- Мальчики, - сказала Лилька, - завтра приглашаю вас на день рождения.

- Смокинги надевать? - крикнул Эрик.

- А выпить дадут? - спросил Вадик.

- В лучших домах Филадельфии, - сострил я, - непринято задавать такие вопросы.

- Дадут, дадут, конечно, дадут, - сказала Лилька, - только не очень поздно, ладно, мальчики?

На другой день все шесть уроков подряд я ломал голову, что бы такое подарить Лильке. Обычно даже своим товарищам, мальчишкам, я никогда не мог придумать сколько-нибудь оригинального подарка, пределом моей фантазии становилась авторучка или готовальня, а уж найти подарок для девчонки - эта задача казалась мне совершенно непосильной.

И все-таки я придумал. Я решил подарить ей книгу Ремарка «Три товарища». По-моему, это была удачная мысль, мне, во всяком случае, она очень нравилась. Я даже сочинил замысловатую выразительную надпись: «Лиле, от одного из трех». Это было не совсем точно, но

зато красиво. Я имел в виду себя, Эрика и Вадика. Молчаливого Витька и Серегу пришлось не принимать в расчет.

Я старательно отгладил брюки, надел новую рубашку и уже совсем было собрался идти в гости, когда вернулся с работы отец.

Он опять был чем-то расстроен, и лицо у него было усталое - даже темные круги выступили под глазами.

Он выпил на кухне чашку бульона, нашего национального кушанья, нашего фирменного блюда, как обычно шутили мы, и прилег на диван. Раньше с ним никогда такого не бывало, он никогда не любил лежать днем.

- Папа, ты что, плохо себя чувствуешь? - спросил я упавшим голосом.

- Нет, ничего, просто устал немного. Пять часов отсидел на ученом совете.

- Может быть, я не пойду лучше? - неуверенно спросил я.

- Нет, почему же, иди. Иди, конечно.

Я стоял посреди комнаты в нерешительности. В глубине души я чувствовал, что мне лучше не ходить, что я должен остаться с отцом. Но в то же время мне так хотелось пойти! Я ведь собирался весь день, я весь день только и думал об этом, я ведь еще ни разу не был у Лильки дома, в гостях. И потом я же обещал.

Я еще раз посмотрел на отца.

- Пап, ты правда хорошо себя чувствуешь?

- Правда, правда. Иди, а то опоздаешь.

Он оказался прав. Я действительно чуть не опоздал, пришел самым последним, за столом даже не было уже свободного места, пришлось всем потесниться и втиснуть еще один стул. Но зато я оказался рядом с Лилькой, раскрасневшейся, оживленной и веселой.

- А мы думали, что тебя папаша не отпустил, - сказал Вадик.

Я молча пожал плечами: мол, ерунда какая, даже и возражать не стоит.

За столом кроме наших, было еще человек шесть-семь незнакомых. Один парень мне сразу не понравился, может быть потому, что он тоже сидел рядом с Лилькой, я бы предпочел, чтобы на его месте был кто-нибудь из наших. Он нарядился в какую-то странную куртку, - по-моему, раньше такие куртки надевали рыцари под свои доспехи - спереди она была блестящей, черной, кожаной, а сзади обыкновенной, шерстяной, как свитер. Парня этого звали Юрой, я это сразу усвоил, слишком часто Лилька обращалась к нему по имени.

Сначала за столом все чувствовали себя скованно, не то что во дворе, возле шестой парадной. Хорошо еще хоть Лилькины родичи, выпив по рюмке за новорожденную и выслушав наши вежливые поздравления, удалились не то в другую комнату, не то в кухню и затихли там, словно их и не было вовсе в квартире.

Разговор вяло перебрасывался с одной темы на другую, потом голоса стали звучать громче, веселее, и скоро за столом уже стоял беспорядочный гвалт, все говорили и спорили разом.

- Все великие люди учились плохо. Ты почитай биографии, почитай…

- У «Зенита» никаких шансов…

- По Би-би-си говорили, я же сам слышал…

- Нет, ты ответь, ответь, почему «квас» пишется вместе, а «к вам» отдельно?

- Подумаешь, я однажды три стакана портвейна выпил, и ничего, ни в одном глазу!

- Нет, я лично влюблена в Козакова…

- Девочки, а правда говорят, что Лолита Торрес больше не будет сниматься?

- Ну ты даешь, мотороллер лучше мотоцикла?

Разговор был как разговор, сумбурный, ни на чем долго не задерживающийся, обычный застольный разговор. Но вдруг я почувствовал, как что-то в нем начинает меня раздражать. Уж слишком часто и слишком уверенно звучал за столом голос Лилькиного соседа. Этот парень, точно жонглер в цирке, ловил обрывки споров то на одном конце стола, то на другом и повсюду тоном знатока успевал вставить свое слово, пояснял, растолковывал, подтверждал или говорил «нет». Поразить он хотел нас своей образованностью, что ли? Он знал, что Лолита Торрес действительно сниматься больше не будет, что портвейн «три семерки» - мура, что из последнего французского фильма вырезали два самых интересных куска, что японские транзисторы - лучшие в мире, и что мотоцикл «К-150» никуда не годится.

О мотоциклах за столом говорилось особенно много. Мы все последнее время мечтали о мотоциклах. И я тоже.

Когда-нибудь я куплю себе мотоцикл и белый шлем, такой, как у настоящих гонщиков, и черную жесткую куртку, получше, чем у этого типа. Мотор ревет, ветер свистит в ушах, ветер ударяет в лицо - хорошо!

Я уже приготовился вмешаться в спор и мотоциклах, я хотел показать, что тоже кое-что понимаю в этом деле, но тут Лилька сказала мне:

- А знаешь, у Юры есть свой мотоцикл. Ему отец подарил, когда Юре исполнилось шестнадцать лет.

Значит, мало того, что этот Юра имеет свой мотоцикл, он еще и старше меня! У меня сразу пропало желание вмешиваться в спор.

Но странное дело, чем сильнее меня раздражал этот тип, тем больше мне хотелось, чтобы он обратил на меня внимание. Чтобы он посмотрел на меня и подумал: «Интересно, кто такой этот неразговорчивый, задумчивый парень?» И чтобы он спросил об этом у Лильки. И чтобы Лилька ответила: «Как, неужели ты не знаешь? Это же…» Но что она должна была сказать дальше, я никак не мог придумать.

Мы выпили еще портвейна. Эрик и Вадик наперебой рассказывали анекдоты, Лилькины подруги смеялись…

- Старик, что это у тебя за значок?

Я даже не сразу понял, что Лилькин сосед обращается ко мне. Но Лилька дернула меня за рукав и повторила, словно переводчица:

- Юра спрашивает, откуда у тебя этот значок?

- А, этот? - небрежно сказал я. - Это мне отец привез из-за границы… Из Югославии. Он был там на симпозиуме.

Наверняка, он не знал, что такое «симпозиум», и никто за столом не знал, я был уверен. Ему пришлось молча проглотить это слово, не мог же он при всех спрашивать меня, что оно значит.

- А, - сказал он, - я так и думал, что из Югославии.

- Это еще что! - сказал я. - А вот у меня марочки есть заграничные., ценные! Моему отцу откуда только письма не приходят - даже из Австралии…

- Из Австралии? - сказала Лилькина подруга. - Ой, как интересно!

- Да, из Австралии ему один доктор пишет, и с Новой Зеландии… И из Америки… - я почувствовал, что за столом стало тише, что говорю уже один я, и это подстегнуло меня еще больше. - Мой отец говорит, что в вопросах, которыми он занимается, по-настоящему разбираются всего несколько человек во всем мире…

Правда, мой отец никогда не говорил мне ничего подобного, это я слышал от лаборанта Миши. Но в конце концов, какая разница?

- Ну уж загнул! Во всем мире - несколько человек?

Я даже не заметил, кто произнес эти слова, но тут же в ответ уверенно зазвучал голос Юрия:

- Почему загнул? Вполне возможно, ничего удивительного. В наше время в науке существует столько узких специальных проблем…

Оказывается, он, и правда, кое в чем разбирался.

- Ну вот, - продолжал я, - эти ученые и переписываются друг с другом. Мол, так и так, не можете ли вы, дорогой сэр, прислать мне оттиск вашей последней статьи…

- А что такое оттиск? - спросила Лилькина подруга.

- Ну, пошли серьезные разговоры! - закричал Эрик. - Ужас как люблю поговорить с образованным человеком!

И за столом все снова загалдели и засмеялись, снова застольный разговор распался на путаницу отдельных фраз, но теперь я уже не чувствовал себя тихим незаметным гостем, для которого даже не хватило стула. И от этого, а может быть, от выпитого портвейна я вдруг ощутил прилив уверенности и веселья. Даже Юрий в своей средневековой куртке казался мне теперь вполне симпатичным парнем. Мне хотелось еще поговорить о моем отце, но девочки уже нетерпеливо посматривали в сторону магнитофона, принесенного Эриком.

Эрик первым встал из-за стола.

- Давайте, старики, поднимайтесь, вам что, здесь харчевня? Вас что - дома не кормят?

- Мальчики, - сказала Лилька, - кто не танцует, может пить кофе или играть в карты. - Ей, видно, ужасно нравилась роль хозяйки и ужасно хотелось, чтобы все было по-настоящему, по-взрослому.

- Как в лучших домах Филадельфии! - выкрикнул я и засмеялся. Я и сам не знал, откуда ко мне привязалась эта фраза, где я ее вычитал.

Танцевал я неважно. Правда, на заре туманной юности, а точнее, в шестом классе, был в моей жизни период, когда я усиленно пытался овладеть искусством танца, но из этого ничего не вышло. Слабый музыкальный слух, что поделаешь!

На танго бы я еще решился, но у Эрика, я знал, были записаны только быстрые фокстроты да твист, так что мне пришлось присоединиться к мужской компании. Мужская компания собралась в углу комнаты возле низкого журнального столика и состояла из Вадика и Сереги. Потом подошел еще один Лилькин знакомый - у него было странное имя Светозар, я даже не решался произнести это имя вслух, а как оно звучит сокращенно, никак не мог догадаться.

- Ну что, ребятишки, - сказал он, - перебросимся в кинга?

- Я не умею, - сказал я.

- Чепуха, научишься.

Вадик закурил сигарету, и мы сели играть.

Раньше я никогда не играл в карты на деньги, почему-то мне представлялось, что стоит только сыграть раз, и потом все - пиши пропало, затянет. Но сейчас - странное дело - я не испытывал никакого волнения, никакого азарта - одно любопытство.

В полуосвещенной комнате гремела магнитофонная музыка, мелькали раскрасневшиеся, разгоряченные лица Эрика, Юрки, Лильки, ее подруг, музыка становилась все громче, все требовательнее. Подчиняя себе, она заставляла невольно выстукивать ритм, шевелить плечами, приподниматься со стула.

- Во дает! Во дает! - говорил Серега.

Кажется, я давно уже не смеялся так много, как в тот вечер. Я смеялся, когда Светозар говорил: «А мы сейчас тузиком! А мы сейчас тузиком!», и когда Вадик, сдавая карты, рассказывал очередной анекдот, и когда танцующий Эрик подмигивал мне сразу обоими глазами. Наверно, мне было достаточно показать палец, чтобы я начал хохотать как сумасшедший.

Я совсем потерял ощущение времени, я просто как-то забыл о его существовании и вдруг спохватился, что уже поздно, что уже пора, я всегда возвращался домой намного раньше. Но ведь никто еще не собирался уходить! И веселье было в самом разгаре! Не мог же я один встать и уйти… И почему я должен был уходить раньше других, почему?

За картами я следил не особенно внимательно, и поэтому очень удивился, когда оказалось, что выиграл двадцать копеек.

- Новичкам всегда везет, - мрачно сказал Вадик.

Я скромно промолчал. Я был уверен, что дело вовсе не в везении.

Шел уже второй час ночи, когда мы начали прощаться.

Лилька проводила нас до самой лестницы и все повторяла, улыбаясь:

- Мальчики, заходите еще, обязательно заходите, - словно мы и не жили в одном доме, словно и не встречались каждый день.

По лестнице я спускался рядом с Юрием, он нес под мышкой какую-то старую потрепанную книгу.

- Интересная? - спросил я.

- Да нет, муть, - сказал он, - это я Лильке давал почитать. А ты вот домой ко мне заходи, у меня такие книжечки есть - закачаешься! Ни в одной библиотеке не достанешь…

- Ладно, - сказал я как можно безразличнее, радуясь, что он пригласил именно меня, меня одного, и тут же злясь на себя за эту радость, - зайду как-нибудь. .. Ну, пока…

- Пока.

Я не спеша пересек двор, вошел в нашу парадную.., И тут вдруг меня охватило такое беспокойство, такой страх за отца… Я побежал наверх, перепрыгивая через ступеньки, на бегу нащупывая в кармане ключи.

Я торопливо распахнул дверь, пробежал по коридору. В кабинете отца горел свет.

Отец сидел за письменным столом и читал. Конечно, он слышал мои шаги, но не обернулся.

- Папа, это я, - сказал я виноватым голосом. - Как ты себя чувствуешь?

- Хорошо, - сказал он.

Я знал: даже если ему плохо, даже если он болен, теперь он ни за что не признается в этом.

Я видел, что он недоволен, что он рассержен. Когда он сердится, он может молчать хоть целый день, слова из него не вытянешь, только «да», «нет», «хорошо», «ладно». Может быть, права все-таки моя тетка, когда говорит, что у отца ужасно трудный характер.

Я постоял еще немного, но отец по-прежнему читал журнал - он словно забыл обо мне, меня словно не существовало.

«Ну и пусть, - подумал я. - Ну и пусть. В конце концов, что я такого сделал?»