История первая

О леденце и водителе троллейбуса

В кондитерской на углу Тополиной и Розмариновой улиц жил один леденец на палочке. Он сидел в большой стеклянной банке, которая стояла в витрине. Это было замечательное место! Из банки леденцу было видно всю Тополиную и даже кусочек Розмариновой улицы. И всех-всех маленьких девочек, которые стояли у витрины и облизывались. Другие обитатели кондитерской, жившие в холодильниках и на полках, немного завидовали леденцу. Ведь о том, что происходит в городе, они знали только с его слов. Конечно, в витрине у него тоже были соседи: торты, пирожные, слойки, маффины и ромовые бабы, но все они были муляжами, поэтому не умели разговаривать. И глаз у них тоже не было.

Леденец просыпался рано — когда на улицу выходил дворник Игнатьев. Летом он ходил со шлангом, осенью с метлой, а зимой с лопатой. Он поливал тротуар, чтобы пешеходы не чихали от пыли. Или посыпал его песком, чтобы они не скользили по льду, а леденец смотрел на Игнатьева и улыбался. Ему очень нравилось то, чем дворник занимается. Поливать тротуар было гораздо интереснее, чем сидеть в банке, пусть даже и со всеми удобствами.

Но больше всего леденцу нравилось, когда мимо кондитерской проезжал троллейбус. С большими сверкающими окнами! С колёсами! И главное — с рогами! Внутри троллейбуса сидели люди — совсем как леденец в витрине. С той лишь разницей, что люди куда-то ехали, а он — никуда.

«Вот бы мне стать водителем троллейбуса, — мечтал он. — Сидеть за рулём и везти пассажиров по улице! Сначала по Тополиной, потом по Розмариновой, потом…» Что шло после Розмариновой улицы, леденец не знал, но ему всегда казалось, что там что-то такое… необыкновенное.

Однажды он поделился этими мыслями со старой ватрушкой. Она жила в кондитерской с незапамятных времён и была очень умной.

— Выбрось всё такое из головы! Твоя судьба — быть съеденным, а не троллейбусы водить.

Леденец не поверил старушке, но в его большой круглой голове поселились сомнения: «Неужели я только и создан для того, чтобы меня кто-нибудь съел? Ведь я такой красивый и необычный. Нет, я уверен, что у меня какая-то другая судьба».

Шли дни, в кондитерскую приходили люди. Они пили кофе и чай, заказывали пирожные, съедали их и уходили. Никто не покупал леденец, и, по правде говоря, он этому радовался.

Но вот однажды в кондитерскую пришёл человек в шляпе. У него были большие рыжие усы, как у кошки. Человек не стал пить кофе или покупать торт. Вместо этого он кивнул на банку с леденцами и сказал:

— Мне вон тот, разноцветный!

Леденец не сразу понял, что речь идёт о нём. А когда понял, то страшно испугался. Пока кондитер доставал его из банки, заворачивал в бумагу и укладывал в пакет, леденец представлял себе, как его будут есть. Как его будут щекотать усы! А ведь он так боится щекотки!

Мужчина сунул леденец в нагрудный карман, заплатил кондитеру и вышел на улицу. Звякнул дверной колокольчик, и леденец с тоской подумал, что слышит этот звон в последний раз. Жаль, что он не успел попрощаться с соседями.

Мужчина долго куда-то шёл. Шёл, шёл, шёл. Леденец не видел куда — он был упакован. В кармане у человека была тепло, и скоро леденец пригрелся и заснул. Он спал тревожно. Ему снилась родная банка, в ней сидел дворник Игнатьев с метлой, ласково улыбался и гладил леденец по голове.

Проснулся леденец от шума и ещё оттого, что его сильно укачивало. Вокруг было темно, и он решил, что, наверное, его уже съели. Но потом леденец вспомнил про пакет.

Выкарабкавшись из обёрток, он высунулся наружу и ахнул. Перед ним бежала улица! Не Тополиная и не Розмариновая, а совершенно незнакомая! С огнями! В окнах! И в фонарях! Она неслась на какой-то огромной скорости, и вместе с ней мимо леденца проносились люди, дома, деревья, скамейки, урны…

«Я еду, — догадался леденец. — Я в троллейбусе. И, кажется, я рулю».

Конечно, леденец ошибся: он же не мог управлять троллейбусом, сами понимаете. Но он сидел в нагрудном кармашке водителя троллейбуса, и поэтому ему так казалось.

Водитель смотрел вперёд, насвистывая себе под нос весёлую песенку, и леденец тоже стал смотреть вперёд и насвистывать. Он даже представил усы у себя под носом и руль у себя в руках. И сами руки. Это было потрясающе!

Весь вечер леденец катался на троллейбусе, а ночью они приехали в троллейбусный парк. Там было много разных троллейбусов, и все они уже спали. За день леденец так устал, что скоро тоже уснул.

На следующее утро его съела маленькая девочка. Дочка того водителя с усами. Это был очень вкусный леденец, потому что в своей жизни он всё-таки успел поводить троллейбус.

 

История вторая

О маленькой шоколадке

В кондитерской на углу Тополиной и Розмариновой улиц жила одна маленькая шоколадка. Жила она очень высоко — на самом верху шоколадной пирамиды, которая украшала полку за спиной у кондитера. Каждый день шоколадка смотрела на него сверху вниз и видела то, чего не видели покупатели: большую розовую лысину. Это была замечательная лысина — она здорово сверкала на солнце! Иногда маленькой шоколадке удавалось рассмотреть в лысине всю себя — такой она была гладкой и блестящей. Шоколадка искренне не понимала, почему кондитер стесняется лысины и всё время прикрывает её начёсом или колпаком.

Но больше всего на свете шоколадка любила смотреть телевизор. Он висел в углу, под самым потолком, как раз напротив прилавка, и шоколадке было всё видно, когда его включали. Кондитер включал телевизор редко — только когда не было посетителей. Обычно он смотрел новости, а когда они заканчивались — передачи про дальние страны. В них показывали джунгли, скалы, водопады, пустыни. Один раз показали вулкан. Он дымил и извергался! Шоколадке было очень страшно смотреть, но она всё равно смотрела одним глазом.

— Вот вулкан, — говорила шоколадка подружкам из пирамиды. — Он извергается, а мы пылимся на полке.

Подружки ей не отвечали — их не интересовал вулкан. Гораздо интереснее им было разглядывать своё отражение в лысине кондитера или в зеркальном буфете напротив.

Однажды в той передаче про дальние страны показали море. Оно было огромное! Зелёное! Оно сверкало, почти как лысина, и в нём плавали люди и рыбы! По нему ходили пароходы! Над ним летали большие белые птицы!

— Что это? — восхищённо спросила шоколадка. — Такое… блестящее?

— Это Средиземное море, — сказал ведущий программы. — Оно омывает берега двадцати двух стран, в нём водятся раки, тюлени и морские черепахи.

— О-о-о! — только и смогла выговорить маленькая шоколадка.

