Бульвар Сансет

«Саммерс и Сноу», эпизод 3, сцена 4

Главный инспектор Гарретт (продолжает) . …или я отправлю вас обратно регулировать уличное движение быстрей, чем вы скажете «дисциплинарное взыскание».

Инспектор Саммерс. Но он просто играет с нами, сэр, как кошка с…

Главный инспектор Гарретт. Повторяю. Не. Принимайте. Это. Близко. К сердцу. Мне нужен результат, и нужен был еще вчера, в противном случае, Саммерс, я отстраню вас от этого дела. (Сноу пытается что-то сказать.) Я серьезно. А теперь выметайтесь отсюда – оба.

В морге. День.

Боб Скелет Томпсон, судебный патологоанатом (болезненный вид, кладбищенский юмор), стоит над полуобнаженным трупом Молодого Человека , чуть за тридцать, чье тело покоится на прозекторском столе, безжизненное и раздутое, на ранних стадиях разложения. Сноу , женщина-полицейский, прижимает ко рту платок.

Инспектор Саммерс. Давай выкладывай подробности, Томпсон. Как давно он, по-твоему, мертв?

Томпсон. Трудно сказать. Судя по тому, как он воняет, можно смело утверждать, что это не самая свежая рыбка на нашем столе…

Инспектор Саммерс (не улыбаясь) . Часики тикают, Скелет…

Томпсон. Ну ладно, глядя на степень разложения, раздутости и обесцвечивания покровов, я бы сказал… что он пробыл в воде где-то около недели, плюс-минус день. По странгуляционным бороздам вокруг шеи я могу предположить, что убийца воспользовался толстой грубой веревкой или, может быть, цепью…

Инспектор Саммерс. Цепью? Господи, вот бедолага…

Женщина-полицейский Сноу. Кто нашел тело?

Саммерс бросает на нее взгляд типа «вообще-то, вопросы здесь задаю я…».

Томпсон. Одна бабулька, когда гуляла с собакой. Милая дама восьмидесяти двух лет. Думаю, надежней будет поискать своего серийного убийцу где-нибудь…

– Погодите-ка секунду… Нет-нет, простите, придется остановиться.

– В чем дело? – рявкнул инспектор Саммерс.

– Тут у нас брак.

– На линзе?

– Ноздри мертвого парня. Видно, как он дышит. Придется все снимать заново.

– Вот ведь черт…

– Извините! Все, пожалуйста, извините, – сказал Мертвый Молодой Человек, садясь на столе и смущенно складывая руки на загримированной под синюшность груди.

Пока все возвращались на исходные позиции, режиссер – длиннолицый нервный человек в сомнительной бейсболке, слишком глубоко надвинутой на блестящий лоб, – потер обеими ладонями лицо и вздохнул. Вытащив свое тело из холщового складного кресла, он подошел к Мертвому Молодому Человеку и по-приятельски опустился на колени рядом со столом.

– Значит, так, Лазарь, скажи мне: у тебя какие-то проблемы?

– Нет, Крис, у меня все хорошо…

– Видишь ли – как бы это сказать, – ты здесь немного переигрываешь.

– Да, прошу прощения.

Режиссер посмотрел на часы и потер красные следы, оставленные на лбу бейсболкой:

– Видишь ли, дело близится к половине третьего, и… еще раз, как тебя зовут?

– Стивен. Стивен Маккуин. Через «пи эйч».

– Не родственник?

– Не родственник.

– Ладно, Стивен через «пи эйч», уже почти полтретьего, а мы еще не дошли до вскрытия…

– Да, конечно. Просто, ну, вы понимаете, все эти лампы, нервы и прочее…

– Тебе здесь не нужно ничего играть – лежи, блин, и все.

– Я понимаю, Крис, просто сложновато, ну, не дышать видимым образом так долго.

– Никто не просит тебя не дышать…

– Нет, это понятно. – Стивен умудрился изобразить дружеский смешок.

– …просто не надо лежать и глотать чертов воздух, как будто ты только что пробежал двухсотметровку, ладно?

– Хорошо.

– И гримас не надо. Выдай мне что-нибудь… нейтральное.

– Хорошо. Но в остальном…

– В остальном ты ужасно здорово работаешь, серьезно.

