В «демократической» Америке, согласно благородному принципу равенства, на железных дорогах официально существует только один класс для всех граждан.

Но так как в Америке имеется особый народ, негры, которые там совсем не считаются за людей, то для перевозки этих нелюдей употребляют особые вагоны — негритянские, очень плохие и совершенно некомфортабельные.

А с другой стороны, в той же демократической Америке имеется особый класс богачей, которые считаются сверхлюдьми, и для них ставят особые вагоны — чрезвычайно роскошные, с такими удобствами и утонченностями комфорта, которые простым смертным и недоступны и даже неизвестны.

Джек не принадлежал ни к нелюдям, ни к сверхлюдям. Поэтому он ехал в единственном «первом» классе.

Ехал он, надо сказать правду, с большими удобствами. Сиденья были мягкие, крытые бархатом. Поезд был курьерский и летел с головокружительной быстротой, лишь слегка замедляя ход на поворотах. Джек посидел в вагоне-ресторане с расписными стенами и потолком, выпил бокал Manhattan Cocktail, смакуя вкусный напиток через соломинку, и прочел все газеты.

Два события, главным образом, интересовали его: ограбление банка и пенсильванская забастовка…

Относительно ограбления говорился всякий вздор, над которым Джек хохотал от всей души. Громадные, полуаршинными буквами, заголовки гласили: «Непонятное ограбление Национального Банка — похищено несколько миллионов». «Директор Национального Банка м-р Арчибальц Армстронг проявляет признаки психического расстройства». «Виновники похищения скрылись». «Злодеи, произведшие ограбление, схвачены и заключены в тюрьму». «По слухам, вся сумма похищенного найдена у одного из служителей, который оказался беглым бразильским бандитом, убившим у себя на родине епископа». «Несколько миллионов народного достояния бесследно погибло!» И наконец: «Виновник найден! Это кассир, м-р Фаруэлль!»

И так далее…

Джека немножко встревожило известие об аресте ни в чем не повинного мистера Фаруэлля. Он припомнил, что так звали служащего, который первым заметил исчезновение денег, полез под стол и потом упал в обморок. В тексте газетного сообщения было сказано, что м-р Фаруэлль дал сбивчивые и «детски-наивные» показания, рассказывая о каких-то видениях и галлюцинациях. И что его «поведение» и проявленная им странная растерянность послужили главным поводом к обвинению его в преступлении. Ему вменялось в вину не только само похищение денег, но и неприличные издевательства над администрацией и даже… нарушение американской конституции! Это было уже совсем непонятно для Джека. Во всяком случае, он решил немедленно по возвращении в Нью-Йорк навестить несчастного Фаруэлля и помочь ему материально.

Затем он наткнулся на интервью с профессором Коллинсом — и похолодел.

Профессор прямо и определенно указывал, как на виновника хищения, на Джека Швинда. В газете так-таки прямо всеми буквами и стояла фамилия Джека. Это было ужасно! Он теперь прямо панически боялся всемогущего профессора. Джеку казалось сейчас, что стоит ему показаться в Нью-Йорке, как его мгновенно схватят. Он не заметил иронического тона интервью и не сумел прочитать между строк того безмолвного издевательства над профессором и осуждения его фантазий и бреда, которые в этом интервью содержались. Джек еще не умел читать между строк. Его удивило только то, что, несмотря на такое категорическое заявление профессора, все-таки схватили и посадили несчастного Фаруэлля. Но он объяснил это тем, что администрация еще не успела ознакомиться с мнением профессора. А вот, прочитают это интервью и, как только Джек покажется в городе, потащат его: «Пожалуйте! Фаруэлль уже достаточно посидел — теперь посидите вы!» Ну, а Глориана? И Глориана не поможет, потому что профессор — страшный, всемогущий изобретатель, профессор Коллинс — наверное, уже придумал средство против Глорианы!

Из всего этого вытекало, что в Нью-Йорк возврат для Джека был отныне невозможен. Помилуйте! Даже в газете напечатана его фамилия. Джек решил послать телеграмму Лиззи, чтобы она переехала из Нью-Йорка в Вашингтон. Почему в Вашингтон? Джек никогда не бывал в этом городе, но слыхал, что это спокойный, тихий город. Ну, а в тихом городе вообще все тихо, в нем и полиция смирная. Джек решил из Пенсильвании проехать прямо в Вашингтон. Пусть Лиззи наймет там квартиру, устроится и ждет его там.

Интервью так взволновало и обескуражило Джека, что он уже не испытывал особого удовольствия, читая хроникерскую заметку под заглавием: «Новый трюк Чарли! Чарли Чаплин в уборной!» В заметке рассказывалось, как знаменитый Чарли, любимец нью-йоркской публики, спрятался на виду у всех в уборную и там «пропал»… Публика два часа стояла толпой около уборной, стуча в двери и мешая гражданам пользоваться этим учреждением, но оказалось, что Чарли там вовсе и нет!..

— Какие глупости! — вздохнул благоразумный Джек и перешел к известиям о пенсильванской забастовке.

Пенсильванские углекопы воевали с могущественным каменноугольным трестом, который объединил несколько отдельных предприятий, понизил заработную плату и целыми сотнями вышвыривал рабочих, принадлежащих к трэд-юнионам, т. е. профессиональным союзам, и заменял их «свободными» рабочими, т. е. не состоящими в юнионах. Частичные забастовки, протесты, жалобы и манифестации не приводили ни к чему. И рабочие, доведенные до отчаяния, подняли в окрестностях Питсбурга и в западной Пенсильвании настоящее восстание. «Свободных» били, зашвыривали грязью, стреляли в них из револьверов. Трэд-юнионисты дружно забастовали, и громадное большинство копей не работали. По словам газеты, ожидалось прибытие в Питсбург большого отряда войск. Ожидались крупные события.

