После уроков мы собрались на лавочке, во дворе. Те, кто от школы живёт далеко, ждали школьного автобуса, а остальные так, за компанию. Я, например, не люблю отрываться от коллектива. Я взял в руки палку и сбиваю с карниза сосульки. А Юрка Гадов их берёт и кидает в лужу — чтобы быстрее таяли.
— Вы в курсе, что у Цецилии день рождения в понедельник? — спрашивает Наташка Каланча. — Юбилей самый круглый, пятьдесят лет.
— Тоже мне Америку открыла! Да про это уже давно вся школа в курсе, — говорю. — Старшие классы готовят для Цецилии концерт в актовом зале, я сам видел. Спектакль по мотивам «Преступления и наказания». Директор будет читать стихи, собственного сочинения.
— А физрук с шестым «Б» построят живую пирамиду! — говорит Валя Амфитеатров. — Они в спортзале тренируются после уроков уже третий месяц. Вектор пообещал им пятёрки за второе полугодие, если всё без сучка, без задоринки пройдёт.
— Это что же получается? — говорит Нинель. — Все подарки готовят, а мы? Нам тоже надо что-нибудь придумать! Я, например, могу сыграть на пианино.
— Точно! — кричит Каланча. — А я цыганочку спляшу. Эй-на-нэ-на-нэ! — и юбками как затрясёт.
— Сдались ей ваши концерты! — усмехается Дима Христаради. — Концерт в карман не положишь и на шею не повесишь. А Цецилия, хоть и старенькая уже, а за модой следит. Ей моя мама дарит французские духи на все праздники. И к своему стилисту записала, он ей причёску будет делать на торжество. Отец оплачивает.
— Деньги, Дима, в нашей жизни — это ещё не всё, — говорит Виртуозов. — Хорошее настроение ни за какие деньги не купишь.
— А хорошее бриллиантовое колье — да, — улыбается Христаради. — Давайте Цецилии Артуровне колье подарим, а?
— Дима прав, — говорит Валя. — Надо ей купить что-нибудь красивое. На долгую память. Чтоб мы школу закончили, а она всю жизнь о нас помнила. Не колье, конечно, но, например, бусики.
— Бусики! Ой, не могу! — Христаради чуть с лавки не свалился, так ему стало смешно.
— А где мы возьмём деньги? — спрашивает Наташа Каланча. — В родительской кассе осталось сорок восемь рублей.
— А давайте все скинемся! — предлагаю я. — Рублей по двадцать. Нас в классе десять мальчиков и одиннадцать девочек — итого получается ровно двадцать один человек. То есть четыреста сорок рублей.
— Четыреста двадцать, арифметик! — говорит Юрка Гадов. — И что мы на них купим? В наши дни мы на них ничего не купим.
— Четыреста двадцать да мои восемьдесят сверху, — говорит Христаради, — это уже пятьсот. Особо, конечно, не разгуляешься, но что-нибудь придумать можно.
— А давайте купим ей торт! С дарственной надписью: «Дорогой Цецилии Артуровне на долгую память», — предлагаю я. — А что? Чаепитие устроим!
— Ага! И сами этот торт слопаем, а на память-то что? Коробка картонная останется? — возражает Виртуозов.
— Я знаю! — кричит Нинель. — Мы купим пряжу и свяжем ей мохеровый шарфик! К новому пальто!
— А кто вязать будет? — спрашиваю. — Ты умеешь вязать?
— Нет…
— А ты? — Я пристально смотрю на Каланчу.
— Не умею, — она ёжится под моим взглядом.
— А ты, Гадов?
— Офонарел? Ща как дам между глаз!
— Придумал! — Валя аж подпрыгнул от радости.
«Ну, — думаю, — эврика! Амфитеатрова постоянно посещают гениальные идеи».
— Мы подарим ей… — Он даже таинственности подпустил в лицо. — Мы подарим ей ежедневник!
— Ежедневник?
— Ну да! Чтоб она туда записывала все ежедневные дела. А ещё можно кулинарные рецепты.
— Валя, ты, может быть, забыл, но ежедневник мы Цецилии Артуровне в прошлом году дарили, — говорит Нинель.
— И в позапрошлом! — поддакивает Виртуозов.
— Ну, тогда набор автоматических ручек, — не унимается Валя.
— Ты, Амфитеатров, конечно, оригинал, но не до такой же степени. — Христаради похлопывает его по плечу. — Я вот что предлагаю: мы с отцом купим колье, ну, типа от нас всех, а потом сочтёмся, ребята. Как, по рукам?
