РАССКАЗЫ
КЛИНИЧЕСКИЙ СЛУЧАЙ ВАСИЛИЯ КАРЛОВИЧА
Василий Карлович устал. Очередной раз он ехал домой в самый разгар июля в душной пригородной электричке, в которой слегка пахло комфортом и в меньшей степени уютом. Не веря до конца в удачу, Василий Карлович впопыхах нашел-таки свободное место между тучным жарким человеком в футболке с логотипом смеющейся рожицы и худощавым хлыщом, потягивающим остывшую газировку из алюминиевой банки. Обычно Василий Карлович любил выбирать (будь то в кафе, самолете, либо еще где) места около туалета. Но в этот раз выбора не было. Втиснувшись между сидящими на скамейке, Василий Карлович положил на колени свой потрепанный кожаный чемоданчик с бестолковыми документами и прочей шелухой. Несмотря на адскую жару, он намеренно не снимал плащ и шляпу, ведь с утра должен был идти дождь… Но дождя не было. Василий Карлович тух и обливался потом, но, тем ни менее, прекрасно понимал, что если он сейчас скинет с себя шляпу (не говоря о плаще) – все пропало!
Электричка тронулась. Василий Карлович чувствовал себя неуютно, будто кусок докторской колбасы между сыром и булкой, сидел и думал, что его вот-вот съедят. То ли от невыносимой жары, то ли от осознания никчемности своего существования ему вдруг начало казаться, что некоторые сидящие в электричке люди за ним скрытно наблюдают. Особенно Василия Карловича стала беспокоить сидящая на противоположной стороне вагона бабушка, которая периодически показывала ему язык. Чтобы как-то отогнать от себя беспокойные мысли, Василий Карлович закрыл глаза и мысленно переместился в другое место. Он начал медитировать, представляя себя стоящим на вершине высокой горы около прохладного журчащего водопада. И даже хлюпающие звуки, издаваемые худощавым хлыщом, и кряхтение жаркого тучного человека уже отходили куда-то далеко на второй план…
Как вдруг Василия Карловича прорвало: ни с того ни с сего он открыл глаза и заржал. Он начал хохотать каким-то странным, недочеловеческим голосом, то и дело срываясь на фальцет. Сидящие в вагоне люди тут же обратили на него внимание. Хлыщ сбоку от неожиданности смял в руке недопитую банку газировки и начал беспокойно вертеть головой, напоминая своим внешним видом петуха на жердочке. И только жаркий человек с рожицей на футболке продолжал уперто кряхтеть.
– Ааа-ха-хи-хиии!.. – не унимался Василий Карлович, прекрасно осознавая весь ужас своего положения. Чтобы както оправдать истерический хохот, Василий Карлович нащупал в кармане своего плаща сотовый телефон. Глядя на потертый экран телефона, он начал изображать, что смеется над уморительной шуткой, присланной ему по SMS старым другом из-за океана. Но попытка реабилитации в глазах окружающих делала его и без того сложное положение еще хуже. Вдруг Василий Карлович как ужаленный пышной пчелой, вскочил со скамейки и, закрыв рукой рот, побежал с выпученными глазами между рядов по направлению к выходу. Выбежав в тамбур вагона, он прижался спиной к стенке близ дверей и сполз на пол, как бич, поджав ноги, продолжая смеяться в ладошку до боли в кишках.
Смеркалось. Заниматься самоанализом было поздно. Василий Карлович все понимал. Под мерный металлический стук колес он стал пытаться дышать, дышать в ритм движущейся в туманную область электрички, стараясь хоть чуть-чуть прийти в себя. Дыхание начало медленно, но верно восстанавливаться. Вдруг к Василию Карловичу чуть шатаясь угрожающе ринулась контролерша.
– Вам плохо? Что вы здесь расселись? – голосисто спросила женщина. – В нашем поезде курить нельзя! Вы слышите? Я с вами разговариваю! Что вы там прячете? Покажите мне! Покажите! Это сигарета? – не унималась она.
Тут контролерша, раздосадованная, что ее игнорируют, вплотную подошла к Василию Карловичу, схватила его за руку и начала отрывать ее ото рта.
– А ну-ка дай посмотреть, дай, я сказала! – кричала женщина, изо всех сил стараясь подчинить себе сопротивляющееся тело.
Василий Карлович не выдержал. Резко отстранив руку, он резко повернул голову в сторону контролерши, смачно выстрелив ей в лицо порцией искрящегося смеха: «Ааа-ха-ха!..»
Женщина испуганно отшатнулась в сторону и чуть не упала. – От скотина, скотина какая!.. – шипела контролерша, глядя на Василия Карловича, учащенно дыша, стирая рукой со своего лица слюнявые капельки смеха. – Сейчас ты у меня получишь…
Контролерша немедленно сняла с пояса рацию и стала вызывать подмогу в лице ЧОПовцев, сосредоточенных где-то в первых вагонах на скамейках с надписью «не занимать». Василий Карлович продолжал смеяться.
Поезд двигался к центру земли. По крайней мере, мелькающая в сумерках растительность чем-то напоминала такую картину. Василий Карлович сидел, запечатав рот двумя ладошками, изобразив что-то наподобие креста, но смех от этого не прекращался. Контролерша продолжала шипеть, смотря в его сторону, но подходить ближе, чем на расстояние двух вытянутых ног, опасалась. Наконец с грохотом распахнулись шарнирные двери тамбура, через которые в тамбур вошли ЧОПовцы. Если пристально не присматриваться, то с виду они напоминали двух однояйцевых близнецов, в младенчестве потерявшихся в дремучем лесу и впоследствии вскормленные волчицей.
– Ах ты пааадла!.. – протяжно проговорил ЧОПовец, с гнилой улыбкой глядя на Василия Карловича. – Сейчас я покажу тебе чудеса на виражах!..
