— Бабака? — Тюльпанская смотрела на меня с подозрением.

Она, что ли, ревнует?

— Это я так бабушку называю, — ответил я. — У нас с детства так: я её — Бабакой, она меня — мерзавцем.

— Как интересненько, — сказала Алка и стала пить через соломинку лимонад. У неё это очень элегантно получалось.

— А где все? — спросил я.

Тишки со Светкой нигде не было.

— Они в парк пошли, кататься на каруселях.

Да! У меня аж сердце запрыгало. Мы же с Алкой одни! Если не считать милиционеров и посетителей «Олимпийского». Но они все как-то разом отступили на задний план.

А Тюльпанская наоборот — выступила на передний.

Вот она — глядит на меня выжидающе. Вот он я — молчу и краснею, как в первом классе. А времени у меня между тем совсем мало — до завтрашнего вечера. Надо действовать, и действовать решительно.

Но что-то мне совсем не действовалось.

— А ты с бабушкой по рации разговаривал? — спросила Алка. — Которую на биологии показывал?

— Угу. — Я кивнул.

— Чёткая!

— Хочешь подарю? — вдруг предложил я.

С ума сошёл я, что ли? Но включать заднюю было поздно.

— Ой, прямо даже не знаю. Это же, наверное, дорого.

— Да ладно, бери! У меня таких дома ещё знаешь сколько…

— Ты прелесть! — Алка цопнула телефон и мигом сунула его в сумочку.

— Звонить, правда, не получится, у вас сети пока нет. Зато там калькулятор есть, музыка, все дела.

— Я музыку обожаю! Ты Пугачёву любишь?

— Это которая с Галкиным?

— Да нет, Алла Пугачёва! Любишь?

— Я? Да.

— Я от неё в полном восторге! Особенно вот эта мне нравится, грустная: «Куда уходит детство? В какие города? И где найти нам сре-е-едство, чтоб вновь попасть туда?» — запела Алка. — Знаешь такую? — И опять: — «Оно уйдёт неслышно, пока весь город спит. И писем не напишет, и вряд ли позвони-и-и-и-ит!»

А у неё здорово получается. Голос такой пронзительный.

— Я артисткой хочу стать. В кино сниматься или даже петь на эстраде.

— Ты очень артистичная! — подтвердил я.

— Знаю. Мне все так говорят на кружке. Я на кружок драматический хожу. Это у меня талант от бабушки, она работала в цирке.

— Девочкой на шаре?

— Нет, она дрессировала крыс. Красавица была необыкновенная! — Алка перекинула через плечо косу.

— Ты тоже очень красивая.

— Везёт тебе, — сказала на это Алка. — В Москве живёшь. Я тоже, школу закончу, подамся в Москву. У меня там троюродная тётя живёт. В Щукинское буду поступать или во ВГИК. Меня, кстати, уже в «Будильник» приглашали сниматься.

— В какой будильник? — не понял я.

— Ты что, с луны свалился? «Будильник» — такая детская передача, по воскресеньям идёт. Я им посылала свою фотографию. И в «Приключения Электроника» тоже звали, режиссёр сам звонил.

— А ты что?

— Отказалась. — Алка вздохнула. — У меня же кружок. Как я его брошу?

— А вдруг больше не позвонят?

— А меня это не волнует. Какие мои годы? Вот вырасту, ты обо мне ещё услышишь! — Она сверкнула глазами так, что я понял: точно, ещё услышу.

— Ой, что-то я объелась! Двинули в парк, Светку с Бараном найдём.

И мы пошли в парк культуры и отдыха Центрального района. Он у нас теперь называется «Изумрудный», там продают вкусные шашлыки. А недавно поставили американские горки, только они не работают.

Но сейчас ни шашлыков, ни горок в парке не было. Зато там были тёмные аллеи, как у Бунина. Его мама всё время на ночь читает. Много таких аллей — тёмных и заросших. По ним хорошо с девушкой гулять и разговаривать о чувствах.

