Немцы называют Нерунгом узкую полосу земли, которая, идя от самого Данцига, вдается длинным мысом в залив Балтийского моря, известный в Германии под названием Фриш-Гафа. Этот клочок земли, окруженный с трех сторон морем и покрытый зеленеющими садами, посреди которых мелькают красивые деревенские усадьбы, походит с первого взгляда на узорчатую ленту, которая, как будто бы опоясывая весь залив и становясь час от часу бледнее, исчезает наконец из глаз, сливаясь вдали с туманным горизонтом, на краю которого белеются высокие колокольни прусского городка Пилау. Небольшой артиллерийской парк и отряд русского войска, состоящий из одной сильной пехотной роты, расположены были на этом мысе в деревеньке, окруженной со всех сторон садами. Находясь позади всех наших линий и верстах в пяти от траншей, коими обхвачены были все передовые укрепления неприятельские, сей резервный отряд смотрел за тем, чтоб деревенские жители не провозили морем в осажденный город съестных припасов, в которых гарнизон давно уже нуждался. В просторном доме одного богатого ландсмана (зажиточный крестьянин, имеющий собственную землю. - Прим. автора.), посреди светлой комнаты, украшенной необходимыми для каждого зажиточного крестьянина старинными стенными часам, широкою резною кроватью и огромным сундуком из орехового дерева, сидели за налощенным дубовым столом, составляющим также часть наследственной мебели, артиллерийской поручик Ленской, приехавший навестить его уланской ротмистр Сборской и старый наш знакомец, командир пехотной роты капитан Зарядьев. Перед ними в нескольких красивых фаянсовых блюдах поставлен был весьма опрятно и разнообразно приготовленный картофель. Огромная кружка с пивом и высокие стеклянные стаканы занимали остальную часть стола.
- Не угодно ли покушать? - сказал, улыбаясь, Сборской, подвигая к Ленскому новое блюдо, которое хозяйка дома с вежливою улыбкою поставила на стол.
- Тьфу, пропасть! - вскричал с досадою Ленской. - Вареный картофель, печеный картофель! жареный картофель!.. Да будет ли конец этому проклятому картофелю?
- А тебе бы хотелось так, как у нас в Петербурге, у Жискара, кусок хорошего бивстекса?.. Не правда ли? Котлету с трюфелями?.. Соте-де-желинот? (Рагу из рябчиков? (фр.))
- Эх, полно, братец! не дразни. Да неужели и сегодня не приедут с провиантом из Дершау? Вот уж третий день, как мы здесь на пище святого Антония.
- Так что ж? - сказал хладнокровно капитан Зарядьев, который, опорожнив глубокую тарелку с вареным картофелем, закурил спокойно свою корневую трубку.
- Оно и кстати: о спажинках на святой Руси и волею постятся.
- О спажинках? Что за спажинки? - спросил Сборской. Зарядьев перестал курить и, взглянув с удивлением на Сборского, повторил:
- Что за спажинки?.. Неужели ты не знаешь?.. Да бишь виноват!.. совсем забыл: ведь вы, кавалеристы, народ модный, воспитанный, шаркуны! Вот кабы я заговорил с тобой по-французски, такты бы каждое слово понял… У нас на Руси зовут спажинками успенской пост.
- А все это проклятые французы! - перервал Ленской. - В последнюю вылазку кругом нас обобрали, разбойники! По их милости во всей нашей деревне не осталось двух куриц налицо.
- Да! был на их улице праздник, - примолвил Сборской, - побуянили порядком!
Зато теперь притихли, голубчики: не смеют носа показать из крепости.
- Не смеют? - а проходит ли хотя одна ночь, чтоб они не тревожили наши аванпосты?
- Да это все проказит… тот… как бишь его? ну вот тот…черт его побери…
- Шамбюр?
- Да, да! Шамбюр. Говорят, что он изо всего гарнизона выбрал себе сотню таких же сорванцов, как он сам, и назвал их la compaqnie infernale…
- Как? - спросил Зарядьев. - La compagnie infernate, то есть: адская рота.
