1942 год. Рукопашная

Старый год был для корвета удачным лишь победой над немецкой подлодкой. Для Британии год этот отмечен жестокими катастрофами, Таким оказался и следующий год. Потери ВМС двух союзных стран выражались огромными цифрами: Британия за один авианалет потеряла два крупнейших корабля — «Принс оф Уэльс» и «Рипалс», — а Америка получила в Пирл-Харборе такой удар, что лишилась сразу половины действующего флота. Нападение японцев втянуло Америку в войну и сделало союзником в самый критический момент. Но Атлантика так и не стала главной заботой Штатов. Эта линия жизни всегда оставалась делом британского и канадского ВМФ. Америка занималась Тихим океаном, стараясь остановить яростный натиск японского наступления. На ринге Атлантики оставались все те же бойцы. Битва между кораблями боевого охранения и немецкими подводными лодками вступила в четвертый, самый кровопролитный раунд.

С «Компас роуз» происходили такие истории, которые надолго отпечатывались в памяти.

Был случай с «Мертвым Рулевым» (все исключительные события получали свои названия). Это происшествие имело театрально-фантастический оттенок и заставило Мореля хладнокровно сказать:

— Мы вступили в страну Летучих Голландцев.

Первым увидел спасательную корабельную шлюпку Бейкер, стоявший утреннюю вахту. Она быстро и смело шла поперек курса конвоя. Вой сирен кораблей, вынужденных менять курс, чтобы избежать столкновения, сопровождал ее. На мостик вызвали командира. Эриксон разглядывал шлюпку в бинокль. Она была в море, должно быть, уже много дней. Краска на корпусе пузырилась. Парус, прорванный и выцветший, превратился в тряпку. Но на корме сидел матрос, вцепившийся в румпель, и уверенно держал курс: парусное судно имело право проходить первым.

Все думали, что он направляется к «Компас роуз». Хотя рулевой и заставил поволноваться командира, со стороны это выглядело совершенно разумным: корабли охранения были лучше оборудованы для спасения пострадавших. Вполне возможно, что моряк хорошо знал об этом. Эриксон остановил машину и стал ждать, когда подойдет шлюпка. Она держала устойчивый курс, но неожиданно под сильным порывом ветра вильнула в сторону и прошла прямо за кормой «Компас роуз». Стоявший у бомбомета матрос бросил одинокому рулевому конец, а команда стала кричать, чтобы тот остановился. Однако рулевой и не подумал схватить конец. Даже взгляда не поднял. Лодка стала удаляться.

— Он совсем оглох, — ошеломленно сказал Бейкер. — Но не может же он быть одновременно и слепым!

— Это самый глухой человек на свете, — угрюмо сказал Эриксон, скомандовав: «Малый вперед» — и пошел следом за шлюпкой. Корвет медленно нагнал и остановил ее, закрыв от ветра. Кто-то бросил со шкафута конец с крюком. Лодку подтащили к борту.

Матрос терпеливо сидел на месте и, казалось, не замечал их.

Старший матрос Филиппс прыгнул в мягко покачивающуюся лодку и улыбнулся рулевому.

— Ну, ну, дружище! — ободряюще крикнул он и, удивленный безразличием сидящего, низко наклонился, протянув руку. Когда он выпрямился, лицо его посерело.

Он взглянул на Локкарта, ожидавшего на шкафуте.

— Сэр! — начал было моряк, но вдруг перегнулся и стал блевать за борт.

Эриксон первый догадался обо всем. Рулевой был давно мертв и странствовал по морю много дней. Босые ноги его распухли, лодыжки стали тонкими, а рука, держащая румпель, походила на скрюченную куриную лапку. Пустые глазницы, которые с такой смелостью глядели вперед, давно выклевали морские птицы. Лицо почернело и сморщилось от горячего солнца, от холодных ночей и ветра.

На лодке не оказалось ни карты, ни компаса. В рассохшейся бочке не было ни капли воды. Кто знает, сколько времени шлюпка продолжала свой бессмысленный поход. Одинокая, идущая в открытое море, прочь от земли.

Был еще случай с «Разбомбленным Судном».

Все началось в сердце океана с очень непонятной радиограммы. Удалось разобрать сигнал SOS и координаты терпящего бедствие судна: миль на 400 к северу от курса конвоя. Все остальное было просто кучей кодовых знаков, из которых выловили отдельные слова: «бомбежка», «пожар», «покидать». «Вайперосу» не хотелось отпускать корабль охранения на такой дальний и ненадежный поиск. Не было и уверенности, что координаты точны. Возможно, это могло оказаться и хитростью немецкой подлодки. Такое уже не раз случалось. Но «Вайперос» решил на этот раз рискнуть и дал сигнал «Компас роуз»: «Осуществляйте поиск согласно SOS, полученному сегодня в 13.00. До свидания».

Корвет изменил курс на 90 градусов к северу и шел так 26 часов подряд.

«Компас роуз» бороздил море всю ночь и все следующее утро, но не встретил ни мачты, ни клочка дыма. В море находились сотни кораблей, и все же казалось, что вся Атлантика принадлежит только одному корвету.

На листе миллиметровки Эриксон начертил несколько квадратов с гранями в семь миль каждый. В одном из них должно было находиться судно. Каждые два часа корвет отклонялся к северо-востоку не семь миль.

Холодало. Спустилась темнота. Час за часом. Повалил снег. А экран локатора был пуст. Их беспокоила погода. Ветер усилился. Это было реальностью. Потерпевший же корабль был мифом.

Теперь в старательно и детально разработанной схеме поиска они не видели и доли здравого смысла. К полуночи начался настоящий буран. К четырем часам утра, когда Локкарт поднялся на мостик принимать утреннюю вахту, стало обжигающе холодно.

— Не видно их там? — спросил он Мореля.

— Ничего похожего… Если они сейчас в море, помоги им Господи.

«Ничего похожего» тянулось все утро. Потом еще до полудня. В полдень ветер ослаб, а снег почти прекратился. Поиск занял уже двое суток. За последние сутки они прочесали 600 квадратных миль. Едва ли приказ обязывал их к большему…

— Я вспомнил, что сегодня день святого Валентина, — сказал Ферраби Бейкеру.

— Запишите это в бортовой журнал, — проворчал Эриксон. — Больше туда записывать нечего.

Четкое изображение на экране радара поначалу не привлекло их внимания. Но это был корабль. Судно, которое они искали. Они наскочили на него неожиданно — до самой последней минуты его маскировал несущийся по ветру снег, который так и просился на рождественскую открытку. Небольшой старенький пароход со шведской эмблемой на трубе. Он был оставлен и дрейфовал по ветру, как жалкий бродяга, продирающийся сквозь толпу. Пароход имел большой крен. Мостик и носовая часть опалены огнем и почернели от копоти. Одной спасательной шлюпки не было. Вторая, пустая и наполовину перевернутая, повисла над водой.

«Компас роуз» медленно обошел вокруг, готовый ко всему. Но с корабля не доносилось ни звука. Только тихо шелестел падающий на верхнюю палубу снег. Они включили сирену, выстрелили холостыми из пушки. Потом остановились и спустили шлюпку. Группой командовал Морель. С ним отправились сигнальщик Роуз, старший матрос Торнбридж и кочегар Ивенс. Когда шлюпка отвалила от борта, Эриксон крикнул в мегафон:

— Пароход слишком заметен. Не волнуйтесь, если потеряете нас из виду.

Морель молча махнул рукой. Он не думал уже о «Компас роуз». Он думал о том, что увидит на палубе заброшенного судно. И волосы его при этом вставали дыбом.

