В тесной комнатке тянуло пронизывающим, влажным холодом, но по лицу человека, сидящего за столом напротив, текли крупные капли пота. Время от времени он вытирал лоб большим носовым платком в красно-белую клетку, потом поводил ухом, пытаясь расслышать что-то сквозь монотонный рокот реки, доносящийся из-под дощатого пола. Лучи заходящего солнца золотили узкое окошко и бросали мягкие блики на его лоснящиеся обвисшие щеки.

— Опаздывает, — сказал он в сотый, наверное, раз.

Николай прислонился к деревянной стене, пытаясь прогнать тревогу. Все действовало ему на нервы — и шум воды, и вынужденное ожидание в этой глухой водяной мельнице, и монотонные, лишенные всякой изобретательности жалобы Германа. Хорошо еще, что мукомолов не было. Ему вполне хватало компании трусливого толстого мельника, который каждую минуту подбегал к двери проверить, не появился ли посланник Гастона. По большому счету, бояться ему было нечего. Канал был надежный, пользовались им редко — вероятно, после встречи с Германом никто не горел желанием встретиться с ним еще раз. Вдобавок ко всему он отличался еще и безмерной алчностью.

— Если в селе пронюхают, плохи наши дела, — проворчал мельник. Об этом он тоже нудел постоянно.

Николай встряхнул головой, оперся ладонями о стол и поднялся.

— Надоело мне тут сидеть. Пойду на улицу.

Герман тоже вскочил на ноги. Был он низкого роста, толстый, что-то лягушачье было в его фигуре. И опять у него на лбу выступил пот.

— Не надо! Тебя могут увидеть.

— Заткнись! — грубо обрезал его контрабандист. — Кому в башку придет тащиться сюда в такое время?

Мельник вздохнул и проводил его до двери умоляющим влажным взглядом. «Черт бы тебя побрал, — подумал Николай. — И хочется, и колется… А торговался-то, чтоб ему пусто было, прежде чем согласился…»

Он перешагнул через порог и вышел на утрамбованную телегами площадку перед мельницей. На улице было теплей. С обеих сторон поднимались крутые лесистые склоны. Ветер шумел листвой, ему подпевал рокот реки, и сквозь этот монотонный шум внезапно послышался слабый цокот подкованных копыт. Кто-то поднимался по старой каменистой дороге.

Расстегивая кобуру, Николай отбежал чуть вниз по наклону к широкому омуту, над которым было закреплено мельничное колесо. Высокий, заросший травой берег служил надежным прикрытием, в случае необходимости отсюда можно было незаметно улизнуть, поднявшись на косогор или спустившись вниз к реке. Здесь ему было гораздо спокойней, чем в четырех стенах.

Цокот стал слышней. Николай осторожно раздвинул траву руками и увидел, как из-за поворота выходит худенький паренек, ведущий за поводья тощего ишака. Несмотря на расстояние, он его узнал. Это был тот самый парнишка. Джовани Стерца.

Круглая жирная физиономия Германа мелькнула в дверях и тут же юркнула обратно. Парнишка приближался не торопясь, размеренной походкой горца. Выглядел спокойным. «Из него выйдет человек, — подумал Николай. — Далеко пойдет, если не убьют. И как он выкрутился тогда со своим ишаком? Я бы не смог…»

На всякий случай он, не сходя с места, подождал, когда Джовани подойдет ближе. Но все было в порядке, не заметно было ни засады, ни слежки. Мальчишка повернулся к нему, осмотрел с головы до ног и махнул рукой. Почувствовав, что поводья отпущены, животное остановилось.

— Привет, — сказал Николай. — Значит, ты уже стал профессионалом, а?

Джовани пожал плечами и принялся снимать с вьючного седла ишака тяжелый брезентовый мешок с пришитыми к нему лямками. Поставив его на землю, он ткнул в него пальцем.

— Осторожней с печатью. Не повреди, это их условие.

Сверху мешок был крепко завязан веревкой и запечатан красным воском, на котором виднелся странный знак — буква J с двумя перекрестьями справа и слева. Символ иоаннитов.

— Как поживает Гастон? — попытался разговорить мальчишку Николай.

— Он мертв.

От его спокойного голоса у него по спине побежали мурашки. Ему вдруг показалось, что весь холод ущелья поднялся, чтобы обрушиться ему на спину.

— Как? Когда?

Джовани лишь слегка сузил глаза.

— Десять дней назад. Засада. Кто-то его сдал. Деде ищет подставу. Он убрал Рыжего и теперь стал шефом банды, имей в виду. — Парень помолчал, потом в его голосе зазвучали неожиданно теплые нотки: — Классный был человек Гастон, без него не так. Последнее время все злился, что не может найти курьера, чтобы передать эту партию. Сам собирался.

Нервно потирая руки, толстый Герман появился на пороге пристройки. Глазки его бегали, словно он боялся, что прямо сейчас на мельницу ворвется толпа разъяренных крестьян.

— Все в порядке?

— В порядке, да перестань ты дрожать, — презрительно успокоил его Николай. — Мы скоро уходим.

— А деньги?

Джовани дал ему тоненький свиток банкнот. Недоверчивый мельник два раза их пересчитал, внимательно и с явным удовольствием. Наконец убрал пачку, глубоко вздохнул для храбрости и шагнул, руки в боки.

— Маловато. Добавить бы надо… еще пятьсот марок. Я вас не отпущу, пока не получу свое.

— Получишь — пулю, — зловеще пообещал парнишка. — Сгинь!

Под угрожающим блеском его темных глаз толстяк сдулся, как воздушный шарик. Бросая через плечо боязливые взгляды, он юркнул в пристройку, захлопнул дверь и только после этого осмелился разразиться потоком немецкой брани.

Николай протянул руку.

— Ну, кажется, пора в дорогу. До свидания, Джовани.

Парень сдержанно пожал ее, словно не смея даже в этот жест вложить чувство.

— До свидания. Будь осторожен.

Кивнув, Николай закинул тяжелый мешок за спину и зашагал вверх. Сзади по камням зацокали копыта ишака — медленно и печально, словно сочувственное цыканье языком. Надо же, как меняются роли, мелькнуло у него в голове, пока он шел через речушку по прогнившему мостику за мельницей. Месяц назад он предупреждал Джовани Стерца быть осторожным, теперь мальчишка отвечал ему тем же, словно успел повзрослеть за такой короткий срок.

