ГЛАВА 9. Конец войны. Польша. 1944–1945 гг
В 1944 году наши многочисленные разведывательные и диверсионные группы, партизанские отряды, бригады и одиночки-разведчики, находившиеся в немецком подполье, начали выходить из тыла противника. Советские войска неудержимо гнали оккупантов с нашей территории, и по мере ее освобождения тысячи партизан оказывались уже не во вражеском, а в своем собственном тылу. Выходом народных мстителей в освобожденные районы начали пользоваться бывшие изменники — власовцы, полицейские, всевозможные старосты и бургомистры, агенты врага. Они зачастую под видом партизан нападали на своих бывших хозяев, чтобы как-то продемонстрировать свою лояльность к советской власти, примыкали к партизанским соединениям, где не всегда имели возможность проверить этих людей должным образом. В последующем некоторым из таких лжепартизан удавалось замести следы своих злодеяний и прожить рядом с нами много лет. Судебные процессы, проводимые в ряде областей нашей Родины уже в семидесятых годах, свидетельствуют о том, что некоторым из этих преступников удавалось успешно маскироваться под обычных советских тружеников.
В целях сохранения непрерывности разведки отдельным, наиболее сильным разведывательным подразделениям, в связи с вероятным освобождением их районов действия частями Советской Армии, были даны указания спешно двигаться на запад и развернуть разведку и диверсионную деятельность против отходящего противника на территории Польши. Некоторым отрядам и группам это удалось сделать, и до лета 1944 года подразделения и целые партизанские соединения Ивана Банова, Григория Линькова, Антона Бринского, Владимира Цветинского, Николая Матеюка, Валентина Пелиха, Николая Прокопюка и других успешно выполняли свои боевые задачи в контакте с отрядами польской Армии Людовой, в том числе Михала Роля-Жимерского, Марьяна Спыхальского, Юзефа Собесяка, Казимира Сидора. С нашими партизанами и разведчиками иногда сотрудничали наиболее патриотически настроенные поляки из отрядов Армии Краевой.
Однако перейти за Буг смогли далеко не все разведчики. Основная их масса двигалась на запад значительно медленнее наступающих советских войск и обгонялась ими. Летом 1944 года наша армия, изгнав врага с территории СССР, вступила в Восточную Пруссию и начала освобождение Польши, и наши разведчики, даже ушедшие за Буг, оказывались на освобожденной войсками территории.
В целях использования опытных кадров разведчиков для боевой работы в Западной Польше и собственно Германии начальником РУ ГШ генерал-полковником Ф.Ф.Кузнецовым было принято решение послать в направлении Кобрин-Брест-Кутно-Варшава подвижную оперативную группу офицеров разведки с задачами принимать разведывательные подразделения, выходящие из тыла противника, отбирать из их числа лиц, владеющих немецким и польским языками, знающих Германию или Западную Польшу, имеющих там какие-либо связи, а также опытных радистов. Из этих разведчиков надлежало комплектовать разведывательно-диверсионные группы и после краткой подготовки их с новыми задачами направлять в Восточную Пруссию и Западную Польшу. Остальных разведчиков, выходивших из тыла немцев, после поверхностной проверки, передавать на месте в военкоматы для призыва в армию и отправки на фронт, раненых и больных направлять в госпитали, невоеннообязанных рассчитывать на месте и откомандировывать к месту жительства.
С учетом многогранности поставленных задач в оперативную группу включили различных специалистов разведки: оперативных офицеров, радиста-инструктора, шифровальщика, подрывников. При любой степени подготовки вышедших из тыла партизан их нужно было дополнительно обучать и инструктировать по новым задачам.
Для переброски людей и грузов в тыл противника группе были приданы из 105-й эскадрильи особого назначения два самолета «Си-47» и один — «По-2» с базированием их вначале у Кобрина, а в последующем в районе Бреста.
Командир 105-й эскадрильи майор Владимир Александрович Цуцаев, сам имевший большой опыт полетов в тыл врага, учитывая особую сложность прицельного десантирования людей на западе, выделил в группу прекрасных пилотов капитана Ивана Рогулина, старшего лейтенанта Михаила Саркисова, капитана Ивана Шишкова, лейтенанта Дмитрия Решетняка (для работы на «По-2»), инструктора парашютно-десантной службы (ПДС) старшину Михаила Федорова и других опытных авиаторов, мастеров ночных полетов.
Командовать этим многоотраслевым хозяйством было приказано мне, и я срочно вылетел к месту работы, оставив за себя в западном направлении 2-го отдела РУ ГШ майора М.Н.Степанова, которого смог лишь кратко проинструктировать, не сдавая ни дел, ни материальных средств.
Со мною вылетела первая партия офицеров РУ, в том числе: подполковники Виктор Иванович Кириленко, Степан Иванович Шепелев, Иван Михайлович Семенов, майоры Петр Никитович Савельев, Виктор Петрович Алексеев (офицер спецсвязи), старший лейтенант Евгений Борисович Величко (офицер спецрадиосвязи), водители автомашин Юрий Михайлович Замятнин и Борис Васильевич Силин и другие.
Несколькими днями позже своим ходом в распоряжение группы прибыла радиостанция типа СЦР с радистами для связи с Центром и партизанскими отрядами, выходящими из тыла противника (старший оператор сержант Быков и оператор рядовая Сосина). С ними прибыл майор Владимир Константинович Цветинский и несколько человек обслуживающего персонала из числа ранее возвратившихся из тыла партизан.
Наша группа расположилась в нескольких километрах восточнее города Кобрин в палатках и тотчас же по прибытии приступила к работе, так как нас уже ожидало несколько сотен партизан, предупрежденных по радио о прибытии в район Кобрина представителей Центра для решения вопроса об их дальнейшем использовании.
Выполнив свой долг по борьбе с врагом в его тылу, на освобожденную территорию выходили одиночками, группами, отрядами сотни партизан, лица, примкнувшие к ним и к нашим разведгруппам в разное время их боевой работы. Шли командиры, политработники, рядовые бойцы, попавшие когда-то в окружение, женщины с винтовками и автоматами, подростки, почти дети, многие из которых совершали подвиги, достойные закаленных бойцов, и пережившие за свою короткую жизнь все ужасы войны и фашистского террора, выходили воины-старики, участвовавшие еще в Русско-японской войне, — русские, белорусы, украинцы, грузины, поляки, армяне, татары, представители десятков различных национальностей, вставших на борьбу с фашизмом.
Некоторые отряды выходили в завидном воинском порядке с обозами, санитарными повозками, отлично вооруженные отбитой у немцев боевой техникой. Встречались отдельные группы, напоминавшие сечевую вольницу с командирами-батьками, привыкшими быть на положении неограниченных владык среди своих подчиненных, смотревших сквозь пальцы на некоторые их действия, не вызывавшиеся уже острой военной необходимостью.
От выбрасывавшихся нами когда-то в тыл противника офицеров и разведчиков остались в живых очень немногие. Но из числа уцелевших выросли такие, крупные организаторы партизанского движения в тылу немцев, как Г.Линьков, П.Вершигора, В.Пелих, И.Банов, П.Каплун, А.Брянский, В.Цветинский, И.Позняк, Н.Матеюк и многие другие, деятельность которых по борьбе с захватчиками далеко вышла за рамки собственно разведки.
Трогательны были встречи на родной освобожденной земле, где многие из партизан впервые за несколько лет могли спокойно заснуть, не сжимая в руке автомат, навести справки о своих близких, увидеть бойцов своей армии, почитать свежую газету, послушать радио, сообщавшее ежедневно о замечательных победах нашего народа и его вооруженных сил, победах, в достижение которых был внесен немалый вклад и этих людей.
Различного состава, и количественного, и качественного, были группы, выходившие из тыла, но при всех условиях в лучшую сторону по дисциплине и организованности выделялись подразделения и даже целые партизанские части, которыми командовали офицеры разведки.
В большинстве своем выходившие из тыла врага партизаны перед соединением с частями нашей армии наносили по отходящим войскам противника согласованные удары, вследствие чего большинство групп приносили с собою раненых, которые нуждались в немедленной медицинской помощи. Медработники в нашей группе не были предусмотрены, поэтому раненых сразу же отправляли в эвакогоспиталь 1-го Белорусского фронта.
А люди все прибывали. Наряду с отрядами, доставлявшими только раненых, стали появляться группы хозяйственных «батек», которые успевали, как говорят, «под занавес» не только громить ближайшие тылы немцев, но и позаимствовать у них муки, несколько десятков голов лошадей и крупного рогатого скота, спирта, самогона, сигарет и других материальных благ. В полной мере оценить предусмотрительность этих людей мы смогли лишь позже, когда нам буквально нечем было кормить все новых и новых «гостей», прибывавших из окрестных лесов и, как ни странно, связанных в прошлом с нашими разведгруппами.
