Рядовой Башмаков

Был в нашем взводе, взводе десантников, солдат по фамилии Башмаков – удивительно невезучий человек. Не везло ему постоянно. Всегда и во всём. На стрельбы идём – все стреляют нормально, он обязательно умудрится всадить пулю в чужую мишень. По тревоге поднимаемся – сапоги перепутает. Кросс побежим – ногу вывихнет. Короче говоря, всё у него не как у людей.

Поэтому командир взвода старался держать Башмакова подальше от глаз начальства. Как начинаются учения или проверка, так Башмакова либо в наряд по кухне отправляют картошку чистить, либо дневальным по казарме, либо ещё куда-нибудь – лишь бы подальше.

Так было до тех пор, пока не сменился у нас командир взвода.

Новый командир, лейтенант Петухов, вызвал к себе Башмакова и говорит:

– Невезучих людей, Башмаков, не бывает – бывают люди не-дис-ци-пли-ни-ро-ван-ны-е. Ясно?

– Так точно, – говорит Башмаков. – Ясно.

– Отныне вам никаких поблажек не будет, – говорит лейтенант. – И вы свои штучки бросьте. Ясно?

– Так точно, – говорит Башмаков. – Ясно.

А тут через несколько дней как раз учения. И нашему взводу выпало особое задание – произвести разведку в тылу "противника".

Лейтенант Петухов на всякий случай не спускал глаз с Башмакова. И в самолёте посадил возле себя. Нарочно.

И прыгнул сразу вслед за ним.

Их парашюты раскрылись почти одновременно.

И тут вдруг лейтенант увидел, что Башмаков летит не вниз, а вверх.

Да, да, его парашют поднимался вверх!

– Рядовой Башмаков! – закричал лейтенант. – Вы куда?

– Не могу знать! – закричал Башмаков.

– Немедленно вернитесь! – закричал лейтенант.

Но Башмаков продолжал медленно лететь вверх.

– Вернитесь сейчас же! – ещё громче закричал лейтенант.

Что ответил Башмаков, он уже не услышал. Ведь лейтенант летел вниз, а Башмаков – вверх, и расстояние между ними всё увеличивалось.

А между тем всё объяснялось просто: парашют Башмакова попал в восходящий поток тёплого воздуха.

Будь на месте Башмакова другой солдат, он бы наверняка растерялся и от страха натворил каких-нибудь глупостей. Но Башмаков не испугался. Он даже не удивился. Потому что он привык, что с ним всегда что-нибудь происходит.

Он спокойно летел, словно на воздушном шаре, и смотрел вниз.

И всё запоминал, что было внизу.

А внизу был лесок. А в леске танки "противника".

Так Башмаков летел довольно долго. А когда приземлился, то сразу пробрался к своим. И доложил о танках. И лейтенант Петухов после учений объявил ему благодарность за самообладание и находчивость.

С тех пор Башмакова перестали считать невезучим. А как только его перестали считать невезучим, он и правда перестал быть невезучим…

 

Десантная куртка

Башмаков очень гордился своей десантной курткой. Куртка у него была не такая, как у всех, особенная – одна половина зелёная, а другая – белая. Удивительная куртка!

Впрочем, удивляла она только новичков, мы-то хорошо знали, в чём дело. И почему отказывался Башмаков поменять её на другую, почему упрямился – тоже знали.

Было это зимой, на ротных учениях.

Пункт сбора десантников был назначен в лесу у переезда, там, где узкоколейка пересекалась с заснеженным, укатанным шоссе. Прятались мы за насыпью железной дороги.

Все группы приземлились удачно и собрались быстро, как положено, а с последней вышла осечка. Поторопился лётчик и выбросил десантников чуть раньше времени.

Как раз в этой группе был Башмаков.

Прыгал он последним.

Нам хорошо было видно, как отделилась от самолёта чёрная точка, как раскрылся парашют.

Мы ахнули. Башмаков медленно опускался прямо в расположение "противника". Мы видели, как подтягивает Башмаков стропы, старается уйти в сторону.

Только ничего у него не получалось.

Если бы подул ветер! Хоть какой-нибудь, хоть самый плёвый ветерок!

Но ветра не было. И нам оставалось только смотреть, как медленно опускается Башмаков прямо в расположение "противника". Мы ничем не могли помочь ему.

Ефрейтор Барабанщиков забрался с биноклем на сосну и оттуда наблюдал за Башмаковым и за действиями "противника".

Ещё секунда – парашют Башмакова скрылся из наших глаз.

И тут неожиданно налетел порыв ветра. Ну что бы стоило ему подуть на минуту раньше!

– Приземляется! Стропы подтягивает! – закричал Барабанщиков. – Бегут! Со всех сторон бегут к нему! Эх, чёрт!

И вдруг он замолчал и даже бинокль выпустил из рук.

– Ну что там? Что там? – нетерпеливо закричал лейтенант Петухов.

Но Барабанщиков по-прежнему не произносил ни слова.

– Да что же… – начал лейтенант Петухов. Больше он ничего не успел сказать.

В следующий момент снежный вихрь возник над переездом.

Белое облако стремительно пронеслось по шоссе мимо нас и врезалось в кустарник.

Когда снежная пыль рассеялась, мы увидели Башмакова.

Он стоял и улыбался как ни в чём не бывало.

Возле его ног лежал парашют. Купол парашюта ещё слегка шевелился от ветра.

– Товарищ лейтенант, – сказал Башмаков, – рядовой Башмаков на пункт сбора прибыл.

Лейтенант молча покачал головой. Он-то хорошо знал, как это опасно, когда тебя тащит по земле за парашютом.

А Башмаков повернулся, и только тут мы увидели, что весь правый бок его куртки от трения стал совершенно белым, словно по нему прошлись наждачной тёркой…

 

Как Башмаков был в плену

И всё-таки один раз Башмаков попал в плен. Ушли они на разведку вдвоём с Барабанщиковым, а вернулся Барабанщиков один. Он-то и рассказал, что Башмаков попал в засаду, что на него навалились сразу пять солдат "противника" и что спасти его было невозможно.

– Так что никакой надежды, что Башмаков выберется, теперь нет, – сказал Барабанщиков.

И только он произнёс эту фразу, как зашуршали кусты – и мы увидели Башмакова.

Башмаков был цел и невредим, и автомат у него был при себе, и противогаз – всё, как положено. Кроме того, Башмаков улыбался. Так что никаких сомнений, что это настоящий, наш Башмаков, а не вражеский солдат, ловко притворившийся Башмаковым, у нас не оставалось.

– Как? – сказал лейтенант Петухов. – Вы разве не в плену?

– Никак нет, – сказал Башмаков. – Уже нет.

Конечно, нам очень хотелось тут же расспросить Башмакова, как удалось ему бежать, но на счету была каждая минута.

Только вечером в казарме, когда уже кончились учения, мы узнали наконец, что произошло после того, как Башмакова захватили в плен.

А произошло вот что.

Солдаты "противника" привели Башмакова в свой лагерь, в палаточный городок, и стали допрашивать.

– Кто такой? – строго спросил сержант. – Десантник?

– Ай донт андэстэнд, – сказал Башмаков.

– Чего? Чего? – изумился сержант.

– Ай донт андэстэнд, – невозмутимо повторил Башмаков.

Сержант растерянно оглянулся на своих солдат.

– Это он по-английски с вами разговаривает, – сказал один из них.

Сержант задумчиво посмотрел на Башмакова.

– Ишь ты! – сказал он. – Что придумал! Хитрый чёрт! Ладно, веди его, Горохов, в штаб. Там разберутся.

– Пошли, – сказал Горохов и ткнул Башмакова автоматом в спину. – Шагай! Шагай!

У солдата было круглое лицо с веснушками, крупными, как кукурузные хлопья.

– Слушай, парень, – миролюбиво сказал Башмаков, когда они отошли подальше от сержанта. – Ты откуда призывался?

– Иди! Иди! – хмуро отозвался Горохов. – Не разговаривай!

– Да чего ты злишься? Мне просто лицо твоё вроде знакомо. Очень заметное у тебя лицо.

– Это почему? – подозрительно спросил Горохов.

– На футболиста одного похож. А я думаю: может, встречались где? Может, земляк мой… Ну, не говори, не говори, если не хочешь. Подумаешь – военная тайна!

– Из Новозагорска я, – помедлив, сказал Горохов.

– Да ну! – поразился Башмаков. – Я тоже!

Горохов недоверчиво покосился на него:

– Заливаешь небось? Ты на какой улице жил?

– На Советской.

– Точно. Есть такая. А где?

– Да возле почты.

– Точно! Я ж там недалеко живу! У меня ж там все пацаны знакомые! Смотри-ка!

– А Смирнова ты знаешь? – спросил Башмаков.

– Это какого? Витьку, что ли?

– Ну да, Витьку!

– Так мы же друзья с ним! – восторженно закричал Горохов.

– А Рыжего?

