Вскоре после январских событий 1905 года по решению Петербургского комитета РСДРП была создана Боевая техническая группа. Возглавлял эту группу секретарь Петербургского комитета Сергей Иванович Гусев. В состав группы входили Феодосия Ильинична Драбкина (“Наташа”), Софья Марковна Познер (“Татьяна Николаевна”), автор этих строк (“Герман Федорович”) и другие товарищи.

Группа устанавливала связь с рабочими, создавала боевые отряды в районах и на предприятиях, добывала и распределяла оружие.

Как известно. Третий съезд РСДРП, состоявшийся в апреле-мае 1905 года, принял специальное решение “О вооруженном восстании”. В этом решении съезд партии предложил всем партийным организациям “принять самые энергичные меры к вооружению пролетариата, а также к выработке плана вооруженного восстания и непосредственного руководства таковым, создавая для этого, по мере надобности, особые группы из партийных работников”.

После Третьего съезда РСДРП Боевая техническая группа перешла в непосредственное ведение Центрального Комитета партии. Во главе группы был поставлен, по предложению В. И. Ленина, член ЦК Леонид Борисович Красин (“Никитич”). При Петербургском комитете после этого был создан боевой комитет, который подчинялся Боевой технической группе.

Какие же задачи возлагал ЦК на Боевую техническую группу? Эти задачи вытекали из простых и ясных слов Владимира Ильича:

“Вооружение народа становится одной из ближайших задач революционного момента”. (Полн. собр. соч., т, 9, стр. 203.)

Рабочему классу, поднимавшемуся на решительную борьбу, нужно было дать оружие. Это была новая, трудная задача, вставшая перед партией, перед Петербургской организацией.

Владимир Ильич Ленин живо интересовался деятельностью Боевой технической группы. Мы работали, руководствуясь его указаниями.

Летом 1905 года Владимир Ильич потребовал, чтобы кто-нибудь из Боевой технической группы приехал к нему в Женеву для решения некоторых практических вопросов, связанных с приобретением оружия за границей. Выбор пал на меня, и я, быстро собравшись, отправился к Ленину.

Я ехал в Женеву, взволнованный предстоящим свиданием, думая о том, как примет меня Ильич. Почему-то казалось, что попасть к нему будет очень трудно. Ведь я совершенно не знал, в каких условиях жили и работали наши товарищи в эмиграции.

Н. Е. Буренин. Фого 1905 года.

Вопреки моим ожиданиям, я быстро и без труда попал к Владимиру Ильичу. Он жил в маленьком, типично швейцарском домике на одной из окраин Женевы. Звонка на двери не было. Я постучал. Дверь открыла приветливая, скромная женщина, одетая в обычный костюм петербургской курсистки. Это была Надежда Константиновна Крупская. Я ее сразу узнал, так как встречался с ней в Петербурге, в Смоленской школе для взрослых, где иногда участвовал в культурно-просветительных вечерах для рабочих.

Я представился, назвал свою партийную кличку - “Герман Федорович”.

- Владимир Ильич давно вас ждет и очень беспокоится, что вы так задержались с приездом, - сказала Надежда Константиновна. - Пройдемте к нему, он работает на веранде.

Вместе с Надеждой Константиновной мы вышли на веранду, пристроенную к домику. Стены ее, так же как и потолок, были увиты виноградом. Сквозь листья пробивались солнечные лучи, ярко освещавшие работавшего за столом Ильича. Перед ним лежали кипы газет, книги на русском и иностранных языках. Владимир Ильич был в простом пиджачке. И вся обстановка поразила меня простотой и скромностью: стол, несколько стульев; пол, как мне помнится, был земляной.

Участники Боевой технической группы при ЦК РСДРП в 1905 году. Сидят (слева направо): М. В. Януш, И. И. Рябков, Л. Р. Менжинская, Н. Е. Буренин, А. М. Игнатьев. Стоят (слева направо): А. А. Трояновский, В. И. Богомолов, М. Л. Сулимова, А. Л. Шмидт, 3. Н. Доссер (член Московской боевой организации), Л. Б. Красин, Ф.И. Драбкина, С.Н. Сулимова, С.М.Познер, Н.Н. Рябкова.

Фото не позднее 1925 года.

Ильич очень тепло встретил меня, забросал вопросами.

- Почему поздно приехали?-раздался его немного картавящий голос. - Рассказывайте, какие привезли новости. Слышал про вас. Работаете хорошо. Как это вам удалось организовать транспорт в таком большом масштабе?

Смотрите, не увлекайтесь! Провалить такое дело нельзя.

Всё это было сказано так по-товарищески, дружелюбно, что я сразу почувствовал себя очень спокойно и стал рассказывать.

Особенно подбадривал меня веселый смех, которым Владимир Ильич встречал мои рассказы о том, как нам удавалось надувать таможенных чиновников, пограничную стражу, шпиков и полицию. Никто не мог смеяться так заразительно, как Ильич. Всю мою застенчивость как рукой сняло.

Я говорил, а Владимир Ильич с живым интересом слушал меня и только изредка прерывал, обращаясь к Надежде Константиновне:

- Надя! Ты только послушай, что он рассказывает.