– Как думаете, мы закончим к шести? Мне просто нужно…

– Ну, это ведь от тебя зависит, правда, Стив? – заметил режиссер, возвращая бейсболку на место и шествуя к своему складному креслу. – И еще, Стив, – крикнул он через сцену, – не втягивай живот, пожалуйста! Ты должен быть раздут.

– Раздут. О’кей, раздут.

– Все по местам! – прокричал первый помреж, и Стивен снова улегся на мраморный стол, поправил влажное белье, закрыл глаза и изо всех сил постарался притвориться мертвым.

Секрет поистине великой игры для киноактера – делать как можно меньше; и никогда это не бывает так важно, как когда ты изображаешь неживой объект.

За свою профессиональную карьеру, продолжавшуюся вот уже одиннадцать лет, Стивен Маккуин сыграл шесть трупов, каждый из которых был тщательно продуман и тонко выписан, а также мастерски убеждал патологоанатомов, что уж никак не жив. Не желая застревать в однотипных ролях, он обыгрывал информацию о них в своем резюме, наделяя разнообразные трупы интригующими харизматичными именами для главных героев: что-нибудь вроде Макс или Оливер вместо более точных и менее выразительных Тело или Жертва. Но в киноиндустрии, очевидно, уже разошелся слух о том, что никто не умеет делать абсолютно ничего так же хорошо, как Стивен К. Маккуин. Если вам требуется кто-то, кого можно выловить на рассвете из Гранд-Юнион-канала, или кто мог бы безжизненно висеть, переломанный и безропотный, на капоте машины, или сползти на дно грязной траншеи времен Первой мировой войны, тогда вам нужен именно он. Самой первой ролью Стивена после окончания актерской школы стал Второй Мальчик по Вызову в «Вайс-сити», весьма энергичном криминальном телефильме для показа после девяти вечера. Одна реплика:

Второй Мальчик по Вызову (ньюкаслский акцент) . Эй, жалаете х’рошо пр’вести время, миста?

А затем долгий жаркий день, и его рука, торчащая из мусорного мешка. Конечно, теперь, в тридцать два года, времена Мальчиков по Вызову для него, некоторым образом, ушли в прошлое, однако Стивен К. Маккуин все еще мог сгодиться на роль практически любых иных останков.

Но сегодня отработанная техника почему-то подводила его. Это было плохо, потому что «Саммерса и Сноу» заказало телевидение, и через пару месяцев не меньше девяти миллионов человек усядутся перед теликом воскресным вечером, чтобы увидеть, как быстро и ловко задушат его, Стивена, персонажа, а потом он окажется здесь, лежащим неподвижно, в чужом нижнем белье. В общем-то, затруднительно назвать это звездным часом, но если режиссеру понравится то, как он сработает – что сделает или не сделает, – если он сойдется с коллегами по съемочной площадке, его могут позвать снова, чтобы сыграть персонажа, который двигается, играет лицом, произносит реплики. Первое правило шоу-бизнеса: важно не то, что ты знаешь, а то, кого ты знаешь. Оставайся профессионалом. Будь уверенным в себе. Будь увлеченным и целеустремленным. Всегда знай свою мотивацию. Штука в том, чтобы произвести впечатление. Всегда следи за тем, чтобы нравиться людям, по крайней мере, пока ты не стал достаточно знаменит, чтобы это уже перестало иметь значение.

В ожидании следующего дубля Стивен сел на холодном столе прямо и, заложив руки за спину, потянулся, пока у него в плечах не хрустнуло – важно не деревенеть, важно сохранять гибкость и подвижность. Он оглядел съемочную площадку в надежде завязать беседу с коллегами. Грубоватый, жесткий, одинокий, бывший алкоголик – детектив-инспектор Тони Саммерс – и дерзкая, независимая женщина-полицейский Салли Сноу сидели рядышком чуть в стороне, попивая чай из пластиковых кружек и уверенно поедая лучшее печенье. Стивен давно лелеял в себе толику влюбленности в Абигейл Эдвардс, актрису, игравшую женщину-полицейского Сноу, и даже заготовил небольшую шутку о своей роли, которую можно как бы случайно ввернуть в разговоре. «Мертвые зарабатывают на жизнь, Аби!» – уронил бы он, самокритично улыбнувшись уголком рта, между дублями, а затем старомодно вскинул бы бровь, и она бы рассмеялась, блестя глазами, и, чем черт не шутит, после съемок они могли бы обменяться телефонами, сходить куда-нибудь выпить и все такое. Но возможности не представилось ни разу. Между дублями она едва замечала его, и в глазах Абигейл Эдвардс он явно с тем же успехом мог быть… ну, мертвым.