Атмосфера полного единоначалия, необходимая в партизанских отрядах, как в любой воинской организации, в тылу противника зачастую переходила в самоуправство. Некоторые командиры полагали, что они у себя в отряде «цари, боги и воинские начальники» и им принадлежит право казнить и миловать. С первых же дней после выхода в тыл пришлось вести с такими понятиями борьбу — тактичную, но непреклонную. Даже наш коллега, заслуженный руководитель партизанского соединения И.Н.Банов трудно отвыкал от партизанской вольницы. Расположившись с оставшимися у него людьми на отдельном хуторе, он ездил по вызову в наш штаб в тачанке в сопровождении 6 конных автоматчиков. Два адъютанта не отходили от него ни на шаг. Такой метод передвижения по своему достаточно уже глубокому тылу, где прочие офицеры ходили пешком без всякой охраны, вызывал с нашей стороны насмешки, и, надо полагать, они подействовали на Банова в большей мере, чем если бы ему дан был приказ сдать лошадей и откомандировать полувзвод ординарцев в военкомат. Партизанский вожак с неохотой, но начал ездить без охраны, однако адъютантов до самого отлета в Москву просил за ним оставить. Учитывая его заслуги, просьбу пришлось удовлетворить, и эти ребята, в прошлом лихие разведчики-партизаны, улетели с ним вместе, с радисткой, ставшей в последующем его женой.
На весь личный состав групп, отрядов, бригад, выходивших из тыла противника, с помощью их командиров и заместителей по политчасти составлялись списки, краткие боевые характеристики, на некоторых составлялись наградные материалы с представлениями к наградам за боевые подвиги в борьбе с немецкими захватчиками. К сожалению, большая часть наших представлений не была реализована, и материалы о награждении более чем 600 человек, наиболее отличившихся партизан, стали достоянием нашего спецархива, где я натолкнулся на них в 1968 году, разбирая старые дела героев партизан.
Все здоровые мужчины, подлежавшие по возрасту призыву в армию, направлялись нами в Кобринский горвоенкомат, который с трудом справлялся с комплектованием команд, готовившихся к отправке на фронт. Женщины откомандировывались к месту жительства, если оно было освобождено, или отправлялись в любой пункт Советского Союза по их усмотрению. Тот же порядок выдерживался в отношении подростков и пожилых партизан. Всем убывающим выдавалось весьма умеренное денежное пособие, размер которого зависел от продолжительности пребывания в отряде.
Командиры после расформирования их отрядов направлялись для производства расчетов и получения назначения в отдел кадров РУ ГШ. Лучших из лучших разведчиков оставляли для комплектования новых разведгрупп для посылки в районы Познань, Кутно, Штеттин, Данциг, Гдыня. В состав таких групп включали по два радиста, переводчиков немецкого и польского языков и, помимо командира с заместителем, 5–7 разведчиков, имевших большой опыт пребывания в тылу.
Работа велась широким фронтом. Часть наших офицеров подбирала, подготавливала личный состав для новых групп, изучала с ними задачи, проверяла надежность связи, подбирала экипировку, вооружение и снаряжение, другие продолжали принимать выходящих из тыла людей, проверять и сортировать их.
В Центре не знали об объеме работы, свалившейся на нашу маленькую группу, не имевшую ни хозяйственного, ни финансового аппарата, грузового транспорта, медработников.
Достаточно сказать, что в первые же дни к нам прибыло свыше 500 «лесных братьев», голодных, оборванных, больных. Для их питания мы располагали всего 30 месячными пайками. А всего через наши руки прошло более полутора тысяч человек.
Сразу же возник ряд проблем и конфликтов. Центр указывал принимать лишь «наших» разведчиков, направленных из Центра, и лиц, на которых имелись учетные данные о их принадлежности к разведке. На практике все оказалось значительно сложнее. Наши агентурные (АРГ) и разведывательно-диверсионные (РДГ) группы на месте обросли боевым активом и превратились в крупные отряды, в которых отделить «своих» от чужих было практически невозможно.
Приходилось на месте изыскивать средства у советских властей, медпомощь искать в воинских частях, используя свои мандаты оперативных сотрудников Генштаба, ускоряя отправку людей в органы комплектования, убеждая, выпрашивая, взывая к гражданской совести районных деятелей, весьма косо смотревших на большую массу вооруженных гражданских лиц, расположенных в непосредственной близости от города.
Местные органы безопасности потребовали немедленного разоружения всех вышедших из тыла партизан, поскольку линия фронта продвинулась уже далеко на запад и наши войска взяли Брест. Эта, безусловно, правомерная, с точки зрения ретивых блюстителей закона, акция морально убила бы наших людей и могла бы вызвать крупные неприятности, поскольку подтверждала бы вражескую пропаганду о том, что ко всем пребывавшим на оккупированной территории советским гражданам власти применяют жесткие репрессии. С трудом удалось под личную ответственность добиться разрешения сохранить партизанам добытое ими в тылу врага оружие до прибытия в военкомат, мотивируя эту необходимость возможными стычками с бандеровскими бандами, которые действительно бродили в окрестных лесах. Этот довод оказался убедительным. Бороться с бандитами городским органам безопасности было практически нечем.
С особой остротой вставала проблема питания большой массы голодных людей, которых было стыдно кормить суточным солдатским пайком, разделенным на троих. Здесь-то мы и оценили по заслугам домовитость некоторых «атаманов», прихвативших с собою из немецких хозяйств лошадей, коров, овец, свиней. Крестьяне охотно давали за лошадь корову, и вся вывезенная, вернее, выгнанная, из немецкого тыла живность пошла в общий котел на усиление питания прибывающих разведчиков и партизан.
Не обходилось и без курьезов. Было несколько случаев жалоб хуторян; белорусов и поляков, на самовольную реквизицию нашими партизанами свиней, кур, овец, обыски в поисках самогона (бимбра), который, нужно заметить, поляки мастерски изготовляли, отмечалось несколько случаев чрезмерно вольного обращения молодых разведчиков с местными девицами.
Несмотря на разницу во времени, месте и действующих лицах, претензии хуторян поразительно напоминали сцены из кинофильма «Чапаев». Так же, как и там, мужики говорили: «Что же это делается? Приходили немцы — грабили, теперь свои пришли, тоже… отбирают».
Пришлось, помимо должных разъяснений, запретить под ответственность командиров самовольные отлучки в Кобрин и окрестные хутора, пригрозить трибуналом за бесчинства в отношении к местным жителям, воззвать к партизанской совести, организовать силами командиров групп и отрядов некое подобие занятий по политической подготовке, изучению оружия, которое многие партизаны знали преимущественно практически.
Нужно заметить, что «обработать», рассортировать и направить соответственно в армию, госпитали, по месту жительства, не говоря уже о подборе и подготовке новых групп, свыше 1000 человек мы смогли лишь с помощью командиров вышедших из тыла отрядов и групп, которых мы использовали во всех направлениях этой многогранной работы. Нашлись из числа партизан повара, счетоводы, писаря, врачи и медсестры, которые под руководством своих бывших руководителей и начальников основательно помогли нам в решении наших задач.
После нечеловеческого напряжения, связанного с борьбою против жестокого и коварного врага в его тылу, у партизан и разведчиков наступила разрядка. Наши товарищи чувствовали необыкновенный подъем, который переживала вся страна. С фронта приходили радостные вести. Продолжалось успешное наступление на всех направлениях. Войска нашей доблестной армии перешли границы Советского Союза и освобождали сопредельные страны. К нам выходили последние отряды и группы, оперировавшие за Бугом.
В заключение мы отправляли в Центр командиров наших разведподразделений и их заместителей по политчасти. С нами оставались лишь разведчики, отобранные для дальнейшего ведения боевой работы в новых условиях на западе в самом логове врага.
При отправке руководителей, с которыми многие разведчики и партизаны прошли с боями большой путь по тылам противника, можно было наблюдать трогательные сцены. Прощались боевые товарищи, делившие все тяготы войны в сложных условиях подполья и вражеского окружения. Не обошлось без своеобразных эксцессов.
Утром в день отлета в Москву Ивана Николаевича Банова и его командиров мы были разбужены ружейно-пулеметной и автоматной стрельбой. Вскочив по тревоге, мы с Петром Савельевым помчались на выстрелы, полагая, что на лагерь совершили нападение бандеровцы.