В газете приводились справки о прежних забастовках и рабочих волнениях. Джек узнал, между прочим, что еще в 1877 году вспыхнула в Пенсильвании грандиозная забастовка железнодорожников, которые овладели Питсбургским узлом, остановили все движение, сожгли свыше полутора тысяч вагонов и вступили в настоящее сражение с войсками, причем с обеих сторон действовала даже артиллерия…

Другое крупное рабочее восстание в той же Пенсильвании было в 1892 году. Рабочие громадного железоделательного завода Карнеджи, около Питсбурга, недовольные обращением завода к «нон-юнион-мэнам», объявили стачку и заняли все заводские помещения. Полиции, явившейся выживать их с завода, было заявлено, что «рабочие не желают производить беспорядки и находятся здесь для охраны заводского имущества, а потому просят полицию удалиться во избежание осложнений…» Полиция послушно удалилась, но через некоторое время бастующие заметили, что по реке Мононгаэле, на берегу которой находился завод, плывут какие-то две чересчур скромные с виду баржи. Скромность показалась подозрительной, и забастовщики «взяли на изготовку»… И действительно, как только смирные баржи поравнялись с заводом, с них был открыт ружейный и артиллерийский огонь по заводу. Но завод был в изобилии снабжен броневыми плитами собственного изделия, и рабочие не пострадали от огня. Они в свой черед раздобылись пушкой и встретили высаживавшийся с барж «десант» такими залпами, что те принуждены были позорно бежать обратно на баржи. Началась перестрелка, которая тянулась два дня. У рабочих оказались на другом берегу союзники; они тоже стали обстреливать баржи — и в конце концов на баржах был поднят белый флаг, и они сдались. Стачечники около двух недель держали завод Карнеджи в своих руках, пока, наконец, не явились войска и не взяли завод штурмом…

Что предстояло восставшим на этот раз? У Джека замирало сердце, когда он представлял себе эту войну. И он инстинктивным жестом ощупывал свой Ивер-Джонсон. Воевать, так уж воевать! Но вслед за тем Джек таким же инстинктивным движением ощупал и Глориану. Он питал к ней гораздо больше доверия, чем к Джонсону.

В окнах мелькали расплывавшиеся линии пейзажа. Джек размечтался, развалившись в своем уютном кресле. Он воображал себя рабочим вождем, великим общественным деятелем. Он еще сам не знал, что, собственно, он будет делать в Питсбурге, и планы его походили на расплывавшийся от быстрого движения поезда пейзаж. Денег у него оставалось после кражи чемодана не так уж много, и денежная помощь громадному числу забастовщиков уже не занимала в его воображении слишком большого места. Очевидно, придется делать что-то иное. Но что?

Из разговоров пассажиров Джек узнал, что по случаю питсбургских событий в поезде, не доезжая Питсбурга, производится осмотр пассажирского багажа и пассажирских карманов — в особенности у тех, кто едет в сам Питсбург. Джек принял это к сведению и решил исчезнуть.

* * *

На предпоследней станции в вагон вошел лейтенант в сопровождении двух сержантов и обер-кондуктора.

— В этом вагоне есть пассажир до Питсбурга, — сказал обер-кондуктор. — Вот его багаж.

Чемодан Джека лежал на диване, раскрытый, как доверчивая душа. Лейтенант, не дотрагиваясь до него, приказал сержантам произвести осмотр. Прежде всего им бросилась в глаза рабочая блуза и фуражка.

Лейтенант строго спросил обера:

— Это рабочий?

— Не знаю, сэр! По виду он скорее походит на джентльмена.

— Взять в комендатуру! — приказал лейтенант, кивнув на чемодан.

Джека это нисколько не обеспокоило. Он решил, что нет ничего проще взять чемодан обратно прямо из-под носа у сержантов: стоит лишь высмотреть, куда его положат. Его гораздо больше беспокоило сомнение: не откажется ли в нужный момент действовать Глориана? Но пока все шло благополучно. Джек был до такой степени невидим, что кондуктор уже начинал не то что беспокоиться (американские кондуктора мало беспокоятся о пассажирах), но крайне интересоваться загадочным исчезновением джентльмена. Джек успел обратить на себя его внимание, тем более, что пассажиров, ехавших в «бунтующий» Питсбург, было совсем мало. Кондуктор несколько раз проходил мимо Джека и вздыхал, словно ему было до слез жаль безвременно погибшего, очевидно, свалившегося под поезд молодого человека…

* * *

Поезд быстро мчался…

Темные облака дыма — обычный суровый ореол всех больших фабричных городов — вскоре дали знать Джеку о том, что «Великий Питсбург», состоящий из нескольких отдельных городов, громадный «город первого английского министра Питта», или вернее, город всесильного железного короля Карнеджи, совсем уже близко. Сверкнула полоса реки Охайо с белыми, как лебеди, двухэтажными пароходами и четырехугольными, низкобортными, похожими на плавучие коробки — угольными баржами. Целый лес карнеджиевских фабричных труб вырос на горизонте. Поезд влетел, как сумасшедший, под величавую маркизу вокзала и с размаха остановился.

Джек спокойно вышел на перрон. Он неотступно следовал за своим чемоданом, который плыл впереди него на плечах дюжего сержанта, словно путеводная лоцманская шлюпка. Лейтенант по дороге куда-то исчез. Путеводная шлюпка привела Джека в комендатуру. Там было очень накурено и сидел за отдельным столом важный комендант, полковник. Чемодан был положен на скамью, и сержант сделал доклад. Джек стоял в ожидании удобного момента.

Немного погодя, вошел лейтенант. По-видимому, он успел побывать в буфете, потому что лицо у него было чересчур красно, а глаза глядели слишком сосредоточенно. Он поздоровался с полковником и закурил сигару.

— Что нового, полковник? — спросил он.

— Ничего особенного. Рабочие сломлены голодом. Обойдется и без нашего вмешательства. Не сегодня-завтра забастовка будет ликвидирована.

— Жаль! — проворчал лейтенант, похлопывая по креслу своим стеком. — Я рассчитывал, знаете, немножко поиграть с пулеметом. Я везу с собой конфетки.

— Давно уж не игрывали, — заметил полковник. — Я думаю, ваши конфетки отсырели за эти годы.

— Ничего! Я привез свеженьких! Целый ящик! Угостим пенсильванцев на славу!..

Джек почесал затылок. Он понял, о каких конфетках шла речь. Между тем, полковник обратил внимание на чемодан.

— У кого вы конфисковали? — спросил комендант, кивая на чемодан.

— Не знаю… Какой-то джентльмен, а в чемодане рабочая блуза.

Полковник поднял брови и выпустил клуб дыма.

— Джентльмен? Знаем мы этих джентльменов. Это агитатор! Как же вы его прозевали? Где он?

— Я его даже не видел! — сознался лейтенант. — Да это не важно. Кондуктор уверял меня, что он свалился с поезда. Не думаете ли вы, что это самый лучший исход и для него, и для рабочих?

Полковник захохотал и уронил сигару. Джек ловко нагнулся, поднял ее и сунул зажженным концом ему в карман.

— Да, это верно! — хохотал полковник, сотрясаясь своим тучным телом и машинально ища сигару. — Ловко это вы заметили! Тысяча чертей! Куда девалась моя сигара?