ЧОПовец уже было хотел подойти и взять Василия Карловича за шкирку, но вдруг открылась дверь перехода между вагонами, и в тамбур вошел громадного роста толстый бивень. Своим внешним видом бивень напоминал то ли юродивого, то ли сбежавшего пациента из психиатрической лечебницы. Одет он был в лохмотья, за спиной висел огромный мешок, набитый грязным шмотьем, а на лысой башке, напоминающей стертую покрышку от автомобильного колеса, отчетливо были видны два зарубцевавшихся шрама от удара арматурой. Кожа на лице и руках бивня была бледная, как кефир, а глубоко посажанные черные акульи глаза смотрели в одну точку.
«Кефирный человек!» – подумал про себя Василий Карлович, от чего смех пробрал его с новой силой.
Кефирный человек выпрямился и оценил обстановку. Пока его дикие акульи глаза бегали из стороны в сторону, перескакивая с Василия Карловича на контролершу с ЧОПовцами и обратно, в тамбуре царила мертвая тишина, нарушаемая хихиканьем. Наконец кефирный человек, подойдя к заливающемуся смехом Василию Карловичу и, согнувшись, положив свою огромную руку ему на голову, произнес басом:
– Не трогайте его!
– Это не твое дело, слышишь, не твое дело!.. – орала контролерша.
– Теперь уже мое, – промолвил кефирный человек, скинув с плеч мешок и заслонив собой Василия Карловича, встал в полный рост и поставил ноги шире плеч.
– Да пошли они… – едко рявкнул ЧОПовец, злобно харкнув на пол. После этого троица удалилась.
Электричка приближалась к концу пути. Температура в тамбуре понижалась. Включилось освещение. За окном начали показываться знакомые тени подмосковных домишек. Кефирный человек, как цербер стоял возле Василия Карловича, продолжая охранять его покой и благополучие. Тут Василий Карлович задрыгал ногами и, посмеиваясь в ладоши, аккуратно заглянул в глаза кефирному человеку. То, что он в них увидел, потрясло его до глубины души, да так потрясло, что весь его судорожный смех взял да и пропал, как будто и не было ничего. Раз и все! Не сказать, что Василий Карлович увидел там просто пустоту. Нет, увиденное было куда шире пустоты, куда глубже квадрата Малевича и куда запутаннее поиска жизненного смысла… То, что увидел Василий Карлович, ввергло его в состояние страха. Но не страха смерти, а, скорее, страха жизни…
– В смутное время мы живем… – ни с того ни с сего произнес кефирный человек, глядя сквозь двери вглубь поезда, будто рентгеновским зрением добравшись до лобового стекла кабины машинистов и дальше сквозь него.
Поезд остановился. Двери открылись. Василий Карлович уже не смеялся, но продолжал сидеть в том же положении, крепко сжимая руками свой портфель. Кефирный человек последний раз бросил взгляд на Василия Карловича, грустно вздохнув, закинул мешок себе за спину и скрылся во тьме. Тут Василий Карлович, будто очухавшись от ступора, вскочил на ноги и кинулся вслед за кефирным человеком. Он хотел сказать ему что-то важное, то, что так и не сказал, пока они ехали всю дорогу в тамбуре… Но кефирного человека не было. Василий Карлович, освещаемый фонарями, стоял один в ночи на перроне, как вечный странник, наконец-таки добравшийся до края света. Постояв еще немного, он, шаркая ногами, двинулся в сторону дома. Больше Василий Карлович уже никогда так не смеялся.
ПОДВОДНЫЕ РОБОТЫ
Маргарита Павловна была строгой классной руководительницей. Именно поэтому Леша Белов часто получал замечания в дневник из-за своего плохого поведения. Последней каплей стала повышенная активность Леши на перемене, в результате чего в дневнике третьеклассника образовалась красная запись «Ваш сын валялся в грязи! Прошу явиться в школу родителей».
В скором времени в дверь кабинета Маргариты Павловны постучали.
– Можно войти? – спросил высокий худощавый мужчина с бородой. – Я папа Белова Алексея.
Маргарита Павловна внимательно оглядела мужчину:
– Да, конечно, проходите, присаживайтесь, – сказала классная руководительница, указывая на первую парту, напротив своего учительского стола. – Как я могу к вам обращаться?
– Алексей Викторович я, – сообщил папа, протискиваясь между столом и стулом, держа под мышкой кожаный чемоданчик.
Стараясь казаться строгой и одновременно дружелюбной, сорокапятилетняя женщина продолжила:
– Алексей Викторович, я не знаю, что происходит с вашим Лешей. Его поведение в школе просто отвратительное. По учебе у меня к вашему мальчику вопросов нет, но вот поведение…
– Да не может быть! – перебил папа, чуть приподнявшись над столом, будто пытаясь выпрыгнуть из штанов. – Леша спокойный уравновешенный мальчик, он у меня даже мух не убивает, чтобы никому обидно не было…
Алексей Викторович затряс бородой и поспешно затараторил:
– Мы с Лешей и на прогулку вместе ходим, он нормально себя ведет на улице… И в кино ходим. В настольные игры вечером играем. И в шахматы играем. Знаете, как он у меня играет?..
Маргарита Павловна, растерявшись, слушала странного родителя, слегка облокотившись на спинку стула. Алексей Викторович же, закатив глаза, продолжал перечислять:
– Мы с ним и в шашки играем, и в спортивные игры, в подводных роботов играем…
– В подводных роботов? Это что за игра такая? – вставила реплику ошарашенная учительница, выйдя из оцепенения.
– А я сейчас покажу… – заявил папа и поспешно зарылся в своем чемоданчике.
– Вот, смотрите сюда, – Алексей Викторович протягивал китайский планшет с включенной видеозаписью.
Внимательно смотря запись, Маргарита Павловна увидела Лешу, сидящего в ванне. Ее ученик весело смеялся, то и дело барабаня руками по воде, взбивая пенную подушку. Каково же было удивление женщины, когда в кадре показался Лешин папа, который, раздевшись до полной наготы, потрясывая гениталиями, залез в ванну к сыну. Алексей Викторович и Леша с хохотом погружались в воду, а потом выныривали и, строя смешные рожицы в пене, кричали: «Подводные роботы!»
Таким образом, после общения Алексея Викторовича с Маргаритой Павловной замечаний в дневник Леши Белова в отношении его плохого поведения больше не поступало.
ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ ГОНЩИКА САЛОВА
Иван Салов очень не любил, когда его называли автолюбителем. Слово «автолюбитель» он считал уничижительным по отношению к себе. Негласно же он мнил себя гонщиком, поэтому всякий раз, садясь за руль взятой напрокат развалюхи класса «жигуль», Салов одевал старые кожаные перчатки с прорезанными пальцами. Несмотря на то, что у Салова была личная подержанная иномарка, он все равно брал машины напрокат у одного знакомого барыги за полцены. В этом он видел потаенный сакральный смысл. Свой же автомобиль он давно поставил на прикол где-то во дворе дома, ожидая лучших времен.
Салов был человеком пьющим и жирным. Но своим избыточным весом он очень гордился, считая, что ожирение придает ему солидности. Жены у Ивана не было, как не было и детей. Зато была любимая работа на тепловой электростанции, которая позволяла худо-бедно жить, покупать недорогую водку с пивом и кататься на взятых напрокат автомобилях.
В один прекрасный день Салов сидел дома и жрал курятину. Птица была основным питательным блюдом в рационе Ивана. Разрывая руками жареного цыпленка, Салов кидал куски себе в рот, смачно чавкая, одновременно думая о вечном. Возле подъезда дома его ждал очередной «жигуль». Насытившись и по большей части протрезвев от вчерашнего возлияния, Иван вытер об себя пропитанные куриным жиром руки и пошел собираться на покатушки. Выйдя из подъезда, Салов сладко потянулся. На его лице появилась шальная улыбка.
Втиснувшись прокладкой между рулем и сиденьем «жигуля», Салов завел двигатель. Машина затарахтела. Натянув перчатки, Иван дал газу. Напевая протяжную песню про родину, Иван со скрипом наворачивал круги возле дома, периодически сигналя пешеходам, то тут, то там выскакивавшим на дорогу. Въехав со свистом во двор, Салов о чем-то задумался. Погруженный в размышления, он не успел среагировать на поворот и сбросить скорость, в результате чего «жигуль» занесло. Завизжали тормоза. Машина пошла юзом, после чего врезалась в припаркованный во дворе автомобиль. От удара Салов ударился башкой об руль и опал. К месту аварии тут же слетелись зеваки. Кряхтя, Салов вылез из разбитого «жигуля» и охренел. Автомобиль, в который он врезался, была его собственная подержанная иномарка, почти неузнаваемая под разводами грязи, появившимися от долгого простоя на улице. В бешенстве Иван выдернул ключи из замка зажигания и матерясь побежал домой, не обращая внимания на выкрики зевак, что нужно убрать с дороги искореженную технику. Вбежав в квартиру, Салов достал из кухонного шкафа бутылку водки и начал пить. Пил он долго и муторно, забыв обо всем. Вскоре в дверь его жилища постучали…
ВОРИШКА
В булочной пахло свежим хлебом и недавно вымытыми полами. Интеллигентного вида, еще не пожилого возраста, лысоватый человек в пальто, опустив по швам руки, с закрытыми глазами стоял около хлебного лотка, подняв кверху нос, с улыбкой втягивая воздух. Мысли в его голове путались. Видимо, под действием аромата свежей выпечки он представлял себя то Питером Пэном, то маленькой несовершеннолетней девочкой в красной шапочке, несущей аппетитные пирожки своей бабушке через сырой, темный и страшный лес. Рядом с ногами гражданина на полу стоял его большой тяжелый портфель, под завязку набитый разными бумажками. Несмотря на то, что сам гражданин был школьным учителем начальных классов, трудовую деятельность по сбору макулатуры он всегда разделял со своими учениками поровну. С какой-то детской навязчивой увлеченностью, граничащей с самодурством, школьный учитель после работы периодически заходил в подъезды московских пятиэтажек в поисках бесхозных газет, а также всего того, что под руку попадется. А звали его Николай Николаевич Кашин.
Была у Кашина еще одна страсть. Страсть к приключениям. Вот и сейчас, медленно приоткрыв глаза, Николай Николаевич незаметно выбирал самый душистый и румяный батон с хрустящей корочкой. Несмотря на то, что задуманное Кашин проделывал уже неоднократно, в этот раз в его голове поселилось какое-то нехорошее предчувствие. Но, предвкушая грядущее, плохие мысли он старался гнать от себя как можно дальше. «В конце концов, это всего лишь малозначительные деяния!.. Никто и не спохватится!.. Они не посмеют!..» – думал про себя Николай Николаевич.
И тут страсть Кашина очередной раз одержала верх над его разумом:
– ААА!!!.. – заорал Николай Николаевич, стащив заветный батон, после чего, схватив с пола портфель, кинулся к выходу. Именно в самый неподходящий момент в дверях булочной показались два сотрудника патрульно-постовой службы полиции.
Увидев их, в лице Кашина промелькнули звериные черты. От неожиданности он поскользнулся на влажном полу и шлепнулся на задницу, батон и портфель разлетелись в разные стороны. Все присутствующие в магазине замерли. Как маленькое коренастое взбесившееся животное, Николай Николаевич вскочил на ноги, взял портфель и запустил его в стеклянную витрину магазина. Под звуки сирены полетели осколки битого стекла вперемешку с макулатурой, вывалившейся из разорвавшегося портфеля. Схватив с пола хлеб, к удивлению присутствующих, Кашин, будто большая черная ворона, вскочил на подоконник и сиганул через разбившуюся витрину. Полицейские застыли в замешательстве, но быстро пришли в себя и кинулись за ним.
Николай Николаевич с развевающемся сзади пальто бежал с добычей вниз по улице. Сотрудники полиции, в силу своей молодости и горячности, его настигали. Предчувствуя проигрыш в этом марафоне, Кашин завернул за угол и упал, с жадностью впившись зубами в еще теплую булку, рыча, по-хищнически разрывая ее руками.
– Ыыы!.. – заревел Николай Николаевич, когда полицейские подняли его с земли. Лицо Кашина с торчащим изо рта куском слюнявой хлебной мякоти в тот момент было обращено к небу. Закатив глаза, Кашин почему-то начал пытаться припомнить тот день, когда он в первый раз встал на ноги и пошел, будучи годовалым младенцем, а кусок мякиша во рту как некстати ассоциировался с соской. Однако его измученную голову штурмовали лишь мысли о трагически потерянной макулатуре, которую он с таким упорством собирал все эти дни.
