Как-то раз гуляли Мактанчик-Таш и Кадын по лесу. Старуха палкой землю ковыряла, корни кандыка и луковицы лилии-саранки в арчимак кожаный собирала.
— Высушу, а зимой в молоке варить буду, авось с голоду не помру, — шаманка крякнула. Маралятина ей давно не по зубам была — все от старости повыпали.
— Что это, уважаемая Мактанчик-Таш? — девочка спросила, прислушиваясь.
— То кукушка кукует. Внимательно её слушай. Если звонко поёт — долгую жизнь обещает. Если глухо — близкую кончину предсказывает.
— Звонко, звонко! — Кадын обрадовалась и ножками в сапожках кожаных, мхом и соломой для тепла набитых, затопала.
— Это мои лета сочтены, а твоя жизнь — длинная, как сказка чорчокчи. Вся впереди.
— Ой, бабуся, а расскажи чорчок-сказку!
— Недосуг мне теперь, — старуха проворчала, из земли луковичку выковыривая. — Зима не за горами.
— Мактанчик-Таш, ну пожалуйста! — Девочка умильно шаманке в глаза заглянула.
— Вот пристала! Сама третьего дня братцу Бобыргану чуть голову мечом быстрым не снесла, а всё сказок требуешь!
— Мы же играли! — Кадын вспыхнула.
— Играли они! Дитё ты неразумное! А кто на прошлой неделе Алмыса-оборотня на полёт стрелы к аилу не подпустил?
— Он овец из отары красть повадился, — потупилась девочка. — Я ж проучить хотела, чтоб неповадно было…
— Ну-ну, — хитро шаманка прищурилась. — А родственницу мою, ведьму Кучичу, зачем на кедр подвесила, перед честным народом на посмешище выставила? Чем тебе старая, больная женщина не угодила?
— Да ведь она тайменя в реке снадобьем колдовским травить удумала!
— Серьёзно? — смутилась Мактанчик-Таш. — Не знала… Ладно, слушай сказку. В стародавние времена жила-была на Алтае Мааны.
— А кто такая Мааны?
— Чудо-зверь, — шаманка отрезала. — Слушай, не перебивай!
— Я слушаю, слушаю!
— Была она большая, как столетний кедр. И одинокая. По горам ходила, по долам — нигде похожего на себя зверя не встретила. И уже начала понемногу стареть.
«Умру, никто на земле про меня и не вспомнит, — Мааны печалилась. — Забудут все, что жила когда-то на свете Большая Мааны…»
Молилась она духу воды Су-ээзи, молилась духу гор Ту-ээзи:
— Прошу, пускай хоть один детёныш из моей утробы выйдет, пусть будет ростом хоть с муравейник, хоть с пенёк кедровый, хоть с крохотного сыгыргана-сеноставца!
Мало ли, много ли времени прошло, но, видно, услышаны были её молитвы. Понесла Большая Мааны сына.
— Расти, расти, мой малыш! — пела радостная Мааны. — Расти, расти!
Но подрос сынок совсем чуть-чуть и остался мелким зверем. А от матери петь-мурлыкать научился. Был это кот, оказывается…
Второй сын родился росомахой криволапой. Третий — пугливой рысью с чуткими ушами.
— Ой, а я видала такого! У него ещё на голове кисточки! — Кадын обрадовалась.
— Четвёртый сын родился барсом отважным, — неспешно Мактанчик-Таш продолжала. — Пятый — хитрым и сильным тигром. А шестой — громогласным львом.
«Шестерых я родила! — думала Мааны. — Никто мне теперь не страшен, даже человек!»
Однажды, ласково на своих детей поглядев, сказала Мааны:
— Надо бы найти азык — добычу. Мяса мне хочется!
Старший сын — кот — помурлыкал и вразвалочку на охоту побежал. Вернулся с малой пташкою в зубах. Поигрался с ней, позабавился да и выкинул.
— Слушай, сынок, с твоими повадками трудно тебе в тайге придётся. Ступай-ка ты к человеку жить.
Второй росомаха пошла. Семь дней по тайге бродила. На восьмой остатки волчьего ужина принесла.
— Твоего угощения ждать — с голоду помрёшь, — Мааны молвила. — Лезь-ка ты на кедр!
Третьей пошла рысь и добыла косулю.
— Да будет охота твоя всегда удачлива! — Мааны обрадовалась. — Глаза твои зоркие, уши чуткие! Ты хруст сухой ветки чуешь на расстоянии дня пути. Тебе в непроходимой чаще хорошо жить будет. Там, в дуплах старых кедров, ты детей своих растить будешь.
Тут очередь барса настала. Одним прыжком вскочил он на островершинную скалу, одним ударом лапы теке-козла повалил.
— Живи ты на высоких скалах, там, где горные козлы и круторогие бараны пасутся!
Куда пошёл тигр, Мааны не ведала. Добычу принёс ей, какую не просила. Положил он к ногам матери убитого охотника.
Заплакала Большая Мааны:
— Жестоко твоё сердце, сынок! Первым ты вражду с человеком начал, полосами твоя шкура покрылась от крови его. Уходи в тростники жить, прячься там от людей!
Младший сын — лев — пошёл еду добывать. Ленивый, спустился он в долину и приволок оттуда убитого всадника и лошадь.
Мааны-мать чуть ум не потеряла.
— Ох-ох! Зачем я шестерых родила? Ты младший — самый свирепый! На моём Алтае не смей жить! Уходи туда, где не бывает зимы. Может, жаркое солнце смягчит твоё твёрдое сердце!
Так услала от себя Большая Мааны всех шестерых детей. И расселились они по всему белу свету…
Только закончила свою сказку шаманка, как из леса мяуканье жалобное послышалось.
— Смотри! — Кадын от удивления вскрикнула. — Это же Мааны сынок!
Из чащи на поляну рыжий пятнистый котёнок крадучись вышел. На кончиках настороженных ушей его две пушистые кисточки покачивались.
— Рысёнок! — обрадовалась принцесса и зверёныша на руки подхватила.
Фыркнул зверёк и укусить назойливую девочку попытался.
— Ой! Какой ты ворчун!
— Не трогай! — Мактанчик-Таш воспротивилась. — Блохи у него, должно быть!
— Ещё чего! — рысёнок рявкнул, из сильных объятий Кадын выкручиваясь. — Мой мех почище твоих седых косм будет! А взгляд мой острей, чем у орла! — жёлтыми раскосыми глазами он сверкнул. — Отойди, а то испепелю!
От такой дерзости ноги у старухи подкосились, и она в муравейник со всего маху села.
— А где же мама твоя? Мааны где? — Кадын спросила.
— Никакой такой Мааны не знаю я! — рысёнок осклабился. — Мать моя в неравном бою с семиголовым Дельбегенем погибла! Славное её имя прошу не упоминать попусту!
— Подумать только, какие нежности! — вытряхивая из-под семи халатов больших рыжих Муравьёв, шаманка проворчала.
— Так ты сирота, маленький! — Кадын попыталась приласкать рысёнка, но тот когти выпустил.
— Я не маленький! Мне третий месяц пошёл! Отпусти, не то худо будет!
— Ну хорошо, — отчаялась приручить его девочка. Опустила она рысёнка на землю, и тот отряхиваться брезгливо принялся. — Раз ты такой самостоятельный, то и еду себе сам добыть сумеешь.
— А то! Я кабана одной левой лапой завалю, а про косулей вообще молчу! Я ими через день питаюсь.
— Ну тогда обеда я не предлагаю тебе, — смирилась Кадын и, расстелив на поляне белую, как снег в горах, кошму, из мешка припасы выкладывать стала: арчу-творог, козий сыр-курут, печёные яйца, вяленое мясо и глиняный горшок с маслом. — Садитесь, бабуся, подкрепитесь, уважаемая.
Победоносно шаманка на рысёнка глянула и в один присест дюжину куриных яиц проглотила. Со скорлупой вместе!
— А это у вас в бутылке что такое? — рысёнок подозрительно принюхался.
— Маслице коровье! — усмехнулась старуха прожорливая и в беззубый рот головку курута отправила. Целиком!
Рысёнок облизнулся и слюну сглотнул:
— Подумаешь! А вот я бруснику ем и не морщусь! — сунул он морду в алый брусничник и зачавкал громко.
Бесследно исчез бурдюк с творогом в старухином чреве. Прямо с конопляной бечёвкой!
— Вот отчаянный! Иди сюда, Ворчун, угощайся!
— И не подумаю! — рысёнок ощерился.
Наевшись от пуза творога и напившись из горшочка масла, лесной вояка крепко заснул. Спящим, под ворчания старой Мактанчик-Таш принесла его Кадын в аил, овчинку в углу постелила и Ворчуном рысёнка нарекла. Так третий сын Большой Мааны среди людей поселился.