Возле Стивена возникла жизнерадостная, приветливая гримерша, сбрызнула его водой и тронула лицо и губы вазелином. Как ее зовут? Дебора? Еще одно правило шоу-бизнеса: всегда, всегда называй всех по имени…

– Как я выгляжу, Дебора? – спросил он.

– Я Джанет. Выглядишь обалденно! Забавная работенка, да?

– Мертвые зарабатывают на жизнь, – сострил он, но Джанет уже вернулась на свой складной стул.

– Народ, побыстрее, если возможно! – рявкнул первый помощник режиссера, и Стивен распластался на прозекторском столе, как огромная мокрая рыба.

Не шевелись.

Не дай увидеть, что ты дышишь.

Помни: ты мертв.

Моя мотивация – не выглядеть живым.

Играть – это не реагировать.

Между прочим, «К.» в «Стивен К. Маккуин», было введено по настоянию его агента, чтобы никто не смог его спутать с кинозвездой мирового масштаба.

Пока что этой ошибки не совершил никто.

 

Познакомьтесь с Номером Двенадцать

Новый романтик

Счастливица Люси Чаттертон строит глазки молодому красавцу-актеру, по которому сходит с ума блистательный лондонский Уэст-Энд и Голливуд.

Я получила только один ответ, когда сказала подругам, что собираюсь брать интервью у Джоша Харпера: Чистую, Неприкрытую Зависть.

– Везет тебе, – вздыхали они. – Есть какой-нибудь шанс заполучить номер его телефончика?

Когда сидишь напротив него в закрытом клубе Уэст-Энда, легко понять почему.

Всего лишь двадцати восьми лет от роду, Джош Харпер – самый сексапильный и красивый из молодых британских актеров. Не так давно голосование среди читателей известного женского журнала показало, что он двенадцатый в списке самых сексуальных мужчин мира, а к славе Джош вознесся четыре года назад, когда стал самым молодым актером, получившим премию Британской академии кино и телевидения (БАФТА) за душераздирающее исполнение роли Кларенса, умственно отсталого юноши, ведущего борьбу со смертельной болезнью, в завоевавшем широкое признание драматическом телесериале «Живи одним днем». За этим последовал огромный успех на сцене, в образе чрезвычайно сексапильного Ромео, и на киноэкране, с ролью бесноватого бандита-трансвестита в ультражестком британском детективе «Стилет», при этом наш герой нашел время спасти мир в футуристическом триллере «Завтрашнее преступление». Под Рождество мы увидим Джоша Харпера в его самой крупной на сегодняшний день роли в высокобюджетном голливудском научно-фантастическом приключенческом фильме «Ртутный дождь», но в настоящий момент он сопротивляется пению голливудских сирен, чтобы сыграть еще одного эффектного повесу: лорда Байрона в уэст-эндском спектакле «Безумный, злой и опасный знакомый», тепло принятом критиками.

– Это жизнь Байрона, рассказанная им самим в письмах, стихах и дневниках, – говорит Харпер, отхлебывая двойной эспрессо и глядя на меня обезоруживающе ясными голубыми глазами. – Потрясающая история. Можно сказать, Байрон стал первой рок-звездой: мировая слава, женщины вешаются на шею, но к тому же он был настоящим радикалом и оригиналом и серьезно увлекался политикой, как и я. Вот все это плюс бисексуальность, кровосмесительная связь с сестрой, а еще изуродованная стопа. Шальной и безумный мужик!

Идентифицирует ли он себя каким-нибудь образом с героем? – спрашиваю я.

– Помимо изувеченной ноги? – смеется Харпер. – Ну, я полагаю, мы оба страстные натуры. И я серьезно интересуюсь политикой, особенно защитой окружающей среды. Однако при этом я счастливо женат. И хотя у меня замечательная сестра, но, знаете ли, всему есть пределы! – Джош Харпер запрокидывает голову и снова смеется: теплый сердечный хохоток. Из-за соседнего столика на нас смотрят две женщины. Что я вижу в их глазах? Зависть?

