1

…и одинок. В старом доме было тепло – тем особым, уютным теплом, что присущ деревянным строениям в ненастье. В воздухе стоял запах пыли, но не удушливый, а едва уловимый, навевающий воспоминания о давних мгновеньях такого же вот покоя. По черным от непроглядного ночного мрака окнам дождь стекал неслышными серебристыми струйками, а по крыше барабанил вовсю, словно аккомпанируя ветру, с воем трепавшему негустые деревья вокруг. Редкие молнии время от времени бесшумно озаряли горизонт – они были так далеки, что по пути гром совершенно глох.

Мягкий, монотонный перестук дождевых капель вторил тихому потрескиванию догоравших в камине дров. Рдеющие головни то и дело выбрасывали голубоватые язычки пламени, отчего по бревенчатым стенам бежали тревожные сполохи. Потом тени послушно возвращались по местам.

Уединенность здешней жизни ощущалась в такие вечера особенно остро. Она зримо угадывалась в сумерках, лениво колыхалась, будто старое вино в потемневшем бокале; казалось, достаточно раскрыть губы, чтобы ее отведать. Никто не постучится в двери, никто не прильнет лицом к окну, никто не посягнет на тишину. Единственный человек этого мира был здесь, в собственной комнате, он наслаждался вневременным, без конца и начала мгновеньем.

Из кухни тянуло пряным, горьковато-сладким ароматом трав. Это тоже доставляло удовольствие – расслабившись в кресле, предвкушать первую за вечер чашку чаю, наперед зная и прикосновение к губам выщербленного фарфора, и огненный ручеек, которым любимый напиток проникнет в сокровенные глубины твоего существа… Дверь распахнулась, и терпкое благоухание беспрепятственно заполнило комнату до самых дальних ее уголков, окутало кресло и сидящего в нем гиганта.

– Дебора… – ласково пробормотал он.

Сидя с закрытыми глазами, он был целиком поглощен ароматом, становившимся все более густым, горячим и влажным. Скрипнула половица. Нет, это не Дебора. Ее поступь никогда ничем себя не выдавала.

Гибкое мускулистое тело скользнуло к нему на колени. Мягкие лапы тронули руку, на миг показались острые когти и тут же скрылись в бархатные подушечки.

Грэм Троол поднял веки и глянул вниз. Пантера у него на коленях казалась в полумраке неясной черной тенью, только фосфоресцировали зеленые глаза – будто появлялась и исчезала пара чистой воды изумрудов. Половицы все так же скрипели под колесиками маленького кухонного робота. Он катился к креслу с подносом в металлических руках.

Чуть сдвинув в сторону Дебору – ох, тяжела! – Грэм взял чашку. Секунду подержал перед лицом, с удовольствием втягивая пар, а потом звучно отхлебнул – он ведь один, стесняться некого. Только пантера пристально наблюдала за ним блестящими глазами, в горле у нее клокотало, и было понятно: Дебора глубоко счастлива тем, что с помощью робота сумела доставить другу небольшое удовольствие. Свернувшись в клубок у него на коленях, она осторожно, обуздывая силу, то выпускала стальные когти, то вновь убирала.

Если счастье вообще существует, то в тот вечер Грэм и Дебора были счастливы. Толком не зная почему, Грэм чрезвычайно ценил покой… и чрезвычайно редко выдавалась у него возможность им насладиться. Так что не следовало пренебрегать ни одной минутой тишины здесь, вдали от людей, от напряжения, которое неизбежно сопутствовало миссиям…

Да, миссии… Это слово, похоже, сработало, как пароль: перед воспоминаниями словно рухнули препоны. Грэм Троол, руководитель и единственный член Исследовательской группы № 7. Единственный, если не считать Деборы, но ее-то считать как раз стоило. Неспешно текли мысли… Одиннадцать трудных миссий на далекие планеты… Неведомые цивилизации… Встречи с гуманоидами и негуманоидами… смертельная опасность… напряжение…

Мягко спрыгнув с его коленей, Дебора улеглась у камина, опустив голову на лапы. Замерла, загадочным взглядом уставилась на мерцающие угли под слоем пепла. Грэм машинально отпил еще глоток, но не получил прежнего удовольствия. Он поставил чашку на поднос. Робот медленно покатился к двери, снова заскрипели половицы у него под колесиками.

Мягко и ритмично колотила хвостом об пол Дебора. Наблюдая за отблесками огня, пробегающими по ее гладкой шерсти, Грэм безуспешно пытался вернуть чувство покоя. Что-то – он пока не мог с уверенностью сказать, что именно – заставило его внутренне подобраться. Итак, что мешает расслабиться? Следовало доискаться источника только что накатившей на него тревоги. Робот тут ни при чем… последний глоток тоже… прыжок пантеры тем более. Да! Воспоминания!

Странно… Груз своего собственного прошлого человек несет, вовсе его не ощущая, и даже когда старается что-то вспомнить, то, скорее, перебирает старые ярлычки, за которыми прячутся сами воспоминания – яркие или полинялые, а порой и совершенно стершиеся, от которых только и осталось, что лишенное содержания название. Кроме первого школьного дня, у каждого был и второй, но если цветы, улыбающаяся учительница и традиционный медный колокольчик навеки запечатлеваются в сознании, то картину следующего дня, уже будничного, вряд ли кто-либо в состоянии с подробностями воспроизвести. Сохраняется лишь ярлычок с сухой надписью «Мой второй день в школе». И разве это относится только к школе?.. В конце концов, мозг человека – не бездонный колодец, а способность забывать – скорее счастье, чем недостаток.

Грэм поднялся и потянулся так, что затрещали все мускулы его двухметрового тела. Надо бы освежиться. Похоже, расслабленность оказывает дурную услугу его памяти. Он испытывал странное чувство: словно реальна только эта комната, а все воспоминания – лишь ярлычки, за которыми нет содержания. Необычайная иллюзия… и. несомненно, безвредная. Ее породили одиночество и полумрак, однако раздражение-то Грэма было настоящим. Отдых перестал доставлять ему удовольствие.

Подойдя к окну, он толкнул раму. Створки широко распахнулись, и в комнату ворвался свежий влажный воздух, пропитанный запахами мокрой земли и листвы.

Ледяные капли дождя обожгли разгоряченное лицо. Вот она – во плоти и крови – реальность окружающего мира, где тьма стремится, но не может до конца растворить в себе силуэты разлапистых деревьев, где хляби небесные обрушиваются на землю и превращают почву в жидкое месиво, где новорожденные потоки, булькая, устремляются вниз по склонам. Наваждение рассеивалось, его словно ножом отрезала прохлада.

– Грэм, холодно, – с ленивым кокетством протянул у него за спиной вкрадчивый голос Деборы.

Не оборачиваясь, он улыбнулся. Память, разбуженная вновь обретенной им энергией, будто прося прощения, услужливо подсказала забавную сценку. Дебора, юный чертенок, со все еще куцым хвостиком и приплюснутой мордочкой, вертится у него в руках, пытается как можно крепче ухватить неловкими пока передними лапами бутылочку с соской. Белые молочные пузыри медленно плывут по жилому отсеку – невесомость. Грэм уже перемазан по уши, ему так хочется помочь детенышу, но его старания лишь усугубляют фиаско. Молоко никак не желает перетекать из соски в пасть. Крепко зажмурившись, зверек морщится и недовольно ворчит: «М-м-м… Б-б-б-б… г-л-л-л…».

– Черт возьми, – снова подала голос пантера, – ты, похоже, решил во что бы то ни стало меня простудить!

Грэм не ответил, тогда она неслышно встала, грациозной поступью хищника приблизилась к окну, поднялась на задние лапы и захлопнула створки, но защелкнуть шпингалет не смогла. За нее это сделал Грэм. А потом прислонился к стене, с удовольствием наблюдая, как возвращается Дебора на свое прежнее место у камина. Это изящное существо с перекатывающимися под кожей стальными мускулами ничем не напоминало неуклюжего и глубоко несчастного малыша, взятого им из Института сапиенсологии. Разум Дебора унаследовала от отца, Великого Трефа, одного из первых обладавших им леопардов, а великолепное антрацитно-черное тело – от матери, заурядной пантеры. Чутье подсказало самке, что за обычной внешностью ее дитяти кроется нечто из ряда вон выходящее, и к тому времени, когда Грэм впервые случайно увидел звереныша, она уже неделю не подпускала его к себе. Первоначальный ажиотаж вокруг потомков мыслящих леопардов к тому времени пошел на убыль, так что сотрудники института даже обрадовались, когда им представилась возможность переложить на кого-то бремя забот о беспомощном звереныше. Так Дебора уже во младенчестве попала в космос, привыкла к невесомости и перегрузкам, научилась даже влезать в специально для нее сконструированный скафандр. В глубине души она была убеждена, что Грэм – ее отец, а, может, одновременно с этим и брат – на что только не способны эти люди!

Грэм вышел из комнаты, оставив пантеру у гаснущего камина. Темнота в коридоре ему не мешала – в старом, построенном еще отцом доме ему был знаком каждый сантиметр пространства. Доски пола всегда отличались скрипучестью, причем каждая обладала своим особым голосом и выводила собственную, неповторимо грустную мелодию. Впрочем, в солнечную погоду они поскрипывали чуть веселее, будто сверчки, но когда шел дождь – как, например, сегодня – звук менялся, становился глуше и протяжнее, словно коридор по-дружески жаловался на влагу… И все же некоторые половицы, не слишком страдавшие от артрита, были настроены на несколько более оптимистическую ноту.

Дверь тоже отворилась со старческим, почти средневековым скрипом. Музыка ржавых петель нравилась Грэму, вот он никогда их и не смазывал. Они первыми приветствовали его по возвращении из миссий, они же провожали, когда предстояла разлука с домом. Грэм улыбнулся во тьму, ласково провел ладонью по шершавому дереву и уселся на пороге.

«Старинное родовое имение, – подумал он. – Планета, целиком отданная в распоряжение последнего представителя рода Троолов. Попахивает аристократизмом».

Он, однако, прекрасно отдавал себе отчет в том, что аристократизм тут ни при чем. Просто планета находилась в стороне от обычных космических маршрутов, к тому же не располагала какими-либо богатствами – колонизация ее была бы неоправданной. Она удивительно напоминала Землю той эпохи, когда человечество едва-едва выбиралось из пеленок. Да только что тут особенного? Подобных миров в галактике тысячи. Единственным богатством планеты таким образом оставалась уединенность, а любителей одиночества не так уж много…

Старый, спокойный, хорошо знакомый мир… Всю планету не обойдешь, но Грэм постарался узнать о ней как можно больше. До чего приятно сидеть на крыльце и вспоминать под шелест дождя прежние экспедиции: сперва в одиночестве, потом в обществе Деборы… Тело как бы вновь ощутило усталость после длинных переходов, перед взором воочию вставали девственные поляны – то залитые солнцем, то окутанные дымкой утреннего тумана.

«Странный вечер», – подумал Грэм.

И правда, странный. И все из-за неожиданных выходок памяти. Калейдоскоп воспоминаний подчинился ему почти без усилий, прошлое оживало в картинах все более ярких… Вот гигантский водопад в горах далеко на запад отсюда. Вода с грохотом обрушивается с высоты, между скал висит пронизанное солнцем облако мелких, как пыль, капель, трава вокруг мокрая, словно после дождя, а Грэм, стоящий под вечной здесь радугой, вдыхает, задрав голову, насыщенный влагой воздух… Плечи оттягивает рюкзак, внизу, в ущелье, клокочет белая от пены река… Если же глубже зайти в скалы, попадаешь в царство густой тени и все затянувшего роскошным зеленым ковром мха. Краски теряли тут свою яркость, оттенки обретали некую таинственность. Водопад остался за спиной у Грэма, перед ним было единственное здесь яркое пятно – мелкие алые ягоды, усыпавшие узловатые ветви приземистого деревца. Под каждым багряным шариком висела хрустальная капелька воды, вобравшая в себя до неузнаваемости уменьшенную и перевернутую картину ущелья. И вот – без всякого перехода – Грэм уже на одном из своих бесчисленных привалов. Поляна в вековом лесу, кроны деревьев тронуты первыми утренними лучами, кофейник дымится на костре, который он разложил в кругу вчерашней золы и пепла…

Это напоминало опьянение. Он совершенно явственно вновь переживал почти забытые мгновенья. Из одной сцены в прошлом он переносился в другую за доли секунды. Лето на берегу широкой реки. Почерневший от солнца Грэм голышом растянулся на раскаленном песке, из которого торчит одинокая былинка. По ней ползет какое-то красное насекомое. Внезапно на спину ему обрушивается холод, и Грэм, словно подброшенный пружиной, оказывается на ногах. Совсем еще юная Дебора ужасно довольна, она смеется, выставляя на обозрение острые зубы и розовое, все в бороздках, небо. При взгляде на ее мокрый хвост Грэму все становится ясно, он со смехом набрасывается на пантеру, тащит ее к реке, а та отчаянно колотит его в грудь мягкими лапами, но вырваться не может – для того, чтобы не выпустить когти, приходится делать над собой усилие, а отсюда и неловкость… Бескрайние степи. Они вдвоем пробираются через высоченные травы. У Деборы тоже рюкзак. Раз уж равенство, так равенство, пусть пантера и почти еще ребенок, пусть ей и не по душе обязанности. Солнце клонится к зеленому горизонту. Легкая синева ложится на траву, скоро можно будет объявить привал и передохнуть перед ужином… Возвращение домой, солнце бьет прямо в лицо, и ступени веранды приходится нащупывать, темнота же за порогом в первый момент почти непроглядна, но дом-то им знаком до последнего закоулка, он пахнет деревом и пылью, вот они вошли, Дебора программирует кухонного робота, сейчас он соорудит гигантский омлет, а Грэм убирает рюкзаки в кладовку, где царит тот самый хаос, в котором можно тут же отыскать все, что понадобится; когда же они пообедали, Дебора спит, но не по-кошачьи, а задрав вверх все четыре лапы – и вот следующий год, Дебора тогда сломала переднюю лапу, Грэм несет ее на руках, примитивная шина больно упирается ему в грудь, а пантера забыла человечью речь, жалобно скулит, но все это уже в прошлом, лапа зажила, мягким осенним вечером они прогуливаются вокруг дома, земля усыпана красноватой, желтой, коричневой, серой листвой, первые бледные звезды выкатываются на все еще светлое небо…

Впервые воспоминания обрушились на него таким стремительным, удержу не знающим потоком, однако неприятного ощущения это не вызывало. Даже наоборот, в головокружительном калейдоскопе видений он находил некое очарование, чувствовал, что может вспоминать еще, и еще, и еще быстрей. Достаточно было подумать о чем-то. Протянув ноги на влажные, тонувшие в темноте доски веранды, он так и сидел на пороге, пока поток воспо…

 

2

…проснулся. Спиной ощутил мягкую и теплую тяжесть Деборы. Но не вставал. Вставать не хотелось, хотя солнце было уже высоко, его лучи пробивались через пыльные стекла и ложились на пол светлыми прямоугольниками. «Надо бы вымыть окна», – подумал Грэм. Мысль о работе помогала предаваться ничегонеделанию с особенным удовольствием. Что может быть лучше: знать, что есть чем заняться, но и что спешить некуда. Рано или поздно наступит день, когда хозяйственный стих станет неодолимым, и тогда за двенадцать часов ты переделаешь все, что столько времени откладывал, с чердака до веранды приведешь дом в порядок, а вечером, вытянувшись в постели, испытаешь полузабытое наслаждение от того, как ноют натруженные мускулы.

Он осторожно выскользнул из-под одеяла и получше укутал Дебору. Пантера сонно промурлыкала что-то, но не проснулась. Шагая сквозь танцующие в снопе солнечного света пылинки, он старался не наступать на скрипучие половицы. Следующей комнатой была гостиная. Из погасшего камина тянуло специфическим запахом холодного древесного угля. Мутно блестел в углу экран галактической связи. Стыдливо прятались в полумраке развешенные по стенам любительские картины, «принадлежащие кисти» самого Грэма. Бог знает какими достоинствами они не обладали, но ему – не как автору, а как зрителю – нравились, других же ценителей, кроме Деборы, здесь не было, а ее пониманию недоступен даже факт существования такого искусства, как живопись.

Равноправие так уж равноправие… Этот девиз родился у них как-то сам собой. И оба следовали ему с одинаковым удовольствием. Вчера вечером Дебора угадала его желание, теперь он отплатит ей той же монетой, тем более, что догадаться, чего ей хотелось бы на завтрак, было вовсе не трудно. В кухне Грэм склонился над плоской спиной робота. Когда-то он специально пометил в заказе, что кнопки нужно сделать крупнее обычного – так было удобнее для пантеры. Набрать меню – дело минутное: большой сочный бифштекс для Деборы, кофе и пончики с кремом для себя. Робот ожил, суетливо завозился, а Грэм отправился в ванную.

До завтрака он как раз успеет побриться. Автоматически включился молочный шар светильника, отразился в белом кафеле стен, в никеле труб и кранов. Достав из небольшой ниши депиллятор, Грэм привычным движением провел им по щекам. Из зеркала на него глядел атлетического сложения мужчина лет тридцати. Русые кудри, широкое, улыбающееся лицо. Иногда Грэму казалось, что зеркала как-то неуловимо меняют его физиономию. Красавцем он себя во всяком случае не считал, хотя отражение и свидетельствовало чуть ли не о совершенстве. Скульптурно правильная форма головы, высокий гладкий лоб, подвижные брови, голубые глаза, крепкая, почти квадратная челюсть… Разве что шея чуть мощнее, чем надо бы, но этот недостаток компенсировали широченные плечи.

Покончив с «бритьем», он бросил в зеркало последний взгляд и отвернулся, испытывая смешанное чувство удовольствия и досады. Что за самолюбование?..

Немного времени до завтрака еще оставалось. Раздевшись, он швырнул пижаму в гостиную и забрался под душ. Прохладные колючие струи обрушились на голову и плечи, хлестали по всему телу, прогоняя последние остатки сна. Задыхаясь, Грэм поднял лицо, крепко зажмурился. Вода массировала лоб, веки, скулы, лезла в рот…

Несколькими минутами позже он вышел из ванной в толстом махровом халате и открыл шкаф. Его любимые старые брюки из порядком вылинявшего синего полотна и бесформенный красный свитер ночью тщательно вычистили автоматы. Быстро одевшись, он заглянул на кухню. Завтрак был готов, робот скромно удалился в угол. Грэм поставил все на большой поднос. В такое утро грешно завтракать в четырех стенах.

Ловко балансируя подносом, он вышел на веранду и прищурился, так слепило солнце. Опустил свою ношу на маленький дощатый столик и огляделся. Едва заметная тропинка сбегала от дома по пологому травянистому склону. Слева совсем близко подступал лес, после вчерашнего дождя сиявший свежей зеленью. Склон плавно переходил в необъятную степь, позлащенную солнцем. Синева безоблачного неба как будто немного сгущалась к горизонту – Грэм знал, что этот эффект создают далекие горы.

Пару минут он блаженствовал, созерцая принадлежавший ему мир, а затем повернулся к окну. Окна были «с секретом» – чуть приподняв снаружи раму и нажав, Грэм распахнул створки. Свежий воздух ворвался в спальню, и Дебора сонно заворочалась под одеялом.

– Проснитесь, мадам! – громко провозгласил Грэм. – Завтракать подано!

Сверкнули зеленые глаза пантеры, смотрели они пристально, от сна не было ни следа. Дебора ловко выскользнула из-под одеяла и грациозно спрыгнула на пол. Потом исполнила обязательную церемонию: в струнку вытянув тело, почти припала грудью к полу, изящно приподняв заднюю часть. При этом ее розовая пасть широко раскрылась, показался тонкий, выгнутый язык. Миг – и пасть, клацнув, захлопнулась, пантера одним прыжком вылетела через окно на веранду. Оказавшись у центрального столба, подпиравшего навес, она принялась точить об него когти. Дерево было испещрено глубокими бороздами, а посередине даже истончилось от этой многократно повторявшейся операции. Грэм подумал, что пора бы сменить столб, а не то в один прекрасный день крыша может рухнуть им на голову.

Закончив гимнастику, Дебора подошла к столику и, широко раздув ноздри, потянулась к подносу. Розовый язык вылетел из пасти и быстро облизал морду.

– Бифштекс совершенно в моем вкусе… – от удовольствия пантера чуть ли не мурлыкала. – Грэм, ты у меня сокровище!

На другом конце веранды стояло кресло-качалка. Придвинув его к столу, Грэм устроился со всеми удобствами. Дебора уже наступила лапой на бифштекс и, боком повернув голову, приступила к трапезе.

Как всегда, пончики оказались выше всяких похвал. Кофе тоже. Чревоугодником Грэм не был, но вкусно поесть любил. А этим утром еще и не на шутку проголодался, так как вчера не ужинал. «Вчерашний вечер, – подумал он, прихлебывая кофе. – Странный какой-то выдался вечерок».

На секунду накатило неясное, но тревожное чувство. Вот он вышел на темную веранду… а дальше ничего не вспоминается, словно в голове разверзлась пропасть. Но ощущение провала в памяти длилось какую-то долю секунды. Разом вспомнилось все: как вернулся в гостиную, где камин уже совсем погас, как потрепал по холке Дебору и, охваченный неодолимой сонливостью, отправился спать. Все в порядке… Просто не сразу удалось восстановить последовательность событий. Возможно, из-за вчерашнего «калейдоскопа». Память – не игрушка.

Прикончив последний пончик, он откинулся на спинку кресла и принялся раскачиваться. Подошла осоловевшая после сытной еды Дебора, явно собираясь вспрыгнуть к нему на колени.

– Нельзя ли поуважительнее с моим пищеварением? – взмолился Грэм.

Презрительно фыркнув, пантера растянулась на краю дощатой веранды. Повисло ленивое молчание. Солнце поднималось все выше, на них потихоньку наползала тень.

– Одно удивительно, – протяжно пробормотала пантера. – Что до сих пор никто не позвонил, не прервал наше «дольче фар ниенте». К чему бы это?..

Грэм пожал плечами.

– Может, у них просто нет для нас поручений.

– Вот как? Сам-то ты себе веришь?

Действительно, поверить в такое было трудно. В жизни Грэма Троола была одна непонятная закономерность: задания сваливались в самый неподходящий момент. А именно в тот, когда он начинал по-настоящему наслаждаться отдыхом. В доме неожиданно раздавался мелодичный сигнал галактической связи, на экране появлялось вечно озабоченное лицо знаменитого Хуана Ивановича Смита. Извинившись за то, что без предупреждения прерывает отдых Грэма, он обрисовывал неожиданно возникшую ужасную ситуацию, разрешить которую без помощи сотрудника Троола было немыслимо. «Разумеется, если вы никак не можете…» Грэм, естественно, мог, хотя про себя ругался, на чем свет стоит. Так начинались их миссии.

Неужели о нем забыли? Смешно… Ощущая нелепость своего поступка, Грэм поднялся с качалки и вошел в дом. Экран по-прежнему мутно блестел в полумраке гостиной. Достаточно нажать кнопку, и сигнал мгновенно преодолеет пространство, отделяющее планету Грэма от Центра.

Щелчок – но ничего не произошло. Экран не вспыхнул. На несколько секунд Грэм замер, ожидая, что связь все-таки установится, что дело в какой-то случайной помехе.

– Говорила я тебе – что-то здесь не так, – донесся из-за спины вкрадчивый голос Деборы.

Еще несколько бесплодных попыток подтвердили ее правоту. Продолжать не было смысла. Эта аппаратура в принципе вечна. Все детали запаяны в единый монолит, разрушить их не в состоянии никакое внешнее воздействие. Махнув рукой, Грэм опустился в кресло и попытался представить себе, что могло бы нарушить связь.

– Ну, ладно, – проговорил он. – Раз уж ты накликала неприятности, придется нам отправиться им навстречу, ничего не попишешь. Летим в Центр!

– Как скажешь, – недовольно ответила Дебора и вышла.

Грэм отправился за ней следом. Они вместе обошли дом и очутились на просторной площадке, приспособленной под космодром. Еще старый Балт Троол замостил ее обкатанными речными голышами, со временем ставшими совсем гладкими. В бороздки между ними ветер нанес земли, потом позаботился и о семенах, так что по всей площадке колыхались травы и мелкие полевые цветы. Природа как бы посчитала вопросом чести доказать непобедимость своей жизненной силы и именно в самом непригодном для этого месте. Даже толстые телескопические опоры приземлившегося здесь десять дней тому назад корабля обвивали ползучие растения.

Корабль был невелик – всего чуть больше половины его корпуса возвышалось над крышей дома. Он напоминал несколько необычной формы гриб со сферической шляпкой, взгромоздившийся на три членистые, как лапки насекомого, опоры. По цилиндрической «ножке» гриба шел трап, заканчивавшийся под внешним люком у основания шаровидной кабины. Блестящий металлический силуэт придавал пейзажу некоторую странность, но на Грэма он действовал умиротворяюще, как что-то давно и близко знакомое. Обойдя угол, он сразу остановился и залюбовался кораблем.

И в тот же миг заметил огоньки.

По первому впечатлению они вызывали ассоциацию с пушистыми семенами земного чертополоха, и позже, сколько ни пытался, он не смог найти лучшего сравнения. Они блистали ослепительной зеркальной белизной, и во все стороны от них тянулись тонкие светящиеся нити. Центральное ядро каждого огонька размерами не превышало грецкого ореха, но длинные сверкающие колючки занимали пространство с футбольный мяч.

Сотни таких огоньков парили в воздухе вокруг корабля, плыли, словно в невесомости, вверх или медленно спускались к земле. Казалось, прохладный ветерок заставляет их исполнять некий загадочный танец.

– Не нравится мне это, – подала голос Дебора. – Надо убираться подобру-поздорову.

– Уберемся на корабле, – коротко отозвался Грэм и двинулся вперед.

Стоило ему сделать несколько шагов, как огоньки устремились навстречу. Касаясь друг друга кончиками лучей, они образовали плотную преграду. Грэм заколебался: может, лучше отступить? Уж больно все это напоминает сознательное противодействие. Однако отступление не дало бы ничего, кроме сомнительной надежды на то, что со временем все как-нибудь само утрясется. Во всяком случае, не такой у него характер, чтобы сидеть и ждать, пока какие-то светлячки позволят ему проникнуть в собственный корабль.

До трапа оставалось несколько метров. Грэм шагнул вперед, махнул рукой, словно отгоняя нахальных комаров. Его пальцы задели сердцевину одного из огоньков. Острая, разветвленная боль тут же пронзила все нервы до самого плеча, рука потеряла чувствительность и безжизненной плетью повисла вдоль тела. Хрипло охнув сквозь зубы, Грэм отпрыгнул. Следовало что-то предпринять, как-то реагировать, но в голове царила гулкая пустота; машинально, будто заводная кукла, он медленно попятился. Краем глаза заметил Дебору, которая тоже отступала, плотно прижимаясь к земле. Она устрашающе скалилась, из горла рвалось яростное рычание. Затем пантера резко обернулась и одним прыжком скрылась за домом.

Зеркальные блестки продолжали парить в воздухе вокруг корабля. Прислонившись к стене дома, Грэм принялся быстро массировать беспомощную руку. Его не оставляло смутное беспокойство: что-то тут не так, что-то не сходится. Не появление огоньков вселяло тревогу. Вернее… Что вернее? Сконцентрироваться не удавалось, мысли балансировали на той грани, когда человек ощущает только факт их присутствия, а суть пока ускользает. Что же его тревожит? Да, в глубине души он не мог не сознавать, что испуган непонятным явлением. Вот, вот, вот… именно это и не сходится: он боялся огоньков, но что-то извне, не зависевшее от его воли, этот страх гнало. И пока он мучительно искал причину такого раздвоения, та же внешняя сила заставила его наклониться и левой рукой подобрать камень величиной с апельсин. Снизу на него налипла земля. Грэм выпрямился, взглянул на камень у себя на ладони и сразу понял, что сейчас сделает. Нелепый, глупейший для опытного космонавта поступок, все его существо противилось подобной бессмыслице, но в эти мгновенья он не был властелином своего тела. Неловкий взмах левой руки – и камень полетел в ближайший огонек. Несколько блесток дружно устремились к брошенному предмету, остановили его в воздухе и сгрудились вокруг. На миг их свечение стало таким нестерпимым, что Грэм зажмурился, а когда снова открыл глаза, камень исчез.

Из-за угла неловкими прыжками появилась Дебора – правой передней лапой она прижимала к груди какую-то блестящую трубу. Грэм растерянно всматривался в металлическую штуку, которую никогда в жизни не видел. «Как так? – снова словно кто-то чужой подсказал ему мысль. – Видел, конечно. Это атомное ружье». Да зачем ему здесь, где нет никаких хищников, атомное ружье? Откуда оно, черт возьми, взялось? Он мог поклясться, что сроду не видел такого оружия. И как это чудовищное порождение техники действует?

Ответы чуть запаздывали. Следовало, наверное, считать их собственными, ведь не было рядом никого, кто стал бы объяснять ему происходящее, и все-таки возникавшие в голове мысли он воспринимал как совершенно чужие. Значит, это атомное ружье. И как же оно действует?.. Ну, это неважно. В сознании замелькали какие-то торопливые воспоминания о том, как в предыдущий свой визит на планету он привез ружье и оставил его в углу гостиной. А ведь всего минуту назад он голову мог дать на отсечение, что в этом углу никогда никакого ружья не стояло.

Все эти размышления были так мучительны, что Грэм забыл о Деборе. И когда снова поискал ее глазами, то увидел, что та пристроила металлическую трубу на большой камень у края площадки, сама залегла за него же и теперь целилась в огоньки. Грэм понимал, что ее нужно остановить, что открывать сейчас стрельбу – просто дикая глупость, но вместо этого с его уст сорвалось:

– Давай, Дебора! Покажи-ка им, на что мы способны!