«Я вовсе не гожусь для подобных экспедиций, — думал он, пока шлюпка пересекала узкое пространство воды, отделявшее «Компас роуз» от потерпевшего корабля. — Не гожусь я осматривать оставленные, окровавленные корабли и другие жестокие следы разрушений…» Но Торнбридж уже прыгнул с концом в руке на косую палубу и быстро привязал шлюпку. Морелю оставалось лишь последовать за ним.

Морель поднялся на палубу и остановился. Затем сказал кочегару Ивенсу:

— Ступайте вниз, посмотрите, много ли воды в трюме. — Затем обратился к Торнбриджу: — Оставайтесь у лодки, — а сигнальщику Роузу приказал: — Пойдете со мной.

И они пошли, оставляя на палубе цепочку следов, свежую и аккуратную. Вокруг мертвая тишина. Увидели мостик, принявший на себя страшную силу прямого попадания бомбы. Там, видимо, начался небольшой пожар. Следы еще одного пожара виднелись между баком и полубаком. Трудно было определить, сколько человек находилось на мостике во время взрыва. Скорее всего там было человек шесть. Теперь от них остались одни разорванные куски, перемешанные с кровью и обрывками ткани.

«Когда папаша красил стены, не думал вовсе о таком…» — про себя бормотал Морель слова глупой песенки. Рука рулевого все еще сжимала штурвал. Но только рука. Она вырастала из пустоты. Клочки одежды, волос и внутренностей были всюду, куда ни повернись. На одной из переборок отпечатался силуэт головы.

— Ты умер с открытым ртом, — произнес Морель. — Надеюсь, ты говорил что-нибудь вежливое.

Он прошел на открытую сторону мостика, высоко торчащую над водой, и осмотрелся. Падал снег. Медленно, лениво, покрывая поверхность моря холодной пылью, перед тем как растаять. Предвечерний свет постепенно мерк. На секунду появился «Компас роуз». И тут же исчез. Морель повернулся к Роузу, стоявшему в ожидании приказаний с сигнальным фонарем в руке. Они посмотрели друг на друга. Лица обоих выражали одинаковую сосредоточенность.

— Пойдем послушаем, что сообщит Ивенс, а потом пошлем сигнал.

Пароход нужно тащить на буксире. Хотя машинное отделение и трюмы затоплены, он еще долго мог держаться на плаву. Примерно такой сигнал Роуз и передал на «Компас роуз».

Эриксон решал: сразу брать судно на буксир или сначала поискать шлюпку с командой. После таких двух холодных ночей оставалось мало надежды, что команда уцелела. Но если корабль был на плаву, то еще один день поисков не имел значения. Морелю лучше остаться на месте. Он присмотрит за кораблем, да и прибрать там нужно…

— Оставайтесь на борту, — просигналил Эриксон Морелю. — Отправляюсь искать шлюпку. Вернусь утром.

Надвигалась ночь. Пробыть на этом плавающем гробу более двенадцати часов, глазеть на снег, слушать море в компании духов… Морель позвал Торнбриджа, Ивенса и отправился с ними на мостик.

Морелю никогда не забыть той ночи. Они убрали мостик. Работали молча, сдерживая дыхание и стараясь не глядеть на свою работу. Все, что они выбрасывали за борт, исчезало в милосердной пучине. Только однажды молчание нарушил Торнбридж:

— Жаль, что нет шланга, сэр…

Они состряпали ужин из неприкосновенного запаса, взятого в лодке, вскипятили чай на спиртовой плитке, найденной на камбузе. Затем устроились на ночь в тесной штурманской рубке позади мостика. Там были матрацы, одеяла и лампа, которая давала немного тепла.

Морель не мог уснуть и вышел на верхнюю палубу, Вид спящих матросов не приносил успокоения. Сон не давал облегчения, а Морель вынужден бодрствовать. Он чувствовал, что если не заснет, то наверняка найдет предлог разбудить их. Он тихонько спустился по трапу, сдерживая дыхание. Пересек полубак и рукой конспиратора отодвинул брезент, которым они завесили вход в кубрик. Шагнул вперед. Почувствовал перед собой пустоту. Зажег спичку. При ее свете увидел, что находится в кубрике, полном теней и тишины. Увидел длинный стол, уставленный тарелками с недоеденными порциями тушенки, надкусанные куски хлеба, разбросанные ножи и вилки. Люди, которые побросали ножи и вилки, теперь наверняка мертвы. «Я мыслю банально», — подумал он, когда догорела спичка, и вышел. Но эти стандартные мысли производили не меньше впечатления, чем мысли оригинальные. Действительность давила фактами.

Преследуемый призраками, Морель пошел по верхней палубе в корму. Ветер жалобно выл в снастях. Очень близко, почти под ногами, плескалась вода. Под открытым небом Морелю тоже не было успокоения. А вдруг корабль вовсе не покинут? Вдруг какой-нибудь помешанный бросится на него с топором из темного угла? Или он увидит свежие отпечатки следов на снегу, где не ступал никто из них?

Неожиданно возле мачты метнулась тень. Руки Мореля в карманах куртки нервно сжались в кулаки. Тень ускользала от него.

— Стой! — рявкнул Морель.

Кот.

Мяукнул и скрылся.

Пришло утро, а с ним и «Компас роуз». Эриксон не сообщил ничего утешительного. Корвет не нашел ни шлюпки, ни команды. Да и Морелю нечего было докладывать. С корвета бросили легкий линь, а потом и тяжелый буксирный трос. На борту разбомбленного корабля не оказалось брашпиля, который помог бы поднять этот трос. Морелю со своей командой пришлось вытягивать его вручную, фут за футом. Им казалось, что они его никогда не втянут. Наконец трос закрепили. Дали сигнал. Буксировка началась.

Они делали менее трех узлов и ползли целых десять дней. Утром, едва рассветало, Морель приветственно махал Локкарту. Каждый вечер, когда Локкарт проверял затемнение корабля, он махал Морелю на прощание. День за днем, ночь за ночью корабли ползли по морю. Связанные пуповиной буксира, оба являлись легкой мишенью для любой подлодки. В самом устье Мерсу они наконец расстались. Морель поднялся на борт, словно пробудился от кошмарного сна.

— Жалко было расставаться? — иронически спросил Локкарт Мореля, едва тот поднялся на мостик.

— Нет, — ответил тот, потирая выросшую за десять дней щетину, — Нет, не жалко, — он обернулся и поглядел на корабль, с которым возились портовые бункера. — Я скажу, что каторжник, скучающий по цепям, является плодом больной фантазии писателей.

Был и такой случай, которому не дали определенного названия. Моряки говорили о нем как о «Встрече Капитана». В тот раз они шли с конвоем в Гибралтар, и конвой этот следовал скверной традиции всех гибралтарских конвоев: по пути на юг они постоянно теряли корабли. Стая подлодок следовала по пятам. Эриксон проявлял большой интерес к кораблю, шедшему во главе конвоя. Он частенько направлял туда бинокль и подолгу смотрел на него.

На рассвете последнего дня с «Вайпероса» пришел сигнал: ночью потоплены следующие суда: «Форт Джеймс», «Эрискей», «Булет Мейнер», «Глен Маккуртон». Соответственно измените список конвоя»

Когда Эриксон прочитал сигнал, то остался на мостике еще час, молча глядя на поредевший конвой. Потом вдруг сказал Уэлльсу:

— Передайте: «Кораблям сопровождения от «Компас роуз». Прошу сообщить о потерпевших с «Глен Маккуртон», находящихся у вас на борту».