– Саньку? Вратаря? Да его ж вся Советская знает! Помнишь, как Пека вышел один на один с ним? А Санька ему под ноги! А Пека…

– Точно! Я тогда за воротами стоял, – сказал Башмаков.

– Ну, здорово! – сказал Горохов. – Вот здорово! Второй год служу, а первый раз земляка встретил!

…Когда Башмаков довёл рассказ до этого места, ефрейтор Барабанщиков, который давно уже порывался перебить Башмакова, не выдержал.

– Что же ты молчал до сих пор? – закричал он. – Земляки мы, выходит! Я же тоже из Новозагорска!

Мы все так и покатились со смеху, а Башмаков спокойно спросил:

– У вас в Новозагорске, что, все такие?

– Какие?

– Сообразительные. Я, между прочим, в Новозагорске никогда и не был.

С минуту Барабанщиков обалдело смотрел на Башмакова.

– А Советская улица? А Витька Смирнов? А Санька Рыжий? – наконец спросил он. – Откуда ты узнал?

– Ловкость рук, – сказал Башмаков. – Подумай сам. В каждом городе наверняка есть Советская улица. На Советской улице почти всегда найдётся почта. У каждого человека всегда отыщется хоть один знакомый по фамилии Смирнов. И по прозвищу Рыжий – тоже. Так что всё очень просто.

Барабанщиков пошевелил губами, но ничего не сказал. Нечего ему было сказать.

– Ну а дальше-то что? Дальше? Как ты из плена смылся? – нетерпеливо спрашивали мы.

– А дальше ещё проще. Сказал, что скоро еду в отпуск, в Новозагорск. Сразу после учений. Мол, не нужно ли что-нибудь передать. Горохов тут же помчался за какими-то фотографиями в свою палатку. Мне велел подождать. Ну, а я ушёл. Вот и всё.

Мы, смеясь, смотрели на Башмакова. И только ефрейтор Барабанщиков бросал на него сердитые взгляды. Видно, никак не мог простить, что Башмаков так безжалостно обманул его земляка из Новозагорска…

 

Как Башмаков одолжил свою фамилию

Если приключалась в нашей роте какая-нибудь странная история, то приключалась она непременно с Башмаковым. Хотя, в общем-то, она вполне могла произойти с любым из нас, но вот происходила почему-то всё-таки с Башмаковым.

Так было и в этот раз.

Почему именно на Башмакова пал выбор сержанта Модестова – неизвестно. Этот сержант Модестов в нашем батальоне отвечал за спортивную работу, и была у него одна слабость – во что бы то ни стало хотелось ему прославить наш батальон.

И вот этот сержант Модестов подходит как-то к Башмакову и говорит:

– Придётся вам, Башмаков, на вечерок одолжить свою фамилию.

– То есть как? – удивился Башмаков.

– А очень просто. Я тут в посёлке классного боксёра разыскал. Договорился с ним, чтобы он за наш батальон выступил. Ну вот вы ему свою фамилию и одолжите. Объявим, будто Башмаков выступает. Ради спортивной славы батальона.

– Ладно, – говорит Башмаков. – Если ради славы… Правда, я этот бокс не люблю, смотреть даже на него не могу. Но мне-то что. Берите мою фамилию.

Поговорили они так, и Башмаков об этом разговоре тут же забыл. А на другой день прибегает в казарму лейтенант – начальник физической подготовки части.

– Кто у вас тут Башмаков? – спрашивает.

– Я Башмаков, – говорит Башмаков.

– Что же вы, – говорит лейтенант, – молчали до сих пор? Что же вы свои боксёрские способности скрывали? На тренировки почему не ходили?

– Да я… – говорит Башмаков, но взволнованный лейтенант не даёт ему сказать больше ни слова.

– Я понимаю, – говорит он. – Вы и без тренировок вчера отлично выступили. Одним словом, собирайтесь. С начальством я уже договорился. Едем.

– Куда, – спрашивает Башмаков, – едем?

– К танкистам. Товарищеский матч, у нас сегодня с ними по боксу.

Кажется, первый раз в жизни Башмаков растерялся. Стоит и молчит, не знает, что делать. Сказать правду, признаться, что вовсе не он вчера выступал – вроде бы подведёт он тогда сержанта Модестова, да и спортивной славы батальону тогда не видать. Один позор. Не сказать правду – тоже плохо.

– Да вы не бойтесь, – говорит лейтенант, – противник у вас сегодня не очень сильный. Всего второй разряд.

Вздохнул Башмаков.

– Ладно, – говорит, – едем.

Вернулся он в этот вечер поздно, уже перед самым отбоем.

– Ну как? – спрашиваем, а сами смеёмся.

– Ничего, – спокойно отвечает Башмаков. – Всё в порядке. Победил.

– Как победил? Ты?

– Я, – говорит Башмаков.

Не поверили мы. Но на следующий день в газете читаем: "Победа в легчайшем весе была присуждена рядовому Башмакову, поскольку его противник не смог явиться на соревнования. Теперь победителю предстоит встретиться с перворазрядником Зайцевым".

– Вот, – радостно говорит сержант Модестов, – наш батальон и прославился.

– Неизвестно, что ещё дальше будет, – говорит Башмаков.

– Это верно, – говорим мы, – неизвестно.

Вечером снова отправился Башмаков на соревнования.

В спортивном зале начал переодеваться, лейтенант – начальник физической подготовки – посмотрел на него и говорит:

– Что-то вы мне в прошлый раз повыше ростом казались…

– Возможно, – говорит Башмаков, а сам на своего противника смотрит.

– И в плечах вроде бы пошире были, – печально говорит лейтенант.

– Тоже возможно, – говорит Башмаков.

– Ладно, – говорит лейтенант. – Идите.

Пошёл Башмаков на ринг.

Что там было – об этом нам никто не рассказывал. Настроение, говорят, не то, чтобы рассказывать.

Только дневальные утверждали, что Башмаков не спал всю ночь, ворочался на своей койке, охал и бормотал:

– Чтобы я свою фамилию ещё когда-нибудь кому-нибудь зачем-нибудь одолжил! Да никогда в жизни!

Но больше всех пострадал в этой истории сержант Модестов. Был сержант, а стал рядовой Модестов. Разжаловали его. Недаром говорят – спортивная слава переменчива.

 

"А что"

Почти у каждого солдата наверняка есть маленький фотоальбом. На страницах этого фотоальбома вы обязательно встретите и фотографии его владельца – непременно в парадной форме, в фуражке, со всеми знаками солдатской доблести на груди; и фотографии его друзей – тех, кто уже отслужил своё и оставил снимки на память, и тех, кто ещё продолжает служить…

Был такой альбом и у Башмакова. И когда отправился Башмаков в краткосрочный отпуск, домой, он, конечно, прихватил этот альбом с собой.

Дома всем, кто ни придёт в гости, есть что показать. Гости смотрят, а Башмаков объясняет. Пришёл однажды двоюродный брат Костя, Башмаков и ему дал посмотреть.

Листает двоюродный брат Костя альбом.

– Так… так… – говорит он. – Ясно…

Наконец дошёл до самого главного, до самого интересного снимка.

– Это товарищи мои, – объясняет Башмаков, – сослуживцы. Во время затяжного высотного прыжка. С четырёх тысяч прыгали. Вон Мишка Бандура летит. А это Витька Печенкин, ефрейтор. А там вон, совсем маленький, руки раскинул, лейтенант Петухов…

– Интересный снимок! – говорит двоюродный брат Костя. – Только… Кто это снимал?

– Я, – говорит Башмаков.

– Ну, конечно, сразу видно. Что ж ты, на резкость не умеешь наводить?

– Умею, – говорит Башмаков печально.

– Умеешь… А не наводишь. Это ж каждый пацан умеет!

– Да я и сам теперь вижу, – виновато говорит Башмаков, – у меня с этой резкостью всегда не ладится…

– И скадрировать надо было по-другому! Неужели не ясно?

– Я как-то не подумал… – говорит Башмаков и становится ещё печальней.

– И потом я тебе посоветую…

И вдруг двоюродный брат Костя останавливается на полуслове и пристально смотрит на Башмакова.

– Подожди… подожди… – говорит он. – Так это ты, говоришь, снимал?

– Я, – говорит Башмаков.

– А откуда снимал? Ты-то сам где был?

– Как где? В воздухе. Вот тут, рядом с Мишкой Бандурой летел.

– В воздухе? С четырёх тысяч метров? Летел и снимал?

– Ну да, – говорит Башмаков. – А что?

 

Приятного аппетита!

Рядового Домодедова не любили во взводе за жадность.

Домодедов частенько получал посылки из дому. Придёт с почты, устроится где-нибудь в углу казармы один на один со своей посылкой, шуршит бумагой, позвякивает баночками. А потом всем рассказывает:

– Прислала мамаша варенье, так банка в дороге разбилась, пришлось выбросить…

Или:

– Хотел угостить всех печеньем. Домашнее печенье, мамаша пекла. Так вот жалость, пока шла посылка, печенье заплесневело. Всё выкинул.