За мостом начиналась тропа, но Николай свернул направо и пошел вдоль течения через груды крупных округлых камней и зарослей репейника, раскидавшего широкие мясистые листья. Солнце скрылось за высоким хребтом, и во влажной долине воцарился холодный вечерний полумрак. Надо было торопиться, приближалась ночь. Рокот воды из каменного русла немного притуплял его мрачные мысли. Да, мальчишка безусловно вырос. Но надо признать, что и сам он изменился со времени их последней встречи. Там, у разграбленного фургона со спичками, он мог считать себя вольным и независимым скитальцем, одним из лучших курьеров. Сегодня он подчиненный Буше. Как сказал бы Мишин, двойной агент с абсолютно прозрачным прикрытием. Интересно, уловил парнишка разницу? Может быть…

Пройдя вперед еще метров сто, он, свернув от речушки, стал подниматься вверх по круче, через густой буковый лес, скользя временами на толстом ковре из оглушительно хрустящих сухих листьев. Работа была такой же, как в доброе старое время, и лес был тот же самый, но сейчас никакого удовольствия от хождения по горам и долам он не испытывал. Чувство самоуважения, собственного достоинства исчезло без следа. Он всегда презирал стукачей и знал, чего те заслуживают, — пули и камня в рот, такова была древняя сицилийская традиция. «Сбегу, — поклялся он. — Сразу же по возвращении в Вельтбург, и пусть будет что будет! Решено, смываюсь. Не на юг, там у мсье Луи солидные связи. Может быть, на восток? В Болгарию, а почему бы и нет? Только придется быть осторожным при переходе через Румынию, о Румынии ходят скверные слухи. Или подбить Мишина отправиться в Россию? Разве не об этом он мечтал? Вместе как-нибудь прорвемся».

Деревья поредели, стало чуть светлей, и впереди открылась широкая поляна, над которой висело надутое брюхо небольшого дирижабля. От гондолы во все стороны были протянуты веревки, привязанные за стволы деревьев, словно кто-то собирался раскинуть здесь гигантский шатер. В центре поляны двое пилотов, услышав шум, тревожно навели автоматы. Карл, тот, что повыше, узнал идущего, опустил оружие и ткнул локтем коллегу:

— Отбой. Свои.

В его голосе Николай уловил презрительные нотки, или ему это только показалось? Он вздохнул. Вряд ли показалось… Пилоты вели себя с ним учтиво, они знали, кто он, знали в общих чертах о его задании и сделали соответствующие выводы Никто не любил предателей, даже полицейские.

— Здорово опаздываешь, — грубовато бросил другой авиатор со смешным именем Бонифаций.

— Не страшно, — успокоил его Карл. — Шестьдесят километров, оглянуться не успеешь, и мы на месте. Ветер попутный. Давайте подниматься.

Бонифаций перекинул автомат через плечо, ухватился за веревочную лестницу и ловко поднялся до квадратного люка в днище гондолы. Когда он скрылся, Николай последовал за ним. С объемистым мешком за спиной подниматься было трудно. Ему показалось, что Бонифаций тихонько выругался в его адрес. Хорошо еще, что нижний конец лестницы был закреплен воткнутым в землю колышком и его не слишком сильно мотало.

Наконец он пролез через люк, занял место в середине тесной плетеной гондолы и, поставив мешок рядом с собой, начал надевать тяжелый комбинезон с подпушкой из овчины и обувать теплые унты. Внизу Карл обегал поляну, развязывая одну веревку за другой, а Бонифаций быстренько затаскивал их наверх. Дирижабль плавно закачался, словно бакен на спокойных морских волнах. Нос начал разворачиваться по ветру. Когда осталась только одна веревка с задней стороны гондолы, Карл подбежал к лестнице, двумя пинками выбил колья и, не обращая внимания на сильную качку, стал, ловко переставляя руки и ноги, подниматься вверх. Вскоре его голова показалась в люке.

— Руби! — крикнул он через плечо, пробираясь мимо Николая на свое место в носу дирижабля.

С ножом в руке Бонифаций подался назад, перегнулся через борт, и внезапно дирижабль резко подскочил вверх, как понесший конь. Поляна стала быстро уноситься назад. Стало совсем тихо, ветер будто замер. Через открытый люк открывалась глубокая бездна, по дну которой стелился темнеющий осенний лес. Слегка опьяненный этой картиной, Николай нагнулся и закрыл люк дощатой крышкой. Потом сел на мешки с песком, служащие балластом, и загляделся на синевато-зеленую речную долину, где среди теней была едва видна мельница, маленькая, словно игрушечная.

Зажатый между баками со спиртом и водой, Бонифаций пытался зажечь комок пропитанных маслом ниток. Ему пришлось три раза чиркнуть спичкой, пока нитки не загорелись. Быстрым движением он закинул комок в печь парового двигателя, захлопнул дверцу и заботливо спрятал использованные спички в отдельный коробок — для отчета, сообразил Николай.

Солнце впереди зависло над горизонтом, и его гаснущие лучи заливали золотом и пурпуром редкие облачка. Холодный воздух был кристально чист; приближающаяся ночь наполняла его прозрачной синевой. Дирижабль скользнул низко над поросшим травой хребтом, на котором торчали останки какого-то бывшего военного объекта, возможно, радиолокатора.

— Есть давление! — прокричал сзади Бонифаций. В разреженной атмосфере его голос прозвучал резко и пискляво.

— Давай полный вперед! — ответил с носа Карл.

Паровая машина тяжело пыхнула, запыхтела все быстрей и быстрей, два пропеллера над гондолой вздрогнули, закрутились и через секунду стали прозрачными. Навстречу вновь полыхнул пронизывающий ветер. Склон, покрытый желто-зеленым ковром лесов, остался позади, и дирижабль завис уже над следующей долиной, где черные тени сливались, словно сюда стекался весь мрак со все еще блестящих по правую сторону высоких снежных пиков.

— Скинь правый на одну десятую! — велел Карл. Он сверил направление по компасу и довольно кивнул. — Хорошо! Теперь снова включи на полную.

Они летели параллельно главной горной цепи, над отрогами ответвляющихся от нее более низких хребтов. Бонифаций следил за манометром и время от времени заглядывал в маленькое окошечко в печной дверце, за которой плясали голубоватые язычки пламени. Карл склонился над старой потрепанной картой. Двигатель деловито пыхтел, оставляя в небе за дирижаблем пушистый белый след конденсируемого пара. Опершись локтями о край гондолы, Николай пытался узнать места, знакомые по предыдущим переходам. «Вот лысая вершина Тет де Моан… вот едва заметная коробочка заслона Вийо Шале… вот, если не ошибаюсь, высокий проход Коль Бризе, где два года назад мы с Диком Гароу удирали от пограничного патруля… Но теперь все было иначе. Всего месяц назад я с ужасом вжимался в траву, следя за перестрелкой Баски с полицейским дирижаблем, а сегодня сам сижу в дирижабле, как покорная пешка Алена Буше».

Он откинулся назад и закрыл глаза. Надо бежать сразу же по возвращении в Вельтбург, до того, как хватится Буше. Другого выхода нет. Нынешняя миссия была для него приемлемой, даже похвальной в некотором смысле. Но и дураку понятно, что это только начало. Двойной агент с абсолютно прозрачным прикрытием… Николай мрачно улыбнулся. Для него, во всяком случае, не было ничего прозрачного. Он не знал, что общего у иоаннитов с мсье Луи — Мишину тоже не удалось разгадать этот ход, — но он чувствовал, что в игре двух противников его безжалостно используют, а потом пожертвуют, как ненужную шахматную фигуру. «Надо посоветоваться с отцом Донованом, — подумал он. — Он человек умный, может лучше меня разобраться во всей этой запутанной истории».