Он взял другую из ящика, встал и заметил:

— Однако, лейтенант, я пойду завтракать. Вы подежурьте здесь. Я вас не задержу слишком долго!

Лейтенант, оставшись один (Джек, конечно, не шел в счет) комфортабельно развалился в кресле и задремал. За окном прогремел новый, только что подошедший поезд, сотрясая все окружающее. Джек решил воспользоваться моментом.

Не обращая внимания на дремавшего лейтенанта, он нагнулся к чемодану, поднял его и…

От неловкого движения Глориана соскочила с его головы и со звоном упала на пол. Лейтенант повернул к нему голову с крайне удивленным видом.

— Что вы тут делаете, черт возьми! Как вы сюда попали?

К Джеку уже вернулось самообладание. Ему захотелось выкинуть фарс.

— Вы кто такой? — гневно продолжал лейтенант. — Что вам нужно?

— Я хозяин этого чемодана! — спокойно ответил Джек.

— И я беру его с собой!

— Черт возьми, но ведь вы упали с поезда и убились? — недоумевал офицер.

— Да, но я воскрес! — возразил Джек и повернулся с чемоданом к выходу.

— Стоп! Ни с места! — заорал лейтенант. — Ни с места, или я буду стрелять!

Джек хладнокровно нацепил Глориану. Лейтенант остался пригвожденным к креслу с вытаращенными глазами. Он ясно видел, что «джентльмен-агитатор» растаял в воздухе, а чемодан, или точнее, только одна верхняя половина чемодана, поплыла в воздухе, покачиваясь, к дверям.

Лейтенант хотел крикнуть, позвать стражу, стрелять. Но он сообразил, что может оказаться в смешном положении. После изрядной выпивки, да еще в дремотном состоянии, может показаться всякая чушь, вплоть до появления самого черта. Стоит ли заводить истории из-за таких пустяков и явного вздора?

Он потянулся, зевнул и с истинной американской флегмой снова растянулся в кресле, задрав ноги выше головы.

Джек вышел на платформу. В стороне стояла группа железнодорожных служащих. Там что-то случилось. Джек полюбопытствовал, в чем дело.

Это был пожар: горел полковник, или точнее, горела его куртка. Двое кондукторов поливали его водой. Полковник был красен, как вареный рак, и ругался так свирепо, как может ругаться только разозленный американец. Сигара, от которой произошел пожар, валялась на перроне.

— Извините меня, сэр, — говорил один из пожарных, — вы, вероятно, сами, по рассеянности, сунули сигару в карман.

Полковник обдал его таким залпом ругательств и призвал такое количество чертей, что бедный пожарный осекся на полуслове.

Этим пожаром начались военные действия, предпринятые Джеком от имени пенсильванских рабочих против североамериканской регулярной армии…

— Конфетки! — бормотал Джек, идя на улицу. — Я им покажу конфетки!..

* * *

Питсбург в этот день был заинтересован двумя событиями.

Во-первых, забастовкой. А во-вторых, выборами нового мэра, т. е. городского головы. Джек по дороге в отель, где он решил остановиться перед дальнейшими похождениями, купил местную газету и прочел прежде всего крупный заголовок с несколькими восклицательными знаками: «Говорят, что он будет сердечно разговаривать со всяким, кто бы к нему ни пришел!..» Немного дальше красовался еще более жирный заголовок: «Конкуренция с ангелами!.. Вотируйте за Дженкинсона!.. Дженкинсон даст любому ангелу сто очков вперед по своей доброте!..» Еще дальше: «Неужели вы доверяете такому сомнительному общественному деятелю, как Гютри? Дженкинсон в сто раз энергичнее его. Он настоящий бизнесмен!».

О забастовке заголовки гласили: «Забастовка кончается! Рабочие раздавлены!» «В Питсбург прибыли войска».

Джек нахмурился. У него невольно сжалось сердце. Он опоздал со своими благими намерениями… Какое преступление было с его стороны не интересоваться борьбой рабочих! Ведь об этом было же хоть что-нибудь в нью-йоркских газетах еще ранее того, как Джек познакомился с Лиззи? Ах, Лиззи, Лиззи! Как она будет теперь огорчена! Она так близко принимала к сердцу эту забастовку!

В отеле Сенлей, где Джек занял комнату и устроил на жительство свой чемодан, вся прислуга отправилась на выборы. Коридорный «бой», вместо всякого приветствия, спросил Джека: «Вы за кого, сэр? За Гютри или за Дженкинсона?» Джек возразил серьезным тоном: «Я предпочел бы мистера Плумпуддинга: он еще добрее, чем Дженкинсон!»

В отеле Джек не стал засиживаться. Позавтракав на скорую руку, он переоделся в рабочую блузу и с Глорианой на шее незаметно ушел из гостиницы. Он торопился поскорее попасть на место действия, т. е. в каменноугольные копи 1-го Пенсильванского Каменноугольного Треста. Он знал, что они находятся где-то под самым городом.

Он почти не интересовался новым для него городом, Питсбургом. Мельком, из окна трамвая, Джек видел широкую реку с пароходами и с целой вереницей мостов, потом видел другую реку, поуже, которая сливалась с этой первой рекой. Он видел красивые здания, высокие небоскребы и приземистые церкви, видел два-три роскошных дворца с надписью «Библиотека Карнеджи», и у него осталось такое впечатление, как будто Карнеджи только тем и занят, что строит в Питсбурге великолепные библиотеки.

Джек ехал в трамвае и все ждал, когда кончится город. Но город все не кончался. Он перешел в другой город, потом в третий, где опять были библиотеки Карнеджи. Джек стал терять терпение. Оказывалось, что каменноугольный поселок был вовсе не так близко, как он воображал. «Под городом»… Но под каким городом, черт возьми, если их тут несколько? В Нью-Йорке, по крайней мере, везде Нью-Йорк, а здесь то Питсбург, то Брэддок, то Аллегэни, то еще что-то такое. Извольте разобраться в этой географии!

Приехав еще в какой-то город и встретив и здесь библиотеку Карнеджи, Джек окончательно вышел из себя и направился к полисмену наводить справки. Он привык обращаться за такими услугами к полицейским. Добродушный бобби, казалось, готов был всем сердцем пойти к Джеку навстречу, но вдруг Джека словно кто-то толкнул в бок.

— Да ведь он, чего доброго, сцапает меня! — встрепенулся он, — ведь на мне рабочая блуза! Он сразу решит, что я направляюсь в поселок с противозаконными намерениями!