Следователь Раков сидел напротив Кашина, выковыривая карандашом остатки свинины, застрявшие в зубах после сытного обеда.
– И что же мы с тобой будем делать, негодяй? – ерничал следователь. – Это же на хулиганочку тянет. А может, расскажешь мне что-то еще, а? – не унимался Раков. – Я таких, как ты, хорошо знаю! Сначала стекло в магазине, потом поджог… А так и до разбоя недалеко…
Раков с присущей ему циничностью всеми силам старался установить с Кашиным психологический контакт, дабы выудить какую-нибудь более интересную информацию, которой, по его мнению, подозреваемый несомненно обладал. На каком-то этапе допроса Раков уже потерял нить здравого смысла. То ли от ежедневной грубой скуки, то ли от безденежья и переутомления он захотел, чтобы Кашин рассказал ему про какой-нибудь тайный заговор, раскрыв который, он непременно пресечет серьезнейшую угрозу государственной безопасности страны и за это получит благодарность из рук президента. Раков замечтался настолько, что вернуть его назад помогла лишь одна робко произнесенная фраза Кашина:
– У меня ваш сын учится, – сказал с грустью в глазах Николай Николаевич.
Узнав в подозреваемом того самого Кашина, Раков закурил папироску и туда-сюда заметался по кабинету. После нескольких минут гробового молчания он вспылил:
– Ну как, как же вы могли!? Вы же педагог! Куда, к хренам собачьим, весь этот мир катится? – ругался то ли на Кашина, то ли на самого себя Раков, четко осознавая свое бессилие что-то изменить.
– Ну скажи мне, родной, скажи, – склонился Раков перед Кашиным, схватив его за плечи, с потным насквозь лицом, смотря на последнего круглыми черными глазищами, – витрину-то ладно, ладно, хлеб-то зачем украл, а?
Николай Николаевич, внимательно посмотрев в черные глаза следователя, промолвил:
– Таким, как вы, этого никогда не понять.
– Ну что мне не понять!? Что!? – орал Раков, от злости переломив карандаш, одновременно выбирая, что бы еще сломать. – Почему булка?.. Почему эта вонючая булка?!.. – обезумел следователь.
Кашин одернул свое испачканное пальто, скрестил руки за головой и, откинувшись на спинку стула, улыбаясь, сладостно произнес:
– Потому что любая украденная из магазина булка особенно вкусна…
ЭХО ВОЙНЫ
Неспокойно доживал свой век седой фронтовик Павел Иванович. Очередной раз воры вынесли из его покосившегося деревенского домишки собранный им урожай картофеля, который он хранил под половицами в погребе, в окружении закатанных в баночки огурцов, грибов и помидоров. На холодной кафельной плитке пола воры опять умудрились оставить сколы и вмятины, спрыгивая сверху в тяжелых грубых сапогах.
Павел Иванович, кряхтя, заменял разбитые кусочки плитки и поражался тому, что воры, уходя с добычей, снова разбили банки с солениями. Зачем? От того, что не в силах были унести их с собой или соления пришлись им не по вкусу?
Через неделю Павел Иванович поехал на деревенский рынок. Пенсионер редко выходил за пределы своего участка, но поездка на рынок в этот раз была тем самым редким случаем, ведь ему нужно было купить картошки, которой у него теперь не было. Рынок находился неблизко, но город, где жили родственники Павла Ивановича, был еще дальше. Именно ежегодное пребывание дедушки в гостях у родственников создавало грабителям благоприятные условия для кражи и порчи имущества.
Не спеша прогуливаясь с пустой авоськой по рынку, Павел Иванович заприметил полную суетливую женщину, кричащую: «Картошка! Картошка! Дешево! Почти даром!..» Рядом с женщиной стояли двое подпитых грязных мужчин в военном камуфляже с нечищенными кирзовыми сапогами. Мужчины, напевая себе под нос непонятные песни, таскали из ржавого грузовичка в ведрах картошку, взвешивали ее и отпускали действительно по дешевке покупателям, которые слетались со всего рынка, как куры на пшено. Суетливая женщина конвейером принимала деньги за товар, с жадностью засовывая их поглубже в карман. Павел Иванович вместе с остальными покупателями встал в очередь и задумался. Его настигло какое-то необъяснимое чувство беспокойства вперемешку с усталостью.
– Картошка! Картошка! Картошка!.. – орала женщина.
На мгновение Павлу Ивановичу показалось, что продавщица медленно начала превращаться в ворону. «Картошка! Картошка! Кар! Кар! Кар!..» – начало слышаться Павлу Ивановичу. Его взгляд потускнел, а тело опало. Опустив голову, пенсионер увидел лежащую около ног картофелину, своенравно выкатившуюся из общей кучи. Дедушка потихоньку поднял ее с земли и помял в руке. Поднеся картофелину к носу, пенсионер закрыл глаза и жадно ее понюхал.
– Забери меня! – прозвучал чей-то писклявый голос.
Павел Иванович открыл глаза и посмотрел по сторонам.
– Забери меня отсюда, кому говорю! – опять кто-то пискнул.
Дедушка осторожно посмотрел на картофелину у себя в руке и понял, что она с ним разговаривает.
– У меня мало времени, Павел Иванович, – пропищал корнеплод, – послушай, нас всех украли эти злые люди из твоего погреба! Ты должен выкупить нас назад! Ты должен спасти нас! Ты должен сделать это!..
Павел Иванович, стоя в очереди, стал озираться вокруг, убеждаясь, что на него никто не смотрит. Потом он потихоньку поднес картофелину к своему рту и полушепотом произнес:
– Почему я должен тебе доверять?
Мужчины в камуфляже исправно выгружали из грузовика картофель.
– А вам чего?! – обратилась к Павлу Ивановичу продавщица.