Каково же было наше удивление, когда мы увидели строй разведчиков, перед которым стоял, покачиваясь, их командир. И провожаемый, и провожающие были основательно навеселе. Банов держал прощальную речь, и после каждого наиболее прочувствованного обращения к героям-партизанам те салютовали в честь своего отца-командира беспорядочной пальбой в воздух. Оказывается, Иван Николаевич и его командиры отрядов и групп всю ночь прощались с обильным возлиянием, променяв на польский бимбр остатки лошадей, на которых мы так рассчитывали при планировании обеспечения оставшихся с нами разведчиков продовольствием.
При других обстоятельствах за подобную самодеятельность нужно было строго наказать и командира, и подчиненных, но в тех условиях нужно было просто понять и начальника, и его бывших партизан, расстававшихся, возможно, навсегда.
28 июля 1944 года войска 1-го Белорусского фронта освободили город Брест, вступили в Польшу, продолжая наступление на Варшаву. К этому времени наша группа закончила расформирование выходивших из тыла противника партизанских отрядов. Из числа их бойцов и командиров было отобрано 120 человек лучших из лучших для последующей засылки в тыл немцев. Из этих опытных партизан и разведчиков скомплектовано 10 АРГ, на подготовку которых по новым задачам требовалось от 5 до 15 суток. Созданные группы нужно было готовить раздельно, и 1.08.1944 г., закончив все расчеты с кобринским военкоматом, мы перебазировались в Брест, где условия Для размещения людей были значительно лучше, ближе находился аэродром, оборудованный для проведения ночных полетов, и располагались тыловые органы 1-го Белорусского фронта, откуда мы получали необходимые для обеспечения разведчиков материальные средства.
Началась напряженная работа по дополнительной подготовке и отправке в Западную Польшу и Восточную Пруссию наших замечательных советских парней и девушек для разведки смертельно раненного, но упорно огрызающегося врага. К этой боевой деятельности привлекались также польские патриоты. От наших людей ожидали многого, т.к. сведений о противнике, находящемся на его территории, поступало весьма ограниченное количество, а решающие удары по врагу нужно было наносить наверняка.
Одновременно с обучением и переправой разведчиков из числа бывших советских партизан перед нашим коллективом стояла задача подбора нужных нам лиц из числа поляков и немецких антифашистов, имевших связи за линией фронта и готовых помочь Советской Армии на заключительном этапе борьбы с фашизмом. Кроме того, «на всякий случай» нам надлежало создать запасную сеть, способную решать задачи разведки на случай временного отхода наших войск на каком-либо участке в полосе Бела-Подляска, Седлец, Минск-Мазовецкий, Прага Варшавская, Воломин, Отвоцк, а также в Хелме и Люблине. Эта работа требовала постоянных разъездов по освобожденной территории Польши, вследствие чего в Бресте обычно оставалась лишь часть наших оперативных офицеров, связанная непосредственно с подготовкой людей к переброске в тыл.
22.07.1944 г. войска 1-го Белорусского фронта вступили в г.Хелм, бывший губернский центр в дореволюционной России, по утверждению старожилов, весьма мало изменившийся с тех пор. Освободившие его части наступали так стремительно, что крупных разрушений в городе не было. Почти в тот же день в него переехали деятели будущего Польского комитета национального освобождения — прототипа временного правительства Польши: бывший адвокат, член ППС Эдвард Осубка-Моравский, генерал Михал Роля-Жимерский, ставший вскоре главкомом Войска Польского, бывший архитектор Марьян Спыхальский, в последующем начальник Штаба Войска Польского, Ян Хенеман, будущий министр финансов, Казимир Сидор и ряд других.
Большинство этих людей незадолго до освобождения Польши советскими войсками были вывезены на территорию Советского Союза из тыла противника, где они принимали участие в движении Сопротивления оккупантам, находясь в отрядах Армии Людовой, боровшейся под руководством ППР. Отряды, где находились будущие государственные деятели новой Польши, сотрудничали с нашими разведывательными отрядами в тылу врага, и командиры этих отрядов И.Н.Банов и Н.А.Матеюк организовали их переправу на Большую землю, где первоначально планировалось после соответствующей подготовки выбросить их с разведывательными задачами в западные районы Польши. Но в последующем эти планы кардинально изменились. Поляки-партизаны примкнули к Болеславу Беруту. Ванде Василевской, Зигмунду Берлингу и другим деятелям из Союза польских патриотов СССР, вошедшего 22.7.44 года в ПКВН, куда были уже на территории освобожденной Польши включены представители различных партий (ППР — коммунистов, ППС — социалистов, Строництво людове — земледельцев и др.).
Польский комитет национального освобождения опубликовал манифест, провозглашавший широкую программу социального переустройства Польши. 31.12.1944 г. ПКВН был преобразован во временное польское правительство. ППР — партия коммунистов — впервые за многие годы стала легальной у себя в стране. Во главе партии стоял Центральный комитет, первым секретарем которого являлся вышедший из польского подполья Владислав Гомулка (Веслав).
К сожалению, не все деятели вновь созданного демократического правительства в последующем оправдали надежды и доверие своего народа. У нас в стране, очевидно, плохо знали польские кадры и до выхода наших войск к границам 1939 года не готовили и не проверяли их в должной мере.
Для создания временного правительства, помимо незначительного количества проявивших себя в классовых битвах поляков, были привлечены малоизвестные лица, проявившие себя в какой-то мере в антифашистской борьбе. В их число, к сожалению, попалась часть авантюристов, стяжателей, националистов; некоторые из этих случайно всплывших на поверхность и подхваченных волной бурных событий того времени людей и по своим личным и деловым качествам не способны были к руководящей государственной работе. Народ их не знал, да и они плохо знали нужды народа.
Так, премьер-министр нового польского правительства когда-то был захудалым адвокатом. Его принадлежность к ППС не сделала его марксистом, но националистические замашки Эдварда-Болеслава Осубка-Моравского стали проявляться в полной красе. Премьер считал образцом демократии буржуазную республику, и в этом отношении он вряд ли был одинок в своем правительстве.
Заместитель премьера, в прошлом деятель ППС, Юзеф Циранкевич, в начале своей государственной деятельности был также известен своими связями с Лондоном и симпатиями ко всему западному.
Министр финансов Хенеман тотчас же после переброски его из тыла противника в СССР, воспользовавшись отсутствием в разведке необходимых для работы наших людей в Польше оккупационных злотых, предложил достать их в своем варшавском подпольном банке за неимоверно высокую стоимость в рублях. Став министром, этот делец запретил частное производство дрожжей в стране (дрожжи употреблялись в ту пору преимущественно для изготовления самогона — бимбра) и организовал широко разветвленную торговлю этой «валютой», нажив на этом кругленькую сумму.
Марьян Спыхальский — скромный архитектор, неглупый человек, кроме партизанской практики, не имел никакого военного образования и опыта. Он был придавлен своим первым руководящим постом начальника Штаба Войска Польского. В последующем он получил не менее ответственный пост воеводы варшавского. Даже при наличии большого числа наших квалифицированных советников бывшему строителю не под силу было справляться с громадным объемом работы по восстановлению разрушенной столицы, элементарным обеспечением оставшегося в живых, измученного войной, безрезультатным восстанием, кровопролитными сражениями населения польской столицы.
Секретарь ЦК ППР Владислав Гомулка несомненно был уже в ту пору одним из умнейших и преданных коммунизму деятелей. Однако и у него имелись присущие многим польским деятелям черты национальной исключительности, граничащие с национализмом. Он быстро вошел в роль непогрешимого руководителя и законченного теоретика польского рабочего движения.
Зная ряд польских государственных деятелей по встречам в Москве, когда они были рядовыми борцами с общим врагом, встречаясь с ними в последующем в Хелме, Люблине, Варшаве при решении некоторых вопросов борьбы в тылу немцев, я иногда думал: «Насколько лучше было бы для дела, если бы значительная часть этих скороспелых, с сомнительными качествами деятелей была использована по первоначальной наметке в качестве командиров разведгрупп в Западной Польше». Но в ту пору выбора не было. Приходилось за неимением, как говорится, бумаги «гербовой писать на простой».
Несомненно, было бы неверно считать, что во вновь созданном временном правительстве новой Полыни все были случайные люди. Такие деятели партии, как Болеслав Берут, Александр Завадский, Кароль Сверчевский, Радкевич и другие коммунисты, составляли его основу и в тяжелое для страны время становления ее как социалистического государства много сделали, непрерывно выправляя мелкобуржуазные и националистические ошибки перечисленных выше и многих друг их лиц, волею судеб попавших к государственному руководству Польшей.
В первые дни после освобождения города Хелм нашими войсками мне вместе с оперативным офицером подполковником В.И.Кириленко пришлось некоторое время провести в нем в поисках нужных разведке лиц.