Ответные сигналы поступали очень медленно, но командир ничем не выдавал своего нетерпения. «Вайперос» и два других корабля сообщили: «Ноль». Замыкающий корвет просигналил: «Два матроса и кочегар-китаец». Корабль, который занимался спасательными работами, прислал ответ: «Старпом, два матроса, один кочегар и пять матросов-индейцев». Это все. «Глен Маккуртон», должно быть, затонул очень быстро. Стоявший на вахте Ферраби робко произнес: — Немногих спасли, сэр.

— Да, немногих, — отозвался Эриксон, посмотрел на горизонт за кормой, потом подошел к стулу и тяжело опустился не него.

Вскоре шедшее в самом хвосте каравана торговое судно стало передавать им сигнал. Уэлльс записывал, нетерпеливо бормоча себе под нос: очевидно, мастерство его коллеги сильно отличалось от привычных военно-морских стандартов.

— Сигнал с польского судна, сэр, — доложил он Эриксону. — Немножко сумбурный…»Мы видели ваш сигнал. У нас имеется один человек с того корабля.

— Спросите кто, — приказал Эриксон спокойным голосом, но с таким напряжением, что присутствующие на мостике с удивлением уставились на командира.

Уэлльс замигал прожектором, передавая сигнал. Делал он это очень медленно, с частыми паузами и повторениями. Потом шло длительное ожидание. Уэлльс читал ответ поляка слово за словом.

— «Этот человек, — начал он, — четвертый помощник, — и стал произносить букву за буквой Э Р И К С О Н». — Уэлльс оторвал взгляд от сигнального прожектора: — Эриксон. Фамилия как у вас, сэр.

— Да, — сказал Эриксон, — спасибо, Уэлльс.

Был еще случай со скелетами. Это произошло под вечер, когда «Компас роуз» возвращался с поиска упавшего в море самолета. Они не нашли ни самолета, ни его следа. «Вайперос» передал по радио приказ: «По получении присоединиться к конвою». И корвет спешил догнать конвой до наступления темноты. Море было гладким, как стекло. Небо совершенно чистое, голубого цвета. Обнаженные по пояс матросы болтались на палубе, наслаждаясь последними часами жаркого солнца. Так иногда бывало в походе. Вдруг оператор радара доложил, что за несколько миль в стороне от курса обнаружена «подозрительная цель». Корвету пришлось повернуть к ней.

— Цель очень маленькая, — словно оправдываясь, сказал оператор. — Расплывчатая.

— Посмотрим, — обратился Эриксон с улыбкой к Морелю, когда тот вызвал его на мостик. — Кто знает значение слов «небольшая» и «расплывчатая»?

— Быть может, это просто обломки, сэр. Или только что всплывшая подлодка, как тогда? — ответил он.

— Или морская свинья, — добавил Эриксон, который сегодня был в хорошем настроении. — А может быть, и морская капуста, по которой прыгают морские блохи. Какая досада, однако, черт побери! Не хочется терять время.

Но находка задержала их ненадолго. Уэлльс — лучшая пара глаз на их корабле — первым разглядел черные штришки на поверхности, постепенно выросшие в человеческие плечи и головы.

— Никак потерпевшие?! — воскликнул Эриксон. — Бог мой, сколько же они проторчали в море?

Эриксон приказал сбавить ход. Ему показалось странным, что ни один из бедствующих не попытался плыть навстречу. Но вскоре разглядел в бинокль, что это были скелеты, высоко поднятые над водой спасательными жилетами, словно сбившиеся в кучу люди, ожидающие автобуса, который уже ушел двадцать лет назад. Их было девять. «Компас роуз» сделал круг, подняв пенный бурун. Трупы стали подпрыгивать и кланяться друг другу в каком-то дьявольском танце.

Все заметили, что трупы связаны веревкой. Потертая скользкая веревка соединяла их. Волна от винта корвета догнала мертвецов и отделила от кружка два трупа. Веревка с плеском дернулась и натянулась. Остальные закачались, закивали, словно одобряя такое проявление товарищества…»Такое и присниться-то не может», — подумал Эриксон.

— Но почему они связаны веревкой? — ошеломленно спросил Морель, когда корвет развернулся и оставил трупы за кормой. — В этом нет никакого смысла.

— А может быть, и был, — задумчиво ответил Эриксон вполголоса. — Если они находились в тонущей лодке, то могли связаться веревкой, чтобы не потерять друг друга ночью. Это давало надежду, что их найдут всех сразу.

— И не нашли, — произнес Морель после паузы.

— Не нашли. Сколько времени… — Эриксон не закончил фразы. Он подумал о том, что чувствовали оставшиеся, когда умер первый из них. И как чувствовали себя живые, когда их осталось меньше половины. И что чувствовал единственный оставшийся в живых, привязанный к восьми мертвецам…

Человек, все еще на что-то надеявшийся и понимавший, что обречен.

«Возможно, — думал Эриксон, — этот единственный сошел с ума и поплыл, таща остальных на буксире, пока не потерял силы, после чего сдался и присоединился к большинству»,

И был случай, который они считали худшим из всех. Случай с «Горящим Танкером».

На борту корвета, как и любого корабля сопровождения, ходившего с конвоями через Атлантику, особым уважением пользовались моряки танкеров. Все недели похода моряки танкеров жили как на бочонке с порохом. Они возили на своих кораблях кровь войны — самый опасный из грузов. Единственная торпеда, единственная бомба или снаряд, даже единственная шальная пуля могли превратить танкер в пылающий факел. Это случалось много раз и в конвоях, с которыми ходил «Компас роуз». Они не раз видели, как умирают эти люди, не раз подбирали жалкие останки команды танкеров.

Такой вот нефтяной танкер и принес команде корвета самый кошмарный час за всю войну, Единственный танкер из пятидесяти судов конвоя, который шел к берегам Англии. Танкер завоевал любовь моряков с корвета за то, что был мишенью номер один всех атакующих подлодок. За три ночи немцы потопили идущий впереди него корабль, один корабль сзади и корабль, шедший за тем же номером в следующей колонне. Для корвета стало личным делом чести довести танкер до гавани в целости и сохранности. Но в самый последний день похода, когда горы Шотландии уже виднелись на горизонте, танкер получил смертельный удар.

Его торпедировали средь бела дня, солнечного и прекрасного. Обычный грохот подводного взрыва, и над кораблем, который они так старательно охраняли, поднялся столб пламени и дыма. Через минуту длинный стройный корпус был охвачен пламенем.

Шедшие рядом корабли веером разбежались подальше от места катастрофы. «Компас роуз» бросился на помощь. Горящая нефть, взметенная к небу взрывом, окатила танкер языками пламени. Новые и новые тонны нефти, растекаясь по воде, поступали из разодранного торпедой корпуса. Танкер оказался в центре огромного пылающего озера. И все же в этой стене огня был просвет: огонь еще не добрался на нос и на бак. Там собралась вся команда. Маленькие фигурки, спотыкающиеся, бегущие. Видно было, как они машут руками, кричат и медлят перед тем, как прыгнуть за борт. «Компас роуз» подполз поближе. Жара стала опасной на таком расстоянии. Крики людей, ревущий огонь, пелена дыма, горящая нефть. На полубаке танкера было около двадцати человек. По одному, по двое, медленно и нерешительно, они прыгали за борт. Всплески воды, белые на темно-сером фоне корпуса корабля, показали, что все двадцать уже в воде и плывут к корвету. С «Компас роуз» неслись подбадривающие крики.

Неожиданно на корвете заметили, что растекающаяся нефть воспламеняется и движется быстрее, чем плывущие моряки. Вскоре и пловцы узнали об этом страшном открытии. Они стали кричать, предупреждая остальных, заметались в воде, словно все сразу сошли с ума.