Вот мы с Алкой и гуляли. Ели кукурузные палочки, но говорили всё больше не о чувствах, а о всяком. Она мне рассказывала про школу и про Цецилечку. Она у них второй год всего работает, оказывается.

И про дурака Чаплю. Алка так и сказала про него: дурак безмозглый.

А я думал, они дружат.

Ещё Алка про драматический кружок рассказывала, как она играла Джульетту один раз и уснула прямо на сцене. От волнения. А я, наоборот, от волнения спать совсем не могу. Много чего мне Алка ещё рассказывала: и про пионеров, и про железный занавес чуть-чуть, и про очередь за колбасой. Я её слушал, слушал, а потом подумал, что зря я тогда наорал на папу.

А потом я опять думал уже про одну только Алку.

Мы шли по аллеям и держались за руки.

Я даже не заметил, как так получилось. Как я её за руку взял? Или это она меня?

С Нинелькой Колготковой мы тоже ходим. Но с ней всё-таки по-другому. Нинелька мне больше друг, а Тюльпанская мне больше девушка.

— Барашек хоть и брат тебе, а я прямо скажу: не нравится он мне, — вдруг сказал Алка.

— Почему? — удивился я.

— Сельпо он и дуется всё время. И вообще, мы с ним с четвёртого класса враждуем. То ли дело ты — весёлый, не жадный, за девушкой умеешь ухаживать. Сразу видно — москвич! Рацию вон подарил.

Она вдруг взяла и чмокнула меня в щёку.

То есть поцеловала.

Ничего себе! Меня первый раз в жизни женщина поцеловала! Если маму не считать.

Я был смущён, но вида не показывал. Алка тоже.

— В общем, ты, конечно, как знаешь, но я бы тебе посоветовала от Барана подальше держаться. Он, если хочешь знать, тебе завидует.

— Завидует?

— Я сразу заметила, как он на твои адики пялится. У меня глаз на это намётанный. А когда ты жвачкой нас угостил, он вообще взбесился!

А Тюльпанская, кажется, права.

Я, кажется, тоже что-то такое заметил.

— У меня есть золотое правило, — серьёзно сказала Алка, — от завистников держись подальше. И от угрюмых личностей тоже.

— Тишка вступился за меня перед Чаплей, — напомнил я.

— Ха, а ты ничего не путаешь?

Точно, это же Алка всё уладила тогда.

А Тишка только для вида на Чапле висел.

— Ты права. Тишка странный. Психиатром мечтает стать, представляешь?

— Психиатром?! Ой, не могу! Умереть — не встать.

— Ага, — улыбнулся я. — Людей от детства хочет лечить.

— Да его самого лечить пора.

— Точно, — засмеялся я, — психиатр нашёлся! — Я пятился задом и изображал перед Алкой угрюмого Тишку. Получалось похоже.

— А фамилия у него — обхохочешься!

— Ага! БЗД!

— Ой, Тишечка, приветик! — Тюльпанская вдруг остановилась.

Я тоже встал.

— А мы как раз тут вас ищем. Как на карусельчиках покатались? — Алка улыбалась — хитренько так.

Я обернулся — тоже весь улыбающийся — и увидел Тишку.

Тишка просто ушёл. Он мне ничего не сказал. Хотя спокойно мог дать мне в дюндель — имел на это полное право.

Но он просто так взял и ушёл.

— Ну и ладно! — сказала Алка. — Пошли лучше в тир, постреляем. Алка любила стрелять, я заметил.

И мы пошли в тир — с Тюльпанской и Щиборщ. И девчонки выиграли там Карлсона с пропеллером. А я ещё набор кеглей. А потом мы пошли на чёртово колесо и на автодром с весёлыми горками. Там и правда было весело, на этих горках, и я даже забыл про Тишку.