Он продолжает рассказывать, что обожает смешивать театр с высокобюджетной, коммерческой работой. Голливуд по-прежнему притягателен для Джоша, хотя пока он не намерен уезжать туда насовсем. В «Ртутном дожде» было очень здорово сниматься: бегать в скафандрах, махать пушками, но во всех этих крутых научно-фантастических фильмах большую часть времени взаимодействуешь с воздухом, чтобы потом туда наложили спецэффекты. И все же я надеюсь, что фильм получился чуть более глубоким и умным, чем большинство подобных фильмов. В его основе старинная англосаксонская поэма «Беовульф», перенесенная в далекий космос. Блокбастеры хороши еще и тем, что в финансовом смысле они позволяют заниматься по-настоящему любимым делом: живым театром и спектаклями вроде того же «Безумного, злого…» – или сниматься в небольших независимых фильмах. Слава и популярность – они хороши, если вам нужен столик в ресторане, но не из-за них я пришел в кино. Я люблю труд и дух настоящей актерской игры.

То есть он будет еще сниматься в больших голливудских фильмах?

– Конечно! Что тут скажешь, я просто обожаю, когда всего много. И да, есть предложения, но я ни о чем не могу рассказывать. К тому же вряд ли я смог бы жить в Лос-Анджелесе все время: слишком уж люблю наше пиво, сигареты и футбол!

Правдивы ли слухи о Джеймсе Бонде? Джош, кажется, смущен.

– Боюсь, это только слухи. Мои ребята беседовали с их ребятами, но пока это одни лишь воздушные замки. И в любом случае я еще слишком молод. Но когда-нибудь – возможно. Конечно, я бы с радостью сыграл Бонда. В мире не найдется ни одного актера, который бы не хотел сыграть Бонда.

Агент уже постукивает по своим часам, и времени осталось совсем чуть-чуть, только на быстрые и короткие вопросы. Кто или что является самой большой любовью в его жизни, спрашиваю я.

– Естественно, моя жена, – без колебаний отвечает он, и глаза его загораются.

Джош женат на Норе Харпер, бывшей певице, уже два года. Дамы, увы!

– А как часто вы занимаетесь сексом? – спрашиваю я, немного искушая судьбу. Слава богу, Джош лишь смеется:

– Если только это не интимный вопрос?! Так часто, как только можем.

– Как вы расслабляетесь?

– Смотрите выше!

– Где и когда вы испытали самое большое счастье?

– Смотрите выше!

– Любимый запах?

Секунду он медлит:

– Или свежескошенная трава, или макушка новорожденного ребенка…

– Любимый фильм?

– «Империя наносит ответный удар».

– А какое ваше любимое слово?

Секунду он думает:

– То, которому научила меня жена: «обожание».

…и Стивен К. Маккуин решил, что, пожалуй, дальше уже лучше не читать. Он бросил газету на кресло напротив. Что это за чушь про запах макушки новорожденного? У Джоша ведь и детей нет. Чью же голову он нюхал? С противоположного сиденья ухмылялась фотография Джоша: безукоризненная щетина, рука проводит по волосам, рубашка расстегнута до пояса. Стивен перевернул газету фотографией вниз и снова стал смотреть в окно поезда на плывущие мимо башни и здания Стоквелла и Воксхолла.

Стивен взглянул на свое отражение в оконном стекле и задумался, как бы он сыграл Бонда. Что правда, то правда, ему до этой роли еще далеко, но в порядке секретной кинопробы он поднял одну бровь, одарил себя учтивой улыбочкой Джеймса Бонда и изо всех сил постарался представить себя стоящим в белом смокинге у колеса рулетки в окружении прекрасных и опасных женщин.

Однако на секунду увидел себя Четвертым техником центрального поста, падающим сквозь каскадерское стекло спиной вперед в док для подлодок внизу, и при этом его белый халат охвачен пламенем.

 

Почти-Резюме

У Стивена К. Маккуина было два резюме.

Одновременно с реальным списком всех его реальных достижений существовало еще Почти-Резюме. Это была удачная версия его жизни: та, в которой не случалось ни мелких промахов мимо крупных целей, ни досадных помех, а вторые варианты оказывались не хуже первых, версия, где его не сшибли с мотоцикла по пути на кинопробы, где он не слег с опоясывающим лишаем в первую неделю репетиций, где его роль не отдали придурку с телевидения.