Пламя догоняло и пожирало их поодиночке. Первыми попались те, что постарше, и те, кто не мог плыть быстро в спасательных жилетах. А уж потом — сильные пловцы без жилетов. Ни один не оказался сильнее кипящего пламенем потока. Одного за другим настигал их огонь. Облизывая, поджаривал и оставлял позади.

«Компас роуз» не мог подойти даже к тем, которые были почти рядом. Черные, вонючие облака дыма неслись над пловцами, затемняя солнце. Люди на верхней палубе корвета обливались потом. С грузом боеприпасов и топлива корвет не мог пытаться спасти этих людей, взывающих о помощи. Вскоре пришлось отступить еще дальше от натиска страшного жара, и покинуть еще остающихся в живых.

Они были бессильны что-либо предпринять. Один из впередсмотрящих, молодой матросик лет семнадцати, беззвучно плакал, глядя на огонь. Крупные слезы катились и катились по его лицу.

Когда уже спустилась ночь, на горизонте, за полсотни миль позади корвета, все еще стоял огромный столб черного дыма, по которому изредка пробегали кровавые вспышки.

* * *

Когда офицеры собрались в кают-компании после отпуска в последний вечер перед отходом и довольно невесело потягивали послеобеденный джин, Локкарт неожиданно сказал:

— Я тут набросал кое-какие цифры.

— Уверен в этом, — ехидно отозвался Морель, отрывая взгляд от газеты. — Только избавь нас от них.

— Так вот, — начал Локкарт, — я потратил большую часть дня на выписки из вахтенного журнала. Знаете ли вы, что завтрашний наш конвой — тридцатый и что мы находились в море 490 дней, почти полтора года?

— Вот не знал-то, — произнес Морель. — Теперь буду знать. Расскажи еще что-нибудь.

Локкарт поглядел на листок бумаги.

— Мы прошли под парами 98 тысяч морских миль и спасли 640 погибших в море.

— А сколько похоронили? — спросил Ферраби.

— Я опустил это… Каждый из нас отстоял около тысячи вахт…

— И за все это время мы потопили одну-единственную лодку, — прервал его Морель. — Ты что, хочешь разочаровать нас? — Он встал и потянулся. Лицо его было бледно и помято.

— А завтра мы отправляемся в еще один конвой. А потом еще. И еще, и еще… Интересно, отчего мы в конце концов умрем?

— От торпеды, — ответил Бейкер.

— От старости, — ответил Феррабп.

— От скверных продуктов, — ответил Локкарт.

— Ни от того, ни от другого, ни от третьего, — сказал Морель, зевая. — В один прекрасный день нам скажут, что война закончилась, и мы можем отправляться по домам. И тогда мы умрем от удивления.

— Не очень скверная смерть, — улыбнулся Локкарт.

— Да, совсем неплохая, — кивнул Морель. — Но я не уверен, что это произойдет завтра.

Команда корвета за три года оставалась постоянной. Эриксон вспомнил, как продвинулись по служебной лестнице члены его морской семьи: старшие матросы Филиппс и Карслейк стали старшинами, а Уэйнкрайт — старшим торпедистом. Они сделали «Компас роуз» лучшим кораблем соединения. «Вайперос» поручал им выполнение самых особых и сложных операций.

Жизнь на корветах требовала полной отдачи. Эриксон до сих пор удивлялся: ведь большая часть экипажа, в котором произошли столь разительные перемены, непрофессионалы. Они пришли на флот добровольцами или были призваны, оставив свои специальности, не имеющие даже намека на морское призвание.

У себя в каюте Эриксон прислушивался к привычным звукам на борту. Он слышал боцманскую дудку, подающую команду на построение. Слышал, как матросы бегали по палубе, закрепляя снасти, поднимая кранцы и убирая концы, отданные с причала. Раздался свисток еще одной дудки и голос боцмана:

— Проверка сигналов тревоги, проверка сигналов тревоги.

Зазвенели звонки. Их трели раздавались целую минуту по всему кораблю. Заработала машина Уоттса. От ее оборотов зазвенели стекла. Рулевая машина переложила перо руля с борта на борт. Прямо над головой Эриксона раздался звонок телеграфа, и ему слабо ответил звонок в машинном отделении. Затем прозвучал последний свисток боцманской дудки.

— По местам стоять! С якоря сниматься! Баковые — на бак, ютовые — на ют!!

В дверях каюты, держа фуражку под мышкой, появился Локкарт и отрапортовал:

— К отходу готовы, сэр!

Эриксон взял бинокль с полки над койкой, застегнул дождевик и пошел на мостик.

В устье реки возле плавучего маяка выстраивался конвой. В нем было сорок четыре судна. Все разные. Начиная от танкера водоизмещением в десять тысяч тонн и заканчивая какой-то развалюхой, которая была похожа на самый старый в мире рефрижератор. Еще шесть судов присоединятся к конвою в районе острова Мэн. И еще восемь — в устье Клайда. Бейкер, проверяя названия судов ливерпульского отряда по списку конвоя, уже в который раз удивлялся трудностям, встающим перед организаторами походов. Таких конвоев одновременно могло быть в море с десяток. И состояли они из пятисот судов. Эти суда должны прийти из множества портов, разбросанных по всему побережью Англии. Нужно их разгрузить вовремя, несмотря на трудности с железнодорожным транспортом и местами у причалов. Каждое судно должно получить инструкцию и знать свое место в конвое. Целая сотня фабрик и заводов должна приготовить для них грузы. Заснувший стрелочник где-нибудь в Бирмингеме или в Клефеме или третий помощник, напившийся во вторник вместо понедельника, могли разрушить все тщательно разработанные планы. А один-единственный из сотен воздушных налетов, которым подвергалась Англия, мог бы так опустошить конвой, что и смысла не оставалось бы посылать его через Атлантику.

И все же суда всегда оказывались на месте… Бейкер, ставя галочки в списке и слушая Уэлльса, который выкрикивал названия судов, праздно раздумывал, кто всем этим управляет: супермен-одиночка, какая-то машина или же сотни гражданских служащих, одновременно звонящие друг другу по телефону. Слава Богу, это не его забота. С него хватало и своей собственной.

* * *

Конвой шел на север мимо побережья Шотландии между островами Льюис и Великобританией. Через неспокойные воды проливов. А затем повернул на запад, мимо мыса Рот, в открытое море.

Они шли мимо острова Мэн. Мимо Ирландии. Мимо шотландских предгорий. Здесь к ним присоединился бристольский отряд. А потом клайдский. Прошли сутки. Они шли на север под прикрытием берега. Слово «прикрытие» в данном случае значило немного, коль дело касалось проливов. Узкий проход между Сторнауэем и шотландским побережьем — самая беспокойная зона с изменчивыми течениями, резкими перепадами глубин, а в северной части — с атлантической зыбью, которая поднимает болтанку независимо от прилива или отлива. В этом месте корабли никогда не знали покоя, а матросам никогда не было отдыха. «Компас роуз» шел за конвоем мимо самого красивого в мире места. Мимо беленьких коттеджей в глубине заливов. Мимо царственно пурпурных гор, вершины которых были покрыты зимним снегом.

И наконец, корвет «Компас роуз» повернул на запад, в самое сердце Атлантики. Перед наступлением темноты налетел шквал дождя.

Да, они снова отправлялись в поход. Они снова брались за старое дело. Снова встречались лицом к лицу с прежними задачами. Снова готовы были преодолеть все привычные трудности.

Когда конвой подошел к Исландии, «Компас роуз» отвел четыре судна в Рейкьявик. Теперь корвет торопился догнать конвой. Вахтенные на палубе, топая от холода ногами, равнодушно смотрели на этот странный остров. На нем было много снега, черные утесы, белые горы и широкий ледник, сползавший к урезу воды. Суровый. Холодный. Негостеприимный.