Владимир Ильич подробно расспрашивал меня о том, что делается в Питере, на Украине, в Сибири, на Урале, на Кавказе. Но вряд ли я сообщил ему что-либо новое. Находясь вдали от России, он знал обо всем гораздо больше, чем я, и мне оставалось только удивляться его осведомленности.

Затем Ильич очень сердечно и заботливо стал расспрашивать меня, где я устроился, как питаюсь. Я был растроган простотой Ленина, его теплым, товарищеским отношением ко мне, рядовому работнику партии.

Я уехал в Россию, горя стремлением выполнить указания, данные мне Ильичом, сделать всё возможное и, как он говорил, даже невозможное, для того чтобы помочь рабочему классу вооружиться.

При воспоминании о своей встрече с Владимиром Ильичом в Женеве мне невольно приходят на память слова Г. М. Кржижановского. Рассказывая о своем первом свидании с Лениным, Глеб Максимилианович писал: “Расставаясь с ним, я начал уличать себя в чувстве какой-то полноты жизни именно в его присутствии, в дружеской беседе с этим человеком. Уходил он - и как-то сразу меркли краски, а мысли летели ему вдогонку”.

Второй раз мне довелось встретиться с В. И. Лениным спустя несколько месяцев, в Петербурге.

Как известно, в начале ноября 1905 года Владимир Ильич приехал из Женевы в Россию. Мне было поручено принять меры для обеспечения безопасности Владимира Ильича во время его переезда. И тут мне опять оказали помощь наши финские друзья. По моему поручению навстречу В. И. Ленину в Стокгольм выехал студент Гельсингфорсского университета Ула Кастрен, сопровождавший Владимира Ильича до Гельсингфорса. Ула Кастрен и сам точно не знал, кого он сопровождает. Мы сказали ему, что он должен встретить и сопровождать одного из видных участников русского революционного движения.

8 ноября 1905 года я встречал Владимира Ильича на Финляндском вокзале в Петербурге. С вокзала мы направились на извозчике на Можайскую улицу, где жила моя сестра Вера Евгеньевна Иванова.

Сестра моя, жена офицера лейб-гвардии, была очень далека от политики и тем более от революционного движения. Но с детства она питала ко мне большую привязанность и всегда готова была оказать мне любую помощь. Нередко она прятала и нелегальную литературу. Ее муж, гвардейский капитан, убежденный монархист, не имел, конечно, об этом ни малейшего представления. Неоднократно я мог убедиться в том, что сестра заслуживает полного доверия. В то же время ее квартира была очень удобна, так как не вызывала у полиции никаких подозрений.

Зная, что сегодня приедет Владимир Ильич, я предупредил сестру, что зайду к ней с одним человеком, с которым должен иметь деловую беседу.

В квартире сестры Владимир Ильич пробыл несколько часов. Сюда к нему пришли Леонид Борисович Красин и другие товарищи. Потом Ильич уехал на квартиру члена ЦК РСДРП П. П. Румянцева, где прожил более двух недель.

К величайшему для меня сожалению, мне очень редко приходилось встречаться с Владимиром Ильичом, и встречи эти были весьма кратковременными. На всю жизнь я сохранил память о его необычайной скромности, приветливости, о его душевном отношении к товарищам.

***

Размах работы Боевой технической группы, особенно после Третьего съезда партии, необычайно расширился. Боевики обязаны были заботиться о приобретении оружия не только для Петербурга, но и для других промышленных центров. В Питер приезжали товарищи с Кавказа, Урала, из Латвии, Эстонии, с разных концов страны. Всё в больших размерах поступали требования на оружие. Удовлетворить их в мало-мальски достаточной степени не было никакой возможности. Тогда-то и возникла мысль о применении такого действенного средства вооруженной борьбы, как ручная бомба.

Ручные бомбы предназначались для уличных баррикадных боев, для взрыва кабелей и железнодорожных путей в моменты боевых выступлений. Нечего и говорить, что применение бомб с целью индивидуального террора совершенно исключалось, так как партия отвергала индивидуальный террор как средство борьбы. Владимир Ильич писал в сентябре 1905 года на страницах газеты “Пролетарий”:

“К счастью, прошли те времена, когда за неимением революционного народа революцию ,, делали” революционные одиночки-террористы. Бомба перестала быть оружием одиночки-,, бомбиста”. Она становится необходимой принадлежностью народного вооружения”. (Полн. собр. соч., т. 11, стр. 269.)

Владимир Ильич, говоря о ручных бомбах, подчеркивал, чтоих изготовление, в отличие от других видов оружия, “возможно везде и повсюду”.

Для того чтобы уничтожить кустарничество в сложном и опасном деле изготовления бомб, “Никитич” потребовал выделить в нашей боевой организации особую группу, которая была названа химической. К работе этой группы были привлечены специалисты-химики: профессор, которому дали кличку “Эллипс”, и два химика с кличками “Альфа” и “Омега” (Скосаревский-“Омега”, Л. Пескова-“Альфа”).

