Неожиданно кто-то схватил меня за руку и куда-то потащил.

Это случилось так быстро, что я даже не успел попрощаться со Старушкой и ее домочадцами: Тилли, Вилли и Билли. Да что там!

Я даже не успел разглядеть, кто, собственно, этот кто-то и куда он меня тащит!

Кругом мелькали какие-то окна, хлопали какие-то двери и вереницы комнат сменяли друг друга. Мы то оказывались в огромных залах с нарядной публикой, то в пустых комнатенках. Потолки в них были такие низкие, что мне приходилось сгибаться в три погибели.

Мы бежали и падали, падали и бежали, без остановки и перерыва на обед. Мне казалось, что мы бежим уже целую вечность. Что мы, наверное, уже добежали до железнодорожного вокзала (он от нас в четырех автобусных остановках), и я уже как будто слышал стук колес и громкий голос радиопередатчика:

Но я ошибся. Это был никакой не поезд, а лодка.

Маленькая лодка, в которую мы прыгнули и в которой потом долго куда-то плыли в потемках. Над нашими головами (хотя я не был уверен, что у моего попутчика была голова) картавыми голосами кричали большие птицы. Мне то и дело приходилось выпутываться из каких-то лиан, в которых то и дело мелькали человекообразные обезьяны. Или обезьянообразные люди, этого я не знал.

Я не мог разглядеть. В этой темнотище я не мог разглядеть даже лица моего молчаливого попутчика (или провожатого?)…

А было ли у него лицо?

— Простите, вы, собственно, кто? — наконец осмелился спросить я.

Я сидел на корме и пытался разглядеть того, кто был на веслах.

— Сейчас не подходящее время для знакомства, — ответил мой попутчик. — Нам надо спешить.

— Но почему мы так ужасно спешим?

— Почему?! — взвизгнул он.

От этого визга из прибрежных реликтовых зарослей (мне почему-то казалось, что мы в реликтовом лесу, хотя я не был в этом уверен)… Из прибрежных зарослей вспорхнула стайка светлячков. На короткий миг они осветили лодку. Передо мной сидели штаны.

Детские штаны на лямках, их еще называют песочниками. Они были желтого цвета и яростно налегали на весла.

— Мы так ужасно спешим, потому что мы ужасно опаздываем! — Песочники вынули из кармана часы и сунули мне под нос:

— 20:21!

Я с удивлением заметил, что это мои часы.

Те самые — с Микки-Маусом.

— Они не работают, — сказал я. — Если я не ошибаюсь, они остановились… гм-гм… несколько часов назад.

— Часов? — язвительно переспросили Песочники.

— Неужели месяцев?! — ужаснулся я.

— А лет не хочешь?

Лет?

Лет?!

ЛЕТ?!!

Они, наверное, смеются надо мной, — мелькнула радостная догадка.

— Хе-хе, — выдавил я. — Вообще-то, это не очень смешно.

— Это совсем не смешно! — отрезали Песочники.

— Вы серьезно? Я что, в Иначе уже несколько лет?!

— Вот именно.

У меня внутри все оборвалось.

— А сколько именно? — упавшим голосом спросил я.

Если года полтора-два, то это еще нормально. Школу я нагоню. А если двадцать? А если тридцать? Или тридцать пять?

Нет-нет! Этого не может быть! Это уже тогда не несколько лет получается, а несколько десятков лет…

— Триста.

— Простите?

— В Иначе ты уже без малого триста лет, — безжалостно сказали Песочники.

— Это, наверное, какая-то ошибка…

— Все твое появление здесь, все твое здесь существование — это одна сплошная ошибка!

А самая главная ошибка — это ты сам! Шутки он с Колесом Пространства и Времени задумал шутить! С этим нельзя шутить, понял? А если уже пошутил, то будь готов к последствиям. Тебе было дано достаточно времени, чтобы их расхлебать, но ты потратил его впустую! Вместо того чтобы искать Стража, ты прохлаждался! Ходил по гостям, по ресторанам сидел, сказочки из комода слушал…

— Я по ресторанам не сидел, — пискнул я.

— Сидел-сидел! — рявкнули Песочники.

Я был раздавлен.

Я был раздавлен и раздавлен.

Еще никогда в жизни я не чувствовал себя таким маленьким и ничтожным.

Да, точно, я — это уже не я. Я — это маленькое ничтожество. У меня совсем не оста лось сил. У меня совсем не осталось времени. А теперь у меня совсем не осталось надежды. Триста лет — вы только вслушайтесь:

Я вдруг вспомнил о маме с папой.

А потом — об Аделаиде.

И о Бабаке.

Значит, их больше нет.

Значит, даже если я и вернусь назад, в Так, мне достанутся только их дальние родственники (и это только в том случае, если они не переехали на другую квартиру). А я не хочу дальних, я хочу к маме с папой! Я к Бабаке хочу!

— Ну, допустим, надежды тебя еще никто не лишал, — вдруг сказали Песочники.

— Но вы же сами только что сказали…

— Мало ли что я сказал. Подумаешь! Неужели ты еще не понял, что в Иначе слова ничего не значат?

— Ничего?..

— То есть абсолютно. Кстати, у тебя в запасе целая секунда.

— Секунда?! Что я успею за какую-то там секунду?!

— За одну секунду иногда можно очень многое успеть, — сказали Песочники уже помягче. — Но только, если поторопиться.

Лодка ткнулась носом в берег.

Песочники опять дернули меня за руку, и мы очутились у подножия горы.

Это я понял на ощупь. Вокруг все еще было темно.

Мы стали карабкаться вверх.

Земля была мягкой и жирной, ноги то и дело соскальзывали, и я рисковал свалиться вниз.

От страха я хватался руками за пучки мокрой травы и за какие-то кустики. Из-под Песочников, которые лезли в гору впереди меня, летели комки грязи. Они окончательно залепили мне глаза, и я в буквальном смысле ослеп. Вдобавок ко всему хлынул дождь. Он был очень холодный, просто ледяной, и ужасно сильный. Как будто мне за шиворот, ушат за ушатом, лили воду из проруби.

Наконец мы вскарабкались на вершину.

Наверное, на меня было жалко смотреть.

Я весь изгваздался в грязи, исцарапался и промок до нитки. Песочники же, напротив, были как парниковые огурцы — даже не испачкались.

— Ну, очухался? — спросили они.

Я кивнул, хотя ни капельки не очухался.

— Тогда прыгаем на счет три!

— Куда прыгаем? — не понял я.

— С горы, естественно.

— Зачем же мы на нее лезли?

— Это было тебе испытание.

— Какое опять испытание? — я чуть не заплакал. — Неужели на мою долю за триста лет выпало недостаточно испытаний, чтобы мне подсовывать новое?

— То были другие испытания: на смекалку там, на отзывчивость и всякие еще… А это — на прочность. Раз, два, три! — скомандовали Песочники и прыгнули в темноту.

Я прыгнул за ними.

И только тут я вспомнил, что это были мои собственные песочники, которые я носил в детстве.

Без малого триста лет назад.