Из трубы вырвался тонкий, ослепительно белый луч. Огоньки бросились врассыпную. Поводя лучом, Дебора пыталась поразить хоть одну из подвижных блесток. Это ее настолько захватило, что она не заметила маневра огоньков: описав высокую дугу, они устремились на нее сверху. Невидимая сила отбросила пантеру, над камнем тут же сгрудились огоньки. Когда они снова поднялись в воздух, от оружия не осталось и следа.

Все это время Грэм бессознательно массировал руку, и теперь паралич почти совсем прошел. Он сделал несколько шагов по направлению к пантере, которая, пошатываясь, поднималась на ноги.

Что все это значит? Чересчур много странностей, а как спокойно он жил! Срыв памяти вчера вечером… Нарушенная связь с Землей… Появление огоньков… Это атомное ружье… Внешняя воля, исподволь подчинявшая себе его мысли и поступки…

Что это за вмешательство? Чье? Огоньков? Нет, объяснение слишком очевидное. Тайна, должно быть, в нем самом. Атомное ружье – лишь конец цепи закономерностей. Атомное ружье… Так когда он видел это оружие? – Грэм изо всех сил напряг память. Мутным, ускользающим клубком зашевелились в мозгу воспоминания, и вдруг стремительно прояснились, понеслись лавиной. Его первая экспедиция… Облаченный в скафандр, он выходит из космического корабля. Вокруг колышется прозрачный зеленоватый туман, в зеленое небо вздымаются высокие острые скалы, изъеденные эрозией. У него в руках атомное ружье. А как он себя чувствует в скафандре? Это его вопрос памяти, Грэм задает его молниеносно, потому что питает недоверие к слишком послушным теперь воспоминаниям. В скафандре приятно: тепло, но не жарко. С тихим шипением поступает в шлем кислород. А еще что было? В тумане двигались какие-то тени. А еще? Скорее! Как действует атомное ружье? Ядерный заряд… Квантовая фокусировка… Чушь! Что это еще за квантовая фокусировка? Силовое поле… Чушь, чушь и еще раз чушь! Атомная энергия: каков ее источник? Не может он этого не знать! Да и откуда просто так, из ничего, возникает атомное ружье?

Грэм не понимал, почему с таким остервенением ищет слабые места в собственных воспоминаниях, но на вопросе настаивал так, будто задавал его подследственному на допросе, а не самому себе. В памяти ответа не нашлось, под жестоким напором она трепетала и растягивалась, как тонкая, в любой момент готовая порваться пленка. Как работает квантовая фокусировка? На каком принципе? Квантовая фокусировка работает… работает…

Что за идиотизм? Какая еще квантовая фокусировка? Что за атомное ружье? Разве может вообще существовать такое оружие? Нет! А из чего же только что стреляла Дебора? Да нет, Дебора не стреляла. Вот и на камне ничего нет. Но ведь это огоньки уничтожили ружье… Ничего они не уничтожили, потому что никаких огоньков тоже нет!

Воспоминания стали распадаться. Пытаясь удержать остатки памяти, Грэм машинально шагнул к Деборе, чтобы отвести ее ко входу в до…

 

3

…него по лбу текли струйки пота. В спешке он небрежно накинул лямки рюкзака и только теперь почувствовал, как болят стертые плечи. Не останавливаясь, Грэм чуть-чуть подтянул ремни, переместил их ближе к шее. Боль отпустила, и груз, казалось, стал давить поменьше.

Ноги тонули в толстом ковре прошлогодней листвы, склон был крут, и, чтобы не поскользнуться, ступать приходилось осторожно. Вокруг высились поросшие мхом вековые деревья. Ровным шагом Грэм поднимался в гору. Дебора немного приотставала – явно, и ей приходилось нелегко. Высокие кроны отбрасывали прохладную тень. Лучи приближавшегося к зениту солнца не могли сквозь них пробиться, в лесу царил мягкий зеленый сумрак.

В памяти снова образовался провал. Но Грэм не тревожился: все повторяется, воспоминания подчинятся, как только ему это понадобится. Он сосредоточил внимание на событиях, которые вылетели из памяти, и все сразу прояснилось. После злополучной попытки Деборы открыть огонь… Да нет, никто не стрелял…

Ну, ладно, все равно. Когда появились огоньки, Грэм понял, что своим кораблем воспользоваться не сможет, и ему пришло в голову добраться до старого звездолета Балта Троола, брошенного на далеких южных равнинах. Странно… Грэм ни секунды не сомневался, что раньше никакого понятия об этом звездолете не имел, Да нет, он просто забыл. Конечно же! Отец любил свой звездолет и всю жизнь на нем летал, пока окончательно не отказался от космических экспедиций и не поселился на этой планете. С тех пор старый корабль торчит в степи. Грэм криво усмехнулся и покачал головой. Разве такое запамятуешь? Тревожное чувство его не покидало, потому что в глубине души он сознавал: о том, что на планете есть еще один корабль, он раньше и знать не знал.

Лес поредел, потом деревьев не стало вовсе: человек и пантера вышли на крутой альпийский луг. До перевала оставалось совсем немного. Взбираясь по склону, Грэм продолжал восстанавливать прервавшуюся нить воспоминаний. Итак, ему пришло в голову воспользоваться брошенным звездолетом. Огоньки не вмешивались, пока он быстро собирал рюкзак и покидал дом. Его выбор пал на эту лесную дорогу. Когда горы окажутся позади, их ждет еще долгий-долгий путь к звездолету. Вот и все, пожалуй. Несколько часов подъема – и до гребня уже рукой подать.

Время долгие века шлифовало белые камни, среди которых даже трава теперь встречалась все реже. Талая и дождевая вода придали им причудливую форму, проделали подобные червоточинам отверстия. Навстречу дул холодный, пронизывающий горный ветер. Последние несколько шагов, и Грэм во весь рост встал на гребне. По обе стороны от него сбегали склоны. Горы словно делили мир надвое, рассекали горизонт на два полукружья. Далеко слева через хребет переползали тучи и серым водопадом устремлялись вниз. Справа в небо вонзался высокий, увенчанный голубовато-белой шапкой снега пик. Названия у него не было. Грэм не любил давать имена. Они нужны для беседы, для общения с себе подобными, но бесполезны, когда один на один общаешься с принадлежащим тебе миром.

Он еще немного постоял, не в силах отвести взора от крутых склонов неприступной вершины, а потом глянул вниз, на гладкую, залитую солнцем равнину, похожую на ту, что видна была из окон его старого дома. Правда, здесь текла широкая река, напоминавшая дорогу, проложенную строителями, которым ненавистна прямая.

– Пошли, Дебора, – сказал Грэм и тяжело шагнул вниз.

Их снова встретил Лес – сначала сплошь из узловатых, искалеченных шквальными ветрами деревьев, потом из стариков-великанов в десять обхватов. Под каждым тянулась к скудному свету молодая хилая поросль. Ветер улегся, теперь кругом царили тишина, спокойствие и запах прелой листвы. Кое-где подпочвенная вода превратила землю в жидкую грязь. Тысячи ручейков стекали по лесистому склону, большинству из них так и суждено было снова уйти в землю, не набрав силы. Но несколько раз они перебирались и через более серьезные потоки, сумевшие проложить даже собственное русло, хотя и наполовину заваленное обломками сухих ветвей. Дебора преодолевала эти препятствия шутя, а вот Грэму стоило немалых усилий пробиваться через хитросплетение сухостоя.

Половина спуска была позади, когда они решили сделать привал и пообедать на просторной поляне у буйного горного ручья. Дебора действовала вполне самостоятельно: достала из рюкзака банку мясных консервов, подцепив когтем колечко, моментально сорвала крышку и, улегшись на травке, принялась блаженно уплетать.

Грэм устроился на берегу, в тени высокого, похожего на папоротник куста. Задумчиво смотрел он на ручей, рассеянно вертя в руке надкушенную галету. Прозрачные струи каскадом перепрыгивали с камня на камень, многочисленные миниатюрные водовороты вскипали холодной белой пеной. В спокойных заводях над чистым песчаным дном кружили маленькие, почти прозрачные рыбешки.

Внезапное бегство сдвинуло в жизни Грэма что-то, казавшееся ранее незыблемым. Впервые он со всей ясностью осознал, что без связи он подобен жертве крушения, выброшенной на необитаемый остров. От самых близких ему людей Грэма отделяли десятки световых лет. Спокойная, уединенная планета превращалась в ловушку, только и было надежды, что на старый отцовский звездолет.

При мысли о звездолете его слегка кольнула тревога: а вдруг снова провал в памяти? Вместо этого корабль встал перед его мысленным взором во всей реальности – таким, каким он видел его несколько лет назад. Огромное старомодное веретено из черного металла опиралось на массивные стабилизаторы, заостренная верхушка целится в голубое небо. Грэму вспомнился трепет, охвативший его тогда, в кабине подъемника. Механизм с честью выдержал несколько десятилетий пребывания под открытым небом и послушно доставил его к люку. Мрачные коридоры, освещенные лишь тусклыми аварийными лампами, с неодобрением встретили непрошеного гостя в легкомысленных шортах и пестрой майке. Пахло старым металлом, бездействующей машиной. Но звездолет был жив, он лишь дремал и в любой момент был готов подчиниться команде. За тонким слоем атмосферы его ждала родная стихия.

«Вот и сейчас вряд ли что-нибудь изменилось», – подумал Грэм.

Но воспоминания все-таки не прогнали тревожное чувство. Провалов на этот раз не было, но уж больно послушно, будто по заказу, они приходили. Это были не просто воспоминания. Время как бы возвращалось вспять, Грэм словно заново переживал тот миг, о котором подумалось: со всеми самыми незначительными подробностями, с ароматами, звуками, зрительными образами и даже тактильными ощущениями. Вот еще одна странность этого необычайного дня… Не слишком ли их много, таких странностей?

Он поморщился, склонил голову и наткнулся взглядом на недоеденную галету. Голода Грэм не чувствовал и бросил ее в ручей. Галету подхватило течение, рыбешки стайкой устремились к корму.

Грэм встал, принялся завязывать рюкзак. Дебора растянулась на солнышке посреди поляны. Она, казалось, не открывала глаз, но ни одно движение друга не ускользало от ее внимания. Умоляющим голосом пантера протянула:

– Ну, Грэм, может, отдохнем еще чуточку?

– Пора в путь, – ответил Грэм и решительно забросил рюкзак на спину. – Времени у нас в обрез.

Не хотелось признаваться даже самому себе, но факт остается фактом: вовсе не загадочные огоньки внушали Грэму опасения. Во время миссий он побывал в таких переделках, что нынешняя ситуация казалась прямо-таки ерундовой. Следовало просто-напросто остаться дома и подождать развития событий. Более того – именно так он должен был поступить, это подсказывали логика и опыт. Подлинный ужас он испытывал перед хаосом, воцарившимся в его сознании. Грэм пытался поверить, будто странные срывы памяти – дело огоньков, но что-то подсказывало: причина в нем самом, искать ее вовне ошибочно.

Он слышал, что, сходя с ума, человек не отдает себе в этом отчета. Расстроенное сознание объясняет симптомы болезни чисто внешними обстоятельствами. Мог ли послужить утешением тот факт, что странности своей памяти он все-таки замечал?

Вдвоем с Деборой они спускались с перевала. Склон постепенно становился более пологим. Время от времени в лесу встречались поляны, с них хорошо было видно, как приближается равнина. Направление Грэм выбрал точно, так что спустились они к самому берегу реки. Деревья разом кончались на краю широкой полосы песчаных наносов. Там, где арьергард леса несколько приподнимался над песком, из почвы торчали оголенные весенним половодьем корни.

Царивший кругом покой не заставил Грэма расслабиться, он знал, что нужно спешить. Сбросил ношу на песок, извлек лежавший сверху микровибрационный резак. Ни одна насадка из комплекта не годилась для того, чтобы валить деревья, но для этой цели был у него другой инструмент.

Через пару минут ствол выбранного Грэмом дерева захлестнула тонкая металлическая нить, связанная с вибратором и дополнительной ручкой. Нажав большим пальцем на красную кнопку, он почувствовал мелкую, едва уловимую вибрацию зажатого у него в руке приспособления и сделал шаг назад, медленно потянул на себя нить. Она утонула в стволе почти без сопротивления, перерезала его и вышла наружу с другой стороны. Дерево стояло как ни в чем не бывало, но стоило Грэму с Деборой упереться в ствол, крона заволновалась и великан стал медленно крениться.

Вскоре нужный им десяток деревьев лежал, подмяв под себя подлесок. Поменяв насадку, Грэм принялся обрубать ветви. Когда и это было сделано, они на пару с Деборой откатили бревна к воде и приступили к сооружению плота. Пантера тут оказалась очень кстати: улегшись на бревна, она впивалась в них когтями и плотно притягивала друг к другу, а Грэм обматывал их тонким синтетическим фалом.

К четырем после полудня плот был связан: шесть метров на четыре, посередине большой шалаш и каменный, обмазанный глиной очаг. С большим трудом они вдвоем столкнули свое детище в воду и прыгнули на влажные, пахнущие смолой бревна. Широко расставив ноги, Грэм уперся длинным шестом в дно и вывел плот на середину реки. Сначала чуть заметно, потом все быстрей и быстрей течение понесло их к цели. Теперь все заботы о путешествии брала на себя река. Положив шест, Грэм обнаружил, что с головы до ног вымок. Раздевшись, он развесил одежду на зеленых стенках шалаша, а потом достал из рюкзака складную удочку.

Дебора лежала с ним рядом и вылизывала мокрую шерстку, не забывая поглядывать на красный поплавок, волочившийся за плотом. Клева не было. Солнце постепенно клонилось к западу, но жара еще не спала. Лениво сидя на краю плота, Грэм почти забыл об удочке, к нему вернулось ощущение покоя, нарушенное появлением огоньков. Думать о неприятностях не хотелось. Река поможет.

И вдруг леска у него в руке вздрогнула. В двух метрах за кормой дернулся и скрылся под водой поплавок. Опытный рыболов, Грэм быстро подсек. По сопротивлению понял – попалась крупная рыбина. Спешить ни к чему, надо потравить леску. Натяжение нити подсказывало все перипетии борьбы за жизнь, которую вела рыба. Она отчаянно пыталась освободиться, но постепенно слабела, и Грэм стал подтягивать ее ближе к поверхности. Крупное серебристое тело мелькнуло рядом с плотом, скрылось, снова выскочило. Низко-низко припав к бревнам, Дебора подползла к краю плота, и, когда в воде в третий раз блеснула рыбья спина, на нее с быстротой молнии опустилась черная лапа. Мокрое сигарообразное тело мелькнуло в воздухе и шлепнулось на бревна.

Через некоторое время во влажном еще очаге полыхало буйное пламя. Грэм ворошил сучья, чтобы они как можно скорей превращались в угли. Дебора лапой придерживала подрагивающую рыбину, с гримасой, выражавшей смесь восхищения с отвращением, принюхивалась к идущему от нее влажному запаху.

И вот в очаге остался лишь толстый слой угольев, подернутых легким серым пеплом. Грэм выпотрошил рыбу и зарыл ее в жар, а потом шагнул к шалашу, ощупал развешанную на нем одежду. Все уже высохло. Он оделся и снова вернулся к очагу.

Наступил тот предшествующий вечеру час, когда в природе все затихает. Река словно застыла в своем безмолвном движении, красноватые, как осенние листья, блики легли на воду. Ничто не шевельнется в степях по обе стороны реки. В желтые, как медь, перины облаков на горизонте садилось солнце. Соблазнительный аромат, доносившийся из очага, казалось, неподвижно повис в воздухе. Улегся даже вечный спутник реки, легкий ветерок. Полный покой гасил у Грэма все желания, кроме одного: вечно сидеть вот так, в кротости и безмолвии.

Но прежде, чем окончательно утонул тонкий ломоть багрового солнца, миг тишины истек и наступила первая секунда вечера. Прощальный мутноватый луч прорвался сквозь крошечное оконце в нагромождении облаков и пропал. Тени на берегах стали тяжелеть от синевы. Подоспел и ветерок, зашуршал вдалеке травами, чуть слышно ему вторил плеск воды.

Медленно тянулось время, медленно уплывали назад совершенно не менявшиеся берега. Рыба испеклась. Они съели ее горячей, не обращая внимания на прилипшую кое-где золу. Потом молча улеглись под темнеющим небом, отдаваясь инерции спокойного вечера. Последние красные отблески заката умирали на западе.

– Будет гроза, – лениво пробормотала Дебора.

– Ага, – согласился Грэм. – Надо бы покрыть шалаш.

Пантера утвердительно рыкнула, но оба они еще долго не двинулись с места и лишь много позже поднялись, растянули над шалашом полотнище из водоотталкивающей синтетики.

Заметив на берегу рощицу, они решили пристать, чтобы пополнить запас хвороста для догоравшего костра; в темноте человек и пантера натаскали на плот охапки ломких сучьев, а потом поплыли дальше по течению.

Черная ночь вплотную подступала к светлому кругу, плясавшему около очага. Только повернувшись к нему спиной, можно было различить звезды, усыпавшие полнеба. Другая половина оставалась непроницаемо темной, ее затягивали невидимые во мраке тучи. С берега долетали тревожные голоса ночных птиц.

Подойдя к краю плота, Дебора всем существом тянулась во тьму. От напряжения под кожей волнами пробегала дрожь. Похоже, она вслушивалась в какие-то только ей доступные звуки загадочной жизни ночи. Затем, стряхнув оцепенение, пантера вернулась к очагу и устроилась у ног Грэма.

– В чем дело? – спросил он.

– Ни в чем, – не открывая глаз, пробормотала Дебора. – Вы, люди, все это давно утеряли… и тайны ночи, и духов, что бродят во мраке. А можно выразиться и по-другому: инстинкт, наследственную память. Я все же ближе к природе, ко многим ее тайнам… Твои прародители тоже, наверное, вглядывались вот так в ночь и жались поближе к огню, сами не зная, почему. А ты, цивилизованный человек, сидишь спокойно и не ощущаешь страха…

– Да, страха у меня нет, – кивнул Грэм.

– Вот и жаль… Многое обрел род человеческий, избавившись от фантомов ночи, беспочвенных опасений, мистического страха. Но и утратил тоже немало… Инстинкт… Черт возьми, как же объяснить тебе это? Ах, если бы мог инстинкт слиться с разумом, не бесследно раствориться в мысли, а покорно подчиниться ее диктату… насколько вы стали бы тогда богаче, сильнее…

Грэм подбросил в огонь сучьев и привлек голову пантеры к себе на колени.

– Это интересно… Порой я жалею, что испытывать твои чувства мне не дано. Вот хоть минуту назад – что ты ощущала?

– Словами трудно передать. Подаренный вами разум оттесняет инстинкт на задний план… Но не только. Он понемногу просачивается туда, где прежде безраздельно царил животный инстинкт, подменяет его человеческой мистикой. Будь я настоящей пантерой, разве испытала бы я подобное чувство? Форма все та же: чутье, позволяющее уловить некую далекую и неясную угрозу, разлитую во тьме. Да, она далека… но она здесь, рядом. И вот разум подсознательно навязывает мне свое полуобъяснение, а в результате я воспринимаю весь этот мир как огромную ширму, за которой кроется неведомая всемогущая сила. Мы для нее лишь фигурки в сложной, непонятной игре вселенского масштаба. Эта сила, как мне чудится, на ход вперед определяет каждый наш поступок, даруя нам лишь иллюзию свободной воли. Не знаю, возможно, я начинаю, подобно первобытным людям, обожествлять стихии…

Похолодало. Грэм и Дебора заползли в свой шалаш и устроились на ночлег. Лапа привольно раскинувшегося зверя легла человеку на грудь. Дыхание пантеры становилось глубже, безмятежнее. Во сне она время от времени поскуливала и дергалась, словно вот-вот бросится бежать, но уже через мгновенье засыпала еще крепче.

На полотнище шлепнулись первые капли. Огонь в очаге сердито шипел, как бы предчувствуя уготованную ему судьбу. Грэм лежал спокойно, голова была свежа. Спать ему совершенно не хотелось. Он снова и снова мысленно повторял слова Деборы. Неведомая, всемогущая, вселенская сила… Он думал об этом без тревоги, мерное движение убаюкивало. Права ли была пантера? Может, они и впрямь встретились с чем-то, чье могущество в тысячи раз превышало человеческое? До сих пор никто не наткнулся в космосе даже на след гипотетических сверхцивилизаций, однако логика подсказывала неизбежность их существования. Наивно было бы предполагать, будто среди миллиардов планет галактики именно Земля первой породила разум, что этот разум занимает высшую ступень развития. И если сверхцивилизации существуют, то встреча с какой-либо из них могла быть воспринята именно как столкновение с загадочным, непостижимым воздействием силы, чье могущество выходит далеко за пределы человеческого воображения.

Сам того не замечая, Грэм впал в зыбкое состояние между бодрствованием и сном, придающее мыслям призрачность и лишающее логику ее прав. Так начинаются сновидения… В полусне он машинально погладил лапу Деборы и флегматично, без удивления подумал, как до странности нежны у нее подушечки. А ведь они должны были бы огрубеть от постоянного соприкосновения с землей…

Потом он уснул.

Из бездонного черного сна без сновидений он вынырнул в такой же непроглядный мрак. За стенами шалаша выл ветер, хлестал дождь. Тяжелая лапа Деборы все так же лежала у него на груди; поворачиваясь, Грэм невольно ее задел. Пальцы коснулись шершавых, загрубевших подушечек. От неожиданности он отдернул руку, провел ею по собственному лицу, как бы проверяя, не изменяют ли ему органы чувств, потом снова ощупал лапу. Нет, все верно. Как и следовало ожидать, подушечки были грубы: ведь на них всей тяжестью опиралось тело взрослой пантеры. Значит, ошибался он накануне. Или же… к списку загадочных фактов следовало прибавить еще и эту подробность.

Снаружи тяжело громыхал гром. Он подполз к выходу из шалаша, отвел в сторону полотнище. Ветер швырнул ему в лицо пригоршню воды. Гроза бушевала над равниной. В нескольких километрах ниже по течению черное небо расколола ветвистая молния, ее острие вонзилось в землю. Вспышка на миг высветила блестящие от дождя бревна плота, как бы застывшие воды реки. И вот молния погасла, тьма снова сомкнулась, и ветер, как прежде, застонал за стенами их убежища. Докатился с опозданием могучий гром, разодрал темное небо. Почти сразу новая молния ударила в то же место далеко впереди. Всего мгновение мрака – и третья последовала за первыми двумя.

Внезапно Грэма осенило. Корабль – вот единственное, что могло, как громоотвод, притягивать к себе в голой степи молнии!

Он моментально выскочил наружу. Ледяные струи дождя хлестали, как из ведра. Стал ощупью искать шест и поскользнулся. Выругался сквозь зубы и поднялся снова. Не видно ни зги. Заметить и схватить шест ему удалось при свете очередной молнии, однако толку от этого оказалось мало – слишком глубоко. Положив шест, Грэм враскачку побежал на корму и навалился на рулевое весло. Ливня, низвергавшегося из невидимых туч, он уже не чувствовал и яростно правил к левому берегу, широко расставив ноги.

Сколько времени продолжалась эта борьба, Грэм не знал. Промокший до костей, с прилипшими к лицу волосами, он словно сросся с веслом, а течение любой ценой старалось вырвать его из рук. Все ближе и ближе то место, куда одна за другой били молнии. В их пронзительном свете уже можно было разглядеть блестящее от дождя черное веретено гигантского звездолета, вызывающе устремленного в гневное небо. Плот ударился во что-то мягкое, вздрогнул и замер. Грэм опустил в воду кормовое весло. Оно воткнулось в илистое дно. Значит, они у берега.

Спрыгнув в реку, он по пояс в воде стал выталкивать плот на сушу. Волны то и дело накрывали его с головой, но в то же время помогали. Мало-помалу, ценой неимоверных усилий Грэму удалось вытащить плот с мелководья на берег. В полном изнеможении он нащупал вход в шалаш и заполз вовнутрь. После холодного ветра тут было почти жарко. Стянув прилипшую одежду, он достал из рюкзака одеяло, завернулся в него и улегся рядом с Деборой.

Мурлыча что-то во сне, пантера зашевелилась и шершавыми подушечками лап провела по груди Грэма. Это придало его мыслям определенное направление. Если в жизнь его действительно вмешивается некая внешняя сила, то, может быть, именно происходящие вокруг странности помогут ему до этой силы добраться? Взять хоть те два срыва в памяти – на веранде и на углу дома. Что, если снова попытаться?

С чувством, что ведет себя довольно глупо, Грэм мысленно представил себе лапу Деборы. Он прикоснулся к ней перед тем, как заснуть, и подушечки были мягки и нежны. А сейчас… Тут вмешалась память, настаивая на том, что иначе, чем сейчас, никогда и не было, он просто ошибся. Мягкими подушечки были давно, в детские годы Деборы, тогда еще малышки с куцым хвостиком и забавной сплюснутой мордочкой. Потом подушечки загрубели. А почему же вчера вечером все оказалось не так? Ты ошибаешься, настаивал какой-то чужой голос. Нет, не ошибаюсь. Он знал, каким будет результат, и нарочно стал вызывать воспоминание за воспоминанием – без разбору, первые, до которых дотягивалась бестелесная рука сознания, все быстрее и быстрее. Вихрем налетали бессвязные картины его первых экспедиций, непродолжительных отпусков, мелькнула вчерашняя встреча с огоньками. Земля, космос, кабинет Хуана Ивановича Смита, старый звездолет в степи…

Вот тогда и не выдержала перегруженная память, дрогнул под лопатками плот, зашатались стенки шала…

 

4

…малейшего следа ночной грозы. Сидя на краю плота, Грэм смотрел на черную металлическую громаду корабля, вздымавшуюся над степью. Ходу до него было не больше километра.

– Консервы будешь? – спросила у него за спиной Дебора.

– Буду, – ответил Грэм, не сводя глаз со звездолета.

Ливень отмыл небо до прозрачной голубизны, не замутненной ни единым облачком. Медленно летели к северу несколько белых птиц. Грэм перевел взгляд на реку. Взбаламученная вода несла листья, обломившиеся ветви, даже целые деревья, с корнем вырванные из подмытых берегов. Время от времени на поверхность выскакивали серебристые рыбы и тяжело плюхались обратно, вздымая тучи брызг. Самое время забросить удочку, да жаль, надо спешить.

Подкатив к колену Грэма консервную банку, пантера вскрыла ее, резко дернув за кольцо. Пища разогревалась автоматически, над мясом поднялся аппетитный парок.

Завтракали они в сосредоточенном молчании. Грэм думал о звездолете. Что-то не верилось, чтобы неведомый противник позволил им так легко покинуть планету.

Эти мысли не давали ему покоя и потом, когда, захватив все необходимое, они зашагали по степи к высокому черному веретену. Росистая трава моментально до колен промочила брюки Грэму. Идя следом, Дебора часто останавливалась и отряхивалась, поднимая тучи холодных брызг. За ними оставалась полоса полегшей травы.

И вот их накрыла длинная заостренная тень корабля. Усилился влажный аромат трав. Какой-то затаившийся зверек выскочил из-под ног Грэма и сломя голову бросился прочь.

Подъемник был там, где несколько лет тому назад он его сам оставил. Решетчатая шахта шла вдоль массивного стабилизатора, тянулась все выше и выше до самого люка. Грэм и Дебора приблизились к кабине. Невероятным казалось, что простоявшая бог знает сколько времени техника все еще может действовать. Для проверки он приподнял металлическую крышку на внешней стороне кабины, под которой обнаружилось две кнопки. На одной было выдавлено «ПУСК», а на другой – «СТОП». Грэм нажал на них почти одновременно. Кабина со скрипом подскочила и тут же замерла в десятке сантиметров над землей. Под ней обнажился черный квадрат голой почвы и какие-то бледные, хилые растения.

Что ж, подъемник, кажется, в порядке. Грэм вошел в кабину и махнул Деборе. Одним прыжком пантера оказалась с ним рядом и, прежде чем он протянул руку к двери, прикрыла ее за собой, зацепив когтем.

Старые автоматы с честью выдержали испытание временем. Нажатие кнопки – и кабина, сперва лениво, а потом все быстрее, поползла по титаническому черному корпусу.

Все выше и выше возносились они над степью. Травы сливались в золотисто-зеленый ковер, в километре от корабля ртутной жилкой виднелась полоска воды. Не сводя глаз с пейзажа, Дебора в возбуждении колотила хвостом об пол зарешеченной кабины. Но Грэма утренняя степь совершенно не интересовала. Он придирчиво осматривал темную броню, вдоль которой поднималась кабина, и чувствовал, как испаряется его недоверие. Верно, место этому звездолету уже давно в каком-нибудь музее. Это же корабль-крепость, корабль-убежище, реликвия тех времен, когда полет к звездам непременно сопровождался смертельной опасностью. Что ж, очень кстати. Пятидесятисантиметровая броня из ситана дарила безопасность, да еще какую! Большей просто желать не приходилось. За этой броней ни один враг не страшен.

Вздрогнув, подъемник остановился. В обшивке появилась еле заметная щель, которая медленно расширялась. Через несколько минут тяжелая заслонка люка отъехала достаточно, чтобы пропустить человека. Перешагивая через порог, Грэм бросил последний взгляд на утреннюю степь. Там по-прежнему царил покой. Высыхала роса, курилась над травами клочками тумана. Однако кое-что изменилось. В воздухе парили огоньки.

«Поздно! – торжествующе мелькнуло у него в голове. – Поздно вы сюда добрались. При всем могуществе звездолет вам не по зубам».

Следом за Грэмом в корабль проскользнула Дебора, и он нажал расположенную на люке кнопку аварийного задраивания. Словно подхваченная взрывом, массивная заслонка с оглушительным грохотом плотно вошла в паз.