В четыре часа Эриксон поднялся на мостик, определил место и приказал механикам увеличить ход. Они отклонились от курса, но командир рассчитывал догнать конвой к полуночи.

С наступлением темноты стало еще холоднее…

* * *

Торпеда угодила в «Компас роуз», когда он шел полным ходом. Корпус потряс страшный взрыв, лязг разорванного металла и рев врывающегося в пробоину моря. Шквал жара от взорванного полубака ударил по мостику. Корвет резко швырнуло с курса. Дернувшись, он остановился, словно собака с разбитой мордой. Нос корабля полностью разворотило. Корма стала задираться в воздух, еще до полной остановки корабля.

В момент катастрофы Эриксон, Локкарт и Уэлльс были на мостике. Взрыв удивил их. Они не могли поверить, что торпеда попала в «Компас роуз». Но палуба кренилась, и это могло означать только одно. Из переговорной трубы, ведущей в кубрик, раздался звериный вой. Это кричали люди, которых взрыв застал в кубрике. У них уже не было пути к спасению. Эриксон захлопнул крышку переговорной трубы, отгораживаясь от душераздирающих звуков.

— Вызовите «Вайперос» по радио открытым текстом, — приказал он Уэлльсу. — Передайте…»Торпедированы».

Локкарту он сказал:

— Приготовьте шлюпки и плоты. Ждите команды.

Палуба стала уплывать из-под ног. Внизу раздался сильный удар. Из предохранительного клапана за трубой с ревом и свистом вырвалась струя горячего пара.

«Боже мой, — подумал Эриксон, — корвет уже идет ко дну, как «Соррель».

— Радиотелеграф поврежден, сэр! — доложил Уэлльс,

В кают-компании грохот взрыва был ужасен. Он произошел в соседнем отсеке, переборка выгнулась, выпучилась прямо над столом, за которым в этот момент сидели офицеры. Все вскочили и бросились к трапу, ведущему на верхнюю палубу: Морель, Ферраби, Бейкер, Карслейк и Томлинсон.

— Мой пояс! — кричал Бейкер. — Я забыл свой пояс!

В толчее Ферраби приподняли в воздух. Томлинсон размахивал полотенцем, а Карслейк сумел протянуть над головами руку и схватиться за поручень трапа.

Морель вдруг рванулся назад, вылез из этой кучи и метнулся в каюту. Над койкой висела фотография жены. Он схватил ее, засунул под китель и быстро огляделся, но не увидел ннчего необходимого.

Он выбежал в кают-компанию. Там уже никого не было — а ведь он отсутствовал несколько секунд. Едва он достиг трапа, как позади раздался оглушительный треск. Он невольно оглянулся и увидел, как сломалась переборка и в пролом хлынули тонны воды. Хотя он очень быстро бежал по трапу, но на самом верху его настигло море, забурлило, поднялось до пояса. Он рванулся и в страхе выбежал на открытую палубу, где в холодном ночном воздухе разносились возбужденные выкрики. Палуба круто вздымалась под ногами.

Матросы метались между двумя шлюпками, грубо ругаясь, натыкаясь друг на друга, скользя по наклонной палубе. Над их головами из предохранительного клапана со свистом и ревом вырывался пар, словно корабль, испуская дух, гневно кричал. Один из вельботов оказалось невозможно спустить при крене, который теперь имел «Компас роуз». Другой заклинило на кильблоках, и даже самые яростные усилия не могли сдвинуть его с места. Торнбрндж изо всех сил бил кувалдой, а целая дюжина матросов навалилась на шлюпку.

Торнбридж кричал одно и то же:

— А ну, парни, навались!

Грегг оказался рядом с ним. Наваливаясь нз последних сил на планшир, он прохрипел:

— Ни хрена это не помогает, Тэдд! Она слишком крепко прилипла. Она…

А Торнбридж уже кричал:

— К плотам! Раскрепляйте плоты!

Матросы бросили шлюпку, отнявшую несколько бесценных минут, и бросились к спасательным плотам. Они снова натыкались друг на друга, снова налетали на растяжки, винты, вентиляторы и мачту, снова матерились, проклиная неизвестно что. Торнбридж заставил их перетащить плот к борту, опустившемуся к самой воде. В темноте полдюжины матросов суетились вокруг плота так, словно пытались захватить на нем место. Потом Торнбридж сделал шаг назад и повернулся к мостику, откуда должен прийти последний приказ. Ощупал спасательный жилет, подтянул лямки и произнес, не заботясь особенно, чтобы его услышали:

— Холодновато будет, ребята.

В машинном отделении через три минуты после взрыва остались только Уоттс и механик Браутон. Они знали, что приказ с мостика должен поступить, верили в это… Уоттс был на вахте, когда в корабль угодила торпеда. По собственной инициативе он выключил машину, а когда крен увеличился, открыл предохранительный клапан, чтобы стравить пар. Он догадывался о происходящем по шуму и звукам. В них не так трудно было разобраться. Серия трескучих ударов в носовой части корабля — лопаются переборки. Топот ног на верхней палубе — спускают спасательные шлюпки. Крен же означал, что корабль обречен. И вот они ждут приказа — пожилой стармех и его ученик. Уоттс заметил, что Браутон все время крестится, и вспомнил вдруг, что тот католик.

С мостика раздался резкий звонок. Уоттс прильнул губами к переговорной трубе.

— Машинное отделение.

— Шеф, — донесся до него дальний голос командира.

— Сэр?

— Уходите оттуда и поднимайтесь наверх. Вот и все.

— Ну, пошли, парень! — сказал он Браутону, — Здесь нам больше делать нечего.

— Он что, тонет? — неуверенно спросил Браутон.

— Если и утонет, то без меня… Давай скорей!

Время взрыва. Плюс еще четыре минуты… На полубаке утихомирились: удары кувалд прекратились, дикие вопли захлебнулись. Торпеда угодила в неудачный момент — для многих последний и самый худший в их жизни момент. Тридцать семь матросов и кочегаров, свободных от вахты, были в кубрике. Они отдыхали, ели, спали, читали или играли в домино в тепле, за плотной водонепроницаемой дверью. Ни один из них не выбрался живым. Большинство погибло мгновенно. Но некоторые, на свою беду, еще оставались живы. Бегом или ползком бросились они к деформированной взрывом двери. Другого выхода не было, если не считать зияющей рваной дыры в борту, в которую яростно хлестала вода.

И пока вода не задушила последние вопли, не скрыла хватающиеся за что попало руки, все было так, как слышал Эриксон через переговорную трубу.

Отчаяние, ужас, судорожная ярость захватили всех…

А в другом месте корабля спокойный и решительный матрос занял пост, предписанный ему параграфом корабельного расписания. Это был Уэйнкрайт, старший торпедист. Устроившись на задиравшейся уже корме, он принялся извлекать взрыватели глубинных бомб, чтобы те не сдетонировали, когда корабль пойдет ко дну.

Делал он это методически: вывернуть, вытащить, бросить за борт… вывернуть, вытащить, бросить за борт… Он насвистывал какую-то песенку. На каждый взрыватель уходило 10–15 секунд. Всего 30 глубинных бомб. Он успеет разделаться с ними. Корма неуклонно поднималась вверх… Палуба наклонно уходила в воду. Уэйнкрайт слышал свист пара и крики матросов на верхней палубе.

Он продолжал трудиться в одиночестве, с удовольствием выбрасывая за борт то, к чему был прикован почти три года. Эти чертовы штуковины имели свои номера, названия, инструкции. Теперь они превращались в тихие всплески воды. Их даже считать не надо было. Вдруг Уэйнкрайт увидел человека, с трудом карабкающегося вверх по наклонной палубе. Человек наскочил на Уэйнкрайта, и тот, различив офицерскую форму, узнал Ферраби.