А когда мы настрелялись и накатались, Светка пошла домой, а я повёл Алку в ресторан «Волна» на речном вокзале. Там сейчас байкер-бар «Балтика» и ночной клуб для подозрительных личностей, как мама говорит.

У меня всё ещё оставались деньги, хотя мы весь день себе ни в чём не отказывали. Мне начинала нравиться такая безбедная жизнь — в тридцать лет назад.

Я уже прикидывал, как мы будем кутить всю ночь с цыплятами табака и маринованными патиссонами. И чтобы крем-сода рекой! И может быть, я даже позову цыган, как Никита Михалков в каком-то фильме, и они будут петь и плясать для нас до зари с дрессированными медведями.

А саму зарю мы встретим на Оби. Я найму лодочку, и мы снова будем держаться с Алкой за руки и смотреть, как встаёт из воды малиновое солнце. А утром я нарву Тюльпанской букет ромашек (хотя какие ромашки в мае, лучше тюльпанов)…

Что-нибудь такое нарву и осыплю ее с головы до пят!

Но нет.

В ресторан нас не пустили.

Во-первых, не было мест. На дверях так и было написано: «Мест нет». А во-вторых, мы не прошли у секьюрити фейсконтроль. То есть у швейцара его не прошли.

Я попытался было с ним поспорить. Я стал уговаривать этого деспота в фуражке и сулить ему золотые горы — так бы поступил на моём месте папа. Но на моём месте был я, и на швейцара мои уговоры не действовали. Тогда я закричал:

— Безобразие!

И ещё:

— Это дискриминация молодёжи на рынке труда!

Я это выражение в газете прочитал и запомнил, мне понравилось.

После этого к нам сразу подошли какие-то парни с красными повязками на рукавах (Алка про них сказала: «Дружинники, сматываемся!»), взяли нас под локотки и отвели в кусты. Там они сказали, чтобы я подобрал сопли и что мне пора баиньки. Это при Алке!

Я был унижен и оскорблён.

Алке это, по-моему, тоже не понравилось. Потому что она какая-то сразу скучная стала и сказала:

— Ну, мне пора. Чао-какао!

Я был в шоке, но всё-таки предложил проводить её до подъезда. Но Тюльпанская сказала:

— Мерсибо, я сама. Телефонируй! — И ушла.

А куда я ей буду телефонировать? Она ведь даже номера не оставила, а я спросить не успел. Ладно, у Тишки узнаю.

Тишка.

Я вдруг всё вспомнил.

Как я вообще мог про него забыть?

Из-за девчонки! Он же мне френд! Хотя уже, наверное, нет. После моего выступления он вряд ли захочет со мной разговаривать. Свинья я неблагодарная! Да-да, про таких, как я, так и говорят. Для таких, как я, это самое меткое выражение.

Я стоял возле Тишкиного дома. Я даже не заметил, как к нему подошёл. На третьем этаже горел свет — Тишка телик, наверное, смотрит. Ест яичницу.

Нет, я, конечно, знал, что Тишка меня не прогонит. Что если я сейчас поднимусь, он откроет и меня приютит. Потому что это Тишка, а не какой-нибудь там Август или Артур. Их я знаю почти всю жизнь, а Тишку — всего ничего. Но почему-то я был уверен, вернее даже, чувствовал, что с Тишкой мы — родственные души. Родственнее, может, чем с моим бестфрендом Валькой Амфитеатровым, вот странное дело.

Я сидел на лавочке у подъезда и смотрел на окна дома. В этих окнах был свет и музыка, почти во всех. А в некоторых, открытых нараспашку, смеялись мужчины и красивые женщины. Интересно, что с ними будет потом, через тридцать лет? Мне кажется, им хорошо в этой стране, в теперешней. Как было хорошо когда-то моему папе. И никакая она не серенькая.

Я забрался с ногами на лавку, положил под голову кулак и моментально уснул.