А у самого в кладовке, или, говоря по-военному, в каптёрке- чемодан на два замка заперт. И чуть вечер – Домодедов к этому своему чемодану наведывается.

Иногда кто-нибудь из солдат поддразнивал Домодедова:

– Да брось ты сочинять! Признайся лучше, что ночью под одеялом печенье рубаешь.

Домодедов очень сердился на такие шутки. Даже потел от злости.

– А ты видел? Видел, да? А если не видел, не говори, понял?

Вообще, это была его любимая фраза. Чуть что – он сразу начинал ныть:

– А ты видел? Видел, да?…

И вот с этим-то Домодедовым и произошёл однажды случай, о котором потом долго вспоминали в роте.

В то время взвод готовился к ночным стрельбам, и как-то поздно вечером ефрейтор Барабанщиков принёс прибор ночного видения. "А ну, – говорит, – кто хочет потренироваться?" Вышли несколько солдат на пустырь – за казарму. И Башмаков вместе с ними. Вокруг темнота стоит – в двух шагах ничего не видно.

Солдаты по очереди подносят окуляр к глазам, смотрят.

Подошла очередь Башмакова.

Поднёс он окуляр к правому глазу, левый зажмурил. Чудеса да и только! Темноты как не бывало. Зеленоватый свет вокруг колышется.

Направо посмотрел Башмаков – видит развесистое дерево.

Прямо посмотрел – кусты видит.

Налево взглянул – сидит на скамейке рядовой Домодедов и ест сгущённое молоко. Держит в одной руке банку, в другой – ложку. Зачерпывает молоко ложкой и ест.

Оторвался Башмаков от окуляра – вокруг темнота: ни дерева, ни кустов, ни рядового Домодедова.

Снова поднёс окуляр к глазу – опять сидит перед ним рядовой Домодедов, облизывает ложку.

– Приятного аппетита! – громко говорит Башмаков.

Замер Домодедов, прислушивается. Только успокоился, ложку ко рту понёс, Башмаков опять:

– Приятного аппетита!

Вскочил Домодедов, оглядывается по сторонам. Да что в такой тьме увидишь? Ничего не увидишь. Зато Башмакову всё видно.

Только Домодедов снова за банку с молоком взялся, Башмаков в третий раз:

– Приятного аппетита!

Тут уж Домодедов не выдержал – напролом, через кусты, бросился прочь.

В этот вечер, перед отбоем, и на следующее утро Домодедов всё на своих товарищей по взводу с подозрением посматривал. И на Башмакова тоже. А Башмаков помалкивал себе как ни в чём не бывало.

А утром во время завтрака зашёл в солдатскую столовую лейтенант Петухов, командир взвода. Домодедов и Башмаков как раз перловую кашу доедали.

– Приятного аппетита! – громко говорит лейтенант Петухов.

– Что, что? – спрашивает рядовой Домодедов.

– Приятного аппетита, говорю, – ещё громче повторяет лейтенант Петухов. – А что это вы, Домодедов, на меня так странно смотрите?

А Домодедов вдруг вскакивает – руки по швам.

– Виноват, товарищ лейтенант! Больше не буду!

– Что, что? – спрашивает лейтенант Петухов. – Что больше не будете?

А солдаты уткнулись в тарелки и хохочут. Так и пристало с тех пор к Домодедову это прозвище: "приятного аппетита".

 

Как Башмаков искал родственника

Была у Башмакова ещё одна интересная особенность – куда бы мы ни приехали, куда бы ни попали, повсюду у него находились родственники.

Проходили как-то раз большие учения, и нашу часть перебрасывали по железной дороге. Едем в эшелоне, останавливается поезд на маленькой станции, Башмаков говорит:

– А здесь, между прочим, моя сестра живёт.

Едем дальше, впереди – большой город, Башмаков радуется:

– Здесь два моих племянника учатся!

Стучит эшелон колёсами, пробегает, не останавливаясь, мимо рабочего посёлка.

– Завод с красной трубой видите? – спрашивает Башмаков.- Там мой двоюродный брат работает.

Просто даже удивительно – по всей стране, оказывается, Башмаковы живут!

Кончились учения, остановилась наша рота на отдых неподалёку от деревни. Заречье деревня называется.

– Может, Башмаков, у тебя и здесь родственники есть? – смеются солдаты.

– Есть, – говорит Башмаков. – Здесь у меня двоюродный брат отца живёт. Правда, я его никогда в жизни не видел, но всё равно родственник.

– А ты, – советуют солдаты, – отпросись на часок у ротного, вот и повидаешь…

Так Башмаков и сделал.

Пришёл в Заречье, а летний день в разгаре, в деревне никого нет, один дед сидит на завалинке, на солнце греется, слушает транзистор.

– Ты кого, сынок, ищешь? – Спрашивает дед.

– Родственник здесь мой проживает, – говорит Башмаков.- Зовут Иван. Фамилия – Башмаков. Не слыхали?

– Башмаков? Иван? Как не слыхал! – отвечает дед.- Слыхал. Только уехал твой Иван. Лет десять, почитай, будет, как уехал. Да ты не огорчайся, солдат, заходи в гости. Мы с Иваном соседи были – считай, свои люди.

Зашёл Башмаков к деду в гости.

Дед его яблоками угощает, о том, как сам был солдатом ещё на гражданской, рассказывает. Башмакова о международном положении расспрашивает.

– Ешь, сынок, яблоки, ешь, – говорит. – И своим друзьям-приятелям прихвати. Эту яблоню как раз Иван посадил, так что, считай, он тебя угощает.

Башмаков хрустит яблоками, в свою очередь рассказывает деду о службе.

Так поговорили, поговорили, потом дед нагрузил его яблоками, и стали они прощаться, очень довольные друг другом.

– Хороший человек Иван, – говорит дед. – Писать будешь – привет передавай.

– Обязательно передам, – говорит Башмаков.

Пока прощались, тут как раз молодая хозяйка пришла, дедова внучка.

– Рая, смотри, это Ивана родственник, – говорит дед.

– Да ну? Ивана? Сапожникова?

– Это почему Сапожникова? – спрашивает Башмаков.

– Верно, Сапожникова… – говорит дед. – А ты как, сынок, фамилию называл?…

– Башмаков, Башмаков я. И родственник мой Башмаков.

– Вам, видно, в другое Заречье надо, – говорит Рая. – У нас отродясь Башмаковых не было. Вечно ты, дедушка, всё напутаешь!

Смутился Башмаков. Стоит, яблоки в руках держит. "Эх, как неловко, – думает, – получилось. К чужим людям в гости напросился…"

А дед вдруг подмигнул ему и говорит:

– Не смущайся, сынок. Я сам был солдатом, и сыновья мои были солдатами, и внук сейчас солдатом служит. Вот и выходит, что все мы – родственники. Так и в песне поётся: "Родная армия". Зря, что ли, поётся?

Засмеялся Башмаков.

"А что, – думает, – пожалуй, и верно".

…Вечером ели солдаты яблоки и приговаривали:

– Хорошие у тебя, Башмаков, родственники, хорошие!

 

Как Башмаков писал письмо

Был у Башмакова один недостаток – очень не любил он писать письма. Получать любил: как появится почтальон, так Башмаков первый возле него, шею тянет, высматривает, нет ли ему весточки из дома или от друзей, а вот отвечать-в не было для него занятия труднее.

Обычно он долго собирался сесть за письмо.

Бумагу приготовит.

Конверт достанет.

Ручку чернилами заправит.

Сядет и задумается.

Так и в этот раз было.

Сидит Башмаков за дощатым столиком на воздухе, возле казармы, и думает.

День воскресный, солнце вовсю светит, солдаты – кто в волейбол играет, кто – в домино, кто загорает.

"Здравствуйте, – пишет Башмаков в своём письме, – дорогие родители и брат!

Живу я хорошо, чего и вам желаю. Служба моя идёт нормально. Погода у нас хорошая, жарко, как на курорте. Сейчас пишу вам письмо, а сам загораю в одних трусах".

Поставил Башмаков точку и опять задумался, по сторонам смотрит: о чём бы ещё написать?

А тут вдруг как завоет сирена у штаба! И дневальный кричит:

– Тревога! Рота, тревога!

Солдаты со всех ног бросились в казарму, к пирамидам, на ходу гимнастёрки натягивают.

Башмаков тоже гимнастёрку быстренько надел, письмо в карман сунул и бегом в казарму.

И трёх минут не прошло – выстроилась рота с автоматами, с противогазами, в полном солдатском снаряжении. И Башмаков, конечно, вместе со всеми.

Погрузили солдат в автомашины, привезли на аэродром. А там уже самолёты стоят, ждут десантников.

Грозно гудят моторы, поднимаются самолёты в воздух.