И Джек почти у самого носа полицейского сделал крутой оборот и, к удивлению бобби, проследовал быстрым шагом мимо него. Бобби флегматично обвел Джека взглядом и не тронулся с места. Пройдя несколько шагов, Джек увидел шедшую ему навстречу такую же рабочую блузу, какая была на нем.

— Отлично! Вот этот гражданин мне все расскажет! — решил Джек и обратился к рабочему.

— Это в двенадцати верстах отсюда! — объяснил рабочий. — Только вряд ли вы туда попадете. На дороге везде патрули, всех проезжих обыскивают, а рабочих прямо арестуют.

Джек подробно расспросил дорогу и уверенно направился по указанному направлению…

За городом, если можно было назвать «за городом» продолжение все того же бесконечного разноименного города Питсбурга, с бесконечными заводами, складами, магазинами и изящными загородными виллами богачей, Джек довольно долго шел пешком. Наконец, склады и фабрики стали попадаться реже, и потянулось широкое шоссе. Джек стал подумывать о том, что недурно было бы нанять извозчика, раз речь идет о десяти-двенадцати верстах. Но вдруг внимание его было привлечено небольшим обозом, который тянулся впереди его. Обоз сопровождали солдаты.

— А ведь это туда! — решил Джек. — Это очень хорошо! Пускай они подвезут и меня. А я дорогой кое-что подслушаю!

Он надел Глориану и, смело добежав до первой подводы, вскочил на нее и довольно комфортабельно разлегся на тюках и ящиках.

Возница беседовал с конвойным:

— Что ж, и вправду стрелять в них будете?

— Велят, так будем!

— Из винтовок?

— Нет, из пивных бутылок!

Конвойный произнес эту фразу самым серьезным тоном, без малейшей улыбки. Извозчик так же серьезно принял ее. Он сплюнул и сказал:

— А вы не сразу! Вы сначала просто попугайте их. А то как бы вам самим не попало. Их ведь много! Разозлятся, да как начнут вас чесать!

— Чем?

— Пивными бутылками!

На этот раз возница и солдат обменялись улыбками. Рабочие, как всякие граждане U. S. А., конечно, были вооружены: если не бутылками, то, во всяком случае, револьверами. Джек тоже понял это, и у него по спине пробежал приятный холодок.

Солдат медленно произнес:

— Им с нами не справиться. Они ослабели. Говорят, что они хотят идти на уступки.

Извозчик, которому, по-видимому, не нравилось бахвальство конвойного, заметил как бы про себя:

— Все бы ничего, но дело в том, что они сильно не любят тринадцатидолларников. Это им придаст куражу!

При намеке на оскорбительное прозвище представителей армии солдат нахмурился, но молчал, посасывая трубку. Возница продолжал все тем же невозмутимым тоном:

— В особенности они не терпят тех из них, кто называется «Каинами в золотых пуговках»… Они просто бесятся при виде их!

Солдат не выдержал.

— Ты видал когда-нибудь филадельфийский бокс? — промолвил он.

— Нет, не видал, но я видел питсбургский. Он крепче!

— Посмотрим!

И совершенно хладнокровно, почти равнодушно, оба они стали угощать друг друга тумаками. Извозчик перестал править лошадью, но та, нимало не смущаясь, продолжала идти прежним шагом и только оборачивалась все время назад, словно ей было крайне интересно узнать, кто победит!

Но узнать это ей так и не удалось, потому что бокс был замечен не только лошадью, но и унтер-офицером, который сопровождал обоз. Унтер живо вырос перед состязавшимися и в одно мгновение водворил мир между ними.

Возница утирал расшибленный нос и бормотал:

— У нас в Питсбурге это и за бокс не считается!

Спустя пять минут возобновился прежний мирный разговор. Извозчик интересовался, действительно ли солдаты будут стрелять по-настоящему, или это только «блеф»? Солдат опять пришел в дурное настроение и воскликнул:

— Какой же это блеф, когда ты сам везешь боевые патроны?

— Где они?

— Где? А вот, в этом ящике! Целый ящик с костоломками! Вот тебе и блеф!

Солдат указал на ящик, на котором с большим удобством восседал Джек. Джек даже вздрогнул: не от страха, а от неожиданности. Это было для него настоящим откровением…

Солдат продолжал свои откровенности:

— Те ящики с холостыми патронами, а этот с боевыми. Сначала для острастки выпалим, сколько потребуется, холостыми, а там и за костоломки примемся!

Джек решил взять ящик под свое особое покровительство… У него в голове уже складывался некий план.

— Эй, вы! — кричал всевидящий унтер, — брось курить! Сколько раз вам говорить, что не полагается в обозе курить!

* * *

Два раза их останавливала вооруженная застава и требовала пропуск и наряд. И чем ближе они подъезжали к поселку углекопов, тем чаще стали попадаться конные и пешие, вооруженные до зубов воины. И уже около самого поселка их обогнало три автомобиля, битком набитых солдатами.

Поселок… Впрочем, это был целый город. И как в любом промышленном городе, здесь была пролетарская часть и часть аристократическая. Последнюю составляли дома администрации, инженеров и торговых агентов, покупавших уголь. Пролетариат же жил в скверных домишках и даже мазанках. В противоположность большинству других предприятий, 1-ый Каменноугольный Трест предоставлял своим рабочим устраиваться, как они хотят и упорно отказывался строить за свой счет «казенные» рабочие дома-особнячки, как это практиковалось в очень многих больших предприятиях. Такие особнячки, в общем, довольно плохие и удручающе трафаретные, все-таки придают рабочим поселкам если не щеголеватость, то некоторую порядливость и хозяйственность. Здесь ничего этого не было: рабочий поселок состоял из убогих хижин, позоривших капиталистическую красоту U. S. А. и придававших селению необыкновенно удручающий и безнадежно-гиблый вид. Громадные кучи каменного угля, сваленные здесь и там на улицах, и липкая угольная грязь, очевидно, типичная для этих мест, также нельзя сказать, чтобы слишком украшали поселок и развлекали взор путешественника.

Джек снял начинавшую сильно беспокоить его Глориану и, уже не привлекая ничьих любопытных взоров своей блузой и каскеткой, пошел по улице, с любопытством присматриваясь и прислушиваясь ко всему. Взятый им под свое покровительство ящик с патронами был только что перед тем под его наблюдением внесен в сарай, отведенный для военных принадлежностей, и поставлен там в угол. На этот счет Джек уже не беспокоился…

В поселке было тихо и довольно пустынно. Джек ожидал встретить здесь войну: пальбу, пушки, пулеметы, раненых и убитых. Ничего этого не было. Солдаты, за исключением патрулей, изредка попадавшихся навстречу, прятались по сараям. Рабочие довольно часто попадались навстречу или стояли группами человека в три-четыре у ворот домов, но никаких вызывающих действий не проявляли. Это были бледные, истощенные люди. Джек вспомнил, что они почти никогда не видят солнца, работая под землей… Ему стало страшно при этой мысли.