Его теплое дыхание отражалось от поднятого воротника, и влажные завитки излучали запах овчины. Решение принято, и не о чем больше тревожиться. В небесной тишине его объяло чувство легкости и покоя. Земля осталась где-то далеко внизу со всем своим коварством и невзгодами. По телу разливалась приятная дремота.

Казалось, он только что прикрыл глаза, но когда Карл потряс его за плечо, вокруг царила студеная горная ночь. По обеим сторонам дирижабля двигались отвесные стены скал — причудливое переплетение длинных черных теней и острых синеватых граней под лучами восходящей луны. Временами в низине поблескивали сохранившиеся остатки разбитого и потрескавшегося асфальтового покрытия. Тянущаяся за гондолой завитушка пара сияла, как полированная поверхность металла. Мотор работал еле-еле: правый винт крутился лениво, нагрузка на левый была чуть больше, с его помощью выправлялся крен из-за бокового ветра.

— Подлетаем, — крикнул Карл в сторону кормы. — Приготовить бомбы.

— Вряд ли понадобится, — лениво отозвался Бонфаций из темноты под баками. — Шеф договорился, чтобы люди Баумштеда нас пропустили.

— Не рассуждать, — огрызнулся Карл. — А то ты не знаешь, чего стоят их обещания… А ты держи вот это. Умеешь с ним управляться?

Николай ощутил в руках что-то тяжелое и холодное — старый легкий пулемет с провисшей лентой с патронами.

— Умею, — пробурчал он со вспухшим ото сна языком.

Они пролетали над самой высокой точкой прохода. У подножия скалы с левой стороны мигали огоньки — окна бывшего придорожного ресторана, превращенного Баумштедом в пограничный пункт. Николай схватил пулемет за отверстия в амбразуре, оперся прикладом о днище гондолы и высунул голову наружу. Окна приближались, но все выглядело спокойно, словно никому не было дела до освещенного луной дирижабля. Ему казалось, что он ощущает, как с каждым метром полета растет напряжение его напарников, как наполняется им вся гондола, распространяясь безмолвно на астматическое пыхтение моторов. Пограничный пункт был уже под ними, и пока ни единый выстрел не нарушил покоя ночи. Наконец свет уплыл назад. Остался позади и проход, склоны резко ушли вниз вместе с извилистой дорогой.

Карл шумно вздохнул:

— Ну, кажется, обошлось. Теперь еще пять километров на север-северо-запад. Левый — восемь десятых, правый — семь.

В печи загудел огонь, машина увеличила скорость. Темная горная гряда вздрогнула и стала быстро удаляться. Под ними опять распростерся мрачный лабиринт из долин и хребтов, напоминающих в ночи скелет титанической рыбы.

— Вижу цель! — вдруг со стороны носа раздался голос Карла. — Левый — пять десятых, правый — три с половиной. Приготовиться к снижению!

Дирижабль плавно замедлил ход и слегка повернул налево. Николай оставил пулемет и посмотрел вперед. Они постепенно теряли высоту. Перед носом гондолы чередовались все те же озаренные голубоватым светом луны возвышения и черные, как сажа, долины. На фоне одной из таких теней мигали три красноватые точки, образующие вершины равностороннего треугольника. Они приближались, превращаясь в язычки пламени в середине глубокой круглой котловины. Чуть выше, на окраине леса, сновали искорки поменьше.

— Убавь мощность на половину десятых, — велел Карл. — Так держать. Путнику надо переодеться.

Николай неловко стаскивал с себя комбинезон, время от времени поглядывая вперед. Они летели совсем низко над кронами буков, и теперь лес закрывал сигнальные огни.

— Левый — полторы, правый — одна! Зависаю! — воскликнул Карл, и сию же секунду между ветками показалось пламя факелов. — Спускай тросы!

Длинные черные змеи полетели во мрак за бортом. Деревья под гондолой исчезли, появился пологий склон, слабо освещенный десятком факелов. Несколько темных силуэтов подбежали к веревкам, привязали их к стволам деревьев. Дирижабль затрясся.

— Стоп машина! — приказал Карл.

В наступившей тишине послышался шум листвы. Внизу приглушенно разговаривали. Николай встал с балласта, открыл крышку люка и закинул мешок за спину. Со стороны носа к нему подошел Карл. Свернутая веревочная лестница полетела вниз.

— Знаешь инструкции, — прошептал пилот. — Передаешь товар и тут же уходишь через хребет, прямо на север, там тебя будут ждать люди шефа.

Николай кивнул, поежился от холода и поискал в ясном небе Большую Медведицу. Отыскал Полярную звезду. «Туда, — решил он, пролезая через люк и нащупывая ногой перекладину лестницы. — В этом направлении, хотя я все меньше и меньше понимаю смысл всей этой операции. Это не облава, иначе их давно бы изловили. Если бы за всем этим стоял не Буше, а кто-то другой, я бы не поверил, что он подкуплен иоаннитами».

Снизу лестницу натянули, и спускаться было легко. Через минуту Николай ступил на землю, развернулся и пошел к группе людей, неподвижно стоящих с факелами в руках. Один из них сразу же привлек его внимание — высокий мужчина, одетый в грубую монашескую рясу с откинутым капюшоном. В дрожащем свете пламени его бородатое лицо выглядело строгим и резким, словно высеченным из камня. На выступающем лбу темнела татуировка, уже знакомый знак, такой же, как па печати: буква J с двумя перекрестьями по обеим сторонам от нее. Черты остальных пятерых были скрыты в тени капюшонов, но контрабандист знал, что у них на лбах он бы увидел тот же знак, обрекающий их на вечное изгнание. За подобную татуировку полагалась немедленная смерть — и именно потому иоанниты так гордились ею, как символом веры и презрения к жизни.

В двух шагах от высокого Николай остановился, смущенно переступая с ноги на ногу. Он ждал, что ему что-нибудь скажут, но группа иоаннитов лишь напряженно и бесстрастно смотрела на него поблескивающими в ночи глазами.

— Добрый вечер, — кивнул он наконец, чтобы нарушить тягостное молчание. Снял мешок и поставил его возле себя.

Ответ человека с откинутым капюшоном прозвучал глухо и монотонно:

— Ему, возлюбившему нас, и омывшему нас от грехов наших кровию Своею, и соделавшему нас царями и священниками Богу и Отцу Своему, слава и держава во веки веков!

— Аминь, — изрекли нестройным хором остальные монахи, стоящие рядом.

Было что-то зловещее в этих словах, в средневековых рясах и пламени факелов среди мрака. Чтобы отогнать страх, Николай сделал глубокий вдох. Ему следует разыграть роль алчного контрабандиста, которого не интересует ничего, кроме оплаты.