Эта замечательная фантомная карьера началась, когда Стивен почти-но-не-совсем получил исключительно хвалебные отзывы на затмившего всех Малькольма в «Макбете» в Шеффилдском театре, а затем очень близко подошел к турне по всей стране со своим рвущим душу Бифом в «Смерти коммивояжера». Вскоре последовали гипотетические похвалы, которые он мог бы получить за своего почти-состоявшегося короля Ричарда II. Включив в поле своей деятельности телевидение, он подошел уже-совсем-близко к покорению сердец народа в образе бесцеремонного, нестандартно мыслящего адвоката Тодда Фрэнсиса в хитовом телесериале «Правосудие для всех», после чего вполне можно было ожидать некоторого количества успешных киноролей и на родине, и за границей.

К несчастью, все эти величайшие триумфы случались в иных, воображаемых мирах, а суровые профессиональные правила не одобряли включения в резюме достижений из параллельной реальности. Подобное нежелание принимать во внимание события иных пространственно-временных измерений означало, что у Стивена оставалось только резюме из реальной жизни: документ, отражавший как неумение его агента говорить «нет», так и выдающуюся способность Стивена, почти талант, в области невезения. Именно эта реальная версия событий и привела его сюда, в блистательный лондонский Уэст-Энд.

В возрасте восьми лет, впервые посетив Лондон с мамой и папой, Стивен решил, что Пикадилли-серкус – центр вселенной, неописуемо пленительное, инопланетное место, где, как в старом британском мюзикле шестидесятых, в любой момент кто-то может отчебучить танцевальный номер. Это случилось двадцать четыре года назад. Теперь Стивен здесь работал и, выходя из горячего, напоминающего суп воздуха станции подземки в промозглый вечер позднего октября, видел только чрезвычайно бьющую по глазам, шумную и коварную площадь с круговым движением. Поблизости гнусавый уличный музыкант упрямо и последовательно излагал сборник песен «Radiohead», и шансы на внезапный танец казались совсем уж призрачными. В эти дни Стивен даже едва замечал Эроса – безусловно, самый посредственный памятник в мире. Если он вообще удосуживался поднять глаза, то только чтобы взглянуть на электронные часы под рекламой кока-колы и понять, опаздывает ли он на работу.

19:01.

Опоздал. Стивен ускорил шаг.

Театр «Гиперион» стоит на Шафтсбери-авеню, между оптовым магазином кухонного оборудования и типично американским «Стейк-хаусом», какого уже не отыщешь нигде в Америке, – в ресторане такого рода всегда найдется хоть одна рыдающая женщина. Проталкиваясь и пропихиваясь сквозь толпу, все еще серовато-синий после собственного вскрытия, Стивен выглядел удивительно уместно среди заблудших туристических групп, бледных, полуобморочных продавщиц, стремящихся домой, меланхолических, тоскующих по родине испанских студентов, предлагающих ему рекламные проспекты курсов английского языка. Он поспешно проскочил мимо непомерно расплодившихся пунктов обмена валюты, мимо пользующихся дурной репутацией заведений фастфуда с отливающими всеми цветами радуги оранжевыми горами свинины в кисло-сладком соусе и пиццей – толстыми клиньями серого теста, уляпанными томатной пастой и парафинообразным сыром. Может, стоит что-нибудь съесть? Пепперони? Он взглянул на покрытые испариной куски пиццы под высоковольтными лампами – пепперони отблескивала маслянистым красным пóтом. Пожалуй, нет. Наверное, лучше после работы. Сейчас 19:03, то есть формально он опоздал к сигналу получасовой готовности. Театр уже показался, и, глядя на восток вдоль Шафтсбери-авеню, Стивен видел огромный, нависающий над тротуаром рекламный щит с Джошем Харпером – высотой в три этажа.

На афише красовался Двенадцатый Самый Сексуальный Мужчина Мира в расстегнутой до пояса белой рубашке с пышными рукавами и жабо и в плотно облегающих черных кожаных штанах, весьма сомнительных с точки зрения истории. Правой рукой он сжимал рапиру, нацеленную в прохожих, а в левой, высоко над головой, держал книгу, словно говоря: «Вот только закончу эту дуэль и тут же снова засяду за „Дон Жуана“». Пониже пояса располагались слова «Безумный, злой и опасный знакомый», выписанные излишне витиеватыми буквами, призванными отражать высокий литературный стиль и историческую достоверность. «Феноменальное мастерство! Харпер – сам лорд Байрон», – сообщал плакат, а курсивное «сам» обрубало всяческие споры раз и навсегда. «Строго ограниченный, один сезон!» Три месяца назад, в августе, когда Стивен впервые увидел плакат, он ухмыльнулся, представив, что «строго ограниченный» относится к Джошу Харперу и его актерским способностям, но засомневался, найдет ли кто-нибудь еще эту шутку забавной или верной, да и рассказать ее было некому.