Грэм заспешил по коридору, но через несколько шагов остановился, чтобы осмотреться. Насколько он мог судить при слабом красноватом освещении, перемен со времени его последнего сюда визита не наступило. Все та же гнетущая застоявшаяся тишина, все тот же запах старого металла с легкой примесью горелой изоляции… Затягивавшая пол синтетика утратила эластичность, не пружинила под ногами и кое-где покрылась мелкой сетью трещинок.

Что-то прошуршало, и Грэм опустил взгляд. По полу с деловым видом спешила серебристая машинка-сороконожка. Остановившись, она занялась обувью человека: ловко собрала все травинки и комочки почвы, устранила невидимые пылинки. Для верности пару раз всосала воздух своим рыльцем-хоботом и переключилась на пантеру. Дебора с отвращением оттолкнула ее лапой. Сороконожка настаивать не стала и спряталась в какой-то люк-норку.

Припоминая на ходу планировку звездолета, Грэм зашагал в темноту. Там, впереди, лампы аварийного освещений не могли справиться с мраком. И вот они уже перед открытыми дверями центрального лифта. Стоило им ступить в кабину, как ее залил ярко-оранжевый свет. Любезный, чуть севший от времени баритон произнес:

– Милости просим, сэр. На какой вам этаж?

– В навигационную, – коротко бросил Грэм. – И быстро.

Вероятно, ответ был интерпретирован как приказ действовать с максимальной оперативностью, потому что от перегрузки у него подогнулись колени. Всего через несколько секунд дверь отъехала и они вошли в кольцеобразную навигационную рубку, как бы пронизанную шахтой лифта. Рубка размещалась на самой верхатуре звездолета, от шахты до стены оставалось не больше четырех метров.

Грэм рванул рубильник электроснабжения. Аварийные лампы мигнули, и все вокруг залил живой яркий свет. Теперь перед Грэмом стояла конкретная задача, и до чего же приятно было выполнять ее быстро и четко. На осмотр рубки ему понадобилось несколько секунд. Вокруг шахты радиально располагалось пять кресел: для вторых пилотов, для наблюдателей, для связиста. Кресло капитана передвигалось по рельсам вдоль пульта, опоясывавшего всю рубку. Над пультом матово поблескивали мертвые пока глаза больших и малых экранов.

– Выбирай любое кресло, Дебора, – сказал Грэм. – С твоим их не сравнишь, но как-нибудь устроишься.

Пантера понимала, что лишние разговоры сейчас неуместны, и потому молча подчинилась. Грэм осматривал пульт. На штатную процедуру старта не было времени. Ничего, машина хоть куда, выдержит и аварийный взлет. Только вот где… ага, вот он! Грэм поспешно уселся в капитанское кресло и, не пристегиваясь, подкатил к нужному блоку. Откинул прозрачный колпак аварийного табло, энергично нажал несколько кнопок. Полная готовность реактора… Стартовая готовность… Готовность всех систем.

Подавая команду о готовности всех систем, он предупреждал автоматику, что позаботиться о настройке каждой из них в отдельности придется ей. Правда, это означало более высокий расход энергии. Ну и бог с ней.

Корабль разом ожил. Тысячи систем самого разного предназначения пробуждались от долгого сна с грохотом, гудением, свистом, скрипом и чуть слышным писком. Разноцветные огоньки побежали по пульту, стрелки приборов метались от нуля до края шкалы, голоса автоматов наперебой рапортовали: «Реакторы – полная мощность достиг…, вертый сектор – готовность… Двигатели в предстартовом режиме… Сектор защиты – готовность через… аккумуляторное отделение – двухминутная… Криосектор – ожида…» Один за другим над пультом вспыхивали экраны кругового обзора. Теперь Грэм мог видеть все: степь вокруг звездолета, ярко освещенные коридоры, служебные помещения, технические склады, корпус – снаружи и изнутри…

Корпус снаружи…

Увиденное заставило его остолбенеть. Нет, у него что-то с глазами, такого просто не могло быть.

По обшивке звездолета ползли яйцевидные зеленые роботы с множеством ног. Над ними крутились небольшие стайки огоньков. Но это еще куда ни шло – невероятно, чудовищно было совсем другое. Передние манипуляторы роботов заканчивались широкими клешнями, и вот ими-то они крошили совершенный, непобедимый ситан, будто самый обыкновенный графит.

Что-то треснуло, экран справа от Грэма рассыпался, и в дыре показались клешни первого из атакующих. За ними появилось зеленое яйцеобразное тело, на ногах ясно виднелись присоски. В динамиках какой-то металлический голос монотонно повторял: «Нарушена герметичность, нарушена герметичность, нарушена. Его перебил другой, более энергичный: „Система защиты вступает в действие!“

Зеленый робот продолжал протискиваться в рубку – почему-то медленно и осторожно. Половина экранов снова погасла, но и остававшихся хватало, чтобы получить полное представление о вспыхнувшей битве. В корпусе погибающего звездолета разом открылись невидимые до сих пор большие и малые люки. Гибкие стальные щупальцы выставили бластеры, орудия защиты при крайней опасности. Сотни молний заструились по черной броне. Разбитые, сожженные, смятые посыпались на землю роботы. На миг в душе Грэма пробудилась надежда. Однако зеленая напасть как бы рождалась из ничего, из неуязвимых огоньков, беззаботно исполнявших свой танец в теплом воздухе. Все новые и новые роботы появлялись у корабельной кормы и, ловко перебирая конечностями с присосками, устремлялись по броне вверх. Другие начали подгрызать опорные колонны. Стало ясно, что вскоре огромный звездолет неминуемо рухнет.

Здесь, в рубке, робот наконец пролез в дыру на месте экрана и легко спрыгнул на пол. Широко расставив манипуляторы с клешнями, он застыл против Грэма. Тот тряхнул головой, сбрасывая оцепенение. У них оставался еще один путь к спасению.

– За мной, Дебора! – крикнул Грэм и бросился к открытому лифту.

Не теряя времени на возню с ремнями, пантера мгновенно выскользнула из кресла и одним прыжком очутилась в кабине.

– К униходу! Немедленно! – приказал Грэм невидимому автомату.

Дверь захлопнулась под носом у зеленого робота, пол кабины как бы провалился. Грэм понимал, что спускаются они с максимальной скоростью, почти падают, и все же ему показалось, что прошло несколько долгих минут, прежде чем лифт резко остановился. Дверь отъехала, и их глазам предстала зловещая картина. В стенах просторного ангара зияли рваные дыры. Одна из них была совсем рядом, Грэму бросилась в глаза зернистая структура разломленного, будто вареная картофелина, ситана. В ангаре копошилось несколько роботов, с легкостью крушивших складированные тут механизмы. Но униход был цел. Пока…

Гигантскими прыжками Грэм понесся к спасательной машине. Ему преградил дорогу один из роботов. Грэм отбросил его пинком. Другой клешней ухватил его за свитер. Треск рвущейся шерсти – и Грэм летит дальше. Человек и пантера одновременно вскочили на широкое крыло унихода. При их появлении фонарь кабины откинулся автоматически. Дебора скользнула на заднее сиденье, а Грэм прыгнул на место пилота и, еще не коснувшись кресла, обрушил кулак на стекло, закрывавшее кнопку экстренного взлета.

Что-то хрустнуло – то ли кнопка, то ли кулак – и стена напротив внезапно обрушилась, сметенная взрывом. Взревели на форсаже двигатели, смяли и опрокинули зеленых роботов, вынесли униход прямо в дымовую завесу взрыва. Вот и первые проблески синего неба. Грэм переключил на ручное управление, заставил машину свечой взмыть ввысь. Обернулся он лишь на секунду и увидел, как огромное черное веретено, подсвеченное вспышками бластеров, чуть заметно шевельнулось, чтобы в течение бесконечно долгого мгновенья рухнуть на зеленую равнину. Звездолет погибал, как вековой дуб, – даже в смерти не признавал себя побежденным. Уже поверженный, он, наверное, будет защищаться до конца.

Слева вынырнула стайка огоньков. Их скорость чуть превышала скорость унихода, они явно шли наперерез. Грэм резко положил машину на крыло, в вираже уходя направо, к реке.

В этот миг его и подстерег одинокий огонек, свалившийся откуда-то сверху. Он скользнул вдоль фюзеляжа, и Грэм увидел, как левое крыло бесшумно отделяется от корпуса и кувыркается в воздухе.

Выровнять машину ему все-таки удалось. От левого крыла остался обрубок не шире метра с гладким, будто бритвой отрезанным, краем. Действовать следовало без промедления. Униход пока слушался, и Грэм бросил его в пике. Стремительно приближалась широкая и прямая на этом участке лента реки.

Из пике он вышел уже над самой водой. В глазах почернело от перегрузки, зато от преследования они, кажется, оторвались. Днище машины ударилось о речную поверхность, подняв гигантскую тучу брызг и пены. Пелена перед глазами постепенно рассеивалась, теперь Грэм ясно различал берега.

Он нажал на специальную кнопку, и пиропатроны с легким хлопком отстрелили ненужные теперь крылья. Униход превращался в судно. Реактивная тяга действовала исправно; задрав нос, машина с бешеной скоростью летела вперед, таща за собой шлейф воды и пара.

Прямой участок подходил к концу. Дальше река петляла: сплошные излучины. Ясно, что при такой скорости, да еще на воде униход будет капризничать, поэтому Грэм сосредоточился, покрепче ухватился за штурвал. Каждая секунда на счету. Не оборачиваясь, он приказал:

– Наблюдай за небом. Как там огоньки?

Короткое молчание. Поворот. Впереди – скалы, у подножья которых кипит белая пена. Поворот, еще поворот, еще и еще поворот… Теперь снова прямая. Короткая передышка.

– В небе чисто, – доложила Дебора. – Ни одного огонька.

Сейчас у Грэма была возможность убедиться в этом самому. Действительно, если не считать пары-тройки облачков, небо совершенно чистое. Зато по берегам…

Вдоль по берегам неслись зеленые роботы. Словно стая волков, привлеченная запахом крови, они поддерживали одну и ту же скорость, не теряя ни метра дистанции, даже когда приходилось преодолевать возвышения или низины.

„Сколько отсюда до моря? – встревоженно подумал Грэм. – Триста? Четыреста километров? Минимум час полного хода… Дайте только добраться до моря… Там-то вам придется отстать“.

До моря пока далеко. На горизонте вставали горы – самое главное препятствие. По равнине река течет широко и привольно, ее излучины плавны, преодолевать их нетрудно. Среди скал все иначе, уж в этом Грэм отдавал себе отчет. Скорость придется сбросить. Остается только надеяться, что горный рельеф послужит помехой и для роботов.

По этим горам он не ходил, знал их только по карте. Да и чем тут было соблазниться: на сотни километров тянулись голые, бесплодные каменные массивы, рассеченные ущельем, за миллионы лет продолбленным в них рекою.

Скалистый хребет впереди рос на глазах, закрывая все большую часть неба. Мгновенье – и в мрачной зазубренной громаде открылся проход, в который и скользнул серебристый корпус машины. Стремительно убегали назад отвесные, поросшие мхом и жесткой травой стены. Высоко над рекой и низко, у самой ее поверхности, зияли большие и маленькие пещеры. Грэм отмечал лишь важные детали – торчавшие над водой рифы: водовороты, свидетельствовавшие о тех рифах, что прячутся под водой. На то, чтобы любоваться пейзажем – кустами, мертвой хваткой вцепившимися в камни, какими-то серыми птицами, свившими гнезда на скальных уступах, – времени у него не оставалось. Грэм превратился в автомат, слился со штурвалом, стал непосредственным продолжением двигателей. Раз за разом он бросал униход в нескончаемые излучины, в считанных метрах, а то и сантиметрах проходя мимо опасных препятствий. Впереди от берега к берегу протянулась полоса белой пены – перекат. Безопасных вариантов тут не было. Грэм направил аппарат на середину реки. Несколько раз корпус дернуло, что-то зловеще заскрежетало под днищем – и перекат уже позади.

Воспользовавшись секундной передышкой, он бросил вверх так называемый фотографический взгляд. Этим искусством должен владеть каждый космонавт. Грэм уже продолжал безумный слалом по клокочущим волнам, а в глазах у него все еще стояли черные гребни ущелья: ни одного яйцевидного силуэта не вырисовывалось на фоне неба. Значит, он их опередил. Скорость ни за что нельзя сбрасывать. Вот выберемся снова на равнину, а там и до моря рукой подать… Может, удастся все же сохранить фору.

Прямо по курсу – новый крутой поворот. Грэм автоматически проделал все, что нужно. Подняв облако водяной пыли, униход обогнул скалу. Однако стены внезапно расступились, и стало ясно, что они несутся прямиком к водопаду, до которого оставалась пара десятков метров. Над его пенной кромкой голубело чистое небо. Любой маневр обрекал их на гибель, и Грэм принял единственно возможное решение: положиться на машину. Униход на полной скорости летел к обрыву. У них оставался последний шанс… маленький, совсем крошечный шанс.

Под днищем мелькнул и исчез водопад. На секунду униход снова превратился в самолет, вот только без крыльев, на которые можно было бы опереться.

Вода падала здесь с двадцатиметровой высоты. Под обрывом она кипела яростно, будто в гигантском котле, а дальше разливалась спокойным прозрачным озером. В самом его центре возвышалась одинокая скала с острой вершиной.

На то, чтобы отвести от нее нос унихода, у Грэма оставались микроскопические доли секунды. И в какой-то миг ему показалось, что это удастся. Удар пришелся справа, риф разодрал обшивку аппарата и зашвырнул его к скальным вертикалям. Звон, скрежет и хруст смешались в одну чудовищную какофонию. Униход крутануло сразу в двух плоскостях: вокруг собственной оси и перпендикулярно ей. Небо исчезло, все заволокло пеной. Грэма мотало, будто тряпочную куклу, и штурвал он сжимал уже не для того, чтобы управлять, а просто чтобы удержаться. Головой и плечом он ударился в прозрачный фонарь кабины, тот отскочил, и волны ворвались в кокпит. Попробуй тут, переведи дух. Горло сжал спазм.

Очнулся он в озере. Как выбрался из кабины, не помнил. Из воды у скал торчал совершенно обезображенный – смятый и покореженный – корпус унихода. Над его умолкшими двигателями поднималось облако пара. Прижав уши и старательно держа голову над водой, плыла к противоположному песчаному берегу Дебора.

И вот они уже на суше. Грэм осмотрел каменистый обрыв. Не больно-то удобно для подъема, но выбраться можно: есть расщелина, по которой какой-то буйный поток вливается в реку, причем идет она, кажется, до самого верха.

– Вперед, Дебора, – приказал Грэм. – Мокрому вода не помеха.

Вжавшись в узкий каменный коридор, они принялись карабкаться, обдирая тело об острые отломки и поскальзываясь на позеленевших от влаги валунах. Поток хлестал их с неожиданной силой, пытался увлечь обратно вниз, к озеру среди скал. Но они упорствовали и шаг за шагом отдалялись от места катастрофы.

В конце концов им удалось одолеть ручей. Выбравшись на плато, Грэм и Дебора глянули вниз, где водопад, срываясь с уступа, разливался озером. Пантера растянулась на камнях и принялась вылизывать всклокоченную шерсть.

– Некогда, Дебора, – резко заметил Грэм. – Надо уносить ноги, пока нас не догнали.

Она недовольно рыкнула, но все поднялась и выжидательно посмотрела на человека. Тот оценивал обстановку – они стояли на обрывающемся в ущелье краю однообразного и сухого каменистого плато, чей противоположный край вздымался крутым, без единого пятнышка зелени склоном. Только ручей, по чьему руслу они сюда поднялись, пересекал это пустынное пространство, но был так невзрачен, что дарил жизнь лишь худосочной траве да колючим кустам.

Грэм решил идти вдоль потока: до склона здесь не больше двух километров. А уж в горах они сумеют спрятаться.

Время близилось к полудню. Солнце быстро высушило его одежду. Под ногами скрипели камешки и песок. Они двигались в какой-нибудь паре метров от русла, но влаги все равно не хватало, почва оставалась сухой и бесплодной. Тяжелый, душный зной. Ни дуновения. Безоблачное небо казалось темно-синим, в зените неподвижно висело добела раскаленное солнце.

Дебора свернула к воде и принялась с жадностью лакать. Попил и Грэм, потом плеснул пригоршню-другую в лицо и на одежду. Немного полегчало.

И вот они у цели. У подошвы горы и дальше по склону торчали крупные, скальные монолиты. Над ними потрудились стихии, изваяв с помощью влаги и ветров причудливые формы, подобия фантастических животных. Эти фигуры затрудняли подъем, приходилось все время лавировать, но нет худа без добра – они помешают и преследователям, не так-то просто будет обнаружить Грэма и Дебору в таком лабиринте.

Уже на порядочной высоте Грэм остановился и оглядел оставшееся позади плато. Оглянулась и Дебора, присела на задние лапы. Но вдруг вскочила с яростным рыком:

– Пауки!

Теперь и Грэм видел, что со стороны теснины, служившей ложем реке, к ним спешит группка зеленых роботов. Пока они были далеко, но равномерный механический темп их передвижения не оставлял надежды: вскоре они будут здесь.

– Вперед! – крикнул Грэм и устремился вверх по склону.

Он и сам не знал, куда бежит. Он уже вообще ничего не знал и не мог понять. Вся эта история была лишена смысла. Это ж просто ни на что не похоже, и уж меньше всего – на встречу разумных существ. Но на него нападали, надо было спасаться. Выиграть бы хоть немножко времени, чтобы серьезно все обдумать… Тогда, возможно, ему и удастся обнаружить какой-то выход…

И вот они у расселины, в глубине которой брал начало их последний спутник – ручеек. Промчавшись мимо, Грэм испытал мимолетное сожаление, будто и впрямь расставался с хорошим другом.

Куда теперь? У Грэма не было никакого плана. Уйти от роботов он уже не надеялся. Свитер его насквозь пропитался потом, дыхание со свистом рвалось из груди. С морды пантеры срывались хлопья пены. И ничего вокруг, кроме поднимающегося к стеклянному небу иссохшего склона.

Преодолев кручу, они оказались на небольшой каменистой вершине, чья неровная поверхность была усеяна большими и маленькими обломками скал причудливой формы. Равновесие этих камней, казалось, легко нарушить. Далеко на горизонте, за бесконечной, до мертвой белизны раскаленной солнцем седловиной, поднимались складки новых возвышений. На много километров окрест горы лежали, как на ладони. Отсюда видна была даже степь и спокойный участок реки, всхолмленная равнина и безжизненно лежащий на ней продолговатый колосс…

Роботы уже добрались до подножья вершины.

Грэм в отчаяньи озирался на крошечной скалистой площадке. Положение безвыходное. Абсолютно. Вот она, упрощенная до предела беспощадная реальность: судьба отвела ему ничтожный клочок пространства и жалкий отрезок времени, в их границах он должен вступить в борьбу и неизбежно проиграть.

Все, что ему еще оставалось, это не сдаваться.

А роботы внизу не спешили. Их было много, пожалуй, более сотни. Рассыпавшись цепью, они окружали возвышение. Спустя несколько минут их авангард вышел в долину, куда спускался противоположный склон. Кольцо вокруг последнего оплота Грэма и Деборы замкнулось.

– Мы не сдадимся, Дебора! – теперь уже вслух сказал Грэм. Он старался, чтобы это прозвучало весело, но горло пересохло и голос дребезжал. – Попробуем справиться. Иди на ту сторону. Выбери обломки, которые легче скатить. Проверь, не удастся ли вызвать лавину. Когда они подоспеют, встреть их хорошим камнепадом.

– Грэм, мы разнесем их в клочья! – злобно прорычала пантера и исчезла в скалах со стороны седловины.

Грэм остался на прежнем месте. Он совершенно сознательно выбрал более опасное направление. Вполне вероятно, что основная группа роботов будет наступать с той стороны, откуда пришли они все: есть такой психологический стереотип, заставляющий держать ударный кулак в арьергарде. Во всяком случае, это было бы логично.

„Логично! – с ненавистью подумал он, раскачивая одну из скал. Она поддалась натиску, и, удовлетворенный, Грэм до поры оставил ее в покое. – О какой логике может тут идти речь? Наконец-то мы встретились с чем-то необычайно могущественным; не исключено, что за ним стоит сверхцивилизация. Однако нашей логики оно не признает. Камня на камне от нее не оставляет. Это что-то в состоянии вмешиваться в мои мысли, лишать меня памяти или навязывать мне новые воспоминания. Однако действует и на более примитивном уровне – с помощью огоньков. А также на еще более примитивном – с помощью роботов. Оно не ищет самого простого и рационального решения, играет с нами, как кошка с мышью… Значит, как кошка с мышью?.. Что ж, может быть, именно в этом все дело. Эффектная игра, прямо-таки шахматная задачка: гомо сапиенс против роботов. Но раз так, раз нас пытаются превратить в шахматные фигурки, в наших силах хотя бы испортить им игру. Попотеют они у меня в эндшпиле, а там хоть с доски вон!“

За вершиной с грохотом покатились камни. Это Дебора. Но проверить, что там происходит, у Грэма не осталось времени: перед ним появились первые роботы. Их было двое, а метрах в восьми за ними еще один.

Отскочив за шаткую скалу, Грэм спиной уперся в горячий камень и напрягся так, что затрещал позвоночник. Под кожей вздулись мускулы, легкие работали, как кузнечные мехи. Еще усилие и, теряя равновесие, скала накренилась, а затем рухнула. Кровь шумела у него в ушах, но восторженный рев Деборы он услышал:

– Один готов, Грэм! Один готов!

Скала плашмя ударилась в щебень, покрывавший склон, подпрыгнула и покатилась. Обернувшись, Грэм сквозь заливавший глаза пот увидел, как, подобно жуткому жернову, каменный монолит подминает одного из роботов. Второй попытался отскочить, но не успел – у этих машин была на удивление медленная первоначальная реакция. Скала зацепила его краем и с треском потащила вниз.

Третий робот был уже совсем рядом. Он ловко карабкался по неровному склону, широко расставив клешни. Валить на него новую скалу? На это у Грэма не оставалось времени. Но опасность пробудила в нем невиданную силу. Наклонившись, он схватил тяжеленный камень и с размаху метнул в приблизившегося противника. Вздутый спереди корпус хрустнул, брызнули мелкие зеленые осколки, манипуляторы с клешнями раскинулись еще шире, и робот повалился навзничь. Прокатившись немного по склону, камень остановился.

Дрожа от напряжения, Грэм расправил плечи и попытался расслабиться. Вокруг в беспорядке валялись останки трех роботов: раздавленная зеленая скорлупа, до неузнаваемости изуродованные блоки…

Из горла Грэма неудержимо рвался несколько истеричный смех. Уж больно глупо: роботы, с такой легкостью, будто это обычная глина, крушившие суперпрочный ситан, разваливаются на части от удара камнем. Глупо и нелепо, тоже мне – сверхцивилизация! Если, конечно…

Вот оно, снова!

…если это не входит в правила игры.

Грэм почувствовал прилив неукротимой злости к той невидимой силе, что затеяла все это. Они с Деборой были заранее обречены, в них видели две ничтожные фигуры, имеющие хоть какую-то ценность лишь до тех пор, пока не будут исчерпаны последние резервы их сил, способностей и надежд. Этот мир (или то, что пряталось за его личиной) получал удовольствие, ставя их в ситуацию, за гранью которой они неизбежно сломаются. Ведь у всего есть предел… и уж во всяком случае, сил человеческих.

Снова показались роботы. Теперь они шли цепью с интервалом в два-три метра. С той стороны вершины доносился грохот срывающихся камней. Дебора издавала какие-то вопли, но Грэм не вникал в их смысл, не слышал и не слушал. Он вообще перестал рассуждать. В нем пробудился и вытеснил цивилизованного человека борющийся за жизнь первобытный дикарь. Одну за другой обрушивал он обломки скал на бездушных механических врагов. Потом это стало невозможно – не оставалось времени на то, чтобы перебегать с места на место, чтобы хоть как-то предугадывать прихотливую траекторию падения обломков. Роботы были слишком близко, они лезли отовсюду, и он с хрипом хватал камни, швырял их в удивительно хрупкие тела атакующих. Только чисто физические ощущения еще регистрировались его мозгом: боль в яростно сжатых челюстях, колючую твердость камня, впивающегося в окровавленные ладони, наждак пыли в горле и легких, клейкость слюны, от жажды скопившейся во рту, шершавость распухшего языка… Ему казалось, что одно и то же мгновенье последней схватки повторяется бессчетное число раз, ведь роботов не становилось меньше, хотя груды останков росли. Волна зеленой саранчи грозила накрыть его с головой, так что и камни уже некогда было подбирать. Грэм просто хватал ближайщего робота и бросал его в других, не интересуясь результатом. Затем оборачивался к следующему.

Сам того не заметив, он постепенно отступил к самой вершине. А когда вдруг отдал себе в том отчет, то даже удивился как-то равнодушно. Наступил миг просветления, когда с глаз спала пелена ярости и он смог ясно воспринять происходящее. Где-то на периферии сознания мелькнула мысль, что это, возможно, последнее просветление перед самым концом.

Скальных обломков под руками не оставалось. Пятачок вершины охватывало зеленое ожерелье роботов. Прихрамывая, по направлению к нему отступала Дебора, их разделяло каких-нибудь несколько метров. К ней подбежал один из роботов и тупой частью клешни нанес молниеносный удар по затылку. Пантера издала почти человеческий стон и из последних сил в невероятном прыжке преодолела остаток расстояния до Грэма. У него в ногах она рухнула на пыльный горячий камень, судорожно дернулась и застыла в неподвижности.

Дальнейшее не вызывало у Грэма сомнений. Предстояла последняя дикая и жестокая схватка, а потом и ему конец. Совершенно бессмысленный конец на безымянной вершине… И он уже не узнает, кому и зачем это понадобилось. Фигуру смахивали с доски, ей уже не участвовать в непонятной игре…

Роботы-многоножки медленно стягивали кольцо вокруг человека и лежащей у его ног пантеры. Исцарапанный, в разодранной одежде, Грэм как будто окаменел. Сил больше не было. Только ярость еще полыхала у него в груди, холодная ярость. Кому понадобился столь унизительный и для него, и для Деборы конец? Почему его заставляли вести игру с какими-то безмозглыми тварями? Почему их хозяева не пожелали померяться с ним силами без механических посредников?

Сжав кулаки и откинув голову, он угрожающе, с вызовом всматривался в пустое небо. С потрескавшихся губ не слетало ни звука, да и нужды в том не было. Ладно, игру он проиграл, но еще не поздно попытаться схватить за горло игроков!

На миг в его душе поселилась пустота. Грэм превращался в тонкостенную полую фигурку, в пыльном и темном нутре которой робким червячком шевельнулась чья-то чужая мысль. Она была слаба и трудноуловима. Не надо… Зачем… Не все еще потеряно… Спасение еще может прийти… Оно непременно придет… Должно, потому что…

„Почему?!“ – мысленно взревел Грэм. И чужая мысль не ответила, потому что не могла, не имела права ответить… Охваченная страхом, она пропала, испарилась…

Дико и жестоко расхохотался Грэм. „Они“ его боялись, потому что знали, какой ход может он выбрать. Роботы были совсем близко, но он перестал обращать на них внимание. Мозг действовал с небывалой, даже для него неожиданной мощью. Сюда, воспоминания о срывах памяти: сначала в дождливую ночь на веранде, потом во время нападения огоньков, потом в шалаше на плоту!

„Нет, – в агонии взмолилась чужая воля. – Это гибель… спасение принесет…“

Силой мысли Грэм привел в движение калейдоскоп воспоминаний. Вот оно, слабое место тех, кто прятался за личиной его мира. Вот чего „они“ боялись. Переплетаясь, словно в бесплотной бетономешалке, замелькали давно забытые картины: пятилетний Грэм сидит на коленях у отца в его старом звездолете, Балт Троол учит его различать основные блоки управления… пальчик малыша чересчур слаб, красная кнопка не поддается, и огромный человечище, его отец, помогает ему, нажимая сверху загрубевшим большим пальцем, что, конечно же, больно, но Грэм стискивает зубы и как зачарованный наблюдает чудо – множество разом вспыхнувших на панели световых сигналов, таких же, как во время его первого самостоятельного полета, совершенного в четырнадцатилетнем возрасте, вот и Балт Троол, чья борода начинает седеть, устроился в соседнем кресле и одобрительно кивает, так он его и запомнил, а еще запомнил похороны отца, горы живых цветов на свежей могиле, странные, инопланетные ароматы, светлые дорожки слез на багровом, сморщенном лице незнакомого старика, и как сам он изо всех сил пытается удержать горький ком, засевший в горле, а теперь он уже в кабинете Хуана Ивановича Смита в тот день, когда ему впервые предложили выполнить важную для всей галактики задачу, и вот он снова малыш, карабкающийся на дерево у старого дома, который еще вовсе не стар, – всего несколько месяцев, как отец его достроил, и даже сюда, на вершину дерева, доносится смолистый запах дощатых стен, а кора у него под ладонями шершавая, но все же чуть скользит от наслоившейся пыли: уже много недель не было дождя – внизу же, на веранде, Балт Троол пьет апельсиновый сок, задрав лохматую бороду к небу, и не забывает, покачиваясь в кресле, давать наставления: „Осторожнее, Грэм, ты уже достаточно высоко забрался!“, ноги теряют опору, руки хватаются за воздух, он переворачивается, как кошка, жаль, что нету такого хвоста, как у них, кошки всегда помогают себе хвостом, в груди и животе какой-то холодный свинцовый шар, мгновенье он видит тревожный блеск отцовских глаз, но движения точны – пальцы, подминая несколько листьев, впиваются в ветку, и Балт Троол с облегчением смеется: „Ну, Марта, космонавт из парня выйдет, что надо – реакция у него прямо кошачья!“, а Грэм, гордый, что отец попал в точку, ловко соскальзывает по толстому стволу…

Бешено вертелась мельница воспоминаний. На секунду сквозь них, будто нарисованная на прозрачной пластинке, проступила неясная картина реального мира – белое солнце, голая вершина, Дебора, вытянувшаяся у его ног, и неподвижно застывшие роботы – возможно, выключенные своими хозяевами, которые сами теперь оказались в опасности. Но Грэм отмел ненужную картину и продолжал швырять все новые и новые воспоминания в бездонную, как у наказанных Данаид, бочку, только она оказалась не такой уж бездонной, даже совсем не бездонной, она начала вздуваться, уже приближался момент, когда она неизбежно взорвется от пе…

ре…

 

5

…груз…

Грэм превратился в ничто, в ничтожную искру во мраке.