— Мне пора, — попытался было настаивать он. — И мои люди спешат. Давайте деньги и забирайте товар.

Высокий иоаннит воздел руки к небу, и складки рясы провисли на его костлявых запястьях.

— Се, гряду скоро, и возмездие мое со мною, чтобы воздать каждому по делам его. Так говорил Спаситель, и да свершится воля Его. Брат Амадеус, вознаграждение!

Один из монахов выступил вперед с пачкой австралийских долларов. Николай взял деньги и, не проверяя, сунул в карман куртки. Ему было не до проверки, хотелось как можно быстрее отделаться от этих свихнутых фанатиков. Он собирался развернуться и пойти в направлении леса, когда обе воздетые к небу руки полетели вниз подобно черным крыльям. Высоко в кронах ближайших деревьев оглушительно прогремели два выстрела. Из-под ряс иоаннитов, как по волшебству, возникли пистолеты. Застыв неподвижно, с инстинктивно поднятыми руками, Николай услышал, как за его спиной что-то тяжело рухнуло на землю. Со стороны гондолы долетел сдавленный предсмертный хрип.

— Брат Амадеус и брат Амброзий, проверьте пилотов! — повелел высокий. — Брат Дезире, забери оружие у пленника!

Пока монах старательно его ощупывал, Николай рискнул слегка повернуть голову назад кверху. Двое поднимались к гондоле дирижабля, на краю которой безжизненно висел труп Карла. Двое других с заброшенными за спину карабинами спускались по стволу высокого бука. Он не видел, что происходит у него за спиной, но был уверен, что там лежит Бонифаций.

— Да что происходит, люди? — попытался было протестовать он пересохшим горлом. Даже самому ему этот голос казался слабым и неубедительным. — Такова ваша плата за услугу?

Повелительным жестом высокий заставил его замолчать.

— Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще.

«Да они просто сумасшедшие, — в отчаянии подумал Николай. — Ну разве можно найти общий язык с ненормальными людьми?»

Обезоруженный, под дулами четырех пистолетов, он чувствовал себя голым и беззащитным. Что могли означать загадочные слова предводителя иоаннитов? Что их не волнует, что он поступил с ними порядочно? Или они заведомо приговорили его к смерти? Тогда почему не застрелили вместе с пилотами? Что им еще от него надо?

Кто-то грубо подтолкнул его сзади, и он покорно зашагал в сторону трех костров. В красноватом свете огня он увидел другие человеческие фигуры, стоящие вокруг груды сундуков или коробок. Черт возьми, похоже, действительно все готово для их проклятого эксперимента! Пока у них ничего не вышло, как утверждал Буше. Но если на сей раз выйдет, то место это станет зараженным на много километров вокруг. Немедленно бежать!

Он посмотрел вокруг и понял — шансов нет. Амадеус и Амброзий присоединились к группе, что, без сомнения, означало, что оба пилота мертвы. Никто из восьмерых не убрал оружия, даже брат Дезире, который нес на плече мешок с бриллиантами.

Метрах в пятидесяти от огней высокий остановился и молча указал на одиноко растущий бук. Со всех сторон в одежду Николая вцепились костлявые пальцы. Через секунду его подтолкнули к толстому стволу. Грубо завели руки за спину и связали кисти рук веревкой.

— Эй! — закричал он. — Что вы делаете? Я не хочу торчать здесь, мне надо идти!

Вместо ответа иоанниты продолжали обматывать его веревками. Предводитель медленно подошел. Сейчас в его взгляде горел лихорадочный, безумный огонь, он был ярче, чем пламя факелов, отражающихся в его зеницах.

— Слова сии истинны и верны, — напевно проговорил он, словно в трансе. — Я есмь Альфа и Омега, начало и конец. Жаждущему дам даром от источника воды живой.

Николай вдруг понял, что скрывается за этими словами из Библии, и ему показалось, что он превращается в полый сосуд, заполняемый кусочками льда. Иоаннит считал, что совершает благодеяние, приобщая его к их самоубийственному начинанию. Безумцы, безумцы, безумцы. Он изо всех сил напряг мускулы в бессмысленной попытке освободиться от прочной хватки веревок.

— Отпустите меня! Я не хочу умирать, сволочи!

Ничто не помогало. Связали его крепко. Высокий укоризненно покачал головой.

— Боязливых же и неверных, и скверных и убийц, и любодеев и чародеев, и идолослужителей и всех лжецов — участь в озере, горящем огнем и серою. — Он повернулся к своим спутникам и повысил голос: — Блаженны те, кто омоет одежды свои, чтобы иметь им право на древо жизни и войти в город воротами. И Дух, и невеста говорят: прииди! И слышавший да скажет: прииди! Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром.

Словно по сигналу, иоанниты начали стаскивать грубые одежды, оставаясь в белых длинных балахонах. Предводитель опять указал на дерево.

— Брат Амброзий! Напиши, что ты видел, и что есть, и что будет после сего. Тайна семи звезд, которые ты видел в деснице Моей, и семи золотых светильников. — Он вновь взглянул на Николая и добавил почти нормальным человеческим голосом: — Семи, семи, семи… И спрашивается, почему не азот, седьмой элемент, но шестой, углерод, становится орудием провидения божьего? Число скрыто, брат мой, скрыто от глупцов и неверных. Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть. Понимаешь теперь великую тайну? Так разве основа человека не шестерка углерода, замененная в Евангелии соседним числом затем только, чтобы лишь посвященный мог догадаться?

— Пусти меня, — безнадежно попросил Николай. — Я не из ваших.

Не успев договорить, он уже понял, что все бесполезно. Иоанниты смотрели на него с сочувствием, как любящий родитель смотрит на больного ребенка, который отказывается выпить горькое лекарство.

— Кого я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся. — Высокий повернулся спиной и крикнул: — Идите и вылейте семь чаш гнева божия на землю!

Наступила тишина. Даже ветер перестал шуршать листвой. Иоанниты медленно, словно роботы, потянулись в направлении огня, где их ждали остальные, тоже одетые в белое. Брат Амброзий воткнул факел в рыхлую землю и сел ближе к дереву с бумагой на коленях и пером в руке. Что он собирается записывать? И какой смысл делать это, если ядерный взрыв, который они намереваются произвести, испепелит все, включая записки? Нет, в поведении этих безумцев была некоторая логика. Наверное, они допускали, что у них опять ничего не выйдет, и решили запротоколировать ход эксперимента, чтобы потом провести анализ.

Николай присмотрелся к Амброзию. Иоаннит выглядел совсем молоденьким, вряд ему было больше двадцати лет. Из-за длинных русых волос и жидкой рыжеватой бороды его лицо казалось обрамленным светлым ореолом. В полумраке глаза его лучились голубоватым блеском, похожим на блеск только что отполированной меди. И охота ему в столь раннем возрасте добровольно идти на смерть? Может быть, он все же окажется чуть разумней остальных?