Ещё и часа не прошло, а уже летит Башмаков за двести километров от военного городка, вниз смотрит. Внизу горы, в горах снег лежит.

"Надо же, – думает Башмаков, – только что жара была, и вдруг зима, снег…"

Самолёт делает разворот над плоскогорьем.

– Приготовиться! – командует лейтенант Петухов. Один за другим прыгают десантники за борт самолёта.

И Башмаков, конечно, вместе со всеми.

Только приземлились, а уже торопит своих солдат лейтенант Петухов: быстрее, быстрее, бегом – нужно отыскать в ущелье замаскированные ракеты "противника".

Пробираются десантники сквозь колючие кусты, ползут по каменным осыпям, шагают по крутым тропинкам.

В лицо бьёт холодный ветер, у горных вершин клубятся тёмные тучи, того и гляди – снег повалит.

А вот и ущелье, в ущелье ракеты упрятаны, возле них часовые "противника" ходят, ничего не подозревая. Ага, попались, голубчики!

Выполнили десантники задание, теперь можно и привал сделать, отдохнуть.

Разожгли костёр пожарче, собрались возле него.

Башмаков из кармана своё письмо вытащил, ручку достал. Самое милое дело – у костра, на привале письма домой писать! Листок приспособил на колене, прикрыл от дождя плащ-палаткой, пишет:

"…С неба дождь сыплется пополам со снегом. Так что простите за неразборчивый почерк – руки мёрзнут и писать неудобно. Развели костёр и греемся. А вообще здесь очень красиво – огромные валуны, снег лежит".

Пока сочинял Башмаков письмо, привал кончился.

Поздно вечером вернулись десантники в казарму.

Перед самым отбоем опять, уже в третий раз, принялся Башмаков за письмо. А тут увидел его ротный старшина. Был у того старшины такой характер, что не мог он оставаться спокойным, если замечал солдата, не занятого делом. Только и удалось Башмакову дописать две фразы:

"…Старшина приказал навести вокруг порядок – подмести и протереть пыль, так что писать заканчиваю. Привет всем. Башмаков".

И всё равно в этот вечер Башмаков лёг спать очень довольный: наконец-то письмо написано!

А на другой день, прежде чем заклеить конверт, перечитал письмо и ахнул:

Вот что у него получилось:

"Здравствуйте, дорогие родители и брат!

Живу я хорошо, чего и вам желаю. Служба моя идёт нормально. Погода у нас хорошая, жарко, как на курорте. Сейчас пишу вам письмо, а сам загораю в одних трусах. С неба дождь сыплется пополам со снегом. Так что простите за неразборчивый- почерк – руки мёрзнут и писать неудобно. Развели костёр и греемся. А вообще здесь очень красиво – огромные валуны, снег лежит. Старшина приказал навести вокруг порядок – подмести и протереть пыль, так что писать заканчиваю. Привет всем. Башмаков".

Сначала Башмаков очень расстроился. А потом подумал – чего ж тут расстраиваться, такая уж служба у десантников: сейчас здесь, а через час уже за двести километров. Одно слово – крылатая пехота.

А письмо ему всё-таки ещё одно – новое – пришлось написать.

 

Башмаков и Иван Иваныч

Кроме тех солдат, что числились в списках старшины, был в нашей роте один "солдат", который ни в каких списках не числился.

Звали его Иван Иваныч.

Когда-то Иван Иваныч служил для испытания новых парашютов, а теперь доживал свой век в нашей роте.

Не раз Иван Иваныча брали в "плен", не раз приходилось ему выступать в роли "языка", не раз бросали его на землю ловким приёмом самбо. Такая была у него служба.

Иван Иванычем звали огромную тряпичную куклу-манекен, набитую опилками. Это имя ему придумали солдаты.

Если кто-нибудь в роте задавал вопрос, на который не было ответа, ему говорили:

– Спроси у Иван Иваныча.

Если провинившийся солдат оставался в воскресенье без увольнения, над ним посмеивались:

– Привет от Иван Иваныча!

А когда кто-нибудь из нас отправлялся в кладовку, или, говоря по-военному, в каптёрку, то непременно сообщал:

– Пойду к Иван Иванычу.

Потому что в "мирное" время, когда не было учений, когда не было тактической подготовки и занятий по самбо, Иван Иваныч хранился в ротной каптёрке вместе с солдатскими чемоданами и старыми гимнастёрками.

Впрочем, таких мирных дней не много выпадало на долю Иван Иваныча.

Однажды во время взводных учений рядовой Башмаков и рядовой Коркин получили приказ: захватить "языка".

"Языком", естественно, был Иван Иваныч. Башмаков и Коркин должны были разыскать его в густом кустарнике, снять с поста по всем правилам военного искусства и доставить затем в расположение взвода.

И вот когда "язык" был уже обнаружен и схвачен, выяснилось, что самое трудное ещё только начинается.

Тащить Иван Иваныча оказалось очень нелегко: как-никак, а весил он около восьмидесяти килограммов. Кроме того, шёл дождь и было темно.

– Ты берись за ноги, а я за руки, – сказал Коркин.

– Хорошо, – сказал Башмаков.

Так они протащили Иван Иваныча несколько метров.

– Нет, – сказал Коркин, – лучше ты берись за руки, а я за ноги.

– Хорошо, – сказал Башмаков.

Они протащили Иван Иваныча ещё несколько метров.

– Подожди, – сказал Коркин, – берись ты опять за ноги, а я за руки.

– Хорошо, – сказал Башмаков.

Он давно знал, что больше всего Коркин любил распоряжаться и командовать. Такой уж характер был у Коркина. Скверный характер.

Он и в казарме себя так вёл. Назначат их вместе пол мыть, Коркин скажет: "Ты, Башмаков, пока мой, а я пойду тряпок хороших поищу" – и уйдёт, и ходит где-то час целый, а Башмаков моет. Вернётся Коркин: "Как? Ты уже вымыл? А я тряпок так и не нашёл".

– Да что ты, Башмаков, на него смотришь? – говорили иногда солдаты. – Сказал бы ему пару ласковых слов.

– Да ладно… – отвечал Башмаков. – Чего там…

А тут, видно, никак Коркин не мог решить, каким образом выгоднее нести Иван Иваныча. Возьмётся за руки – ему кажется, Башмакову в ногах легче. Перейдёт в ноги – опять кажется, Башмаков доволен.

В общем, здорово они намучились, пока тащили Иван Иваныча. Иван Иваныч намок под дождём, ещё тяжелее стал. До расположения взвода уже рукой подать, а Коркин совсем выдохся.

– Привал, – распоряжается, – сделаем.

Остановился Башмаков, Иван Иваныча посадил под сосну, аккуратно прислонил к стволу.

– Потерпи, – говорит, – Иван Иваныч, уже немного осталось.

– Ему-то что! – говорит Коркин. – Ишь ты, вылупился! Кукла чёртова! Манекен проклятый!

Размахнулся да как даст Иван Иванычу по голове.

Иван Иваныч нелепо взмахнул тряпичными руками, перевернулся и плашмя упал на землю.

А Коркин ткнул его сапогом.

И тут вдруг Башмаков оттолкнул Коркина, бросился к Иван Иванычу, поднял его.

– Ты что? – поразился Коркин. – С ума сошёл?

– Не трогай его! – крикнул Башмаков. – Уйди!

Так и тащил Иван Иваныча один. Весь согнулся, а тащил. Восемьдесят килограммов всё-таки – шутка ли!

Коркин только плечами пожимал. "Не знал, – говорит, – что вы с ним родственники: одними опилками набиты".

Зато солдаты потом часто просили Башмакова: "Расскажи, Башмаков, как ты Иван Иваныча защищал!"

Очень уж нравилась им эта история.

 

Самая удивительная история

Однажды вызвал к себе Башмакова лейтенант Петухов и говорит:

– Мы вам, Башмаков, поручаем ответственное дело. Дело, можно сказать, государственной важности. Поедете в город вместе с начальником финансовой части, капитаном Беленьким. Охранять его будете. За деньгами поедете. Ясно?

– Так точно, – говорит Башмаков. – Ясно.

Взял он из пирамиды автомат, получил у старшины под расписку тринадцать патронов и пошёл в штаб. И из штаба, уже вместе с капитаном Беленьким, – на станцию. Видит – в руках у капитана Беленького чемоданчик, самый обыкновенный коричневый чемоданчик, даже потрёпанный слегка. Значит, за этим чемоданчиком и надо смотреть в оба.

На станции сели они в поезд и поехали в город.

А в городе пошли в банк. Все встречные люди с уважением смотрели на вооружённого Башмакова.

В банке капитан Беленький получил деньги, сложил их в чемоданчик, и они пошли назад, на вокзал.

Капитан идёт чуть впереди, Башмаков с автоматом – чуть сзади.

Пришли на вокзал, сели в поезд и поехали обратно.

А чемоданчик капитан Беленький положил себе на колени. Вернулись на свою станцию и пошагали в часть. Дошли до штаба, тут капитан пожал Башмакову руку и говорит:

– Ну, вот и всё. Спасибо.