Они работали над изготовлением бомб в лабораториях морского ведомства, где служили, но, кроме того, пользовались и теми помещениями, которые нам удавалось для них найти. Эти помещения, конечно, были самым строжайшим образом законспирированы. “Никитич” требовал полной изоляции членов химической группы от всякой общественной деятельности.

Химики получили от “Никитича” конкретные задания: 1) найти подходящее сильнодействующее и в то же время безопасное при хранении взрывчатое вещество, 2) создать совершенно безопасный запал, 3) дать тип негромоздкого, но сильнодействующего снаряда, годного для уличного боя.

С оболочками для бомб дело обстояло сравнительно благополучно. Я очень хорошо помню, как вначале мы присматривались ко всем предметам, которые могли бы служить для этой цели. Коробки от сардин, от монпансье, от всяких консервов, отрезки газовых труб и т. д. привлекали наше внимание. По проекту “Никитича” на одном из литейных заводов была изготовлена большая партия новых чугунных цельных оболочек, которые доставлялись для дальнейшей обработки в небольшую кустарную мастерскую “по производству детских игрушек”, созданную в Новой Деревне в Коломягах, на Озерковской линии. В мастерской изготовлялись оловянные солдатики, игрушечные пожарные машины, паровозики и т. д. Главное же назначение этой мастерской состояло в обработке оболочек для бомб. В оболочку врезали пробку, в которой делали отверстие для фитиля, соединенного с капсюлем гремучей ртути, или приделывали к оболочке особый ударный механизм. Дело было поставлено так, что никакого подозрения у полиции мастерская долго не вызывала.

Л. Б. Красин.

Забирал “детские игрушки” наш извозчик, рабочий-латыш по кличке “Владимир”. Он зорко наблюдал, чтобы никто его не проследил.

Когда возникло подозрение, что за мастерской ведется наблюдение, ее временно ликвидировали. Л. Б. Красин. Нужно было создать новую мастерскую. Токарь Обуховского завода А. И. Булыгин, старый партиец, состоявший еще в петербургском “Союзе борьбы за освобождение рабочего класса”, открыл в полуподвальном помещении на Петербургской стороне, на Разночинной улице, мастерскую по починке самоваров и другой домашней утвари. Здесь был установлен токарный станок и налажено производство оболочек для бомб и ударных механизмов.

Труднее было организовать в большом количестве производство необходимого для ручных бомб взрывчатого вещества.

Чтобы решить эту задачу, нужно было использовать опыт не только питерской, но и других боевых организаций. В частности, серьезных успехов достигли киевские товарищи. Там группа боевиков во главе с Сергеем Сулимовым организовала летом 1905 года мастерскую по производству взрывчатых веществ и ручных снарядов - бомб. Первое испытание, проведенное в окрестностях Киева, прошло успешно.

Один из киевских боевиков-Сулимов- осенью на явке Южного бюро ЦК РСДРП встретился с членом ЦК Дубровинским (“Иннокентием”). “Иннокентий” предложил Сулимому и его товарищам ехать в Питер, чтобы организовать там производство снарядов. С помощью “Иннокентия” я по поручению боевой группы связался с товарищами, приехавшими из Киева. Мы решили открыть на Малой Охте, в одном из переулков, сплошь заселенном кустарями-ремесленниками - столярами, мебельщиками, гробовщиками, сапожниками, - мастерскую “по производству фотографических аппаратов”. На деле в этой мастерской изготовляли не фотографические аппараты, а динамит, пироксилин, гремучую ртуть.

Товарищи, приехавшие из Киева, были смелыми людьми, готовыми идти на какой угодно риск. Только с одним моим требованием они долго не могли примириться: им категорически запрещалось посещать партийные собрания, митинги. Нетрудно было понять этих товарищей. Они приехали в Питер накануне всеобщей октябрьской стачки, в разгар революции. Город бурлил, всюду проходили митинги, собрания, забастовки, звучало пламенное революционное слово. А они должны были отойти от всего этого, замкнуться в своей мастерской.

Вообще должен сказать, что товарищи, работавшие в химических лабораториях, тяжелее всего переживали свою полную изоляцию от политической жизни. Люди, в большинстве своем молодые, полные революционной энергии, должны были в целях конспирации на неопределенное время как бы уходить из жизни, сознательно от нее отказываться. В особенности это было трудно, когда события нарастали и высоко поднималась революционная волна.

Вскоре мастерская “по производству фотографических аппаратов” заработала на полный ход, и у нас появился динамит собственного производства.

В конце 1905 года в нашу боевую группу вошел Александр Михайлович Игнатьев, впоследствии видный советский изобретатель. У Игнатьева на Карельском перешейке было. свое имение Ахи-Ярви. В этом имении один из наших химиков-И. И. Березин (“Илья”) наладил выработку пикриновой кислоты. Вспоминаются некоторые подробности его работы. Из пикриновой кислоты вырабатывалось взрывчатое вещество - мелинит. Получавшийся при этом желтый осадок проникал всюду, буквально во все поры. У Березина целый год даже белки глаз были желтые.