В ту ночь она никак не могла заснуть. Ей чудилось море — красивое и зелёное, как бутылка с минеральной водой. Оно всё блестело и шелестело, почти как серебряная шоколадкина обёртка. Ах, как же ей хотелось на это море! Понюхать его, погладить и, может, даже искупаться.

«Вот бы кто-нибудь купил меня и отвёз на море! — думала шоколадка. — Здорово было бы, — мечтала она, — своими глазами увидеть тюленей и морских черепах!»

Ещё она слышала про большие морские раковины, которые можно было найти на берегу моря. Про русалок, которые пели грустные песни тонущим кораблям. Про гигантские лайнеры, бороздившие море вдоль и поперёк. Про города, ушедшие под воду много лет назад. Про необитаемые острова, про сокровища пиратов, про коралловые рифы и жемчужины на морском дне. Про всё это она узнала, конечно, из телевизора. В последние дни кондитер часто смотрел ту передачу, ведь он собирался в отпуск.

— Ура! — сказала сама себе шоколадка, когда узнала это. — Я сделаю так: когда он соберёт чемодан и наденет пиджак, чтобы ехать в аэропорт (она уже знала: чтобы добраться до моря, сначала надо сесть на самолёт), я спрыгну с полки прямо ему на шляпу — наверняка он её наденет, чтобы прикрыть лысину. А потом тихонько переберусь в карман пиджака и полечу на море!

Это был отличный план. Только с одним «но»: маленькая шоколадка очень боялась высоты, а полка была прибита высоко. Но знаете что? Она всё равно спрыгнула. Переборола себя и спрыгнула. И попала прямо на голову кондитера. Это был блестящий прыжок! Но на улице было лето, и кондитер не надел шляпу, поэтому шоколадка не удержалась, соскользнула вниз и упала. Шоколадки из пирамиды, конфеты, леденцы и марципаны хором ахнули. Они подумали, что шоколадка разбилась. Но у неё была прочная обёртка, и маленькая шоколадка осталась жива.

Кондитер не заметил, что произошло. Он вышел из кондитерской и запер дверь на ключ — на целых пять дней.

Шоколадка лежала на полу и плакала. Ничего у неё не получилось. А ведь она хотела, чтобы получилось!

Шли дни, а маленькая шоколадка так и лежала на полу одна. На улице стояла жара, и в кондитерской было душно. Особенно на каменном полу перед витриной, на самом солнцепёке.

«Жарко, — думала шоколадка, снимая с себя обёртку. — Я уже вся мокрая, я, кажется, таю».

Да, шоколадка таяла, медленно растекаясь по полу. Её становилось всё больше, и больше, и больше. Шоколад плавился, превращаясь, превращаясь…

— Море! — воскликнул кто-то с верхней полки. — Смотрите, шоколадное море!

— Где? — закричала маленькая шоколадка. Ей стало так обидно, что отсюда, снизу, ей теперь ничего не видно. — Где море?

— Глупая, море — это ты! — крикнули ей.

— Я?

— Да!

— Но этого не может быть!

— Нам со стороны видней.

Шоколадка зажмурилась и на секунду представила себя со стороны. Точно, она была морем. Маленьким шоколадным морем на углу Тополиной и Розмариновой улиц. И пусть на её дне не было кораллов, над ней не летали белые птицы, а только одна домашняя муха, зато маленькую шоколадку переполняло море радости и кусочек фольги скользил по ней, как корабль.

 

История третья

О противно-домашнем мухе

В кондитерской на углу Тополиной и Розмариновой улиц жила-была одна противно-домашняя муха.

— Фу, какая противная муха! — говорили про неё торты.

— Фи, какая противная! — соглашались с ними пирожные.

— Я не противная, я домашняя! — отвечала муха.

Ей было, конечно, обидно такое слышать, но она старалась не подавать виду. Она всегда летала в хорошем настроении и норовила кого-нибудь обнять или поцеловать. Такой уж у неё был характер — любвеобильный. И это многим не нравилось. Особенно самому кондитеру, Олегу Викторовичу. Он так и норовил ударить муху по голове газетой или ещё хуже — развешивал по кондитерской вкусные липкие бумажки. Мухе приходилось бороться с собой, чтобы к ним не прилипнуть, — они так сладко пахли! Но она себя перебарывала и от газеты тоже ускользала. Она была ловкой домашней мухой, однако всё равно её никто не любил. Все только и ждали, чтобы она улетела куда-нибудь подальше. Мухе же нравилось жить в кондитерской, именно на углу Тополиной и Розмариновой, а не где-то ещё, поэтому она не улетала. Жила себе, можно сказать, во враждебных условиях.

— Странная ты всё-таки, — говорила ей старая ватрушка. — Никто тебя не любит, а тебе всё равно.

— Мне не всё равно, — отвечала домашняя муха. Кстати, её звали Галя. — Просто я знаю, что когда-нибудь они меня тоже полюбят. Я умею ждать, вот и всё.

— Я же говорю, странная, — кивала старушка и переводила разговор на другую тему. Она была единственной в кондитерской, кто разговаривал с мухой. В старости мы все становимся немного терпимее к окружающим.

Вот так Галя и жила — своей среди чужих, чужой среди своих. Но однажды в кондитерской произошёл страшный случай, после которого всё переменилось.

В магазин ворвались бандиты. Это случилось ночью, причём Олег Викторович был в это время в отпуске, на море, и ничего не знал. Обычно он спал за стенкой, в пристройке к кондитерской, и всё бы услышал, но в тот раз его не было.

Бандиты сломали замок и ворвались. Они стали распахивать холодильники и шкафы, рушить полки и двигать ящики туда-сюда. Они совершенно распоясались — даже не боялись, что их услышит кто-нибудь снаружи. Даже когда большой кремовый торт попытался укусить одного из бандитов, тот только рассмеялся ему в лицо. А когда пряники стали прыгать с полки на голову другому бандиту, он взял их и съел — все до одного. Обитатели кондитерской были в ужасе. Они попытались сбежать или спрятаться от бандитов, но те оказались хитрее: бандиты сгребли всех в большой мешок и завязали его на морской узел. Обитатели кондитерской оказались в ловушке, а бандиты наконец нашли то, что искали.

Это был кассовый аппарат. Олег Викторович спрятал его в буфет, за банками с вареньем, поэтому бандиты его нашли не сразу. И вот они стали его взламывать — ведь ключ Олег Викторович увёз с собой на море. Но у бандитов была целая куча всяких специальных инструментов, они были настоящими профессионалами. И у них наверняка всё получилось бы, если бы не Галя.

Вообще-то она спала и сначала ничего такого не слышала. А когда проснулась и поняла, что происходит, то пришла в бешенство. Ну уж нет! Галя не позволит, чтобы какие-то глупые бандиты грабили её кондитерскую! Или она не муха!