— Знаем мы твоё «сочтёмся», Димочка! — вспыхивает Нинель. — Нам потом всем классом за тебя домашку прикажешь делать, да?
— Ну зачем же всем классом? Я и на индивидуальные занятия согласен. Натаскаешь меня по математике?
— Вот ещё!
— А давайте мы отведём её к моей тетке-гадалке? У неё как раз сеанс стоит пятьсот рублей, — предлагает Каланча. — Всю правду ей, сердечной, расскажет! Ничего не утаит!
В общем, за этими спорами просидели мы до вечера. Много было разных идей, но ни одной дельной. Кто-то даже звезду на небе Цецилии предложил подарить. Там в рассрочку можно оплатить. Но мы прикинули, нам десять лет как минимум всем классом эту звезду придётся отрабатывать.
Когда уже все было отчаялись, а я вспомнил, что Бабака дома с утра невыгулянная, меня вдруг осенило. Просто нашло какое-то озарение!
— А давайте купим ей щенка, — говорю. — Цецилия же, — говорю, — одинокая. Будет с кем коротать вечера.
Что тут началось! На меня все накинулись и давай целовать, обнимать! Обрадовались все — никто же с утра не ел ничего: голодные, по домам охота. В общем, на том и порешили, что завтра после уроков поедем на птичий рынок. Выбирать щенка.
Идти решили вчетвером: Валя, я, Нинель и Христаради. Но Гадов тоже увязался, хотя его не звали. На рынок мы пришли все такие воодушевлённые. Спорили ещё, кого лучше покупать — пуделя или тойтерьера. Дима всё какого-то мастино наполетано предлагал, чтобы как у отца, но за ним надо было ехать в питомник. За город.
Когда мы пришли в собачий сектор, пыл в нас сразу угас.
— Сколько, — спрашиваем у мужчины в рваном ватнике, — стоит ваш пуделишка?
Этот пуделишка нам сразу бросился в глаза. Сидит на дне коробки из-под торта, трясётся, кудельки у него по всей мордочке. А мужчина посмотрел на нас и отвечает с прохладцей:
— Две тысячи.
— Отдайте за пятьсот, не прогадаете! — мгновенно сориентировался Христаради.
Но мужчина даже не ответил ничего, отвернулся от нас и в небо смотрит.
Идём дальше. А дальше по курсу тётенька в спортивном костюме и енотовой ушанке на голове. Вокруг неё щенков видимо-невидимо!
И все в клетках, не в коробках каких-нибудь из-под тортов. Сразу видно: профессионал!
— Сейчас мы с ней сторгуемся по оптовой цене, — шепчет мне Христарди. — Нинелька, выбирай, какой нравится?
— Вот этот! — говорит Нинель и тычет пальцем в тойтерьера.
А у этого тойтерьера на шее голубой бант — мальчик, значит. В два раза бант тойтерьера больше, и как только Нинель его разглядела?
— Берём этого за пятьсот, не торгуясь! — говорит Дима тётеньке и широким жестом протягивает деньги.
— Ишь шустрый какой! — ухмыляется тётенька и показывает нам золотой зуб во рту. — За пятьсот, мальчик, ты у мёртвого осла уши купишь.
— Прямо акулы бизнеса, а не любители животного мира, — обиделся Дима. — Надо папе сказать, чтобы он эту шайку-лейку приехал разогнал.
Папа у Димы может. Он у Димы депутат Государственной Думы.
Долго мы ещё ходили по рядам — отвернулась от нас фортуна. Никто из торговцев нам навстречу не шёл. Никто в наше положение не попытался войти.
— Сквалыги! — негодовал Юрка Гадов. — Таких к животным на пушечный выстрел нельзя подпускать!
— Ой, гляньте! — вдруг кричит Нинель. — Таксочка! Ой какая сладенькая!
И правда. Глядим: в корзинке прямо на земле сидит маленький такой щеночек таксы, разглядывает нас умными глазёнками. А возле него древняя старушка в пуховом платке. Но мы к ней сразу не подошли, мы учёные. Стоим в сторонке, интереса к щеночку не проявляем. Прикидываем с какого боку лучше обаять старушку, чтобы не прогадать. Но она сама вычислила нас, хитрая.
— Что, ребятки, нравится? — спрашивает шёлковым голоском и кивает на щенка.
Но знаем мы этих милых старушенций! Такая обвесит — глазом не моргнёт. Она параллельно с щеночком говядиной ещё торговала.
— Нет, бабушка, — отвечаем, — не нравится. Мы просто так тут стоим, прохлаждаемся.
— Нравится-нравится, — старушка опять говорит, — по глазам вижу.
