«Русь! чего же ты хочешь от меня? какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?..»

Эти строки — из первого тома «Мертвых душ» Н. В. Гоголя. Неужели не знал он ответы на эти вопросы, неужели не подозревал о своей пророческой миссии? Неужели не догадывался, что его поэма — это потрясающее откровение, призванное спасти Россию, пораженную смертельным недугом? ведь описаны тяжелые симптомы и поставлен страшный диагноз, но вместе с тем указан и способ исцеления!

«Как?! — выпучат глаза многие из читателей Гоголя. — Диагноз и способ исцеления — в „Мертвых душах“?» Так, истинно так. «Мертвые души» — это притча, т. е., повествование, в котором имеется, по крайней мере, два смысла: прямой (буквальный) и переносный (образный). Увы, людская натура такова: в притче они воспринимают тот смысл, который им воспринять удобнее, и игнорируют при этом другой смысл, после чего заключают, что не видят здесь никакой мудрости. Даже Иисус намучился со своими учениками: рассказав притчу, он был вынужден растолковывать ее переносный смысл. «Мертвые души» — притча необычная, в ней прямой и переносный смыслы насквозь проникают друг в друга, причем о самом-то сокровенном сказано не в переносном смысле, а — открытым текстом, буквально! Но «ученики» и тут не растерялись: именно самое сокровенное, о котором сказано буквально, они стали дружно воспринимать в переносном смысле, и теперь, чтобы донести до них мудрость притчи, нужно растолковывать ее буквальный смысл!

Что же там — самое сокровенное? Да оно на самом виду, оно даже вынесено в название поэмы — это мертвые души. Переносный смысл этого словосочетания уже настолько въелся в сознание людей, что давно вошел в поговорку: мертвые души — это люди, которые только числятся в финансовых документах, не выполняя реально работы, которая там значится; таким образом, эти люди — или кто-то там еще — получают деньги обманным путем. В прямом же смысле Гоголь говорит о душах людей. Да-да, о тех самых душах, бытие которых не признает наша умненькая наука, допускающая употребление термина «душа» лишь в качестве поэтической метафоры. И если уж эта наука не может объяснить суть разницы между живым и мертвым телом, то где там ей рассуждать о живых и мертвых душах!

Душа — это то, что управляет телом. Тело живо до тех пор, пока это управление к нему подключено. Поэтому разница между живым и мертвым телом очень проста: у первого есть душа, а у второго — нет. Но если тело оживляется душой, то душа оживляется духом. Принцип все тот же: душа мертва, если она находится в отрыве от духа, или, что то же самое, в отрыве от Бога. Бездуховность и безбожие — это синонимы.

Что же значит — находиться в отрыве от духа? Связь души с духом осуществляется через совесть. Голос совести — безошибочный советчик, который подсказывает, что такой-то поступок будет достойным, а вот такой-то — гадким, низким, недостойным. Поэтому те, кто живут не по совести, т. е., совершают поступки, которые сами же расценивают как гадкие и низкие — те-то и находятся в отрыве от духа. Их-то души и мертвы (добавим, что потому-то дряхлеют и приходят в негодность их тела). Но пока они еще ходят, разговаривают, отправляют естественные надобности… «Мертвые, которые, впрочем, числятся, как живые…» Среди них встречаются даже гении, которые «уже все знают» — в рамках мирка, в котором они вращаются, и в рамках тех правил, которые приняты в этом мирке. Но когда возникает новая ситуация, выходящая за те самые рамки, то все эти гении, лишенные голоса совести, впадают в полную беспомощность и маразм. Гоголь блестяще проиллюстрировал это — через попытки чиновников сообразить, кто же такой Чичиков, и что «скрывается (!) под мертвыми душами».

Впрочем, многие читатели и критики Гоголя выглядят ненамного лучше, чем эти жалкие персонажи-чиновники. Ведь если речь идет о мертвых душах людей, то что же это получается? «Что ж за притча, в самом деле, что за притча эти мертвые души? Логики нет никакой в мертвых душах: как же покупать мертвые души? где ж дурак такой возьмется? и на какие слепые деньги станет он покупать их? и на какой конец, к какому делу можно приткнуть эти мертвые души?» Гоголь дал четкие ответы на все эти вопросы. Проницательный читатель без труда увидит вскрытую механику торговли — нет, не людьми, не крестьянами, тружениками, а — душами людей. И да не оскорбятся верующие самим фактом торговли душами: ведь даже в Священном писании, в Апокалипсисе, гл.18, недвусмысленно сказано, что души людей не только продаются и покупаются, они являются у «купцов земных» самым дорогим товаром!