Не мешкая Галя отлетела в самый дальний угол кондитерской и бросилась на… Нет, не на бандитов. Ведь, в конце концов, она была всего лишь домашней мухой, хоть и взбешённой дальше некуда. Галя понимала, что против двух таких больших бандитов у неё просто нет шансов. Поэтому она поступила по-другому. С разлёта она бросилась грудью на кнопку охранной сигнализации (та была спрятана под прилавком), и случилось чудо! Кнопка нажалась! Хотя иногда она сильно заедала, и даже Олег Викторович с ней не мог сразу справиться. Вот на что способны домашние мухи, представляете?

В общем, через три минуты приехала полиция и всех арестовала. Бандиты угодили за решётку — так им и надо. А Галя с тех пор стала просто домашней мухой, а не противно-домашней. Её больше никто так не называл — все её сразу полюбили. Ну если не все, то большинство. Остальные относились к мухе просто с уважением и всякий раз, когда она пролетала между полками или витринами, говорили:

— Вот какая смелая и хорошая муха наша Галя!

— Нам так повезло, что она живёт у нас в кондитерской!

— Мы её никуда не отпустим!

Но Галя потом всё-таки сама улетела. Она вышла замуж и переехала жить в супермаркет. Там ей тоже жилось здорово — хорошей мухе везде хорошо.

 

История четвертая

О большом кремовом торте

В кондитерской на углу Тополиной и Розмариновой улиц жил большой кремовый торт. Он был очень красивый, весь в розочках и грибочках. На нём было написано розовыми буквами: «ПОЗДРАВЛЯЕМ, ЖЕНЕЧКА!» Торт очень гордился своей надписью — ни у кого в кондитерской больше такой не было. Ведь его делали на заказ, специально для одного мальчика. Но потом за тортом забыли прийти, и вместо того, чтобы отправиться к Женечке, он поселился в холодильной витрине, у прилавка.

С тех пор большой кремовый торт затосковал. Он всё ждал, когда за ним придут и отнесут к имениннице. Олег Викторович не хотел его ещё больше расстраивать, поэтому не стал ему говорить всю правду Ведь кому приятно, когда про тебя забыли? Никому.

— Да брось расстраиваться! — говорил ему лимонный чизкейк. — Все наши покупатели только на тебя и любуются, не могут от тебя глаз оторвать.

— На меня любуются, а тебя вон — покупают, — с обидой отвечал большой кремовый торт и завистливо косился на чизкейк. — От тебя всего-то три кусочка осталось.

— Просто ты очень дорогой. Думаю, Олег Викторович тебя бережёт для особенных гостей.

— Каких?

— Ну-у не зна-а-аю, — уклончиво тянул чизкейк. Если честно, ему уже надоели причитания торта. Гораздо интереснее ему было болтать с другим соседом — кофейным тирамису, весёлым итальянцем.

— Sgabello cavalca una bicicletta e canta canzoni malizioso! — громко смеялся тирамису, пытаясь сказать: «Не вешай нос! Радуйся, что тебя не слопали!» Но итальянский он учил, смотря телевизор, поэтому у него всегда выходила какая-то абракадабра.

Большой кремовый торт не знал иностранных языков. Ему не нравились развязные манеры итальянца и его громкий смех. Торту казалось, что тирамису смеётся над ним, и он дулся ещё больше.

«Он смеётся над моей фигурой, — мрачно думал торт. — Я толстый! Я отвратительно толстый!»

Как только большой кремовый торт пришёл к этой страшной мысли, он тут же решил худеть. Похудеть любой ценой стало целью всей его жизни. Ведь почему Женечка так и не пришла за ним в кондитерскую? Это же ясно как день! Торт безобразно толстый. Этот крем, эти розочки, эти масляные грибочки под сахарной пудрой! Эта начинка из джема и взбитых сливок, в конце концов! Нет, торт мечтал стать поджарым, как пряник. Или лучше тоненьким, как тарталетка — это был его идеал красоты. А ещё он видел по телевизору рекламу чесночных сухариков — вот на кого надо равняться.

Торт занялся спортом. В условиях холодильной витрины это оказалось непросто — здесь вечно было столпотворение. О беге и прыжках в длину не могло быть и речи, поэтому торт выбрал занятия йогой. У него был личный тренер — заслуженный мастер спорта ореховый козинак. Но перед взбитыми сливками даже он оказался бессилен. Ни дыхательная гимнастика, ни растяжка — ничего не помогало большому кремовому торту. За всё время тренировок он не сбросил ни грамма! А ведь он так старался!

— Брось это гиблое дело, — советовал ему чизкейк, исчезающий с блюда на глазах. — Большой кремовый торт должен быть большим и толстым, в этом его суть. В этом его природа и красота, ты понимаешь? Не всем же быть одинаковыми.

— Нет-нет, — твердил торт и косился на экран, где плясали сухарики. — Я хочу быть таким, как они.

По ночам он плакал. Он страдал, размышляя о словах, начертанных на его спине: «ПОЗДРАВЛЯЕМ, ЖЕНЕЧКА!», и о той замечательной жизни, которая ждала его у девочки. С закрытыми глазами представлял торт, как его, красивого и худого, укладывают в картонную коробку, обвязывают шёлковой лентой и несут по улицам города в гостеприимный Женечкин дом. Всей душой стремился он туда, и жизнь в кондитерской казалась ему наказанием.

Но покупатели укладывали в коробки других. Трубочки, эклеры, корзиночки, маффины, кексы, булочки — никто подолгу не задерживался в холодильной витрине. Большой кремовый торт был её старейшим обитателем — он жил в ней уже целых два дня.

И вот однажды, к исходу третьего, в дверях кондитерской звякнул колокольчик.

На пороге стоял маленький худой мальчик. Его держала за руку большая усталая женщина в кремовом платье. Большой кремовый торт подумал, что, если бы она его не держала, мальчик, наверное, упал бы.

— Мы за нашим тортом, — с порога объявила женщина, и мальчик поморщился. По нему сразу было видно, что никакого торта ему не надо. Это было очевидно.

— А я вас уже не ждал, — с плохо скрываемой досадой сказал Олег Викторович, открывая витрину и доставая большой кремовый торт.

— Понимаете, мы болели, — стала оправдываться женщина. — То есть мы и сейчас болеем и ещё долго, видимо, будем болеть.

— Понимаю, понимаю… — растерянно заулыбался кондитер.

Лишь когда большой кремовый торт взмыл в небо, он понял, что это пришли за ним. Это была Женечка! То есть не была, а… получается, что был! Сам Женечка и его мама! Как же он их сразу не узнал! Но ошеломительная новость и радость от неё тут же испарилась, как только торт вспомнил, что он толстый. Он запаниковал: Женечка, пускай он и мальчик, всё равно не должен видеть его таким! Никогда! Ни за что! Уж лучше вечно сидеть в холодильнике, испортиться тут, быть съеденным тараканами (хотя никаких тараканов в кондитерской на углу Тополиной и Розмариновой никогда не было), чем предстать перед Женечкой в таком виде!

Но было поздно. Олег Викторович уже укладывал его в коробку, а мама доставала деньги из кошелька.

— Подождите, — вдруг сказал мальчик голосом старичка.

— Что такое, Женечка? — всполошилась женщина в кремовом платье.

