В кондитерской на углу Тополиной и Розмариновой жил-был кофейный тирамису. Он немного отличался от остальных жителей кондитерской, потому что был иностранцем. Он был из Италии. Тирамису так все и звали — наш итальянец. Потому что, с одной стороны, он был вроде бы «наш», а с другой — всё-таки итальянец. По-русски он говорил с певучим акцентом и при этом яростно жестикулировал. У него красиво получалось.

Наш итальянец очень гордился своим происхождением. Он всем рассказывал, что у него какие-то необыкновенные, очень длинные семейные корни.

— Моя пра-пра-прабабушка родом из Рима! — восклицал он.

— А где это? — живо интересовались ватрушки.

— Это далеко, — коротко отвечал наш итальянец, напуская на себя таинственный вид. — А дедушка — из Барселоны! Чистокровный итальянец!

— Барселона в Испании, — возражала маленькая шоколадка. Она часто смотрела передачу про дальние страны вместе с Олегом Викторовичем и знала, о чём говорит.

Но наш итальянец делал вид, что не расслышал. Он рассказывал жителям кондитерской про свою кузину — известную итальянскую певицу.

— У неё знаете какой голос? Не знаете? У неё бас! — рассказывал тирамису, воздавая руки к потолку.

— Да? — недоверчиво переспрашивала маленькая шоколадка. Она один раз смотрела передачу про оперу, и там сказали, что бас — это мужской певческий голос. И что у женщин баса не бывает.

— Ещё как бывает! — восклицал наш итальянец. — Мне лучше знать! — говорил он, и ромовые бабы восторженно заглядывали ему в рот. Все, кроме одной, самой пухленькой. Она очень нравилась нашему итальянцу, а он ей — не очень. Точнее, он ей совсем не нравился, это было очевидно. Ромовая баба считала тирамису зазнайкой и хвастунишкой. А от его громкого голоса и странного акцента у неё закладывало уши. Однажды она сказала:

— Не могли бы вы говорить тише? Я читаю книжку и не могу сосредоточиться. — Ромовая баба читала сборник кулинарных рецептов Олега Викторовича.

Если бы на её месте был кто-нибудь другой, тирамису бы страшно обиделся, как принято у итальянцев. Наверное, на всю жизнь. А тут он наоборот — обрадовался. Ромовая баба впервые говорила с ним!

Так что он не сдавался. Если честно, ему даже нравилось, что ромовая баба к нему равнодушна. Это значит, её нужно завоёвывать! А завоёвывать наш итальянец очень любил. Поэтому он придумал план. План по завоеванию возлюбленной. В нём было всего три пункта. Не много и не то чтобы мало. Этот план ему помог составить лучший друг, лимонный чизкейк.

Первым пунктом шёл букет.

— Букет должен быть гигантским! — посоветовал лучший друг.

— А где я его возьму? — растерялся тирамису. В кондитерской очень редко появлялись цветы. Да и то в основном из крема.

— Ну-у… — протянул лимонный чизкейк. — Что-нибудь придумай!

И наш итальянец придумал. Он решил сам сделать букет — тоже из разноцветного крема. Правда, у него не получилось. Тирамису залез в миску со взбитым маслом и весь перепачкался. В таком виде он пришёл к ромовой бабе в гости, здраво рассудив, что сам он гораздо лучше любого букета. Но возлюбленная ему не открыла, она в это время мыла голову.

Вторым пунктом плана шла серенада.

— Встанешь у неё под балконом и споёшь, — сказал чизкейк.

— Но у неё нет балкона! — воскликнул наш итальянец. — И потом, я не знаю слов.

— Тогда что-нибудь придумай. Итальянец ты или нет?

На самом деле не в балконе и не в словах было дело. Просто тирамису не умел петь. Но это его не остановило. Он всё равно спел, правда, не серенаду, а песню, которую всё время крутили по радио. Про кота. Это не произвело на ромовую бабу никакого впечатления. Наоборот.

— Какой у вас неприятный, фальшивый голос, — поморщилась она, и тирамису сразу влюбился ещё больше.

— Остаётся только одно — признаться ей в любви, — сказал чизкейк. — Только давай без этих твоих итальянских штучек.

— Без каких?

— Без страстей, — отчеканил чизкейк и пристально посмотрел на тирамису.

И наш итальянец, конечно, признался. Только он не послушался друга: в самый разгар признания он стал размахивать руками, бить себя в грудь и падать на колени. А его красивый акцент стал ещё красивее!

Но ромовая баба всё равно ушла. Она даже не дослушала до конца. Отвернулась и пошла куда-то. Наш итальянец не видел куда — глаза ему застилали слёзы.

— Я ни на что не годен! — рвал тирамису на себе волосы. Не в прямом смысле, конечно, а в переносном. — Maledire! Mille diavoli! (Проклятье! Тысяча чертей!)

— Слушай, может, хватит уже притворяться? — спросил друг.

— О чём это ты? Я не понимаю.

— Всем известно, что никакой ты не итальянец.

— Да? — ужаснулся тирамису. — А кто тогда?

— Русский. Тебя же Олег Викторович испёк.

— А что же вы тогда молчали? Что же вы меня звали «нашим итальянцем»?

— Мы тебе подыгрывали, — сознался чизкейк.

— Подыгрывали?! — Тирамису не верил своим ушам. — И что, ОНА ТОЖЕ знает?

Чизкейк кивнул. Ему не хотелось расстраивать друга. Но лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Это правило работает даже в кондитерской.

Теперь всё было ясно. Всё стало ясно тирамису. Конечно, раз она знает его самый страшный и стыдный секрет, она никогда его не полюбит! Ведь он же никакой не необычный, не загадочный, житель далёкой страны. Он рождён в том же тазике с тестом, что и остальные!

И знаете, что тирамису после этого сделал? Думаете, уехал далеко-далеко, не смея больше смотреть в глаза друзьям и возлюбленной? Нет, он по-другому поступил. Он долго-долго думал и даже поплакал и погрустил немного, а потом взял и признался ромовой бабе. Не в любви, а вообще — во всём. И тогда она улыбнулась ему (в первый раз в жизни), и тирамису стал вдруг самым счастливым во всей кондитерской. После этого, он даже перестал размахивать руками и подделывать акцент. Говорил, как все обычные кондитерские изделия.