— Эй, Амброзий, послушай! — прошептал он и вздохнул от внезапно появившейся надежды, когда юноша повернул голову в его сторону. — Слушай меня хорошенько, приятель. Ты должен меня развязать. Никто и внимания не обратит, сейчас самое время уходить. Перейдем через хребет, и мы спасены. — Говорил он лихорадочно, торопливо, не выбирая слов. — Там жизнь, парень. Что ты видел в жизни? До Вельтбурга и пятидесяти километров не будет. Можем вместе туда пойти. Деньги у меня есть, много денег. Я все тебе дам — женщин, вино, гашиш, развлечения. Ну что ты выиграешь, оставшись здесь? Они без тебя обойдутся. Зачем тебе умирать?

Он замолчал, чтобы перевести дух, и в тишине раздался тоненький, почти детский голосок Амброзия:

— Побеждающему дам вкушать сокровенную манну, и дам ему белый камень, и на камне написано новое имя, которого никто не знает, кроме того, кто получает.

— Но я не хочу умирать вот так! — в ярости возразил Николай. — Неужели в тебе нет хоть капельки христианского милосердия?

На миг иоаннит задумался, потом кивнул и медленно встал. «Поддается, — торжествующе подумал пленник. — Получилось! Вырвусь, может быть, время еще есть…»

Он был настолько уверен в успехе, что не сообразил, что происходит, пока юноша не закончил рисовать знак у него на лбу.

— И узрят лице Его; и имя Его будет на челах их, — тихо изрек Амброзий, отходя назад.

— Да в гробу я видал твои цитаты! — прокричал Николай Бенев. — Ты что, не можешь говорить по-человечески, недоносок вонючий?

Вместо ответа иоаннит оторвал кусочек ткани от полы и заткнул ему рот. Потом опять сел на землю.

От обжигающего чувства беспомощности Николай простонал и ударился затылком о ствол дерева. Боли он не почувствовал, только в черепе глухо зазвенело. Это конец! Упущен последний шанс.

— Первая коробка, пять килограммов, — раздался спокойный голос монаха.

Внизу, там, где кострами были обозначены вершины треугольника, человек с небольшим сундучком в руках выступил вперед, нагнулся и высыпал его содержимое на землю. Второй бросил в черную кучку горсть искрящихся бриллиантов. Слева уже подходил третий иоаннит с таким же сундучком в руках.

«Смолотый древесный уголь, — с ужасом подумал Николай. — Чистый углерод… хотя чистый ли? Господи, не могу поверить, что это так элементарно! Не может быть, у них ничего не выйдет, не должно! Буше говорил, что у них уже было три неудачные попытки. И теперь не выйдет. Это же просто нелепость — верить, что тонна смеси угля с бриллиантами способна взорваться подобно атомной бомбе. Кто вообще распустил подобные слухи? Но у Бержерона-то получилось… Чепуха! Жак Бержерон мертв, расстрелян пятнадцать лет назад. Остальное просто слухи. Кто видел этот Арденнский взрыв? Кто может гарантировать, что взрыв был действительно ядерный?»

Но мысли не помогали. Ужас растекался по всему телу ручейками пота со странно резким, животным запахом. Несмотря на все доводы, что-то подсказывало ему, что пройдет несколько минут, и котловина превратится в озеро ослепительного, невообразимо жаркого огня, от которого плавятся даже скалы. Хотя он вряд ли что-то почувствует, смерть, скорей всего, будет мгновенной. Он знал, что существуют десятки, сотни видов гораздо более мучительной гибели, но вместо успокоения эта идея заставляла его конвульсивно дергаться в попытке освободиться от веревок.

— Восемнадцатая коробка, пять килограммов, — пробормотал рядом с ним молодой иоаннит, усердно царапая пером.

Восемнадцать на пять — девяносто, подсчитал Николай. Какова должна быть критическая масса? Около тонны, по слухам. Только вот… можно ли этому верить? Ну а если достаточно и двухсот или трехсот килограммов? Со времени Углеродной аферы никто еще не решился проверить. Никто, кроме иоаннитов…

Внизу безумцы сновали между кострами все быстрее и быстрее, не говоря ни слова. Их белые одежды покрылись темными пятнами, облачка черной пыли клубились у них под ногами. Падающие бриллианты поблескивали в воздухе подобно крупным каплям дождя. Куча росла, угрожающе раздуваясь.

— Двадцать шестая коробка, пять ки…

Стон.

Николай испуганно повернул голову. Скорчившееся тело Амброзия лежало неподвижно рядом с факелом. Возле него стоял Буше — неузнаваемый, длинные волосы растрепаны, костюм разорван. В руке он сжимал трость с набалдашником в виде шара из слоновой кости. На торчащем лезвии темнело кровавое пятно. Еще секунду полицейский стоял как каменный, уставясь на труп иоаинита, потом скрылся за деревом и яростными ударами начал кромсать веревки.

— Они нас не видят, — тяжело дыша, прошептал он. — Свет мешает.

Веревки упали к ногам Николая. Холодное лезвие просунулось между кистями рук, натянуло и разрезало веревки. Он отделился от ствола и шагнул вперед словно пьяный. Мелькавшие в его голове страшные мысли, казалось, до конца выхолостили запас его душевных сил. Он не испытывал даже страха, лишь тупо и как-то абстрактно удивлялся, что в последний момент ситуация изменилась.

— За мной! — процедил Буше и, пригнувшись, побежал вверх по склону в направлении черной стены леса.

«Все бесполезно, — подумал Николай, заставляя передвигаться свои словно ватные ноги. — Слишком поздно. Не добраться нам до хребта, не успеем…»

Полицейский оглянулся через плечо. Злая волчья гримаса исказила его лицо. Он резко остановился, двумя прыжками вернулся назад и сильно ударил по лицу оцепеневшего контрабандиста.

— За мной, сопляк безмозглый! К дирижаблю!

От пощечины ли или от упомянутого дирижабля Николай почувствовал, что способен действовать. Он совершенно не собирался погибать в этой долине вместе с безумцами, бормочущими цитаты из Библии. Он хотел жить. У них еще оставался шанс выбраться. Достаточно было всего нескольких минут.

Движимый внезапным приливом энергии, он побежал за полицейским. Луна скрылась за плотными облаками, и по склону разливался плотный мрак. Черная, колышущаяся масса дирижабля над высоким хребтом была едва заметна. Николай не видел, куда бежит, каждый шаг бросал ему под ноги какое-нибудь новое препятствие, и он чудом удерживал равновесие, перепрыгивая через камни, выпутываясь из петель переплетающихся трав, в сумасшедшем, нечеловечески быстром беге по крутизне. Потом вдруг увидел первые деревья и чуть не натолкнулся на Буше, который нагнулся над какой-то бесформенной кучкой — труп Бонифация, понял молодой человек.

— Возьми вот это!