— Мама, можно я его прямо тут съем? Он такой красивый! — сказал мальчик и на одну короткую секунду перестал смахивать на старичка.

— Ну конечно!

А потом большой кремовый торт снова вынули из коробки, положили на блюдо, поставили на столик у окна, рядом с чайными чашками, разрезали на кусочки и стали есть.

И чем дольше ел Женечка, тем счастливее становилась его усталая мама. Большой кремовый торт таял на глазах и тоже… становился счастливым. Но не оттого, что он худел, а от чего-то другого.

 

История пятая

О просто ватрушке

Однажды в кондитерской на углу Тополиной и Розмариновой родилась ватрушка. Как её звали, не спрашивайте. Ватрушкам при рождении, в отличие от людей, не дают имена. Так что будем называть её «просто ватрушка». Хотя она была непростой.

Родившись, она первым делом хорошенько осмотрела сестёр. На противне их было ровно десять, и все они выглядели примерно одинаково. Ну, может, кто-то попышнее, кто порумянее, а в общем ватрушки были как близнецы. Но просто ватрушка сразу поняла, что она не такая, как все, что в ней есть что-то особенное. Даже не поняла, а почувствовала. Олег Викторович, кстати, тоже что-то такое почувствовал. Он усадил просто ватрушку на полку впереди всех — на самое видное место. Может, это было совпадением, а может, и нет. Но факт — вещь упрямая: всем сразу захотелось ватрушек.

— Мне вон ту, пышненькую! — просила одна девочка у папы.

— Хочу эту, румяную! — требовала другая девочка у дедушки.

Всякий раз детский палец показывал именно на просто ватрушку, а не на кого-нибудь из её сестер. И всякий раз ей удавалось ускользнуть от кондитера, прячась за чью-нибудь широкую спину. Вместо неё с полки брали какую-нибудь сестру, и ватрушка продолжала восседать там, как королева. Она радовалась такому всеобщему вниманию к себе и даже загордилась. Совсем немного, правда.

«Вот я какая! — думала ватрушка. — Вся из теста и творога! Просто прелесть! Саму бы себя съела!»

Сестры на неё обижались за нескромное поведение, но ватрушка не обращала на это внимание. Всё равно их быстро раскупали — быстрее, чем горячие пирожки. Ватрушка махала им вслед платочком и опять радовалась за себя и свою такую особенную, длинную жизнь в кондитерской. На месте родных сестёр появлялись двоюродные и троюродные, потом к ватрушке стали подсаживать племянниц и внучатых племянниц. Когда дело дошло до правнучек, ватрушка поняла, что стареет. Причём с катастрофической скоростью. Творог на ней затвердел и пожелтел, она даже стала попахивать. Никто больше не обращал на ватрушку внимания, не восхищался её красотой. На её место пришли другие, молодые ватрушки — тягаться с ними было уже не по зубам.

— Что делать? — ужасалась просто ватрушка, рассматривая своё морщинистое лицо в зеркале буфета. — Я старею, а хочется, наоборот, молодеть.

— Есть одно проверенное средство, — сказал ей паук, свесившийся вниз головой с потолка, — молодильное.

— Какое-какое? — не поверила своим ушам ватрушка.

— М-м-м… Как-то оно называлось… Забыл. То ли средство Макропулоса, то ли Бабакулоса — не помню.

— Достаньте мне его! — взмолилась ватрушка. — Прошу! Пожалуйста!

— Я-то достану, — замялся паук. — А ты согласна вечно быть молодой? То есть быть вечно молодой? — Тут глаза у него сильно сверкнули, сразу все восемь.

Ватрушка подумала, что паук над ней, наверное, издевается. Она не только согласна — она готова ради такого на всё! Но ватрушка не стала в этом признаваться, а то вдруг он передумает. Она просто сдержанно кивнула, мол, да, я согласна.

Всю ночь ватрушка не спала. Она всё представляла себе, как съест волшебное средство и сразу похорошеет. Помолодеет! И не на какие-нибудь там несколько дней, а на всю жизнь! Навсегда! Здорово, что ей подвернулся этот паук. Просто ватрушка была готова его расцеловать.

Паук не взял с неё ни копейки. Отдал средство с рецептом даром и уполз. Ватрушка его больше ни разу не видела.

И вот она опять расцвела! Она была молодой и красивой, как когда-то. Олег Викторович сразу это заметил. Он удивился, конечно, а потом пересадил ватрушку в оконную витрину. Теперь у неё была самая почётная должность в кондитерской — заманивать внутрь посетителей. И надо сказать, ватрушка прекрасно заманивала. Посетители валили к Олегу Викторовичу валом, и все требовали ватрушек. Ему даже пришлось ещё один противень покупать.

Шли годы, а ватрушка так и сидела в витрине среди муляжей. С ними было скучно — ни посплетничать, ни по душам поговорить. Один раз, правда, у неё появился друг — разноцветный леденец на палочке. Но тот был мечтателем и надолго в витрине не задержался — отправился в большое кругосветное путешествие на троллейбусе. А больше к ватрушке никого интересного не подсаживали.

Тогда она выбралась из витрины сама. Как-то раз, ночью. С тех пор у неё появилось хобби — давать советы. Жители кондитерской уважали её — она сразу это отметила — в силу возраста: всё-таки она тут считалась долгожителем. Её теперь звали не просто ватрушкой, а старой ватрушкой, хотя она и выглядела хорошо. К её мнению прислушивались, и старая ватрушка пользовалась этим, втираясь в доверие к неопытным кондитерским изделиям. Но, по сути, советы её были не так чтобы хороши, хотя и не безнадёжно плохи.

С годами и это увлечение ватрушки прошло. Она больше не выбиралась из витрины по ночам. Сидела на своём самом видном месте и тоскливо рассматривала Тополиную улицу. Люди, троллейбусы, голуби, бездомные коты не интересовали её, как прежде. Ватрушка смотрела на них и не видела, хотя глаза у неё были такими же зоркими. Морщинок и радикулита у ватрушки тоже не было — только хриплый старческий голос. Она всё чаще стала предаваться воспоминаниям. О детстве, проведённом в тазике с тестом, о юности в тёплой печи, о зрелости на прилавке. Наверное, ей бы хотелось вернуть это всё. Но, по правде говоря, за долгие годы жизни старая ватрушка совершенно разучилась хотеть и мечтать. И только одна тревожная мысль посещала её иногда — о пауке, свесившемся однажды с потолка. Старая ватрушка не помнила его лица, только голос.

И один раз, через много-много лет, когда в кондитерской уже не работал Олег Викторович, а работал Виктор Олегович, его пра-пра-правнук, она снова услышала паука.

— Вернуть всё назад? — просто спросил он. В этот раз он не свешивался с потолка, а прилетел на опавшем осеннем листе с самого неба. По крайней мере так показалось старой ватрушке.

— Да, — тоже просто ответила она.

* * *

Тёплые руки Олега Викторовича вынули её из духовки, бережно сняли с противня, усадили на поднос и отнесли на прилавок.