- Ах они самохвалишки! Адская рота. Помнится, они называли гренадерские полки, которыми командовал Удинот, также адскою дивизиею; однако ж под
Клястицами, а потом под Полоцком…
- Что? чай, дурно дрались? - спросил насмешливо Сборской. - Дрались-то хорошо, а все-таки Полоцка не отстояли. Что они, запугать, что ль, нас хотят?
Адская рота!..
- А нечего сказать, - перервал Сборской, - этот Шамбюр молодец? И черт его знает, как он всегда вывернется? Откуда ни возьмется с своей ротою, накутит, намутит, всех перетревожит, да и был таков!
- А кто такой этот Шамбюр? - спросил Ленской.
- Разумеется - французской офицер.
- Пехотинец?
- И! что ты? верно, кавалерист.
- А почему не пехотный? - спросил Зарядьев.
- Почему?.. почему?.. Во-первых, потому, что Рославлев, которого посылали из главной квартиры парламентером в Данциг, видел его в гусарском мундире…
- Так поэтому он и кавалерист? - возразил Зарядьев. - Да разве у этих французов есть какая-нибудь форма? Кто как хочет, так и одевайся. Насмотрелся я на эту вольницу: у одного на мундире шесть пуговиц, у другого восемь; у этого портупея по мундиру, у того под камзолом; ну вовсе на военных не походят. Поглядел бы я на их ученье - то-то, чай, умора! А уж как они ретировались из Москвы - господи боже мой!.. Кто в дамском салопе, кто в лисьей шубе, кто в стихаре - ну сущий маскарад!
- Хороши были и мы! - сказал Ленской.
- Конечно, и у нас единообразия не было, а все-таки, бывало, хоть в нагольном тулупе, а шарфом подвяжешься… Чу!.. что это?.. выстрел!
- Это Двинской с своим рундом, - сказал Ленской, взглянув в окно. - Я слышу его голос.
- Как же он смел делать тревогу?.. Разве я не отдал в приказе по роте…
- У них ружья заряжены, так, может быть, кто-нибудь из солдат не остерегся…
Ну, так и есть!.. Я слышу, он кричит на унтер-офицера. Через несколько минут
Двинской вошел в комнату.
- Господин подпоручик! - сказал Зарядьев, - что значит этот беспорядок?..
Стрелять по пробитии зари!..
- Это случилось нечаянно, Василий Иванович! - отвечал почтительно Двинской. -
Унтер-офицер Демин стал спускать курок…
- Вот я его выучу спускать курок… Завтра, как пробьют зорю…
- Василий Иванович! - перервал вполголоса Двинской, - вы, верно, не забыли, что в прошлом месяце, когда неприятель делал вылазку…
- Извольте, сударь молчать! Или вы думаете, что ротный командир хуже вас знает, что Демин унтер-офицер исправный и в деле молодец?.. Но такая непростительная оплошность… Прикажите фельдфебелю нарядить его дежурить по роте без очереди на две недели; а так как вы, господин подпоручик, отвечаете за вашу команду, то если в другой раз случится подобное происшествие…
- Тьфу, дьявольщина! какой ты строгой начальник, Зарядьев! - сказал, улыбаясь, Сборской.
- Прошу не погневаться! Мы не кавалеристы и лучше вашего знаем дисциплину; дружба дружбой, а служба службой… Рекомендую вам вперед быть осторожнее, господин подпоручик! А меж тем садись-ка, брат! Ты, чай, устал и хочешь что-нибудь перекусить. Ласковые слова капитана в одну минуту развеселили Двинского, который хотя почтительно, но с приметным неудовольствием выслушал строгой выговор своего взыскательного начальника.
- Нет, господа! - сказал он, снимая свою саблю, - позвольте мне вас попотчевать: я захватил целую лодку с провиантом, и если вам угодно разговеться…
- Как не угодно! - вскричал Ленской.
- Однако ж послушай! Уж не одним ли картофелем нагружена твоя лодка?..
- Не бойтесь! Найдется кой-что и на бивстекс.