– Пожалуйста, – говорит Башмаков.

Пришёл Башмаков в казарму, сдал старшине патроны, поставил автомат в пирамиду.

– Всё? – спрашивает старшина.

– Всё, – говорит Башмаков.

Так ничего и не случилось с Башмаковым в этот раз.

И это, пожалуй, было самое удивительное.

Как Башмаков спас тузика

Как-то вечером возвращался Башмаков из увольнения. Было холодно, шёл дождь. Шинель Башмакова намокла, сапоги хлюпали по грязи.

"И угораздило меня тащиться сегодня в увольнение,- ругал сам себя Башмаков. – В этакую слякоть хороший хозяин и собаку не выпустит из дому…"

И только он так подумал, как услышал слабое повизгивание.

Башмаков наклонился и увидел в канаве возле дороги маленького щенка. Щенок ослаб и дрожал. Он пытался подняться, но лапы его разъезжались в разные стороны.

– Ах ты, бедняга, – сказал Башмаков.

Он поднял щенка, спрятал за пазуху и понёс в казарму.

Под шинелью щенок быстро согрелся и теперь слабо шевелился, устраиваясь поудобнее.

– Вот что, друг, – говорил Башмаков. – Если бы ты, допустим, был Башмаковым, а я, допустим, Тузиком, неужели ты бы не поступил так же? А?

Этими своими рассуждениями он старался приободрить себя, потому что уже догадывался, какое выражение лица будет у старшины роты, когда тот увидит щенка.

И он не ошибся.

– Ах, Башмаков, Башмаков, – сказал старшина.- Сколько же можно?

Башмаков молчал.

– Зимой вы отогревали в казарме воробья. Было такое?

– Было, – сказал Башмаков.

– Летом ежа выхаживали. Было такое?

– Так точно. Было, – сказал Башмаков.

– Между прочим, – продолжал старшина, – у нас казарма, а не зоосад или там уголок Дурова. И ни воробьям, ни ежам, ни собакам здесь жить не положено. Ясно?

– Так точно, – печально сказал Башмаков. – Ясно.

И тут щенок, которого он уже успел опустить на пол, проковылял к старшине и потёрся о его сапог.

– Как его хоть зовут? – спросил старшина.

– Тузик, – быстро сказал Башмаков.

Так Тузик остался жить в казарме. Он быстро привык к солдатам, и солдаты полюбили его.

Только одна беда – Тузика частенько приходилось прятать. Старшина больше всего боялся, что щенка увидит начальство. Однажды второпях Тузика спрятали в тумбочку к рядовому Домодедову. И пока дежурный по части осматривал казарму, Тузик успел съесть печенье, которое прятал у себя в тумбочке рядовой Домодедов. Домодедов очень огорчился и пошёл жаловаться старшине, но старшина сказал, что Тузик поступил совершенно правильно, потому что хранить печенье в тумбочке не положено.

– А хранить Тузика в тумбочке положено? – спросил Домодедов.

Но старшина ему ничего не ответил.

И хотя пока всё обходилось благополучно, старшину не оставляло беспокойство.

– Ох, Башмаков, – говорил он, – чует моё сердце, наживу я неприятностей с вашим Тузиком. В части со дня на день ждут генерала. Не дай бог, если Тузик попадётся на глаза генералу.

– Да не беспокойтесь, товарищ старшина, – отвечал Башмаков. – Всё будет в порядке.

А сам про себя думал:

"Я уже второй год служу, а ещё ни одного генерала не видел. С чего бы это нынче генералу к нам ехать?"

И надо же было так случиться, что генерал явился в казарму как раз в тот день, когда дневальным был Башмаков.

Может быть, Башмаков заметил бы генерала из окна заранее, если бы не увлёкся азбукой Морзе. Последний месяц они с ефрейтором Барабанщиковым усиленно изучали радиодело, готовились сдавать на классность. Едва выдастся свободная минута, они уже тренируются. Башмаков выстукивает Барабанщикову:

– Как ваше здоровье?

А Барабанщиков отвечает:

– Моё здоровье прекрасно. Или Башмаков выстукивает:

– Что, вы думаете, сегодня на обед? А Барабанщиков отвечает:

– Я думаю – пшённая каша.

А тут вдруг распахивается дверь и входит генерал. А за ним два майора и капитан – дежурный по части.

Может быть, кто-нибудь другой на месте Башмакова и растерялся бы от неожиданности, но Башмаков не дрогнул. Подал команду: "Рота, смирно!" – и, как положено, докладывает:

– Товарищ генерал, личный состав третьей роты находится на занятиях по огневой подготовке. Дневальный по роте – рядовой Башмаков.

– Вольно, вольно, – говорит генерал.

– Вольно! – командует Башмаков.

И получается, эту команду подаёт он для одного ефрейтора Барабанщикова, потому что больше никого сейчас в казарме нет. И только Башмаков так подумал, как вспомнил о Тузике.

Тузик, ничего не подозревая, сидел в ротной канцелярии. Сейчас генерал, и оба майора, и капитан – дежурный по части – войдут в канцелярию, а им навстречу…

"Что же делать?" – думает Башмаков. Знаками показывает он Барабанщикову: убери, мол, Тузика.

Но Барабанщиков ничего не видит, потому что смотрит только на генерала.

А тем временем капитан – дежурный по части – говорит генералу:

– Здесь, в третьей роте, товарищ генерал, у нас всегда образцовый порядок…

"Что же делать?" – думает Башмаков.

И вдруг отличная мысль приходит ему в голову.

Сначала слабо, а потом всё сильнее постукивает он пальцами по тумбочке. Сначала медленно, а потом всё быстрее. Точка, тире, точка…

"Срочно убери Тузика, – выстукивает он Барабанщикову. – Срочно убери Тузика".

Но Барабанщиков ничего не слышит, он по-прежнему смотрит только на генерала. И оба майора, и капитан – дежурный по части – смотрят на генерала. А генерал смотрит на Башмакова. И постукивает пальцами по стене. Точка, тире, точка…

"Вас понял", – выстукивает генерал Башмакову.

Потом поворачивается и идёт в канцелярию.

А Башмаков, когда приходит в себя от растерянности, озадаченно вздыхает и говорит:

– Почему-то никогда не думал, что генералы знают азбуку Морзе.

Но за судьбу Тузика он больше не беспокоился. Потому что уже догадался: генерал – весёлый человек. А весёлому человеку Тузик не может не понравиться.

Так оно и получилось.

Тузик понравился генералу. И с тех пор Тузика больше не прятали.

 

"Вытри нос!"

Однажды пришёл Башмаков в учебно-десантный городок, а там занимаются солдаты-новички. Много разных упражнений делают десантники: и с вышки прыгают, и на качелях крутятся, и по буму бегают. Есть упражнения посложнее, а есть попроще.

Остановился Башмаков и смотрит, как учатся солдаты управлять парашютом. Когда-то и сам он так учился.

Висит солдат под перекладиной на ремнях-лямках, словно под куполом парашюта. А перед ним стоит сержант.

– Ветер слева! – командует он.

Или:

– Ветер справа!

А десантник по этой команде ухватится рукой за ремни и тянет. И так один раз, другой, третий.

Наступил перерыв, солдаты окружили Башмакова – всегда интересно опытного десантника послушать.

А Башмаков им говорит:

– Вы не смотрите, что это упражнение на первый взгляд простенькое. Для десантника оно очень важное. Чем лучше умеешь управлять парашютом, тем увереннее чувствуешь себя в воздухе. И запомните: в нашем деле, как и во всяком другом, тоже свои маленькие хитрости и секреты имеются. Сейчас я вам один случай расскажу…

Солдаты расположились вокруг Башмакова, слушают.

– Было это, когда я, как и вы теперь, ещё только начинал свою службу. Однажды наблюдал с земли, как прыгают мои товарищи. И вот вижу: опускается один десантник, а за ним, с земли, задрав голову, следит командир его, сержант. Ветерок слабый дует, относит парашютиста. И вдруг слышу, сержант ему кричит: "Вытри нос!" "Что такое? – думаю.- При чём тут нос? Десантнику до земли ещё метров пятьдесят лететь – откуда сержант видит, что там у него с носом делается? И потом – разве у нас детский сад, чтобы за чужими носами следить?" А сержант своё: "Вытри нос!" Только позже я узнал, в чём дело. Оказывается, чтобы правильно ухватиться за стропы, десантник должен провести рукой точно мимо носа. Будто собрался рукавом вытереть нос. Вот так.

И Башмаков показал, как это делается.

– Вот для того, чтобы крепче это запомнить, десантники и придумали шутливую команду. Но, между прочим,- добавил Башмаков и строго посмотрел на солдат-новичков,- это вовсе не значит, что нос надо вытирать руками.

Солдатам очень понравился рассказ Башмакова. Они развеселились и теперь командовали один другому:

– Вытри нос! Вытри нос!