Кириленко хорошо владел польским и украинским языками, слегка знал немецкий и, кроме того, являясь украинцем, сохранил характерные черты этого народа: юмор, неутомимость и, к сожалению, пристрастие к горилке. Помимо этого, подполковник был в некоторой степени осведомлен в вопросах новейшей истории Украины, разбирался в ее современных националистических группировках, сотрудничавших с немцами и Армией Крайовой.
И вот этот офицер через несколько дней после прибытия в город 23 или 25 июля 1944 года, отправившись погулять по городу, пропал. Все попытки разыскать его ни к чему не приводили. Назревало крупнейшее по нашим масштабам чрезвычайное происшествие, о котором следовало немедленно доносить в Москву, поскольку, помимо истории Украины, пропавший знал слишком много других сведений, распространение коих было чревато большими неприятностями. Боязнь грандиознейшего начальственного разноса и надежда на то, что щирый украинец на радостях мог где-либо забражничать с земляками, заставляли изо дня в день оттягивать посылку в Генштаб шифровки о том, что оперативный работник специальной службы пропал без вести при неизвестных обстоятельствах. Кроме того, не верилось, что такой боевой офицер даст себя в обиду в собственном тылу, где население с восторгом встречало освободителей и случаев диверсий и убийств наших военнослужащих пока не отмечалось.
Расчеты не обманули нас. Через несколько дней Кириленко благополучно возвратился, не совсем уверенно держась на ногах и доложив, что им завербован архиерей, попросил разрешения подробности изложить после приведения себя в порядок.
Оказалось, Кириленко в форме зашел в православный кафедральный собор г.Хелм, где в то время обедню служил местный архиерей православной церкви. Присутствие на службе советского офицера было замечено молящимися и епископом. В конце обедни он провозгласил многолетие победоносной Красной Армии и через служку пригласил Кириленко на торжественный обед к себе домой.
Наш любитель выпить и закусить приглашение принял, тем более что на обеде, где должны были присутствовать активисты местной религиозной общины, можно было встретить ряд интересных лиц.
Гости архиерея были почти исключительно украинцами, составляющими значительное большинство в округе. Когда они узнали, что советский подполковник тоже украинец и говорит на их родном языке, беседа сразу приняла непринужденный характер. Кириленко покорил всех своими познаниями истории и культуры Украины. Пели старые казачьи песни, провозглашали многочисленные тосты за нашу армию, за Украину, за советский народ. Пьянка в честь победителей продолжалась несколько дней, и, по словам Кириленко, он за это время объехал вместе с архиереем несколько приходов, не имея возможности вырваться от гостеприимных хозяев. На всех таких импровизированных встречах офицеру приходилось выступать с краткими докладами о положении на фронтах, жизни в Советском Союзе вообще и на Украине в частности. Летучие митинги неизбежно заканчивались выпивками, на которых самогон лился рекой.
В перерыве между возлияниями Кириленко спросил архиерея, может ли наше руководство рассчитывать на конфиденциальную помощь церкви в ряде вопросов, в частности в прекращении враждебных выступлений отдельных националистических групп украинцев, сотрудничавших с оккупантами.
Архиерей заявил, что в Хелмской епархии таких выступлений не будет и он лично готов оказывать советским военным властям любую помощь, поскольку в Священном Писании сказано: «Несть власти аще не от бога».
Хелмские украинцы действительно радушно встречали наших воинов. Трудно сказать, имело ли здесь место влияние «владыки» на паству или сказывалась благодарность за освобождение от оккупантов и национальная близость, но враждебных актов, диверсий и убийств со стороны местных украинцев по отношению к нашей армии в районе Хелма в ту пору почти не отмечалось.
Наказав своей властью ретивого вербовщика за самоуправство и недисциплинированность, но внутренне довольный, что все кончилось благополучно, я решил продолжить работу с «владыкой» и встретился с ним.
Это был ражий детина лет 43 по происхождению из привилегированных немцев, в прошлом ротмистр польской армии. По какой-то иронии судьбы его предки, проживая на территории бывшей Российской империи, в состав которой входила, как известно, и Польша, приняли православие, и ротмистр, бросив военную службу, поступил в духовную семинарию, затем академию и быстро пошел вверх по церковной иерархии, дойдя до сана епископа. «Владыко» был, несмотря на немецкое происхождение, истинно христианская душа — пьяница, несмотря на свой ангельский чин, бабник и стяжатель. Он без колебаний дал обязательство сотрудничать с нами в широком диапазоне вопросов, оговорив себе ряд льгот, в том числе организацию ему встречи с патриархом всея Руси Сергием, который в этот период находился в недавно освобожденной Киево-Печерской лавре.
Предприимчивый архиерей намеревался первым из коллег заявить о своем стремлении войти под высокое покровительство Московской патриархии и, возможно, представлять в последующем всю польскую православную церковь, тем более что варшавский епископ, кажется Дионисий, был замешан в связях с немцами и оставаться на своем посту после освобождения Польши не мог.
Нам пришлось довольно близко соприкоснуться с частной жизнью представителя высшего православного духовенства, коим являлся «владыко». Любопытно было видеть, как наш пройдоха после ночной пьянки в обществе более чем мирских дам утром с больной головой проводил архиерейскую службу в соборе. Он чем-то напоминал фельдкурата Каца, так живо нарисованного Гашеком, но только в православном варианте. При выходе «владыки» из алтаря в митре, золотой фелони, с высоким позолоченным посохом, ведомого под руки двумя служками в стихарях, наивные прихожане падали на колени, а неутомимый бражник и забулдыга благословлял их триклинием (подсвечником с тремя свечами) под торжественное пение хора. Как спасительно для многих неведение.
Для окончательной постановки задач новому «сотруднику» я решил направить его в сопровождении майора П.Н.Савельева в Киев, где в то время находился один из наших начальников, могущих утверждать подобные вопросы. «Умыкнуть» архиерея из епархии было делом не легким, понадобилась разработка весьма сложной легенды, предусматривающей для многочисленных прихожан выезд «владыки» по делам духовной консистории в Прагу Варшавскую, уже освобожденную в то время нашими войсками. Святой отец должен был вернуться в Хелм через несколько дней к каким-то праздникам, и таким образом совершить все путешествие в такие короткие сроки можно было лишь на самолете.
В темную августовскую ночь с брестского аэродрома на «По-2», пилотируемом Решетняком, П.Н.Савельев и архиерей убыли в Киев для представления сразу двум начальникам — духовному и разведывательному. Учитывая наличие сопровождающего, я не счел нужным по радио предупреждать свое руководство о вылете необычного гостя.
Через несколько дней я получил шифровку со строгим внушением от моего начальника генерал-майора Н.В.Шерстнева за «самовольный вывоз иностранного подданного в нарушение уже установившихся пограничных формальностей».
Оказывается, тотчас же по прибытии в Киев архиерей, без ведома Савельева, до представления нашему начальству, решил представиться своему и направился на патриаршье подворье, где предстал во всей красе с панагией на шее, удостоверяющей его сан, перед светлыми очами патриарха. Узнав из доклада, что перед ним хелмский архиерей, Сергий немедленно запросил инструкций в НКВД Украины, поскольку факт появления неизвестного архиерея, да еще иностранца, в Киеве показался ему подозрительным.
Епископа едва не арестовали, помогло лишь срочное вмешательство Савельева, который успел убедить наше руководство в больших возможностях внутреннего осведомления «владыки», располагавшего в епархии свыше полусотней подчиненных ему священнослужителей, информировавших архиерея о таких деталях жизни украинцев, что любой резидент не смог бы их получить другими путями.
Встречу с патриархом наш святой отец провел успешно и вернулся в Хелм с тем же самолетом и сопровождающим, успев к своей праздничной службе в соборе.
Но руководство по информационной работе он получил новое, в соответствии с его возможностями. В последующем он принес определенную пользу делу безопасности наших войск, но уже от «врагов внутренних».
23.07.1944 г. войска 1-го Белорусского фронта освободили г.Люблин — крупный промышленный и административный центр Восточной Польши. Мы с подполковником Шепелевым в тот же день выехали туда с целью получения образцов немецких личных документов — пропусков, удостоверений, необходимых нам для засылки людей в тыл, а также опроса пленных и возможного подбора нужных для разведки лиц.
Не доезжая двух километров до Люблина, мы нагнали колонну людей в арестантской одежде. Это были тени людей, живые скелеты. Многих вели под руки более выносливые товарищи. Часть из них, совсем ослабевших, везли на повозках. Шли только что освобожденные советскими войсками узники лагеря уничтожения Майданек, мимо которого мы проезжали. Несколько тысяч их немцы не успели уничтожить перед уходом из лагеря, так стремительно наступали наши части, и этих полумертвых людей везли и переводили в госпитали.