Заметив, что подошла его очередь, Павел Иванович неторопливо положил картофелину в карман своей куртки и рассеянно произнес:
– Картошку… Дайте пять кило картошки…
Павел Иванович ошарашено смотрел на то, как продавщица взвешивала и выгружала в авоську для него товар. Мужчины в камуфляже на время прекратили свою возню и, вывалившись из грузовичка, задумчиво уставились на дедушку.
– Вот, бери и иди, – взвизгнула женщина, отдавая авоську старику, – не задерживай очередь!
Павел Иванович, ссутулившись, пошел было прочь от прилавка, как вдруг в кармане куртки заерзало, а потом послышался все тот же писк: «Спроси их! Ну же! Спроси!..»
Пенсионер остановился. Решительным шагом он подошел к мужчинам в камуфляже и спросил:
– Сынки, а что же вы соленьями-то не торгуете?
– Не любим мы соления! – засмеялись работяги. – Ой не любим!..
Павел Иванович покидал рынок, будто старый лев, упустивший свою добычу, а позади него все не умолкал гогот зеленых человечков в кирзовых сапогах.
Прошел год. Погреб Павла Ивановича вновь был полон собранным урожаем. В этот раз, собираясь к родственникам в город, старичок основательно подготовился. Выходя из своего домишки, он кряхтя запер дверь на дополнительный засов, повесил большой амбарный замок. Окна же дома он закрыл изнутри фанерными листами. Все это смотрелось довольно мило, но хлипко. Создавалось какое-то извращенное чувство мнимого спокойствия и защищенности. Павел Иванович вышел со своего участка, закрыв на проволочку калитку. Стемнело.
– Гы-гы-гы! – послышалось из кустов мужское ржание. Через забор на участок пенсионера перемахнули две тени. При слабом свете луны было отчетливо видно, что это те самые прошлосезонные грузчики. Да и одеты они были неизменно в стиле полусумасшедшего милитари.
– Слышь, Сань, а этот придурок старый действительно думает, что мы теперь в дом не попадем. Гляди, как все дырки заколотил!
– А мы сейчас вскрывать будем! – сквозь зубы процедил Александр, поигрывая металлическим ломом, и двинулся твердой походкой к крыльцу дома..
– Санек, ты пока дверь ломай, а я отолью, – прохрипел ночной гость, приспуская штаны перед яблоней в огороде.
Облегчаясь, воришка смотрел с улыбкой вверх на звездное небо, краем уха слыша хруст дверного засова, побрякивание побежденного замка, скрип двери и… Раздался взрыв.
От неожиданного грохота справляющий нужду одновременно сходил и по-большому, не обратив на это внимания. Спешно натянув штаны, будто не слыша лая собак с соседних жилых участков, фигура в камуфляже побежала на звук. Оказавшись рядом с домом, вор увидел, что крыльцо разлетелось на ошметки. Крыша, покосившись до крайности, чудом еще держалась, а вместо двери зияла черная дыра с торчащими из нее ногами.
– Сань, Санек, Санек! – толкал своего друга сообщник, пытаясь привести его в чувство. В темноте приятелю не сразу удалось разглядеть, что у Санька не было головы.
Непонятно почему, Павел Иванович, установив растяжку за дверью, подвесил завалявшуюся у него старую гранату чуть выше головы посетителей. Да он и сам, наверное, это не совсем понимал.
По округе начали раздаваться голоса деревенских, зажигались огни в домах. Народ, кучкуясь, потихоньку двинулся к дому Павла Ивановича. Оставшийся в живых воришка понимал, что через несколько минут здесь будут люди, однако, в память о погибшем друге, он перешагнул через его тело и кинулся к погребу, во тьме сбивая мешающуюся мебель.
– Хоть в шапку насыплю, хоть по карманам распихаю! – обезумев от ужаса и отчаяния кричал воришка, отдирая крышку погреба, – никогда еще не было, никогда не было!..
Он спрыгнул в погреб, приземлившись одной ногой во взведенный медвежий капкан, пристегнутый большой тяжелой цепью, торчащей из стены. Как голодный крокодил, с характерным клацаньем, капкан накрепко схватил свою добычу, разорвав не только кирзовый сапог грабителя, но и все, что в нем было.
Прибежавшие на звуки деревенские не сразу прочувствовали представшую перед ними картину. Как ни странно, безголовое тело, смердящее возле дверного проема, не вызвало у них такого любопытства, как ползающее в погребе существо. Во тьме, по холодному кафельному полу погреба, скуля и громыхая цепью, ползала тень, напоминающая существо из потустороннего мира. Один и деревенских не выдержал и произнес: «Картофельный призрак!..» Суеверные жители продолжали вглядываться во тьму, подсвечивая сверху свечками, до приезда полиции стараясь не спускаться вниз, пропуская крики мимо ушей.
Правоохранительные органы беседовали с Павлом Ивановичем долго и основательно. Во время допроса пенсионер то и дело теребил в руках старую картофелину, которая уже заметно проросла, периодически прикладывая корнеплод к уху, слушая его нашептывания. В конце концов Павел Иванович раззевался, устав от постоянной болтовни следователя, не понимая до конца, что от него хотят. Задумавшись, пенсионер поднял голову и посмотрел на свисающую с потолка лампочку, после чего улыбнулся-таки, поняв для себя, что прожил свою жизнь не зря.
МЕРТВЫЙ ТИГР
Всю ночь участковому Савельеву снились кошмары: мертвые бабушки, гробики, утопленники без определенного места жительства, немытые лестничные пролеты с ушедшими в мир иной наркоманами, усопшие алкоголики с грязными облезлыми волосами и так далее и тому подобное. Особенно Савельева испугал сон, будто в отношении него написали заявление в прокуратуру о том, что он берет взятки. Самое же страшное ночное переживание было впереди. Под утро, где-то около восьми часов, участковому приснилось, что в его квартире поселилась какая-то тень. Поначалу тень просто следила за Савельевым: когда он в туалете, когда моется, ест, пьет, занимается сексом с самим собой, смотрит телевизор, подслушивает разговоры соседей через стенку… Тень всегда была рядом! Но в один прекрасный момент тень вдруг стала приобретать отчетливые очертания человеческой фигуры. В результате перед Савельевым возник черный человек в полный рост. Одежду из-за всепоглощающей черноты различить было невозможно, лишь глаза черного человека поблескивали во тьме, наряду с исходившим от него запахом смерти.
