матушку святую Русь и веру православную.
- Стоять-то мы рады, - перервал сотник, - да слышишь, Кондратий Пахомыч, - их идет несметная сила?
- Так что ж?
- Не одолеешь, кормилец! много ли нас?
- Да и французов-то, верно, не больше, - сказал Рославлев, - они растянулись по дороге, так издали и кажется, что их много.
- Ох, батюшка! - подхватил Терентий, - хитры они, злодеи! не пошлют мало.
Ведь они, басурманы, уж давным-давно до нас добираются.
- Ну, православные! - сказал Пахомыч, - говорите, что делать? Ни один голос не отозвался на вопрос сотника. Все крестьяне поглядывали молча друг на друга, и на многих лицах ясно изображались недоумение и робость…
- Эх, худо дело! - шепнул сержант. - Ваше благородие! - продолжал он, обращаясь к Рославлеву, - не принять ли вам команды? Вы человек военный, так авось это наших ребят покуражит. Эй, братцы, сюда! слушайте его благородия!
- Как так? Что такое? Да разве он не француз? - заговорили крестьяне.
- Нет, детушки! Его благородие - русской офицер, сын моего бывшего капитана.
- Ой ли? Вот-те раз! Слышите, ребята!.. Вот что!.. - загремели восклицания из удивленной толпы.
- Друзья! - сказал Рославлев, - чего хотите вы? Покориться ли злодеям нашим или биться с ними до последней капли крови?.. Ну, что ж вы молчите?
- Да вот что, - сказал один крестьянин, - Андрюха-то говорит, что их больно много.
- Так что ж, ребята? - подхватил семинарист, - хоть покоримся, хоть нет, а все нам от них милости никакой не будет: мало ли мы их передушили!
- Вестимо, - сказал отставной солдат, - мы им пардону не давали, так и они нам не дадут.
- А если б и дали, - возразил Рославлев, - так не грешно ли вам будет выдать руками жен и детей ваших? Эх, братцы! уж если вы начали служить верой и правдой царю православному, так и дослуживайте! Что нам считать, много ли их?
Наше дело правое - с нами бог!
- А с ними черт! - заревел Ерема. - Что в самом деле, драться так драться.
- Так за мной, православные! - воскликнул отставной солдат. - Ура! за батюшку царя и святую Русь!
- Ура! - подхватила вся толпа.
- Весь в покойника! - шептал потихоньку сержант, глядя на Рославлева, - как две капли воды!
- Теперь слушайте, ребята! - продолжал Рославлев. - Ты, я вижу, господин церковник, молодец! Возьми-ка с собой человек пятьдесят с ружьями да засядь вон там в кустах, за болотом, около дороги, и лишь только неприятель вас минует…
- Так мы вдогонку и откроем по нем огонь? Понимаю, господин офицер. Это вроде тех засад, о коих говорит Цезарь в комментариях своих de bello Gallco…
- Да полно, Александр Дмитрич! - закричал сержант. - Эк тебe неймется!
- Ты, служивый, и ты, молодец, - продолжал Рославлев, обращаясь к отставному солдату и Ереме, - возьмите с собой человек сто также с ружьями, ступайте к речке, разломайте мост, и когда французы станут переправляться вброд…
- То мы из-за деревьев пустим по них такую дробь, - перервал солдат, - что им и небо с овчинку покажется.
- А мы с тобой, сослуживец моего батюшки, - примолвил Рославлев, взяв за руку сержанта, - с остальными встретим неприятеля у самой деревни, и если я отступлю хоть на шаг, так назови мне по имени прежнего твоего командира, и ты увидишь - сын ли я его! Ну, ребята, с богом! Крестьяне, зарядив свои ружья, отправились в назначенные для них места, и на лугу осталось не более осьмидесяти человек, вооруженных по большей части дубинами, топорами и рогатинами. К ним вскоре присоединилось сотни три женщин с ухватами и вилами.
Ребятишки, старики, больные - одним словом, всякой, кто мог только двигаться и подымать руку, вооруженную чем ни попало, вышел на луг. В глубокой тишине, изредка прерываемой рыданиями и молитвою, стояла вся толпа вокруг церкви.
- Что, Андрюша? - закричал наконец сержант, - близко ли наши злодеи?
- Близехонько, крестной! - отвечал с колокольни мальчик, - на самом выгоне - вон уж поравнялись с нашими, что засели на болоте; да они их не видят…
Впереди едут конные… в железных шапках с хвостами… Крестной! крестной! да на них и одежа-та железная… так от солнышка и светит… Эва! сколько их!..