Однажды товарищи, работавшие в этой лаборатории, ехали зимой из имения Ахи-Ярви на ближайшую железнодорожную станцию Райвола. Возвращаясь, они обратили внимание на желтые следы у дороги, ведущие на почтовую станцию Кивинеб, лежавшую на пути в Райволу. Зная, что где-то неподалеку находилась какая-то подпольная эсеровская лаборатория, наши химики сказали:

- Вот черти эсеры. Они, наверное, гонят пикриновую кислоту! Хороши конспираторы!

Каково же было смущение наших товарищей, когда оказалось, что следы ведут на Ахи-Ярви! Тогда стали после работы усиленно мыть подошвы, но всё равно следы оставались на снегу. Только выпадавший свежий снег спасал положение, - следы заметались.

Несмотря на все усилия, нам никак не удавалось полностью пресечь кустарничество в таком опасном деле, как производство бомб. На наши явки постоянно приезжали товарищи со своими проектами или даже готовой продукцией.

Однажды из Риги в Петербург на одну из явочных квартир привезли корзиночку с тремя бомбами. Квартира находилась под подозрением, и ее нужно было немедленно очистить. Мне пришлось корзиночку с бомбами взять к себе домой.

Потом, чтобы решить вопрос, что же делать с этими бомбами, - к слову сказать, очень подозрительными, так как внутри у них то и дело что-то дребезжало, - я забрал одну из них и в енотовой отцовской шубе поехал на лихаче в военно-морскую техническую лабораторию, где работали “Альфа” и “Омега”.

Жандармы осматривают паровоз на пограничной

станции Белоостров, ищут нелегальную литературу,

оружие.

Лихач и шуба, как и следовало ожидать, произвели впечатление на дежуривших солдат. Меня с почетом проводили в приемную. Выбрав удобный момент, я извлек бомбу из кармана и показал нашим химикам. Их возмущение при виде такого кустарного, любительского изготовления “изделия” не поддается никакому описанию. Они приказали немедленно уничтожить эти бомбы и даже пригрозили, что будут требовать моей “отставки”.

Легко сказать: немедленно уничтожить. Но как это сделать?

Будучи музыкантом, я часто выступал в концертах. В тот вечер мне предстояло аккомпанировать кому-то из крупных артистов. Ко мне домой должны были прийти трое товарищей и унести злосчастные бомбы. Но пришли только двое, и одна бомба осталась. Я не имел права держать ее у себя. И вот, одевшись к концерту - во фраке, в лакированных башмаках, в енотовой шубе, - я за полчаса до начала выступления выхожу с бомбой в кармане на Рузовскую улицу. Оглядываюсь вокруг. Куда же деть бомбу?

Мне пришла в голову мысль потопить ее в Обводном канале. Стоял сырой, ненастный день. Кто помнит берега Обводного канала в старое время, его скользкие глинистые откосы, тогда еще даже не укрепленные, тот поймет мое затруднительное положение. Стал спускаться и, конечно, на полах моей шубы мгновенно поехал вниз, держа в поднятой руке бомбу и до ужаса опасаясь толчка. Я был уже уверен, что всё кончено и в самом лучшем случае я упаду в воду, но мне удалось удержаться за какой-то предмет. Тогда я стал осторожно “топить” бомбу. Удалось подсунуть ее под какое-то бревно. На четвереньках, всё время соскальзывая вниз, я с трудом выбрался на тротуар и, подойдя к фонарю, с ужасом увидел, на что я похож. Пришлось зайти к одному из знакомых, чтобы привести себя в порядок. Свой плачевный вид объяснил неудачным падением. На концерт я, конечно, основательно опоздал.

Как и следовало ожидать, наши химики “Альфа” и “Омега” доложили “Никитичу” о том, как я, нарушив все правила конспирации, привез им среди бела дня самодельную бомбу, которая при малейшей неосторожности могла взорваться. Разговор с Л. Б. Красиным ничего хорошего мне не предвещал. Я знал, как строг и непримирим “Никитич” к малейшим нарушениям требований конспирации. “Ну, всё пропало, он просто меня выгонит”, - думал я. Однако мои опасения не оправдались.

Когда я подтвердил, что факт, сообщенный химиками, действительно имел место, Леонид Борисович отчитал меня так, что я совершенно растерялся и, что называется, света божьего не увидел. А после этого он попросил меня всё-таки рассказать, как было дело.

Слева направо: В. Шеберг, Н. Буренин, Э. Карлсон.

Уже во время рассказа я почувствовал, что завоевал Леонида Борисовича, что он “мой”. Глаза его заблестели, он заразительно смеялся, слушая мой рассказ о том, как наши педантичные “химики” принимали из моих рук дребезжавшую бомбу. Еще больше смеялся Красин, слушая, как я, одетый по последней моде, во фраке, в барской шубе, чуть не скатился в Обводный канал. Мне всё простилось, и мы расстались с “Никитичем” друзьями.

Бомбы не раз ставили меня, как и других участников нашей Боевой технической группы, в затруднительное положение.