Кто же может продавать души? Посудите сами: для того, чтобы продать душу, нужно ей распоряжаться, быть, в некотором роде, ее собственником — короче, обычно продают свои души. Но обратите внимание: живая душа принадлежит не себе, а Богу, так что продать ее невозможно. Вот и выходит, что для продажи души нужно отойти от Бога, ибо только мертвую душу-то и можно продать. В купцах недостатка не наблюдается — «Чичиков» был только первопроходцем. Купивший мертвую душу ликует: теперь эта душа будет исполнять волю не своего Бога, а того, кто ее купил! Барыши, которые приобретают эти купцы на мертвых душах — баснословны; вот почему они так заинтересованы в том, чтобы мертвых душ в России становилось все больше.

Вот он, тот страшный диагноз, который упоминался выше: омертвение душ, и, как следствие — «все оценено и цены даже приведены во всеобщую известность». Не правда ли, очень злободневно?! Ведь сегодня особо ценными, высокопоставленными мертвыми душами торгуют уже с аукциона. Кто больше? — раз, два, три — продано!

Почему все это просвистело мимо сознания многочисленных читателей и критиков Гоголя? Почему ради того, чтобы не пустить все это в свое сознание, они совершили небывалый выверт: восприняли у притчи не буквальный смысл, а переносный? Да потому, что иначе они обязательно заглянули бы в свои души и ужаснулись бы: обычно там мертвое весьма сильно доминирует над живым — а осознание этой жути чревато безумием. Что же, это их свободный выбор: сдохнуть, будучи в здравом уме — вместо того, чтобы рискнуть и, исцелившись, обрести жизнь вечную.

Жизнь вечная — это тот камень преткновения, из-за которого второй том «Мертвых душ» не вышел в свет полностью: под тягостным влиянием своего «духовного отца» Гоголь сжег рукопись, так что уцелело немногое (по тому, что уцелело, можно судить, что именно во втором томе был указан способ исцеления). Развитие центральной идеи «Мертвых душ» оказалось в видимом противоречии с православными догматами — вернее, с некоторыми толкованиями этих догматов. Как же: верующему в Иисуса даруется, мол, жизнь вечная — по великой милости божией! Но как может реализоваться эта идея, если очевидно, что мертвые тела веровавших истлевают? Ответ: только через бессмертную душу. И вот — на тебе: души, оказывается, тоже получаются мертвые! Это же выходит подрыв веры, убийство последней надежды! Гоголь, конечно, не мыслил России вне православия. Он не смог разрешить жуткой дилеммы: способствует ли его книга спасению России, или же наоборот, она способствует ее погублению. По некоторым свидетельствам, он даже отрекся от первого тома!..

Так пора, наконец, сказать пару слов о толковании вечной жизни души, как награде за веру — из-за этого гнилого толкования погиб шедевр, которого так ждала Россия. Всего лишь веры для того, чтобы душа была жива — недостаточно! Живой ее делают движения духа, которые выливаются в деяния, поступки, соответствующие этому духу. Не зря сказано: «Вера без дел мертва!» Ограничиться только верованием и совершением обрядов — означает заниматься душевной мастурбацией. Души тех, кто верует, но не совершает деяний по вере своей — мертвы. Никакой ценности, кроме как для скупщиков мертвых душ, они не представляют. Ни на какую «великую милость божью» им рассчитывать нечего. Бесценный дар вечной жизни они отвергли добровольно. Поделом им.

Жизнь — это развитие. Для жизни следует вовремя отказываться от загнивших толкований и совершать следующий шаг вперед. Это и есть способ исцеления: «Подумайте не о мертвых душах, а о своей живой душе, да и с богом на другую дорогу!»

С тех пор россияне месили уже несколько «других дорог» — да только со своим ли богом?

12–14 декабря 1999.