Над поселком нависла тяжелая, свинцовая усталость. Видно было, что эти бледные люди, и не они одни, но и их бледные жены и жалкие ребятишки, устали не только бороться, но и жить. Они еле двигались, вяло разговаривали, сидели, почти не шевелясь, у ворот. Рабочие были удручены провалом забастовки. Она ничего не принесла для рабочих и только зря съела все их сбережения.

Смеркалось. Джек был голоден. Он зашел в открытую лавчонку, где еще торговали, очевидно, уповая на солдат, купил хлеба и ветчины и поел. Но тут же понял, что здесь нельзя спокойно есть — по крайней мере, спокойно для совести. Не успел он проглотить двух-трех кусков, как его окружили несчастные, изможденные дети и с завистливым удивлением смотрели на странного человека, который ест! Да еще ветчину!

Джека опять одолела филантропия. Он раздал ребятишкам всю свою еду. Потом пошел и купил новый запас и снова раздал. Затем проделал еще раз тоже самое. Он всякий раз пытался и сам поесть, но никак не удавалось. И он так и прекратил бесполезные попытки насытиться, забрав почти весь запас съестных припасов, какой был в лавочке, и рискуя привлечь на себя самого общее внимание…

О нем, по крайней мере, в детской среде, уже стали говорить.

Следовало подумать о ночлеге. Но погода стояла прекрасная, и Джек решил ночевать в сарае — хотя бы, например, с солдатами. Это было небесполезно в смысле разведки. Но спать было еще рано. Кто-то в темноте окликнул его: «Чарли! Это ты? Идем на митинг, в „Чрево китово“!..» Джек ответил: «Хорошо, иду, Джонни!..» Неизвестный, которого, по-видимому, действительно звали Джонни, нисколько не удивился реплике Джека и флегматически, усталой походкой продолжал свой путь. Джек пошел за ним и через несколько минут оказался во «Чреве».

Это было не что иное, как контора одного из рудников, забастовавшего, как и все другие. Довольно большое здание было связано с крытой ротондой, где находились спуски в рудник и подъемные машины. Машины были мертвы, летучки-платформы, на которых рабочие спускаются в шахты, были вытащены наружу и валялись на земле. Везде была черная липкая грязь, копоть, пыль…

Но если машины были мертвы, то собравшаяся здесь толпа все еще дышала жизнью. Это была последняя вспышка ненависти к эксплуататорам — последняя, потому что силы у всех были на исходе. У рабочих умирала уже и ненависть, задавленная голодом. Еще день — еще, быть может, несколько часов, и они опять станут безмолвными и безвольными рабами капитала. Но сегодня их подхлестнуло прибытие солдат и ожидавшаяся расправа со стороны «Каинов в золотых пуговках».

До самого последнего дня рабочие не верили, что администрация обратится к военной силе.

Толпа слушала оратора. Он убеждал не сдаваться и бороться до самой последней возможности. Это был, очевидно, человек, потерявший все в жизни. Он горел ненавистью и заражал ею. Джек почувствовал, что у него по коже пробегают искры… Искры падали прямо в сердце и зажигали и его. И не успел этот оратор кончить, как Джек крикнул, неожиданно для самого себя:

— Товарищи! Никаких уступок! Стачка продолжается!

Начался общий шум, и председатель митинга тщетно старался восстановить порядок. Кое-кто пытался протестовать против стачки… Джек слышал чьи-то слова:

— Нечего есть! Дети умирают! До каких пор терпеть? Что нам дал юнион? Что сделал для нас забастовочный комитет? Где деньги, где продукты?

— Мы подохнем и с забастовкой и без забастовки! Один конец!

— Нас завтра же всех перестреляют!

Джек опять возопил:

— Товарищи! Держитесь крепче! Деньги у вас будут! Продукты будут!

— Откуда их взять? Чего он там врет! Кто это там болтает?

Джек видел, что настроение падало, и ненависть, зажженная было оратором, ослабевала. Он пришел в азарт.

— Это я вам говорю! Деньги будут! Они уже есть!

— Да вы кто такой?

— Это провокатор! Не слушайте его!

Провокатор? Это было уже слишком! Джек не ожидал такого афронта. Он им покажет провокатора!

Деньги — остаток сокровищ Дайтон-Охайо — остаток еще чрезвычайно солидный, был у Джека под руками, за пазухой и в карманах. Он не доверял теперь чемоданам! Джек привык действовать по вдохновению. Мгновение — и он швырнул бы все эти деньги, суммы, которых он даже не знал в точности, несчастной, замученной голодом и отчаянием толпе. Но что-то остановило его от этого театрального жеста. Джек вытащил только одну пачку кредиток и показал ее:

— Вот!

Толпа загудела:

— В комитет! Передать деньги в комитет!

Джек обрадовался. Ему подсказывали самый разумный выход. Дисциплинированная толпа рабочих, привыкшая к определенной общественной закономерности, сама отказывалась от шального швыряния деньгами. Кругом него раздавались голоса:

— В кооперативе все равно ничего не дадут и за деньги! Там выдают только по жестянкам!

— Купим в другом месте!

— Не выпустят!

Правильное течение собрания было нарушено. Возбужденная толпа долго не могла ни на чем остановиться. Джека окружили, расспрашивали, откуда он. Джек сначала говорил, что он агент «Христианского общества помощи забастовщикам» в Иллинойсе (он тут же придумал это общество). Но когда кто-то из рабочих, уроженец Иллинойса, заметил, что ничего подобного там нет и не бывало, Джек тогда поправился: «Я хотел сказать, из Сан-Франциско! Я просто обмолвился!..» В конце концов Джек решил, что самое лучшее — не вдаваться ни в какие рассуждения, а просто действовать. Он разыскал забастовочный комитет, который заседал в соседнем помещении, вызвал главу комитета, товарища Дика Бертона, и заявил, что хочет передать ему деньги.

Дик Бертон с американской деловитостью, также не вдаваясь в лишние разговоры, принял пачки кредиток и банкнот и тут же пересчитал их.

— Сорок тысяч. Это хорошо! Спасибо, товарищ!

