Надо уметь пользоваться случаем.

Вытаскивая на свет гипотезу, которая становилась теперь весьма актуальной, послушник разыгрывал в своей тайной борьбе за первенство с большим монахом опасную карту. Брат Бенедикт знал, почему его предположение невероятно, но по-прежнему не желал приводить своих доказательств. Бенжамен ничего не забыл. Первое — непонятный скептицизм: когда Бенжамен впервые сформулировал свое предположение, он был поражен странным ответом «возможно» и еще более загадочным «пока не будет доказано обратное». Позже, когда выяснилось, что де Карлюс оказался на стороне «черных» и, следовательно, Вилфрид вряд ли мог быть одновременно и осужденным, и спасшимся, монах допустил ошибку, слишком быстро отвергнув такое предположение. Бенжамен попытался убедить его в том, что версия все еще достойна рассмотрения. И если брат Бенедикт подумал, что ему удалось выпутаться, просто сказав «я об этом как-то не подумал», то он глубоко ошибся. Этим он выдал себя, потому что брат Бенедикт думал обо всем и ничего не отметал без достаточных доказательств. Кого он хотел обмануть?

Однако, заставив монаха перейти в оборону, послушник все же не решился тогда атаковать его в лоб.

Сегодня ситуация была иной. Больше отговорок он не потерпит, ничто не помешает брату Бенедикту признать справедливость «блестящей» гипотезы. Вилфрид был тем самым осужденным, одиннадцать его судей поубивали друг друга, а спасшийся монах — брат Лоран. Тот, кто занял место отца де Карлюса, освободил несчастного и нанял привратником. Все сходилось. Абсолютно все!

Вышесказанное молнией пронеслось в мозгу Бенжамена. Но на этот раз он решил, что не потерпит со стороны большого монаха никаких уверток, никаких «возможно» и никаких «не помню».

Ничего, кроме того недостающего элемента, который докажет несостоятельность этой версии.

В противном случае он будет изводить сообщника. Даже возможность разрыва не пугала Бенжамена. Он поклялся себе в этом.

— Я как раз собирался поговорить с вами об этом, брат мой! — ответил большой монах, не дрогнув и даже не запнувшись.

Бенжамен ждал.

— Знаете, я думал об этом… — продолжал брат Бенедикт. — Я не мог иначе. И когда я кое в чем вам признаюсь, надеюсь, вы не станете на меня слишком сердиться за то, что я солгал вам… Самым постыдным образом ввел вас в заблуждение.

Послушник завопил бы от радости, если бы желание узнать наконец то, что скрывал от него монах, не оказалось сильнее.

— Мой дорогой друг, — продолжал брат Бенедикт, — теперь вы должны узнать… ваша версия, которую вы так яростно защищали… я всегда в нее верил!

Бенжамен моментально изменился в лице. Он стал прозрачным и бледным, бледнее, чем сухие черепа, лежавшие напротив.

— По вашему лицу вижу, что мое признание вас удивило, — заметил монах, — но никогда не поздно раскаяться. Признаю, когда вы выдвинули это предположение первый раз, я уже думал о чем-то подобном. Кастрация была единственным объяснением употребления среднего рода, а этот Вилфрид, a priori чудовищно уродливый, казалось, прямо предназначен страдать от такого увечья, если можно так выразиться!

И если я, услышав вас, не проявил должного энтузиазма, так только потому, что не хотел направлять вас по этому пути. Я желал, чтобы эта гипотеза осталась моей. Меня, как и вас, взволновало то, как проголосовал отец де Карлюс, и, как и вы, я видел: эта идеальная версия рушится. Но все же я хотел верить в нее и продолжал ее обдумывать, полагая, что вы ее оставите.