"Нет!" – закричала искорка.

…ки. На миг потеряв скорость, карусель снова стала набирать обороты.

Окружающий мир зашатался. Раскачивались устои мироздания, не в силах противиться доведенной до отчаянья человеческой мысли. С синего летнего неба повалил снег, из голой каменистой почвы моментально вырастали и снова исчезали деревья, далеко на равнине началось извержение вулкана. Мир вышел из повиновения.

Где-то во мраке, где-то за краем равнин и каменистых плато, за пределами неба, вне времени и пространства Грэм нащупал бившуюся сейчас в агонии силу, что управляла миром последние несколько дней. Что это была за сила, он не знал и не мог понять, ибо для нее оказалось пагубным само его приближение. Неясное ощущение механического всеобъемлющего разума, лишенного чувств и эмоций, но способного жонглировать бесконечным числом вероятностей, – вот все, что он сумел удержать в сознании. Всеобъемлющего настолько, что ему под силу было контролировать все в этом мире – падение каждого отдельного листочка, стрекот насекомых, бесформенные тени облаков, шелест струй, дождя, смену дня и ночи…

Лишившись поддержки неведомого разума, мир зашатался, готовясь скатиться к первичному хаосу. Сила этого разума таяла, будто кубик льда на припеке, и вместо нее во вселенском ничто оставалась полость, пустое гнездо, дыра.

Не раздумывая, Грэм устремил в эту дыру свою силу, влился в нее сознанием.

И увидел свой мир.

Увидел спекшуюся от солнца вершину, на которой стоял он сам в окружении роботов, увидел пантеру, что чуть подрагивала у него в ногах. На миг его охватила острая жалость, сочувствие, но времени на эмоции не было. Он охватил взором все скалистое плато, каждую травинку бескрайней степи, огромное черное туловище поверженного звездолета, все в ранах от беспощадных клешней роботов. Он увидел все до самого горизонта. Он будто обзавелся новым телом, все вобравшим в себя на огромной территории радиусом в тридцать километров.

"Всего тридцать?" – возмутился ненасытный мозг.

Можно и больше… Почему нет? Он мог все. Он был всем! Но прежде, чем начать экспансию, следовало закончить одно важное дело.

Он был молнией… множеством молний, чьи ослепительные кинжальные удары сыпались с безоблачного голубого неба на зеленых роботов, неподвижной толпой окруживших вершину. Потом разделался с другими, оставшимися у разрушенного звездолета. Огоньки встревоженно роились в воздухе. А с этими как поступить? Грэм не знал, а потому просто превратил их в облачка прозрачного пара и рассеял по ветру.

Итак, противник уничтожен… Что теперь?

Снова обрести прежнюю плоть, добраться до дому и покинуть эту планету? Нет, для этого еще не подошло время. Частью своего нового, вселенского сознания он заставил тело удобно сесть на плоский камень. А потом снова окинул взором все пространство до самого горизонта.

Заглянул и за линию горизонта.

До чего же это оказалось легко. Все равно что расправить плечи после утомительно долгого сидения в кресле пилота. Он был степью и рекой, плато и вершинами гор, заключенными в окружность, выхваченную из планеты; к тому же, эта окружность расширялась, захватывая в свои пределы все новые и новые пространства. Тридцать пять километров… сорок… вот уже весь горный массив внутри окружности… ущелье, по которому течет река, выходит на новую равнину, и река здесь спокойна и полноводна. В другом направлении чередуются нескончаемые выжженные солнцем пики, а в противоположном от него – те самые поросшие лесом горы, которые он перевалил вчера, чтобы на плоту отправиться в путешествие по реке… Сорок пять километров… Пятьдесят…

Действительно ли он ощутил слабость или это только показалось? Еле уловимый посторонний голос подал признак жизни: нельзя… это катастрофа… вернись… Но сознание Грэма прекрасно чувствовало себя в новом вместилище, этот призыв оно восприняло как досадную помеху.

– Кто ты такой? – в упор задал вопрос Грэм.

Над безлюдными горами и долами его голос прокатился, как раскат грома. Чужак не отозвался. То ли сил не хватило, то ли просто боялся. И Грэм в упоении собственным могуществом продолжал расширяться во всех направлениях. Верить предупреждениям? Вот еще! Чужак уже столько раз проявлял свое коварство.

Силы иссякли внезапно, когда сознание его вместило пространство радиусом в шестьдесят километров. На этой огромной территории он каким-то неведомым образом видел все до мельчайших подробностей. И именно подробности ложились на него невыносимым грузом – каждая травинка, комочек земли, отблеск солнца на покрытой рябью реке, каждое насекомое и животное в траве, птицы, облака, прихотливая игра ветра в степи… Шатаясь под невообразимой тяжестью, он заглянул за грань охваченного сознанием пространства.

Там не было ничего!

И тут Грэма осенило – истина еще страшней, чем он предполагал. Вначале разум-чужак, а теперь он сам творили этот мир, на них и державшийся. Вне переменчивой окружности – полная пустота, ничто. А сам он…

Что такое он сам?

Ответа у него не было. Но ничто, с которым граничил его мир, гипнотизировало Грэма, лишало сил – и он не удержал тяжести, оступился и рухнул, а вместе с ним во мрак рухнула вселенная, стала распадаться, лишившись опоры и организующего начала.

Сознание Грэма совершило непонятный кувырок, снова очутилось в прежнем его теле. Подобно куску сахара, в воде таяли окружавшие его горы, небо прочерчивали какие-то странные черно-белые линии, в далекой степи бушевал гигантский пожар. Серые камни под ногами меняли цвет, отливали то желтым, то красным. Оглушительный треск и вой неслись с неба словно за дрожащими полосами прятался поврежденный динамик. Солнце едва виднелось, оно почему-то превратилось в квадрат и ореол, его окружавший, тоже был квадратным. Налетел откуда-то с дальних вершин ураган, закрутил хоровод черных грозовых туч. Ничком бросившись на скалы, Грэм чувствовал, как ветер пытается оторвать его от твердой почвы. Пришла в себя и спряталась за высоким камнем Дебора. Перед самым лицом Грэма из скалы возник плотный ковер пахучих фиалок, ветер подхватил их аромат и унес прочь. Таяли, таяли дальние вершины, в наступившем мраке между ними проскакивали огненные шары. Даже дикие завывания урагана не могли заглушить невесть откуда долетавшие звуки бессмысленно бодрого марша. Армия зеленых роботов маршировала по степи – прямиком в огонь разраставшегося пожара. Затрепетал воздух над ущельем, из ничего возникли переплетения стального моста, по которому промчался старинный локомотив с высокой трубой, изрыгающей клубы пара и снопы искр. Рельсы бежали перед ним по каменистому плато, а потом земля вдруг расступилась и поглотила обезумевшую машину.

Колоссальная ослепительная молния с грохотом разодрала небо и землю, весь мир заскользил в ничто.

В последний раз "я" Грэма заняло свое всеобъемлющее вместилище, чтобы стать свидетелем всеобщего распада. Картины, мелькавшие перед его взором, совершенно потеряли связность: в сотые доли секунды водоворот уничтожения втягивал в себя кресла пилотов, рюкзаки, деревья, циферблаты, капли воды, запах омлета, что-то мягкое и теплое, звездные атласы, гитарные переборы, дружеский взгляд, листву, скалы, инструменты… Все исчезло в какой-то бездне, сам Грэм тоже летел в ничто, навстречу смерти. Даже мрака уже не было вокруг, ибо мрак – это тоже ведь нечто, а жуткий водоворот поглощал и его. У Грэма не могло и мысли возникнуть о спасении, он ощущал себя облачком, лишенным сознания; однако спасение пришло само. Где-то там, где только что пребывал чуждый разум, он угадал пустоту, проем… Что за проем? Куда он ведет? В другое пространство? В другую вселенную? Этого Грэм не знал. Сам уже распадавшийся, он последним усилием воли по атомам собрал себя и бросил туда, в проем – в худшем случае, это могло привести к гибели, здесь же гибель его ждала наверняка.

Ничто огласилось отчаянным рыданием беспомощного младенца Деборы, лишенной соски и ласковой руки. Сам не зная как – тела своего он вообще не чувствовал – Грэм увлек ее за собой, и они перевалились за грань рухнувшей вселенной. В последнее мгновенье Грэм увидел превращение водоворота в яркую точку, стремительно сжавшуюся и со щелчком погасшую. Таков был конец его мира, так захлопнулась ведущая в него дверь. Ее, возможно, и вообще не было, но если она существовала, то вела теперь в ничто. Все равно, ведь он…

Он?..

Кем был он? Облаком разрозненных атомов, что неясной туманностью растянулось в пространстве, нет, в каком-то пронизывающем пространство туннеле. Облаком микроскопических светящихся искорок, все еще связанных между собой, хотя и слабо, и заключающих в себе его личность, его заторможенную, неповоротливую мысль. Ни зрением, ни осязанием, ни слухом – ни одним из пяти человеческих чувств он не обладал. Он просто сознавал себя.

Я…

Грэм…

Троол…

Но было и еще одно смутное ощущение, которое в известной мере замещало исчезнувшие чувства. Именно благодаря ему Грэму удавалось осознавать себя горстью ничтожных пылинок, с бешеной, невообразимой скоростью летящей по бесконечному, как вселенная, туннелю, обладавшему, тем не менее, определенными измерениями, очертаниями, которые его ограничивали. Откуда-то он знал, что рядом (а может, и на огромном от него расстоянии) летит Дебора, от страха вернувшаяся в детство, к блаженному состоянию младенца-звереныша, всегда могущего рассчитывать на ласку и крепкую руку большого, сильного, надежного Грэма – одновременно отца и брата. Она не терзалась вопросом, почему вместо тела у нее бесплотное облако. Она верила в силу человека.

А человек?

Грэм ничего не мог понять. Некая властная, непреодолимая сила влекла их все дальше и дальше, растягивала их призрачные тела на сотни, тысячи километров. Вероятно, это бесконечное головокружительное падение объяснялось обретенным ими новым естеством. Навстречу им летели – будто невероятно густые метеоритные потоки – другие облака частиц, свободно пронизывали их и в стотысячные доли секунды пропадали вдали… но, похоже, отдельные столкновения искорок происходили. Эти микрокатастрофы порождали видения.

У них на пути возникали розовые поющие горы, а затем исчезали, залив их теплым звоном серебряных колокольцев; они опускались в пучину сине-зеленого моря, населенного стоокими дельфинами, русалками и вывязывающими ажурную паутину подводными пауками. У погруженного в сумрак дна сонмы облаченных в красное шутов несли яркие факелы. С тысячекилометровой высоты низвергались гигантские пенистые водопады, чье бурление вдруг отзывалось беззаботным детским смехом; человек и пантера пронизывали их тоже, выносились на простор насыщенно-синего неба, затканного золотыми звездами. С треском раздирали они темное небесное полотнище, за которым их взору представали горы несметных сокровищ. Они скатывались по полыхавшим огнем склонам, и боль ожогов мгновенно проходила от ласкового прикосновения припахивавшего мятой голубого ветерка…

"Галлюцинации…" – в облаке частиц, которым был сейчас Грэм, эта мысль сложилась мучительно медленно.

Галлюцинации – да, конечно. Но как же трудно их отличить от реальности! Абсолютно неопровержимо, подлинно звучала надсадно-бодрая песнь, из конца в конец заполнявшая пространство; настоящим, ощутимым вкусом обладал зеленый туман, на миг обволакивавший их, а потом рассеивавшийся; вполне реальными казались издававшие странный вой многоцветные ленты, словно хвост кометы тянувшиеся за стремительным двойным облаком (так выглядели сейчас человек и пантера); гигантские орхидеи чувственно раскрывали перед ними свои надменные соцветия и тут же превращались в мозолистые ладони сторуких титанов, плечами подпиравших небесный свод; пурпурный дождь обрушивал на них свои звонкие капли…

Что это все, откуда? Грэм постепенно приходил к мысли, что галлюцинации возникают в результате столкновения летящих навстречу частиц с частицами его дисперсированного мозга. Но что это за встречные корпускулы, что за поток бешено несет его самого все вперед и вперед? В теперешнем своем состоянии он не в силах был проанализировать странное окружающее пространство и те (без сомнения, реальные) темные пятна, мимо которых они то и дело пролетали.

Вот-вот, темные пятна! Что они собой, все-таки, представляют? Медленно, точь-в-точь как в кошмаре, Грэм пытался сосредоточиться. Где он видел такие пятна? Память подчинялась нехотя, тащилась, как черепаха. Пятна! Они появлялись и уносились прочь. Каждое из них всасывало часть потока микроскопических частиц…

Ясность пришла разом. Конечно, он видел подобное пятно… Только что… Когда вырвался из распадавшегося мира… Каждое такое пятно – другой мир… Что это за миры? Неважно… Реальные… Настоящие… Непохожие на этот бесконечный туннель, где только и есть, что видения да безумно циркулирующие частицы материи…

Летя сквозь серебристые перья и светло-голубой сладкий снег, сквозь взрывающиеся солнца и квакающие серые скалы, Грэм высматривал окошки в другие миры. Сначала ему не удавалось даже изготовиться к прыжку: пока он реагировал на приближение пятна, оно уже оказывалось в сотнях километров позади. Постепенно Грэм понял, что делать. Себя и Дебору он растянул в бесконечно длинные нити, сосредоточился, максимально собрал волю… И наступил тот миг…

Треть его "тела" уже умчалась прочь от черной дыры, но Грэм сумел устремить в нее составлявший его поток частиц. Его сотрясала дрожь, казалось, связи между искорками вот-вот не выдержат, распадутся… Но они выдержали. Два светлых облака бок о бок летели в потоке других частиц по новому, более узкому коридору – но продолжалось это ничтожную долю секунды. Потом Грэм ощутил что-то вроде упругого сопротивления – так бывает, когда натолкнешься на сетку – но скорость их оказалась достаточно высока, препона уступила, пропустила их в реальный мир.

Скатившись по какому-то податливому склону, они вновь обрели прежние тела. Тугое, жилистое переплетение эластичных стеблей убило инерцию, остановило падение, приняло их на себя…

Грэм медленно поднялся. Вокруг стоял голубоватый предрассветный сумрак. Они были на лугу; высокая, сочно-зеленая трава явно не знавала здесь косы. Вдали неспешно текла река, а на самом горизонте темнел девственный лес, где широколистные деревья уживались с исполинскими соснами и елями.

Пейзаж поражал глубоким покоем. Тут царили насыщенные, радикальные цвета. Прозрачный воздух оставался недвижен, лес безмолвствовал под медленно бледневшими крупными звездами.

На Грэма навалилась усталость. До мозга костей проникала боль, ныл каждый мускул, каждая клеточка его тела. Никаких желаний, кроме одного – отдохнуть, как следует отдохнуть на этом мирном лугу.

Грэм сел, потом медленно опрокинулся на спину, а мягкая трава сомкнулась над ним, пуховиком легла под натруженные плечи, отгородила от окружающего мира. Нежно, не мигая, смотрели на него сверху бледные звезды.

Вот оно, подлинное блаженство! Робко возник назойливый вопрос "где я?", но тут же был лениво отогнан. Нечего спешить… Каким бы ни был этот мир, он дарил Грэму вожделенный отдых. Завтра во всем и разбе…

Грэм спал.

 

6

Какой ужасный сон…

Грэм перевернулся на другой бок, мягкое одеяло послушно обволокло его тело. Наверное, уже поздно – через окно проникали лучи солнца, припекали лицо. Рядом сквозь сон что-то мурлыкала Дебора.

– Спи, спи, – пробормотал Грэм. – Спешить некуда…

И открыл глаза.

Его словно холодной водой окатило. Приподнявшись на локтях, он обвел взглядом незнакомый луг, лес, реку вдали…

Значит, не сон!

Теперь он вспомнил все – преследование, последнюю отчаянную схватку с роботами, смерть чужого разума, крах мира… Вспомнил нормально, без тех гипертрофированно реальных деталей, что привели к катастрофе. Наверное, даже мобилизовав всю свою память, он не смог бы вновь пережить полет через туннель в пространстве и фантастические галлюцинации, порожденные столкновением со встречными потоками.

Этот мир казался гостеприимным. Может быть, здесь он, наконец-то, обретет покой. Но куда он попал? Что это за планета, кто ее населяет? Можно ли отсюда связаться с Землей?

Странно, но эти вопросы его не волновали. Всерьез задаться ими мешала иная – безотчетная, но никак не проходившая тревога. И внушали ее именно тишина и спокойствие этого мира. На Грэма снова навалилось мучительное чувство, будто реальность – всего лишь ширма, за которой прячется подлинная суть происходящего. Подсознательно он улавливал некую несообразность всего окружающего. Но какую? Пейзаж выглядел так безмятежно, не нелепо ли ждать от него подвохов?..

Будто специально для того, чтобы опровергнуть его рассуждения, с неба донесся дребезжащий, исполненный злобы старческий смех. Вскочив на ноги, Грэм обернулся и замер, не в состоянии до конца поверить поразительной картине.

Почти задевая темно-зеленые верхушки могучих елей, над лесом неслось странное сооружение: большая ступа, грубо выдолбленная из цельного пня. В ней сидела костлявая старуха далеко за сто, облаченная в драное черное платье, усеянное заплатами, и засаленную овчинную безрукавку. Впалый беззубый рот на темном немытом лице, перечеркнутый огромным кривым носом, украшенным бородавкой величиной с виноградину, который почти касался воинственно выставленного вперед острого подбородка с торчащими редкими седыми волосками. Тоже седые, все в колтунах космы свисали из-под заношенного платка, развевались на ветру. Под темными кустистыми бровями блестели точечки-глазки, лучащиеся хитрой злобой и радостным предвкушением каких-то будущих пакостей. В иссохших руках старуха сжимала растрепанную метлу на длинной палке и энергично подгребала ею воздух, будто плыла на каноэ. Противу всех ожиданий этого оказывалось достаточно, чтобы придать выдолбленному пню вполне приличную самолетную скорость.

"Невероятно! – поразился Грэм. – Какая-то немыслимая, первобытная система антигравитации!"

Фантастическое видение продолжалось каких-нибудь несколько секунд. Бабка перекинула метлу-весло по другую сторону своего сооружения, проворно загребла несколько раз воздух и скрылась за кронами деревьев. В последний раз издали донесся ее приглушенный хохот, и над лугом вновь воцарился покой.

И вдруг Грэм понял, что именно тут не так. Краски! Никогда прежде не видел он пейзажа с такими чистыми и яркими красками – просто как на картинке из детской книжки. Небо было ослепительно голубым, одного и того же свежего оттенка из конца в конец, даже на горизонте, где ему по законам оптики следовало бы потемнеть. Трава блестела, словно вымытая недавно выпавшим дождем, отливала неправдоподобно изумрудной зеленью. Сумрачные ели в лесу, казалось, были написаны маслом. Река вдали сияла прозрачной синевой, почти той же, что и небо. Ни следа серого, коричневого, зеленого, характерных для реальной воды!

Да что там – даже солнце! Даже солнце, как обнаружил Грэм, грело, но глаз не слепило. На него можно было смотреть не щурясь: бело-желтый шар в ясной голубизне неба, окруженный дрожащими языками оранжевого пламени.

У ног снова завозилась, заворчала Дебора. Грэм опустил глаза и не сумел удержать изумленного восклицания. Что произошло с Деборой?! На первый взгляд тело ее оставалось прежним, но только на первый взгляд. Неведомый художник прошелся кистью и по ней: шерсть потеряла блеск и была теперь матово, глубоко черной – как ночь, как сажа. Буквально несколько штрихов совершенно преобразили пантеру, превратив в шарж, в гениальный эскиз симпатичного, шустрого хищника, ничего общего не имеющего с реальностью.

И только теперь Грэм обратил внимание на себя. В душе он был готов ко всяким неожиданностям и все же вздрогнул, когда обнаружил, что одет в узкие зеленые панталоны, заправленные в остроносые красные сапоги мягкой кожи с голенищами до середины икр. Зеленый камзол был перетянут широким кожаным ремнем с крупной пряжкой лимонно-желтого металла. На плечах свободно лежали зубчатые края красного капюшона, свободно свисавшего на спину.

Поблизости синело маленькое озерцо, по берегам которого росли будто с картинки сошедшие камыши. Несколько прыжков – и Грэм достиг воды, раздвинул крепкие зеленые стебли, наклонился. Неподвижная гладь отразила его лицо: знакомое и чужое одновременно, представлявшее собой компиляцию стилизованных черт. Не Грэм, а золотоволосый герой из сказки, смелый и решительный…

Грэм безотчетно напряг волю и увидел, как в зеркале воды постепенно растворяются рисованные черты, как за ними просматривается старое, подлинное, хорошо знакомое лицо. Отражение задрожало, зеленый камзол вновь превратился в рваный красный свитер, зеленые панталоны – в синие брюки, красные сапожки – в коричневые, искусственной кожи бутсы с магнитной молнией… Но длилось это всего миг. Стоило чуть ослабить напряжение мысли, как личина вернулась с нахальством назойливой мухи. Ее можно было снова прогнать, но Грэм махнул рукой и присоединился к Деборе. Если и в этом мире прятался чужак, разумнее всего принять пока игру – иначе ни в чем не разберешься.

Пантера открыла глаза, и Грэм с удивлением обнаружил, что они уже не фосфоресцируют. Вокруг черных зрачков белок был ярко-зеленым, но непрозрачным.

– Где мы? – спросила Дебора. Слава богу, голос у нее остался прежним.

Грэм пожал плечами.

– Не знаю… В каком-то рисованном мире. Ни о чем меня не расспрашивай, я и сам ничего не понимаю. Кто-то нами играет, Дебора… То ли суперцивилизация, то ли… нечто, чего мы даже представить себе не в силах.

Ее графическое тело медленно пришло в движение, пантера поднялась.

– Вот, значит, как… А ведь я предчувствовала это, Грэм. Помнишь? Тогда, вечером, на плоту. И сейчас ощущаю то же, хотя и гораздо слабее… Что будем делать?

– Выжидать.

Вдруг метрах в ста от них, на опушке леса, что-то мелькнуло. Из-за деревьев выкатились две низенькие фигурки и с пронзительным визгом помчались через луг. Грэм прищурился, чтобы получше их рассмотреть, и тут же поморщился. В этом мире они сталкивались только с нонсенсом. А, может, и в нонсенсе есть какая-то своя логика?

По высокой траве что есть духу неслись два одинаковых розовых поросенка. Один из них был в матроске, на голове чудом держалась маленькая бескозырка с длинными черными лентами. Второй носил пиджак и брючки в желтую и красную клетку, на голове у него смешно подпрыгивал крошечный зеленый котелок. Похоже, оба поросенка были музыкантами: тот, что в матроске, сжимал под мышкой скрипку, а другой нес на плече длинную флейту, напоминавшую старинный мушкет.

Из лесу долетел свирепый, кровожадный рев. Дебора напряглась, навострила уши и впилась взглядом в новую фигуру, выкатившуюся на луг. Ложная тревога – появился всего-навсего еще один из гротескных персонажей этого мира. Его можно было принять за волка, если б не широкие синие штаны, красные сапоги со шпорами, по-пиратски повязанная платком голова и обвисший кушак, из-за которого высовывались огромный кривой кинжал с зазубренным клинком и ржавый пистолет с расширяющимся воронкой дулом.

При появлении врага поросята завизжали еще громче и прибавили скорости. Однако волк оказался проворнее. Бросившись вслед за жертвами, он почти догнал их на склоне невысокого, мягких очертаний холма. Поросята впритирку пронеслись по обе стороны высокой, с раскидистыми ветвями яблони. Увлеченный преследованием, волк не сумел вовремя сориентироваться и на полном ходу врезался в ствол. Он шлепнулся на землю, а вокруг его головы заиграл рой ярко-желтых искр, из зеленой кроны дождем посыпались крупные ярко-красные яблоки.

Продолжая визжать, поросята перевалили холм и скрылись. Все еще в облачке искр, волк, пошатываясь, заковылял следом.

Несколько секунд Грэм не сводил глаз с опустевшего склона. Раздумывать над увиденным не хотелось. В этом условном мире не могла помочь логика. Раз над лесом летают неопрятные старухи в антигравитационных ступах, а по лугам одетые волки преследуют расфранченных поросят, к тому же еще ценителей музыки – значит, здесь это в порядке вещей.

Его внимание привлекла груда яблок под деревом. Грэм почувствовал, что голоден. С каких пор он не ел? Вчера они завтракали на плоту, перед тем как отправиться к звездолету. Сейчас снова было утро…

– Пойдем-ка, – позвал он Дебору и направился к холму.

Вблизи яблоки выглядели такими же ненастоящими, как и все в этой стране. В глаза бросался прежде всего их цвет, подходящий, скорее, идеально зрелому помидору. Размеры тоже были какие-то ненормальные – такое яблоко не поместилось бы даже в обеих ладонях Грэма. Да и форма плодов озадачивала: сплюснутые сверху и снизу, с боков они были необычайно щекастые, он таких прежде никогда не видел.

Подобрав одно яблоко, Грэм с опаской его надкусил. Раздался неправдоподобно звонкий хруст, вкус мякоти оказался не фруктовым, он более походил на приторную сдобу. Ничего, есть можно. Даже приятно. Быстро расправившись с первым яблоком, Грэм потянулся за вторым.

– Я тоже голодная, – недовольно буркнула Дебора.

– Да только это вегетарианское меню как-то, знаешь, не по мне.

Словно врасплох застигнутый за неприличным занятием, Грэм швырнул яблоко обратно в кучу и повернулся к пантере.

– Ты права… Что ж, в путь. Может, и найдем что-нибудь тебе по вкусу.

Шагая бок о бок, они поднялись на холм и оглядели открывавшуюся за ним равнину. Близ реки стоял маленький белый домик под красной черепицей. Дверь и деревянные ставни были выкрашены зеленым. Вокруг него рыскал волк. Время от времени он останавливался и, раздувая грудь, обрушивал на дом мощную, будто из компрессора, струю воздуха. Она взметала листья, траву, ветки, однако против каменной кладки этот искусственный ураган был бессилен.

– Помочь ему, что ли? – вслух подумала Дебора и мечтательно добавила: – С удовольствием отведала бы жареной свининки.

– Боюсь, здесь это равнозначно людоедству, – мрачно отозвался Грэм. – Советую поискать другие возможности для пропитания.

По долине бежала гладкая грунтовая дорога. Она изобиловала множеством поворотов, хотя рельеф этого отнюдь не требовал. Примерно в километре от холма дорога по деревянному мосту перебиралась на другую сторону реки и уходила к горизонту, где в небо тянулись какие-то высокие здания.

– Это город, – заметил Грэм и показал рукой направление. – Отправимся туда. Должны же в городе быть рестораны.

Спустившись с холма, они пошли по дороге. В голубом небе плавали белые рисованные облака с четкими контурами.

Буквально через несколько шагов за спиной у них раздался хриплый звук резинового клаксона. Отскочив на обочину, человек и пантера оглянулись.

Допотопный красный автомобиль с откинутым верхом медленно подъехал к ним и остановился. С переднего сиденья выбрался шофер, и Грэм в изумлении заморгал. Перед ним стоял не человек, хотя тело существа и напоминало карикатуру на человеческое. Черная голова с круглыми крупными ушами, белая мордочка, а на ней – нос, как формой, так и цветом подобный маслине. Вся одежда шофера состояла из огромных белых перчаток да мешковатых коротких штанов с помочами, застегнутыми на крупные желтые пуговицы.

– Эй, привет! – бодро выкрикнуло существо веселым тоненьким голоском. – Познакомимся, что ли? Меня зовут Микки. А вы кто?

– Я Грэм Троол, – серьезно ответил Грэм. – А это моя приятельница Дебора.

– Ах, тролль! – расхохотался Микки. – Мне давным-давно известно, что в зачарованном лесу живут ведьмы, гоблины, тролли и феи. Ну, и куда же ты, тролль, подался?

– В город, – с некоторым смущением сообщил Грэм и пояснил: – Мы ищем ресторан, очень уж проголодались…

– Один момент! Сейчас я вас накормлю. Микки никогда не оставляет друзей в беде.

С этими словами существо проворно спрыгнуло с подножки, обежало автомобиль и достало из багажника большую плетеную корзину, укрытую белой салфеткой. Уже издали уловив соблазнительный запах, Дебора облизнулась. Не обращая на нее внимания, Микки подтащил свою ношу к мотору и поднял капот. Двигатель (точь-в-точь как на детской картинке) по всем законам механики не должен был работать. Но он работал. Быстро вращался торчащий перед радиатором вентилятор. Микки сорвал салфетку, расстелил ее на траве у обочины, выудил из корзинки длинный батон, солидный кусок колбасы и пачку желтоватого масла.

– Как вы насчет бутербродов? – вопросил он.

Грэм и Дебора красноречиво промолчали, да Микки и не ждал ответа. Жестом фокусника он сунул батон в лопасти вентилятора. Ломти хлеба веером взмывали высоко в воздух, один за другим ложась в подставленную ладонь Микки, который затем разложил их на салфетке и потянулся за маслом.

– Нет! – воскликнул Грэм. – Это невозможно!