И сунул их за пазуху. Джек был разочарован. Он воображал, что денег у него больше. Он проклинал жуликов, ограбивших его вчера у Лиззи. Как пригодились бы теперь все тогдашние деньги. Но и это было неплохо. И эти деньги давали возможность рабочим просуществовать довольно много времени, выдерживая забастовку.

Дик Бертон поднялся на стол среди собрания и крикнул:

— Товарищи, ура! У нас есть деньги! Долой капитал! Долой эксплуататоров! Забастовка продолжается!

Поднялся страшный шум. Джек торжествовал. Он выкрикивал, что было сил, разные революционные лозунги, даже сам не зная, откуда они пришли к нему на ум.

Вдруг из толпы выделился какой-то невзрачный человечек в серой пиджачной паре и в котелке. Он спокойно подошел к Дику Бертону и промолвил:

— Я вас арестую именем закона! Передайте мне полученные вами деньги!

Это был шериф. Джек недоумевающе таращил глаза. Он никак не ожидал, чтобы произошло такое свинство! Какие мерзавцы эти шерифы!

Как из-под земли выросли полисмены и арестовали Дика. У несчастного и руки опустились. Началась общая паника. Рабочие стали разбегаться. Но это удалось не всем: у выходов стояли солдаты.

Джек крепко сжал Глориану… Он пылал негодованием!

— Я закрываю собрание! — визгливо прокричал шериф.

Джек вскочил на стол:

— А я снова открываю собрание! — заорал он во всю силу своих юных легких. — Товарищи! Много есть на свете всякой пакости, но всего омерзительнее разные полисмены и шерифы. Это такие негодяи…

— Я арестую вас! — завизжал шериф.

Полисмены кинулись к Джеку. Глориана была моментально нацеплена, и Джек исчез. Но не прошло и минуты, как на другом конце комнаты опять раздался задорный юношеский голос, и выросла на другом столе фигура Джека.

— Долой полицию! К черту шерифа!

Полисмены, уцепившиеся за стол, на котором только что стоял молодой человек, никак не могли с этим столом расстаться. А Джек громил правительство, поносил армию. Шериф уже не визжал, а хрипел.

Полисмены, наконец, поняли, что арестовать пустой стол нет никакого смысла и кинулись к живому Джеку. Джек разрешил себе удовольствие пустить в них стулом и исчез. Но не прошло и двух секунд, как Джек появился опять на первом столе и крикнул шерифу:

— Какой маленький человечек! Но какой скверный!

Полисмены крепко держали на другом конце конторы пустой стол. Шериф был близок к умопомешательству, а Джек громил правительство и поносил шерифа.

В контору входили солдаты. Джек надел Глориану, соскочил со стола и наградил шерифа хорошим подзатыльником, промолвив:

— Нью-Йоркский бокс тоже недурен!..

* * *

Шериф был с портфелем. Джек это отлично заметил. Конфискованные у Дика Бертона деньги он, очевидно, положил в этот портфель.

Дика куда-то увели. Туда же, несомненно, увели бы с величайшим удовольствием и Джека, если бы у него не было Глорианы. Но Джек был свободен, как птица небесная, и неотступно следовал по пятам за шерифом. И когда тот стал садиться в автомобиль, невидимый Джек оттолкнул его, выхватил портфель и побежал…

Раздались револьверные выстрелы, крики. Полисмены и солдаты побежали в разные стороны. Джек схватил комок грязи и швырнул в автомобиль, где сидел на мягких подушках его новый враг, шериф. Редко когда Джек испытывал большее удовлетворение, чем в ту минуту, когда влажный шлепок возвестил ему, что выстрел попал в цель.

Торжествующий, гордый, но, к сожалению, очень голодный, Джек забрался в сарай, где спали солдаты, и улегся на сене. Было темно, и он не мог убедиться, что заключалось в похищенном портфеле.

Его разбудили звуки сигнального солдатского рожка. Играли зорю. Джек вскочил на ноги и прежде всего исследовал портфель…

Денег не было! Были какие-то бумажонки, и Джек с негодованием их выкинул. Стоило после этого возиться с портфелем. Но куда же шериф девал деньги?.. Неужели они так-таки и пропали?

Немного обескураженный этой неудачей, Джек побрел по поселку. Утром, при солнечном свете, селение выглядело ничуть не веселее, чем накануне. Яркий свет лишь подчеркивал и беспощадно обнаруживал всю нищету этого злополучного места. Желая познакомиться с бытом и обстановкой жителей, Джек под разными предлогами заходил туда и сюда и почти везде встречал одну и ту же печальную картину: холодный очаг, скудная меблировка, худые, почти сплошь больные дети, раздраженная, плачущая хозяйка. Забастовка доконала всех.

— Вот, видите, едим картофельную шелуху! — сказала Джеку в одном доме жена рабочего.

— Ничего! — утешал ее Джек. — Держитесь крепче! Дело наладится!

Она рассердилась, обозвала Джека смутьяном, который только зря баламутит рабочих, и высказала предположение, не член ли он какой-то лиги, которая якобы и затеяла забастовку. И в конце концов стала так сильно ругать Джека, что тот пожал плечами и ушел. Что ж было делать с явно обезумевшей от отчаяния женщиной? А ведь большинство из них были именно в таком настроении и, конечно, влияли на мужей самым деморализующим образом.

— Негодяй! — мысленно (и даже вслух) ругал Джек шерифа, отнявшего у Дика деньги.

У Джека не было ни гроша. Он все отдал вчера Дику Бертону, и все пропало у шерифа. Джек ничем не мог помочь бедной женщине. Он и сам был голоден. Выходя из этого овеянного смертной тоской дома, он вдруг набрел на блестящую идею…

Аристократическая часть поселка была под рукой — всего в двух шагах. Джек направился туда и, нацепив Глориану, свободно вошел в квартиру главного инженера. Он прошел прямо в столовую. Был как раз час первого утреннего завтрака, и в столовой, за круглым столом, собралась инженерская семья. На отдельном столике рядом были аккуратно и аппетитно разложены тарелки и приборы, нарезанный хлеб в корзинке, кекс и фрукты и кипел чайник. Джек беззвучно и безмолвно взял тарелку, нож, вилку и, взяв солидный кусок поджаренной в масле ветчины и гренок, стал уплетать жирное мясо с волчьим аппетитом. Потом положил себе рыбы с майонезом, затем баранью котлетку. И в конце концов, не торопясь, налил себе чая.

Завтракавшие разговаривали о забастовке.