Мы заехали в лагерь. Немецкие фабрики уничтожения людей были достаточно известны советским людям к этому времени. Но то, что мы увидели, буквально потрясло нас, успевших за время войны повидать многое.
Еще теплые печи-крематории с несгоревшими трупами. Почва вокруг печей на десятки сантиметров была покрыта пеплом и крошкой из раздробленных костей сожженных людей; газовые камеры, наполненные трупами, склады с горами ботинок различных размеров — от детских до солдатских; сотни прессованных тюков с женскими волосами. Всюду трупы — в многочисленных бараках, «лазарете», на аппельплаце. Палачи не успели замести свои следы и скрыть преступления, творимые в течение нескольких лет. Всего, как говорили местные жители, в Майданеке было уничтожено около 1,5 млн. поляков, русских, евреев, чехов, французов и представителей других национальностей. В последующем эту цифру несколько раз уменьшали, но она оставалась астрономической.
Шесть человек из состава охраны лагеря удалось захватить в плен, и их передали для суда представителям Войска Польского. Открытое судебное разбирательство над убийцами тысяч беззащитных жертв состоялось через короткий промежуток времени в люблинском доме жолнежа (солдата). Нам довелось присутствовать на этом процессе.
Ненависть жителей Люблина к лагерной администрации была так сильна, что для конвоирования эсэсовцев из тюремного замка на суд потребовалось наряжать целую роту солдат, которые вынуждены были стрелять в воздух, чтобы сдержать напор большого количества людей, пытавшихся расправиться с охранниками без суда. Ярость люблинцев была понятна. Почти каждая семья в городе имела погибших в Майданеке. Рассказывали, что при выводе заключенных на непосильные работы многие падали от изнеможения. Их пристреливали или забивали прикладами. Вместо убитых, для пополнения убыли, по пути хватали первых попавшихся поляков и включали в колонну узников, не обращая внимания на то, что у схваченных прохожих имелись установленные немецкими властями документы. Аргумент был один: «Все поляки — преступники и враги великой Германии. Чем они скорее будут уничтожены, тем лучше».
Суд над палачами Майданека продолжался несколько дней и вскрыл чудовищную картину планового, массового уничтожения людей не только в этом лагере, но и в ряде других мест на оккупированной немцами территории и собственно в Германии. Один из подсудимых, уже пожилой шарфюрер, ранее принимал участие в уничтожении многих тысяч евреев в Киеве. На вопрос прокурора, были ли в числе убитых женщины, дети и старики, охранник отвечал утвердительно, но, по его мнению, все они являлись неполноценными людьми и представляли безусловную опасность для рейха.
Как было установлено, каждый из подсудимых лично уничтожил многие сотни заключенных, делая это по собственной инициативе. Их топили в бассейне, заталкивая вилами под воду, использовали в качестве мишеней, травили собаками, убивали дубинками. Каждый охранник был вправе казнить и миловать, но последним правом никто из этих извергов не пользовался.
Волнующими были выступления свидетелей обвинения, бывших заключенных лагеря, освобожденных буквально за несколько минут до смерти. Один из них за день до прибытия наших войск, не выдержав ужасов лагерного существования, пытался покончить жизнь самоубийством, перерезав горло отточенным куском железа. Но у него не хватило сил, и он лишь нанес себе страшную рану. Товарищи спрятали его в «лазарете», где он и пробыл до освобождения. Жизнь этого человека была спасена, и он присутствовал на суде. Говорить он не мог, но один вид его красноречиво свидетельствовал не только против данных преступников, но и против всей системы фашистского изуверства.
Суд приговорил всех палачей к повешению. Один из приговоренных сумел покончить с собою в тюрьме.
Остальные были повешены публично на аппельплаце в Майданеке — лагере, где они совершали свои преступления.
К месту казни собралось несколько сотен тысяч жителей окрестных городов и сел, и, когда солдат Войска Польского надел стоявшим на грузовой автомашине преступникам петли на шеи и грузовик медленно отъехал, оставив их извиваться в предсмертных конвульсиях, раздались бурные аплодисменты. Зрители кричали «ура», бросали вверх шапки. Люди выражали свое удовлетворение справедливым возмездием.
Весь личный состав нашей оперативной группы упорно, можно сказать, самоотверженно трудился над выполнением своих задач. Победа была близка, и каждому из нас хотелось внести в ее достижение свою лепту. Однако конечные итоги основного направления нашей деятельности не оправдали надежд командования. Еще до окончания войны нам стало известно, что почти все наши группы были уничтожены противником вскоре после приземления. Оправдались наши худшие опасения, высказывавшиеся в свое время руководству. Посылка относительно многочисленных АРГ из советских людей, не знающих немецкого языка, являлась фактически авантюрой. Группы были слишком малы, чтобы защитить себя и вести разведку боем, и слишком велики для маскировки и укрытия в культивированных лесах Западной Польши и Восточной Пруссии. Широкие просеки, разветвленная система лесных объездчиков, совершенные средства связи с телефонами не только в квартирах, но и на дорогах, покрывающих густою сетью всю страну, давали возможность по малейшему сигналу любого немца о появлении советских парашютистов направлять карательные отряды полиции и фольксштурма на броневиках, транспортерах с собаками в любой пункт, где могли скрываться наши люди. В таких облавах зачастую принимали участие все немцы, способные носить оружие. Проводились так называемые «хазенягд» — охоты на зайцев, где в качестве зайцев выступали или бежавшие из лагерей военнопленные, или обнаружившие себя разведчики.
Если на советской территории, за редкими исключениями, любой местный житель являлся союзником в общей борьбе с врагом, от которого можно было получить нужную информацию, помощь и содействие или по крайней мере рассчитывать на благожелательный нейтралитет, то здесь местные жители немцы почти без исключения были сами врагами, пытавшимися не за страх, а за совесть помочь властям в борьбе с русскими. На своей земле каждый советский человек, от ребенка до глубокого старика, готов был поделиться с партизаном последним куском хлеба, укрыть его, предостеречь от опасности. В Германии почти любой был врагом, и опасаться нужно было всех, включая малолетних детей. Отсутствие продуктов заставляло разведчиков выходить из укрытий, выполнение задач также требовало контактов с местными жителями, захвата пленных, а это, как правило, становилось началом конца. Из 120 героев, направленных нами из Бреста и Кобрина, в живых осталось всего около 10 человек, с трудом выживших до прибытия в район их выброски советских войск. Эти люди, среди них были и поляки (Казимир Валюк, Анатолий Еглинский, Ванда Бель, Симон Новосад и др.), рассказывали в последующем страшные подробности массовых облав и разгрома групп и гибели своих боевых товарищей, провоевавших до этого в партизанских отрядах на своей территории, оккупированной немцами, по нескольку лет.
Очевидно, в условиях враждебной среды посылка крупных разведывательных групп, целиком оправдавшая себя на территории СССР, не может быть признана рациональной в условиях Центральной и Западной Европы. Отправление с целью разведки больших вооруженных групп, вероятно, можно рекомендовать лишь в районы с широко развитым партизанским движением с определенной частью лояльно настроенного к нам местного населения и при наличии естественных укрытий: лесных массивов, складок местности, горных хребтов. В остальных случаях надежным способом оперативной разведки в тылу противника будет, очевидно, оставаться боевая работа засылаемых в помощь созданной в мирное время агентурной сети одиночек или малочисленных групп в 2–3 человека, отлично знающих язык и страну и могущих проживать на полулегальном положении, имея соответствующие документы и деньги. Понятно, что такие кадры нужно готовить заранее. Особенно успешной их работа может быть в том случае, если в разведываемых странах для направляемых в военное время советских разведчиков будут созданы заблаговременно из числа надежных местных жителей своеобразные опорные пункты.
Резкая разница в обстановке и условиях разведки в Германии по сравнению с теми, которые были на нашей оккупированной немцами территории, не была нами должным образом учтена. Стремление возможно быстрее и проще, испытанными методами добиться нужных результатов привело к большим неоправданным жертвам с нашей стороны.
Как правило, все наши разведгруппы после выброски давали в тот же день радиограммы о благополучном приземлении, а затем или бесследно исчезали, или сообщали о боях с карателями, что означало — «конец». Были случаи гибели разведчиков при их транспортировке в тыл. Самолеты подбивали зенитчики противника и его ночные истребители. Запомнился один эпизод, окончившийся трагически не для разведчиков, а для экипажа самолета, на котором они направлялись в тыл.