– Нет ничего невозможного, друзья! – радостно пропищал Микки, протягивая к пропеллеру масло.

Пулеметной очередью полетели тончайшие желтые кусочки. Проявляя чудеса ловкости, Микки хватал с салфетки ломти хлеба и ловил ими масло; руки его работали попеременно – пока одна откладывала готовый бутерброд, вторая уже нашаривала очередной ломоть. Затем та же операция повторилась с колбасой. Не прошло и минуты, а на салфетке уже высилась горка аппетитных сэндвичей.

– Хорошо, что я вас встретил, – удовлетворенно заявил Микки, не выказывая ни малейшего признака утомления. – Двигатель давно пора было смазать. А теперь ешьте, не стесняйтесь.

Не дожидаясь повторного приглашения, Дебора набросилась на угощение. Грэм последовал ее примеру. А Микки извлек из багажника паяльную лампу и здоровенный початок кукурузы. Запустив руку глубоко в бездонный карман штанов, он вытащил спичку и изящным жестом чиркнул о свою выпяченную попку. С сухим треском спичка воспламенилась, и Микки поднес ее к паяльной лампе. Из горелки вырвался длинный язык красного пламени.

С полным ртом, забывая жевать, Грэм следил за новым трюком. Чувствуя себя центром внимания, Микки напустил на себя гордую небрежность. Держа лампу над салфеткой, он поднес к пламени початок. С оглушительным треском желтые зерна кукурузы превратились в снежно-белые хлопья.

– Только и всего, требуется лишь немного ловкости, – заключил Микки и, погасив лампу, убрал ее вместе с корзинкой в багажник.

С едой было покончено. Микки высыпал хлопья в большой бумажный пакет, потом сложил салфетку и сунул в шкафчик на панели управления – так называемый "бардачок".

– Подбросить вас в Диснейград?

– Что ж, подбрось, – согласился Грэм.

И вот старый автомобиль, пыхтя, везет их по шоссе. Грэм и Микки уселись впереди, Дебора вытянулась на заднем сиденьи. Странное существо правило одной рукой, а другой подбрасывало хлопья из пакета и ловко ловило их ртом. Грэм с тревогой следил за столь беззаботным поведением. Настроение спутника, похоже, не ускользнуло от внимания Микки, его губы растянулись в улыбке аж до ушей.

– Тебе не о чем тревожиться, тролль. Я же лучший шофер во всем Диснейграде! Приглашаю вас к себе в гости. Надеюсь, что потом и вы пригласите меня в зачарованный лес.

Врать Грэму не хотелось, поэтому он только кивнул.

На него со всей ясностью навалилось ощущение полной бессмысленности происходящего. Это же смешно – он, Грэм Троол, опытный исследователь и бывалый космонавт, сидит в каком-то старинном авто рядом с воображаемым существом и покорно строит из себя тролля из зачарованного леса.

"А что мне еще остается? – подумал он. – Разве могу я взбунтоваться против той воли, что играет мною? Раз я уже попробовал, а в результате погиб мой мир. Допустим, я снова вступлю в борьбу, снова уничтожу окружающее. Прояснит ли это суть "игроков"? Или я опять добьюсь лишь бессмысленного разрушения?"

Неизвестно. И это было хуже всего. Чтобы нанести удар, нужно знать, когда и по чему ударить. До тех же пор… Что ж, до тех пор он будет демонстрировать послушание, соблюдать правила навязанной ему игры.

Автомобиль пересек равнину, с грохотом пронесся по деревянному мосту. Рельеф постепенно становился все более наклонным, шоссе – крутым и узким. С обеих его сторон возвышались насыпи. Вдруг Микки подскочил на сиденьи и театрально возопил:

– Тормоза отказали!

Несколько раз он всей тяжестью навалился на педаль, но скорость продолжала расти. Им навстречу из-за поворота выскочила смешная крохотная машинка, за рулем которой сидел белый утенок в синем костюме и бескозырке. Похоже, здесь такой наряд пользовался популярностью.

Увидев летящий ему навстречу автомобиль, утенок в свою очередь подскочил и прежде всего схватился за голову своими удивительными руками-крыльями. Куда-то упорхнула его бескозырка. Приподнявшись над лобовым стеклом, он яростно замахал крылом, завопил крякающим голосом:

– Сворачивай! Сворачивай!

Эту рекомендацию Микки выполнил бы с удовольствием, но машина окончательно вышла из повиновения. В отчаянии утенок вильнул к насыпи, автомобили разминулись на волос друг от друга. Раздался треск, что-то подбросило всех троих пассажиров в экипаже Микки. Грэм увидел, как отвалилось и осталось позади правое переднее колесо. Катастрофа казалась неминуемой, но Микки вцепился в руль, выдрал его из панели, а потом, свесившись наружу, воткнул на место колеса. Грэму эта замена надежд не внушила, а вот поди ж ты – хоть и прихрамывая, машина катилась дальше под горку.

От руля остался лишь короткий – в несколько сантиметров – стальной штырь. Крепко ухватив его обеими руками, Микки вписался в поворот, из-за которого им навстречу выехал утенок. Впереди показались первые улицы Диснейграда.

Машину тряхнуло на каком-то ухабе, чего оказалось достаточно, чтобы отскочила крышка "бардачка" и из него выпорхнула белая салфетка. Встречный ветер подхватил ее и бросил на лицо Микки.

Что за этим последовало, описать трудно. На бешеной скорости автомобиль вслепую колесил среди высоких зданий. Встречные машины в панике увертывались от него, одни из них при этом врезались в стены, другие валили фонарные столбы, третьи со звоном въезжали в широкие витрины. Микки боролся с непокорной салфеткой, а когда ему удалось-таки с ней справиться, с первого взгляда оценил ситуацию. Реакция его была мгновенной: выхватив из-под сиденья плоскую алюминиевую тарелку, он насадил ее на оставшийся от руля штырь.

Импровизированное устройство позволило хоть как-то обуздать машину. Промчавшись по улицам и сбив толстого бульдога в полицейской форме, а также посшибав, будто кегли, несколько мусорных баков, они очутились в более спокойном квартале. Дома здесь были в один этаж, с просторными дворами, обнесенными яркими разноцветными заборами либо живыми изгородями. В одном из дворов странный пес, облаченный в брюки для гольфа, черную жилетку и мятый котелок, забрался на высокий стог и граблями придавал сену нужную форму. Увидев приближающийся автомобиль, пес помахал граблями и весело крикнул:

– Привет, Микки!

– Привет, Гуффи! – сердечно ответил лихой шофер. – Кажется, я еду к тебе в гости.

– Что ж, тогда добро пожа…

Договорить он не успел. Красное авто повалило ограду, пронеслось через двор и врезалось в копну. Мотор заглох, Гуффи взлетел в воздух и, сделав сальто, шлепнулся на колени к Грэму.

– Вот и прибыли! – сказал Микки. – Я живу в соседнем доме.

Гуффи виновато приподнял мятый котелок и выбрался из машины. Микки последовал его примеру. Оставшись на сиденье, Грэм смотрел на них и пытался справиться с накатившим гневом. Для чего оставаться в этом карикатурном, населенном примитивными, недоразвитыми существами мире? "Игроки"? Здесь до них не добраться. Надо продолжить попытки в другом месте. Вдруг счастье ему все-таки улыбнется?

Гуфф и Микки скрылись за домом. Грэм напряг память. Он уже знал, что нужно делать – громоздить друг на друга воспоминания, всей мощью собственного мозга обрушиться на неизвестного "игрока", перегрузить его и вывести из строя.

…Итак, он снова малыш, карабкающийся на дерево у старого дома, который еще вовсе не стар – всего несколько месяцев, как отец его достроил, и даже сюда, на вершину дерева, доносится смолистый запах дощатых стен, а кора у него под ладонями шершавая, но все же чуть скользит от наслоившейся пыли: уже много недель не было дождя; внизу, на веранде, Балт Троол пьет апельсиновый сок, задрав лохматую бороду к небу, и не забывает, покачиваясь в кресле, давать наставления: "Осторожнее, Грэм, ты уже достаточно высоко забрался!". Ноги теряют опору, но теперь он не на дереве, а в жилом отсеке своего корабля. Дебора, юный чертенок со все еще коротеньким хвостиком, вертится у него в руках, пытается как можно крепче ухватить неловкими пока передними лапами бутылочку с соской. С ее приплюснутой мордочки срываются белые шарики молока и медленно плывут по отсеку – невесомость. Его первая экспедиция… Облаченный в скафандр, он выходит из космического корабля. Вокруг колышется прозрачный зеленоватый туман, в зеленое небо вздымаются высокие острые скалы, изгрызенные эрозией…

Рисованный окружающий мир даже не дрогнул. Еще одна собака, на этот раз рыжая и длинноухая, с глуповатой мордой, перепрыгнула забор и бросилась к задней двери дома. Из-за угла донесся голос Микки:

– Спокойно, Плуто, спокойно!

Но, похоже, Плуто не желал успокаиваться, потому что за домом что-то со звоном и грохотом покатилось, трагикомически взвыл Гуффи.

Грэм не двигался, охваченный отчаянием. Медленно приходило понимание: мельница воспоминаний действовать отказывалась.

Неужели он осужден до конца жизни оставаться в этой нелепой имитации действительности? Нет, ни за что! Он снова напряг память, и воспоминания потянулись покорной вереницей. Он в кабинете Хуана Ивановича Смита в тот день, когда ему впервые предложили выполнить важную для всей галактики задачу, потом он переносится на берег широкой реки. Лето, почерневший от солнца Грэм голышом лежит на раскаленном песке, из которого торчит одинокая былинка. По ней ползет какое-то красное насекомое. Внезапно на спину ему обрушивается холод, и Грэм, словно подброшенный пружиной, оказывается на ногах. Совсем еще юная Дебора ужасно довольна, она смеется, выставляя на обозрение острые зубы и розовое, все в бороздках, нёбо…

И вдруг он понял, почему все это кажется ему очень и очень знакомым. Дело не в том, что воспоминания лично его, что все это пережито. Главное все эти воспоминания он уже использовал. Вечером на веранде, грозовой ночью у реки, при первом появлении огоньков, в сражении с роботами… Все те же воспоминания, ни одного нового. Почему?

Смутная, но ужасающая догадка рождалась в самых глубинах его существа. В голове царила пустота. Казалось, она превратилась в картотечный ящик, набитый ярлычками, на которых воспоминания лишь обозначены; и только кое-где между ними были засунуты выцветшие фотографии. Куда же делись воспоминания? Кого бы вспомнить? Старого Балта Троола? Вот же он, с засученными рукавами сидит внизу на веранде, пьет апельсиновый сок и покачивается на кресле… К черту, не то, не то! Ну, хорошо: вот он держит сына на коленях, учит различать основные блоки управления старого звездолета, помогает ему нажимать кнопки своим загрубевшим пальцем… Не то, вспомни еще что-нибудь! Балт Троол, чья борода уже начинает седеть, устроился в пилотском кресле рядом с четырнадцатилетним сыном и одобрительно кивает… Еще что-нибудь! Горы живых цветов на свежей могиле, странные, инопланетные ароматы, светлые дорожки слез на багровом, сморщенном лице незнакомого старика…

Ну, а еще?

Больше ничего не было!

Грэм отчаянно, лихорадочно выжимал из своей памяти все, до самого дна – и как же мелка она оказалась. Не было в ней ничего, кроме воспоминаний последних двух дней, кроме того, что он подумал, почувствовал или вспомнил после странного дождливого вечера в родном доме. За этим – пустота.

Внезапно накатившая слабость заставила его сесть, привалиться спиной к стене, сложенной из неестественно красного кирпича. Он-то возомнил, что нащупал оружие, которое позволяет взять верх над всемогущими "игроками", а оказалось, что они всего лишь забавлялись, когда же это им надоело – взяли да отняли у него память. А теперь – чего от них ждать теперь? Вдруг они решат окончательно лишить его личности, превратить в бездушную пешку? Так, может быть, именно это от него и требовалось – научиться безропотно вступать в любую игру, покорно переносить любое издевательство со своими телом и душой? Приспособиться к этой жизни, оставаться там, куда забросят, пусть даже до конца дней своих придется строить из себя тролля в зеленом камзоле и красном капюшоне… Удовлетворяться компанией Микки и Гуффи, поросят и волка, злобной старухи в летучей ступе… Вот тогда, наверное, появятся и какие-то воспоминания, тогда его (кто знает?) могут оставить в покое – ну, хоть на какое-то время, в промежутках между ходами неведомой игры, пока движутся другие фигуры.

"А что, – с горечью подумал Грэм, – это как-никак тоже жизнь". Нужно только переломить себя, поверить, что ты тролль, а все остальное сон, неверные миражи. Нет никаких космических кораблей и далеких планет, нет и не было миссий, кабинет Хуана Ивановича Смита не существует. Он тролль по имени Грэм и родился в этом лесу…

Да, конечно, он родился в сказочном лесу, во мраке непроходимой еловой чащи, неспешный ветерок со стороны бора колыхал его хрустальную колыбельку. Огромный черный кот пел ему на ночь песни, а младенец-тролль тянул кулачки к кусочку синего неба над головой, нежная фея-мать каждый вечер щедро осыпала его колыбель звездами, а дитя их сосало – оказывается, звезды ничуть не хуже мятных леденцов. Когда он подрос, старый, неповоротливый и добрый отец водил его по лесу, метя седой бородой тропинки. Ревностно охранявшие свои сокровища духи недр распахивали перед ними двери кладовых – так им хотелось увидеть наследника лесного престола, нежность обуздывала даже сатанинскую злобу бабы Яги (вот-вот, именно так звали летучую старуху!), которая беззубо шамкала, рассказывая ребенку какие-то смешные сказки, когда тот забредал в избушку на курьих ножках… Аг-га!

Что-то знакомое, едва уловимое шевельнулось в самой глубине его существа. Грэм издал злорадный, торжествующий рев и вскочил на ноги. Вот оно что! Сюда, сюда, воспоминания! Еще и еще!

И снова какой-то испуганный голос советовал ему прекратить, остановить круговорот сорвавшихся с цепи воспоминаний. Некто неведомый не желал воспроизведения этих никогда не имевших места событий, но власти его на это не хватало – таков был закон этих миров, неизбежно снабжавших Грэма прошлым или, на худой конец, его эрзацем. Перед мысленным взором проходили волшебные поляны, домики гномов, нежные красавицы, изгнанные коварными мачехами, старые мудрые короли, добродушные, но себе на уме, крестьяне, злые великаны, храбрые рыцари, обитательницы лесов и вод дриады и наяды, дороги, ведущие в далекий Диснейград, где живут Микки и Минни, кот Феликс, матрос Попэй, придурковатый пес Гуффи и утенок Дональд – но Диснейград населен существами двадцатого века, а есть города и куда более старинные, в них живут принцы и короли, Золушка и Белоснежка, Кот в сапогах и бременские музыканты, и вот мы снова в лесу, где с ветки на ветку перепархивают эльфы с радужными крыльями хрустальной прозрачности, а по тропинке Красная шапочка спешит к домику своей бабушки…

Память его походила на сосуд с водой, подвешенный на тонкой нити. Каждая следующая капля усиливала натяжение. Грэм физически ощущал, как пробуждаемые им к жизни образы отягощают сосуд все новым и новым грузом…

И вот нить не выдержала и оборва…

 

7

…стук каблуков по плитам, которыми был вымощен пол, эхом отдавался под сводами вестибюля. Он бежал, бежал навстречу толпе странно одетых людей. Все они безудержным потоком устремлялись… (куда? кажется, к перронам вокзала Виктория). Где он оказался после нового полета по туннелям в пространстве, Грэм не знал. Как и прежний, полет сопровождался множеством галлюцинаций. А теперь в голове тупо пульсировала некая неопределенная, но неотвязная мысль, заставлявшая его спешить, со злостью расталкивая локтями встречных. Дамы в длинных до пят платьях и кокетливых шляпках провожали его возмущенным щебетом, джентльмены в цилиндрах и котелках угрожающе махали вслед тросточками. Он ни на кого не обращал внимания. Он бежал.

Грэм попытался остановить чужое ему тело. Не удалось. Тогда возник страх. Он впервые попал во власть сил, которым не мог хоть как-то противостоять. Что ему оставалось? Просто ждать, как ждет ездок, когда бешено понесут кони. Ведь кончится же этот сумасшедший бег сквозь толпу! Двери огромного старинного здания были уже близко.

Его сорочка промокла от пота, едкая влага впитывалась в подкладку нелепого серого редингота, чудом держался на голове серый цилиндр. Блуждающим, тоже как бы не своим, непослушным взором он выхватывал из многолюдья то спешащего пассажира с крутобоким кожаным чемоданом, то мрачных носильщиков, согнувшихся под тяжестью багажа; его внимание привлекали закопченные стеклянные своды высоко вверху, маленькие угловые магазинчики, зеркальные витрины, за которыми люди в старинной одежде пили чай и жевали бутерброды…

Толпа стала чуть реже. Невероятным усилием воли Грэму удалось перевести взгляд. Рядом несся огромный датский дог. Морда, черное тело животного кого-то ему напоминали. Скорее подсознательно, чем разумом, он понял, что это Дебора.

По широким, стертым множеством ног ступеням они сбежали на просторную, забитую людьми привокзальную площадь. На брусчатке ждали десятки пароконных экипажей. У Грэма они могли вызвать только смех, но тот, в чьем теле он оказался, был убежден, что лучшего средства передвижения не существует. В несколько прыжков он поравнялся с одним из них (как это называется? кэб?)… и бросился на сиденье. Дог, высунув язык, растянулся у него в ногах.

Свесившись с козел, кучер лениво осведомился:

– Вам куда, сэр?

Не успев перевести как следует дух, Грэм уже выкрикивал знакомый адрес (а ведь мог бы поклясться, что никогда прежде слыхом о нем не слыхивал). И добавил:

– Заработаешь гинею, если поторопишься! Длинный кнут со свистом опустился на крупы лошадей, кэб рванул с места и с оглушительным грохотом помчался по тряской мостовой. Хотя Грэм и привык к космическим скоростям, ему казалось, что экипаж движется необычайно быстро. За стеклом дверцы мелькали старинные трех-четырехэтажные здания каменной и кирпичной кладки, на перекрестках дежурили полисмены в смешных яйцевидных шлемах.

Все здесь приводило его в замешательство. Странными, прежде невиданными были костюмы, фасады, средства транспорта. И все же, он, несомненно, на Земле. Вероятно, на Земле какой-то иной эпохи, но особого значения этому придавать не следовало. Если неведомые силы перестанут гонять его туда-сюда в пространстве, а ограничатся лишь сменой эпох – это шанс вернуться рано или поздно в свой, хорошо знакомый мир.

Ну-ка, что за мысли мучают его новое воплощение? Мыслей не было. А имя? Как его зовут? А, вот оно: Джон… Джон Уилберри.

В изнеможении откинувшись на спинку жесткого сиденья, Джон Уилберри трясся вместе с кэбом. Отчаяние и гнев, злость и бессилие, надежда и страх – все смешалось у него в душе. Ни подумать, ни даже шевельнуться Джон не мог. Его парализовывало чувство обреченности.

Коляску швырнуло на каком-то ухабе, повесившего голову путника мотнуло в сторону, в глаза Грэму бросилось его собственное отражение в стекле левой дверцы. Прежний его облик проступал все же в Джоне Уилберри. Русый и широкоплечий, с крупным подбородком на волевом лице, с голубыми глазами, казавшимися сейчас совершенно погасшими, Уилберри был значительно ниже Грэма – около метра восьмидесяти пяти, но этого, наверное, требовала эпоха. Даже в таком виде он выглядел гигантом среди обитателей исторического… да, Лондона.

Грэм чувствовал, что его мысли вязнут в терзавших Уилберри страстях, словно в зловонной трясине. Подобных эмоций сам он никогда не испытывал. Гнев, злость, отчаяние – это и ему знакомо, но совершенно иначе! Неужели людская цивилизация прошла через такую низость, прежде чем вступить в чистое будущее?

Он не заметил, сколько времени продолжалась поездка, по каким улицам катился кэб. Все сливалось в неразличимую мозаику людей и зданий, по которым скользил сквозь пыльное стекло кэба равнодушный взгляд Джона Уилберри. Быстрее, еще быстрее… Они въехали в квартал, где дома были пониже и не лепились друг к другу непрерывной чередой, а привольно располагались в тенистых садах за каменными оградами с ажурными решетками. Наконец экипаж резко остановился. В верхнем углу окошка появилось бородатое лицо кучера. Его губы шевелились, но затуманенный мозг Джона не воспринимал звуков. Понадобилось несколько секунд, чтобы понять: они на месте.

Уилберри медленно отворил дверцу, выбрался на мостовую. Не глядя, вытащил несколько монет, протянул вознице. Щелкнул кнут, перестук колес затих в отдалении, а он все не двигался, не сводил глаз с улицы. Здешние особняки ему знакомы до мелочей. Да и как иначе: здесь долгие годы день за днем текла его жизнь. А вон тот дом в конце улицы…

Это ведь его дом. Дом Джона Уилберри.

Туда он и направился – механически, как заводная кукла, лишенная собственной воли. Мелькали в голове обрывки мыслей. Вокзал… Ожидание поезда… Джулия… Она уверяла, будто приедет ее матушка… настаивала, чтобы Джон ее непременно встретил… усадил в кэб и сказал, куда везти… нет, нет, больше ни о чем беспокоиться не надо… У тебя же утреннее заседание парламента, милый! Ни в коем случае не следует его пропускать… Конечно, конечно, ничего такого уж важного, но твоя репутация…

Он остановился у решетки, заранее зная, что его ждет. Так и есть, ворота заперты. Последние остатки воспитания заставили его оглядеться. На улице ни души. Подпрыгнув, он ухватился за прутья ограды и подтянулся. Вот что значат регулярные занятия боксом, верховой ездой и греблей – хорошо тренированное тело не подвело. Спустя мгновенье Джон спрыгнул на аллею. Песок захрустел так, что показалось: переполошится вся округа. Нет, вокруг по-прежнему спокойно. Теперь прочь с дорожки, на траву, в тень деревьев – и бегом к дому.

До парадного входа рукой подать. Джон Уилберри бросился вперед, снова пересек полоску предательского песка, взлетел по ступеням и, задыхаясь, остановился перед высокой дверью. И здесь заперто! Шаря по карманам дрожащими руками, он чертыхался, натыкаясь на всякие мелочи… Вот и ключ!

В замочную скважину он вошел до половины. Изнутри был вставлен другой.

Джон отпрянул, обернулся, спиной привалился к двери, бессмысленно взирая на серое, затянутое облаками небо. Что ж, и этого он ожидал. Ожидал ведь, черт побери! Но так до конца и не верилось… вопреки множеству унизительных мелких подробностей, которые копились день за днем, месяц за месяцем.

Джоном овладело чувство, за всю прежнюю жизнь испытанное лишь раз: когда на ринге, в товарищеском матче, сэр Грэй нанес ему подлый удар ниже пояса. Гнев оглушил и ослепил Уилберри, он и сам не помнил, как прошел вдоль фасада, завернул за один угол, потом за другой… Пальцы вцепились в водосточную трубу, теперь подтянуться… Затрещала, цепляясь за какую-то скобу, дорогая ткань его брюк. Выше, еще выше, не обращая внимания на то, что с ног до головы перемазан штукатуркой… Вот и карниз. Он выпрямился на этой ненадежной опоре, бог весть как сумел нагнуться, чтобы высадить плечом раму.

Разом вернулся слух, пробужденный звоном сотен осколков, хрустом ломающегося дерева. Джон Уилберри спрыгнул с подоконника, шагнул в комнату, освобождаясь от спеленавших его штор. Он чувствовал себя каменной статуей Командора… нет, скорее, заряженным яростью облаком. В висках бешено пульсировала кровь.

Ему навстречу приподнималась с широкой кровати Джулия в сползшей с плеча кружевной сорочке. Полуодетый старик Хендон обернулся к нему от туалетного столика и сыпал словами, которые почти не доходили до оцепеневшего Джона.

– Уилберри! Дорогой Уилберри! Напрасно вы дурно подумали о нас, старина! Отчего вы не позвонили в дверь? Я же просто зашел проконсультировать миссис Уилберри по поводу одного наследства…

Не умолкая, Хендон сгреб в охапку остатки своей одежды и с удивительным для его возраста проворством шмыгнул в дверь. Последние его слова долетели уже из коридора:

– …У прислуги, понимаете ли, свободный день, так что не думайте…

Джон с изумлением обнаружил подле себя Джулию. Она лихорадочно гладила его волосы, лицо жены вспухло, будто она долгие часы плакала.

– Я давно все знал, дорогая, – медленно выговорил он и, волоча ноги, направился к двери.

Миновал коридор, спустился по лестнице. Откуда-то сверху его звала Джулия, но догнать не пыталась. Никто из слуг ему на глаза не попался: вероятно, им действительно предоставили один из тех неожиданных выходных, на которые жена была столь щедра. Дверь, ведущая в сад, осталась широко распахнутой. Песок аллеи хранил следы Хендона. Спустившись по ступеням, Уилберри пошел по этим следам. Спешить теперь уже ни к чему, и пусть песок скрипит сколько угодно… Открытой оказалась и железная дверь в решетчатой ограде. Что ж, и это не сюрприз – у проклятого старика был от нее свой ключ.

Хендон… О, всемогущий боже, Хендон! И Джулия, нежная, прекрасная Джулия, неутомимо клявшаяся ему в вечной любви все шесть лет их брака. А ведь он знал, догадывался еще четыре месяца тому назад. Неотвязно думал об этом – и корил, ненавидел самого себя за чудовищные мысли. Мучительно стыдясь, выискивал мелкие улики. И находил. Табачный пепел там, где еще утром убиралась безупречная Сарра… седые волоски на пеньюаре Джулии… забытый ершик для чистки трубки (сам он курил только сигары)… незнакомые украшения в шкатулке с драгоценностями жены, кстати, подобранные совершенно безвкусно ("Ах, Джон, я и сама не знаю, как мне пришло в голову купить это; затмение какое-то, право"). И многое, многое другое…

Что же теперь делать? Уехать в Индию? Найти подходящее место в колониальной администрации не так уж трудно. Его знакомств в парламенте хватит, чтобы обзавестись необходимыми рекомендациями. Что же до карьеры… К дьяволу карьеру! После всего, что случилось, выслушивать и самому произносить глупейшие, самодовольные речи? Вот уж бессмыслица! И чуть ли не каждый день любоваться наглой физиономией Хендона…

В себя он пришел за столом мрачного кабака где-то на берегу Темзы, со стаканом бренди в руке и давно погасшей, размякшей сигарой в зубах. Через подслеповатое окошко под самым потолком сочился скудный свет, но и он вяз в дыму множества трубок. Сгрудясь вокруг грязных дубовых стволов, матросы и докеры пили эль, бренди, джин. Чувствовалась близость порта. От компании к компании бродили неопрятно одетые женщины, с торчащими из-под шляпок свалявшимися космами, а то и вовсе простоволосые.

Что-то теплое и влажное коснулось его безвольно свесившейся ладони. Опустив глаза, Уилберри обнаружил дога. Огромное животное, пристроившись у него в ногах, смотрело грустно и сочувственно. Длинный шершавый язык подрагивал в такт учащенному дыханию. Протянув руку, Джон погладил массивную бугристую голову. Пес тихонько заскулил, словно понимая, как тошно хозяину.

Около стола кто-то остановился. Уилберри перевел взгляд – это была одна из неотличимых друг от друга здешних девиц. Он безотчетно нащупал бумажник, достал банкноту и сунул в руку незваной гостье. Похоже, в первый момент это ее смутило, однако она быстро пришла в себя и тут же попыталась усесться к нему на колени. Резким движением Уилберри толкнул ее на свободный табурет.

– Как тебя зовут?

– Мэри, милорд, – она криво усмехнулась. – Почти все мы здесь называем себя этим именем.

Девица потянулась к его груди, и он инстинктивно отпрянул. Оказалось, она хотела всего лишь стряхнуть с его лацкана следы штукатурки.

Кажется это или действительно ее лицо выдает какие-то остатки благонравия и доброты? А, все равно! Ему-то какое дело?

– Мэри…

– Слушаю, милорд? – ее руки прекратили хлопотать над одеждой странного клиента.

– Скажи… Что, по-твоему, может толкнуть женщину – любую – на… измену мужу?

Она подняла голову, серьезно и чуть устало глянула ему прямо в глаза.

– Вам, милорд, мои слова, небось, не придутся по вкусу… да только всегда виноват мужчина. Раз она на это пошла… что ж, значит, не больно-то вы мужчина либо в любви, либо в работе, либо в отношении денег.

Рука сама взлетела, чтобы отвесить ей пощечину, но на полпути замерла. В чем вина этой девушки? Она просто искренна.

– Убирайся! – глухо велел он.

Мэри встала и печально покачала головой.

– Не стоит так переживать, милорд. Поверьте моему слову… все мы одинаковы…

Спустя мгновенье ее неясный силуэт растворился в пластами висевшем здесь дыме. А через некоторое время и Уилберри, бросив на стол несколько монет, поднялся, так и не допив свой стакан. Голова кружилась, но алкоголь был здесь ни при чем.

Дог покорно последовал за хозяином. На улице стоял туман, моросил мелкий дождь, но Уилберри этого вовсе не заметил. Близился вечер. Он бесцельно брел по серым мостовым, мимо домов, мимо магазинов. Хмурые полисмены провожали его исполненными подозрений взглядами.

Итак, три кита: любовь, работа, деньги…

Что верно, то верно – в деньгах он всегда был стеснен. Крошечный счет в Королевском банке и куча долгов… Впрочем, разве не так же жили сотни других аристократов? Долги давным-давно превратились в меру общественного престижа. Умело обращаясь с кредиторами, можно было волочить хвост долгов всю жизнь и оставить их… кому-нибудь в наследство. Что же до Уилберри, он никогда не сорил чужими деньгами.