Сам глава семейства, инженер Чарльз Шваб, уверял, что забастовка сорвана, что рабочие не продержатся и двух дней, потому что вожаки получили приглашение от конкурирующей компании, и им нет теперь никакого смысла ввязываться дальше в эту историю и будоражить массу. Завтракавший гость, тоже инженер, возражал. Он уверял, что конкурирующая компания приложит все усилия к тому, чтобы поддержать забастовку и довести благодаря ей Первый трест до кризиса. По его словам, уже появились среди рабочих эмиссары от конкурентов с деньгами и продуктами, и что вчера ночью даже арестовали одного такого эмиссара. А это не походило на срыв и ликвидацию забастовки.

— Еще неизвестно, кто дольше продержится, мы или они! — меланхолически заключил он. — У нас колоссальные срочные платежи и мертвая петля неустоек…

Шваб поморщился, нервно намазывая масло на тартинку.

— Возможно, что вы правы! — пробормотал он. — Я давно говорил правлению, что необходимо во что бы то ни стало вовлечь конкурентов в наш трест. Какой смысл в трестировании, когда мы все-таки и при тресте имеем конкурентов?

— Но солдаты… — рискнул заметить еще один собеседник.

Инженер-хозяин пожал плечами.

— Американские солдаты очень любят играть в футбол, но укрощать рабочих — это далеко не самое любимое у них занятие! От укрощения и до братанья один шаг!

Из этих разговоров Джек вывел ясное заключение, что дела у треста стоят вовсе не так уж блестяще. Это ободрило его и внушило кое-какие надежды. Во всяком случае, теперь он был и курсе многого и мог действовать с большей уверенностью.

Он наелся досыта. Но не забыл и других. Он захватил гору яблочных оладий, несколько штук котлет, ломтей ростбифа, кусок холодной лососины и целый длинный хлеб, свалил все это вместе в салфетку и удалился восвояси.

Через несколько минут он снял Глориану и был у окна того домика, откуда его прогнала озлобленная несчастная женщина. Он постучался прямо в окно и, когда оно отворилось, сунул туда съестные припасы без всяких разговоров и поспешил уйти прочь.

Было уже около полудня. На одной из улиц Джек заметил толпу у дверей какой-то лавчонки. Толпа была настроена бурно, шумела, свистела. Поодаль похаживали полисмены, по-видимому, опасаясь принять решительные меры или выжидая момент.

Это был кооператив треста.

Но кооператив сегодня не торговал, хотя товара на полках было немало, и стояли бочки соленой рыбы и картофеля. Из объяснений товарищей Джек узнал, что рабочие большую часть заработной платы получают «жестяными деньгами» — металлическими бляхами, по которым кооператив отпускает им продукты. Но цены в кооперативе были взвинчены, продукты были плохие, и рабочие жаловались на это принудительное навязывание им плохого товара по высокой цене. Кооператив сам по себе производил довольно плохое впечатление грязью и беспорядочностью. Но всего хуже было то, что сейчас у рабочих даже жестяных денег не было, а в кооператив, как назло, привезли товар, и выставленные там продукты раздражали голодных рабочих. Они собрались сейчас толпой и требовали продуктов в долг до первой получки платы. Очевидно, они уже не верили в забастовку.

Заведующий отказывал. Так обстояло это дело, когда Джек зашел сюда.

У него явилась идея…

— А где эти жестянки? — спросил он.

На него посмотрели с недоумением.

— Как где? Понятное дело, у главного кассира. Там же, где и деньги.

— А где главный кассир?

— Что болтать вздор! Зачем вам это?

— Я возьму у него немножечко жестянок! — объяснил Джек.

На него взглянули с сожалением, как на тронувшегося, и отвернулись.

Но Джек не смутился. Он явился в главную контору, узнал, где находится главный кассир и прошел к нему с такой же уверенностью, как если бы он был главой Первого Каменноугольного Треста. Нет надобности добавлять, что уверенность эту порождала в нем ласково прильнувшая к его шее Глориана.

Главный кассир, человек очень аккуратный и влюбленный в бухгалтерию, просматривал платежные ведомости и подсчитывал жестянки в ожидании предстоящих увольнений забастовщиков. Достаточно было бросить в его святилище хотя бы косвенный взор, чтобы убедиться, что жестянок было больше, чем денег.

Здесь не знали ничего о «системе Кордильеров», и в кассовое отделение можно было пройти человеческим способом и без особых затруднений, в особенности невидимке…

Джек подошел к кассиру, с интересом наблюдал за его работой и, выждав момент, когда влюбленный в бухгалтерию человек погрузился в кассовые книги, загреб целый ворох жестянок. Да, кстати, прихватил и настоящих денег.

До кооператива было пять минут ходьбы. Джек, однако, не торопился. Он соображал, как ему поступить. Прямо раздавать всем сразу жестянки ему казалось неудобно.

Засунув руки в карманы, нахлобучив фуражку набок, он подошел, покачиваясь и мурлыкая песенку, к толпе, все еще стоявшей у кооператива.

Слегка покачнувшись, он толкнул плечом одного рабочего и небрежно промолвил сквозь зубы:

— Эй, Томми, послушай!

— Я такой же Томми, как ты Бобби! — недовольно проворчал рабочий. — Пьян ты, что ли?

— Я ошибся, — процедил Джек, — слушай, Вилли.

— Убирайся ты к черту! Шут этакий!

— Не сердись, Томми. Не хочешь ли жестяночку? Даром отдаю!

И Джек из-под полы показал бляху. У его собеседника засверкали глаза:

— Откуда у тебя? Давай! Разве выдают?

— Тише, старина! Пойдем за угол, я тебе все объясню! Ты где живешь?

За углом Джек перестал ломаться и просто и ясно сказал рабочему, чтобы тот передал товарищам, что в его квартире выдают жестянки и чтобы желающие шли туда потихоньку и не собирались кучей…

Томми жил поблизости. И через несколько минут в его домишке открылась контора по выдаче жестянок. Джек с важным видом заседал там и производил эту несложную операцию без всяких формальностей, пока не вышли все жестянки.

Рабочие не могли взять в толк, откуда эта благодать. Но голодный человек много не рассуждает, и вскоре картина у кооператива совершенно изменилась: вместо озлобленной и бунтующей толпы там стоял большой хвост покупателей. Заведующий кооперативом разводил руками, пожимал плечами, звонил куда-то в телефон. Но, по-видимому, пропажа жестянок еще не везде была известна и, так как скромные покупатели начинали терять терпение и поговаривали о линчевании заведующего, то ему не оставалось ничего делать, как выдавать по жестянкам товар.

