Как-то в редакции одного журнала мне предложили поехать в воинскую часть. Пожить там, а потом написать рассказы о солдатах.

— Куда — выбирайте сами, — сказали мне, — даём вам три дня на раздумья.

— Нет, — сказал я, — мне не надо трёх дней на раздумья. Я уже знаю, куда поеду. Я поеду к десантникам.

Я и правда давно уже мечтал побывать у десантников. Я много читал и слышал об их мужестве и выносливости, и мне очень хотелось своими глазами увидеть, как живут и учатся эти отважные люди.

— Ну что же, поезжайте к десантникам, — сказали мне, — счастливого пути.

Так я оказался в воздушно-десантном подразделении, и прожил я там почти целое лето.

И вот, когда я вернулся домой, в Ленинград, все мои друзья и знакомые при встрече первым делом зад- мне один и тот же вопрос, словно сговорились:

— А ты сам-то прыгал?

И я с гордостью отвечал:

— А как же! Конечно, прыгал!

— А страшно было?

— А с какого самолёта?

— А с какой высоты?

Я столько раз отвечал на все эти вопросы, что постепенно у меня в голове сложился целый рассказ о том,

КАК Я ПРЫГАЛ С ПАРАШЮТОМ.

 

Самое простое упражнение

Конечно, прыгать без всякой подготовки никто не разрешит. И без солидного медосмотра — тоже.

Поэтому прежде всего меня повели в учебно-тренировочный городок. Этот городок немножко похож на городок аттракционов в парке. Только аттракционы здесь, прямо скажем, «чуть-чуть» посложнее.

Я увидел здесь: парашютную вышку, специальные качели — со сложным названием «лопинг», макеты самолётов, один самолёт был маленький, а другой — огромный, и ещё разные другие приспособления, названий которых я не знал.

Возле качелей я остановился. Здесь занимались десантники. Вот один солдат раскачался — сильнее! сильнее! — и — раз! — качели описали круг так, что солдат на секунду повис вниз головой. Ещё круг! Ещё! Семь… восемь… десять… пятнадцать…

У меня даже закружилась голова, а солдат всё продолжал вертеться как ни в чём не бывало.

Мы с моим провожатым, лейтенантом, пошли дальше.

Около макета огромного самолёта АН-12 была натянута упругая толстая сетка — батут. Как в цирке. Солдаты один за другим бросались в открытый люк самолёта и падали на батут.

— Это они учатся правильно отделяться от самолёта, — сказал лейтенант. — А сейчас попробуйте-ка и вы сделать одно упражнение…

Я с опаской посмотрел на парашютную вышку.

Но упражнение, которое мне предложили сделать, выглядело совсем простеньким: прыгнуть с двухметровой горки. Только не просто прыгнуть, а предварительно зажать между коленями и между косточками щиколоток две щепочки. Самые обыкновенные деревянные щепочки. Если во время прыжка щепочки не выпадут, значит всё в порядке, приземлился правильно. Если выпадут — начинай всё сначала.

Мне, честно говоря, даже неловко стало — таким пустяковым показалось это упражнение. Вроде бы скакать через верёвочку заставляют взрослого серьёзного человека.

— А вы попробуйте, — засмеялся мой провожатый.

Я попробовал.

Попробовал один раз — не получилось. Второй раз — опять ничего не вышло. Уж, кажется, так плотно сжимаю ноги — плотнее невозможно, а щепочки всё равно падают.

Только на пятый или шестой раз получилось это упражнение.

И тут я узнал, что упражнение это хоть и простое, а очень важное. Потому что для десантника правильно приземлиться — это самое главное.

— В своём парашюте вы можете не сомневаться, — сказал мне лейтенант. — Техника у нас надёжная, не подведёт. А вот если не научитесь правильно приземляться, тут уж можно ногу или руку сломать. Здесь уж всё только от вас зависит.

После пришлось мне делать упражнения и посложнее, но всё-таки это первое, со щепочками, запомнилось мне больше других…

 

Нет дела серьезнее

За день до прыжков солдаты укладывали парашюты. Нет для десантника дела серьёзнее, чем укладка парашютов. Об этом я не раз слышал, пока жил у десантников. Недаром в день укладки с утра не проводится никаких занятий: солдаты не должны уставать, солдаты должны быть предельно внимательны.

В это утро на плац вынесли и расстелили длинные брезентовые полотнища — «столы».