— Мне вот эту! — услышала ватрушка весёлый голос.

И ей тоже стало весело — впервые за долгие годы.

 

История шестая

Итальянская (страстная)

В кондитерской на углу Тополиной и Розмариновой жил-был кофейный тирамису. Он немного отличался от остальных жителей кондитерской, потому что был иностранцем. Он был из Италии. Тирамису так все и звали — наш итальянец. Потому что, с одной стороны, он был вроде бы «наш», а с другой — всё-таки итальянец. По-русски он говорил с певучим акцентом и при этом яростно жестикулировал. У него красиво получалось.

Наш итальянец очень гордился своим происхождением. Он всем рассказывал, что у него какие-то необыкновенные, очень длинные семейные корни.

— Моя пра-пра-прабабушка родом из Рима! — восклицал он.

— А где это? — живо интересовались ватрушки.

— Это далеко, — коротко отвечал наш итальянец, напуская на себя таинственный вид. — А дедушка — из Барселоны! Чистокровный итальянец!

— Барселона в Испании, — возражала маленькая шоколадка. Она часто смотрела передачу про дальние страны вместе с Олегом Викторовичем и знала, о чём говорит.

Но наш итальянец делал вид, что не расслышал. Он рассказывал жителям кондитерской про свою кузину — известную итальянскую певицу.

— У неё знаете какой голос? Не знаете? У неё бас! — рассказывал тирамису, воздавая руки к потолку.

— Да? — недоверчиво переспрашивала маленькая шоколадка. Она один раз смотрела передачу про оперу, и там сказали, что бас — это мужской певческий голос. И что у женщин баса не бывает.

— Ещё как бывает! — восклицал наш итальянец. — Мне лучше знать! — говорил он, и ромовые бабы восторженно заглядывали ему в рот. Все, кроме одной, самой пухленькой. Она очень нравилась нашему итальянцу, а он ей — не очень. Точнее, он ей совсем не нравился, это было очевидно. Ромовая баба считала тирамису зазнайкой и хвастунишкой. А от его громкого голоса и странного акцента у неё закладывало уши. Однажды она сказала:

— Не могли бы вы говорить тише? Я читаю книжку и не могу сосредоточиться. — Ромовая баба читала сборник кулинарных рецептов Олега Викторовича.

Если бы на её месте был кто-нибудь другой, тирамису бы страшно обиделся, как принято у итальянцев. Наверное, на всю жизнь. А тут он наоборот — обрадовался. Ромовая баба впервые говорила с ним!

Так что он не сдавался. Если честно, ему даже нравилось, что ромовая баба к нему равнодушна. Это значит, её нужно завоёвывать! А завоёвывать наш итальянец очень любил. Поэтому он придумал план. План по завоеванию возлюбленной. В нём было всего три пункта. Не много и не то чтобы мало. Этот план ему помог составить лучший друг, лимонный чизкейк.

Первым пунктом шёл букет.

— Букет должен быть гигантским! — посоветовал лучший друг.

— А где я его возьму? — растерялся тирамису. В кондитерской очень редко появлялись цветы. Да и то в основном из крема.

— Ну-у… — протянул лимонный чизкейк. — Что-нибудь придумай!

И наш итальянец придумал. Он решил сам сделать букет — тоже из разноцветного крема. Правда, у него не получилось. Тирамису залез в миску со взбитым маслом и весь перепачкался. В таком виде он пришёл к ромовой бабе в гости, здраво рассудив, что сам он гораздо лучше любого букета. Но возлюбленная ему не открыла, она в это время мыла голову.

Вторым пунктом плана шла серенада.

— Встанешь у неё под балконом и споёшь, — сказал чизкейк.

— Но у неё нет балкона! — воскликнул наш итальянец. — И потом, я не знаю слов.

— Тогда что-нибудь придумай. Итальянец ты или нет?

На самом деле не в балконе и не в словах было дело. Просто тирамису не умел петь. Но это его не остановило. Он всё равно спел, правда, не серенаду, а песню, которую всё время крутили по радио. Про кота. Это не произвело на ромовую бабу никакого впечатления. Наоборот.

— Какой у вас неприятный, фальшивый голос, — поморщилась она, и тирамису сразу влюбился ещё больше.

— Остаётся только одно — признаться ей в любви, — сказал чизкейк. — Только давай без этих твоих итальянских штучек.

— Без каких?

— Без страстей, — отчеканил чизкейк и пристально посмотрел на тирамису.

И наш итальянец, конечно, признался. Только он не послушался друга: в самый разгар признания он стал размахивать руками, бить себя в грудь и падать на колени. А его красивый акцент стал ещё красивее!

Но ромовая баба всё равно ушла. Она даже не дослушала до конца. Отвернулась и пошла куда-то. Наш итальянец не видел куда — глаза ему застилали слёзы.

— Я ни на что не годен! — рвал тирамису на себе волосы. Не в прямом смысле, конечно, а в переносном. — Maledire! Mille diavoli! (Проклятье! Тысяча чертей!)

— Слушай, может, хватит уже притворяться? — спросил друг.

— О чём это ты? Я не понимаю.

— Всем известно, что никакой ты не итальянец.

— Да? — ужаснулся тирамису. — А кто тогда?

— Русский. Тебя же Олег Викторович испёк.

— А что же вы тогда молчали? Что же вы меня звали «нашим итальянцем»?

— Мы тебе подыгрывали, — сознался чизкейк.

— Подыгрывали?! — Тирамису не верил своим ушам. — И что, ОНА ТОЖЕ знает?

Чизкейк кивнул. Ему не хотелось расстраивать друга. Но лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Это правило работает даже в кондитерской.

Теперь всё было ясно. Всё стало ясно тирамису. Конечно, раз она знает его самый страшный и стыдный секрет, она никогда его не полюбит! Ведь он же никакой не необычный, не загадочный, житель далёкой страны. Он рождён в том же тазике с тестом, что и остальные!

И знаете, что тирамису после этого сделал? Думаете, уехал далеко-далеко, не смея больше смотреть в глаза друзьям и возлюбленной? Нет, он по-другому поступил. Он долго-долго думал и даже поплакал и погрустил немного, а потом взял и признался ромовой бабе. Не в любви, а вообще — во всём. И тогда она улыбнулась ему (в первый раз в жизни), и тирамису стал вдруг самым счастливым во всей кондитерской. После этого, он даже перестал размахивать руками и подделывать акцент. Говорил, как все обычные кондитерские изделия.

 

История седьмая

О картошке

В кондитерской на углу Тополиной и Розмариновой жила-была одна картошка. В смысле, не настоящая, а пирожное. Она была сделана из печенья, и какао и сливочного масла. Её готовил сам Олег Викторович — с большой любовью и заботой. Картошка была его самым любимым пирожным. Можно сказать, именно из-за любви к ней он стал кондитером — с картошки когда-то началась его карьера.