— Вероятно, правление пошло на уступки! — решил заведующий.

И только когда был отпущен последний покупатель, в кооператив позвонили из конторы с требованием не выдавать по жестянкам ни зерна, ни крошки, потому что жестянки кем-то похищены…

Заведующий рвал на себе волосы…

* * *

Джек тоже попользовался кооперативом. С Глорианой на шее, он внимательно осмотрел весь товар, выбрал довольно большой ящик с каким-то товаром, взял его не без усилий под мышку и унес с собой.

Куда он его девал — читатели узнают несколько позднее. Зачем он понадобился Джеку? Ответим просто и ясно: для нужд забастовки. Этому ящику было суждено сыграть немаловажную роль в истории забастовки пенсильванских углекопов.

Совершив эту таинственную экспроприацию, Джек заглянул в солдатский сарай; там он тоже произвел кое-какие таинственные манипуляции и между прочим, улучив момент, побывал в складе, где находились воинские припасы.

Но что же происходило в это время в поселке?

А вот что:

Среди рабочих быстро разнеслась весть, что в кооперативе выдают «по жестянкам». И уже не прежняя толпа собралась у злополучной лавчонки, а громадная человеческая лавина. Рабочие не понимали: почему часть их товарищей получила продукты и жестянки, а им отказывают? Умы были страшно взбудоражены, а голод подхлестывал их.

Человеческая лавина росла, требовала, грозила, начинала кидать камнями. Было ясно, что с минуты на минуту может произойти разгром кооператива, могут начаться всевозможные насилия и эксцессы. В правлении и конторе заволновались. Задребезжали телефонные звонки, зафыркали по улицам мотоциклетки. В них, разумеется, немедленно полетели камни и палки.

Не прошло и получаса, как майор Адольфус В. Грэлли, начальник воинского отряда, получил предложение оцепить толпу, бушевавшую у кооператива и, если понадобится, приступить к боевым действиям…

Солдаты выступили в боевом порядке. Горнист играл сигналы, грохотал барабан. У Джека, который опять вертелся в толпе забастовщиков, пробежали приятные мурашки по спине: война!

А толпа еще больше разрослась. Всем было ясно, что начинается последняя и притом серьезная игра. Даже Джек понимал, что теперь уже не в одном кооперативе дело, и что от кооператива до главной конторы и до квартир начальства рукой подать… События росли, как снежный ком…

— Разойдись! — кричал майор Грэлли.

В ответ летели комья грязи и ругательства:

— Тринадцатидолларники! Каины! Палачи!

Джек кричал рабочим:

— Ни шагу назад! Держись! Будут деньги! Будут продукты! Потерпи!

Среди рабочих уже циркулировал слух, что конкурирующая компания ассигновала на забастовщиков средства. Этот слух поддерживал в забастовщиках бодрость.

— Разойдись! Буду стрелять!

В ответ грянул хохот:

— Стреляй!

Рабочие знали, что первые выстрелы будут холостые. Майор Грэлли счел нужным сделать предупреждение:

— Именем закона объявляю, что после третьего сигнала будет открыт боевой огонь! В третий раз приглашаю разойтись!

Увы, таким приглашениям всегда, во всех историях забастовок и восстаний, суждено оставаться мертвыми. Толпа свистела, кидала камнями с еще пущим азартом. Запел рожок.

На минуту все стихло. И затем вдруг словно рвануло что-то: грянул залп.

«Мятежники» встретили его аплодисментами и криками. Залп был холостой.

Майор Грэлли крикнул:

— Горнист, играй!

Запел второй раз рожок. На этот раз его пение уже не произвело никакого впечатления. Толпа напирала на кооператив, двери которого трещали и подавались. Майор Грэлли делал последние распоряжения. Еще минута — и должен был зазвучать последний роковой сигнал…

Но его не последовало…

Налитый кровью, взбешенный майор топал ногами на своего субалтерна:

— Где же обоймы? Почему они не готовы? Где ящик?

Субалтерн лепетал трясущимися губами:

— Ящик — ящик… Здесь, господин майор!

— Где же? Что же вы прячете? Вы заодно с забастовщиками? Я вас расстреляю!

— Но, господин майор… Этот ящик…

— Да что такое? Мямля!

— Этот ящик никуда не годный!..

Майор Грэлли приказал принести ящик. Ящик был открыт. В нем были…

Обоймы? Патроны? Плохие?..

Нет! Конфеты! Очень хорошие.

Джек заливался хохотом. Он один в стане рабочих понимал, что такое происходит во вражеском стане.

— Я им покажу конфетки! — бормотал он.

Это были конфеты из кооператива. Джек взял там непочатый ящик карамели и подменил им патронный ящик, а последний был не без труда брошен в реку.

Солдаты стояли, не предпринимая никаких действий. Майор Грэлли поручил командование лейтенанту, а сам поскакал на телеграф и в правление. Он требовал подкреплений и высылки боевых припасов.

Между тем, среди сражавшихся наступила благодетельная реакция. Ничто в мире не остается слишком долго в секрете. Ящик с конфетами трудно было уберечь от любопытных… И началось предвиденное инженером еще поутру братание: солдаты кидали конфеты в забастовщиков, последние отвечали шутками. Боевое настроение совершенно упало.

А в правлении решался вопрос: как быть с забастовщиками? Правлению было известно, что забастовщики получили многотысячные суммы из неизвестного источника (гм…) и что в некоторых домах уже задымились очаги и запахло едой. Кооператив был почти разгромлен, и не было смысла охранять его вооруженной силой. Все сильнее и сильнее говорилось о какой-то могущественной посторонней поддержке забастовщиков. Их поддерживала и ими руководила какая-то мощная рука, настолько уверенная в себе, что она даже позволяла себе насмешки и фарсовые издевательства по адресу Первого Треста и охранявшей его государственной военной силы…

Психический момент побеждал момент фактический. Психика правленцев была поколеблена. И скандальная история с конфетами окончательно подорвала их.

К вечеру правление треста просило майора Грэлли увести солдат и вызвало представителей рабочих для переговоров.

Кооператив был открыт, и рабочие получали в кредит все, что угодно.

Выпущенный на свободу Дик Бертон сидел в кабачке с Джеком и крепко хлопал его по плечу своей мускулистой, закаленной в труде рукой.

— Спасибо, товарищ! Выручил!

Джек чувствовал небывалую гордость. И вдруг что-то бесконечно милое и нежное расцвело в его сердце, как купальский цветок. Он вспомнил о Лиззи. И его потянуло к ней с несказанной силой…

Как она будет рада!..