Он почувствовал рукоятку кожа. «Зачем мне нож?» Думать времени не было. Полицейский уже поднимался по лестнице. Чтобы уменьшить качку, Николай зашел с другой стороны. Ухватился одной рукой, пытаясь другой сунуть нож за пояс, но не смог. Тогда он схватил лезвие в зубы, поморщился от скрежета металла и подпрыгнул.

В темноте он не видел перекладин лестницы, но (как и во время недавнего бега) какая-то инстинктивная уверенность безошибочно направляла каждое его движение. Он поднимался к лесу спиной, и взгляд его опять упал на площадку между огнями. Иоанниты сновали туда-сюда все так же неутомимо, только теперь их движения казались чуть более замедленными, или, может быть, ему это просто казалось из-за стремительного бега секунд. Черная куча стала огромной, чудовищной, готовой в любой момент исторгнуть испепеляющие молнии.

Люк. Пальцы Буше схватили его за запястье, словно клещами, и дернули с невероятной силой наверх. Крышка захлопнулась.

— Умеешь управлять дирижаблем?

— Нет.

Полицейский презрительно хмыкнул.

— Хорошо, я сам этим займусь. Руби канаты. Задние в последнюю очередь.

Неожиданный порыв ветра закачал гондолу. Спотыкаясь о мешки с балластом, Николай пробежал вперед, чтобы найти место, где крепится канат, и обрубить конец. Прочные нити не поддавались.

— Спички есть? — донесся сзади голос полицейского.

— Нет… Там должны быть, Бонифаций держал их где-то возле двигателя.

Наконец сопротивление каната ослабло. Слава богу, нож был хорошо наточен. Последние нити порвались, и канат полетел вниз в темноту. Не теряя времени, Николай переместился влево.

— Черт возьми, где же спички? — вновь раздался голос Буше. — Куда он их задевал, этот вонючий… А, вот они!

Второй канат тоже обрублен. Дирижабль слегка взметнулся вверх. А сколько там всего канатов? Шесть? Да, похоже, шесть. Он невольно бросил взгляд в сторону иоаннитов, суетящихся возле страшной черной кучи, потом повернул к правому борту. Он услышал, как за его спиной, нетерпеливо пыхтя, Буше чиркает спичкой.

— Merde! — выругался полицейский. — Не горят!

Николай смекнул, в чем дело.

— Это сгоревшие спички! — крикнул он, рубя третий канат. — Ищи другой коробок!

Четвертый канат. Ален Буше все еще шарил возле двигателя.

Пятый канат. Дирижабль развернул нос. Молодой человек хотел пройти назад, но Буше оттолкнул его на середину гондолы, поднял трость и одним махом срезал последнюю петлю.

— Сбрасывай балласт! Не смотри вниз!

Летят. Боже правый, они летят! Живые! Николай нагнулся, подхватил тяжелый мешок и перевалил его через борт. Огни внизу удалялись. Несколько маленьких темных фигурок лежали на освещаемой кострами площадке, еще две или три еле-еле волочили ноги, подходя к ее центру, к черной куче, которая, казалось, начала излучать зловещее красноватое сияние.

Буше нашел спички, и огоньки гасли один за другим в его ладонях.

— Не смотри, идиот!

Но Николай смотрел вниз как завороженный, не в силах оторвать взгляд, даже когда приходилось нагибаться за очередным мешком с песком. Что-то происходило со зрением, и он видел сцену с поразительной ясностью, несмотря на увеличивающееся расстояние. Угольная куча действительно тлела, распространяя вокруг кровавое зарево, которое превращало белые одежды лежащих иоаннитов в кардинальские мантии. Последняя тройка вышла вперед.

Звякнула печная дверца. Наконец-то Буше удалось запустить двигатель.

— Ложись!

Он собрался выполнить приказ, но тело не слушалось. Словно по какой-то собственной, неподвластной разуму программе, оно продолжало нагибаться за новыми мешками, а голова автоматически поворачиваться, чтобы не пропустить ни мгновения гибельного зрелища. Первый иоаннит пошатнулся в нескольких шагах от кучи, упал, скорчился у рассыпанного сундучка. Второй, споткнувшись о него, бессильно рухнул на землю. Оставался последний — предводитель, с уверенностью подумал Николай, хотя с такого расстояния невозможно было точно определить. Красноватое сияние усиливалось, забивая пламя костров. Качаясь, словно пьяный, иоаннит прошел мимо неподвижных тел, упал на колени, поднялся и последним усилием воли бросился вместе с сундучком в центр разгорающегося пекла.

В страшный миг вселенской, ледяной тишины в котловине вырос шар ослепительно адского огня, ночь превратилась в день, и на круче отчетливо проявилось каждое деревце, каждый листочек. И на дирижабль со зверским ревом обрушилась ударная волна взрыва. Николай отлетел к противоположному борту, от страшной боли в спине у него перехватило дыхание, и он распластался на полу. По соседним горным вершинам прокатилось эхо взрыва. Гондола качалась, словно маятник, что-то скрежетало и трещало, но они остались живы, невероятно, потрясающе, живы!

Он почувствовал руки Буше, которые помогли ему подняться.

— Как ты?

Боль в спине стала утихать. Переломов не было. Тишина мешала ему думать, стискивала мозги со всех сторон.

— Это был не ядерный взрыв, — глухо сказал Николай.

Полицейский кашлянул:

— Очевидно. Очередной провал, но они на правильном пути. Рано или поздно они своего добьются.

Ветер усиливался, свистел в стропах, в ивовых прутьях гондолы, заглушая шум двигателя. Луна показалась из-за рваных облаков и снова скрылась. Буше встал.

— Пора убираться отсюда. Черт его знает, сколько радиоактивного мусора носится в этом воздухе. — Его голос вновь стал металлическим и властным. — Иди на нос и следи за курсом. Двести восемьдесят градусов запад-северо-запад.

Лишь теперь Николай почувствовал холод. Дрожа, он наугад шагнул вперед, и ботинок зацепился за что-то на полу. Он нагнулся. Пальцы наткнулись на холодящий ствол пулемета.

Вот и решение, мелькнуло в уме. Это выход, спасение от рабской зависимости. Один выстрел, и конец! Больше никто не услышит об Алене Буше, никто не найдет его хладный труп в горах. Он должен это сделать!

«Но ведь он спас меня, — возразил внутренний голос. — Жизнью рисковал ради меня».

«Чепуха, — сказал Николай. — Буше в роли спасителя! Да он ломаного гроша за меня бы не дал, если бы я не был участником в его непонятной игре. Этот тип — просто маниакально упрямый полицай, который понятия не имеет, что такое жалость и сочувствие».

Его пальцы обхватили дуло пулемета. Другой рукой он нащупал приклад. Почувствовал, как напрягаются мышцы на слегка согнутой спине. Он был готов резко выпрямиться, развернуть дуло и нажать на спуск.

И в этот момент сквозь шум двигателя до него донесся спокойный голос:

— Если ты решил меня убить, советую подождать, по крайней мере, до приземления. Останешься без пилота, тебе — крышка.

