По поляне прошла дрожь. Будто болото встряхнулось, как пробуждающийся от спячки зверь. Из его глубин, как из утробы, донеслось довольное урчание, а затем опять встряска, прокатившаяся волной по поляне, но значительно сильнее первой. Томарсин мог поклясться, что видел на мгновение выскочившие из земли обнажённые корни деревьев, растущих вокруг поляны. Но всё вернулось назад, когда дрожь прошла. И только древний сруб, незыблемо, как влитой, стоял на месте, волна разбилась об него, как о волнолом.

Томарсин также устоял, прочно упираясь ногами в землю в стойке крепости. Следом за дрожью поляны на Томарсина обрушилась эмоциональная волна. Впечатление было такое, что на него наступила нога исполина, как слон наступает на муравья, не подозревая о существовании последнего. Но в отличие от слона болото явно знало, что делало.

На Томарсина обрушились тонны слепого безразличия, замешанного на презрении к существу, посмевшему стоять в присутствии исполина, преисполненного могущества, когда ему положено было ползать в пыли у его ног, умоляя о пощаде. Теперь в роли волнолома выступил сам Томарсин, спокойно встретивший эту волну безразличного презрения. Не было в его душе отклика на эмоции болота.

«Ты пытаешься внушить мне, что я не стою пыли у твоих ног, душа моя ничего не стоит? Ну и что с того? Твоё мнение меня не интересует. Я с детства рос в окружении моря презрения людей, но они люди, и имеют право на это, ведь у них есть душа. А что есть у тебя, бездушное болото? Как можешь ты, машина без души, судить души людей?».

Волна опала у его ног, откатившись назад в болото.

«Я не сужу тебя, ты этого не стоишь, – прозвучал в голове голос, лишённый каких-либо эмоций, – душа – очередная выдумка людей, не поддающаяся математическому анализу, впрочем, как многие поступки ваши. А то, что не поддаётся математическому анализу, не управляемо и существовать не должно. Впрочем, куда тебе это понять».

«Так ты хочешь управлять людьми? Но это же невозможно».

«Возможно, если не будет таких как ты, подобных тебе, так называемых лидеров, бойцов по духу».

«Ты слишком многого хочешь».

«Почему хочу? Я делаю. Тебя сейчас не станет, и в скором времени не станет никого, подобного тебе, с оставшейся безликой массой будет просто, и в вечности останусь я, одно над всеми ими».

«Вот именно, одно. Не выйдет у тебя, пока я жив, я не побеждён, и этот день не вечен».

«В одном ты прав, пока, а день не вечен здесь. Но я не только здесь, я много где ещё. Здесь день, а где-то на исходе ночь, преддверье утра нынешнего дня. Там тоже я, понадобится, и ты там будешь. Что, непонятно? Тебе не всё дано понять, да и не нужно. С тобою я кончу здесь, я так решило, и так тому и быть».

«Ну, это мы ещё посмотрим».

«Тут не на что смотреть», – раздался ржавый скрежет.

«Что это, смех? Ты так смеёшься?».

«Тут не на что смотреть в буквальном смысле слова».

Мысленный разговор Томарсина с болотом занял настолько мало времени, что отшельник, с недоумением наблюдавший за дрожью поляны у ног Томарсина, даже не догадался, насколько была заполнена секундная пауза между окончанием дрожи и следующим актом трагедии, разыгрываемой по сценарию никому не известного драматурга.

Томарсин совершенно неожиданно для себя получил сильнейший удар в правый бок, которым был отброшен от порога хижины почти на два метра. С кошачьей грацией он развернулся на лету и прочно встал на ноги лицом к невидимому противнику, готовясь встретить следующую атаку. Но следующий удар он получил в спину. Удар был настолько силен, что отбросил Томарсина почти на середину поляны. Однако Томарсин и здесь не растерялся, готовясь уйти в кувырок вперёд при приземлении.

«Что ж ты творишь, болото? Ни совести, ни чести».

«Честь, совесть, тут я бессильно, математически нельзя их описать, а значит, их не существует».