- Брависсимо!.. Вели же скорей варить и жарить… Эй, хозяйка!.. Мадам!..
Либе фрау!.. (Сударыня!.. (нем.)) Сборской! скажи ей по-немецки, что мы просим ее заняться стряпнею.
- Господин подпоручик! - сказал Зарядьев, - для чего вы не отрапортовали мне, что взяли лодку с провиантом?
- Да разве ты глух? - вскричал Сборской. - Какого еще надобно тебе рапорта?
- Извольте, сударь, рапортовать по форме, - продолжал Зарядьев, вставая важно с своего места.
- Честь имею донести, - сказал Двинской, спустя руки по швам, - что я, обходя цепь, протянутую по морскому берегу, заметил шагах в пятидесяти от него лодку, которая плыла в Данциг; и когда гребцы, несмотря на оклик часовых, не отвечали и не останавливались, то я велел закричать лодке причаливать к берегу, а чтоб приказание было скорее исполнено, скомандовал моему рунду приложиться.
- Хорошо!
- Гребцы не слушались. Я приказал фланговому солдату выстрелить.
- Хорошо!
- Пулею сшибло одному гребцу шляпу…
- Хорошо! А кто был фланговым?
- Иван Петров.
- Хороший стрелок!
- Лодка остановилась, и когда я закричал, что открою по ним батальный огонь, гребцы принялися за веслы, причалили к берегу…
- Довольно! - вскричал Сборской, - остальное мы знаем.
- Я не слышал и не знаю ничего: извольте продолжать.
- По обыску в лодке нашлись съестные припасы; гребцы объявили, что везли их в
Данциг для стола французского коменданта генерала Раппа…
- Aгa! - вcкpичaл Ленской, - так его превосходительство будет завтра постничать!..
- Вот вздор! - перервал Сборской, - они еще не всех лошадей переели.
Рославлев сказывал, что видел в городе целый взвод конных егерей.
- Господин подпоручик! - сказал Зарядьев, - завтра чем свет извольте отправить гребцов за крепким караулом в главную квартиру, а под захваченный вами неприятельской провиант, потребуйте - также завтра - из ближайшего парка нужное число фор-шпанок (перекладных (нем.)).
- Зачем? - спросил Сборской.
- Я при рапорте представлю его в главную квартиру.
- С ума ты сошел! - вскричал Ленской, - иль ты думаешь, что в главной квартире нечего есть?
- Это не мое дело.
- Помилуй, братец! Мы умираем здесь с голоду.
- Неправда! у нас есть картофель.
- Черт возьми твой картофель и тебя с ним вместе! Послушай, Зарядьев! оставь здесь хоть половину!
- Не могу. Все захваченное у неприятеля должно доставлять при рапорте в главную квартиру.
- Голубчик! душенька!.. пожалуйста! хоть на сегодняшний и завтрашний день.
- Ну, добро, так и быть! ешьте сегодня вдоволь, а завтра… вы слышали мое приказание, господин подпоручик.
- Слышишь, Двинской? - закричал Ленской. - Вели же поскорей отпустить хозяйке все, чего она потребует. Эй, мадам!.. мутерхен!.. (матушка!.. (нем.)) мы хотим эссен!.. (есть!.. (нем.)) много, очень много - филь! Сборской! скажи ей, чтоб она готовила на десятерых: может быть, кто-нибудь заедет, а не заедет, так мы и завтра доедим остальное.
- Кому теперь заехать? - сказал Зарядьев, посмотрев на свои огромные серебряные часы, - половина десятого, и когда поспеет вам ужин?
- Долго ли приготовить несколько кусков бивстекса: это минутное дело.
- Постойте-ка! - сказал Ленской, - мне кажется, кто-то въехал к нам в ворота.
Посмотрите, если к нам не нагрянут гости: чай, теперь на всех аванпостах знают, что мы захватили обед господина Раппа. Ну, не отгадал ли я? Вот уж из главной квартиры стали к нам наезжать.