В одну из августовских ночей с брестского аэродрома вылетел с группой разведчиков наш воздушный трамвай самолет «Ли-2», пилотируемый старшим лейтенантом Михаилом Саркисовым, настоящим мастером прицельного десантирования. В качестве инструктора ПДС с группой летел старшина Михаил Федоров. После выброски разведчиков самолет, без захода в Брест, должен был лететь в Москву на профилактический ремонт, и поэтому в него погрузился с трофейным немецким мотоциклом инженер эскадрильи, который должен был присутствовать при ремонте. Хотя «прогулки» по тылу противника лицам, не связанным с выполнением боевого задания, были категорически запрещены, инженер, как заместитель командира эскадрильи, пренебрег запретом и отправился в рискованное путешествие, рассчитывая рано утром увидеться в столице со своею семьей. Самолет в Москву не прибыл. Группа в тот же день вышла на связь, что свидетельствовало о том, что несчастье с экипажем случилось уже на обратном пути. Лишь в конце ноября, совершенно случайно, удалось точно установить место и приближенно обстоятельства гибели экипажа и самолета.
В этот период мы получили в дополнение к имевшимся задачам еще одну — выяснять на освобожденной территории причины гибели наших групп и разведчиков. Для поисков нужных службе людей и следов работавших в оккупированной Польше наших разведчиков мне с пилотом лейтенантом Решетняком пришлось лететь на «По-2» из Люблина в Седлец, в районе которого прекратила свою работу одна из наших разведгрупп, выброшенная в тыл немцев еще в 1943 году. В пути нас застал сильнейший снежный шторм. Нашу «стрекозу» бросало из стороны в сторону, как былинку. В довершение всех неудач мы заблудились. Попытались снизиться для ориентировки по наземным объектам, но чуть не врезались в вершины Свентокшиских гор. Видимость была равна нулю. Стрелка компаса прыгала из стороны в сторону, не давая возможности определить направление полета даже приблизительно. Опасаясь перелететь Вислу и сесть к немцам, мы решили приземлиться на первой же поляне и переждать буран. Не без труда нам удалось найти подходящую площадку, и мы сели на опушке какого-то лесного массива. Начинались сумерки. Вдруг через сетку крупных снежных хлопьев мы заметили группы людей, перебегавших от укрытия к укрытию. Первая мысль была: «Немцы», — но тут же мы заметили среди приближавшихся женщин. Это нас успокоило, и мы пошли им навстречу. Неизвестные оказались жителями соседней маленькой деревушки, решившими, что в их лесу совершил посадку немецкий самолет, и намеревавшимися забрать в плен летчиков. Вооружившись кто чем смог, на шум мотора бросились не только мужчины, но и женщины, что и спасло нас всех от крупной неприятности, т.к. первоначально мы собирались срочно взлетать, прикрываясь огнем своего турельного пулемета.
Узнав, что мы русские, поляки сердечно нас приветствовали. Самолет они на руках дотащили до крайнего дома и взяли под охрану, а нас пригласили на ужин, в котором приняло участие почти все взрослое население этой деревни. Возник импровизированный митинг, который прошел с редким подъемом. Всем руководил и командовал секретарь сельской ячейки ППР «Николай», представившийся нам по своей партийной кличке. Особые симпатии к Советской Армии объяснялись, вероятно, еще и тем, что свыше 20 человек из этой деревни было расстреляно за связь с партизанами, и жители люто ненавидели немцев.
Рассказывая о партизанском движении в районе Седлеца, «Николай» случайно заметил, что недалеко от их деревни в лесу в августе упал, подбитый, очевидно, советский самолет. Пилоту удалось выключить зажигание, и машина не сгорела, а спланировала на деревья, но удар был так силен, что экипаж погиб. Один из летчиков с перебитыми ногами застрелился, вероятно, не желая попадать в плен к противнику. Подошедших к самолету польских партизан удивило то обстоятельство, что в самолете был немецкий мотоцикл. Экипаж в составе шести человек был похоронен на месте, а самолет сожжен. Нам стало ясно, что товарищи «Николая» обнаружили самолет Саркисова. Шестым был инженер эскадрильи.
Допоздна поляки беседовали с нами, каждый зазывал к себе в дом, пытался угостить чем мог. Нашлись старые солдаты, участники Первой мировой войны, вспомнили старые солдатские песни, показывали нам Георгиевские кресты, медали.
Утром провожать нас высыпала вся деревня, и, пока можно было различить с самолета, наши новые друзья махали шапками, платками, руками.
Позже, уже по окончании войны, делегация нашей 5-й эскадрильи особого назначения выезжала к месту катастрофы. Саркисов и его боевые друзья, погибшие при выполнении задачи смертью героев, были перевезены в г. Седлец и похоронены там в братской могиле наших солдат и офицеров, павших за освобождение Польши.
Как было установлено, все члены экипажа погибли при падении. Лишь один Миша Федоров был тяжело ранен и, вероятно, застрелился, не желая попадать живым в руки врага.
К концу 1944 года фронт далеко продвинулся на запад. Была освобождена значительная часть Польши, но усилия разведки нужно было наращивать. Противник продолжал упорное сопротивление, хотя было ясно, что его окончательный разгром уже близок.
На освобожденной территории Польши бродили многочисленные банды украинских националистов — бандеровцев, отряды НСЗ Армии Крайовой, руководимой реакционным лондонским правительством Польши, возглавляемым Миколайчиком, целые части и подразделения разбитых немецких армий. Весь этот сброд иногда объединялся и творил бесчинства в нашем тылу, нападая на мелкие подразделения и гарнизоны, уничтожая администрацию Народной Польши — рады народовы, милицию, отдельных патриотов, боровшихся в период немецкой оккупации в партизанских отрядах Армии Людовой. Много таких банд скрывалось в лесах белостокского воеводства. В Белосток нам приходилось неоднократно выезжать по делам службы вскоре после его освобождения от немцев 27.07.1944 г. Этот город за 4 года успел 5 раз побывать в руках различных хозяев: до сентября 1939 года он входил в состав Польши, с сентября 1939 по июнь 1941 года, после освобождения нашими войсками Западной Белоруссии и до начала войны, включен в состав БССР, с июня 1941 по июль 1944 года оккупирован немцами и входил в состав так называемого генерал-губернаторства, в июле 1944 года вновь присоединился к БССР, а позже, в 1945 году, вновь передан Польше.
В этот многострадальный город война согнала представителей многих национальностей, часть которых могла представлять известный интерес и для нашей службы. В одну из поездок в Белосток нам удалось собрать сведения о настоятеле местного кафедрального собора ксендзе Хессе. Это был весьма влиятельный в округе человек, пользовавшийся авторитетом в религиозных кругах не только своего воеводства, но и во всей Польши.
Нужно заметить, что влияние церкви в этой католической стране было весьма сильно, и ее служители вели свою паству зачастую далеко не по Христовым заповедям. Они восстанавливали поляков против всего советского, считая наших людей врагами не только в классовом, но и в национальном и религиозном отношениях. Часто ксендзы возглавляли не только идейно, но и в прямом смысле вооруженные банды, и крест не мешал им умело орудовать «маузером».
Привлечь такую фигуру, как Хесс, хотя бы по материальным побуждениям, в число своих друзей было весьма заманчиво, и мы с майором П.Н.Савельевым решили познакомиться с популярным служителем бога. В особняке неподалеку от собора нас встретил высокий представительный старик лет 60 и радушно пригласил в свои апартаменты, которым мог позавидовать крупный помещик или преуспевающий делец.
Через несколько минут молодая симпатичная женщина-прислуга (католические священники не могут жениться, но им не возбраняется иметь женский обслуживающий персонал) накрыла на стол. Появились деликатесы, вино, коньяк, как в добрые довоенные времена. Представившись работниками советской комендатуры города, мы после краткого обмена общими фразами о тяготах войны для народа, скорой победе, трудностях восстановления разрушенного хозяйства, больших жертвах польского и советского народов в достижении разгрома врага, перешли к делу. «Не смог бы уважаемый пан пробощ выступить с пастырским воззванием ко всем лесным группам католиков, призвав их прекратить бесцельное кровопролитие? Это полностью соответствовало бы духу христианской морали и подняло бы еще выше авторитет господина Хесса как поборника мира не только в глазах прихожан, но и у новой администрации», — начали мы.
Ответ был отрицательным. Священнослужители римско-католической церкви не вмешиваются в политику, и он лично, без благословения папского нунция в Варшаве (еще занятой немцами), такую акцию предпринять не сможет.
Все наши попытки доказать богоугодность и гуманность такого послания ни к чему не привели. Ксендз категорически отказался подписаться под воззванием и показал себя во всей красе как ярый наш враг, желающий всех кар небесных на головы безбожников-большевиков. Неприязнь к русским можно было чувствовать сквозь вежливую, великосветскую речь, даже сквозь комплименты русским героям, на которые не скупился воспитанный хозяин.