Безупречная логика. Холодная и не по-человечески расчетливая, как и сам Буше. Николай вздохнул, оставил пулемет и прошел вперед, где на приборном щитке слабо фосфоресцировали несколько циферблатов.

— Курс? — крикнул голос с кормы.

Он пригляделся, увидел кружок компаса.

— Почти запад. Двести шестьдесят восемь.

Винты меняли направление. Дирижабль медленно начал разворачиваться направо. Стрелка дрогнула и поползла по широкому кругу циферблата.

— Строго запад, — объявил Николай. — Теперь на два градуса северней… пять… восемь… двенадцать… Чуть назад… Готово, ровно двести восемьдесят!

— Высота?

— Тысяча восемьсот метров.

— Хорошо, — довольным голосом отозвался Буше. — Продолжай следить за курсом и высотой. Если будут отклонения, сразу же сообщай мне… К твоему сведению, шансов у нас не так уж много. В баке трещина, горючее вытекает. Ночной полет, мон ами, ночной полет без горючего, без видимости и при сильном ветре. Так что не стоит жалеть об упущенной возможности. Ничего удивительного, если мы оба не доживем до утра.

Странно, в голосе полицейского не было ни намека на тревогу. Скорее, он радовался, таким извращенным образом, риску и смертельной угрозе. Как наркоман, подумал Николай. Только вместо того, чтобы накачиваться гашишем, морфием или алкоголем, подвергает свое тело напряжению, чтобы насладиться адреналиновой волной.

Луна опять показалась низко над горизонтом, почти напротив них. На мгновение его охватило чувство, подобное тому, которое толкает ночных бабочек лететь на огонь свечи — чувство, что некая гипнотическая, всемогущественная сила овладевает всем его существом, затягивая в загадочную светлую дыру на черном небосклоне. Болезненно засосало под ложечкой, и, чтобы избавиться от головокружения, он закрыл глаза, а потом отвел их от луны. Дирижабль летел над мрачными хребтами горных вершин на высоте ниже трехсот метров. Далеко справа, почти параллельно курсу их следования, смутно поблескивали воды длинного Вельтбургского озера.

Он посмотрел на табло и вздрогнул.

— Высота тысяча семьсот метров!

— Ясно. Выправим, — ответил Буше и добавил зловещим голосом: — Пока.

Двигатель заурчал более мощно, и Николай почувствовал, что они начали подниматься. Он опять взглянул на табло.

— Тысяча семьсот пятьдесят… восемьдесят… Тысяча восемьсот… Эй, мы продолжаем подниматься! Тысяча восемьсот пятьдесят.

— Знаю, — резко оборвал его полицейский. — Молчи!

Что-то случилось с двигателем. Он работал явно с перебоями. Николай оглянулся назад и увидел, что светлый кружок на печной дверце еле помаргивает. И вот, прямо у него на глазах, моргнул последний раз и погас. Кончилось горючее.

— Сбрасывай оставшийся балласт, — велел Буше. — И все, что только можно. Газ вытекает, видимо, где-то порвалась обшивка.

На дне лежали только два мешка с песком. Один за другим Николай сбросил их за борт. В слабом сиянии заходящей луны он увидел, как Буше перекатывает за борт какие-то круглые предметы — бомбы, сообразил он. Он посмотрел на дно гондолы и в двух шагах от себя заметил еще один мешок, он был больше предыдущих. Только потянувшись к нему, он догадался, что это труп Карла, отброшенный сюда в момент взрыва. Он встал на колени, вцепился в кожаную куртку пилота и с трудом вытолкал тяжелое тело на край гондолы. Что-то грубо ударило его по плечу, он поморщился от боли, но продолжал свое дело. Труп вдруг перекатился через борт. На секунду он увидел то, что ударило его, — автомат Карла. Рука метнулась вперед, но было поздно. Оружие вместе с хозяином поглотила бездна. Николай встал, посмотрел через борт и, естественно, не увидел ничего, только далеко позади на мрачных склонах вспыхивали и гасли взрывающиеся бомбы.

Раньше надо было подумать об автомате. Оружие может понадобиться после приземления. Он все еще не собирался отказываться от своего плана, хотя теперь, когда прошел первый всплеск эмоций, сильно сомневался, что может хладнокровно расстрелять безоружного человека. Никогда в жизни он этого не делал.

Оставался пулемет. Он осторожно постучал по нему носком ботинка, и в это время Ален Буше подошел с кормы.

— Отойди. Я беру управление. Надо добраться до равнины, посадка в лесу — верная смерть.

Отодвигая пулемет ногой в сторонку, Николай прижался к стене гондолы, чтобы уступить ему дорогу. Буше прошел вперед, склонился над пультом, схватившись за рычаги управления хвостовыми стабилизаторами. Вцепившись в край гондолы, молодой человек смотрел, как внизу пролетают леса и хребты. Они теряли высоту, для того чтобы это понять, приборы были не нужны. Ветер относил их в сторону озера. Там, на берегу, возможно, удастся найти место для посадки, но все зависит от скорости и величины пробоины, через которую вытекает газ.

— Водяной бак! — подал голос полицейский. — Найди кран и открой его!

Николай побежал назад. Который из двух баков водяной? Ударил правый, под кулаком раздался глухой звук. Пусто. Значит, левый. Он ощупал цилиндрическую металлическую поверхность, нашел какие-то трубки; нет, это не то. Где этот кран? Спереди? Снизу? Да, может быть, снизу. Он скользнул ладонью под бак, и заветный кран действительно оказался там. Отвинтил его, и из бака с бульканьем полилась холодная струя.

— Попробуй оторвать баки, — распорядился Буше. — Если не сбавить вес, разобьемся.

Николай тихонько выругался. Как это сделать в темноте, быстро и без инструментов? Он опять ощупал спиртовой бак. Четыре металлические скобы — две прикреплены к двигателю и две — к краю гондолы. Оловянная трубка подачи топлива поддалась легко. Дернув несколько раз, он отодрал ее, и в воздухе разнесся острый запах спирта. Так, теперь боковые опоры. Он схватился за одну из них и потянул изо всех сил. Железо согнулось, плетеный край корзины сухо затрещал и вдруг раскрошился. Николай ударился спиной о двигатель, перевел дух и потянулся к следующей скобе.

— Быстрей! — поторопил его Буше. — Падаем!

Они летели низко над голым плато. Напротив, казалось, совсем рядом, черной стеной поднимались деревья. Не успеем, подумал Николай, выворачивая вторую опору. Бак провис, качаясь на боковых железках, но с ними было гораздо сложнее. Болты держали крепко. Скоба гнулась, раня ему руки. Сколько остается времени до падения? Секунды? Края одной опоры наконец оторвались от обшивки парового двигателя. Николай отлетел назад, качнулся, но удержал равновесие. Бак криво висел перед ним. Из последних сил он собрал весь запас энергии и, направив ее на ненавистное железо, сам не понимая как, перекинул эту немыслимую тяжесть через голову. Потом рухнул на колени и увидел на фоне звезд черные кроны деревьев впереди по курсу, всего в нескольких метрах от носа дирижабля. Сцепив зубы, он приготовился к удару, но чудесным образом деревья пронеслись под гондолой и ушли назад. Плато кончилось, внизу показался крутой склон, спускающийся к озеру.