И все хохотали. А больше всех старался смешливый солдат по фамилии Берёзкин.

Сержант Коробейников, их командир, даже рассердился на Башмакова.

– Я,- говорит, – серьёзным делом занимаюсь, солдат обучаю, а ты тут со своими шуточками! Уходи, а то я командиру роты пожалуюсь!

Пожал Башмаков плечами и ушёл.

А через месяц прыгала вся рота с парашютами: и новички, и опытные десантники, все вместе.

Башмаков прыгнул раньше других, приземлился благополучно на вспаханное поле, собрал свой парашют и теперь смотрел, как прыгают остальные.

Всё шло хорошо, пока не подул ветер. Ветром начало относить десантников к горелому лесу. В лесу стоят обгорелые ели, как острые пики, напорешься на них – не обрадуешься.

Десантники, кто хуже, кто лучше, управляются с парашютами.

И только одного солдата всё дальше и дальше относит прямо к острым вершинам. Ещё немного – врежется в лес.

– Берёзкин! – кричит в мегафон сержант Коробейников.- Стропы! Тяни за стропы!

А Берёзкин – то ли не слышит, то ли совсем растерялся от страха – висит неподвижно под куполом парашюта. Всё ближе и ближе пики деревьев. И тут Башмаков сложил ладони рупором и как закричит:

– Вытри нос!

И сразу словно очнулся Берёзкин, провёл рукой точно мимо носа, потянул на себя левые стропы. И парашют, как бы нехотя, приостановился, а потом круче пошёл вниз.

Опустился Берёзкин у самой кромки леса. Вот так благополучно и закончилась эта история.

 

Солдатская фляжка

Как-то послали взвод, в котором служил Башмаков, тушить лесной пожар. Дело это очень нелёгкое. Нужно копать траншеи, рубить кустарник, растаскивать бурелом. А ветер несёт в лицо дым, пепел, дышит жаром.

Ещё до начала работы выдали всем солдатам лопаты, кирки, велели взять по фляге воды. А потом построил лейтенант Петухов солдат и говорит:

– Воду берегите. Поблизости воды нет, а работать нам сегодня долго. Вам ясно, Берёзкин?

А Берёзкин – это был солдат-новичок, он только недавно появился во взводе.

– Ясно, ясно! – говорит Берёзкин.

– И вашим товарищам ясно?

– Ясно, ясно! – отвечают другие солдаты-новички.

Им уже не терпится поскорее приняться за настоящее опасное дело. Доказать, что они ничем не хуже опытных солдат-десантников.

Вышел взвод к краю горящего леса, растянулся в цепь, взялись солдаты за лопаты. Огня вроде бы и не видать, только дым по земле стелется, мох тлеет, а жара – не продохнуть! Едкий дым слёзы из глаз выжимает.

Полчаса прошло, не больше, а гимнастёрки уже почернели от пота. Видит Берёзкин – справа от него Башмаков работает, не разгибается. Старается Берёзкин тоже не отстать.

Только с каждой минутой всё тяжелее. Дышать нечем. Жажда мучит. Взял Берёзкин свою фляжку, глотнул воды.

Да что там глоток! Только ещё больше пить захотелось. Ну, прямо рука сама собой тянется к фляжке.

"Ладно, – говорит себе Берёзкин, – ещё разок глотну и больше – ни-ни".

Запрокинул голову, приложил фляжку ко рту. Ах, как хорошо! Не оторваться!

Поработал ещё немного Берёзкин – и опять к фляжке. А там уже совсем на дне вода булькает.

"Эх, – думает Берёзкин, – такая капля всё равно не спасёт. Уж лучше сразу выпью".

И как только опустела фляжка – тут сразу настоящая жажда накинулась на Берёзкина. А работе ещё и конца не видно. Ветер пепел несёт, жаром дышит. Пот глаза заливает.

Работает Берёзкин, старается не отстать от Башмакова. Да где там! Никогда не думал Берёзкин, что человеку так может пить хотеться. Даже в глазах темнеет. И зачем он сразу всю фляжку выдул!

Наконец не выдержал Берёзкин. Пошёл к Башмакову.

– Дай, – говорит, – Башмаков, воды глотнуть.

А сам думает:

"Разве даст? Самому, скажет, мало".

– На, – говорит Башмаков.

Глотнул Берёзкин из башмаковской фляжки – и сразу легче стало. Даже странно: свою фляжку целую выпил и только пить ещё больше захотел, а тут один глоток сделал – и легче стало. Наверно, потому, что уже не надеялся, не рассчитывал он на этот глоток.

… После работы собрались солдаты-новички возле палатки, рассказывают, кто как работал, с кем что приключилось.

– Жарища! Я думал, не выдержу, – говорит один.- И не заметил, как всю воду выпил. Хорошо, Башмаков дал глоток.

– И мне Башмаков дал глотнуть, – говорит другой.

– И мне, – говорит третий.

И тут все посмотрели друг на друга, и всем даже стыдно стало: что же это выходит? Выходит, они у Башмакова всю воду выпили? А как же он?

– У него, наверно, фляжка особая, – говорит первый солдат. – Побольше наших.

– Точно, – говорит второй. – Побольше.

А третий ничего не успел сказать, потому что к палатке подошёл Башмаков. На поясе у него висела фляжка. Была она ничуть не больше, чем все остальные солдатские фляжки. Только сильно помята и поцарапана.

– А мы тут поспорили, – сказал Берёзкин, – особая у тебя, Башмаков, фляжка, что ли?

Башмаков засмеялся.

– Точно, – говорит. – Особая. Мне её отец подарил. Она у него ещё с фронта хранилась. И когда дал мне её, сказал: "Запомни, в солдатской фляжке всегда один лишний глоток должен быть. Для товарища".

И все с уважением посмотрели на помятую, поцарапанную фляжку.

 

Повязка с буквой "Р"

Это случилось во время летних учений, когда "северные" вели наступление на "южных". Ночью группу лейтенанта Петухова забросили в тыл "противника".

Всю ночь бежали десантники по распадкам между сопок, пробирались по пологим лесистым склонам, а утром наконец вышли к цели.

Притаились в кустах на склоне и видят: перед ними лежит небольшой посёлок, три дороги сплетаются здесь и уходят дальше – кружить среди сопок.

По посёлку беззаботно расхаживают "южные" – видно, чувствуют себя тут совершенно спокойно.

А ещё приближаются к посёлку зелёные бронетранспортёры.

– Эх, – говорит лейтенант Петухов, – хорошо бы задержать их немного, пока мы войдём в связь со штабом… Да и пробраться к ним в расположение тоже хорошо бы…

– Хорошо бы… – соглашаются солдаты.

Только Башмаков молчит. В бинокль смотрит. Вроде бы даже и не слышал он слов лейтенанта.

Проследил лейтенант Петухов за его взглядом – что так заинтересовало Башмакова?

А Башмаков, оказывается, на солдата-регулировщика смотрит. Как увидел в центре посёлка этого регулировщика, так и оторваться не может.

А надо сказать, одно время Башмаков сам был регулировщиком. Это что значит? Это значит: как тревогу объявят – хватай сигнальные флажки, красный и жёлтый, надевай на рукав повязку с буквой "Р" и беги на отведённый тебе перекрёсток – движение регулировать. Чтобы заторов, заминок и всяких недоразумений не получалось.

Очень нравилась Башмакову эта его специальность. Он даже не расставался никогда со своими флажками и повязкой. Как тревога – так обязательно по привычке их прихватит.

Посмотрел лейтенант Петухов пристально на Башмакова и говорит:

– А что, если попробовать?…

Будто вслух думает.

– Можно попробовать, – отвечает Башмаков, не отрываясь от бинокля.

Короче говоря, надел он повязку с буквой "Р", взял флажки и пошёл в посёлок. Сначала тайком, огородами, дворами, а потом, как выбрался на улицу, пошёл спокойно, как и положено солдату-регулировщику.

По улице бронетранспортёры катят – никто на Башмакова особого внимания не обращает.

А Башмаков встал со своими флажками на перекрёстке у выезда из посёлка и движение регулирует. Кого вправо направит, кого – влево.

Один капитан заподозрил что-то неладное. Выскочил из бронетранспортёра и – к Башмакову.

– Это что, – спрашивает, – за художественная самодеятельность?

– Никак нет, – отвечает Башмаков. – Это не художественная самодеятельность, а приказ генерала…

– Аа-а… – говорит капитан. – Ну, тогда другое дело…

Так почти целый час стоял Башмаков, регулировал движение и всё вокруг замечал и запоминал.

Потом вдруг слышит: в центре посёлка какой-то шум, крики. Выглянул Башмаков из-за угла – а это, оказывается, те бронетранспортёры, которые отправил он влево, сделали круг и снова прибыли в посёлок.

Солдаты и офицеры "южных" окружили своего регулировщика, шумят, ругаются.