Однажды надо было доставить бомбу в помещение курсов Лесгафта и сделать это не позднее четырех часов утра. Я узнал об этом только вечером, и не было никакой возможности найти надежного товарища, чтобы выполнить поручение. Скрепя сердце пришлось взяться за него самому. Благополучно получив бомбу в назначенном месте, я свез ее по адресу. Был уже час ночи.

К большому огорчению, бомба не была как следует подготовлена. Нужен был другой шнур, раза в три длиннее. Времени до четырех часов оставалось мало, и надо было спешить. Договорились, что, если всё будет благополучно, товарищи откроют форточку в нижнем этаже и при условном стуке примут от меня пакет. Я решил немедленно поехать к “Омеге” на квартиру. Насколько я знал, он один только и мог выручить из беды. К счастью, у Мариинского театра я встретил шикарного лихача, правда, на чересчур заметной белой лошади. Однако долго рассуждать не приходилось. Я изобразил из себя доктора, вызванного к тяжело больному пациенту. Под тем же предлогом я почти в два часа ночи миновал дежурившего дворника. Мне долго не открывали, но я слышал движение в квартире и понял, что “Омега” готовится встретить “ночных гостей”, то есть полицию. Наконец дверь приотворилась, и меня осветил через щелку электрический фонарь. Увидев, что я один, “Омега” впустил меня. За двадцать минут всё было сделано, оставалось только свезти бомбу обратно. Не доезжая до курсов Лесгафта, я отпустил извозчика, но, когда подходил к дому, заметил, что у ворот вместо дворника ходит городовой. Однако, как мы условились, форточка в нижнем этаже была открыта, следовательно, внутри всё обстояло благополучно. Улучив момент, когда городовой вошел в ворота, я стремительно подошел к окну и сунул в форточку мою драгоценную ношу. Товарищи ждали меня и моментально приняли пакет. При последовавшем вскоре обыске агенты охранки нашли эту бомбу и были крайне удивлены длиной ее зажигательного шнура.

На каждом шагу встречались всякие неожиданности. Всё время приходилось быть начеку, соблюдать самую строгую конспирацию.

Бывали случаи, когда полиция обнаруживала некоторые конспиративные мастерские по производству оружия. Товарищи, работавшие в таких мастерских или на оружейных складах, несли всю тяжесть провала на своих плечах, и многие из них поплатились за это своей жизнью, погибли в тюрьмах, на каторге.

Провалы отдельных мастерских и складов, как правило, на общем деле не отражались. Товарищи держались стойко, на допросах ничего не рассказывали. Да они и не знали имен и адресов тех, кто принимал от них изготовленные бомбы, патроны и материалы. Не знали они, кто и откуда доставлял им сырье. При малейшей угрозе со стороны полиции мастерская обычно переводилась в другое место. Но раз навсегда установленные принципы работы, железное требование конспирации соблюдались самым строжайшим образом.

При этом надо подчеркнуть, что Боевая техническая группа, каждодневно ощущая руководство партии, ее Центрального Комитета, работала в тесном контакте с общепартийной организацией. Крепли наши связи с активом боевых рабочих дружин, создававшихся в дни первой русской революции, в районах и на предприятиях Петербурга.

Жизнь выдвигала новые задачи. Вставала, в частности, задача подготовки инструкторов для боевых дружин. Они должны были обучать рабочих тактике уличного боя, баррикадной борьбы, правильному, большевистскому пониманию задач вооруженного восстания и подготовки для него военно-технических средств. Наша группа помогала организовать боевую учебу дружинников. Члены группы не замыкались в рамки одной чисто технической работы. Передавая партийным организациям, боевым дружинам оружие, они заботились о том, чтобы это оружие было правильно использовано, разъясняли дружинникам, особенно молодежи, линию партии в вопросе о вооруженном восстании, вред эсеровской тактики индивидуального террора.

Наши подпольные мастерские не могли удовлетворить всё возрастающий спрос вновь организуемых боевых рабочих дружин на оружие. Партия по указанию В. И. Ленина принимала меры для закупки оружия за границей. С этой целью приходилось выезжать за границу и мне.

В 1905 году царская полиция была крайне обеспокоена тем, что в Петербурге появились ручные бомбы болгарского образца, так называемые “македонки”. Реакционная газета “Новое время” писала тогда, что она не понимает, откуда могли эти бомбы попасть в Петербург. А попали они в Питер так.

В Македонии участники национально-освободительной борьбы против турецких поработителей применяли ручные бомбы особого типа. Узнав об этом, Петербургский комитет РСДРП направил в Македонию одного из наших химиков-Скосаревского (“Омегу”). Предварительно Скосаревский заехал в Женеву, где получил нужные адреса. Из Македонии “Омега” привез образцы и чертежи бомб. Красин внес в конструкцию бомб некоторые усовершенствования, и производство “македонок” стало быстро налаживаться в наших конспиративных мастерских и лабораториях.