Работа… Эта уличная девчонка не подозревала, сколь близка она оказалась к истине. Джулия с живым интересом относилась к его парламентской карьере… Долгие годы ему ничего не удавалось добиться… Фамильярное внимание, которое вот уже несколько месяцев Хендон оказывал своему молодому коллеге… "Я познакомлю вас с Дизраэли, мой друг. Говорите с ним о балканском вопросе, он это любит…" Хендон никогда ему не нравился, нередко даже вызывал отвращение. До чего несносны эти вульгарные манеры, плоские шутки, презрение к любым идеалам. Уилберри отлично знал, что даром Хендон ни для кого палец о палец не ударит. Свидетельством тому – его разоренные должники. Но – боже, боже! – кто ставит себя в общий ряд? К нашей особе проявляют интерес? Что ж, так оно и должно быть. Признают нашу одаренность? Естественно такое мы принимаем за чистую монету, даже имея дело с подобным Хендону старым негодяем…

И вот… В парламенте уже который месяц шли разговоры об "этом талантливом юноше, молодом Уилберри". Сам Дизраэли не раз и не два заявлял, что верит в его блестящую карьеру… А он по-павлиньи распускал перья, не сомневаясь в заслуженности похвал… и лишь в самых потайных уголках души оседали заметы: место Хендона на парламентской скамье часто пустует… в такие дни Джулия отпускает прислугу… ему же выискивает досадные поручения, вроде сегодняшнего – встретить на вокзале Виктория ее мать. Та якобы сообщила в письме о приезде. Он не просил показать ему это письмо, но проверил в почтовой конторе… "Нет, сэр, миссис Джулии Уилберри мы ничего не доставляли"…

Задумавшись, он не замечал, куда бредет, и только звон колокольчика над дверью полутемной лавки вернул его к действительности. Хозяин – горбатый старик в заношенном до блеска сюртуке – угодливо склонился над прилавком, поправляя очки в железной оправе. Он возник из задней комнаты, где, похоже, ужинал – об этом свидетельствовали крошки, прилипшие к рукавам.

– Чего изволите, сэр?

Уилберри рассеяно скользнул взглядом по полкам. Как странно, он забрел в оружейный магазин. Резкий белый свет ацетиленовой лампы поблескивал на длинных стальных стволах.

Молчание клиента не смутило торговца смертью. Он протянул руку к рядком выставленным ружьям.

– Могу предложить прекрасные винчестеры. Самозарядные, дальнобойные, с великолепной прицельностью… Или вот… Специально для охоты на оленя. Взгляните на приклад, это настоящее чудо – такую инкрустацию серебром теперь не часто встретишь… Может быть, господин собирается в Африку, на сафари? Тогда ему пригодится крупнокалиберная винтовка, с ней не страшно оказаться один на один со слоном… Нет, нет, все это не то, сэр. Вот ружье для знатоков – красотой оно не блещет, зато качество… Настоящие охотники и слышать не хотят ни о чем другом…

Не говоря ни слова, Уилберри махнул в сторону полки сбоку. Брови лавочника удивленно полезли вверх, но он тут же овладел собой и старательно изобразил понимание. Достав указанный револьвер, горбун осторожно положил его на прилавок. Это было совсем миниатюрное оружие – короткое дуло едва выдавалось над барабаном.

– Оружие для леди и джентльменов, сэр, – не умолкал старик. – Конечно, до точности "Смит энд Вессона" ему далеко, но с пятидесяти футов из него любого грабителя уложишь… Если почаще упражняться, он не уступит лучшим системам… Я, кажется, не сказал: эта марка называется "бульдог"… Кусается так, что не поздоровится, хе-хе-хе… Почище вашего четвероногого друга, сэр…

– Зарядите, – сухо прервал его болтовню Уилберри.

– Конечно, конечно, – угодливо склонился в поклоне торговец. – Еще что-нибудь, сэр? Не желаете ли коробку патронов про запас?

Уилберри молча покачал головой, наблюдая, как костлявые пальцы старика ловко загоняют в гнезда барабана пять смертоносных цилиндриков со свинцовыми головками. Зачем ему целая коробка? И пяти более чем достаточно…

Заплатив, он сунул револьвер в карман и вышел под неумолчное бормотание лавочника. Туман стал еще гуще. Молочные шары уличных фонарей словно парили в нем, каменные сфинксы на парапете набережной виделись как сгустки тьмы.

Он спустился к воде по скользкой каменной лестнице. Гранитные монолиты как испариной были покрыты влагой. Из непроглядной дали долетел рев судовой сирены. Темза плескалась у самых ног, в каком-нибудь шаге.

Уилберри знобко вздрогнул. Рука опустилась в карман, нащупала согретый теплом его тела револьвер. С пятидесяти футов – наповал… Ну, на такое расстояние ему стрелять не придется…

Как поступить? Выложить Хендону прямо в лицо, что он грязное животное, и всадить все пять пуль ему в брюхо? Или…

Он достал револьвер и приставил короткий ствол к виску. Как там сказал торговец? Кусается так, что не поздоровится, сэр… Что ж, это, наверное, вроде укуса ядовитой змеи… А потом… Потом, по словам Шекспира, "уснуть и видеть сны, быть может"…

На него обрушилось тяжелое тело дога, вышибло из руки револьвер. Уилберри упал, приподнялся на локте…

Это был уже не Уилберри. Он снова превращался в Грэма Троола.

– Дебора… – нежно прошептал он. – Кошка ты этакая… Что, тоже угодила в плен, вроде меня?

Дог заметался, скуля и широко разевая пасть в бесплодном усилии, – он был лишен дара слова…

– Ничего, Дебора, не тревожься, – сказал Грэм. – Здесь, может, и Земля, но нет на ней места. Погоди, мы еще станем прежними.

Он встал, всмотрелся в окружающую ночь и напряг волю. Канул куда-то Джон Уилберри. Грэм Троол, космонавт из завтрашнего дня этого проклятого мира стоял на берегу Темзы. И мир – сначала сопротивляясь, а потом все более и более покорно – ему подчинился. Росло тело Грэма, с треском лопалась на нем чужая одежда. Заляпанный штукатуркой и грязью редингот исчез, а вместо него возникли привычные синие брюки и красный свитер. У ног крутилась Дебора, возбужденная предстоящим бегством.

А теперь – воспоминания. Не свои – он знал уже, что неведомые "игроки" отняли у него прошлое. Он призовет на помощь воспоминания Джона Уилберри.

В последний момент на него накатил страх. Личность Джона Уилберри с небывалой силой подавила его собственную, и в этом таилась некая опасность. Но иного выхода не было, и Грэм сцену за сценой стал воскрешать память чужого ему, несчастного человека, которому жизнь нанесла жестокий удар. Заколебалась вселенная, но это его не пугало – он уже догадывался, что вынужден бродить по искусственным мирам, что это все фальшь, мыльные пузыри, лишь на миг вспыхивающие радужным блеском перед тем, как…

 

8

…и все труднее ему становилось ориентироваться среди множества личин, которые надевала на себя его подлинная личность. Из одной вселенной в другую попадал он, преодолев бесконечное, исполненное галлюцинациями пространство. Чтобы обнаружить… Что?

В голове теснился рой воспоминаний, принадлежавших незнакомцам, марионеткам, дергавшимся в каком-то непонятном спектакле, в котором и он вынужден был участвовать. Каждый следующий мир навязывал ему новый облик и новые чувства. Какой-то безумный, бессмысленный театр с Грэмом Троолом в десятках главных ролей – Джона Уилберри, Ханса Кайфера, викинга Рагнара, кроманьонца Рама…

Каждый раз он перевоплощался. Разве забыть тот леденящий ужас, что испытал он, пока бежал к спасительному кораблю, вот-вот собиравшемуся отвалить от рушащегося берега Атлантиды в ее последний день?

Помнил и как он – кроманьонец Рам – в одиночку вышел против орды косматых людей, а они, ревя и завывая, выкрикивая проклятья на своем примитивном языке, толпой набросились на него. Живо стояли перед мысленным взором взметнувшиеся каменные топоры, летящие копья, оскаленные полуобезьяньи лица. Его ноздри до сих пор хранили воспоминание о тяжелой кислой вони, исходившей от заросших густой шерстью тел. И еще… Еще он помнил, что сам наносил удары жестоко, безжалостно. В нем бушевал кроманьонец Рам, космонавт Троол был без остатка подавлен простейшим законом каменной эры – убей, а не то убьют тебя.

Не исчезнут из памяти и ледяные просторы Аляски, по которым он с трудом брел, изо всех сил налегая на постромки нарт. На нартах лежал его друг, он был при смерти. Собак они давно съели. Десны кровоточили от цинги. Спотыкался он на каждом шагу, а на каждом десятом падал и долго переводил дух, со свистом втягивая обжигающе-ледяной воздух. Их единственной надеждой был далекий форт Юкон, но до него оставалось еще сто двадцать миль, сто двадцать убийственных миль под равнодушной улыбкой северного сияния.

Навеки запечатлелась в душе рубка полуразбитой подлодки, раненые матросы, сидящие на полу теряющих герметичность отсеков, по стенам которых стекают невидимые в багровом полумраке струйки воды. В наушниках эхолота слышны звуки двигателей фашистских морских охотников, время от времени взрыв глубинной бомбы жестоко бьет по перепонкам. Все вокруг сдерживают дыхание, в этом единственное спасение: лечь безмолвно на дно и попытаться ввести противника в заблуждение, выбросив через торпедный аппарат обрывки писем, обломки дерева, рваные тельняшки и сотню литров солярки.

Запомнилось раннее утро кровавого дня, когда он повел свою крестьянскую дружину против крестоносцев. Узкое каменистое ущелье отзывалось эхом на крики, звон стали, тяжелый топот закованных в броню коней… С грохотом валились наземь самоуверенные, надменные рыцари. Страшным был тот день для Христова воинства, немногим удалось уйти от расправы, чтобы поведать, как отчаянно мстит народ за сожженные села, разграбленные амбары, вытоптанные нивы.

Грэм помнил эти искусственные, бутафорские миры все до одного – он уже не сомневался в их искусственности. Раз за разом воскрешал все прошлое очередного персонажа, чтобы сбросить с себя личину капитана Строгова, римского легионера Луциуса, еретика Джорджо, и отправиться на поиски следующего, может быть, того самого единственно подлинного мира, в котором ему уже не придется подчиняться чужой воле.

Постепенно все превращалось в рутину. Сначала он мобилизовывал память, навязанную ему "игроками", создавал разрушавшую мир перегрузку, затем облаком частиц проносился через загадочное, порождавшее галлюцинации пространство и распахивал дверь в новое бытие.

И вот – в который раз! – он скользнул в черную дыру, зажмурился от ударившего в глаза яркого света. Медленно и осторожно поднял веки. Еще один мир… Но какой? Бессмысленный, как Диснейград? Жестокий, как старинный Лондон? Или что-то еще невиданное?

Сейчас все выяснится.

Сердце екнуло от радости прежде, чем он успел осознать, где находится. По всему телу разлилось теплое чувство, знакомое каждому путнику, вернувшемуся в родной дом.

Ему отлично, до мелочей была знакома эта круглая кабина, белый подковообразный пульт, низкие кресла, экраны, циферблаты… Наконец-то позади все кошмары, наконец-то он в собственном мире, более того – в собственном корабле. Возможно, измотанные его упорным сопротивлением, "игроки" вернули ему свободу. Значит, они не всесильны! Значит, человек может одержать над ними победу! Теперь уже нечего бояться – надо просто определить координаты корабля, проложить курс к Земле и доложить о случившемся. Уж земные-то специалисты всему найдут объяснение и…

– Добрый день, – раздался у него за спиной полный иронии голос. – Чему обязан честью вашего визита?

Грэм резко обернулся. У двери шлюзовой камеры стоял русый атлет в белом скафандре без шлема. Его сопровождала молодая черная пантера в кожаном ошейнике, она угрожающе скалилась. Секунду-другую Грэм в полном недоумении вглядывался в эту пару, и вдруг его осенило.

Это же он! Вариант его самого!

Прижавшись к ноге хозяина, Дебора злобно рычала на свою двойницу. Опустив руку, Грэм крепко схватил ее за загривок. Попытался улыбнуться.

– Понимаю, мое появление для вас сюрприз… или для тебя? Черт, попробуй тут, разберись! Но надо все обдумать… происходит нечто необычайное.

Двойник улыбнулся без тени смущения, но в глазах у него таилась коварная сдержанность.

– Отчего же… Мне как раз кажется, что все ясно… Если не ошибаюсь… тебя… прислали… – теперь его голос хлестал резко, как бич, – с Черной планеты! Дебора, взять!

Пантера, носившая ошейник, взвилась в воздух, но Дебора – настоящая Дебора – успела прыгнуть ей навстречу. Захваченный врасплох, ничего не понимающий Грэм потерял несколько секунд – он только смотрел расширившимися глазами на ревущий черный клубок на полу рубки. А когда оторвал взгляд от разъяренных животных, двойник уже навел на него свой бластер.

Ситуацию он оценил молниеносно. Прежде чем удастся убедить этого идиота, что ни с какой Черной планеты его не присылали, обе Деборы искусают друг друга до смерти. Значит, действовать! И он бросился вперед и вбок. Луч бластера скользнул по плечу, опалив свитер, но Грэм уже упал в ноги противника, проводя прием, который годился только против вооруженного человека. Ведь вооруженный перестает контролировать что бы то ни было, кроме правой руки. Двойник тяжело рухнул на спину, выронив бластер, который Грэму удалось ногой отпихнуть в сторону. Но тот уже вскочил и в свою очередь атаковал. Грэм нанес удар и промахнулся. Кулак Грэма-II врезался ему в солнечное сплетение, заставил перегнуться пополам. Еще удар – на этот раз в челюсть. На глаза упала черная пелена. Вслепую он вцепился в противника, оба они покатились на пол, извиваясь, наугад молотя друг друга. Но у Грэма было преимущество – его движения не стеснял скафандр, чем он тут же воспользовался. Всего на секунду ему удалось вырваться из железной хватки, но этого оказалось достаточно, чтобы провести сокрушительный апперкот, от которого двойник обмяк. В изнеможении, Грэм приподнялся и глянул назад.

Пантера в ошейнике неподвижно лежала в луже крови. Рядом с ней, скуля, пыталась встать Дебора.

– Грэм, – чуть слышно произнесла она.

– Да, Дебора…

Пошатываясь, он сделал шаг вперед, протянул руки…

В рубке раздался яростный вопль, в котором не было ничего человеческого. Дебору пронзила молния, подбросила черное блестящее тело, заставила скорчиться. В бешенстве Грэм одним прыжком преодолел расстояние до двойника и нанес первобытно жестокий удар.

Немало минут утекло, а он все так же неподвижно сидел в кресле, сжимая бластер. Две мертвые пантеры лежали друг подле друга. Совершенно одинаковые, будто сестры. В глубине рубки с полу медленно поднимался его двойник, ощупывал распухшее лицо. Он потерпел поражение, но в его холодном взгляде читалось прежнее коварство. Грэм понял, что тот отнюдь не отказался от мысли вернуть себе оружие.

– Не вздумай подходить, – устало сказал Грэм. – Попробуй хоть немножко пошевелить мозгами. Неужели тебе мало… вот этого? – он мрачно кивнул в сторону трупов двух Дебор.

На двойника этот аргумент, кажется, подействовал, агрессивности у него поубавилось. Но, стоя у дверей шлюзовой камеры, он упрямо сжимал кулаки, катал желваки на скулах.

– Пошевелить мозгами? Все и так ясно – ты с Черной планеты.

Грэм готов был разреветься от отчаяния.

– Бог ты мой, да пойми: я и слыхом не слыхивал ни о какой Черной планете! Все, что здесь происходит, гораздо серьезнее!

Поспешно, захлебываясь, он принялся рассказывать. Мысли, воспоминания теснились, не поспевали друг за другом. Ему хотелось ничего не пропустить, поведать и о чужих мирах, и об "игроках", и о том, как вступил с ним в борьбу… Собственный рассказ увлек его, он как бы заново проходил через все перипетии – и перестал следить за двойником. Когда же снова глянул на него, кого считал своей копией, чуть не застонал. На него с издевкой смотрели глаза ничего не понимающего человека, вынужденного слушать нелепости, но отказывающегося верить хотя бы одному слову.

Теперь Грэм понимал, что снова обманулся: он попал не в свой мир. И двойник – это всего лишь кукла, фигура, понадобившаяся "игрокам" для осуществления каких-то стратегических планов. Просто пешка без собственных мыслей и чувств, годная лишь на то, чтобы безропотно совершать ход за ходом в непонятной игре.

Сейчас, перебирал крупицы воспоминаний, которые принадлежали действительно ему, Грэму Троолу, он приходил к пониманию, что до схватки с роботами был точно такой же покорной фигурой. Прежние его приключения строились на одном лишь действии: без мысли, без рассуждений, без понимания возможных последствий. Он просто реагировал в зависимости от обстоятельств. Кое от каких остатков этой духовной пассивности он не избавился и по сей день.

Грэм снова посмотрел на двойника. До чего же настоящим, живым он выглядел… Ему не доставало только одного: способности возвыситься над собой, выйти за тесные рамки заранее расписанной роли.

Грэм покачал головой. Наверное, он сам был фигурой в игре, куклой, марионеткой в одном из бесчисленных марионеточных миров. Но каким-то чудом ему удалось совершить проход пешки – шаг за шагом он добрался до противоположного края доски и превратился в ферзя. Теперь он желал невозможного. Стать "игроком".

Он сам знал, что это невозможно.

Но он попытается.

 

1

В пятнадцать лет гимназист Адам Лемхович увлекся космосом. Комната его понемногу наполнялась моделями ракет, толстыми книгами и папками, набитыми вырезками из газет и журналов. По вечерам молчаливый близорукий юноша запирался, чтобы часами рассматривать фотографии, переданные на невероятные расстояния в миллионы километров. Безмолвные лунные кратеры, красные скалы и пески Марса, странные потоки, обнаруженные на поверхности Энцелада, загадочное темное полушарие Япета, трещины во льдах Ганимеда… Все это прямо-таки зачаровывало Адама, который, стоило ему закрыть глаза, мечтал о межпланетных полетах, о славе и подвигах.

Время внесло в эти мечты свои прозаические коррективы. Спустя еще пятнадцать лет Лемховичу стало ясно, что космонавтом ему никогда не быть. В шансы на совершение подвига он тоже перестал верить. От старой мечты осталось основное – жажда славы. Подобной всем молодым научным сотрудникам, он вынашивал несколько революционных идей, твердо веря, что рано или поздно они принесут ему Нобелевскую премию.

Идеи оказались несостоятельными. Они породили несколько статей, почти бесследно утонувших в море публикаций. И все же судьба была благосклонна к Адаму Лемховичу. В сорок пять лет – по прошествии третьего пятнадцатилетнего срока – его мечта сбылась самым блестящим образом: он не только получил Нобелевскую премию, но и завоевал шумную (как он тогда считал – вполне заслуженную) славу.

В шестьдесят Адам Лемхович мечтал лишь об одном: быть обыкновенным, никому не известным пенсионером.

Сидя в просторной гостиной безликого гостиничного люкса, он печально качал головой. С неудобствами славы он давно примирился и уже потерял надежду когда-либо от них избавиться. Влачить бремя всемирной известности до конца жизни – такой приговор ему вынесла судьба. Адам Лемхович, Лауреат Нобелевской Премии, Человек, Изменивший Наш Мир, Изобретатель Нового Искусства и прочее в том же роде… Он не жаловался, ибо давно заметил, что окружающие воспринимают его жалобы как кокетство капризной знаменитости, а в результате удваивают знаки внимания, вместо того чтобы оставить его в покое. Им, по всей видимости, трудно было понять, что значит почти не иметь личной жизни, целиком принести свою научную карьеру в жертву бессмысленным симпозиумам и коктейлям, отвечать на тошнотворно однообразные вопросы бесчисленных интервьюеров. Миру нужны были знаменитости, а когда их недоставало, он сам их создавал.

Приглушенный зуммер прервал его размышления. Лемхович с пыхтением дотянулся до нужной кнопки, нажал. На экране появилась симпатичная молодая девушка в очках (очки были последним писком ретро-моды).

– Вы заказывали международный разговор…

– Да-да! – нетерпеливо воскликнул Лемхович. – Связывайте!

Девушка кивнула, и вместо нее на экране возникла знакомая гостиная его загородного дома. На стенах висели снимки спутников Юпитера, напоминание об увлечении юности. Марта сидела в старом кожаном кресле напротив видеофона. На ней было ее любимое черное платье с белым кружевным воротничком. Лемхович часто в шутку повторял, что в нем она выглядит минимум на тридцать лет моложе. Но сейчас Марта выглядела внезапно постаревшей, она сгорбилась так, будто на хрупкие плечи лег невидимый груз. Покрасневшие глаза выдавали недавние слезы. Жена не двигалась, только пальцы нервно теребили носовой платок.

Марта плакала! Лемхович был до того поражен, что ничего не сумел придумать взамен заранее приготовленного бодрого начала.

– Привет, Марта! Что нового дома?

Она медленно подняла глаза, и в них читались такая растерянность и такое отчаяние, что Лемхович похолодел. "Филипп! – пролетела мысль. – Что-то случилось с Филиппом! О, господи, мой мальчик!"

– Игна… – Марта не смогла договорить. – Игнасио заболел…

Лемхович медленно прикрыл глаза. Тяжело, продолжительно вздохнул. Игнасио… Ну конечно же, Игнасио. Уже несколько лет он был к этому готов. В конце концов, никто не бессмертен. Тем не менее в глубине души он таил надежду, что Игнасио пребудет вовеки.

– Как это произошло? – голос глухо заметался по комнате.

– Ты же знаешь, он ждал возвращения Хуана, – быстро заговорила Марта, которой словно не терпелось с кем-то разделить свою боль. – Три дня тому назад решил сходить в порт: вот просто вбил себе в голову, что судно Хуана прибудет именно в этот день. Разыгралась непогода… Он вернулся, промокнув до костей… Вечером начался жар, а врач пришел только наутро. И сказал, что надежды никакой… – Она вдруг всхлипнула: – Помоги ему, Адам! Ты должен ему помочь!

– Не могу, Марта. Сама знаешь, что не могу. Да и никто другой в подобной ситуации. Вообще… зачем обязательно ожидать самого худшего? Подумаешь, какой-то врач сказал, что нет надежды! Да что он понимает! Какая-то там простуда – и чтобы она повалила нашего старого пройдоху?! Сколько раз попадал он в куда худшие переделки… Выкарабкается и на этот раз, Марта! Вытри глаза и прекрати плакать.

Во взгляде жены читалось колебание. И все же на душе у нее явно полегчало. Лемхович криво ухмыльнулся. Даже Марта не сумела уберечься от сладкого яда его всемирной славы. Предугадать судьбу Игнасио не мог бы сейчас ни он, ни кто бы то ни было, однако она верила, что великий Лемхович не ошибается. Что ж, пусть! Пусть думает, что, вопреки опасениям врача, Игнасио выздоровеет. Чем черт не шутит, а вдруг и впрямь…

– Ты уверен? – Марта утерла слезы скомканным платочком, потом пригладила тронутые сединой волосы. – Ты ведь это не для того, чтобы просто меня успокоить? Ох, Адам, я так встревожилась, когда увидела его в постели…

– Выкарабкается! – решительно подвел черту Лемхович. – Это ведь Игнасио, а не какой-то там современный хлюпик. Он – и чтобы умер от простуды?! Ерунда!

– Спасибо, Адам! – теперь Марта действительно успокоилась. – Звони почаще. И скорее возвращайся.

– Через два дня вылетаю. Ни под каким видом не принимай приглашений. Я не намерен никуда ездить – по меньшей мере месяц.

– Дай бог! – она недоверчиво покачала головой. – Что ж, я тебя жду. До свидания. Пойду взгляну, как там Игнасио.

Экран погас. Лемхович рассеянно шагал из угла в угол гостиной. Потом подошел к окну во всю стену, лбом прислонился к прохладному стеклу. Только теперь до него стало по-настоящему доходить услышанное. Заболел Игнасио, мог умереть. А его самого, что держит его в столице этой далекой страны? Очередной научный конгресс, еще десяток интервью, еще полсотни ничего не оставляющих в памяти встреч…

Внизу блестели огни вечернего города. Среди причудливых нагромождений фасадов из стекла и металла темнели массивы многоэтажных висячих садов, по широким проспектам мчались автомобили. Вдали, в старых кварталах, романтично светились окошки традиционной прямоугольной формы. Лемховичу нравилась архитектура прошлого века, нравилась своей сдержанностью, строгой функциональностью, отсутствием модернистских ухищрений. Панельные жилые корпуса навевали ему некое спокойствие, ассоциировались с далеким от современной суеты аскетизмом.

Гость перевел взгляд на темную цепь гор, высившуюся за старинными кварталами. Впрочем, и там светились какие-то огоньки. Гостиницы? Приюты для туристов? Далеко справа в небо упиралась залитая светом прожекторов башня старого телецентра. Лемхович поморщился. Башня напомнила о предстоящем интервью. Стоило об этом подумать, как в дверь постучали.

– Войдите! – громко сказал он.

На пороге появилась переводчица: высокая русая девушка с неизменной веселой улыбкой, необычайно преображавшей ее некрасивое лицо.

– Добрый вечер, профессор. Простите за вторжение, но мне только что позвонили с телевидения. Машина будет перед гостиницей в десять утра.

– Что ж, ладно, – рассеянно кивнул Лемхович. – Я как раз о них думал. Не беспокойтесь, милая барышня, все будет в порядке. Что-что, а интервью давать я научился.

Смущенно пожелав ему спокойной ночи, переводчица вышла. Лемхович утомленно опустился в кресло и машинально потянулся за любимой книгой, лежавшей на столике. Это были "Классические японские трехстишия". Но из чтения ничего не получилось. Перед глазами стояло загорелое, морщинистое лицо Игнасио.

В какой-то момент буквы все же обрели четкость. Книга была раскрыта на одном из хокку Басе:

Снаружи, за стенами тридцатиэтажного отеля, свистел ветер.

 

2

Дорога серпантином карабкалась в гору, по обе ее стороны заросли орешника чередовались с залитыми солнцем травянистыми склонами. Время от времени она ныряла в тень густых буковых рощ. Над деревьями плыли пестроцветные кабинки канатной дороги.

– Повезло вашему городу с этой горой, – заметил Лемхович. – Немногие столицы могут похвастаться такими прекрасными условиями для туризма.

– Если останется время, можно будет съездить на вершину, хотите? – предложила переводчица. – Оттуда виден весь город. Кстати, это можно сделать и вечером: море огней, фантастическое зрелище…

Еще один вираж, и автомобиль остановился у подножия телебашни. Ведущий передачи – кудрявый смуглый человек с тонкими висящими усами – встречал их у подъезда. Он пристально и чуть насмешливо наблюдал за тем, как они выбираются из машины. Это выражение его лица еще вчера вызвало у Лемховича раздражение. Журналист был одет в изысканный темный костюм, в широком галстуке (они снова вошли в моду) блестела золотая булавка. Он походил скорее на важного коммерсанта, следящего за выгрузкой дорогого товара. "Специалист по провокационным интервью, – подумал гость. – Любой ценой постарается оживить беседу рискованными вопросами. Посмотрим, посмотрим…"

Против ожидания, эта мысль не усилила раздражения, даже развеселила. Он давно перестал смущаться, беседуя с журналистами; а ведь некогда бормотал нечто нечленораздельное, сталкиваясь с их необузданным любопытством. Теперь же ему ничего не стоило справиться с любым из них. Если понадобится, поставит на место и этого молодого зазнайку. Лучше бы, однако, до конфронтации дела не доводить. Пока что наиболее подходящей будет нейтральная позиция: ученый с мировым именем благосклонно отвечает на вопросы журналиста, деликатно обходя молчанием неудобные темы. Для разнообразия же можно время от времени подбрасывать кое-какие парадоксальные оценки собственного вклада в науку. Лемховичу нравилось, играя на публику, расшатывать тот пьедестал, на который его водрузили.

Ведущий церемонно пожал ему руку и заговорил.

– Добро пожаловать в наш телецентр, профессор Лемхович, – перевела девушка. – К передаче все уже готово. Прошу в студию.

Журналист ни на миг не умолкал, пока они пересекали просторное фойе и поднимались по лестнице на второй этаж. В том, что он говорил, для гостя не было ничего нового. Тему передачи они обсудили еще вчера. Лемховичу предстояла беседа с группой телезрителей. Ни "инструктажа", ни, тем более, репетиции не будет: надо создать впечатление непосредственности, подлинности происходящего. Непосредственность и подлинность – конек телевизионщиков, хотя они редко умеют объяснить, что же имеется в виду под этими терминами.

Студия оказалась сравнительно небольшим помещением, затянутым меняющим цвет пластиком (так называемым "хамелеоном"). С потолка свешивались десятки пронумерованных прожекторов и миниатюрные камеры на гибких щупальцах-манипуляторах. Лемхович бросил сочувственный взгляд в сторону режиссера, сидевшего за пультом в отделенной стеклянной стеной аппаратной. Профессор по собственному опыту знал, как трудно управляться с обладающими неограниченной степенью свободы манипуляторами.

За круглым столом уже расположились семеро приглашенных зрителей. Ведущий их представил: крупного, широкоплечего механика по строительной технике; высокого тощего социолога с длинными руками, длинным носом и длинными, давно не видевшими гребня волосами; молодую домохозяйку, явно побывавшую сегодня в парикмахерской и надевшую свое лучшее платье (еще бы, ее же увидят все соседи!); писателя в кожаной куртке, одетого с продуманной небрежностью; чертежницу тридцати пяти лет, с вечно ищущим взором старой девы; стриженого школьника с вызывающим прищуром, облаченного в строгий черный костюм, явно навязанный родителями (впрочем, парень уже успел распустить узел галстука и расстегнуть верхнюю пуговку сорочки); и, наконец, невысокого полноватого мужчину с редкими седеющими волосами – научного сотрудника Национального исследовательского центра видеоники. "Ага, коллега, – подумал Лемхович. – Скромен, но втайне склонен к внешним эффектам. В противном случае на кой ему черт эти очки с толстенными стеклами? Давно мог бы прооперироваться".