– А ну получи, мразь! – крикнул Савельев, и ударил тень ножом в грудь.
Нож глубоко вошел в темное очертание фигуры где-то на уровне грудной клетки, и застрял в ней. Савельев сделал пару шагов назад, и черный человек исчез, как будто и не было ничего. Находясь во сне, участковый вдруг почувствовал себя плохо, ноги его ослабели и начали подкашиваться. Участковый на мгновение опустил голову и обнаружил, что нож, который он всадил в черного человека, торчит из его собственной груди. Савельев запаниковал! На мгновение ему показалось, что у него повреждено легкое и он задыхается. Схватившись двумя руками за рукоятку ножа, он изо всех сил потянул ее от себя и, учащенно дыша, вытащил лезвие. Однако, к его удивлению, крови не было. Как будто внутри его тела была лишь ужасающая пустота и ничего больше. От осознания этого участковому стало еще страшнее. Продолжая держать нож двумя руками, Савельев пошел вперед по коридору, пытаясь понять, что ему делать дальше. Вдруг во мраке на одной из стен своей квартиры он увидел огоньки. Подойдя ближе, он начал различать символы. Светящийся текст, будто прорезанный изнутри стены, состоял из неведомых ему языческих знаков, которые складывались во что-то наподобие послания. Савельев уже начал было пытаться его расшифровать, но тут зазвонил телефон, и участковый проснулся.
По телефону знакомый женский голос сообщил, что на его участке в жилом доме (назвала адрес) произошло убийство.
– Удачи тебе, – засмеялась женщина и повесила трубку.
Савельев полежал еще минут десять в кровати, глядя в потолок, а потом протяжно и задумчиво произнес:
– Убииийство…
В злополучном адресе было многолюдно. Около подъезда стояло полно машин, собрались зеваки и репортеры. Савельев, пользуясь своим должностным положением, беспрепятственно проник внутрь. То, что он там увидел, сильно озадачивало: в большой шикарной квартире на пятом этаже лежали три окровавленных трупа в неестественных позах, обезображенные донельзя. У одного отсутствовали некоторые части тела, а пятнадцатилетний мальчик был будто разорван пополам. Повсюду бродили следователи, криминалисты, медики, несколько журналистов и почему-то пожарные. Савельев робко прошелся вглубь квартиры, как животворящий крест, держа перед собой личное удостоверение, будто пытаясь отогнать от себя злых духов. Войдя в большую гостиную, он увидел лежащего на дорогом персидском ковре огромного тигра. Голова животного была разбита увесистым топором, который лежал рядом с его приоткрытой пастью. Напротив зверя на корточках сидел здоровый мужик, обхватив голову руками и бубня что-то себе под нос. Это был Иван Карпов, большой друг семьи знаменитых дрессировщиков и сосед по лестничной клетке. Он как раз успел зарубить взбесившегося тигра за несколько мгновений до того, как зверь собирался наброситься на последнего члена семьи – сорокапятилетнюю дрессировщицу Маргариту Павловну Акимову.
Быть может, потому, что Маргарита Павловна растила зверя с младенчества, он оставил ее напоследок, разделавшись сначала с ее мужем и двумя детьми. Карпов выломал топором входную дверь, когда услышал возню и крики. Тигр уже готовился к прыжку на Маргариту Павловну, когда сосед с двух рук нанес ему топором удар по голове. Потом Карпов, как и все остальные, еще долго гадал, что же могло послужить такой лютой агрессией четвероногого по отношению к его близким? Быть может, в голове тигра отложилась какая-нибудь обида, которую он хранил в себе до настоящего момента, или животное начало испытывать страх за свое дальнейшее будущее, а может, было просто нецелесообразно держать у себя в квартире дикого хищника и есть с ним из одних тарелок…
– Ой, горе, горе-то какое! – плакала сидя на кухне Акимова. Медбрат то и дело подливал ей в чай какое-то ноу-хау из мира седативных препаратов, на всякий случай держа наготове ватный тампон и нашатырь. – Мы ж его малюсеньким взяли, он есть-то еще сам не умел, – всхлипывая, причитала женщина, – а он во негодяй какой, всех разорвал, всех разорвал! И меня еще хотел разорвать, паразит этакий!
Маргарита Павловна еще долго рассказывала историю про взросление своего мохнатого любимца. Она в красках описывала памятные воспоминания из жизни: как тигренок, будучи юным, пугал назойливых ворон во время загородных прогулок, с каким интересом лопал воздушные шарики на цирковом манеже, как смешно гонял мячик по дому и рычал, видя свое отражение в большом напольном зеркале. А тем временем санитары потихонечку собирали фрагменты тел убитых Акимовых, чтобы скорее запаковать их в большие черные пакеты и вывезти из квартиры прочь.
– А не попить ли нам кофейку? – вытирая платочком с щек слезы, обратилась Маргарита Павловна к оказывающему ей помощь медбрату. Тот одобрительно закивал головой и, угостив даму папироской, закопошился в кухонном буфете, предварительно запалив конфорку газовой плиты.
Паническое беспокойство Савельева нарастало. Ему даже пришлось снять фуражку, которая стала больно врезаться в голову, распухшую от одной бешеной мысли, поселившейся в мозгу участкового: «С меня спросят!» Савельев очень дорожил своей работой. И посему переход на новое место службы, а еще пуще отстранение его от должности из-за инцидента, к которому он, по сути, не имел никакого отношения, было для него сродни приговору. Савельев туда-сюда ходил по комнатам. Опера его старались не замечать, а сам он вступать с кем-либо в беседу не решался. Он чувствовал себя чужим и брошенным, будто маленький мальчик, заблудившийся в парке аттракционов среди палаток с сахарной ватой и наблюдающими исподтишка клоунами.
Вскоре Савельев заскучал. Ему почему-то захотелось оказаться где-нибудь далеко-далеко отсюда, на необитаемом острове, где он мог бы целыми днями лежать, греясь на солнышке, пить кокосовое молоко и посасывать крабовое мясо. Помечтав таким образом несколько минут, участковый вернулся назад в комнату с мертвым тигром, а также сидящим на корточках Карповым, продолжающим рвать на себе волосы.