Николай опустился на дно. Ему было все равно, что с ним будет, ему хотелось лишь покоя и хотя бы незначительной передышки. По ладоням текла кровь. Фантастическая тишина вокруг успокаивала, навевала сон своим ласковым убаюкиванием…

Прошло бесконечно много времени, может быть, две или три минуты, когда его разбудил резкий голос полицейского:

— Не спи! Вставай и готовься к веселью!

Вставать не хотелось. Было так приятно лежать, ни о чем не думая. «Плевать, — сказал он про себя. — Нет сил. Пошел к черту этот Буше, сколько можно отравлять мне жизнь?»

И обнаружил с удивлением, что, несмотря на нежелание, начал подниматься. Они летели вдоль берега озера, но лесная чаща простиралась до самой воды. Садиться было некуда. Они были уже совсем низко, оставалась всего минута или две.

— Готовься к прыжку! — крикнул с носа полицейский.

Николай изумленно потряс головой. Прыгать? Куда, в лес, что ли? Это чистое безумие, самоубийство. Плетеные стены корзины смогут хотя бы отчасти смягчить удар.

Неожиданно деревья впереди пропали. Дирижабль затрясся от удара о последние кроны и полетел в считаных метрах над поверхностью маленького заливчика. Стремительно приближался противоположный берег. Буше ловким движением встал на край, держа в одной руке тросточку, а другой пытаясь уцепиться за какой-то трос.

— Прыгай! — крикнул он и бросился во мрак.

Николай последовал за ним инстинктивно, не раздумывая. Через секунду он летел в воду, а дирижабль несся над ним гигантской тенью смертельно раненного чудовища. Его тело потряс тупой, мощный удар, раздался плеск воды, и со всех сторон тело обдало холодом. Он почувствовал под ногами мягкое сопротивление илистого дна, потом опора стала более надежной, и он понял, что ушел по грудь в воду залива. Где-то в темноте оглушительно трещало крошащееся дерево, рвалась прорезиненная ткань. Потом шум затих, лишь сзади слышался плеск плывущего полицейского.

Помогая себе руками, Николай медленно стал продвигаться вперед. Постепенно становилось все мельче, вот вода дошла до пояса, до колен, до лодыжек… Ему казалось, что за пару минут он стал вдвое тяжелее. Ботинки выпростались из ила с противным чавкающим звуком. Холодный ветер задувал в каждую щелочку на его мокрой липкой одежде. Наконец он выбрался на берег и устало сел на траву. Даже дрожать не было сил, а тепло тела быстро улетучивалось в ночной холод.

— Вставай, — потрепал по плечу полицейский. — Замерзнешь. Надо добраться до Вельтбурга, тут недалеко.

Николай утвердительно засопел, пытаясь встать. Одеревеневшие мышцы ног послушались лишь с третьего раза. Насколько можно было видеть в темноте, Буше тоже был не в лучшем состоянии, хотя голос его оставался по-прежнему спокойным. Они зашагали вперед мимо висящих на ветвях остатков дирижабля. Через несколько минут были на тропинке, которая вывела их на петляющую проселочную дорогу.

От возвращения в Вельтбург у Николая остались весьма смутные воспоминания — о том, как светлело небо, как он дремал по дороге, а полицейский постоянно его одергивал, как он ругался про себя. Казалось, у дороги вдоль озера не будет конца. В некоторых местах от нее ответвлялись дороги, ведущие к ближним селам, и на одном из таких поворотов их догнала телега. Отупевший от усталости и холода, Николай слышал, как Буше торгуется с крестьянином — похоже, они договорились о ста франках, — но какое значение имела сумма, важно было залезть наверх и забыться на мешках с картошкой…

Очнулся он на рю де Виктоар. Стоял, качаясь, на разбитом тротуаре, и пытался вспомнить, как он слез с телеги, которая ехала дальше по улице.

— Доброе утро, — раздался рядом простуженный голос Буше. — Идем, дружок. Провожу вас еще немного, а потом наши пути разойдутся. На прощание дам вам несколько маленьких советов. Вы должны знать, что слух о вашем участии в эксперименте иоаннитов в самое ближайшее время распространится по всему городу. Не удивляйтесь, сплетня спланирована заранее, и распространять ее будут мои люди.

Николай остановился и сжал кулаки.

— Зачем?

— Идите, идите, — спокойно подвигнул его полицейский. — Не думайте о насилии, оно никогда не помогало в сложных ситуациях. К сожалению, в данный момент я не могу раскрыть вам цель своего поступка — весьма недостойного, должен признать. Но поэтому с удовольствием проанализирую ту сложную ситуацию, в которую вы попали. Во-первых, следует пояснить, что иоанниты отнюдь не кучка фанатиков. У них есть надежно законспирированные агенты в каждом из крупных городов, в том числе и здесь, в Вельтбурге. Весть, что откуда-то просочилась секретная информация, неизбежно приведет их к вам. И поскольку они склонны к радикальным действиям, то решат устранить вас раз и навсегда. У вас есть только два выхода — обратиться за защитой к властям и бежать.

— Вы, естественно, не возьмете меня под защиту, — горько улыбнулся Николай.

— А вы догадливы, — кивнул полицейский. — Мои люди не станут оказывать вам помощь. На вашем месте я бы не задерживался в Вельтбурге. Наиболее разумным сейчас было бы…

Он не закончил фразу. Они дошли до дома, в котором жил Николай, и увидели, как из мрачного входа показались трое в черном с капюшонами на головах. Буше бросился к противоположному тротуару. Перед ним, словно из-под земли, выросли еще двое с пистолетами в руках. Тросточка полицейского взлетела вверх, раздался щелчок, и один из нападавших упал назад. Второй выстрелил дважды, но Буше с ловкостью кошки отскочил в сторону — пули его не задели — и, пригнувшись, устремился вперед с высоко поднятой рукой. Блестящее лезвие скользнуло по шее человека, оставляя за собой зияющую красную борозду. Сейчас уже стреляли первые трое. Буше бежал по улице зигзагами с виртуозными прыжками вправо-влево, как огромная бабочка. Звуки выстрелов, отражаясь от высоких стен, создавали гулкое эхо. Ведь ускользнет, сволочь, подумал Николай. И правда, полицейский юркнул в какой-то мрачный подъезд. Еще несколько пуль раздались в полумраке вслед ему, потом канонада стихла. Дальнейшее преследование было бессмысленно.

Трое преследователей в черных капюшонах повернулись к Николаю, и он спокойно стал ждать, когда к нему подойдет тот, кого он узнал с первого взгляда — крупного и широкоплечего, вооруженного огромным маузером.

Мишин.