Но нет! Вы настаивали, вы показали мне, что надежда еще была, тогда как я уверял, что ее больше нет. Должно быть, я сделал это не очень ловко, потому что вы были весьма удивлены тем, как быстро я сдался. Я постарался убедить вас, что не задумывался об этом, дабы продолжать расследование в желаемом направлении. Впрочем, я до сих пор не знаю, поверили ли вы мне тогда! Но будьте уверены, я солгал! Я уже думал о том, что вы говорили. У меня тоже оставалась слабая надежда на то, что де Карлюс, даже высказавшись за смертную казнь, мог пощадить несчастного, а потом нанять его к себе на службу. Для меня Вилфрид и был тем самым осужденным, и я не хотел отказываться от этой версии. А сегодня, когда мы выяснили, что брат Лоран заменил убитого де Карлюса, эта версия из наиболее вероятной превратилась в единственно верную. Я полностью удовлетворен: она безупречна.

Бенжамен, ошеломленный внезапной откровенностью, сполз по стене, словно приглашая монаха изложить наконец свою версию событий. У него не осталось сил даже на то, чтобы задать вопрос. Его внезапно охватила такая усталость, что он был готов согласиться с чем угодно.

— Вы правы, брат мой. — С этими словами большой монах тоже присел. — Для того чтобы выслушать правду, место выбрано весьма удачно. Теперь мне ясно, как все произошло… Последний выживший монах, брат Лоран, не участвовал в голосовании, на его руках нет крови. Он стал свидетелем братоубийственной войны между братом Шарлем и остальными, но ничего не мог сделать. Им владела одна только мысль: спасти то, что еще могло быть спасено. По-моему, Шарль был тяжело ранен в битве и не выжил. Я говорю так потому, что если бы он просто ушел, совершив свой кровавый суд, то увел бы с собой того, кого освободил.

Каким-то образом брату Лорану стали известны мотивы, толкнувшие Шарля на убийство. Скажу больше, он его понял. Этот Вилфрид, судя по всему, человек невысокого происхождения, возможно, он был в прошлом слугой Шарля или кем-то в этом роде. Человеком, перед кем тот был в долгу. И не просто в долгу: он был обязан ему жизнью.

Поэтому, оказавшись один на один с Вилфридом, брат Лоран не просто понял мотивы его защитника, но разделил их, что объясняет присутствие белого шара в его погребальной урне. Должно быть, он захотел сохранить этот символ в знак уважения к человеку, способному на такую верность по отношению к презренному уроду. Должно быть, внутренне он был очень похож на брата Шарля. Ведь чтобы понять и простить его месть, брат Лоран должен был обладать таким же пониманием чести и тем же презрением к условностям. Он решил — и я с ним согласен, — что это была всего лишь необходимая оборона. Каким еще способом можно свершить праведный суд, если у власти несправедливость?

Что было потом, нам неизвестно — почти неизвестно. Он освободил несчастного и тотчас начал приводить все в порядок в тайне от всех. Чистильщик Лоран пришел!

Почему он решил все скрыть? Чтобы не усугублять ситуацию; чтобы послужить вере, которую защищал, но, мне кажется, еще и во искупление грехов. Да, брат мой! Этот человек чувствовал себя в ответе за произошедшую трагедию.

Для этого стоит вернуться к началу нашей истории: Вилфрида поймали в монастыре и обвинили одного из монахов в том, что тот открыл ему дверь. Почему они были уверены, что был сообщник? Да просто потому, что его застали в крипте, а люк можно открыть только изнутри. Это выход, который мы с вами нашли, дверь отца Петра. Может быть, вы не обратили внимания, но гроб нельзя сдвинуть снизу, и я полагаю, что выходное отверстие открывается тоже только изнутри.

Поставим себя на их место… Им кажется, что пойман «похититель душ» — к слову сказать, очень удачное определение для разорителя гробниц, — и монахи думают, что кто-то из них является соучастником святотатства. Могли ли они предполагать подобную низость? Конечно. К тому же, я полагаю, ярость братии объяснялась кое-чем еще. Наказание — не просто кара за гипотетическое воровство, но прежде всего мера предосторожности: грабитель знал о потайном ходе, и отпускать его было нельзя.