Пытаться воздействовать на него материально было бессмысленно, т.к. по полученным нами накануне данным ксендз являлся подпольным миллионером. При немцах в городе работало через подставных лиц несколько кинотеатров, принадлежавших Хессу, и, как утверждали информированные товарищи, пан пробощ имел солидные вклады в банках нейтральных государств.
В ходе беседы, после некоторого возлияния, хозяин перешел в атаку на наш атеизм. Он едко высмеивал православное духовенство, которое, по его словам, больше внимания уделяло воспитанию свиней и коров, чем паствы, и добилось из-за своей безответственности перед церковью смятения умов, хаоса и революции, уничтожившей основы христианства. По словам подвыпившего хозяина, Польша никогда не пойдет по такому пути, т.к. ее народ в первую очередь управляется церковью и лишь после владыки небесного признает владык земных. Окончив жаркие дебаты, мы ни с чем ушли от хлебосольного хозяина. Какие-либо надежды на его содействие, хотя бы косвенное, пришлось отбросить. Это был хитрый и коварный враг. Через небольшой промежуток времени дела вновь свели нас с настоятелем белостокского кафедрального собора.
Нам стало известно, что в подвалах этого древнего сооружения находится склад оружия банд АК, и как старым знакомым настоятеля собора нам пришлось провести негласный досмотр «святыни». Наш «друг» охотно согласился быть нашим гидом и сделал по ходу осмотра церкви, ее интерьера, отличную лекцию по истории не только костела, но и Белостока в целом. Как выяснилось, пан пробощ в прошлом окончил Петербургский университет и свободно владел, кроме русского и польского, немецким, английским и французским языками. Действительно, далеко было русскому попу до этого просвещенного иезуита.
По окончании внутреннего осмотра мы поинтересовались подвалами и катакомбами, которые обычно имеются в древних сооружениях подобного рода. Не моргнув глазом, настоятель заявил, что в соборе имеется подвал, но, поскольку он находится в аварийном состоянии, в нем с довоенных времен никто не бывал и ключ от входа, расположенного с наружной стороны церкви, давно потерян.
Солдаты с трудом свернули ломом висячий замок, и в отлично сохранившемся сухом подвале нами был обнаружен настоящий склад оружия и боеприпасов в количестве, достаточном для вооружения многих сотен бандитов. Здесь, помимо винтовок, были пулеметы и даже немецкие ротные минометы.
Настоятель, выразив на лице неподдельное изумление, которое сделало бы честь драматическому актеру, пробормотал: «Иезус-Мария».
«Что, пан пробощ, судя по вашему заявлению, все это должно было делаться с санкции нунция в Варшаве? Ведь церковь стоит вне политики!» — заметили мы. Не смущаясь, Хесс заявил, что к этой «сброе» (оружию) он и его прихожане не имеют ни малейшего отношения. Это провокация каких-то безответственных злоумышленников, имевших целью скомпрометировать церковь перед народом. Намек был настолько прозрачным, что возникало большое желание переселить святого отца к апостолу Петру, не прибегая к излишним формальностям. Но это было невозможно. Слишком большой авторитет имел этот негодяй у своих темных прихожан. Оружие было вывезено, составлен акт о его изъятии из подвала собора, но ксендз отказался подписать его, мотивируя тем же аргументом — невозможностью вмешиваться в мирские дела. Старый лицемер не был даже арестован за свою враждебную деятельность, т.к. это могло вызвать волнения жителей-католиков, которые слишком сильно верили в непогрешимость служителей своего бога.
Приходилось считаться с тем, что влияние церкви на все стороны политической, общественной и личной жизни в Польше было весьма сильно, а священнослужители зачастую пользовались значительно большим влиянием в народе, чем вновь создаваемые Рады Народовы.
Церковь вынуждены были признать с тем, чтобы добиться хотя бы ее нейтралитета. Для нас было странно видеть подразделения солдат Войска Польского, где был значительный процент советских граждан, идущие строем в костел на богослужение, присутствовать на молебнах военных капелланов о ниспослании богом победы над врагом. При этом солидные офицеры крестились и отбивали поклоны. Утверждали, что в ту пору это было нужно, чтобы не отпугивать простых поляков слишком резким переходом к новым порядкам. В ходу был анекдот: «Один из офицеров вновь созданного Войска Польского, придя в костел, демонстративно не крестился. Полковой капеллан, заметив это, подошел к безбожнику и шепотом спросил его, почему он так ведет себя, и, узнав, что офицер — член ВКП(б) и, естественно, атеист, капеллан заметил, что он не только член ВКП(б), но и бывший секретарь райкома и выполняет в данном случае партийное поручение, что рекомендует и офицеру, если тот не желает неприятностей от своих солдат».
Рассказывали, что армейский капеллан Войска Польского полковник Купш появлялся с крестом в руке на самых опасных участках боев поляков с немцами, воодушевляя воинов именем бога. Но все это были исключения. В основной же массе польское католическое духовенство вело активную антисоветскую пропаганду и саботировало все мероприятия новых народных властей. В значительной мере деятельность этих черных солдат внутренней реакции объясняется тем, что в ряде районов даже такое важное и явно прогрессивное мероприятие, как аграрная реформа с разделом помещичьей земли, саботировалось.
Приходилось присутствовать на сельских собраниях, где объявлялся декрет Крайовой рады народовой от 6 сентября 1944 года о конфискации помещичьей земли и передаче ее крестьянам, в первую очередь батракам и беднякам. Для избежания столкновений с бандами при проведении этой кампании привлекались подразделения польских солдат. Было странно слышать от местной бедноты, что землю панов они брать не будут, поскольку за захват чужого их может покарать не только бывший владелец угодий, но и господь бог. Так было в люблинском, белостокском, келецком и др. воеводствах.
Много было пройдено нами фронтовых дорог, городов и сел Польши. Советские войска стремительно двигались на запад, освобождая целые государства. Мелькали, как в калейдоскопе, воеводские центры, маленькие местечки, села, деревни. С войсками мы прошли: Хелм, Люблин, Демблин, Пулавы, Бяла-Подляску, Минск-Мазовецкий, Березу-Картузску, Белосток, Седлец, Лодзь, Прагу Варшавскую (14.09.1 944), Варшаву (17.01.1945), Кутно и другие.
В армии чувствовался небывалый подъем. Близилась долгожданная победа над врагом. Солдаты и офицеры рвались вперед, раненые не хотели идти в госпиталь и просили оставить при части, чтобы добить фашистов в их логове. Все с нетерпением ожидали окончания войны, возврата к семьям, к мирному труду. Но борьба все еще продолжалась. Она вырывала новые жертвы, которые были особенно тяжелы в эти последние месяцы победоносных боев.
Несравнимо отличались фронтовые дороги 1941 и 1944 годов. В 1941 году отходящие беспорядочными толпами, без тяжелого оружия, измученные, угрюмые бойцы и беженцы двигались на восток, стремясь не попасть в окружение немецких войск, и над всем хаосом беспорядочного отступления господствовала фашистская авиация, сея смерть и разрушения.
В 1944 году, освободив свою многострадальную землю, мощные танковые соединения, мотопехота, артиллерия, в том числе и реактивная, неудержимо шли на запад. Лица бойцов, хотя и утомленные боями, длительными переходами, бессонницей, были радостные. Каждый солдат гордился чувством честно выполненного воинского долга. Приходилось, как и в 1941 году, проходить через разрушенные противником города, сожженные села, но все чаше, стремительно отходя, враг не успевал выполнять человеконенавистнический приказ фюрера о превращении оставленной территории в зону пустыни. Авиация немцев не висела круглосуточно над головою. Наше господство в воздухе было неоспоримым. На восток тянулись вереницы людей, но это были ликующие толпы бывших пленных, заключенных различных лагерей уничтожения, гражданских лиц, угнанных в свое время на каторжные работы, освобожденных нашими войсками. Шли разношерстные, многонациональные толпы, французы, норвежцы, англичане, русские, американцы, канадцы, с ними были женщины и даже дети.
Все они на разных языках приветствовали людей в советской форме, обнимали, пытались получить какой-либо сувенир на память. Это были поистине незабываемые радостные дни, возместившие выжившим горечь поражений первого периода войны. Все чаще можно было видеть большие колонны немецких военнопленных, конвоируемые несколькими, иногда легко раненными солдатами в советской форме. Да, роли поменялись. Иными стали наши солдаты и офицеры — уверенными в своих силах, сноровистыми, сильными не только убежденностью в правоте своего дела, но и боевой техникой, своим мощным оружием — танками, артиллерией, авиацией.