Кивнув будущим собеседникам, он опустился на свое место, будто в кресло дантиста, прикрыл глаза и целиком предоставил инициативу телевизионной группе. Уже сейчас становилось жарко; софиты шпарили вовсю. Кто-то провел по его лицу пропитанной жидким гримом губкой (иначе кожа будет бликовать на экране), другой сотрудник прикрепил наушник для синхронного перевода.

– Все готовы? – раздался в динамиках голос режиссера.

– Готовы! – ответил ведущий.

– Внимание! Выходим в прямой эфир! Тишина в студии!

Передача началась.

 

3

Ведущий привычно откинулся на спинку кресла, будто желая увеличить расстояние между собеседниками и собой. Взгляд его приобрел профессиональную сосредоточенность. Теперь перед ним не живые люди, а объекты беседы, которую нужно направлять как можно более оригинально. Легко оперевшись на ладонь чуть склоненной вбок головою, он произнес, глядя в камеру:

– Добрый вечер, дорогие друзья. Начинаем телепередачу "Гость третьей программы". Позвольте прежде всего поблагодарить вас за те сотни писем, которые мы получили от вас на прошлой неделе. Темы для беседы вы предлагаете самые разные, но преобладающим оказалось желание обсудить новое искусство, вот уже несколько лет победоносно шествующее по миру. Вы уже догадались, что речь идет о видеонике.

Лемхович улыбнулся. Неплохое начало, хотя и не совсем искреннее. Вряд ли телевизионщики ждали плебисцита в письмах, состоявшегося на прошлой неделе, чтобы определить тему передачи. Его они, во всяком случае, пригласили еще месяц назад.

– Авторы самых интересных писем здесь, у нас в студии, – продолжал ведущий. – Это представители разных профессий (последовало быстрое перечисление). Теперь же я рад вам сообщить, что на наше приглашение любезно ответил согласием сам профессор Адам Лемхович, создатель видеона. Добро пожаловать в студию, профессор Лемхович. Позвольте заверить вас, что наша телевизионная аудитория с огромным интересом воспримет ваш рассказ.

Сделав короткую паузу, он чуть прищурился и нанес первый удар:

– Итак, давайте начнем с вопроса: кто же, в сущности, профессор Лемхович?

"Молодец, мой мальчик, – подумал гость. – Что ж, расшатаем слегка пьедестал, а там видно будет".

– Вижу, вам по душе сразу брать быка за рога, – сказал он с хорошо разыгранной наивностью. – Я думаю на ваш вопрос смогу ответить без лишних слов. Кто такой профессор Лемхович? Очень просто: самозванец и узурпатор.

– Вот так шутка!.. – растерянно проговорил ведущий. Ситуация вышла из-под контроля, нужно было выиграть несколько секунд, чтобы снова взять ее в руки.

– Отчего же… – Лемхович был сама святая простота. – Я понимаю: Нобелевская премия, которой я удостоен пятнадцать лет тому назад, действует на широкую публику… м-м-м… гипнотизирующе. Но немало известных ученых – людей, мною глубоко уважаемых – считают меня ни кем иным, как узурпатором открытия, витавшего, так сказать, в воздухе. Признаться, они весьма смущаются, когда при личной встрече я им сообщаю о полном своем согласии с их мнением.

К ведущему постепенно возвращалось самообладание.

– Значит, вы считаете, что это открытие мог сделать кто угодно, окажись он на вашем месте?

– Не только на моем. Позвольте заметить вам, что у нас в двадцать первом веке подлинные открытия – чрезвычайная редкость. Видеоника с этой точки зрения – вообще не открытие. Всерьез анализируя собственные заслуги, должен заявить, что я всего лишь собрал воедино необходимые элементы. Так действует, скажем, повар. Но не тогда, когда творит некий кулинарный шедевр, а когда готовит элементарный бульон.

Шедевр же, повторяю, обязан своим появлением не мне, а историческому развитию электронных средств коммуникации.

– И что же… часто вы делаете подобные мысли общественным достоянием? – ведущий осторожно прощупывал почву.

– При малейшей возможности, – Лемхович постепенно входил в раж, как и всякий раз, стоило зайти речи о его незаслуженной популярности. Понимая, что объяснения приняты не будут, он, тем не менее, предпринимал все новые и новые попытки. – Может быть, именно поэтому меня перестали приглашать на помпезные симпозиумы, которые проводятся на Западе. Я имею в виду не серьезные научные встречи, а те форумы, что созываются главным образом с рекламными целями, с чьих трибун произносятся трескучие речи. Для таких сборищ необходима, разумеется, фигура колосса, этакого супермена от науки, в крайнем случае – кто-нибудь вроде уэллсовского доктора Моро…

Писатель нетерпеливо заерзал в кресле. Вот непрактичный человек, явился в студию в пуловере и кожаной куртке. Он их, небось, с удовольствием скинул бы, ведь вон какая испарина на лбу выступила, да поздно теперь.

– Извините, у меня вопрос, – сказал он. – Можете на него не отвечать, если не хотите. Что ж вы не отказались от Нобелевской премии, при таких-то взглядах?

Лемхович медленно кивнул. В давние времена он этого вопроса боялся. Журналисты его неизменно задавали, а он старался уйти от ответа. Потом понял, что молчанием тут не отделаешься. Слава – будто огромная, висящая над головой лупа – выставляла его на всеобщее обозрение. У него оставался единственный выход – полная, абсолютная откровенность.

– Тут, видите ли, нет ничего удивительного, – задумчиво проговорил он. – Я, конечно, могу оправдаться тем, что отказ привел бы к скандалу, заявить, будто на меня оказала нажим научная общественность или что огромный успех вскружил мне голову. Но истина заключается в том, что мне просто не удалось победить собственное тщеславие. Такое ведь раз в жизни случается… и кто без греха, пусть первым бросит в меня камень.

Ему вспомнился тот счастливый вечер пятнадцать лет тому назад, когда, ликуя, он спешил домой с бутылкой шампанского. Наконец-то! Наконец-то! Марта бросилась ему на шею, расцеловала, Филипп восторженно вопил что-то из гостиной. Потом они поспешили к Игнасио, первый тост следовало поднять за него, ведь с него-то все и началось. Не смолкая, звонил телефон, родственники, коллеги и друзья поздравляли наперебой. Как быстро разнеслась весть, удивлялся он и сиял, грелся в лучах славы. Видный ученый, лауреат Нобелевской премии, гордость отечественной науки. Разве мог он подозревать, что все кончится вот так – досадой, усталостью, сожалением, что не подумал, как следует, прежде чем принимать незаслуженные почести.

И сейчас он испытывал одно-единственное желание: быть дома, вместе с Мартой волноваться о здоровье Игнасио.

 

4

Воспоминания заставили на несколько мгновений отключиться от тоненького голоска переводчицы, звучавшего в наушнике. И теперь он обнаружил, что все выжидательно на него смотрят. Виновато улыбнувшись, он спросил:

– Что вы сказали? Простите, я отвлекся.

– Мне кажется, вы чересчур строги к себе, профессор Лемхович, – повторила чертежница. – По крайней мере, с моей точки зрения – с точки зрения человека, который не до тонкостей разбирается в видеонике. Мне одно известно: новое искусство завоевало весь мир, видеон есть в каждом доме…

– У нас дома четыре видеона! – встряла домохозяйка, уставившись прямо в объектив телекамеры.

– …так что для меня ваше открытие эпохально, – поморщившись, продолжала чертежница. – Именно поэтому прошу вас объяснить – почему вы считаете, будто идея видеона "витала в воздухе".

Ага, пришла очередь "научной" части беседы. В такие моменты Лемхович испытывал неподдельное волнение. Ему все казалось, будто говорит он чересчур сухо, входя в излишние технические подробности. Но иначе объяснить суть видеоники невозможно. Его утешала мысль, что хоть какой-то части зрителей будет полезно услышать, как создавалось новое искусство.

– Что ж, начнем с азов. Что такое видеон? В самом общем плане его можно назвать фильмом, который продолжается бесконечно. Обратимся к истории кино: если на ее заре картины были коротенькие, то потом они становились все длиннее и длиннее. Первые не превышали нескольких минут, потом появились часовые ленты, потом полтора часа, потом двух-, трех-, пятисерийные. К середине прошлого века стали производиться сериалы из 20, 30, даже из ста эпизодов. Это уже во многом напоминает видеон, правда ведь?

– Не совсем то же самое! – осторожно возразил школьник.

– Правильно, далеко не совсем. Но все же в те времена с успехом шли телевизионные многосерийные экранизации крупнейших произведений классической литературы. Есть целый ряд обстоятельств, не позволявших кинематографу выполнить ту же задачу.

– Очень приятно, что вы тепло отзываетесь о телевидении, – попытался напомнить о себе ведущий.

– Мне и еще есть что о нем сказать, – перебил его профессор. – Не будь телевидения, видеоника вообще не смогла бы возникнуть. Разве видеон не что иное, как слегка переделанный телевизор?

Лемхович огляделся. Слава богу, все слушали его с вниманием. Значит, нет нужды в более занимательных примерах – пока их еще найдешь! Паясничать перед публикой он не любил. В конце концов, за этим его сюда и пригласили – рассказать о видеонике, так что можно будет остановиться на самых мелких технических подробностях.

Сидевший напротив него научный работник подался вперед, будто они беседовали впрямую, без посредства перевода.

– Профессор Лемхович, у меня к вам вопрос как у профессионала: какой момент в развитии телевидения вы считаете поворотным, когда был сделан первый шаг к видеонике?

– Вас, коллега, мой ответ может привести в недоумение. Тем не менее, призываю вас вернуться в довольно далекое прошлое. В шестидесятые годы прошлого века в Советском Союзе осуществлены первые попытки посредством телевидения передать газетные факсимиле из Москвы в Сибирь. Благодаря этому удалось избежать необходимости перевозить матрицы на тогдашних сравнительно тихоходных, но весьма дорогих самолетах. С тем, чтобы повысить качество принимаемого изображения, сигнал пропускался через компьютер. Думаю, именно с этого момента можно говорить о возникновении исторической неизбежности изобретения видеона.

– Да, благодарю вас, – удовлетворенно кивнул его собеседник.

Возникла короткая пауза. И вот строитель, испытывая смущение, поднял руку, будто ученик в классе.

– Извините, для вас это, может быть, и ясно, но для меня не совсем. Почему вы считаете использование компьютера первым шагом к видеону? Насколько мне известно, ныне каждый телевизионный приемник снабжен компьютером, однако с видеоном все они не имеют ничего общего.

– "Ничего общего" – это несколько сильно сказано, но в принципе вы правы, – согласился Лемхович. – Верно, современные телевизоры оборудованы миниатюрными компьютерными блоками. Следовательно, все они являются наследниками упомянутого сибирского эксперимента. Позже, уже в семидесятых и восьмидесятых годах двадцатого века, комбинация телевизора с компьютером использовалась для получения телевизионного изображения с борта космических станций и кораблей. Фотографии поверхности Марса, Меркурия, Венеры, Юпитера, Сатурна… словом, всех планет Солнечной системы и их спутников были переданы на Землю именно таким образом.

Он помолчал, вспоминая те давние годы, когда жадно рассматривал космические фотографии, даже не подозревая, какую роль они сыграют, спустя десятилетия, в его судьбе. Потом покачал головой и продолжил:

– Поставим-ка вопрос таким образом: для чего в наше время используется блок ЭВМ при создании телевизионного изображения?

– Он позволяет сделать изображение статичным! – поспешно выпалил школьник, словно боясь, как бы его не опередили.

– Браво, молодой человек! – одобрительно улыбнулся Лемхович. – Так оно и есть. Вы, кажется, интересуетесь электроникой?

– Нет, просто мы это по физике проходили, – паренек пытался напустить на себя небрежное безразличие, но видно было – он едва не лопался от гордости. В его блаженном возрасте, похоже, сама мысль о том, что у славы есть и оборотная сторона, возникнуть не могла.

– Хорошо, вернемся к нашим баранам. Итак, образ приобрел статичность. Мы к этому снова вернемся, но пока еще немножко телевизионной истории. Довольно долгое время техническая сторона дела опиралась на передачу всего изображения: кадр повторялся 25 раз в секунду – со всеми подробностями, хотя какую-то долю мгновенья назад он уже показывался. Этот устаревший способ мы называем динамическим принципом.

Облокотившись на стол, он продолжал медленно и спокойно излагать свою мысль, будто читал лекцию в Политехническом институте.

– А теперь несколько слов о современном принципе – статическом. В конце прошлого века появилась новая идея осуществления связи между компьютером и телевизионным приемником. Разве нужно постоянно выдавать в эфир целый кадр? Статичные его элементы можно сохранить в памяти компьютера, благодаря чему они постоянно будут оставаться на экране. Передающая же станция позаботится о том, чтобы динамические изменения накладывали на кадр свои коррективы. Таким образом можно обойтись меньшей мощности эмиттером и избежать помех.

Собравшиеся вокруг стола одобрительно закивали. "Дай бог, чтобы и вправду поняли, – с надеждой подумал Лемхович. – Уж больно много стало чудес техники, которыми мы пользуемся вслепую".

– Да, о статическом принципе я читал, – заметил социолог. – Но я часто задаюсь одним вопросом – может, и несколько наивным… Вот включил я, скажем, телевизор посередине передачи. Ведь в памяти компьютера статические элементы еще не зафиксированы. Что же, я, значит, увижу только движущиеся фрагменты?

Лемхович не успел и рта раскрыть, а ведущий, который не мог вынести столь длительного молчания, уже поспешил перехватить инициативу:

– Позвольте на этот вопрос ответить мне. Чтобы изображение оказалось неполным, каждые две секунды передается весь кадр полностью. Фактически единственное неудобство – это чуть заметное запаздывание изображения при включении телевизора…

Он самодовольно глянул на Лемховича – мы, мол, тоже не лыком шиты. Этой-то крошечной паузой и воспользовался научный сотрудник:

– Причем запаздывание это было куда более значительным, когда использовались старые телевизоры с электронно-лучевой трубкой.

– …Что же до преимуществ, – несколько нервно продолжал ведущий, – то они очевидны. Статические элементы выдаются в эфир в пятьдесят раз реже, а, значит, в передачу можно вместить куда больше информации.

– Я видел, какое изображение дает экран музейного телеприемника прошлого века, – вмешался школьник. – Смахивает на старую фотографию: все в точках и пятнах.

Ведущий бросил на него свирепый взгляд, но Лемхович потянулся и отечески похлопал паренька по плечу.

– Спасибо за поддержку. Будем считать, что со статическим принципом все ясно. Добавлю только, что у первых телевизоров нового типа компьютерный блок был чересчур массивен. Но электроника шла вперед, так что к началу века он стал уже довольно компактным, а теперь, как всем вам хорошо известно, блок представляет собой небольшую коробочку, сам же телеприемник почти плосок.

Однако строитель явно не был удовлетворен. Беспокойно вертясь в кресле, он переводил взор на каждого, кто вступал в разговор, и, наконец, не выдержал:

– Разумеется, мы сегодня услышали много интересного, такого, чего раньше не знали. Я, во всяком случае, услышал. Но на мой вопрос вы так и не ответили. Какая связь у статического принципа с созданием видеона?

– Еще минутку терпения, – успокоил его Лемхович. – Связь тут почти непосредственная. Согласно статическому принципу, компьютер берет на себя заботу о неподвижном изображении. Разве не логично задуматься: а почему бы и движущееся изображение не переложить на его плечи?

– В этом и заключается ваша идея, верно? – воскликнула чертежница.

– Увы, нет. Рискуя разочаровать своих почитателей, должен признаться, что эта идея выдвигалась задолго до меня. В 2003 году ее сформулировал Шарль Терлье, несколькими месяцами позже него – Игорь Мостовский… Не говоря уж о многочисленных публикациях на эту тему в период 2010–2015 годов. Идея создания видеона существовала уже двадцать лет назад. А когда компьютерная техника достаточно шагнула вперед, кто-то так или иначе должен был вспомнить идеи Терлье и Мостовского, первым применить их на практике. Чистая случайность, что таким человеком оказался я. Вот и все.

Снова воцарилось молчание. Ведущий смотрел на Лемховича с кислым выражением. Беседа катилась совершенно не в том направлении, на которое он рассчитывал.

– Профессор Лемхович, вы первый… э-э-э… изобретатель, с кем я встречаюсь, – залепетала домашняя хозяйка. – Простите за любопытство. Вы не помните, как возникла у вас мысль о создании видеона?

– Разумеется, помню… Хотя и было это так давно. Но погодите, надо сначала рассказать вам об Игнасио…

 

5

Игнасио сидел на пороге хижины, изо всех сил стараясь удержать на лице маску безучастия. Ни жеста, ни гримасы – только уголок рта чуть подрагивал, но четверо солдат интересовались совершенно другим. Под руководством сержанта они рылись в скудных пожитках, перевернули даже старый топчан, растрепали соломенный тюфяк и теперь в растерянности озирались. В крошечной хижине просто некуда было спрятать человека.

– Он здесь! – в ярости орал низкорослый толстяк-сержант. – Ясно или нет, черт вас дери? Он должен быть здесь!

Вылетев за дверь, коротышка схватил Игнасио за плечи и что есть сил принялся трясти:

– Ты его спрятал, мерзавец! Говори, где он, не то полыхать тебе вместе с этой жалкой хибарой!

– Воля ваша, сеньор сержант, – покорно склонил голову Игнасио. – Вы можете поступать, как найдете нужным, да только я с полудня живой души не видел. Послушайтесь совета, оставьте меня в покое и поскорее ищите своего беглого раба в другом месте, а то как бы вам и вовсе его не упустить.

Сержант в сердцах сплюнул, утер пот со лба и снова вошел в хижину. Оттуда донесся его полный отчаяния голос:

– Да здесь он, где еще ему быть?! Мадре де диос, сеньор Мадейра будет вне себя, когда узнает, что мы его прошляпили! Что скалитесь, болваны?! Думаете, вам тоже не достанется?

– Сеньор сержант, – робко заметил один из солдат, – этот человек, похоже, прав. Сами видите, никого тут нет.

Игнасио оглянулся. Сержант стоял в центре хижины и нервно кусал губы, не зная, на что решиться. Его не отпускало чувство, что беглый невольник прячется где-то поблизости. А вдруг он ошибается? В таком случае, каждая минута промедления уменьшает шансы на успех дальнейшего преследования.

– Мерзавцы! Все вы мерзавцы! – мрачно проворчал сержант. – Ладно, пошли отсюда!

Напряженно следивший за сержантом Игнасио не заметил, как у него за спиной проползла и быстро скрылась под дощатым полом хижины крупная змея.

– А ну, с дороги! – сердито буркнул сержант и столкнул Игнасио со ступеньки, хотя места для того, чтобы пройти, было предостаточно.

Солдаты один за другим последовали за ним. Приостановившись, сержант задумался, в каком направлении продолжить поиски. Игнасио с облегчением вздохнул. Вот-вот они уберутся, дальнейшее же куда проще.

И вдруг в хижине раздался пронзительный вопль. Солдаты в изумлении обернулись. У них на глазах вверх подскочили две половицы, из открывшейся под ними ямы выпрыгнул негр с посеревшим от страха лицом.

– Вот он! – торжествующе взревел сержант. Негр одним прыжком оказался за дверью и понесся к зарослям кустарника. Не в силах опомниться, солдаты лишь растерянно смотрели ему вслед.

– Стреляйте же, мерзавцы! – заорал сержант. – Огонь!

Один из солдат вскинул ружье и, не целясь, нажал на спуск. Громыхнул выстрел, но негр продолжал бежать. Вторая пуля также его миновала. До кустов оставался десяток шагов, когда пальнул третий солдат. Со стоном беглец схватился за поясницу и рухнул наземь.

Сержант перевел взгляд на Игнасио, и в его черных глазках-пуговках засветилась злобная радость. Указав на него рукой, он велел:

– Взять этого человека!

Раздался финальный музыкальный аккорд, экран телевизора на миг погас, а затем дикторша с улыбкой сообщила:

– Дорогие зрители, вы смотрели седьмой эпизод кубинского многосерийного телефильма "Жизнь Игнасио". Следующий, восьмой эпизод, смотрите в среду, в…

– Черт побери! – воскликнул мальчик, сидевший перед телевизором.

– Филипп! – строго глянул на него Лемхович. – Сколько раз повторять насчет сквернословия?

– Ладно, только это нечестно! – обиженно пробормотал мальчик.

Выключив телевизор (началась рекламная передача), Лемхович повернулся к сыну:

– И что же, по-твоему, нечестно?

– Да все это… – Филипп неопределенно кивнул в сторону экрана. – Почему Игнасио сидел спиной? Ему бы только чуть в сторону повернуться… Тогда и змею бы увидел, прогнал бы. Толстяк так и так уже собирался уходить.

Отец пожал плечами.

– Что ж, фильм снят, изменить его нельзя. Таким он останется навсегда – для всех зрителей, когда бы его ни показали. Хоть десять раз смотри, змея так и будет заползать в хижину.

– Знаю, знаю, – нетерпеливо согласился мальчик. – Я другое хотел сказать. Нельзя ли Игнасио дать хоть какую-то свободу?

Лемхович немного подумал. Подстраиваться к уровню восприятия ребенка он считал неправильным и с сыном предпочитал разговаривать, как со взрослым. По этому поводу Марта иногда ворчала, но Филипп был доволен.

– Понимаю твою мысль, мой мальчик, да только это невозможно. В конце концов, Игнасио, которого ты видишь на экране, – всего лишь подвижное изображение, не принимающее решений, не обладающее собственной волей. То же самое справедливо для всей экранной действительности. Будучи раз зафиксирована, она уже не может меняться. За создание фильма мы платим дорогой ценой – ценой отказа от случайности, этого неотъемлемого элемента реальной жизни.

Глаза Филиппа непримиримо засверкали.

– Слушай, папа, не морочь мне голову! – заявил он непочтительно (в спорах такие вольности ему дозволялись). – Объясни лучше по-человечески, почему не предоставить Игнасио свободу.

Лемхович вздохнул. Значит, и этим вечером ему не удастся поработать. Статья снова останется недописанной, а ему, хоть в редакции уже сердились, придется вести с сыном спор на совершенно бессмысленную тему.

В тот миг он и предположить не мог, что через каких-нибудь пять лет именно эта тема принесет ему Нобелевскую премию.

Сидя в телестудии, Лемхович вспоминал тот далекий вечер и собственную растерянность перед лицом мальчишечьего упрямства. Вспоминал, как долго крутился в постели, напрасно стараясь победить бессонницу. Где-то к полуночи он осторожно, чтобы не разбудить Марту, встал и поднялся на чердак, принялся рыться в старых журналах. Он точно помнил, что о чем-то подобном читал. Искомое действительно обнаружилось – утонувший в пыли пожелтевший номер "Журналь де ль'электронисьен" за 2003 год со статьей Шарля Терлье.

– На следующий день я приступил к самым общим вычислениям, – продолжал свой рассказ профессор. – Прикинул, какой объем памяти необходим компьютеру, чтобы разыграть историю Игнасио. Получались чудовищные цифры, я готов был все бросить. Но понимал, что идея стоящая. Если мое начинание удастся, мир обретет новое искусство – автономный телевизор, способный до бесконечности разыгрывать любую заданную нами историю. Кажется, название "видеон" именно тогда и пришло мне в голову. Не очень-то удачное, но, как видите, прижилось…

Научный сотрудник откашлялся.

– Вы говорили о трудностях, я вполне могу их себе представить. И как же вам все-таки удалось их преодолеть?

– Видите ли, на первом этапе работы я руководствовался простейшей принципиальной схемой будущего аппарата. Сейчас я вам ее набросаю…

Достав из кармана листок, он изобразил следующее:

#doc2fb_image_02000001.jpg

Одна из камер заглядывала профессору через плечо, передавая схему на экраны мониторов.

– Ага, – понимающе закивал научный сотрудник. – Эта схема и сейчас применяется.

– Да, она чересчур проста, чтобы претерпеть изменения, хотя в один прекрасный день, наверное, произойдет и это. Вопрос, однако, состоял в том, как реализовать идею на практике. Я тогда работал в одной экспериментальной лаборатории. Руководство института предложением заинтересовалось, дало мне, так сказать, зеленую улицу. Как раз к тому времени была закончена разработка новой долговременной памяти для универсальных ЭВМ космических станций. С огромным трудом нам удалось добыть один из первых экземпляров. Мы решили, что теперь-то у нас все пойдет как по маслу. На самом же деле проблемы только начинались.

Лемховичу вспомнился тот наивный энтузиазм, с которым он набросился на работу. Он тогда всерьез верил, что проект будет готов максимум за шесть месяцев. А в действительности прошло более двух лет, прежде чем в лаборатории появился первый видеон: сооружение величиной с гардероб с маленьким экранчиком на передней стенке. По сравнению с нынешними своими элегантными правнуками он был настоящим чудовищем – как и любой прототип. Но Лемхович любил эту старую примитивную машину, ведь именно она дала жизнь его Игнасио!

– Да, забыл сказать! – осенило профессора. – Для своей разработки мы выбрали именно фильм "Жизнь Игнасио". В память модели ввели уйму сведений по истории и географии Кубы, о физическом облике и характерах действующих лиц и так далее. В качестве первоначальной ситуации мы остановились как раз на той сцене, когда беглый раб добирается до хижины Игнасио. Схема подсказывает (тут он указал на нее пальцем), что ситуация проходит через логический фильтр, после чего преобразователь подает ее на экран. Сразу же после этого в действие вступает генератор случайностей. Во многих отношениях он точь-в-точь, как человеческая фантазия: по законам вероятностей извлекает из памяти произвольную информацию и сочетает ее с возникшей ситуацией. Если фильтр ее пропускает – она появляется на экране. Если же отбрасывает, генератор подбирает новую. Все происходит за доли секунды, зритель отчета себе в этом не отдает. Так и складывается подлинное, уникальное, непредсказуемое действие.

Немного помолчав, Лемхович тихо добавил:

– Вот что такое, по сути, видеон.

 

6

Игнасио сидел на пороге хижины, изо всех сил стараясь удержать на лице маску безучастия. Ни жеста, ни гримасы – только уголок рта чуть подрагивал, но четверо солдат интересовались совершенно другим. Под руководством сержанта они рылись в скудных пожитках, перевернули даже старый топчан, растрепали соломенный тюфяк и теперь в растерянности озирались. В крошечной хижине просто некуда было спрятать человека.

– Наверняка он где-то здесь! – в ярости орал низкорослый толстяк-сержант. – Не мог же он испариться, черт вас дери!

– А если он вообще здесь не появлялся, сеньор сержант? – робко отозвался один из солдат. – Сами видите, никого тут нет.

Резко обернувшись, сержант подпрыгнул и что было сил влепил солдату затрещину. Половицы застонали под его тяжестью, раздался треск. Прогнившие доски не выдержали тяжести бравого вояки и тот провалился по пояс, ногами угодив во что-то мягкое.

В тесном и мрачном пространстве под полом хижины ничком лежал оцепеневший от страха раб. Его лицо посерело. Стараясь выбраться, сержант, топтался у него на спине и беспомощно скреб скрюченными пальцами по доскам пола; солдаты с трудом сдерживали улыбки, наблюдая за тем, как яростно вращает глазами их грозный начальник. Бросив через плечо безразличный взгляд, Игнасио снова уставился в небо. На миг в траве показалась змея, покачала из стороны в сторону плоской головкой и уползла прочь.

Наконец солдаты вызволили сержанта из ловушки. Стряхнув щепки и пыль с мундира, он попытался заглянуть в открывшуюся под полом нору, но тут же отказался от этого намерения и подчеркнуто широким шагом вышел наружу. Походя он толкнул Игнасио, хотя места было предостаточно.

– Смотри у меня, мерзавец! Не дай бог окажется, что ты спрятал проклятого негра! Под землей разыщу, и полыхать тебе тогда вместе с этой жалкой хибаркой!

Приостановившись, сержант задумался, в каком направлении продолжить поиски. Потом отвернулся от Игнасио и повел свое воинство в заросли кустарника.

Вздох облегчения, испущенный Игнасио, слился с восторженными возгласами сгрудившихся перед видеоном мужчин. Кто-то побежал к холодильнику, куда заранее поставил шампанское, другие подхватили Лемховича и принялись качать. Специально приглашенный на первое испытание Филипп подпрыгивал рядом и хриплым от волнения голосом кричал:

– Я же говорил, папа, я же говорил! Вот видишь, мы освободили Игнасио!

И было все это восемнадцать лет тому назад…

Лемхович нехотя освободился от власти прошлого и повернулся к научному сотруднику, который как раз задавал вопрос:

– Сколько времени продолжилась история, которую синтезировал этот самый первый видеон?

Старик невольно улыбнулся, потом представил себе Марту, встревоженно вперившую взгляд в экран ветхого металлического шкафа. Улыбка сошла с его лица.

– Дело в том, что история все еще продолжается. Видеон этот я сохранил и держу дома, хоть он и занимает немало места. Игнасио стал чуть ли не членом нашей семьи… вы ведь знаете, как привязываются порой люди к героям видеона. Игнасио очень постарел, почти два года просидел в тюрьме в Гаване, теперь главный герой – его сын Хуан…

Он рассказывал, а перед мысленным взором снова возникло седобородое лицо Игнасио. В памяти всплыли долгие одинокие вечера в гостиной. Он ждал звонка возмужавшего Филиппа, а на экране видеона Игнасио так же попусту надеялся на весточку от Хуана. Экранный персонаж и его создатель как бы слились воедино, их судьбы тесно переплетались целых восемнадцать лет. Как описать ту близость, то тепло, которые ощущал он, следя за перипетиями жизни Игнасио? Лемхович вздохнул. Нет, лучше уж держаться академически бесстрастно. И он воспользовался вопросом социолога:

– И как же вы развили свой первоначальный успех? Чудесно. На эту тему он мог говорить часами.