Понял Башмаков, что пора ему уходить.

Вернулся он к своим и доложил обо всём, что видел.

А "южные" ещё долго не могли понять, что же произошло. Почему их войска в разные стороны разъехались.

Потом, уже после учений, много споров было между "северными" и "южными" об этом происшествии. "Южные" возмущались, просто из себя выходили.

– Дурацкий случай, – говорили, – произошёл. Да неужели бы мы на настоящей бы войне своего бы солдата от чужого не отличили? Нечестно это. Просто даже очень некрасиво пользоваться нашим доверием к регулировщикам. Несправедливо.

– На войне, – отвечали "северные", – ещё и похлеще случаи бывали.

Впрочем, спорь не спорь, возмущайся не возмущайся, но сражение в тот день "южные" проиграли и победу посредники всё равно присудили "северным".

А Башмакова командир наградил ценным подарком.

 

Как Башмаков лежал в санчасти

Однажды Башмаков простудился и его отправили в санчасть. Полежал он два дня в постели, попринимал лекарства, на третий день смерил температуру – нормальная.

– Товарищ капитан, – говорит Башмаков доктору, – можно я встану, погуляю?

– Пожалуйста, – говорит капитан.

Надел Башмаков халат, вышел во двор. На улице тепло, солнце светит. Посмотрел Башмаков – калитка у входа в санчасть покосилась, висит на одном шпингалете. Непорядок.

– Товарищ капитан, – говорит Башмаков доктору, – можно я поработаю – калитку починю?

– Пожалуйста, – говорит капитан.

Отыскал Башмаков гвозди и молоток, приколотил калитку – самому посмотреть приятно. Огляделся – что бы ещё сделать?

Ступеньки у крыльца поправил. Скамейку укрепил. Дорожку битым кирпичом выложил. Забор покрасил.

Через день собрался доктор выписывать Башмакова. Посмотрел на Башмакова задумчиво и спрашивает:

– А что, Башмаков, может, вы и стёкла вставлять умеете?

– Умею, – говорит Башмаков.

– И печки класть умеете?

– Умею, – говорит Башмаков.

– Может, вы, – спрашивает доктор, – и крышу отремонтировать сможете?

– Смогу, – говорит Башмаков.

Потёр доктор затылок ладонью и говорит:

– Придётся вам, Башмаков, ещё денька три полежать в санчасти, ничего не поделаешь…

– Хорошо, – говорит Башмаков. – Вам виднее.

На другой день он стёкла, где нужно, вставил, дымоход у печки поправил, потом за крышу принялся.

Тут его ротный старшина как раз и увидел. Башмаков на крыше санчасти сидел, а старшина мимо шёл – в штаб.

Старшина остановился, задрал голову.

– Что это с вами, Башмаков? – спрашивает.

– Ничего, – говорит Башмаков.

– То есть как это ничего? – спрашивает старшина. – Вы разве не больны?

– Так точно, – говорит Башмаков. – Болен.

– Так почему же вы тогда на крыше сидите?

– Это лечение такое, – говорит Башмаков. – По-научному "трудотерапия" называется.

Старшина так удивился, что даже забыл, куда шёл. Пошёл обратно в казарму и всю дорогу рассуждал сам с собой.

– Это что же за лечение? – говорил он себе. – Да я такое лечение солдатам каждый день прописываю. Меня, выходит, уже профессором медицины считать можно…

А Башмакова через два дня опять вызвал доктор.

– Ну как, – говорит, – ваши дела? Всё в порядке?

– Так точно, – отвечает Башмаков. – Всё в порядке: крыша не течёт, стёкла вставил, забор покрасил.

– Да я не про то спрашиваю, – смеётся доктор. – Как ваше самочувствие – в порядке?

– Самочувствие хорошее, – говорит Башмаков.

– Ну и прекрасно, – говорит доктор.

В этот же день выписал доктор Башмакова из санчасти, и они расстались очень довольные друг другом.

 

Если говорить честно…

Однажды пригласили Башмакова в летний лагерь старшеклассников- выступить, рассказать о нелёгкой службе десантников.

Надел Башмаков парадную форму, почистил ботинки гуталином "Люкс", отправился в лагерь. А в лагере, смотрит, сидят перед ним девчонки лет по пятнадцати – шестнадцати, глядят на него во все глаза, перешёптываются.

"Ещё бы, – думает Башмаков, – наверное, никогда в жизни настоящего десантника не видели".

Приосанился он.

– О чём, – спрашивает, – рассказывать: о ночных прыжках, об испытаниях парашютов или, может быть, о последних больших учениях?

– Лучше расскажите, – просит девочка с косицами, – как вы первый раз прыгали.

– Первый раз? Это можно, – говорит Башмаков. – Первый прыжок – он на всю жизнь запоминается. Я, к примеру, когда первый раз прыгал…

И тут замолчал Башмаков, заколебался. Потому что если начистоту говорить всё так, как на самом деле было, никакого особого геройства он не проявлял. Вот если бы присочинить немного…

– А вы с какого самолёта прыгали? – спрашивает девочка.

– Я? С АН-два, с кукурузника. С него обычно первый раз все прыгают… – говорит Башмаков, как будто оправдывается, а сам себя в душе ругает: ну что у него за характер такой! Будь на его месте ефрейтор Барабанщиков, тот бы наверняка прихвастнул: с АН-десять, сказал бы. Люк открывается, всё кругом, мол, гудит, ветер бушует… А он – с кукурузника…

– А парашют у вас как раскрывался? Вы сами за кольцо дёргали?

Так и подмывает Башмакова сказать: "А как же! Конечно, дёргал! Лечу я, значит, в воздухе, в свободном падении, секунды отсчитываю: пять, шесть… Пора, думаю. Тут и рванул за кольцо!…"

Ах, если бы на самом деле так было!

– Нет, – грустно отвечает Башмаков. – Если говорить честно, за кольцо в тот раз я не дёргал. Когда человек первый раз прыгает, чаще всего применяется принудительное раскрытие парашюта. Это что значит? Это значит, что парашют раскрывается сам, с помощью длинной специальной верёвки – фала. Когда десантник отделяется от самолёта, фал натягивается, выдёргивает вытяжное кольцо, купол раскрывается…

– А страшно было? – всё не унимается девчонка с косицами.

"Страшно – не страшно"… И вопросы всё какие-то девчоночьи!"

– Если говорить честно, – отвечает Башмаков, – страшновато. Особенно трудно последние два-три шага до раскрытой двери сделать. Тут и ноги слабеют, ватными становятся, и пол, кажется, из-под ног уходит… А я ещё в иллюминатор перед этим взглянул, смотрю: ух ты, земля-то как далеко! Машина по дороге там, внизу, как спичечная коробочка ползёт, люди, как мураши чёрненькие, еле видны… "Неужели, – думаю, – мне сейчас туда лететь?" А тут уже руку мне на плечо кладёт офицер-выпускающий и командует: "Пошёл!" Ну, я и пошёл…

Засмеялись девчонки, развеселил их Башмаков.

– А дальше? – спрашивают.

– Дальше?… Если говорить честно, когда прыгал, я слегка зажмурился. Потом чувствую, тряхнуло меня, взглянул вверх – надо мной огромный белый купол раскрылся. А вокруг синее небо! И так мне хорошо стало! Так легко на душе! Петь хочется! Приземлился благополучно, упал на бок, как мне советовали, чтобы смягчить удар… Так вот и закончился мой первый прыжок.

Видит Башмаков – девчонки на него с уважением смотрят.

"Эх, – думает, – а если бы на моём месте ефрейтор Барабанщиков был, он бы такого понавертел, они бы ахнули!"

Ещё целый час рассказывал Башмаков о десантной службе. Никак не хотели отпускать его девчонки. Когда стал прощаться, пошли они проводить его до ворот, а та, которая с косицами, вдруг хитровато на него посмотрела и говорит:

– Очень верно вы всё про первый прыжок рассказывали. Всё точно.

– То есть как? – изумился Башмаков. – Вы-то откуда знаете?

– Да у нас, – Смеётся она, – уже почти все девочки с парашютом прыгали. Мы в школе ДОСААФ занимаемся.

Башмакову даже жарко стало от неожиданности.

"Ну! – думает.- Чуть не попался! Вот тебе и девчонки!"

 

Солдатский секрет

Вообще, любил Башмаков рассказывать про свой первый прыжок. Да и кто из десантников не любит вспоминать, как первый раз прыгал с парашютом. Вот ещё одна такая история, рассказанная' Башмаковым.

– Честно говоря, я первый раз по-настоящему понял, что мне на самом деле предстоит с парашютом прыгать, только когда уже на аэродром в полной десантной форме прибыл. Комбинезон, шлем, основной парашют – сзади, за спиной; запасной – спереди, всё как положено. Раньше, пока мы тренировались, пока всякие хитрые упражнения делали, я всё как-то думал: ещё далеко, ещё не скоро дело до прыжка дойдёт.