Но картошку любил не только Олег Викторович, её любили все. Начиная с обитателей кондитерской и заканчивая её посетителями. Просто она была приятной во всех отношениях картошкой: у неё был покладистый характер и всегда хорошее настроение. До тех пор, пока однажды…

Однажды картошка поняла, какую жестокую шутку сыграла с ней судьба. А дело было вот как. Один раз по телевизору показывали кино. Про влюблённых. Это было старое кино, и влюблённые там были колхозниками — они работали в поле.

В картофельном.

Когда картошка его увидела — всё такое огромное и раскидистое, зелёное и в сиреневом цвету, она потеряла дар речи. А когда дар речи вернулся, картошка шёпотом сказала:

— Я хочу туда.

— Куда? — не поняла ромовая баба. Она смотрела кино вместе с картошкой. — В телевизор?

— Нет, не туда. В поле.

— Зачем?

— Там моя родина. Мой дом. Мои родные и близкие.

— Твои родные и близкие — это мы! — немного обиделась ромовая баба.

— Вы — да. Но вы — просто родные, а они, — картошка снова кивнула на экран: там показывали, как влюблённые с огоньком окучивают картофель. — А они — родные по крови. Ты чувствуешь разницу?

— Ты ошибаешься, — терпеливо начала объяснять ей ромовая баба. — Тебя сделали из печенья, масла и какао, а те картошки родились в земле. Вы никакие не родственники, просто тёзки. Ты и они — совсем разные вещи.

— Мы не вещи, — с достоинством молвила маленькая гордая картошка. — Мы клубненосные растения семейства паслёновых!

С этими словами она ушла. Просто взяла и навсегда ушла из кондитерской. Она пошла искать картофельное поле — то самое, из старого кино. Картошка села на трамвай и проехала шесть остановок до старого кинотеатра. До картофельного поля оставалось буквально несколько шагов.

Но каково же было картошкино удивление, когда в кинотеатре никакого картофельного поля не оказалось! Бабушка из кассы сказала:

— У нас только кинозал с буфетом. А туалет направо.

Ужас. Что делать, когда ты маленький, а город такой большой? Правильно, надо идти в полицию. Там всегда посоветуют, как дальше действовать.

— Скажите, а где тут у вас картофельное поле? — спросила картошка у доброго на вид полицейского. Он сидел за столом и пил чай с пирожными.

Полицейский попался картошке добрый не только на вид, но вообще. Он сразу понял, в чём дело, — хватило всего пары вопросов. Он даже не стал заводить на картошку протокол, просто рассказал, как проехать в поле, и всё.

И схему начертил. Он даже чаю ей предложил, но картошке было некогда. Она села в маршрутное такси и укатила.

Ехала она долго и приехала на станцию. Там было много людей, и все они немного походили на тех колхозников. Картошка сразу повеселела — поняла, что она на правильном пути. Она залезла вместе с остальными в поезд и поехала. Она ехала всю ночь и ещё немного утром, а поезд всё не останавливался. Он катил и катил. А когда картошка вышла в тамбур, чтобы узнать, долго ещё или нет, она вдруг увидела ТАКОЕ!

Такое большое!

Такое раскидистое!

Картофельное!

Поле!

На бешеной скорости оно проносилось мимо.

И картошка сделала то, что никогда не следует делать в поезде. Она дернула стоп-кран.

И поезд остановился. Конечно, не сразу, ведь он нёсся на огромной скорости. Но потом всё-таки он встал, и картошка сразу из него выскочила. Прямо на железнодорожную насыпь.

И вот, она стояла на ней, а перед картошкой стояли сотни, нет — тысячи таких же, как она, картошек. На вид они немного отличались от неё самой. Даже не немного, а сильно отличались. У них были зелёные листья, и вообще они выглядели как самые обычные кусты. Но картошку это не смутило, в глубине души она знала, что родственники сразу почуют в ней родную кровь. Она даже уже представила себе, как они крепко обнимутся и поцелуются и те примут её в семью.

Только обниматься было не с кем. Картошка шла и шла вдоль поля, но, кроме безмолвных кустов, там никого больше не было. Она уже решила повернуть назад — проверить в другой стороне, но тут заметила какие-то большие коричневые кучи.

Она их сразу узнала. Это были картошки! Такие же коричневые и продолговатые! О, счастье!

Картошка бросилась к ним. Она стала поочерёдно обнимать их и целовать. Она даже вся перепачкалась в земле, но ей было все равно.

— Здравствуйте, мои родные! — кричала картошка, глотая слёзы радости. — Здравствуйте, мои хорошие!

Но картофелины из кучи совсем не разделяли её восторга. Скажем прямо, встретили они картошку прохладно. Когда она попросилась к ним жить, они только безучастно кивнули: живи, мол, чего там.

И зажила картошка в поле, на свежем воздухе. Ей сразу объяснили, что нужно делать: лежать, проветриваться и сохнуть. Так она и делала, хотя, в отличие от остальных, ей это на пользу не шло — она вся потрескалась и потемнела. Через некоторое время картошке надоело лежать, и она спросила:

— А что дальше?

— Дальше мы поедем на фабрику.

«Ура! — подумала картошка. — Вот это будет настоящее приключение».

Картофель покидали в грузовик (при этом картошке чуть не намяли бока) и повезли. Было темно и душно, её родственники пихались и ворчали, а некоторые даже выпрыгивали на ходу из грузовика. Вслед им смотрели с завистью.

— Что мы будем делать на фабрике? — спросила картошка у одной из родственниц, чтобы завязать разговор. Молча ехать ей уже надоело.

— Кто что, — хмуро ответила картофелина. — Смотря по сортировке. Кого-то отправят на ферму к поросятам, кого-то упакуют в сетку — и в магазин. А из кого-то чипсов наделают.

«К поросятам — это интересно, — подумала картошка. — Давно хотела посмотреть поросят».

И вдруг картофелина добавила:

— Как ни крути, у всех у нас одна судьба.

— Какая? — с замиранием сердца спросила картошка.

— Нас съедят, — сказала картофелина и отвернулась к стенке, давая понять, что разговор закончен.

Картошку как громом поразило. Съедят?! Их съедят? Тогда зачем она убежала из кондитерской? Родной, тёплой, милой сердцу кондитерской на углу Тополиной и Розмариновой?

Тоска, страшная тоска вдруг пронзила картошкино сердце. И она опять побежала. Протиснулась к выходу, спрыгнула на полном ходу и побежала. Хорошо ещё, что она была чёрствая, а то наверняка бы разбилась. Но картошка не разбилась, а всё-таки добралась до дома. И больше уже не убегала, никогда-никогда.

 

История восьмая

О ромовой бабе

В кондитерской на углу Тополиной и Розмариновой жила-была ромовая баба. И у неё было хобби: баба очень любила читать. Но почитать в кондитерской можно было только газеты — их иногда оставляли на столиках посетители. Иной раз попадались журналы. Но ромовая баба не очень их любила, её больше интересовали книжки. Их тоже приносили посетители. Особенно красивые книжки были у детей — большие и с яркими картинками. Однажды ромовой бабе даже удалось заглянуть в одну. Там была нарисована красивая девушка в длинном синем платье, а больше ромовая баба ничего не успела разглядеть. Книжек на столиках посетители никогда не оставляли, они их берегли и поэтому всегда уносили с собой.