– Гражданин, выйдите отсюда и закройте за собой дверь! – повелительно заговорил Савельев, – не мешайте мне работать!
– Да-да, я-то что, иду уже, уже ухожу, – извиняясь непонятно за что, бормотал Карпов, уходя задом на полусогнутых ногах, бессознательно кланяясь в сторону участкового, не вынимая рук из своих волос.
Савельев остался один в такой большой и красивой комнате. Ему даже начало казаться, что комната слишком хороша для него, что он недостоин находиться в ней. Ступая по мягкому персидскому ковру, Савельев с интересом смотрел на картины, висящие на стенах комнаты, на потрясающую мебель из красного дерева, на старинные часы с кукушкой… Все было дорого и интересно. Подойдя к большому книжному шкафу, Савельев начал разглядывать книги незнакомых ему авторов. Но уже через несколько минут раззевался, потеряв всякий интерес к искусству в целом. Участковый подошел к тигру.
– Вот ты какой, а!? – заулыбался Савельев. – Лежишь тут себе, понимаешь! – продолжил участковый, одновременно доставая из штанов китайский смартфон. Участковый прилег рядом с убитым животным и начал фотографироваться. Держа телефон на вытянутой руке, Савельев строил немыслимые рожи, прижимаясь щекой к тигриной морде. Потом, лежа на полосатой спине зверя и положив одну руку под голову, изображал себя спящим, делая несколько щелчков камерой, стараясь поймать самый удачный ракурс. Но вдруг, сев на тигра верхом, участковый машинально запустил руки в мягкую шерсть животного и, уткнувшись носом в его шкуру, жадно вдохнул. Пахло кровью и кошкой. Одурманенный сумасшедшим запахом, Савельев сполз со спины тигра и, свернувшись клубочком, улегся спать, прижавшись к животному, положив голову на его могучие лапы. Сверху участковый накрылся фуражкой, представляя себя Дюймовочкой, и захрапел.
Маргарита Павловна курила сигареты, запивая сладким эспрессо, положив ногу на ногу. Ее грустные заплаканные глаза смотрели в никуда. Медбрат то и дело подливал ей кофе, одновременно опасаясь, что сердце ее не выдержит.
– А знаете что, молодой человек? – озвучила риторический вопрос Акимова, обращаясь к медику, – я всегда считала, что как бы плохо ни было, всегда можно найти время для хорошей шутки.
После этого женщина, эмоционально жестикулируя, начала рассказывать какой-то анекдот своему собеседнику. Медбрат внимательно ее выслушал, а потом они вместе засмеялись.
– Вот ведь как бывает! Все мы под богом ходим, – проговорила Акимова и опять заплакала.
Глядя на ревущую женщину, медбрат, боясь показаться бестактным, все же спросил:
– А вот скажите мне, Маргарита Павловна, несмотря на то, что тигр загрыз всю вашу семью, если была бы возможность опять все это повторить, вы бы согласились? Вы согласились бы вновь жить с тигром, заведомо зная такой вот исход?
Акимова уставилась круглыми заплаканными глазами на медбрата и, на мгновение задумавшись, с улыбкой сквозь слезы ответила:
– Да.
Савельев спал, как младенец. Создавалось ощущение, что про него забыли все, а он про всех забыл и подавно. В этот момент участкового не беспокоили мысли о будущем, страшные сны отступили. Подрагивая ногой, Савельев путешествовал по разноцветным фантастическим мирам, где было в изобилии все то, чего он так страстно и трепетно желал все эти годы. Плохое было там, позади, в другой жизни. А в мире грез он был абсолютно счастлив, как никогда раньше. И как никогда раньше, именно сегодня, именно здесь, в этой квартире, лежа на дорогом персидском ковре, около мягкого большого тигра, ему наконец-таки удалось как следует выспаться назло прожитым дням его странной и непонятной жизни.
АРТИСТ
Всеволод Бесовский обладал талантом от бога, по крайней мере, он всегда так о себе говорил. Всю свою тридцатисемилетнюю жизнь он мечтал о роли шекспировского Ромео, но в основном Бесовский играл на сценах провинциальных театров второстепенные роли: отвергнутых всеми стариков, колдунов, представителей нечистой силы – упырей, леших и вурдалаков, злых спившихся клоунов, а также животных на детских утренниках. Всеволод по привычке носил везде с собой в рюкзаке старый потрепанный костюм волка, чтобы в случае необходимости можно было незамедлительно переодеться и немного подхалтурить:
После озвучивания этих строк Бесовский, облаченный в шкуру волка, с торчащими бутафорскими клыками, начинал бегать кругами по сцене и рычать, вводя маленьких детей в состояние панического ужаса. Как человек глубоко творческий, Всеволод если уж вживался в роль, то делал это до конца и с максимальной отдачей. Нередко детей уводили с праздника жизни со слезами на глазах, а администрация театра лишний раз намекала заигравшемуся артисту о том, что ему больше не следует появляться в городе, а не только на сцене. Обычно после подобных неудач Всеволод гулял ночами по пустынным улицам и придумывал стихи:
Чем больше в душу Бесовского проникало запутанного, тем более философичными выходили его произведения. После ночных бдений, под утро, Бесовский находил дешевые круглосуточные кабаки и заливал вином мелкие жизненные неурядицы, ведя заумные разговоры с близкими по духу новыми знакомыми. Знакомиться же с персонажами в кабаках для Бесовского никогда не составляло особой проблемы, особенно под звук бурлящего портвейна.
Кабак разрывался от аплодисментов и пьяных выкриков «Браво!».
– Даешь еще! – заорал какой-то спившийся интеллигент в клетчатых штанах. Публика незамедлительно поддержала бурными аплодисментами. Бесовский залпом осушил очередной граненый стакан портвейна, вытер рукавом рот, вскочил ногами на стол и начал вещать, дико пританцовывая:
– Ой-йо!!! – зааплодировал спившийся интеллигент и тут же выпил за здоровье автора.