Стивен еще раз взглянул на часы: прошло четыре минуты. Девять минут опоздания; непрофессионально, непростительно для дублера. И все же ему, возможно, удалось бы проскочить, если бы у актерского входа не стояла на страже Донна. Он незаметно пробежал мимо группки охотников за автографами, ожидающей Джоша, – сегодня восемь, неплохо…

– Десять минут опоздания, мистер Маккуин, – сообщила Донна, стерегущая вход. Донна заведовала постановочной частью – невысокая, но широкая женщина с большим туповатым лицом, похожим на раскрашенную обувную коробку, ломкими волосами бывшей готки и неприветливыми манерами озлобленного физрука. Она всегда носила форменный блекло-черный саржевый комбинезон, а на бедре – предписанную уставом огромную связку ключей, которую сейчас вертела на пальце, словно шестизарядный револьвер.

– Уф! – сказал Стивен. – Да там же прямо не Пикадилли-серкус, а какой-то цирк!

– Смешнее не стало, Стивен.

– Извини, Донна, это все метро…

– Отговорка не принимается, – буркнула Донна, набирая номер на мобильнике.

– Ты сегодня на редкость жизнерадостна. Что это с тобой?

– Его нет, – сказал Кенни, вахтер.

– Его нет? Кого нет?

– Его. – Донна волком посмотрела на Стивена.

– Джоша?

– Да, Джоша.

– Джоша нет?

– Джоша нет.

У Стивена зашумело в голове.

– Но ведь уже почти начало спектакля, Донна!

– Да, я в курсе.

– А… А ты ему звонила?

– Блестящая идея, – съязвила Донна, отрывая телефон от уха и размахивая им перед носом Стивена. Она облизнула губы, откинула с глаз неровную челку, готовясь отправить сообщение Самому, и на короткое мгновение превратилась в четырнадцатилетнюю девчонку, собирающуюся спросить мальчика, не хочет ли он покататься с ней на коньках. – Джош, милый, это твоя Тетушка Донна, из театра. Ты опаздываешь, юноша! Придется перегнуть тебя через колено и хорошенечко отшлепать, – мечтательно прогундосила она в воздух, теребя наушник в ухе. – В любом случае мы очень беспокоимся за тебя. Надеюсь, ты появишься у двери в ближайшую же секунду, но если нет, то звякни нам. Иначе придется выпустить на сцену молодого неопытного Стивена…

Стивен стоял рядом, не слушая, перекатываясь с пяток на носки и издавая тонкое гудение, как всегда в минуту стресса. «Вот, наконец-то, – вертелось у него в голове. – Он пришел – Звездный Час». В конце концов, до сих пор такого еще не случалось. Двенадцатый Самый Сексуальный Мужчина Мира всегда приходил вовремя. До этого момента Стивен покорно принимал свою судьбу, обреченный служить тенью не только самого успешного, популярного и, небесспорно, самого талантливого молодого актера своего поколения, но и самого здорового и удачливого. Какой бы разухабистый дебош он ни почтил своим присутствием накануне, во сколько бы ни выполз из какого-нибудь пивного притона в Сохо или с постпремьерной вечеринки, Джош всегда появлялся ровно в 18:50, раздавал у двери автографы, флиртовал с костюмершами, играя ямочками на щеках и откидывая волосы со лба. Джош Харпер был неуязвим. Если бы, упаси господи, кто-нибудь выстрелил в него, то почти наверняка он бы улыбнулся и показал пулю, изящно зажатую между крупными белыми зубами.