Но как-то раз Олег Викторович принёс в кондитерскую длинную коробку из картона. Он достал из неё какие-то деревяшки и шурупчики и стал что-то мастерить.

«Полку! — догадалась ромовая баба. — Зачем нам новая полка?»

Где-то через час полка уже висела на стене, а Олег Викторович ставил на неё книги.

— Надо же! — обрадовалась ромовая баба.

Их было много, и все они были про то, как печь торты и стряпать печенье. Это были поваренные книги. Олег Викторович их коллекционировал. Он решил, что такая полка с книжками украсит его кондитерскую. Покупатели будут заходить, смотреть на неё и думать: «Вот какой Олег Викторович замечательный кондитер! Не только умелый, но и умный! Вон сколько книжек прочитал».

С тех пор ромовая баба тоже увлеклась кулинарией. Во что бы то ни стало она решила стать кондитером не хуже Олега Викторовича.

— Глупости, — говорила ей старая ватрушка. — Ты ромовая баба, а не кулинар. Ты сама кондитерское изделие, разве не понимаешь?

Ромовая баба всё прекрасно понимала и поэтому помалкивала. Она не любила спорить. Дни напролёт она читала книги с полки, а по ночам, когда Олег Викторович засыпал, ромовая баба брала в холодильнике продукты и что-то готовила. Она это делала очень аккуратно, поэтому Олег Викторович с утра ничего странного не замечал. Его кухня, как всегда, сияла чистотой. Иногда, когда он спал на своём старом диване, ромовая баба смотрела на него и вздыхала. О чём она думала — кто знает? Может, о том, что когда-нибудь… Но не будем забегать вперёд.

Со временем в кондитерской прознали об увлечении ромовой бабы. Все её стали отговаривать, советовали не заниматься ерундой, а лучше обратить внимание на кофейный тирамису. С утра до вечера он торчал под её окнами и пел про кота. Но ромовая баба оставалась глуха к его чувствам и песням: она была увлечена совсем другим. У неё было ДЕЛО, и в этом деле ей хотелось достичь совершенства. А как иначе?

И надо сказать, в скорости ромовая баба его почти достигла. У неё стали получаться чудесные маффины и расстегаи, ватрушки и пирожки. А уж какие ромовые бабы — объедение! Она даже купила себе передник, чтобы не пачкать в муке сарафан, и настоящий кондитерский колпак — он ей очень шёл! Но ромовая баба смотрела на себя в зеркало буфета и не улыбалась. Ей не нравилось то, что она там видит.

Олег Викторович, конечно, ни о чём таком не догадывался. И в страшном сне не привиделось бы ему, что его собственная ромовая баба, которую он испёк своими руками, перещеголяла его в кондитерском мастерстве! Это было странно. Да, это было странно.

— Ты — ромовая баба, — размышлял вслух лимонный чизкейк. — И вместе с тем ты — кондитер-виртуоз. Парадокс какой-то.

Ромовая баба молчала. Ей нечего было ответить чизкейку. А ночью она испекла свой собственный. И он получился гораздо вкуснее, чем у Олега Викторовича.

Со временем она совсем перестала разговаривать с обитателями кондитерской. Просто было не о чем. А потом она и вовсе разучилась понимать их язык. Но и на человеческом она не говорила, поэтому ей приходилось молчать.

А однажды произошло чудо. На столике кто-то из посетителей оставил потрепанную книжку. Олегу Викторовичу было жалко её выбрасывать: а вдруг за ней ещё придут? Поэтому он поставил книжку на полку, ко всем остальным.

Ромовая баба прочитала её с жадностью — всего за одну ночь. В эту ночь ей открылась великая тайна. А всё потому, что предназначалась эта книжка именно для неё, ромовой бабы. В кондитерской её оставил один старенький волшебник, похожий на паука.

Вскоре после этого случая ромовая баба исчезла. То есть абсолютно! Точно в кондитерской на углу Тополиной и Розмариновой её никогда не было. Жители кондитерской поудивлялись, погоревали (особенно страдал кофейный тирамису), да и забыли о ромовой бабе. Всё равно она была неразговорчивой особой, и многие считали её гордячкой.

Но знаете, что самое странное в этой истории? В тот же день, когда исчезла ромовая баба, даже в тот же час и в ту же минуту, на другом конце города, на углу Крокодиловой и Жирафной, появилась красивая девушка в длинном синем платье. Эту девушку никто раньше никогда не видел. Интересно, откуда она там взялась?

 

История девятая

Грустная

Однажды на углу Тополиной и Розмариновой случилось несчастье. Даже, наверное, беда. Ничего страшнее в жизни Олега Викторовича ещё не случалось. А началось всё с того, что на соседней улице, на Кактусовой, открылась новая кондитерская. Вернее, даже целая сеть — сразу по всему городу Эта сеть окутала почти все улицы и переулки маленького городка, в котором жил Олег Викторович, и дела его стали плохи.

Сначала к нему перестали ходить на кофе по утрам. Потому что в новых кондитерских кофе был гораздо дешевле и, может, даже немного вкуснее. И не потому, что Олег Викторович не умел его варить или был жадным, — нет. Просто в новых кондитерских стояли иностранные кофемашины, и готовили они сто разных сортов! Целых сто! Олег Викторович против таких машин был просто мышкой.

Потом к нему перестали ходить на чай с пирожными. В новых кондитерских пирожные можно было купить по акции «Два по цене одного», а чай там можно было наливать прямо из больших самоваров в неограниченном количестве.

Дальше у Олега Викторовича перестали заказывать торты с поздравительными надписями. В тех новых кондитерских торты делали на огромном заводе, поэтому у них было из чего выбирать. А у Олега Викторовича было всего пять фирменных вкусов. Зато! Зато они были ГОРАЗДО лучше заводских!

Но последней каплей стало то, что от Олега Викторовича ушли его постоянные покупатели. Те, которые ходили в кондитерскую на углу Тополиной и Розмариновой всю жизнь. Олег Викторович сгоряча расценил это как предательство. Но потом остыл.

Опустела его кондитерская. Помрачнела и запылилась. Никто больше не сидел за столиками, не ел ватрушек и ромовых баб, витрины и прилавки уже не ломились от изобилия пирожных и кексов.

Но Олег Викторович не сидел сложа руки. Да, он ненадолго закрыл кондитерскую. Но только ненадолго — чтобы подумать. Ровно три дня он лежал на стареньком диване и думал. Про то, что теперь делать. Он не ел и не пил, не сомкнул глаз и всего два раза сходил в туалет. На рассвете четвёртого дня Олег Викторович наконец придумал.

Он решил сварить фирменный напиток! Такой, чтобы его аромат щекотал ноздри прохожих (которые были потенциальными покупателями), они толпами шли бы на этот аромат, а вкусив самого напитка, моментально становились бы уже не потенциальными, а постоянными покупателями Олега Викторовича.