На этих «столах» солдаты во всю длину растянули парашюты.

Проверяли оранжевые чехлы, проверяли белые купола, проверяли крепкие стропы.

Потом начали укладывать. Не торопясь, тщательно.

А начальник парашютно-десантной службы и командиры по нескольку раз придирчиво проверяют, всё ли верно. Каждую складку, каждый узелок проверяют.

Когда парашюты были уложены, мы пошли в курилку. Если кто-нибудь думает, что в солдатской курилке только и делают, что курят, то это совсем не так. В курилке ещё рассказывают разные истории.

И вот какую историю услышал я в тот день.

Случилось это с рядовым Козыревым. Был он ещё совсем неопытным десантником — ему предстояло совершить всего лишь второй свой прыжок. И конечно, он очень волновался.

Прыжок был самый простой — с принудительным раскрытием парашюта. Так называются прыжки, когда десантнику не надо самому дёргать за кольцо. Эту работу за него выполняет длинная верёвка — фал. Как только парашютист оставляет самолёт, фал натягивается, срывает с парашюта чехол, и купол раскрывается. Все новички прыгают так.

И в этот раз всё шло как обычно. Один за другим солдаты покидали самолёт. Один за другим раскрывались в небе огромные белые купола.

Наконец наступила очередь Козырева.

Он бросился за борт самолёта и тут же ощутил сильный рывок. Рывок был таким резким, что у Козырева потемнело в глазах. На секунду он даже потерял сознание. Он не понял, что произошло. Он только слышал гуденье ветра в ушах.

Когда он опомнился, он не поверил своим глазам: он летел вслед за самолётом. Он оказался привязанным к самолёту длинным фалом. Подобно тому как лыжник на водных лыжах несётся вслед за глиссером, так и Козырев теперь нёсся вслед за самолётом.

От страха он ощутил противную слабость в руках и ногах. Что делать? Он не знал.

И те, кто остались в самолёте, тоже не знали, что делать. Как спасти Козырева? Попытаться втянуть назад в кабину самолёта? Невозможно. Когда самолёт летит, встречный поток воздуха во много раз сильнее, чем течение самой быстрой, самой бурной реки, — попробуй-ка осиль его!

Обрезать фал? А что, если Козырев потерял сознание и не сможет раскрыть запасной парашют? Тогда — верная смерть.

Что же делать?

И те, кто были сейчас на земле, тоже видели, как несётся вслед за самолётом тёмная точка, и тоже ничем не могли помочь Козыреву.

Уже суетился возле санитарной машины врач. Уже растягивали солдаты брезентовое полотнище — готовились ловить Козырева.

Оставался только один выход — обрезать стропы. И сделать это должен был сам Козырев. Но догадается ли он? И хватит ли у него решимости? Хватит ли мужества и хладнокровия?

Люди с земли с надеждой и страхом следили за тёмной точкой в небе.

А самолёт всё кружил и кружил над площадкой приземления.

И наконец Козырев решился.

Все увидели, как маленький комочек оторвался от самолёта и стремительно полетел вниз.

Затем раздался лёгкий хлопок — это раскрылся купол запасного парашюта.

Люди на земле облегчённо вздохнули.

В этот же день стало известно, из-за чего произошёл этот необыкновенный случай. Оказывается, из-за небрежности. Из-за маленькой, пустяковой оплошности при укладке парашюта.

Вот почему и говорят, что нет для десантника дела важнее, чем укладка парашюта.

 

На аэродроме

Наконец и тренировка, и укладка парашютов, и медкомиссия, и все волнения и переживания — а вдруг врачи забракуют, вдруг окажусь негоден? — остались позади.

Наступил день прыжков.

Первый раз в жизни я прибыл на аэродром не как пассажир. Уже на аэродроме надел комбинезон, надел парашют. А когда мне ещё вручили тяжёлый десантный нож в пластмассовых ножнах, тут уж я почувствовал себя настоящим десантником. Нож обязательно входит в снаряжение парашютиста — на случай, если запутаются стропы и их придётся перерезать.

Мы стояли слегка нагнувшись, упершись ладонями в колени — такова обычная стойка десантника: ведь парашют весит немало, а если к этому ещё прибавить автомат, противогаз, фляжку с водой, патроны, сапёрную лопатку, ранец, плащ-палатку, сухой паёк — вес наберётся порядочный.