— Да что вы, женщина? У нас и денег-то нет. — Валя делает непонимающие глаза.
— Нету? — Старушка заметно огорчилась. — Ну что ж, на нет и суда нет.
— Ты чего, Амфитеатров! — пихает его в бок Нинель. — Уйдёт же собачка!
— А вообще, знаете что? — говорит вдруг старушка. — А забирайте за так!
— Как это за так? — удивляется Гадов.
— Даром, значит. Отдаю!
Мы стоим в замешательстве, глядим друг на друга, моргаем.
— Ну, чего же вы? Забирайте, говорю, пока не передумала.
— Ой, бабушка, спасибо огромное! — Первой из нас опомнилась Нинель. — Давайте мне, я его в курточку засуну, за пазуху. Это мальчик?
— Девочка. Только за пазуху её не надо, мало ли…
— А как её зовут?
— Матильда.
— А что она ест?
— Всё.
Забрали мы щеночка и на радостях ещё зашли в зоомагазин. Купили Матильде ошейник с поводком и килограмм жевательных косточек.
Вот Цецилия Артуровна-то обрадуется! А до понедельника решили, что Матильда поживёт у меня.
Под чутким Бабакиным руководством.
— Это крыса, — с порога заявила Бабака. — Екатерина Алексеевна, ваш мальчик принёс в дом крысу. Немедленно примите меры.
— Ты с ума сошла? Это такса! Породистая кроличья такса. Гляди, какие у неё острые зубы!
— Сын, ты сердобольный мальчик, и это похвально, — говорит папа. — Но крыса — это уже слишком. Когда ты привёл в дом Бабаку, мы понегодовали-понегодовали, но смирились. А крысы должны жить в подвалах. Или в канализациях. Ей с нами будет нехорошо.
— Да как вы не понимаете? — горячусь я. — Это подарок для Цецилии Артуровны! На день рождения! Этого щенка мы купили у бабушки на базаре.
— На какие деньги, позволь узнать? — строжится папа.
— Мы скинулись всем классом! — Про то, что Матильда досталась нам бесплатно, я решил не говорить. — Это самая настоящая такса!
— Крыса, и это моё последнее слово, — говорит Бабака и уходит в комнаты.
— Давайте проведём эксперимент, — предлагаю я. — Сейчас я дам ей палец, и если Матильда — крыса, она меня цапнет. А если нет, то просто лизнёт, — говорю я и смело сую ей палец.
— А-а-а-а-а! А-А-А-А!
— Что и требовалось доказать, — доносится из комнат. — Надо от неё избавляться. Пока ещё не поздно.
В полночь мы накормили Матильду говядиной и отнесли в подвал. Не скрою, мне немного взгрустнулось, когда я смотрел ей, убегающей, вслед. Но папа обнял меня и сказал:
— Будь мужественным, сынок, — и похлопал меня по плечу.
В ту ночь я не мог уснуть и по привычке считал овец. Но вместо овец почему-то считались крысы. Они шли бодрым аллюром, уткнувшись носами в землю. Лишь одна обернулась и посмотрела на меня с укором.
— Эх, Костя, Костя… — безмолвно сказали её голубые глаза.
— Костя, ты с ума сошёл! Зачем ты снова приволок эту крысу?
Мама стояла на табурете посреди кухни, а из Бабакиной миски, не обращая ни на кого внимания, лакала молоко Матильда.
— Она меня объедает! — возмутилась Бабака. — Кошмар!
— А гостей за порог выставлять — это, по-твоему, не кошмар? — не отрываясь от миски, сказала крыса. — Мне бетонную стену всю ночь пришлось грызть, чтобы в отчий дом вернуться!
— Чего она там пищит? — испугалась мама. — Я, между прочим, на седьмом месяце! Меня, между прочим, пугать нельзя!
— Она говорит, что сейчас покушает и уйдёт, — объясняет Бабака.
— Как же, размечталась! Не ты меня приглашала, не тебе и выдворять! Костя, ты меня больше не выгонишь? — Матильда посмотрела на меня с укором. — Там, в подвале, знаешь как сыро и холодно?
— Мотя, пойми, я бы с удовольствием, но ведь я не один тут живу. Нас четверо, и большинством голосов решено, что нам не по пути…
— А я плевать хотела на остальных. Особенно вот на эту вот волосатую! — Мотя покосилась в сторону Бабаки. — Меня бабка Глафира тебе отдала? Тебе! Значит, ты теперь мой хозяин.