Однако мы испытывали большой недостаток в хороших запалах, и Красин направил меня в Болгарию по свежим следам “Омеги” к инженеру Тюфекчиеву, тесно связанному с национально-освободительным движением в Македонии. Тюфекчиев занимал в Софии видное положение, держался совершенно открыто, и я без особого труда нашел его. Вместо пароля “Омега” дал мне хитро вырезанную часть визитной карточки. Вторая часть этой визитной карточки была у Тюфекчиева. Сличив обе части, он убедился, по чьему поручению я приехал.

Тюфекчиев сердечно принял меня, проводил к себе в кабинет и начал при мне открывать и выдвигать ящики своего большого письменного стола. Я глазам своим не верил: все ящики были набиты до отказа всякого рода оружием - обоймами, патронами, огнестрельными припасами. Тюфекчиев обещал мне полное содействие в закупке запалов и бикфордова шнура во Франции. Спустя несколько дней я выехал в Париж, где снова встретился с уже прибывшим туда Тюфекчиевым.

Остановился Тюфекчиев в одном из самых роскошных парижских отелей “Савой”. Встретил он меня в своем номере как старого знакомого, принес чемодан и стал вытаскивать коробки, наполненные капсюлями с гремучей ртутью, большие мотки бикфордова шнура.

- Хотите посмотреть, как он замечательно быстро горит?-предложил Тюфекчиев и, не дав мне опомниться, отвязал кусок шнура, подошел к камину, поджег шнур с одного конца. В несколько секунд комната наполнилась дымом с сильным запахом пороха. В это время раздался стук в дверь. Я подумал: “Ну, пропало дело!”-и стал осматриваться, куда бы скрыться. Но Тюфекчиев не растерялся.

- Войдите! - сказал он. Вошел лакей и прямо остолбенел. Тюфекчиев рассмеялся, отпустил какую-то шутку, заметил, что неудачно показал мне фейерверк, который он купил для своих детей, и тут же приказал лакею открыть окно и принести прохладительный напиток.

Когда лакей вышел, Тюфекчиев спросил меня:

- А вы как будто струхнули?

Мне удалось обо всем с ним договориться и обеспечить на ближайшее время получение капсюлей с гремучей ртутью и бикфордова шнура. Но одно дело было получить оружие, а другое - доставить его из Парижа через все границы в Россию.

Через Тюфекчиева мы закупили бикфордов шнур и несколько тысяч запалов гремучей ртути. Запалы представляли собой тонкие медные патроны, в которых треть была заполнена гремучей ртутью, а две трети оставлялись для вкладывания бикфордова шнура. Наши товарищи возили запалы на себе в особых самодельных лифчиках-патронташах, куда входили три ряда запалов по пятьдесят штук. Еще труднее было с бикфордовым шнуром. Резать его было нельзя, так как могла возникнуть необходимость в длинном куске шнура. Поэтому наши транспортеры наматывали бикфордов шнур на ноги. Нечего и говорить, что всё это было сопряжено с большой опасностью. Человек превращался в хорошо снаряженную бомбу. Ехать было очень трудно, всю дорогу от Парижа до Гельсингфорса надо было бодрствовать, сидеть в вагоне, не прикасаясь к спинке скамьи, во избежание толчков, которые могли привести к взрыву.

Помню, как однажды в Гельсингфорс, в гостиницу, где я жил, явился один из наших товарищей, приехавший из Парижа. Когда он вошел ко- мне в номер, на нем, что называется, лица не было. Он еще кое-как держался, пока снимал пояс с капсюлями, но когда стал разматывать шнур, обмотанный вокруг всего тела, ему сделалось дурно. На спине и на груди у него были кровоподтеки. Ведь больше двух суток он ехал, не раздеваясь, не ложась, боясь заснуть, так как от толчка мог получиться взрыв.

Конспиративная пристань на берегу Финского залива у поселка Тарховка. Сюда причаливали транспортеры, перевозившие оружие морем на лодках из Финляндии. Отсюда оружие направлялось в Питер.

Несколько раз за бикфордовым шнуром и запалами ездила в Париж Федосья Ильинична Драбкина (“Наташа”)-один из членов нашей Боевой технической группы.

За три-четыре месяца оружие, закупленное через Тюфекчиева в Париже, было перевезено без единого провала.

Сестрорецкие рабочие - участники транспортировки

оружия и нелегальной литературы в Россию. Слева направо во втором ряду: Н. А. Емельянов, И. И. Анисимов, А. И. Матвеев; в первом ряду: М. Л. Сулимова, Т. И. Поваляев. Фото 1925 года.

Рассказывая о транспортировке литературы, а потом оружия из-за границы в Россию, не могу не вспомнить добрым словом рабочих-дружинников Сестрорецкого завода, братьев Николая и Василия Емельяновых, Тимофея Поваляева, Александра Матвеева, Дмитрия Васильева и других сестрорецких рабочих, которые были нашими неоценимыми помощниками.

Летом 1905 года сестрорецкие рабочие-большевики И. Емельянов и И. Анисимов вместе со своими товарищами переправляли оружие и динамит в Россию через границу морем. Под видом рыбаков они шли на лодках, груженных оружием, десятки верст, мимо пограничных катеров. Не раз наши отважные транспортеры попадали в очень трудное положение, им угрожали военно-полевой суд, каторга, а то и смертная казнь, но они проявляли исключительное мужество при выполнении своего революционного долга.