Вот пошли пешие!.. Эге! да народ-то все мелкой, крестной! Наши с ними справятся…
- То-то ребячьи простота! - сказал сержант, покачивая головою. - Эх, дитятко! ведь они не в кулачки пришли драться; с пулей да штыком бороться не станешь; да бог милостив!
- Кондратий Пахомыч! - закричал мальчик, - они подъехали к речке… остановились… вот человек пять выехало вперед… стали в кучку… Эх, какой верзила! Ну, этот всех выше!.. а лошадь-то под ним так и пляшет!.. Видно, это их набольший… Вдруг вдали раздался залп из ружьев, и вслед за ним загремели частые выстрелы по сю сторону речки, на берегу которой стояли французы.
- Помоги, господи! - сказал сержант, перекрестясь.
- Крестной! - закричал мальчик, - наша взяла! Длинной-то упал с лошади; вон и другие стали падать… Да что это? Они не бегут!.. Вот и они принялись стрелять… Ну, все застлало дымом: ничего не видно. Минут двадцать продолжалась жаркая перестрелка; потом выстрелы стали реже, раздался конской топот, и мальчик закричал: - - Крестной, крестной! никак, наших гонят назад.
- Вперед, друзья! - воскликнул Рославлев; но в ту же самую минуту показались на улице бегущие без порядка крестьяне, преследуемые французскими латниками.
- За мной, ребята, на паперть! - закричал Рославлев. Сержант и человек тридцать крестьян, вооруженных ружьями, кинулись вслед за ним, а остальные рассыпались во все стороны. Неприятельская конница выскакала на площадь.
- Ну, братцы! - сказал Рославлев, - если злодеи нас одолеют, то, по крайней мере, не дадимся живые в руки. Стреляйте по конным, да метьте хорошенько! В полминуты человек десять латников слетело с лошадей.
- Славно, детушки! - вскричал сержант, - знатно! вот так!.. Саржируй! то есть заряжай проворней, ребята. Ай да Герасим!… другова-то еще!.. Смотри, вот этого-то, что юлит впереди!.. Свалил!.. Ну, молодец!.. Эх, брат! в фанагорийцы бы тебя!..
- Старик! - сказал вполголоса Рославлев; - думал ли ты на штурме Измаила, что умрешь подле сына твоего капитана?
- Авось не умрем, - отвечал сержант, - бог милостив, ваше благородие!
- Да, мой друг! Он точно милостив! Страдания наши не будут продолжительны.
Смотри! Старик устремил свой взор в ту сторону, в которую показывал Рославлев: густая колонна неприятельской пехоты приближалась скорым шагом к площади. - Ребята! - вскричал сержант, - стыдно и грешно старому солдату умереть с пустыми руками: дайте и мне ружье! Вдруг дикой, пронзительный крик пронесся от другого конца селения, и человек двести казаков, наклоня свои дротики, с визгом промчались мимо церкви. В одну минуту латники были смяты, пехота опрокинута, и в то же время русское "ура!" загремело в тылу французов человек триста крестьян из соседних деревень и семинарист с своим отрядом ударили в расстроенного неприятеля. С четверть часа, окруженные со всех сторон, французы упорно защищались; наконец более половины неприятельской пехоты и почти вея конница легли на месте, остальные положили оружие. В продолжение этого короткого, но жаркого дела Рославлев заметил одного русского офицера, который, по-видимому, командовал всем отрядом; он летал и крутился, как вихрь, впереди своих наездников: лихой горской конь его перепрыгивал через кучи убитых, топтал в ногах французов и с быстротою молнии переносил его с одного места на другое. Когда сраженье кончилось и всех пленных окружили цепью казаков; едва успевающих отгонять крестьян, которые, как дикие звери, рыскали вокруг побежденных, начальник отряда, окруженный офицерами, подъехал к церкви. При первом взгляде на его вздернутый кверху нос, черные густые усы и живые, исполненные ума и веселости глаза Рославлев узнал в нем, несмотря на странный полуказачий и полукрестьянской наряд, старинного своего знакомца, который в мирное время - певец любви, вина и славы - обворожал друзей своей любезностию и добродушием; а в военное, как ангел-истребитель, являлся с своими крылатыми полками, как молния, губил и исчезал среди врагов, изумленных его отвагою; но и посреди беспрерывных тревог войны, подобно древнему скальду, он не оставлял своей златострунной цевницы:
…Славил Марса и Темиру И бранную повесил лиру Меж верной сабли и седла.
- Это ты, - раздался знакомый голос на церковной паперти. - Ты жив, мой друг?
Слава богу! - Рославлев обернулся; - перед ним стоял Зарецкой в том же французском мундире, но в русской кавалерийской фуражке и форменной серой шинели.