— Кто это? — прохрипел тот.

— Старший торпедист, сэр. Вывертываю и выбрасываю взрыватели.

Он продолжал работу. Ферраби несколько секунд озирался, как в страшном сне. Но потом пошел к соседнему БСУ и принялся неловко извлекать взрыватели глубинных бомб. Так они работали, спина к спине, упираясь в доски наклонной палубы. Уэйнкрайт вновь засвистел, а Ферраби, выбросив за борт очередной взрыватель, всхлипывал. Корабль резко скользнул вниз. Корма задралась еще выше, подняв нх над водой.

Прошло семь минут после взрыва. Эриксон понял, что корабль ничто не спасет. Мостик висел над морем под большим углом. Корма поднималась все выше, нос был уже глубоко под водой. Корабль, на котором они провели столько времени и на который потратили столько труда, их родной «Компас роуз» приготовился навсегда уйти под воду. До этого мгновения оставалось совсем немного времени.

Эриксон волновался, что не сумел послать сигнал на «Вайперос» и спустить шлюпки.

Уэлльс стоял наготове рядом.

— Затопить бортовые журналы, сэр? — спросил он, Эриксон кивнул. Выбросить за борт секретные инструкции и шифры они должны в последнюю очередь. В специальном мешке с грузом. Это последний сигнал покинуть корабль. С минуту командир молчал. Еще раз оглядел корабль. Вспомнил примерное место — 30 миль позади конвоя. Видел ли кто-нибудь на экране локатора, что произошло, догадался ли кто об этом? В такую холодную ночь это единственный шанс на спасение.

— Да, Уэлльс, бросьте журналы за борт, — приказал он, обернулся к другой, ожидающей в глубине мостика фигуре.

— Боцман!

— Да, сэр? — откликнулся Тэллоу.

— Дайте команду покинуть корабль.

Он последовал за Тэллоу по трапу и крутой вздыбившейся палубе под громовой голос боцмана: «Покинуть корабль! Покинуть корабль!» Толпа матросов собралась на палубе и с медленным беспокойством продвигалась к высоко задранной корме. Внизу, на черной воде, плавали спасательные плоты, ожидавшие своих жалких пассажиров. Горстка матросов из команды Торнбриджа, разделавшись с плотами, вновь занялась шлюпкой, но крен увеличивался, и освободить ее было уже невозможно.

— Шкипер! Шкипер! — раздался шепот вокруг, когда появился Эриксон, а один из матросов спросил:

— Сумеем ли мы выплыть, сэр?

Под их ногами подрагивал «Компас роуз», все больше и больше погружаясь в воду. Матрос у поручней крикнул:

— Ну, я пошел, ребята! — и прыгнул в море вниз головой.

— Пора покидать корабль, — сказал Эриксон. — Удачи вам всем!

И тут людей охватил страх. Некоторые матросы сразу попрыгали в воду и поплыли прочь от корабля. Хватая ртом холодный воздух, они звали товарищей последовать их примеру. Другие сгрудились на корме, отступая подальше от воды. Когда они, наконец, тоже решили прыгать, то многим пришлось съезжать по обросшей острым ракушечником обнаженной теперь подводной части корпуса, оставляя на ней обрывки одежды и лоскуты кожи. Море покрылось покачивающимися на волнах красными лампочками спасательных жилетов. Люди, отплыв от корабля, собирались вместе, ободряя друг друга криками. «Компас роуз», возвышаясь над водой, словно раздумывал: нырять или не нырять в последний раз.

Однако медлил корвет недолго: просто не мог больше себе этого позволить. Корма поднялась еще выше. Последний матрос прыгнул с кормовых лееров в воду. Испуганный его вопль разбудил еще один звук — шум и треск глубинных бомб, сорвавшихся с креплений и с грохотом устремившихся по железной палубе к воде.

— Тонет! — вырвалось из десятка глоток одно и то же слово.

Раздался глухой взрыв. Ударная волна гигантской рукой сдавила их тела. «Компас роуз» стал быстро скрываться под водой, словно спеша прикрыть ею свой жалкий вид. Мачта упала, разрывая снасти, подняв сноп брызг. Когда в воду погрузилась и корма, над поверхностью встал столб воды, и до оставшихся в живых донесся запах мазута. Запах, к которому они успели привыкнуть за множество конвоев. Но они никогда не думали, что их собственный корабль может оставить такой же скверный запах.

Море успокоилось. Мазут растекся по его поверхности. Корабль исчез навсегда. За какие-то минуты море поглотило то, что было связано с годами их жизни. Злой холод, забытый при виде катастрофы, напомнил о себе. Их лишили корабля. Бросили одних в темноте. Пятьдесят человек наедине с несчастьем, страхом и морем.

* * *

Для всех места на плотах не хватило. Одни сидели или лежали на плоту, другие повисли на веревках, протянутых вдоль краев, третьи плавали рядом в надежде ухватиться за спасительный плот. Качающиеся красные огоньки сходились на плотах. Плавающие задыхались от страха и холода. Ледяная вода плескала в лицо. Нефть залепляла ноздри и попадала в горло. Руки быстро деревенели. Сводило судорогой ноги. Холод крепко схватил моряков, словно стремился заморозить их кровь. Они отчаянно барахтались, стараясь добыть место на плоту. Но их сталкивали в ледяную воду. Они все плавали и плавали кругом. Кричали в темноте, проклинали своих товарищей, вопили о помощи, бормотали молитвы.

Некоторые из тех, кто висел гирляндами на веревках вокруг плота, поняли, что им недолго удастся так продержаться, и поплыли прочь. У тех, кто наглотался топлива, началась рвота. Тех, кто поранился о неровную обшивку корвета, быстро охватило пронизывающим до костей, сковывающим движение холодом.

Некоторые из сидящих на плотах сделались вялыми. Другие упали духом, видя вокруг себя только воду да черноту ночи и слыша лишь шум моря да стоны товарищей, погибающих от ужаса и холода. Вскоре люди стали умирать.

Некоторые умирали мужественно. Боцман Тэллоу, старший матрос Торнбридж, старший торпедист Уэйнкрайт, старшина сигнальщиков Уэлльс и многие другие. Это были люди, которые привыкли все делать хорошо. Такими они оставались и в смерти.

Теллоу умер, заботясь о людях. Это было его работой на борту «Компас роуз». Этим он и занимался до самого конца. Он отдал свое место на плоту молодому матросу, у которого не оказалось спасательного пояса. Строго отчитал за нарушение инструкции, а потом соскользнул в воду и подтолкнул виновного на свое место. Но в воде его схватила судорога, и он не мог уже удержаться за веревки. Спасенный им матрос еще ругал «чертова боцмана, который и тут ему покоя не дает», а Тэллоу уже отплыл подальше и вскоре умер в одиночестве от холода.

Торнбридж истратил силы, сгоняя людей, чтобы вместе плыть к плотам. Он уже собрал вокруг себя с полдюжны отплывших слишком далеко, растерянных моряков, когда услышал из темноты сдавленный крик. В седьмой раз он бросился на помощь и уже не вернулся.

Уэйнкрайт решил связать оба плота и подогнать их поближе друг к другу. Но это оказалось ему не по силам. Он был зол от неудачи. Море тянуло плоты в стороны. Холод забирал последние силы. Но он упорно продолжал свое дело, пока полностью не обессилел.

Уэлльс умер за составлением списков. Он занимался этим делом всю свото морскую жизнь: списки сигналов, списки конвоев… Теперь ему казалось очень важным узнать, сколько человек спаслось с «Компас роуз», сколько еще оставалось в живых. Командир наверняка спросил бы его, а он не хотел попасть впросак. Он плавал вокруг около часа, считая головы. Досчитал до сорока семи, сбился, и начал считать снова.