Очень важно было иметь на трассе, через которую шло оружие, надежные перевалочные базы и склады. Такими тайными базами и складами служили для нас квартиры многих сестрорецких оружейников, живших в самом Сестрорецке, а также в Разливе, Тарховке и на других станциях Финляндской железной дороги.

На всю жизнь сохранились у меня самые лучшие воспоминания о бесстрашных сестрорецких рабочих - наших надежных транспортерах.

***

Организуя переправку оружия из-за границы в Россию, зимой 1905-1906 года я много времени проводил в Гельсингфорсе. Почти всё оружие, которое мы приобретали за границей, шло в Россию через Стокгольм тем же путем, каким поступала несколько ранее нелегальная литература. И в транспортировке оружия оказывали нам большую помощь наши финские друзья.

Чтобы представить себе условия нашей работы в Гельсингфорсе в дни первой русской революции, надо знать обстановку, сложившуюся в Финляндии к тому времени.

В XIX столетии Финляндия пользовалась известными “свободами”, гарантированными законами. Собирался финляндский сейм. Финский язык был признан наравне со шведским государственным языком. В результате денежной реформы, проведенной в шестидесятые годы, Финляндия получила собственную валюту. В средней и высшей школе проводилось обучение на родном языке. Создавались финляндские национальные войска.

В конце прошлого века царизм повел наступление на права Финляндии, начал осуществлять открытую русификаторскую политику, направленную на то, чтобы окончательно превратить Финляндию в бесправную окраину Российской империи. Манифест, изданный Николаем II в феврале 1899 года, уничтожал все “свободы”, которые царизм ранее обещал хранить “в нерушимой и непреложной их силе и действии”. Этот манифест устанавливал, что российские власти могут без согласия финляндского сейма издавать обязательные для Финляндии законы. Упразднялись самостоятельные финляндские воинские формирования. Царский сатрап генерал-губернатор Бобриков, получивший в 1903 году чрезвычайные полномочия, осуществлял политику террористической диктатуры. В Финляндии закрывались газеты, начались обыски, аресты, высылки за границу, даже ссылки в Сибирь.

В этих условиях финская буржуазная интеллигенция, студенчество, не говоря уже о рабочих, возлагали надежды на русскую революцию, всячески шли навстречу русским революционерам и помогали им всем, чем могли.

Мы, конечно, старались использовать эти настроения, чем и объясняется то, что у нас были связи в самых разнообразных кругах финского общества, с людьми самого различного социального положения. Большая заслуга в установлении этих связей принадлежит уже упоминавшемуся мною ранее Владимиру Мартыновичу Смирнову.

Еще в январе 1903 года Смирнов переехал из Петербурга на постоянное жительство в Финляндию. Он получил должность лектора русского языка в Гельсингфорсском университете, а позже-помощника библиотекаря русского отделения в университетской библиотеке.

Квартира Смирнова в Гельсингфорсе была одной из главных наших явок. К нему частенько приносили пакеты с закупленными мною браунингами. У Смирнова останавливались приезжавшие из-за границы транспортеры, обвитые бикфордовым шнуром. Мы условились с ним о терминологии для переписки, в том числе телеграфной, на случай очередного транспорта оружия. Динамит мы называли, например, “дядей”, бомбу “тетей” и т. д. Что же касается литературы, то мы уже раньше окрестили ее “сестрой”.

Использовали мы в качестве явки и университетскую библиотеку, в которой работал Смирнов. Помощник директора этой библиотеки профессор Игельстрем был человеком прогрессивных взглядов, сочувствовал нам и во всем нам шел навстречу. Библиотека очень пригодилась и как адрес для писем, и как место для встреч.

Это было удобное место, так как полиции и шпикам трудно было организовать слежку за всей публикой, приходившей в читальный зал.

С. Н. Сулимов («Петр»),член Боевой технической группы при ЦК РСДРП.

Смирнов еще ранее познакомил меня с журналистом Артуром Неовиусом, высланным из Финляндии и поселившимся в Стокгольме. Неовиус оказывал нам исключительно ценные услуги. Недаром мы дали ему кличку “Находка”. Достаточно сказать, что через Неовиуса шла переписка Петербургского комитета партии с Владимиром Ильичом и Надеждой Константиновной. В письме в Женеву, написанном в феврале 1905 года, Е. Д. Стасова дала Надежде Константиновне адрес Неовиуса и просила высылать на этот адрес газету “Вперед”. Эта газета вкладывалась внутрь какой-нибудь легальной иностранной газеты, пересылавшейся бандеролью.

Немало помогал нам и один из видных деятелей Финляндской партии “пассивного сопротивления” доктор А. Тернгрен. Помещик, доцент Гельсингфорсского университета, А. Терн-Трен был буржуазным деятелем. В то же время, как финский патриот, он считал возможным поддерживать русское революционное движение, направленное против ненавистного Финляндии царизма.

И. И. Березин («Илья»), активный деятель партийного подполья.