– По-настоящему поработать пришлось только в первые два года. Потом… Потом успех стал очевидным, о Лемховиче затрубили во всем мире, и я превратился в нечто вроде священной коровы… Началась жизнь на колесах. Встречи, симпозиумы, конгрессы… Работа продолжалась без меня – во многих странах. Видеоны и программы для них стали выпускать массово. Знаете сами, как все сейчас просто: выбираете героя, завязку сюжета и покупаете соответствующий программный блок величиной с пачку сигарет. Достаточно подключить его к видеону, и герой появляется среди вас, живет рядом с вами месяц за месяцем, год за годом. В соседней квартире могут пользоваться той же программой, но генератор случайностей гарантирует вашему герою судьбу совершенно уникальную… Простите, я увлекся. Эти подробности известны каждому.

– Мой видеон запрограммирован на кроманьонца Рама, – сообщил школьник. – И вот я иногда думаю: а что, если в программу вкрадется ошибка? Допустим, в небе над ним появится реактивный самолет, случайно затесавшийся в программу.

Уголком глаза профессор заметил, что ведущий зашевелился, готовясь вступить в беседу, и поспешил его опередить. Обращаясь к научному сотруднику, попросил:

– Коллега, вы не могли бы ответить на этот вопрос?

– Подобная ошибка почти исключается, – уверенно заявил низенький близорукий мужчина. – Если же ее все-таки допустят и если генератор случайностей остановится именно на этой информации, то ее отбросит логический фильтр. Если же невероятное все же произойдет, если ошибочная информация доберется до экрана, в действие вступит обратная связь логического фильтра. Образно говоря, если в небе над кроманьонцем Рамом все же появится реактивный самолет, то по прошествию секунды система превратит его во что-нибудь более подходящее для той эпохи – в облако, в орла, в молнию…

– У меня есть еще вопрос, – не сдавался паренек. – Почему видеоны выпускаются только с питанием от сети?

Лемхович расхохотался. Он помнил, какого труда стоило прогнать Филиппа от экрана, на котором развивалось первое в мире видеонное действо: судьба Игнасио. Да и он сам прошел через стадию почти болезненной привязанности, неудержимого интереса к видеону. В те времена ему случалось и больным прикинуться, лишь бы остаться дома и ничего из приключений любимого героя не упустить.

– Просто потому, что так надо, – с улыбкой ответил он. – Насколько мне известно, работы по созданию видеона с автономным питанием ведутся сейчас ускоренными темпами… сам я, правда, за старые модели. Ну, скажите, на что это будет похоже, если мы примемся таскать с собой видеоны и в транспорте, и во время загородной прогулки?

Паренек сострил забавную гримасу. Ясно, что именно о такой возможности он и мечтал.

Уже несколько минут писатель при каждой паузе собирался что-то спросить, но всякий раз от своего намерения отказывался. И вот он, наконец, решился.

– Профессор Лемхович, меня всегда волновала тема ответственности творческой личности. Скажите, пожалуйста, задумывались ли вы о последствиях, приступая к созданию видеона?

Этот вопрос ему задавали столько раз, что размышлять над ответом не было никакой надобности.

– Вначале не задумывался. Полагаю, как и любой, кто приступает к творческому акту. Создание чего-то нового – переживание чересчур увлекательное, оно просто-напросто затмевает все остальные чувства. Но на протяжение тех двух лет, что мы шли к созданию прототипа, у меня было предостаточно времени, чтобы задуматься о том, что принесет людям новое искусство. И я решил, что пользу.

– Вы и сейчас придерживаетесь этого мнения? – настаивал на своем писатель.

– Да. Но среди нас присутствует социолог. Думается, он лучше меня смог бы прокомментировать роль видеона в современном обществе.

Лемхович откинулся на спинку кресла и вдруг спросил самого себя: а не пытаешься ли ты, братец, переложить ответственность на чужие плечи?

 

7

– Профессор Лемхович прав. Видеон оказался полезным средством развлечения, – начал социолог. – Ему нашлось место среди занятий, которым человек посвящает свое свободное время. Только и всего. В прошлом, когда развился так называемый «видеонный бум», на Западе раздавались голоса, предрекавшие кошмарное время, когда человек станет делить все свое время между работой и видеоном. Реальность оказалась куда менее страшной.

– И все же, небывалая популярность видеона порождает опасения, что это новое искусство может вытеснить все остальные! – возразил писатель.

– В области искусств я не специалист, поэтому говорить буду как обыкновенный человек, – вмешался Лемхович. – Если помните, после появления видеона многие предрекали конец телевидения. Но мы ведь встречаемся здесь, в телестудии, а не на улице, так ведь?

– К счастью – да! – поспешил вставить реплику ведущий.

Лемхович запальчиво заявил:

– Я вот как считаю: видеон, конечно, может поспорить с фантазией, скажем, писателя. Но проигрывает ли при этом писатель? Отнюдь. Лично мне (а раз так, то, не сомневаюсь, и многим другим) книга часто доставляет гораздо больше удовольствия, чем видеон. Вероятно, это объясняется тем, что печатное слово делает человека сопричастным автору, заставляет его, используя собственную фантазию, доразвивать невысказанное. Может быть, видеоника окажет влияние и на литературу, не знаю. Скажем, приведет к тому, что меньше станет "описательных" романов, вырастет доля литературы, посвященной проблемам человеческого духа. Но ведь именно это всегда было главной задачей писателя, не так ли?

Писатель неохотно кивнул.

– А как вы оцениваете необычайные формы видеонных программ, которые стали появляться в последнее время? – спросил социолог.

Лемхович пожал плечами.

– Подобно любому новому искусству, видеон неизбежно проходит через этап экспериментов и творческих поисков. Делаются попытки создать абстрактный видеон: это непрерывная игра света и тени, красок, линий и пятен, основанная на случайных сочетаниях. Несколько раз мне доводилось видеть подобное зрелище. Красиво… но меня лично довольно быстро утомляет. Может быть, у этого типа видеона есть будущее в качестве предмета интерьера. Что-то вроде вечно меняющейся абстрактной картины. Предсказывать, однако, не берусь…

Лемхович умолк и незаметно повернул руку, чтобы взглянуть на часы. Беседа начинала его утомлять. Даже поединок с ведущим перестал увлекать, ему теперь казалось, что глупо было отыгрываться именно на этом журналисте за свою неприязнь ко всему цеху.

– Говорят, на Западе видеонные зрелища совсем не такие, как у нас, – неуверенно проговорил строитель.

– По собственному опыту могу сказать, что особой разницы не вижу, – возразил Лемхович. – Все то же самое: активные герои, непредсказуемое развитие сюжета…

В сущности, до него тоже доходили отзвуки современных мифов о необычайных видеонах. Например, легенды о неких миллионерах, заказывавших специальные программы, в которых те, кого они ненавидят, проходят через все муки ада. Верить или нет этим слухам? Создание специальных программ в принципе не представляет трудности, лишь бы нашелся кто-то, готовый за них платить. Однако уж больно это по-детски, прямо слабоумие какое-то.

Ходили и другие слухи, совершенно уж невероятные. "Осведомленные" источники утверждали, что в ряде стран с диктаторскими режимами моделировали с помощью сверхмощных видеонов возможные варианты поведения политических противников. Лемхович не раз выступал опровержением самой возможности подобного применения своего изобретения. Чтобы предвидеть реакции конкретного лица, надо полностью скопировать его характер, однако подобная задача все еще была не по силам даже самым передовым психофизиологическим лабораториям.

– Не будем обходить молчанием общеизвестное, – продолжал профессор. – На Западе массово производятся программы, насыщенные сексом и насилием. Да, тут можно сказать, что у "литераторов", подвизающихся в подобном жанре, уплывает кусок хлеба. Согласитесь, однако, что в данном случае и речи быть не может о творчестве, так что конфликт между видеоникой и другими искусствами здесь ни при чем… Случалось мне видеть также образцы видеонной порнографии. Да, они выходят за рамки вообразимого и именно поэтому на нормального человека оказывают скорее отталкивающее, чем интригующее воздействие.

 

8

Вот он, тот самый момент. Давая бесчисленные интервью, Адам Лемхович приобрел безошибочное чутье, позволявшее предугадывать момент, когда непременно будет задан тот самый – важнейший – вопрос, на который он даже самому себе не сумел пока ответить. И действительно, нервно ломая пальцы, заговорила чертежница:

– Знаете ли, профессор Лемхович, мне иногда кажется, будто герои в моем видеоне живые. Тогда приходит какое-то неясное чувство стыда, словно подлость совершила… Они страдают, борются, веселятся, а я за ними как бы подсматриваю… сквозь замочную скважину…

Лемхович снова испустил вздох. Да, это совестливая молодая женщина была права. Но он-то что мог ей ответить? Поделиться собственными волнениями по поводу судьбы Игнасио? Поведать о вчерашнем разговоре с Мартой? Или описать свою сокровенную тревогу, преследовавшее его кошмарное видение: мир, наполовину населенный людьми, а наполовину – их призрачными любимцами?.. Да нет, какой смысл.

– Что вы, что вы, не волнуйтесь понапрасну, – заявил он с фальшивой уверенностью, стараясь придать ей как можно большую убедительность. – У вас нет никаких оснований стыдиться. Когда речь идет о видеоне, это чувство не более уместно, чем в случаях с кино или театром.

– И все-таки… – чертежница явно не была до конца убеждена.

– Хорошо, – поспешно перебил ее Лемхович, – постараюсь предоставить вам доказательства. Тут мы немало говорили о долговременной памяти и ее роли в создании видеонного действия. Помните, мы подчеркивали, какое огромное количество информации обо всей обстановке, где оно развивается, должна содержать память? На характеры действующих лиц остается менее четверти ее возможностей. Верьте слову, чтобы создать подлинную видеонную личность, объем долговременной памяти пришлось бы увеличить примерно на два порядка, то есть в несколько сот раз. Но и тогда нельзя быть уверенным в результате. Впрочем, насколько мне известно, нигде пока не пытались создать видеон с такой памятью – и в ближайшие десять лет вряд ли попытаются.

Произнося свою тираду, Лемхович внимательно следил за лицом молодой женщины и видел, как она постепенно успокаивалась. Он знал, что обманывает и ее, и себя. В один прекрасный день за добровольное заблуждение придется расплачиваться, ведь закрывать глаза на надвигающуюся проблему значило усугублять ее тяжесть в будущем.

И тут Лемховича мороз подрал по коже. Низкорослый научный сотрудник еще говорил на незнакомом языке, а сердце уже екнуло от мрачного предчувствия. Затем в наушнике раздался голос переводчицы:

– А вот и ошибаетесь, уважаемый профессор. Всего несколько дней тому назад в нашем Национальном исследовательском центре состоялся как раз подобный эксперимент.

Долгие годы он был уверен, что именно так все и произойдет: весть свалится на него неожиданно, в случайной беседе. Сообщение действительно застало его врасплох, опасения, превратившись в реальность, выбили из колеи. От волнения профессор принялся вертеться то в сторону собеседника, то в сторону камер, роняя полубессвязные, торопливые слова:

– Что?!.. Прошу прощения. Примите мои поздравления, коллега! Как вам удалось добиться нужного объема памяти?.. О, еще раз прошу прощения. Зрителям разговор двух специалистов будет скучен, так что лучше мне посетить ваш Центр после окончания передачи. Позвольте задать лишь один вопрос: эксперимент завершился успешно?

Ведущий ничего не мог понять. Только чувствовал, что наконец-то Лемховича приперли к стенке. Невзрачный сотрудник Центра и он как бы поменялись ролями: знаменитый изобретатель слушал, всячески высказывая нетерпение, чуть ли не подскакивая в кресле, а скромный ученый неспешно вещал академическим тоном:

– К сожалению, ни да, ни нет. Основой сюжета мы выбрали стандартную научно-фантастическую программу "Грэм Троол, галактический разведчик". Примерно полтора года работали над обогащением образа, вводили в память дополнительные подробности. Несколько дней тому назад решили, что программа окончательно готова, и включили видеон. Сначала все шло хорошо. Потом возникли самовозбуждающиеся колебания, логический фильтр прервал действие. Мы снова включили аппарат – и снова все выглядело нормально. Мне до тех пор не доводилось видеть более качественной реализации видеонной программы. Но через несколько часов помехи возникли снова, причем логическому фильтру не удалось помешать росту амплитуды колебаний. В результате система оказалась под перегрузкой, начала показывать бессмыслицы… и, когда мы уже собрались выключить ее на более долгое время, основные блоки разрушились. Мы в полном недоумении: чем объяснить неуспех? Один из коллег даже высказал "безумную" идею, будто видеонный образ Грэма Троола вышел из повиновения своим создателям…

Лемхович постепенно приходил в себя. "В этот раз их постиг неуспех, – подумал он. – А в следующих? Восемнадцать лет тому назад джинн был выпущен из бутылки, загнать его обратно уже никому не по силам".

– Спасибо за разъяснения, – утомленно произнес он. – Вижу, вы всерьез взялись за дело, так что скоро наверняка сможете стабилизировать систему. До тех пор у нашей собеседницы нет никаких оснований для беспокойства.

И вдруг в наушниках раздался чей-то крик, перекрывший голос переводчицы:

– Стоп! Немедленно прервите передачу! Не видите, что ли, что тут делается?! Выключайте! Какой идиот скоммутировал видеонную программу на студийные камеры?

Собравшиеся "за круглым столом" гости в изумлении озирались. По-настоящему быстрой реакцией обладал, оказывается, только ведущий. С профессиональной улыбкой он повернулся в сторону одной из камер:

– Позвольте мне, дорогие телезрители, от вашего имени поблагодарить профессора Лемховича за интересную беседу. А теперь – эстрадная программа. Передача из Будапешта.

Они пришли к финалу.

 

1

…опять и опять галлюцинировал в бесконечном коридоре, пронизавшем пространство, попадал все в новые и новые миры, искал в них «игроков» и не мог найти. Но сейчас он впервые наткнулся на нечто, совершенно отличное от надоевшей, утомительной бутафории тех миров. Еще не поняв, что же это, Грэм уже содрогнулся от страха.

Он медленно обводил взором помещение. Небольшой прямоугольный зал, стены затянуты меняющим цвет пластиком-хамелеоном. С потолка свисают десятки прожекторов с крупными белыми номерами и миниатюрные камеры на гибких металлических щупальцах-манипуляторах. Одна из сторон прямоугольника – стеклянная стена, за которой видится огромный пульт, усеянный ручками, кнопками, экранами. За ним сидело несколько человек. Один из них что было сил кричал в микрофон, ероша редеющие волосы:

– Стоп! Немедленно прервите передачу! Не видите, что ли, что тут делается? Выключайте! Какой идиот скоммутировал видеонную программу на студийные камеры?

– Позвольте мне, дорогие телезрители, от вашего имени поблагодарить профессора Лемховича за интересную беседу, – произнес мягкий мужской голос за спиной Грэма. – А теперь – эстрадная программа. Передача из Будапешта.

Грэм резко обернулся. В противоположном конце зала металлические щупальца сгрудились вокруг большого овального стола. Объективы камер были направлены на тех восьмерых, что расположились за столом: пятеро мужчин, две женщины, один мальчик. Судя по их одежде, он снова угодил в какую-то прошлую эпоху. Особенно странное впечатление производило отсутствие здесь той многозначительности, проникнутой ожиданием каких-то необыкновенных событий, что была свойственна всем мирам, находившимся под властью "игроков".

В душе возникло смутное пока предчувствие. Эти люди… непохоже, чтобы кто-то ими командовал. Жизнь, свободу, самую неподдельную волю ощущал он как некий невидимый, но вполне реальный ореол, их окружающий. Вот так излучает тепло раскаленный металл. А вдруг он наконец-то попал в мир, где чужаки лишены власти, где человек – это человек, жизнь – просто жизнь? Такая, какой ей и следует быть.

Непонятно почему, они его не замечали. Хотя, вероятно, дело было в том, что все они сосредоточились на нескольких старинных плоских телевизорах, стоявших друг подле друга. Что же так владело их вниманием? Грэм сделал несколько шагов по направлению к столу, глянул на экраны.

Ничего особенного… На всех экранах – одно и то же: группа вокруг овального стола в различных ракурсах. Что тут такого? Почему у них такие напряженные лица?

И вдруг он понял. Все они смотрели лишь на один экран. Тот, где изображен был Грэм, стоящий перед столом и заслоняющий часть группы. Похолодев, он переводил глаза с экрана на экран. На двух из них он просто не входил в кадр. Но остальные… картина охватывала стол, пространство перед ним, людей… Только одного на ней не хватало.

Грэма.

Его глаза вновь и вновь пробегали по экранам, но истина была очевидна. На одном из них он себя видел, на двух других не вошел в кадр, для остальных пяти он словно был человеком-невидимкой.

– Что здесь происходит?.. – наконец выговорил он неузнаваемым дребезжащим голосом.

Люди вздрогнули, один из них приподнялся в кресле, но все они продолжали смотреть на экраны, никто не перевел взгляд на Грэма. Мужчина с редкими волосами, сидевший за стеклянной стеной, шарил руками по пульту. Друг за другом гасли красные сигналы на миниатюрных камерах, вместе с ними гасли экраны.

Из-за стола поднялся старик с седой гривой, одетый в коричневый костюм Он поднял чуть дрожащую руку и попросил:

– Пожалуйста, не выключайте все камеры! Оставьте вот эту… да, третью. Прошу вас…

Теперь среди матовых окон погасших экранов светился белым всего один – тот, на котором был Грэм. Люди, собравшиеся за столом, продолжали пристально его рассматривать, словно происходило что-то из ряда вон выходящее. Наверное, так оно и было… Из ниоткуда появившийся человек может вызвать изумление, даже страх. Вот только экраны эти… что-то тут не в порядке. Технический срыв, с надеждой подумал Грэм. Но почему же они все-таки на него не смотрят?

– Я, кажется, спросил, что здесь происходит! – повторил он с гневом, порожденным страхом.

Они снова вздрогнули, еще пристальнее уставились в единственный светящийся экран, будто не замечая стоящего рядом живого человека. Чуть наклонившись вперед, старик неуверенно спросил:

– Вы… с кем говорите?

– Смешно, – нервно отозвался сидевший рядом молодой кудрявый брюнет с фатоватыми усиками и чересчур самоуверенной физиономией. – Что вы, не видите – это всего лишь изображение, фантом… Какой он может дать ответ?

Грэм стремительно шагнул к говорившему. Его вдруг осенило: а вдруг это и есть "игроки"? Накатили злость, гнев, желание проучить человека с холодным насмешливым лицом. Сильно его бить он не собирался, достаточно будет сбросить со стула.

Перегнувшись через стол, Грэм ухватил обидчика за рукав и дернул… Тело подалось лишь на миг, а затем, хотя он ожидал, что оно рухнет на пол, налилось вдруг невыносимой, непосильной для его рук тяжестью. Переведя дух, Грэм предпринял вторую, еще более неуспешную попытку. За столом сидела будто каменная, вмурованная в пол статуя.

И тут что-то в нем оборвалось. Грэм потерял какой бы то ни было контроль над собой. Он метался по студии, бился о стены, обрушивался на людей, аппаратуру, мебель, а сознание, таившееся где-то на самом дне его мозга, лишь отдельными вспышками регистрировало это бесплодное буйство. Ни один – даже самый мелкий – предмет ему не удалось стронуть с места. Материя словно застыла в неподвижности.

– Говорил же я вам, – откуда-то издалека донеслись до него слова фата. – Это всего лишь паразитное видеонное изображение. Какая-то техническая неисправность, наверное… а, может, снова кто-то из техников обрабатывал домашний видеон на казенной аппаратуре…

Грэм обернулся. Ах, эта издевательская улыбка!..

– Какое я вам изображение! – выкрикнул он. – Я такой же человек, как и все вы! Что вы со мной сделали?

Одна из женщин закрыла лицо ладонями. На этот раз даже уверенному в себе брюнету несколько изменило самообладание. Не смутился только мальчик, он протянул руку к единственному работающему экрану и громко объявил:

– Я его узнал. Это Грэм Троол, галактический разведчик. Вот только где его пантера?

Грэм изо всех сил сжал кулаки. Его здесь знали… Это хорошо. Может быть, с ними удастся найти общий язык. Может, все еще окажется каким-то недоразумением.

– Бессмыслица… – пробормотал тип с фатоватыми усиками.

Кто-то на него шикнул. Старик в коричневом костюме отстранил его и сам склонился над столом, вытягивая шею в сторону светящегося экрана.

– Грэм… Грэм Троол! Вы меня слышите?

– Да, – мрачно ответил Грэм, – слышу. Я ведь здесь, черт подери! И почему вы на меня не смотрите?

Глаза старика расширились. Он закусил губу, неуверенно указал рукой на экран.

– Как это не смотрю? Наоборот. Вот вы!

– Нет, не смотрите! – нервно возразил Грэм. – Вперились в этот идиотский телевизор и ни за что не желаете ко мне повернуться. Вы что, ослепли? Я же здесь, перед самым столом!

С кукольной покорностью тот повернулся и уставился на Грэма абсолютно незрячим взглядом. Лишенные всякого выражения глаза старика блестели, будто оловянные пуговицы, в течение нескольких секунд он пытался что-то высмотреть на уровне груди Грэма, потом снова воззрился на экран.

– А вы уверены, что находитесь здесь? – голос у старика дрожал.

Грэм хотел ответить, но почувствовал, что в горле засел ком. Он только неопределенно махнул рукой и провел ладонями по своему телу, словно хотел увериться в собственном существовании. Его собеседник ответа дожидаться не стал. Он вдруг охнул и обернулся к своему соседу – низенькому полному мужчине в очках с толстыми стеклами.

– Ваш эксперимент… Кого вы, говорите, выбрали в герои программы?

Тот, наверное, что-то понял, потому что разом побледнел, а на лбу у него выступили бисеринки пота – будто кто-то внезапно сжал пропитанную влагой губку. Он протянул к экрану руку, потом безвольно уронил ее на стол. Голос с трудом вырывался из его перехваченного спазмом горла:

– Он… это… Грэм Троол… нет, просто невероятно…

Грэм бросился к нему, хотел дернуть, повернуть к себе, но вспомнил о прежней неуспешной попытке, а потому лишь склонился над съежившимся, оцепеневшим человечком. Боком он уперся в твердое, как камень, тело старика.

– Что вы обо мне знаете?

Низкорослый, однако, его не замечал. Словно под гипнозом, он смотрел на светящийся экран и бессвязно шептал:

– Грэм Троол… объем памяти… мы думали, контуры сгорели… нет, это не он… это кто-то другой…

– Вот что, мне это осточертело, – раздался голос все того же молодого зазнайки.

Грэм увидел, как старик обернулся к нему и, схватив за плечи, изо всех сил затряс, не дожидаясь, когда тот договорит:

– …и я велю, чтобы его выключили…

– В таком случае вы будете иметь удовольствие получить трепку от лауреата Нобелевской премии! – злобно прорычал старик. Особенно физически крепким он не выглядел, но гнев как бы зарядил электричеством каждую клеточку его тела. – Сидите смирно и держите на привязи свой проклятый язычок! Это такой же человек, как и любой из нас!

– Вот еще! – упорствовал тот. – Какой там еще человек…

– А вам известно, что такое человек? Нет? Тогда помалкивайте и не мешайте говорить другим!

– Не может быть, чтобы это был наш Грэм… – продолжал шептать очкастый.

– Успокойтесь, коллега. Лучше всех может рассеять наши сомнения он сам.

Теперь старик выглядел почти спокойным. Одернув пиджак, он сел на свое место и обернулся к экрану.

– Грэм… Вы, вероятно, в растерянности… Поверьте, мы взволнованы не меньше вашего. Однако расскажите нам о себе все. Что произошло, как вы сюда попали, что видели… Прошу вас, рассказывайте…

В динамике раздался голос из-за стеклянной стены:

– На это нет времени. Студия нужна для…

– Замолчите! – властно поднял руку старик. – Молчите и включите видеозапись, если вы ее уже выключили. Здесь происходит нечто выше вашего разумения.

Затем снова повернулся к экрану, выражение его лица смягчилось.

– Говорите, Грэм. Мы вас слушаем.

– Хорошо, – сказал Грэм. – Я расскажу. Все это началось несколько дней тому назад. Был вечер, пошел дождь…

 

2

Крупный русоголовый мужчина на экране умолк, но все продолжали сидеть в оцепенении, словно ожидая, когда он скажет еще что-то, что рассеяло бы кошмар, избавило их от страшной, невероятной развязки. Казалось, достаточно повернуть голову – и увидишь его здесь, перед самым столом; в то же время они отдавали себе отчет в том, что это исключено, ибо он представлял собою всего лишь изображение, электронный фантом, случайно забредший на студийный телевизионный монитор. Чертежница закусила уголок измятого платочка, научный сотрудник нервно шмыгнул носом, ведущий непрерывно приподнимал плечи, словно хотел размяться после долгого сидения на одном месте. Даже с лица школьника сползло вызывающее выражение, характерное для юных, – видимо, ему бессознательно хотелось съежиться, казаться меньше чем на самом деле, вернуться в тот возраст, когда все решения принимали за него взрослые.

Лемхович встряхнул головой. Он выглядел сейчас лет на десять старше. Куда-то делась его вечная скептическая улыбка. Обернувшись к сотруднику Исследовательского центра, он попытался встретиться с ним взглядом, но тот упорно не поднимал глаз от стола.

– Мне кажется, все сходится, коллега… – тихо произнес Лемхович. – Перегрузки… срывы, попытки логического фильтра ввести действие в колею… удержать в цепях сознание, открывшее для себя свободу…

Плечи научного сотрудника дрогнули. Голос его звучал до неузнаваемости глухо.

– Да, сходится… Все понятно, я с самого начала это почувствовал.

Он вдруг поднял полные слез глаза и почти закричал в отчаянии:

– Ну, так что теперь? Чего вы теперь от меня потребуете? Откуда я мог знать, что он обретет жизнь? Известно вам, сколько раз до сих пор делались попытки создать искусственный интеллект? И ни одна… слышите, ни одна!..

– При чем тут искусственный интеллект? – в донесшемся с экрана голосе Грэма Троола звучала тревога. – Объяснит мне кто-нибудь в конце концов, что здесь происходит?

– Что ж, могу я, – деловито поднялся со своего места ведущий. – Коротко, в двух словах. Вы – экранный образ, понимаете, пер-со-наж! Ваше сознание, ваши миры – все это лишь комбинация сигналов, подаваемых компьютером на телевизионный аппарат. В качестве такой комбинации сигналов вы и путешествовали по проводникам электросети. Бесконечное пространство… коридоры… туннели… ха-ха! Проще сказать: от штепселя к штепселю, от телевизора к…

Договорить ему не дал научный сотрудник. Этот низкорослый человечек вскочил и невероятно точным ударом свалил журналиста на пол. В следующий миг тот, приподнявшись на локтях, недоуменно ощупывал челюсть, а научный сотрудник, стоял над ним и в полном изумлении, щурясь, рассматривал свой воинственно воздетый кулачок.

На экране Грэм Троол сжимал виски так, что казалось; он хочет смять, уничтожить не укладывавшуюся в голове, чудовищную весть, которая лишала его права на жизнь.

– Как же так… – невольно вырвалось у него. – Я хотел добраться до "игроков"… а вы… Вы ведь люди! Сделайте же что-нибудь… или не можете?

– Да, Грэм, мы не в силах что-либо изменить, – упавшим голосом заговорил Лемхович. – Мы не те "игроки", которых вы искали… Нет силы, способной преодолеть стоящую между нами преграду. И вина в том наша… Моя… его… всех нас… Да, человек не может без искусства! Без зрелищ! Вот мы и совершенствовали зрелища, постоянно. Сто пятьдесят лет тому назад создали кино, "великого немого". Потом дали ему голос, сделали цветным, потом объемным… И все это привело нас к последнему порогу, когда уже подлинным, настоящим личностям придется страдать ради нашего развлечения. И в чем же тогда разница между нами и древними римлянами с их кровавыми схватками гладиаторов, с их сладострастным "убей его" – и большой палец вниз? Черт бы побрал нас, любителей трагедий! Задумались ли мы хоть раз о том, что стоит за экраном, за грамофонной пластинкой, за страницами книги? Умей мы все это почувствовать, давно стали бы в сотни раз добрее и лучше! Стотысячным тиражом убиваем Ромео и Джульетту… и еще ладно, когда это Ромео и Джульетта, а ведь часто наши развлечения ничего общего с искусством не имеют, тогда мы швыряем на потребу ненасытной публике мучения Джона Уилберри и ему подобных. И ни разу нам не пришло в голову подумать об образе, о слове как о частице живого человеческого существа…

Чертежница всхлипывала, уже не таясь, строитель сжимал зубы, писатель катал по столу самописку, не замечая, что золотое перо давно сломано…

– Кому вы все это говорите, профессор? – прошепелявил разбитым ртом ведущий.

Лемхович провел ладонью по лицу.

– Себе… да и другим…

Ему хотелось по-настоящему сильным, проникновенным словом поддержать Грэма. Он посмотрел на экран, вздрогнул и замер в безмолвии.

Погасший матовый прямоугольник теперь уже ничем не отличался от остальных семи.

Лишь в глубине его видны были белесые, но достоверные отражения стола и собравшихся за ним людей, прожекторов, стен студии… и, черт подери, просопел Лемхович, за этими отраженными стенами есть же какой-то мир… он живет… живет…