Ещё три дня у него ушло на то, чтобы проштудировать все поваренные книги с полки. Он делал записи, пробовал всякие рецепты, варил разные напитки, а один раз даже инкогнито (надев шляпу, тёмные очки и фальшивую бороду) зашёл к своим конкурентам и попробовал их фирменный напиток.

От конкурентов Олег Викторович ушёл подавленный. Все его старания, все знания, полученные за годы учёбы в кулинарном техникуме, весь опыт работы в кондитерской шли коту под хвост. Против умной кофемашины и целого завода тортов Олег Викторович был бессилен.

Но он всё равно не сдавался. Он устроил бесплатную дегустацию на углу Тополиной и Розмариновой, разослав пригласительные билеты всем бывшим посетителям. Но на дегустацию почти никто не пришёл. Вернее, пришёл только один мальчик с мамой — Женечку помните? Вот он, Женечка, попробовал новый фирменный напиток Олега Викторовича и со свойственной детям непосредственностью сказал, что он вкусный. Но на Кактусовой улице ещё вкуснее. Плюс там ему дали шарик на палочке и жвачку, причём бесплатно.

И тогда Олег Викторович опустил руки. Он больше ничего не пёк, пыл его остыл, а вместе с ним остыла и духовка, витрины не сияли, пол покрылся толстым слоем пыли, а колокольчик в дверях не звенел. Дни напролёт Олег Викторович лежал на диване и смотрел в потолок. Там ничего интересного не было — только паук плёл и плёл свою паутину.

Но вот однажды, где-то недели через две, Олегу Викторовичу приснился удивительный сон. Во сне он видел маму. Она стояла у плиты в длинном синем платье и варила какао в маленькой кастрюльке с ручкой. Чудесный аромат витал на уютной кухне, а Олег Викторович в штанах на лямках сидел на табурете и нетерпеливо болтал ногами. Он ждал, когда мама сварит ему какао. А потом долго пил из толстой кружки в горошек, обжигая язык и облизывая шоколадные губы. Ничего вкуснее не пробовал Олег Викторович за всю свою жизнь.

Когда он проснулся, во рту ещё оставался вкус маминого какао, а в носу — запах.

И что же сделал Олег Викторович? Думаете, он умылся и скорее побежал Не кухню пробовать мамин рецепт? Нет, ни чего подобного он не сделал. Потому Олег Викторович был взрослым и всё прекрасно понимал. Он понимал, что детство у каждого своё. И ещё — его уже не вернёшь. Поэтому он так и остался лежать на диване.

 

История десятая

О настоящей любви

Олег Викторович ещё долго лежал, и лежал, и лежал на диване на углу Тополиной и Розмариновой. Обитатели кондитерской очень переживали за него — те, которые остались, Их было всего ничего: пара леденцов, засохшее печенье, чёрствые пряники и один давно просроченный торт. Им было жалко кондитера, ведь, как ни крути, он их родной папа. Но кондитерские изделия — создания хрупкие и с большой человеческой бедой не могут справиться сами. Тут нужен помощник. А от Олега Викторовича, день-деньской лежащего на диване, нечего было помощи ждать.

Но однажды, когда витрины кондитерской уже совершенно запылились, а на полках завелись муравьи, она пришла. Эта помощь.

Ржаво звякнул дверной колокольчик, и на пороге кондитерской появилась светловолосая девушка. Обитатели кондитерской растерянно смотрели на гостью, а та — на них. А потом она улыбнулась, и всё сразу встало на свои места.

Чёрствые дочери и засохшие сыновья Олега Викторовича всё поняли, ведь они вовсе не были глупы. Они узнали ромовую бабу. Это была она — тихая, скромная ромовая баба, пусть теперь и в человеческом обличье. Узнали, потому что у них были родственные души, замешанные когда-то в одном тазике с тестом.

Девушка чихнула:

— Апчхи!

Как будто сказала: я вернулась. Вернулась, потому что это дом, а в дом всегда нужно возвращаться (хоть ненадолго), если в нём живут любимые люди.

А потом девушка достала из сумки передник, метлу, совок, — швабру с ведром и принялась за уборку. Она так ничего и не сказала обитателям кондитерской — привычка сделала её немногословной. Девушка лишь тихонько насвистывала себе под нос песенку про кота. Услышав, пряники подхватили знакомый мотив, а потом, вооружившись мокрыми тряпками, стали помогать девушке. Скоро к ним присоединились леденцы, печенье и даже торт, хотя он себя неважно чувствовал.

Олег Викторович в это время лежал за стенкой. Ему казалось странным, что в кондитерской что-то гремит и шумит; но он решил, что это мыши, и перевернулся на другой бок. Зато когда за стенкой включили пылесос, Олега Викторовича разобрало любопытство. Надо полагать, мыши не умеют пылесосить?

Он встал с дивана впервые за долгие-долгие дни, обул тапочки и прошаркал к двери. Рука опустилась на дверную ручку и нерешительно замерла. За время, проведённое на диване, Олег Викторович стал немного не в себе. Он растерял весь свой задор и огонёк и стал, прямо скажем, немного трусом. Такое иногда случается со взрослыми людьми.

Он стал бояться перемен. Лежание на диване заменило ему всё — любовь к работе, к посетителям и даже, наверное, к жизни. И вдруг он услышал голос:

— Входите! Входите же скорей!

Это был незнакомый голос — женский и очень приятный. Чем-то похожий на дверной колокольчик в его кондитерской.

Олег Викторович ещё немного подумал (всё-таки он ужасно трусил!), откашлялся, одёрнул на себе халат, пригладил волосы и тихонько приоткрыл дверь. Совсем чуть-чуть — чтобы заглянуть в щёлочку Потом ещё чуть-чуть и ещё. Потом он сделал шаг — малюсенький шажок вперёд, который Олегу Викторовичу, отлежавшему себе обе ноги, показался гигантским скачком через всю вселенную.

«Что же случилось потом?» — спросите вы.

Потом кондитерская на углу Тополиной и Розмариновой откроется снова. И в ней сразу появится много новых фирменных напитков (среди них и тот самый — по маминому рецепту), блюд и постоянных посетителей. В ней будет работать не один Олег Викторович, но ещё и Оля — бывшая ромовая баба, и их сын Витя. А потом их дочь Валерия. Все они будут заниматься одним общим делом или, лучше сказать, семейным. Заниматься с любовью и огоньком, поэтому у них всё получится. Они потом откроют ещё много семейных кондитерских: на углу Горькой и Сладкой, Печальной и Радостной, Солнечной и Облачной с прояснениями и ещё в разных других местах. Они даже вытеснили из города ту кондитерскую сеть с кофемашинами, представляете? А ведь вроде бы всё в ней было большое, новое и дешёвое, и всё равно чего-то не хватало…

Но это всё будет потом. А сейчас Олег Викторович стоял посреди кондитерской и угрожающе смотрел на Олю. Он решил, что она грабительница, и даже вооружился мухобойкой, но потом передумал. Всё-таки грабительницы не носят длинных синих платьев.