Во время одного из приездов Л. Б. Красина в Гельсингфорс я организовал его встречу с А. Тернгреном. Это свидание дало хорошие результаты. Красин завоевал симпатию Тернгрена, который помог нам наладить транспорт оружия, организовать в шхерах испытание бомб, изготовлявшихся в Гельсингфорсе нашими химиками.

Почти все наши товарищи, приезжавшие из России, не знали ни финского, ни шведского языков. И тут нам большую помощь оказывали “проводники”. Кто только не выполнял их роль - студенты, артисты, дамы, барышни, железнодорожные служащие.

Надо было снабжать приезжавших товарищей паспортами. Мы доставали паспорта самыми различными способами: получали из больниц документы умерших, нигде не зарегистрированных людей, добывали паспортные бланки в полицейских участках и сами заполняли их. Давали нам свои паспорта и внешне благонамеренные люди, стремившиеся помочь русским революционерам.

Многие наши товарищи, нелегально приезжавшие в Гельсингфорс, знали дом на Генриховской улице с огромной зеленой бутылкой, укрепленной на кронштейне. Это была реклама помещавшегося здесь магазина Вальтера Шеберга. Нам помогал не только сам Шеберг, но и барышни, служившие в его магазине. Они гостеприимно встречали русских революционеров и направляли их по адресам.

Однажды в магазин Шеберга явился преследуемый шпиками Юлий Грожан (“Дмитрий Сергеевич”). По поручению Боевой технической группы Грожан организовал в Гельсингфорсе в 1905 году изготовление взрывчатых веществ.

Не успели Шеберг и Грожан переброситься и двумя словами, как у входа в магазин показались полицейские. Грожан едва успел спрятаться за занавеску. Шеберг, стоя посреди магазина, мог одновременно видеть и его, и полицейских. Воспользовавшись удобным моментом, он одной рукой показал Грожану на бороду и усы, а другой - на заднюю дверь магазина. Рядом была парикмахерская. Грожан быстро сообразил, выскользнул в заднюю дверь и вошел в парикмахерскую. Там он сбрил усы и бороду и спокойно вышел на улицу. Осмотрев магазин и убедившись, что в нем никого нет, полицейские ушли. След Грожана они потеряли.

Большое впечатление произвело на различные круги населения финской столицы Свеаборгское восстание солдат и матросов, подавленное царскими войсками. Участники восстания были окружены симпатиями финнов. Многие участники восстания, которым удалось скрыться из крепости Свеаборг, нашли себе приют в квартирах жителей Гельсингфорса.

Десятки матросов прятал после Свеаборгского восстания в своей квартире и Вальтер Шеберг. Он их кормил, поил, доставал им штатское платье и, снабдив надежными паспортами, отправлял за границу. Многие из матросов, несмотря на грозившую им опасность, стремились в Россию. Шеберг с большим трудом доставал им “чистые паспорта”. Иногда у него в квартире собиралось до двенадцати-четырнадцати человек сразу. Они спали на диванах, креслах, на полу.

Постепенно горячее время прошло, уехали беспокойные пансионеры, в их числе были матросы Никита Кощук и Приходько. Оба были сознательными революционерами и своим живым умом, горячим темпераментом импонировали Шебергу. Ехать они хотели только в Россию. Несмотря на все трудности, Шеберг достал им паспорта, и они уехали на родину.

Через некоторое время в газетах появилась заметка о том, что на гауптвахте офицер застрелил матроса по фамилии Кощук.

Шеберг взволновался. Он надеялся, что Никита Кощук уже в Киеве или Харькове, - и вдруг такое сообщение!

Тело матроса перевезли в покойницкую больницы на Фабианской улице. Финские активисты и организация Российской социал-демократической рабочей партии в Гельсингфорсе готовили торжественные похороны и демонстрацию протеста против возмутительного самоуправства царских ставленников.

Весь день Шеберг был сам не свой. Мысль о том, что это может быть его русский друг, не давала ему покоя. Наконец он не выдержал и вечером направился к покойницкой. Вокруг ходил часовой с ружьем. Выждав удобный момент, Шеберг проскользнул в дверь, оказавшуюся незапертой. При помощи зажженной спички нетрудно было отыскать тело Кощука по дощечкам с фамилиями, прикрепленными к изголовью покойников. Шеберг отдернул простыню, но разглядеть лицо оказалось невозможно: оно, как и грудь, было залито запекшейся кровью. Не найдя воды, он, зажигая спичку за спичкой, стал слюной смывать кровь, раньше всего с груди, так как вспомнил, что у Кощука во всю грудь был вытатуирован корабль.

Убедившись, что никакой татуировки на груди покойника нет и что, значит, это не Никита, Шеберг так обрадовался, что, выскочив из покойницкой, чуть не сшиб с ног растерявшегося часового.

На следующий день состоялись похороны и манифестация с красными флагами и венками. Шеберг был в толпе.

Финские и русские товарищи несли множество венков, и, когда процессия проходила мимо Абосских казарм, у окон стояли солдаты, выражавшие сочувствие погибшему товарищу.

Всю дорогу пели “Вы жертвою пали в борьбе роковой”.