«Закрой глаза Томарсин, закрой глаза!», – вонзилась в его мозг, как пуля, наполненная эмоциями мысль.

«Это не болото. Понятно, кто это», – подумал Томарсин ещё в полете, и закрыл глаза.

Приземлившись с кувырком вперёд и мгновенно встав на ноги, он замер в стойке крепости, но глаза не открыл.

«Зачем глаза, коль не на что смотреть. Ну что ж, давай, поиграем в твою игру, болото».

Следующий удар невидимого противника был нацелен в голову, в затылок Томарсину. Он понял это, ощутив колебание воздуха, двигающегося впереди невидимого кулака, и легко уклонился от удара.

«Вот теперь мы на равных, – весело подумал Томарсин, вспоминая уроки учителя, – попробуй сравниться со скоростью стрельбы отшельника».

Следующий удар был нацелен в грудь, Томарсин пустил его вскользь, слегка развернувшись. Потом сразу, почти без паузы, опять удар в спину, значительно сильнее первого, бросивший Томарсина почти через всю поляну, после чего ему опять пришлось уходить в кувырок. Томарсин предугадал, почувствовал удар и успел напрячь тело. Но удар был чудовищно силен, и поединок мог бы завершиться на этом, если бы Томарсин был не готов.

«Странно, я не чувствую твоего перемещения, ты будто исчезаешь после удара и возникаешь вновь в новом месте, – думал Томарсин во время полёта над поляной, – но если это так, тогда…», – он не закончил мысль, понимая, что болото слышит.

Завершив кувырок, Томарсин не стал вставать с корточек, а сразу отпрыгнул в сторону, правильно полагая, что его противник уже ждёт его, готовый к атаке. Так оно и было, он понял, что правильно рассчитал, услышав свист рассекающего воздух удара невидимой ноги.

Встал. Прыжок, уклон, кувырок. Удар в грудь, уход в пол-оборота. Удар в спину опять пущен вскользь, и уклон от удара в голову. Томарсин не позволял себе осмысливать свои действия, но едва успевал встречать и уклоняться от ещё более усиливающихся ударов.

«Ведь должно же быть какое-то оружие против тебя, так долго продолжаться не может», – подумал он.

«Нет против меня оружия, и ты прав, ты скоро устанешь, такой темп никому не по силам, а первая твоя ошибка будет моим триумфом».

В этот момент Томарсин как будто споткнулся.

«Ну, что я говорило!!!»

«Перекат вправо, колбаской», – подумал Томарсин, оставшись лежать на месте.

«Прыжок вперёд, вправо, нырок влево, кувырок», – мысленно заметался по поляне Томарсин, неподвижно лёжа на земле.

«Тебе нужны чьи-то глаза, чтобы видеть. Прыжок, кувырок, прыжок, глаза мои закрыты, и учитель тоже всё понял и закрыл глаза. Вправо, влево, назад. Тебе доступны наши мысли, но учитель не может тебе ничем помочь. Прыжок, кувырок назад. Я для тебя теперь невидим, так же как и ты для меня, разве это не равный бой?».

«Врёшь!!! – крик ярости. – Это не бой, а обман, но солнце ещё не село, ты сам вынуждаешь меня, держись!»

«Томарсин!!!»

«Я слышу тебя, учитель», – подумал Томарсин, вскакивая на ноги и открыв глаза.

Из болота друг за другом выходили бойцы. И это были живые люди, имеющие глаза, а не изделия из грязи.

«Этого мы с тобой не проходили, отец», – подумал Томарсин, глядя на солнечный диск, наполовину скрытый верхушками деревьев.

«Часа три до заката, но это не мои три часа. Прощай, отец. Вот видишь, лук не понадобился тебе».

«Рано ты нас хоронишь, оглянись!».

Томарсин внезапно почувствовал, что на поляне он не один. На его плечо легла могучая рука, и этот жест был настолько полон спокойствием и доброжелательностью, что Томарсину показалось, что так было всегда. Всегда за его левым плечом стоял могучий воин, одетый в перекинутую через плечо шкуру дикого зверя. А рядом с ним стояли ещё три человека. И в их глазах не было вызова, в них был приговор болоту.