- Здравствуйте, господа! - сказал Рославлев, войдя в комнату. - Насилу я выбрал время, чтоб с вами повидаться. Ну что, как поживаете?
- Здорово, Владимир! - вскричал Сборской. - Милости просим! Ты ужинаешь с нами?
- И даже ночую.
- Ну, садись и рассказывай, что слышно нового? Что у вас делают? Долго ли нам кочевать вокруг Данцига? Не поговаривают ли о сдаче? Ведь мы здесь настоящие провинциалы: не знаем ничего, что делается в большом свете. Ну, что ж молчишь? Говори, что нового?
- Во-первых, новое то, что вы видите меня живого.
- Как так?
- Да так. Вчера вечером меня послали в траншеи с приказаниями к отрядному начальнику. Исполнив данное мне поручение, я стал в промежутке пушечных выстрелов кой о чем болтать с артиллерийскими офицерами. Меж тем на дворе смерклось; наши выстрелы стали реже; влево на Гагельсберге (Гагельсберг и
Бишефсберг - две укрепленные горы подле самой крепости города Данцига. -
Прим. автора.) французы продолжали отстреливаться, а против нас, на
Бишефсберге, вдруг все замолкло; мы подошли поближе к турам, выглянули, и я в первый раз увидел вблизи этот грозный Бишефсберг, который, как громовая туча, заслонял от нас город. При каждом взрыве наших бомб и гранат освещались неприятельские батареи; но солдат не было видно; французы сидели спокойно за толстым бруствером и отмалчивались. "Кой черт? - сказал артиллерийской капитан, который стоял возле меня, - что они - заснули, что ль?" Не успел он это выговорить, как вдруг… господи боже мой!.. мне показалось, что весь
Бишефсберг вспыхнул; народ закипел на неприятельских батареях, ядра посыпались, и поднялась такая адская трескотня!.. Ну поверите ль? до сих пор еще гудит в ушах. Одно ядро попало в амбразуру, подле которой я стоял; меня с ног до головы осыпало землею, и пока я отряхался и ощупывал себя, чтоб увериться, на своем ли месте моя голова и руки, справа в траншеях раздался крик: "En avant!" Засверкали огоньки, и две или три пули свистнули у меня под самым носом… "Французы, французы!.." - "Где?" - спросил артиллерийской капитан. "Здесь! В траншеях!.." - "Становись!.. стрелки, вперед!" - закричал отрядный начальник и с простреленной головой повалился на меня; на него упало еще человека два. Тут я ничего невзвидел, а слышал только, что надо мной визжали пули и раздавался крик французского офицера, который ревел как бешеный: "Ferme!.. feu de peloton!" (Смелей!.. стрелять повзводно! (фр.)) Я стал выдираться из-под убитых, и лишь только высвободил голову, как этот проклятый крикун стал одной ногой мне на грудь и заревел опять: "En arriere! feu de fil! bien, mes enfants!" (Назад! стрелять цепью! хорошо, ребята!
(фр.)) Задыхаясь от боли и досады, я собирался уже укусить за ногу этого злодея; но он закричал: "Repliez - vous!" (Отступайте! (фр.)) - отскочил назад, в один миг исчез вместе с своими солдатами; и я успел только заметить при свете выстрелов, что этот крикун был в богатом гусарском мундире.
- Так это молодец Шамбюр? - перервал Сборской.
- Да, он. Мы узнали от двух захваченных в плен солдат, что они принадлежат к адской роте, которою командует этот сорвиголова.
- Ну, право, я дорого бы заплатил, - вскричал Ленской, - за то, чтоб взглянуть на этого удалого малого!
- А я бы не дал за это ни гроша, - сказал Зарядьев. - Дело другое, если б я мог размозжить ему голову… Неугомонный! буян!.. Ну что прибыли, что он ворвался в траншеи с сотнею солдат?.. Эка потеха!.. терять людей из одного удальства!..
- Он делает свое дело, - возразил Сборской, - Шамбюр как партизан должен нас всячески тревожить.