На этот раз дело шло медленнее. Он поплыл к темной фигуре, не откликнувшейся на его громкий зов. Очень медленно, гребок за гребком, доплыл до нее и увидел, что человек мертв. И Уэлльс умер рядом с ним.

Некоторые умирали скверно. Старший механик Уоттс, матрос Грегг, старший вестовой Карслейк и многие другие. Это были в основном те, которых прошлая жизнь сделала эгоистичными, капризными или такими жизнелюбивыми, что они умирали от несбыточной надежды.

Уоттс умер скверно. Впрочем, было бы несправедливо ожидать от него иного. Он был стар, устал от жизни и сильно напуган. Ему бы сидеть у камина с внучатами, а вместо этого он барахтался в покрытой нефтью воде. Болтался в темноте среди людей, хорошо ему знакомых, живых и мертвых. Он все звал на помощь с той минуты, как прыгнул в воду. Он цеплялся за руки и за ноги плавающих в воде, пытаясь влезть на один из переполненных плотов. И его все более и более охватывал сумасшедший страх. Именно страх погубил его. Он стал убеждать себя, что уже не может держаться на воде и погибнет, если сейчас же не будет спасен. Страх парализовал его, а холод проник в душу. И тут смерть пришла ему на помощь.

Грегг умер, потому что яростно цеплялся за жизнь в надежде избавиться от неотвратимого. Всего за день до отплытия он получил письмо от друга, в котором говорилось: «Дорогой Том, ты меня просил присмотреть за Эдит, когда я приеду в отпуск. Так вот…» Греггу трудно было поверить, что жена «сошла с рельс» сразу же после его отпуска. Ио он все равно надеялся, что опять все поставит на место через пару дней по возвращении. «Вот только доберусь до нее, — думал он. — Она ведь еще совсем ребенок. Ей нужна моя любовь…» По этой причине он и не хотел умирать, многие из его товарищей тоже не хотели смерти. Поэтому борьба за право остаться в живых была яростной и беспощадной, особенно в дальних темных углах.

Греггу потребовался целый час отчаянных усилий, чтобы протолкнуться к плоту и занять рядом с ним местечко. Он видел, что попытка забраться бессмысленна, и втиснулся между веревкой и плотом. Надежно пристроившись, он решил провести так всю ночь, мечтая о доме и жене, которая, конечно же, вновь будет любить его, как только он вернется обратно… Время шло. Он ослаб и осоловел от холода. Веревка, державшая его плечи, соскользнула на шею. Он не успел вырваться из петли, как плот швырнуло на волне и Грегга подняло из воды. В темноте никто не видел происходящего.

Карслейк умер смертью убийцы. Небольшой деревянный щит, который плавал рядом, мог выдержать только одного человека. И на нем уже был человек. Телеграфист по имени Роулстоун. Маленький человечек в очках, очень напутанный. Карслейк увидел на щите Роулстоуна и, медленно подплыв к нему, потянул за щит. Конец щита скрылся под водой. Роулстоун поднял голову.

— Осторожно! — испуганно вскрикнул он. — Ты меня можешь перевернуть.

— Тут хватит места для двоих, — грубо сказал Карслейк и увлек щит под воду.

— Нет, не хватит!.. Оставь меня в покое! Найди себе другой щит!

Был самый темный час ночи. Карслейк подплыл к противоположному концу щита и стал бить Роулстоуна по рукам, мертвой хваткой обхватившим щит.

— Что ты делаешь?! — завизжал Роулстоун.

— Я его первый увидел, — задыхаясь, прохрипел Карслейк и попытался перевернуть щит.

— Нет, я уже был на нем! — крикнул Роулстоун, плача от гнева и страха. — Он мой!

Карслейк вновь потянул его за руки. Щит закачался. Роулстоун стал кричать, звать на помощь. Карслейк ухватился за край и ударил соперника в лицо. Роулстоун сполз со щита, но сразу стал карабкаться обратно. Карслейк подождал, когда голова Роулстоуна появится над водой, и ударил сомкнутыми в замок руками несколько раз подряд. Роулстоун охнул и умолк навсегда.

Но борьба ослабила Карслейка. Когда он попытался влезть на щит, движения его были слишком вялы и неуклюжи. Наконец ему удалось взобраться, но он не удержал равновесия. И тут же свалился в воду. Щит отплыл в темноту и исчез…

Некоторые умирали просто. Кочегар Иванс, лейтенант Морель и многие другие. У этих людей не оставалось, во имя чего стоило бы жить, или они так запутались в собственной жизни, что возможность избавиться от нее стала облегчением.

Кочегар Иванс умер из-за любви. Ее было так много, что Иванс давно потерял над собой контроль. Он обзавелся двумя ворчливыми женами — одной в Лондоне, второй — в Глазго. У него была еще потерявшая надежды молодая женщина в Ливерпуле и полная надежд вдова в Лондондерри, в Манчестере жила девушка, которая нянчила его ребенка, и еще одна девушка в Гриноке, которая такового только ожидала. Если корабль заходил в Гибралтар, на пирсе всегда оказывалась пара испанок, машущих ему. Стоило кораблю зайти в какой-нибудь исландский порт, в Галифакс, в Сен-Джонс — буквально через час на борт приходило любовное письмо или записка с угрозами. Деньги его уходили на оплату счетов за дюжину квартир и алиментов.

Обе его официальные жены как-то узнали друг о друге. Отход корабля спас его в самую последнюю минуту, но он догадывался, что его ожидает. Обе жены объединят усилия, встретятся с другими его женщинами. Те к ним присоединятся. Он видел себя в полицейском суде за преднамеренный обман. В камере за соблазнение несовершеннолетней. В тюрьме за долги. В кутузке за двоеженство. Он не видел никакого выхода. Он чувствовал лишь усталость да отчаяние. На мгновение ему показалось, что он хорошо пожил — слишком даже хорошо. Теперь пришло время расплачиваться. Если он не заплатит за все без всякой огласки сейчас, в этой холодной темноте, то дома его ждет расплата более тяжелая.

Он не сдался жестокому морю — просто ему стало все безразлично: умрет он или выживет. Иванс не стал бороться за жизнь, неизбежным спутником которой должно стать отчаяние.

Морель умер, как и жил последнее время, в полном одиночестве. Большую часть холодной ночи он провел в стороне от потерпевших, глядя на покачивающиеся красные огоньки, слушая крики перепуганных и отчаявшихся людей. Он чувствовал себя далеким от происходящего. Это часто случалось с ним и в прошлом. Он умрет здесь, в тридцати ярдах от них, если смерть вообще придет за ним.

Он много думал о жене. Мысли об Элейн жили в нем, пока был жив он сам, то есть до самого рассвета. Но пришло время, когда его закоченевшее тело и усталый рассудок встретились в одной и той же точке — точке безнадежности и маразма. Он увидел, что, когда дело касалось Элейн, он вел себя как самый последний обманутый водевильный муж, расхаживающий по сцене в маске рогоносца, в то время как любовники выглядывают из-за кулис, подмигивая огромной аудитории, Все это он понял лишь теперь. Элейн не любила его. Стало ясно как божий день, что Элейн на него наплевать. Эта холодная мысль заставила еще больше похолодеть его тело. Стоит ли жить? Прошло много времени. Исчезли всякие мысли. Когда он очнулся, то понял, что на него наступает смерть. В спокойном отчаянии он собрал воедино все о своей жизни… И склонил голову набок, как бы раздумывая, можно ли все исправить. Медлительные мысли вновь растворились… Вскоре вопросительно склоненная голова его навсегда застыла в смерти.