Уже был полдень, а Всеволод продолжал веселить народ и веселился сам.
– Давай, Сева, жги! – орал кто-то диким голосом с дальних заблеванных столиков. Денег в кармане Бесовского оставалось совсем немного, да и у угощавших его собутыльников их становилось все меньше и меньше. Вдруг Всеволод ощутил на себе пристальный взгляд незнакомца. Бородатый опрятный мужчина выше среднего возраста в черном пальто, обернутый алым шарфом, в шляпе и с трубкой в зубах, сидя за дальним столиком, улыбаясь, неотрывно смотрел на героя сегодняшнего утра. Пьяненький Сева, пошатываясь, подошел к нему вплотную и, склонившись рыбацким крючком, навис над незнакомцем со словами: «Чего смотришь?»
– Присаживайтесь, Сева, – любезно пригласил мужчина в шляпе, – позвольте вас угостить, – сказал бородач, наполняя бокал самым дорогим вином этой оставленной богами пивнушки. Бесовский ни слова не говоря схватил бокал за тонкую ножку и вылакал все до капли, так и не успев распробовать те самые неповторимые нотки с округлыми шелковистыми танинами, создающими богатое послевкусие…
– Вот сколько уже лет я все гляжу, наблюдаю за такими, как вы, а вы все не меняетесь, – с грустью в глазах проговорил человек в шляпе, обращаясь к Бесовскому. Пьяная пелена практически совсем накрыла Всеволода, оставив лишь небольшой открытый уголок здравого смысла.
– А вы, собственно, кто, гражданин? – икая, спросил Всеволод, стараясь выглядеть умным и трезвым.
– Можете звать меня Марк Николаевич, я продюсер и театральный режиссер. Иногда я вот так хожу по всяким злачным местам в поисках людей, обладающих скрытыми от обывательского взора талантами, и, представляете, они находятся. Только, увы, талант их, как правило, мимолетен и посредственен. Его получается использовать только единожды, а потом он отмирает так же, как и его законный носитель.
– Да? Да что ты говоришь? – пьяно возмутился Бесовский. – Мой талант… Мой талант вечен! Во у меня какой талант!!! – закричал под аплодисменты алкоголиков Всеволод, широко расставив руки, дабы показать всю свою многогранность.
– Эх, Сева, Сева, да не в ширине рук бессмертие таланта измеряется, – промолвил Марк Николаевич, раскурив трубку. – Сила внутренняя необходима, чтобы благодаря таланту на плаву удержаться. А если человек слаб, душой нищ, то пусть он трижды талантлив, – ничего у него не получится.
После этих слов Бесовский взъерепенился. Вскочив из-за стола, он схватил свой потасканный рюкзак и вытащил из него на всеобщее обозрение старенький волчий костюм. На вытянутой руке Бесовский тряс «шкурой» и кричал на весь кабак:
– Аааа!!! Вот он талант-то, вот она сила-то его!!! Аааа!!!.. Марк Николаевич, убрав трубку изо рта, начал громко хохотать.
– Сядь, Севушка, сядь, голубчик ты мой, – сквозь смех говорил продюсер. – Иди, я тебе налью, иди сюда, скорее…
Время шло, к изумлению окружающих Всеволод начинал потихоньку трезветь.
– Сева, ну я же тебя вижу как облупленного, – продолжал Марк Николаевич. – Ну выполню я твое желание, а что потом? Не сможешь ты такого груза выдержать, не дорос ты еще.
– Да что вы знаете обо мне?! Ишь вы все какие! Не доросли мы, видите ли!.. А вот дайте мне миллион – я вам тогда такого исполню!
– Да пропьешь ты его, Сева, пропьешь ведь, – смеялся Марк Николаевич.
– Вы в простом человеке никогда увидеть великое не захотите, и за это мы вас всех и презираем, – сказал Всеволод и уже собирался было выпасть из-за стола, как Марк Николаевич заговорил серьезным тоном:
– Сева, а не хочешь ли ты попробовать сыграть Ромео?
После этих слов Бесовский вмиг стал трезвым и добрым.
– Марк Николаевич, да вы мне только дайте роль эту, дайте! Я вам так сыграю, так сыграю! – кричал Всеволод, демонстративно тряся кулаками.
– Через два месяца премьера на большой сцене! Послезавтра начинаем ставить. Теперь ты Ромео, Сева, – опустив глаза, промолвил Марк Николаевич и оставил кабак.
В театре было многолюдно. То там, то здесь слышались перешептывания: «Сегодня сам Марк Николаевич на премьеру придет… Представляете? Говорят, его лучшая постановка…»
Тут в зале между рядов, показалась знакомая фигура с алым шарфом, в шляпе, которая не спеша направилась к первым рядам партера. Погас свет. Открылся занавес. Представление началось…
…Актеры начали друг за другом показываться на сцене, блистая великолепными нарядами и изумительно живым исполнением. И вот должен был появиться сам Ромео… Но его не было. Ненадолго образовалось гробовое молчание, музыка стихла, актеры остановились, а публика… Публика продолжала думать, что так и надо. Вдруг из-за кулис послышался вой. То, что стало происходить далее, не ожидал абсолютно никто:
– Я очень злой и очень серый, – громко донесся из-за кулис грубый хриплый голос. – Меня вы слышите – иду! – на сцену выбежал Бесовский в знакомом стареньком волчьем костюме с бутафорскими клыками. – И кровью на сугробе белом, – Бесовский начал привычно накручивать круги по сцене, высоко подпрыгивая и размахивая руками. – Я имя ваше напишу! Рррррр!!!! – зарычал Всеволод, ссутулившись, бегая налившимися кровью глазами по зрителям, будто вотвот готовясь на них наброситься.
Половина публики в зале одурела, а остальные все также пытались вдумчиво и серьезно вникнуть в суть происходящего на сцене. Сидящий в первом ряду Марк Николаевич медленно и невозмутимо достал из кармана свою трубку, закурив прямо в помещении театра. В растерянности актеры на сцене начали изображать что-то наподобие танца. Бесовский продолжал рычать и мотать головой. Занавес закрылся.