А тут прибыл на аэродром, и не успел я оглянуться, команда раздаётся:

– По самолётам!

Маленький АН-два уже ждал нас. Сейчас заберёмся мы в самолёт, взмоет он в воздух и…

Шутка ли сказать – с тысячи метров вниз лететь! Как подумал я об этом, так чувствую: мурашки по спине побежали.

Посмотрел на солдат, на товарищей своих, а им – хоть бы что! Забираются один за другим в самолёт как ни в чём не бывало. И Смирнов из Ленинграда, и Нурпеисов из Алма-Аты, и Синицын из деревни Малые Гребешки. А мой земляк Вася Васильев – так тот даже улыбается.

"Неужели, – думаю, – я один такой нервный?"

И стыдно мне, изо всех сил стараюсь вида не показать, что боюсь.

Забрались мы в самолёт, сели.

Загудел мотор, взлетел наш АН-два в воздух.

Посмотрел я в иллюминатор, а земля всё дальше и дальше вниз уплывает. Дорога там внизу, как ленточка, вьётся, трактор бежит совсем маленький, словно игрушечный. И так я в эту минуту позавидовал трактористу – словами не рассказать! Хорошо ему – никуда прыгать не надо!

Нет, видно, не получится из меня десантник.

Глянул я на товарищей своих, а они сидят себе спокойненько. И Смирнов из Ленинграда спокоен, и Нурпеисов из Алма-Аты, и Синицын из деревни Малые Гребешки. А мой земляк Вася Васильев – так тот даже глаза прикрыл, дремлет. Будто прыгать с парашютом самое привычное дело.

Я тоже глаза прикрыл и думаю:

"Выходит, им не страшно, а мне страшно? Секрет они какой знают, что ли?"

А тут подают команду:

– Приготовиться!

И все солдаты встают по этой команде. И Смирнов из Ленинграда, и Нурпеисов из Алма-Аты, и Синицын из деревни Малые Гребешки. А мой земляк Вася Васильев – так тот даже потягивается слегка, словно и правда хорошо выспался.

И я встаю вместе со всеми.

Ветер врывается в самолёт. Дверь уже приоткрыта, и наш командир, выпускающий, стоит возле двери.

– Пошёл!

Дверь распахивается во всю ширь.

Воздушные вихри клубятся снаружи.

Всего несколько шагов отделяет меня от этой распахнутой двери. И сразу слабеют ноги и противный холодок пробегает в животе. Нет, никогда мне не сделать эти несколько шагов!

– Пошёл!

И уже прыгнул Смирнов из Ленинграда.

И Нурпеисов из Алма-Аты!

И Синицын из деревни Малые Гребешки!

А мой земляк Вася Васильев – так тот даже подмигнул мне на прощание.

Даже зло меня разобрало, честное слово! Что я, хуже всех, что ли!…

Но додумать я уже не успел. Потому что рука выпускающего легла мне на плечо.

– Пошёл!

И я полетел вслед за Смирновым из Ленинграда, вслед за Нурпеисовым из Алма-Аты, вслед за Синицыным из деревни Малые Гребешки.

Потом меня тряхнуло-и парашют раскрылся.

И так радостно стало мне!

Я плавно покачивался под огромным белым куполом, а вверху было синее-синее небо, и облака плыли надо мной.

А правее от меня опускались на своих парашютах Смирнов из Ленинграда, Нурпеисов из Алма-Аты и Синицын из деревни Малые Гребешки. А мой земляк Вася Васильев – так тот даже пел песню.

В этот день в казарме только и было разговоров, что о первом прыжке.

– Честно признаюсь, парни, – говорил Смирнов из Ленинграда.- Я уж думал: ни за что мне не прыгнуть. Как дверь приоткрылась, как вниз я глянул, так коленки затряслись, честное слово! А потом смотрю на Нурпеисы-ча, на Синицына смотрю – им хоть бы что! Секрет, думаю, они какой знают, что ли? Неужели я один такой нерешительный? Нет, думаю, что бы там ни было, а от других не отстану…

– А я на тебя смотрел! – удивляется Нурпеисов.

– А я с тебя пример брал! – говорит Синицын.

– А я с тебя! – говорит мой земляк Вася Васильев. И тут мы все переглянулись и расхохотались.

А наш командир взвода, лейтенант, и говорит:

– Выходит, вы, сами того не зная, друг друга подбадривали. Так и должно быть. Вы вот про секрет сейчас говорили. И верно, есть у десантников один секрет. Обычный секрет, солдатский – как бы тебе ни было трудно, а товарища своего поддержи, подбодри. Это для десантника закон. Ну, а что страшновато перед первым прыжком было – так тут стыдиться нечего. Недаром говорят: не тот храбрый человек, кто страха не знает, а тот, кто свой страх победить сумеет. Вот так-то.

 

Последняя история

Эта история произошла с Башмаковым в день его отъезда из части, когда он демобилизовался.

Утром Башмаков получил в штабе документы, распрощался со своими товарищами и со своими командирами тоже распрощался, выслушал последние напутствия замполита части подполковника Кораблёва, вскинул за плечи вещмешок и пошёл на станцию. Мимо казармы, мимо парашютной вышки, мимо дежурного по контрольно-пропускному пункту.

Пришёл на станцию, а там на платформе полно незнакомых солдат. И все – кто с чемоданами, кто с вещевыми мешками.

"Что бы это могло значить?" – подумал Башмаков.

Сел он в сторонке на скамейку и вещмешок положил рядом. До поезда ещё долго.

Тем временем солдаты начали строиться. Вдоль строя бегал низенький капитан и командовал:

– Подравняться! Подравняться! Левый фланг – разобраться!

И тут он увидел Башмакова.

– Товарищ, а вы что же? – сказал капитан. – Ну-ка, быстренько в строй!

– Да я… – начал было Башмаков, но капитан укоризненно взглянул на него и сказал:

– Разговоры! Отставить разговоры! Живо – в строй!

И Башмаков подхватил свой вещмешок и послушно встал в строй.

Ведь за три года службы он научился беспрекословно повиноваться приказам старших начальников.

– Напра-во! – скомандовал капитан.

Все повернулись направо, и Башмаков повернулся вместе со всеми.

– Бего-ом марш!

Все побежали, и Башмаков побежал вместе со всеми по той самой дороге, по которой только что шёл на станцию.

"Странно, – думал Башмаков. – Очень странно".

Они пробежали мимо дежурного по контрольно-пропускному пункту, мимо парашютной вышки, мимо казармы и остановились возле штаба.

А из штаба вышел подполковник Кораблёв, замполит части.

– Поздравляю вас, товарищи, с прибытием в нашу часть! – громко сказал замполит. – Вы прибыли к нам из учебных подразделений, чтобы с честью продолжить…

И тут замполит замолчал, потому что увидел Башмакова.

Башмаков стоял в последней шеренге и внимательно смотрел на замполита.

Несколько минут замполит не мог выговорить ни слова.

– А вы, рядовой Башмаков, откуда? – наконец спросил он.

– Со станции, – сказал Башмаков. – Согласно приказу товарища капитана.

Солдаты в строю засмеялись, подполковник Кораблёв вопросительно посмотрел на низенького капитана, а низенький капитан очень смутился.

– Ну что ж, – сказал замполит, – пожалуй, это даже весьма кстати, что вы здесь оказались.

И он велел Башмакову выйти из строя.

А потом сказал:

– Вот перед вами, товарищи, рядовой Башмаков. Сначала, когда он так же, как и вы, прибыл к нам, служба у него не клеилась. А теперь он увозит с собой одни благодарности. Сколько у вас благодарностей, Башмаков? – спросил он.

Башмаков беззвучно зашевелил губами и начал загибать пальцы сначала на правой, а затем на левой руке.

– Девять благодарностей, товарищ подполковник! – сказал он.

– Вот видите – девять благодарностей! – сказал подполковник.

– И ещё ценный подарок! – сказал Башмаков.

– И ещё ценный подарок! – сказал подполковник. – А всё благодаря старательности, настойчивости и сознательности. Правильно я говорю, Башмаков?

– Так точно, товарищ подполковник! – сказал Башмаков. – Правильно.

Потом замполит пожал Башмакову руку, и Башмаков опять пошёл на станцию. Мимо казармы, мимо парашютной вышки, мимо дежурного по контрольно-пропускному пункту.

И успел на этот раз точно к поезду.

Так благополучно закончилась эта последняя история.

А впрочем, может быть, её и не было вовсе, этой истории. Ведь о ней нам написал сам Башмаков в своём письме с дороги. А он вполне мог и придумать. Просто он знал, что мы всё равно не поверим, если он напишет, что за всю долгую дорогу домой с ним так ничего и не случилось.

Ответственный редактор Н. Л. Страшкова.

Художественный редактор Г. П. Фильчаков.

Технический редактор Т. Д. Раткевич.

Корректоры Н. Н. Жукова и Л. А. Бочкарёва.