- Партизан!.. партизан!.. Посмотрел бы я этого партизана перед ротою - чай, не знает, как взвод завести! Терпеть не могу этих удальцов! То ли дело наш брат фрунтовой: без команды вперед не суйся, а стой себе как вкопанный и умирай, не сходя с места. Вот это служба! А то подкрадутся да подползут, как воры… Удалось - хорошо! не удалось - подавай бог ноги!.. Провал бы взял этих партизанов! Мне и кабардинцы на кавказской линии надоели!
- В том-то, брат, и дело! - сказал Сборской. - Надо почаще надоедать неприятелю. Как не дашь ему ни на минуту покоя, так у него и руки опустятся.
Вот, например, этот молодец Шамбюр, чай, у всех наших аванпостных как бельмо на глазу.
- Тьфу, пропасть! - вскричал Зарядьев, бросив на пол свою трубку, - наладил одно: молодец да молодец! Давай сюда этого молодца! Милости просим начистоту: так я с одним взводом моей роты расчешу его адскую сотню так, что и праха ее не останется. Что, в самом деле, за отметной соболь? Господи боже мой! Да пусть пожалует к нам сюда, на Нерунг, хоть днем, хоть ночью!
- Cюдa? - повторил Рославлев. - Как это можно? Позади всех наших линий, за пять верст от своих аванпастов, - что ты! Разве он сумасшедший!
- Смотри, Зарядьев, - сказал Сборской, мигнув потихоньку другим офицерам, - не накличь беды на свою голову! Теперь ты храбришься, а как вдруг он нагрянет…
- Так что ж? Добро пожаловать! Не испугаемся.
- Ну, не ручайся, брат: неровна минута. Скажи-ка правду: неужели ты во всю свою жизнь никогда и ничего не пугался?
- Никогда.
- Я про себя этого не скажу, - продолжал Сборской. - Я однажды так трухнул, что у меня волосы стали дыбом и язык отнялся.
- В деле? - спросил Зарядьев. Сборской покраснел, провел рукою по своим черным усам и, помолчав несколько времени, сказал:
- Слушай, Зарядьев: мы приятели, но если ты в другой раз сделаешь мне такой глупой вопрос, то я пущу в тебя вот этой кружкою. Разве русской офицер и кавалерист может струсить в деле?
- Не знаю - кавалерист, а наш брат пехотинец… - Послушайте-ка, господа, - перервал Ленской, стараясь замять разговор, которой мог дурно кончиться, - если говорить правду, так вот нас здесь пятеро: все мы народ обстрелянный, хорошие офицеры, а, верно, каждый из нас хотя один раз в жизни чувствовал, что он робел.
- Признаюсь, - сказал Рославлев, - со мною что-то похожее недавно было.
- И я месяца два тому назад, - прибавил Двинской, - испугался не на шутку.
- Что грех таить, - продолжал Ленской, - и я однажды больно струсил. А ты,
Зарядьев?
- Я уж сказал, что никогда и ничего не боялся.
- Право? А не случилось ли тебе ошибаться во фрунте перед твоим бригадным командиром?
- Перед бригадным командиром?.. Да нет, я никогда не ошибался.
- Как вы думаете, господа! - подхватил Рославлев, - мы еще нескоро ляжем спать; пусть каждый из нас расскажет историю своего испуга: это должно быть очень любопытно.
- И вовсе не обыкновенно, - прибавил Сборской. - Верно, не было примера, чтоб четверо храбрых и обстрелянных офицеров, вместо того чтоб говорить о своих подвигах, рассказывали друг другу о том, что они когда-то трусили и боялись чего бы то ни было.
- А чтоб нам веселее было болтать, - продолжал Рославлев, - так велите-ка внести кулечек, который я привез с собою: в нем полдюжины шампанского.
- Ай да приятель! - вскричал Сборской. - Шампанское! Давай его сюда!.. Тьфу, черт возьми!.. Хорошо вам жить в главной квартире: все есть. Вино принесли, пробки полетели в потолок, шампанское запенилось, и Рославлев, опорожнив одним духом свой стакан, начал: