Это лицо появилось на экране всего лишь на несколько секунд. Человек полуобернулся, и сразу же его заслонили другие люди, но в то же мгновение Виктор узнал его.
Шел документальный фильм о полете в космос. Оранжевый автобус вез космонавтов к стартовой площадке. И в автобусе, чуть позади них, там, где обычно сидят дублеры, Виктор увидел этого человека. Сначала он только удивился, даже вздрогнул от неожиданности.
«Вот черт! Неужели?»
Потом, сидя в темном душном кинозале, сжимая пальцами подлокотник кресла, он долго еще не мог опомниться от неприятного изумления.
«Нет, — говорил он себе, — этого не может быть. Это, конечно, не он. Я просто ошибся. Конечно же, это не он…»
Виктор старался успокоить, уговорить себя, но сам-то он прекрасно знал, что не мог ошибиться, — слишком долго они жили в одной казарме и спали на соседних койках — не мог он спутать этого человека ни с кем другим…
* * *
Они спали на соседних койках, и у них была общая тумбочка — одна на двоих. И если утром Виктор запаривался и едва успевал подшить подворотничок и заправить койку, он всегда мог попросить Глеба, чтобы тот почистил ему пуговицы на гимнастерке, а если опаздывал Глеб, он точно так же мог рассчитывать на Виктора. Но все-таки тогда они были только соседями по койкам и ничего больше, хотя во взводе все считали их друзьями.
Оба они, и Виктор и Глеб, служили в учебной роте электромехаников-дизелистов, и Виктору совсем не нравилась его новая специальность. Вообще службу в армии он представлял себе по-другому: маневры, атаки, мощное «ура», грохот танков, дымовая завеса, парашютные десанты, — а тут приходилось, совсем как в школе, сидеть по восемь часов на занятиях и получать отметки, а потом дежурить на маленькой передвижной электростанции, следить, чтобы не падало напряжение, да вовремя смазывать двигатель — вот и вся забота.
В нескольких километрах от их части размещалась школа младших авиаспециалистов, и по ночам оттуда доносился грохот прогреваемых моторов — даже смягченный расстоянием, он заставлял мелко-мелко дрожать и позванивать оконные стекла в казарме. Как-то будущие авиамеханики пригласили своих соседей к себе в гости, на экскурсию, и тогда Виктор впервые увидел вблизи реактивные истребители. Они стояли возле огромного ангара, намертво пришвартованные стальными тросами к бетонным плитам. Когда запускались двигатели, по телам истребителей пробегала нетерпеливая дрожь, вокруг стоял грохот, горячий ветер взметал пыль, и казалось, самолеты вот-вот оторвутся от земли. Но им уже никогда больше не суждено было подняться в небо: это были учебные истребители, на них авиамеханики обучались своему делу.
Иногда ночью, у себя в казарме, Виктор просыпался и прислушивался к отдаленному тревожному гулу. А однажды он увидел, что Глеб тоже не спит и слушает. Они переглянулись, посмотрели друг на друга так, словно у них с этого момента появилась общая тайна.
На другой день Виктор впервые по-настоящему разговорился с Глебом, и Глеб рассказал, что давно уже мечтает стать летчиком-испытателем. А Виктор признался, что тоже не раз подумывал об этом, но один как-то не мог решиться, а уж вместе, то, конечно, вместе другое дело, вместе веселее…
Они проговорили в этот вечер до самого отбоя, они обсуждали, как будут вместе готовиться к экзаменам и как будут вместе тренироваться — «У летчиков должна быть железная воля и железная выносливость, теперь знаешь как на это смотрят!» — и вспоминали всякие случаи из жизни летчиков испытателей…
Обычно, как и все солдаты, Виктор засыпал моментально, стоило только прикоснуться щекой к подушке, но в этот вечер он долго не мог уснуть: он уже видел себя в кабине сверхзвукового самолета, представлял, как, волнуясь, следят за ним с земли, представлял, как идет он по аэродрому — усталый и сосредоточенный — человек, привыкший к риску и нелегкой работе…
Еще через день Глеб составил план занятий и тренировок — он всегда все делал обстоятельно, и эта его обстоятельность уже в то время раздражала Виктора, но поссорились они в первый раз все-таки не тогда, а значительно позже. А сначала, пока стояла сухая и ясная осенняя погода, они вместе с Глебом бегали вокруг казармы, и прыгали через скакалку, и занимались на брусьях и перекладине. А по вечерам, перед отбоем, они по-прежнему уединялись где-нибудь в углу казармы, возле пирамиды, и говорили, говорили о будущей своей жизни… И уже сами эти разговоры радовали Виктора, волновали и будоражили…
И все-таки они поссорились. Поссорились глупо, из-за пустяка.
В этот день Виктор очень устал на занятиях, и у него не было никакого желания браться за учебник алгебры или идти тренироваться на перекладине, ему хотелось просто отдохнуть, как отдыхали остальные солдаты, немного отдохнуть, только и всего… Он ходил и потряхивал, гремел коробкой с шашками, приглашая кого-нибудь сразиться. Но желающих не было. И как раз в этот момент на пороге комнаты политпросветработы появился Глеб. Он уже успел переодеться в синий, давно выцветший тренировочный костюм и теперь искал глазами Виктора.
— Глеб! — весело крикнул Виктор. — Садись, сыграем!
— Нет, — сказал Глеб, — мы же…
— Разок только, — перебил его Виктор, — один раз сыграем и пойдем. Ну, давай!
Он упрашивал Глеба, тянул его за рукав к столу, но тот упорно твердил свое «нет».
— Подумаешь! Мастер спорта! — обидчиво сказал Виктор.
У него сразу испортилось настроение. Получалось, вроде бы у Глеба есть сила воли, а у него — нет… Но в конце концов, имел же он право хоть один вечер отдохнуть нормально!
Потом, уже позже, после отбоя, когда они лежали на своих койках, Виктор сказал шепотом Глебу:
— Никогда не надо становиться рабом своих принципов. Понял?
— Советую это изречение срочно записать в твою тетрадку, — так же шепотом ответил Глеб.
Он еще насмехался! Он намекал на тетрадь, в которую Виктор выписывал всякие понравившиеся ему мысли из прочитанных книг. Как-то он дал эту тетрадь почитать Глебу, дал по секрету, только ему одному, вовсе не для того, чтобы теперь тот острил и издевался…
Виктор обиделся и закрыл глаза, сделал вид, что спит. Но на самом деле он лежал и думал, что бы такое поязвительнее ответить. Но ничего так и не смог придумать. И сам не заметил, как заснул.
На следующий день в личное время солдата он опять не пошел тренироваться — сел играть в домино. Назло Глебу.
А потом начались дни — один тяжелее другого. К вечеру Виктору хотелось лишь добраться до табуретки и посидеть спокойно, вытянув ноги, чувствуя, как отдыхает все тело. Какие уж тут тренировки…
Только Глеб по-прежнему вечерами переодевался в свой выцветший тренировочный костюм и вертелся на перекладине и прыгал через скакалку. Виктору казалось даже, что делает он это нарочно, чтобы позлить его. Попрыгав так с полчаса, Глеб возвращался в казарму, шел в умывальник, раздевался до пояса, мылся, с наслаждением растирался полотенцем и потом, если оставалось время, садился читать. Маленький, худощавый, с мокрым взъерошенным ежиком на голове, в такие минуты со стороны он выглядел довольно потешно…
А Виктор играл в домино и философствовал:
— Я еще со школы не переношу таких, которые до всего задним местом доходят, высиживают… Я, бывало, в школе на уроках все на лету схватывал, никогда даже в учебники не заглядывал. Я лично так считаю: если у человека есть способности, так уж есть, а нет — так нет, тут уж ничего не поделаешь…
— Верно, верно ты говоришь, — отвечал его постоянный партнер Саша Лисицын, — только зачем ты, скажи на милость, все «азики» ставишь, не видишь, что ли, что я на «азиках» еду?..
…Подошла к концу осень, выпал первый снег, и Глебу из дома прислали багажом лыжи, набор лыжных мазей и даже самый настоящий спортивный секундомер. Лыжи были красные с голубым, не то финские, не то польские, — конечно, во всем полку ни у кого больше не было таких лыж.
«Чемпиона из себя изображает, — думал Виктор, — мало ему было лыж в полку…»
Теперь Глеб больше не прыгал через скакалку, не вертелся на перекладине, а по вечерам, отпросившись у сержанта, брал свои красно-голубые лыжи, брал свой пижонский секундомер и уходил из казармы. Возвращался он чаще всего недовольный и делал у себя в блокноте какие-то пометки, записывал какие-то цифры…
И этот блокнот, и секундомер особенно раздражали Виктора, и он обрадовался, когда на полковых соревнованиях Глеб занял только пятое место. И хотя Глеб старался не показывать, что расстроен, от Виктора скрыть это было не так-то просто — он ясно видел, как вытянулось от огорчения лицо Глеба.
Разговаривали они теперь все реже.
Но по ночам Виктор по-прежнему просыпался от далекого грохотания двигателей и ругал себя за безволие, и утешал себя тем, что человек он со способностями, стоит ему только взяться, и все будет в полном порядке, и давал себе слово приняться за тренировки и занятия со следующего понедельника, обязательно, во что бы то ни стало, непременно со следующего понедельника…
Но наступал понедельник, и еще один, и еще, а ничего не менялось…
И вот как-то в воскресенье случилось неожиданное происшествие.
Утром, после завтрака, Глеб, как обычно, взял лыжи и ушел на тренировку. Вернулся он только к вечеру. Он был весь в снегу, и лицо у него было тоже белое как снег. Морщась, он опустился на табуретку и вытянул правую ногу. Солдаты сразу окружили его, но он ничего не мог толком объяснить. Просто он сам не понимал, откуда вдруг возникла эта резкая боль в бедре…
Виктор помог ему дойти до санчасти.
— Допрыгался, — ворчал он, — все в чемпионы небось метишь?
— Плох тот спортсмен, который не мечтает стать чемпионом, — добродушно ответил Глеб, — так, кажется, написано в твоей тетради?..
* * *
Глеба выписали из санчасти через шесть дней. А еще через неделю разрешили ходить на лыжах.
— Только, разумеется, осторожно, — сказал врач. — Никаких тренировок и соревнований. Пока только прогулки. Иначе это может кончиться для вас очень печально. Понимаете?
— Да, понимаю, — серьезно ответил Глеб.
За ту неделю, пока пустовала койка Глеба, Виктор уже успел соскучиться по нему, вся его злость как-то незаметно выветрилась, и, когда Глеб вернулся в казарму, он искренне обрадовался.
В следующее воскресенье они вдвоем отправились на лыжах в тайгу, к зимовью. До зимовья было километров десять, и именно здесь обычно тренировался Глеб. За последние дни снега почти не было, лыжню, проложенную Глебом, лишь слегка припорошило.
Стояла пасмурная погода, в лесу было светло и тихо. И чем дальше они уходили по просеке в тайгу, тем сильнее захватывало Виктора ощущение свободы и беспредельности — такое он испытывал раньше только в море, когда заплывал далеко от берега. Вокруг были лишь вода и небо, и плылось так легко, словно море само несло тебя…
Виктор увлекся и не заметил, как оторвался от Глеба, ушел далеко вперед.
— Ну, нажимай! — крикнул он. — Чего ты там?
Глеб по-прежнему шел неторопливым, размеренным шагом.
— Нельзя, — серьезно сказал он. — Врач запретил. Ты же знаешь.
— Врач, врач… Ты больше врачей слушай! Они наговорят! Ну, давай догоняй!
Но Глеб упорно не ускорял шага.
И вдруг вся прежняя злость, все раздражение разом вспыхнули в Викторе. А он-то еще пошел сегодня вдвоем с Глебом специально, чтобы снова поговорить о летной школе, об их общих планах!
«Вот черт, до чего же трясется над собой! Врач не разрешил. Врач не советовал. Только о себе и думает».
Больше он не оборачивался. Он добежал до зимовья, вошел в небольшую нетопленую, давно покинутую людьми избу и здесь решил дожидаться Глеба. В крошечном, наглухо замерзшем оконце он продышал глазок и тогда увидел далеко среди деревьев маленькую фигуру, медленно продвигавшуюся по просеке.
И вот тут-то и пришла ему в голову эта дурацкая мысль разыграть Глеба. Вернее, в тот момент она вовсе не казалась ему дурацкой. Наоборот, она представлялась ему ужасно остроумной, оригинальной, забавной — вот смеху-то потом будет!
Дальше все произошло очень быстро.
Когда Глеб вошел в избу, Виктор уже лежал на лавке, неловко скорчившись, и стонал. Отвернувшись к стене, он кусал губы, чтобы не рассмеяться раньше времени. При этом он то вытягивал ноги, то поджимал их к самому животу, потом начинал шарить рукой по бревнам стены, вдруг приподнимал голову и снова опускался на лавку.
— Что с тобой? — испуганно бросился к нему Глеб. — Витька, что с тобой?
Виктор пробормотал что-то нечленораздельное. Теперь он обхватил руками живот и тихо постанывал.
— Витька, да подожди… Да что с тобой? — повторял Глеб. — Вить, ну поднимись, слышишь?..
Виктор не отвечал и только мотал головой. Недаром еще в школе он считался первым мастером симуляции — ему ничего не стоило избавиться от любой контрольной.
— Вить, что же делать, а, Вить?
Глеб попробовал поднять его — но куда там! — Виктор был и выше и тяжелее; самое большее — Глеб мог бы протащить его на себе шагов пять, от силы десять…
Чуть приоткрыв глаза, Виктор наблюдал за Глебом. Тот в нерешительности стоял посреди избы.
— Вить, ну, потерпи немного, — повторял он, — потерпишь, ладно?..
Потом он вдруг кинулся к двери. Виктор слышал, как тяжело бухнула наружная дверь, почувствовал, как морозный воздух ворвался в избу.
Он полежал еще немного, потом осторожно встал и на цыпочках подошел к окну.
Возле избы Глеба не было.
Виктор выскочил на крыльцо и тогда уже в отдалении увидел мелькающую среди деревьев фигуру Глеба. Тот вовсю работал палками и бежал не оглядываясь, как на соревнованиях.
— Глеб! — крикнул Виктор. — Глеб! Подожди!
Ему стало не по себе. Он совсем не хотел, чтобы эта шутка, этот розыгрыш заходил так далеко.
— Глеб! — крикнул он еще раз. — Глеб!
Но Глеб не слышал.
Еще несколько секунд Виктор видел, как то появляется, то скрывается за деревьями темная фигурка, потом она исчезла совсем.
«Ладно, аллах с ним, пусть пробежится. Хуже не будет, — сказал себе Виктор, стараясь подавить беспокойство, и стал не торопясь надевать лыжи. — Кто ж его знал, что он сорвется, как бешеный…»
Он надел лыжи и не спеша пошел назад к казарме по той самой лыжне, по которой только что пробежал Глеб.
Виктор не успел пройти еще и четырех километров, когда услышал впереди урчанье автомобильного мотора и сразу вслед за этим увидел зеленую санитарную машину, неуклюже переваливающуюся с боку на бок. Он сразу узнал ее, потому что это была единственная санитарная машина в их части, на ней обычно отвозили больных в госпиталь. Машина остановилась, и из нее выскочил фельдшер — ефрейтор Паша Громов.
— Красильников, что это с тобой?
— Да вот… — неуверенно сказал Виктор, — приступ какой-то был… Сейчас полегчало…
— Ну ладно, садись в машину, — облегченно вздохнул фельдшер, — а то мы уже перепугались…
— Я и сам перетрухал, — уже смелее сказал Виктор, — знаешь, какая боль!
Он подумал, что потом, когда-нибудь позже, обязательно расскажет ребятам, как ловко разыграл Глеба, — вот все обхохочутся!
— А друг твой опять в санчасти… — неожиданно сказал фельдшер. — Добегался. Плохо ему.
— Да брось! — сказал Виктор.
Ему вдруг пришла в голову нелепая мысль: может быть, Глеб каким-то образом догадался о розыгрыше и теперь в свою очередь в отместку решил разыграть его, Виктора.
— Брось, — повторил он. — Не может быть.
— Чего не может быть, — равнодушно отозвался фельдшер, — сам увидишь…
…Потом Виктора осматривал врач, мял ему живот, задавал какие-то вопросы, и Виктор машинально отвечал на них, а сам все время думал о Глебе.
— Вероятно, приступ аппендицита, — доносились до него слова врача. — Если повторится еще раз, придется оперировать. А пока вы свободны. Идите благодарите своего товарища.
У входа в палату Виктор в нерешительности остановился. Он со страхом представил себе, как увидит сейчас побледневшее, с запавшими глазами лицо Глеба…
Но Глеб выглядел как обычно, казалось даже, что он просто по ошибке попал сюда, на больничную койку.
— Ну что, все в порядке? — спросил он. — Жив?
— Жив… — сказал Виктор, отводя глаза. — Врач говорит, приступ аппендицита…
— А я, знаешь, как бежал! — сказал Глеб. — Знаешь, как бежал! Здорово ты меня напугал — на тебе ведь лица не было…
Виктор молчал.
— Послушай, Вить, ты можешь взять мои лыжи…
— Да брось ты! — сказал Виктор. — Будешь еще бегать как миленький!
— Не знаю, — серьезно ответил Глеб. — Врач говорит, что пока ничего неизвестно. Так что, пожалуй, это была моя последняя дистанция, — добавил он, усмехнувшись, — жаль только, время я не засек — наверняка рекорд пропал…
«Я должен сказать ему правду, — подумал Виктор. — Только не сейчас. Не сегодня. В следующий раз».
Но и в следующий раз, и через следующий, и через-через следующий Виктор так и не мог решиться рассказать Глебу о своей шутке.
А вскоре пришел приказ: Виктора и еще нескольких человек из роты переводили служить в другую часть.
Утром в день отъезда Виктор зашел к Глебу проститься.
— Не забывай, — сказал Глеб. — Обязательно напиши. Что и как.
— Ладно. Напишу, — сказал Виктор. — Ясное дело, напишу.
С тех пор он больше не видел Глеба.
* * *
И вот теперь, несколько лет спустя, когда он уже стал совсем забывать всю эту историю, на экране маленького кинотеатра вдруг промелькнуло знакомое лицо.
«Нет, — говорил он себе. — Наверняка я ошибся. Это не может быть Глеб. Конечно же, я ошибся».
Но память уже работала помимо его воли, и он вспоминал те давние вечерние разговоры и намертво пришвартованные к бетону истребители, которым уже не суждено было взлететь в небо, и грохот моторов и чувствовал, как тоска по несбывшейся мечте становится все сильнее и сильнее…
«Да что же это я, — снова говорил он себе. — У меня же и работа хорошая. И зарплата приличная. И всем я доволен. И жалеть мне совершенно не о чем…»
К вечеру он уже совсем успокоился, но ночью все-таки неожиданно проснулся и долго лежал, прислушиваясь, и ему казалось, что вот сейчас он опять услышит далекое грохотанье реактивных двигателей…