Начальник парашютно-десантной службы в последний раз осмотрел наши парашюты, проверил, всё ли в порядке.

И началось самое томительное ожидание — когда скомандуют: «По самолётам!»

Солдаты поглядывали на меня с любопытством: всегда интересно посмотреть, как это человек в первый раз будет прыгать.

И тут я почувствовал, что мне становится не по себе. Хоть бы скорее!

— Ничего, — говорит один солдат, — если замнётесь, испугаетесь в последний момент, вас подтолкнут маленько в спину — и не заметите…

«Нет, — думаю, — не очень бы мне хотелось, чтобы меня толкали в спину… Вот, скажут потом, приехал писатель, просил, чтобы разрешили ему прыгать, а самого выталкивать из самолёта пришлось. Нет уж, никуда не годится такое дело».

— Да вы не волнуйтесь, — говорит другой солдат. — Всё будет в порядке. Прыгнете.

— Это точно, — говорит третий. — У нас вон в прошлом году радист был — Башмаков по фамилии — уж до чего невезучий, а и то прыгал..

— С ним, с этим Башмаковым, — говорит ещё один, — однажды занятная история приключилась. Ему и правда всё время не везло — просто удивительно! На стрельбы идём — все стреляют нормально, он обязательно умудрится всадить пули в чужую мишень.

По тревоге поднимаемся — сапоги перепутает. Кросс бежим — ногу вывихнет.

Короче говоря, всё у него не как у людей. Поэтому наш командир взвода старался держать Башмакова подальше от глаз начальства. Как начинаются учения или проверка, так Башмакова либо в наряд по кухне отправляют — картошку чистить, либо дневальным по казарме, либо ещё куда-нибудь.

Так было до тех пор, пока не сменился у нас командир взвода. Новый командир, лейтенант Петухов, вызвал к себе Башмакова и говорит: «Невезучих людей, Башмаков, не бывает — бывают люди не-дис-ци-пли-ни-ро-ван-ные. Ясно?» — «Так точно, — говорит Башмаков. — Ясно». — «Отныне вам никаких поблажек не будет, — говорит лейтенант. — И вы свои штучки бросьте. Ясно?» — «Так точно, — говорит Башмаков. — Ясно!»

А тут через несколько дней как раз большие учения. И нашему взводу выпало особое задание: произвести разведку в тылу «противника».

Лейтенант Петухов на всякий случай не спускал глаз с Башмакова. И в самолёте посадил возле себя. Нарочно.

И прыгнул сразу вслед за ним.

Их парашюты раскрылись почти одновременно. И тут вдруг лейтенант увидел, что Башмаков летит не вниз, а вверх.

Да, да, его парашют поднимался вверх!

— Рядовой Башмаков! — закричал лейтенант. — Вы куда?

— Не могу знать! — закричал Башмаков.

— Немедленно вернитесь! — закричал лейтенант.

Но Башмаков продолжал медленно лететь вверх.

— Вернитесь сейчас же! — ещё громче закричал лейтенант.

Что ответил Башмаков, он уже не услышал. Ведь лейтенант летел вниз, а Башмаков вверх, и расстояние между ними всё увеличивалось.

А между тем всё объяснялось просто: парашют Башмакова попал в восходящий поток тёплого воздуха.

Будь на месте Башмакова другой солдат, он бы, наверно, растерялся и от страха натворил бы каких-нибудь глупостей. Но Башмаков не испугался. Он даже не удивился. Потому что он привык, что с ним всегда что-нибудь происходит.

Он спокойно летел, словно на воздушном шаре, и смотрел вниз. И всё запоминал, что было внизу.

А внизу был лесок. А в леске танки «противника».

Так Башмаков летел довольно долго. А когда приземлился, то сразу пробрался к своим. И доложил о танках. И лейтенант Петухов после учений объявил ему благодарность за самообладание и находчивость.

С тех пор Башмакова перестали считать невезучим. А как только его перестали считать невезучим, он и правда перестал быть невезучим.

— По самолётам!

Я удивился: оказывается, я и не заметил, как промелькнули последние минуты. И только тут догадался: это же для меня рассказывали солдаты свою историю про Башмакова — чтобы я отвлёкся и не так волновался. Ведь все они тоже когда-то прыгали в первый раз…

 

В воздухе

И вот уже самолёт в воздухе.

Мы сидим на железных откидных скамейках и молчим. Шум мотора не даёт разговаривать. Майор-связист — он сидит рядом со мной — хлопает меня по плечу: мол, не волнуйтесь, всё будет хорошо. У него сегодня тоже необычный прыжок — трёхсотый, юбилейный. Ещё накануне мы договорились, что в случае необходимости он поможет мне в воздухе советом, подскажет, что и как.

Раздалась команда:

— Приготовиться!

По этой команде солдаты встают, откидывают сиденья. Встаю и я. Командир занимает своё место у выхода. Он наблюдает за тем, как прыгают солдаты. Он как бы выпускает солдат из самолёта, и потому его так и называют: «выпускающий». И сам он всегда прыгает последним. Бортмеханик слегка приотворяет дверь. Струя воздуха врывается в самолёт. Я чуть сгибаюсь, как меня учили, правая рука прижата к груди, левая — на кольце запасного парашюта. Стараюсь думать о чём-нибудь постороннем и не смотреть на дверь. Кажется, даже улыбаюсь.

И вдруг: «Отставить!»

Даже для опытного десантника, когда он уже приготовился прыгать, нет ничего хуже этой команды. А уж обо мне и говорить не приходится.

Снова садимся. Бортмеханик закрывает дверь. Самолёт делает новый круг.

Опять: «Приготовиться!» И опять: «Отставить!»

«Ну, — думаю, — ещё разок так повторится — и от моей решимости не останется и следа…»

Но вот, кажется, всё в порядке.

Бортмеханик распахнул дверь настежь.

Выпускающий крикнул:

— Пошёл!

Первым прыгал солдат-радист. Я увидел, как швырнуло его воздушным потоком, и только успел подумать: «Неужели и меня сейчас так?» — наступила моя очередь.

Честно говоря, заставить себя сделать вот эти последние два шага к распахнутой двери самолёта было самым трудным.

Только бы не замешкаться! Только бы не остановиться!

Я шагнул за борт самолёта, и в ту же минуту меня что-то толкнуло в плечо, развернуло, куда-то потащило, словно я нырнул в реку с очень сильным течением.

И вдруг наступила тишина. Парашют раскрылся.

Я увидел над собой огромный белый купол. И так мне хорошо, так легко стало. «И я, — думаю, — молодец, прыгнул, не испугался, и парашют мне достался отличный, не подвёл».

Но радоваться, оказывается, было ещё рановато.

Неожиданно стропы начали закручиваться, и меня стало очень быстро вращать справа налево. Потом стропы начали раскручиваться, и меня так же быстро начало вертеть слева направо. Потом стропы опять начали закручиваться… Это было не очень приятное ощущение. Но тут я вспомнил советы моих наставников и, уловив момент, когда стропы раскрутились, сильно обеими руками развёл их в стороны. Вращение прекратилось. И я сразу почувствовал себя увереннее: как-никак, а парашют подчиняется мне.

Я посмотрел вниз, и мне показалось, что я вишу неподвижно, земля была далёкой и вроде бы совсем не приближалась.

И тут какое-то особое ощущение охватило меня — ощущение простора, тишины и безмятежности, то самое, о котором я не раз читал и слышал от парашютистов. И вот теперь я испытал его сам.

Я поискал глазами майора и увидел его парашют далеко-далеко в стороне. Вообще при прыжках десантники располагаются в самолёте по весу — чем тяжелее человек, тем раньше он прыгает. Майор прыгал вслед за мной. Он был маленького роста, очень лёгкий, и, наверное, поэтому нас разнесло в разные стороны. Так что рассчитывать на его советы не приходилось. Тогда я решил попробовать сам — сумею ли развернуть парашют по ветру. Потянул за стропы, но стропы поддавались с трудом.

Я снова взглянул вниз и изумился: теперь земля была совсем рядом. Тут уж мне оставалось только поскорее сгруппироваться, как говорят парашютисты. Я плотно сжал ноги — упражнение со щепочками пошло на пользу! — ухватился за стропы и в следующий момент почувствовал удар о землю. Упал, как меня учили, на бок.

Купол парашюта медленно погас. Я поднялся на ноги и отстегнул подвесную систему.

Потом я увидел майора. Он бежал ко мне узнать, всё ли благополучно.

Мы крепко пожали друг другу руки: он поздравил меня с первым прыжком, а я его — с трёхсотым.