— Вообще-то мы тебя Цецилии Артуровне на день рождения хотели подарить. Вернее, хотели таксу подарить, а получается, что тебя…
— Да? — заинтересовалась крыса. — А что, Цецилия Артуровна — неплохая женщина?
— Да она у нас замечательная! Знаешь как собак любит!
— Ну и отлично тогда, — удовлетворённо кивает крыса. — Я тут у вас денек-другой перекантуюсь, отъемся, лоск наведу, а там и распрощаемся.
Что делать? На том и порешили. Мы, Косточкины, люди мягкосердечные — сирых и убогих привечаем, последней рубахой поделимся, если что. Из нас любой сумеет верёвки свить. А уж Матильда тем более.
Разъелась она на Бабакиных харчах, с её законного места в коридоре попросила. Но Мотя, кстати, ничего оказалась крысой. С папой в шахматишки по вечерам режется, с мамой вяжет ползунки для Аделаиды, мне поделку для урока труда смастерила. Из куска пенопласта выгрызла замок Алькасар — миниатюрную копию. Я за неё пять с плюсом получил.
И только с Бабакой они не нашли общего языка. А всё из-за ревности.
Ревновала её Бабака смертельно. К маме, к папе, ко мне. К исходу воскресенья, на закате, собралась даже уйти из дому. Закинула котомку за плечо — и к дверям. Кое-как уговорили мы Бабаку остаться.
А в понедельник я Матильду в школу повёл на поводке. Я же так никому из наших и не сказал, что мы крысу взяли вместо таксы. Думаю, зачем народ зря расстраивать, всё равно уже не купить другого подарка — денег нет. Примарафетилась наша Матильда, подкрутила усы, шерсть лоснится, хвост столбом — вылитая такса!
Поместили мы её с ребятами в коробку и пошли в актовый зал на концерт. Нас усадили в первом ряду, Нинель, Христаради, Гадова и меня, — как представителей оргкомитета.
Начался концерт. На сцене «Преступление и наказание» идёт, и Цецилия Артуровна с новой причёской сидит за столиком, вся обложенная цветами. А Раскольников из десятого «А» старуху-процентщицу из десятого «Б» убивает поролоновым топором. Матильда мне шепчет из коробки:
— Открой крышку, посмотреть охота!
— Сиди тихо, — говорю. — Ты же сюрприз. Потом директор выступал — декламировал стихи. Хорошие у него стихи, про Родину и ещё про разведчика Панкратова, который семерых спас.
— Дай мне посмотреть на вашего директора, — опять просит Матильда. — Он что, видный мужчина?
— Он с лысиной мужчина. Сиди тихо, кому говорю!
Потом Нинель вышла на сцену. Такая красивая, уверенная в себе — ей к выступлениям не привыкать, она на них собаку съела. Села за пианино, стала из «Пер Гюнта» играть про троллей. А физрук с шестиклассниками стал строить живую пирамиду. Ловко так — все в синих трико.
«Пам-пам-пам-пам-РАМ-пам-пам, РАМ-пам-пам, РАМ-пам-пам», — очень музыка у композитора Грига сильная, такая тревожная. Я хоть этих скандинавских троллей в глаза не видел, а тут чувствую, полезли прямо изо всех щелей! Вот волшебная сила нот!
— Ну всё, — говорит Матильда. — Мне надоело сидеть! — и вдруг как выпрыгнет из коробки, да прямо на сцену — шмыг! Прямо Цецилии Артуровне под ноги.
Что тут началось! Подскочила Цецилия и по сцене забегала.
— Караул! — кричит. — В здании крыса!
А Нинель играет, а зрители визжат, особенно девочки и учительницы начальных классов, а тролли идут прямо полчищами! А пирамида живая обрушилась! А Матильда прицелилась и скок — прямо Цецилии Артуровне на праздничную юбку! Вцепилась в неё лапками и кричит:
— Цециличка! Это я, твоя Мотечка! Теперь мы навсегда с тобой вместе!
Цецилия Артуровна тут упала в обморок.
Никогда она раньше не видела крыс так близко.
А когда очнулась, мы ей всё объяснили — и про подарок, и про бабушку с базара, и про таксу, которая оказалась крысой. Цецилия Артуровна нас внимательно выслушала и говорит:
— А знаете что? Это даже к лучшему, что Мотя не собака. У меня же на собачью шерсть аллергия. Я всю жизнь о собаке мечтала, а завести никак не могла. А вы молодцы! Матильда хоть и крыса, а с виду вылитая такса, никто не отличит. Мы теперь с ней будем гулять по вечерам в парке и тетрадки вместе проверять. Правда, Мотечка?
— Конечно, Цециличка. Можно я тебе поцелую?