* * *

Очень немногие остались в живых. Капитан-лейтенант Эриксон, лейтенант Локкарт, старший оператор радиолокатора Селларз, фельдшер Краутер, младший лейтенант Ферраби, старшина Филиппс, старший кочегар Грейс, кочегар Грайсли, кочегар Спурвей, телеграфист Уидоуз, матрос Тьюсон — одиннадцать человек на двух плотах. Больше никто не выжил к утру.

На плотах, в самом центре шелестящей волнами ночи, люди ожидали спасения. Если кто-либо молчал слишком долго, это значило, что его больше нет в живых.

Место освобождалось для тех, в ком была еще хоть капля жизни и тепла.

— Бог мой, ну и холод!..

— Далеко ли был конвой?

— Милях в тридцати.

— Неблизко.

— Джеймсона никто не видел?

— Он остался в кубрике.

— Из них ни один не выбрался.

— Вот повезло… Это уж лучше, чем вот так…

— Ну, у нас еще есть надежда.

— Уж светлеет.

— Это луна.

— Да проснись ты, Шорти!

— Корвет потонул минут за пять…

— Как «Соррель».

— Тридцать маль.

— Шорти!

— Если смотрели как следует.

— Кто шел замыкающим?

— «Трефойл».

— Шорти!

— Сколько человек на втором плоту?

— Столько же, сколько и у нас, наверно.

— Бог мой, какой холод.

— Да еще ветер поднимается.

— Хотел бы я встретить ублюдка, который в нас попал.

— С меня хватит и одного раза.

— Шорти!.. Да что с тобой?

— Мы, небось, совсем рядом с Исландией?

— Нам не обязательно об этом знать.

— «Трефойл» — ничего корабль. Они должны засечь

нас локатором.

— Если у них не сидит какая-нибудь сонная баба вместо оператора.

— Шорти!..

— Да брось ты! Не видишь, что ли, он уже готов.

— Но он со мной говорил…

— Болван, это было час назад.

— Уилсон умер.

— Уверен?

— Совсем холодный.

— Тогда столкни его… Кто лезет сюда следующим?

— Ну, кто еще к нам?

— Что за польза? На плоту не теплее.

— Бог мой, ну и холод!..

Тонкая ущербная луна на миг появилась из-за облаков и осветила отчаянную сцену. Бескрайнее водное пространство. Море вздымается под ветром. Силуэты людей скопились на плотах. Людей, повисших на веревках. Тела мертвецов среди взлетающих и опускающихся волн. Красные огни бесцельно мерцали во тьме на жилетах тех, кто несколько часов назад включил их с надеждой и верой…

Ферраби не умер, но к утру ему стало казаться, что он мертв. Он держал на руках Роуза, молодого сигнальщика. Тот умер вместо него. Всю ночь они сидели на плоту рядом, разговаривали. Но вскоре Роуз перестал отвечать и навалился Ферраби на плечо, словно заснул. Феррабн обхватил его рукой и положил себе на колени. Все еще боясь поверить, он спросил:

— Как себя чувствуешь, Роуз?

Ответа не последовало. Он низко наклонился над лицом и коснулся его губами. Губы ощутили холод… Теперь он остался один. Слезы сбегали по щекам Ферраби и падали на открытые неподвижные глаза Роуза.

Локкарт не умер, хотя за ночь он много раз спрашивал себя: почему? Большую часть ночи он провел в воде рядом со вторым плотом. Ближе к утру, когда освободилось место, взобрался на плот. Огляделся, увидел невдалеке второй плот. В беспокойном море он разглядел темные тени трупов. Увидел несущиеся по небу облака, единственную звезду над головой. Услышал свист леденящего ветра. Он взял себя в руки. Себя и людей на плоту. Он решил остаться в живых до рассвета и заставить всех сделать то же самое.

Он приказал людям петь, двигать ногами и руками, бодрствовать. Он отпускал затрещины. Он пинал их. Он раскачивал плот, пока все не вскакивали на ноги. Он поглубже копнул свой старый репертуар и выдал такой набор грязнейших сальных анекдотов, что сам покраснел бы в другой обстановке. Он вывел Ферраби из подавленного молчания и заставил читать наизусть все стихи, которые тот знал. Он подражал персонажам радиопередач. Он заставил их грести, изображая соревнование на лодках, и при этом петь песню «Волжские лодочники» . Вспомнив детскую игру, он разделил людей на три группы, заставив каждую кричать одновременно «ачи», «рачи», «ичи», так что в результате получалось, будто кто-то громко чихает. Люди на плоту проклинали его, его голос и его отвратительный оптимизм. Они поносили его в глаза, а он отвечал им тем же и на том же языке, обещал добрую дозу гауптвахты по возвращении в порт.

Он вылез из воды закоченевший, мокрый и жалкий, но клоунские выходки и беспорядочная шумная суета вскоре вернули ему силы. Часть этих сил, казалось, вселилась в его людей. Некоторые поняли, в чем тут дело, и тоже ударились в придурковатую клоунаду. Благодаря этому спасли себе жизнь Селларз, Краутер и Тьюсон, находившиеся вместе с Локкартом и Ферраби. Только эти пятеро на плоту остались в живых.

Не погибли Грайсли, Филиппс, Грейс, Спурвей и Уидоуз на первом плоту, где был командир. Они остались обязаны жизнями именно ему. Эриксон, как и Локкарт, сознавал, что со сном нужно постоянно и беспощадно бороться, если они хотят остаться в живых к утру. В остаток ночи он проводил среди моряков экзамен на более высокое звание. Он сделал из этого наполовину серьезную, наполовину детскую игру. Каждому задавал по тридцать вопросов. Если ответы были правильными, все хлопали в ладоши, если неверными — кричали во весь голос: «Бу-у-у!!!» Авторитет командира заставлял исполнять эти приказы много часов подряд. Только к рассвету Эриксон почувствовал, что истощен этими отчаянными усилиями. Ряды соревнующихся стали редеть, хлопки и выкрики слабеть. Затем стало тихо. Один ветер продолжал стонать, а волны плескаться о плот. Волны, готовые их поглотить.

Едва небо посерело на востоке, Эриксон поднялся сам и поднял людей. Он заставил их грести ко второму плоту, который за ночь отнесло на целую милю. Рассвет растекался вокруг, словно был рожден холодным ветром. Плоты сближались. Люди неуверенно замахали руками, словно утверждая себя, что находятся в море не одни.

Никто не произнес ни слова до тех пор, пока плоты не подошли друг к другу и не коснулись бортами.

Оба плота были похожи. На каждом сидела горстка промокших, вымазанных нефтью людей, еще не склонивших головы. Другие неподвижно лежали у иих на руках. В воде плавали мертвые с лицами, задранными к небу, и руками, примерзшими к веревкам.

Не было большой разницы между живыми и мертвыми.

Эриксон подсчитал оставшихся в живых на обоих плотах. Лица почернели. Тела дрожали от холода. Виски и щеки ввалились. Их осталось одиннадцать. Эриксон потер руками замерзшие губы, откашлялся и сказал:

— Ну, старпом…

— Да, сэр…

Локкарт секунду смотрел на командира и отвел глаза.

Холодный ветер хлестал по лицам. Волны шептались, разбиваясь о борта плотов. Трупы вокруг отплясывали на волнах свой адский танец. Поднималось солнце, добавляя к картине жуткие подробности. Оно освещало плоты, одинокие в этой огромной жестокой водной пустыне. В покрытой нефтью воде плавали куски дерева — все, что осталось от «Компас роуз»…

Так их и нашел «Вайперос».