Теперь я расскажу вам, как все было на самом деле. Первая ошибка состояла в том, что Вилфрид не был разорителем гробниц, даже если его внешность и не говорила в его пользу. Это родственник брата Шарля, когда-то давно погибший при весьма драматических обстоятельствах. Монах сам нам в этом признался. Он всегда чувствовал себя виновным в его гибели. Но верный слуга не умер и в течение долгих лет разыскивал своего господина, чтобы успокоить хозяина и, без сомнения, в надежде снова поступить к нему на службу.

Изуродованный и гонимый человек знал, где сможет обрести спасение. Общаться он мог только со своим прежним благодетелем. В один прекрасный день он разыскал его следы в этом монастыре. Что он предпринял? Позвонил в дверь? Может быть, он так и сделал, но как он мог добиться, чтобы его поняли? В лучшем случае ему подали кусок хлеба, приняв за обыкновенного нищего. Тогда он принялся бродить по окрестностям, выжидая удобный момент, ища возможности проникнуть в монастырь и осуществить задуманное, словно животное, упорно стремящееся воссоединиться со своей стаей. И тут… удача! Как-то ночью он заметил в темноте некое движение и обнаружил потайной ход открытым.

Вот почему все подумали, что у него был сообщник. Это было сообщничество поневоле, как же иначе. Помните, что говорил Шарль о брате Лоране: «Что он натворил? Это не мог быть он». И в самом деле, брат Лоран ни о чем не знал и не знаком с Вилфридом, и у него не было причин впускать его в обитель. Когда спешно собирали капитул, Лорана не нашли. Его просто не было тогда в монастыре. Другими словами, он был не так глуп, чтобы исчезнуть нарочно и навлечь тем самым на себя обвинение в сообщничестве. Мы легко можем представить себе, что было дальше, объяснить, почему его не могли найти все три дня, пока длилась казнь. Когда он вернулся после своих ночных похождений, его ждал неприятный сюрприз. Он увидел, что вся братия в крипте и он пропал. Хуже того — с места, где он стоял, брат Лоран слышал, как проходило судилище, и понял, в чем его несправедливо обвиняют. К несчастью, в его положении не было иного выбора, кроме как спрятаться и подумать, как выпутаться из создавшегося положения. Наш бессильный зритель занял свое место! Он же — единственный выживший, который отныне до конца своих дней будет считать себя ответственным за то, что произошло. А его чувство чести позволяет нам лучше понять трагический конец, на который он обрек себя после выполнения своей миссии.

Вот так-то! Это моя правда, она хороша и вполне меня удовлетворяет. Я получил ответы почти на все свои вопросы. Говорю «почти», потому что у меня их осталось два. Но я знаю, что ответа на них не получу никогда.

Во-первых, почему брат Шарль не объяснил собратьям, что знаком с пленником и с какой целью тот объявился в монастыре? Причиной тому мог быть только тяжкий грех, в котором он так и не захотел покаяться. На этот счет у меня нет никаких иллюзий.

Второй остающийся неразрешимым вопрос — причина, по которой брат Лоран отсутствовал в монастыре в ту ночь. Этого мы тоже никогда не узнаем, и никакие предположения тут ничего не изменят. Разум подсказывает мне, что мы дошли до последней черты. Все великие загадки таковы: тайна никогда не раскрывается до конца. Поэтому теперь я ставлю точку и говорю вам, что для меня эта история закончена.

Бенжамен ничего не ответил, только головой покачал. Все было ясно, логично, связно. В конце концов, он был наказан за свое собственное недоверие, а брат Бенедикт в какой-то степени выиграл. Подозревая его, молодой человек убедил себя отказаться от собственной гипотезы, которая, между прочим, оказалась единственно верной. До такой степени верной, что блестящее ей подтверждение, прозвучавшее из уст брата Бенедикта, показалось ему откровением. В самом деле, послушник ожидал чего угодно, но только не этого.

Но, как и сказал большой монах, надо уметь вовремя остановиться. Прежде всего — перестать сомневаться. Все было кончено, но знание истины не радовало, оно было почти невыносимо.

Потому что оно означало начало нового поиска, ради которого он, собственно, и пришел в монастырь. Поиска гораздо более длительного, который надо будет вести всю жизнь, не имея на руках никаких доказательств.