17.01.1945 г. войска 1-го Белорусского фронта освободили Варшаву. Столица Польши лежала грудой развалин. В бывшем большом европейском городе вряд ли осталось несколько десятков домов, годных для жилья. Памятники, музеи, театры — все было уничтожено, очевидно, специальными подрывными командами, так как от артобстрела и бомбежки с воздуха, как было установлено позже, пострадала лишь часть строений. Немцы мстили полякам за восстание. В относительно целом состоянии, без крупных разрушений, сохранилась лишь Прага Варшавская, откуда враг был выбит стремительным ударом наших войск. Все мосты через Вислу немцы взорвали при отходе на левый берег, и поток людей и техники переправлялся по временному понтонному мосту, сооруженному нашими саперами на месте бывшего моста Понятовского.
В ходе выполнения различных заданий нам приходилось встречаться и беседовать с представителями различных слоев польского населения — от убежденных коммунистов до членов реакционнейшей националистической организации «Звенздек Вальки Збройной» — «ЗВЗ» (Союз вооруженной борьбы). Понятно, что представители различных классовых групп по-разному относились к Советскому Союзу, его армии и новому польскому руководству. Часть населения восторженно встречала нас в освобожденных городах и селах, однако многие вели себя более чем сдержанно, а некоторые открыто враждебно. Эта враждебность, подогреваемая польским эмигрантским правительством, особенно усилилась после поражения Варшавского восстания, когда реакции стало ясно, что их ставка на старую буржуазную Речь Посполиту рушится. Начались диверсии, открытые выступления многих отрядов АК против польских коммунистов и солдат и офицеров ВП. Дело доходило до того, что из Люблина почти целый полк, недавно скомплектованный из мобилизованных в армию местных жителей, поддавшись влиянию вражеской пропаганды, «дал тягу до лясу» со всем ручным оружием, оставив в казармах лишь солдат и сержантов из числа советских граждан. Командование полка и командиры батальонов — советские офицеры — угодили за слабую воспитательную работу с подчиненными в трибунал. Но этим поправить дело было уже нельзя. В последующем многие дезертиры вернулись, их сочли жертвами вражеской пропаганды и амнистировали.
Большую роль в создании антисоветских настроений среди поляков играла католическая церковь. Через фанатически религиозных женщин-полек многочисленные служители бога влияли и на мужчин, подстрекая их к антидемократическим выступлениям вплоть до бандитизма и диверсий против новой власти и Советской Армии.
Русских вновь стали рассматривать как извечных исторических врагов Польши, добивающихся якобы четвертого раздела, а то и просто присоединения ее к России.
Характерно, что пожилые поляки, захватившие еще жизнь трудового народа в составе Российской империи и убедившиеся, что при Пилсудском в неподлеглой (независимой) республике их положение фактически не изменилось в лучшую сторону, относились к нам лояльно. Однако молодежь в возрасте 25–30 лет, отравленная антисоветской пропагандой, в значительной массе была враждебно настроена к нам и пополняла число лесных банд, боровшихся против нового правительства и «русских оккупантов». О масштабах этой враждебной деятельности можно судить по тому, что по амнистии 1946 года из лесов вышло и подверглось регистрации свыше 60 000 вооруженных аковцев, вывезено несколько батарей полевых орудий, сотни минометов. Помимо этого, многие выходили без оружия и не подвергались регистрации.
Легко возбуждавшийся великопольский национализм можно было встретить на каждом шагу, и он находил различные проявления. На сборище молодежи в Хелме, во время какого-то концерта, на сцену поднимается администратор и торжественно, под бурю аплодисментов, объявляет: «Части Войска Польского освободили город Люблин». И ни одного слова о Красной Армии, ее жертвах, ее усилиях, хотя в зале находилось много наших воинов, которые отлично знали, что доля участия в освобождении Польши самих поляков была не так уж велика.
Многие из простых поляков, добросовестно желавших бороться с немцами в рядах АК, под влиянием пропаганды эмиссаров лондонского правительства искренне верили в возможность освобождения своей родины от оккупантов своими силами, без помощи «москалей».
Три обстоятельства успешно обыгрывались в то время для разжигания антисоветских настроений среди местного населения врагами Советского Союза и Новой Польши:
— Освобождение Красной Армией Западных Белоруссии и Украины в 1939 году. Этот акт представлялся как удар ножом в спину польскому народу, боровшемуся против немцев. Наглость зарвавшихся хвастунов заходила так далеко, что они утверждали, будто с помощью англичан поляки в то время могли одержать победу над фашистской армией, если бы не коварное русское нападение. Никаких трезвых доводов против этого националисты не желали слышать и всерьез были убеждены в способности панской Польши выстоять против немецкого напора и разгромить полчища фашистов.
— Расстрел военнопленных поляков в Катыни упорно приписывали русским, и никакие ссылки на протоколы расследования международной комиссией не могли убедить обывателя в обратном.
— Разгром немцами инспирированного по указке лондонского правительства восстания в Варшаве, начавшегося 1.09.1944 г. с целью показать, что ее освобождают не советские войска, а сами поляки, обывателями также относится за счет коварных россиян. Это они умышленно не пришли на помощь истекавшим кровью восставшим. Только по их вине Варшава превратилась в груду развалин. Доводы о том, что форсирование Вислы Красной Армией с ходу было невозможно, восстание не было согласовано с советским командованием и наши войска нуждались в подготовке к такой серьезной операции, рассматривались поляками как отговорки, и даже многие наши польские друзья расценивали задержку в наступлении войск 1-го Белорусского фронта в тот период как умышленную с целью показать командующему повстанцами генералу Бур-Коморовскому всю несостоятельность его авантюры.
Решение нашего правительства о помощи СССР в восстановлении столицы Польши враги эмигрантского лагеря расценили как стремление русских откупиться за «вероломство», якобы допущенное в отношении поляков в период сентябрьского восстания 1944 года. Нужно заметить, что и эта ложь принималась польскими обывателями за чистую монету. Зарубежная и внутренняя реакция находила в стране широкую базу для антисоветской и антидемократической работы. Крупные землевладельцы, промышленники, все те, кто в период нашей революции подвергались репрессиям, в Польше оставались на своих местах, за исключением коллаборантов, широко известных своими связями с немецкими оккупантами. Этот либерализм по отношению к классовым врагам в последующем не раз оплачивался дорогой ценой в новой Польше.
Большой реакционной силой в стране была и осталась церковь. Католические ксендзы в Польше, умело маскируясь под «чистых» аполитичных служителей бога, сумели сохранить авторитет у верующих, влияние на них и умело настраивали народ против революционных преобразований новой власти, не всегда понятых, особенно темной крестьянской массой, дезориентированной националистической пропагандой. Умные, образованные иезуиты мастерски использовали церковную трибуну, настраивая паству против всего советского, в том числе и против армии, освободившей их родину от ненавистного врага. На взаимоотношениях между Советской Армией и отсталой частью местных жителей сказывалась в значительной степени и вековая национальная рознь, возникшая еще с тех пор, когда Речь Посполита простиралась от моря и до моря, а польские паны считали всех русских диким и темным быдлом. И вдруг свободу и независимость, возрождение Польши как национального государства приносят ее бывшие «враги». Искренность братских чувств советского народа при этом не всеми понималась, и наши недруги внутри страны и вне ее пытались любой ценой представить каждое действие нового правительства и советского командования губительным для Польши.
Под влиянием объединенной пропаганды, поддерживаемой и проводимой западными державами, эмигрантским правительством, церковью и внутренней реакцией, многие поляки, ранее относительно лояльно настроенные к русским и Советской Армии, начали в ряде мест предпринимать враждебные выпады против военнослужащих — как наших, так и Войска Польского. По дорогам уже небезопасно было ездить без соответствующей вооруженной охраны. Иногда лесные банды АК и бандеровцев, забывавших «внутренние национальные противоречия», существовавшие между ними ранее, объединялись и нападали на наши воинские подразделения и гарнизоны Войска Польского. Такая малая война продолжалась до 1947 года, и она унесла множество ненужных жертв, одной из которых явился замечательный человек, герой боев в Испании, заместитель главнокомандующего Войска Польского Кароль Сверчевский, генерал-полковник Советской Армии, погибший при столкновении с лесными бандитами уже в 1947 году во время служебной поездки из Кракова в одну из частей.
Правда, в последующем эту диверсию поляки отнесли за счет ОУН (организации украинских националистов), но если это даже и было делом украинских националистов, то осуществлялось не без ведома польской реакции.
В апреле 1945 года наша оперативная группа, выполнив свои задачи, была отозвана в РУ Генштаба, и День Победы мы встречали в ликующей Москве. В Центре подводились итоги тяжелой боевой работы наших славных разведчиков и партизан, оценивались их ратный труд, роль в одержании Победы.