Но не сегодня. Пока Донна куковала в голосовую почту Джоша, Стивен представлял себе всевозможные мрачные сценарии:

Джош Харпер падает с коварной чугунной винтовой лестницы своего роскошного особняка, бывшего склада…

Джош Харпер пытается вытащить раздробленную ногу из-под сломавшегося домашнего тренажера, не доставая до телефона каких-нибудь пару дюймов…

Джош Харпер, хватаясь за живот, оседает на пол рядом со столиком светлого дерева в эксклюзивном суши-ресторане; его красивое лицо приобретает пугающий зеленый цвет…

Джош Харпер храбро улыбается, пока отважные врачи «скорой» поспешно стараются вытащить его из-под колес потерявшего управление автобуса номер 19…

«Я… я не могу… не чувствую пальцев ног…»

«Не волнуйтесь, мистер Харпер, сэр, мы вытащим вас, еще секунду».

«Да вы не понимаете, мне нужно через пять минут быть в театре».

«Извините, но единственный театр, в который вы попадете сегодня, – это операционный театр…»

– Ладно, Стивен, – вздохнула Донна, глядя на часы и обдумывая немыслимое, – лучше пойти надеть на тебя костюм. Просто на всякий случай.

Стивен едва замечал, как идет по коридору к гримуборной для звезд. У него было такое смутное, парящее ощущение, будто Донна везла его на каталке. «Так вот он какой – вкус удачи», – думалось ему. Никоим образом не будучи злопыхателем, Стивен фантазировал о такой чудесной катастрофе шесть дней в неделю – по средам и субботам дважды – в течение последних трех месяцев. Когда Стивен желал Джошу «сломать ногу», он имел в виду именно это: сломать ногу в двух местах и, желательно, открытый перелом с осложнениями. Уж такова была неприглядная алгебра работы дублера: чтобы Стивен преуспел, Джошу надлежало пострадать – от болезни, не позволяющей работать, или от какого-нибудь телесного повреждения, от чего-то между гриппом и пропоротой конечностью, чтобы проваляться в постели, скажем, двое-трое суток. Как раз достаточно: Стивен отработает спектакль сегодня, еще улучшит свою игру к завтрашнему дню, позовет режиссера Теренса, кастинг-менеджеров, кинопродюсеров, возможно, одного-двух критиков, может быть, специально вызвонит каких-нибудь других, лучших агентов, птиц высокого полета. Защемление ахиллова сухожилия, влажный щелчок при разрыве аппендикса или даже селезенки – лишь это отделяло Стивена от шанса повернуть свою жизнь к лучшему.

Сейчас они были в гримерной Джоша, Стивен снимал куртку и ботинки, Дебс из костюмерной встала рядом, держа костюм, выстиранный и безупречный. Стивен начал раздеваться. Донна звонила на вахту служебного входа:

– Не видно его пока?.. Ладно, даем ему пять минут, потом делаем объявление… Он здесь, готовится… Да, я знаю… О’кей, ладно, держите меня в курсе…

«Слава богу, – подумал Стивен, – что-то с ним стряслось».

Костюмерша Дебс протянула ему кожаные штаны Байрона, и Стивен торжественно принял их и начал натягивать. Он никогда не занимался профессиональным боксом и вряд ли стал бы, но предполагал, что именно такие ощущения появляются перед важным боем: благоговение, чувство ритуальности. Стивен попытался прочистить голову, найти какую-нибудь точку спокойствия, фокуса, но мысленным взором он уже видел выход на сцену…

Огни гаснут в конце спектакля, и тишина накрывает публику. Секунды идут. Затем зал взрывается аплодисментами, они грохочут, как гром, как огромные, накатывающие на берег волны. Донна и остальная команда стоят в кулисах; здоровенные рабочие сцены со слезами на глазах аплодируют, выталкивая скромного Стивена К. Маккуина обратно на сцену. Затем рев публики в ушах, когда все поднимаются как один, букеты цветов летят через сцену к его ногам. Мощные волны любви, уважения и признания захлестывают его, чуть не сшибая с ног. Прикрыв глаза от прожектора, он украдкой оглядывает публику и замечает лица любимых людей: Алисон, бывшая жена, его дочь Софи, родители, друзья – все улыбаются и смеются, кричат и визжат. Он ловит взгляд бывшей жены, ее глаза широко раскрыты от восхищения и уважения, она словно говорит: «Ты был прав все это время. Ты был прав, что упорствовал, прав, что не сдался. Ты актер редкой и исключительной глубины и таланта, а если веришь во что-то достаточно сильно, мечты и в самом деле сбываются…»

– Блин, дерьмо, жопа, привет, народ, извинитеизвинитеизвините, я опоздал… – Задыхаясь и отбрасывая волосы с лица, в гримерную ввалился Двенадцатый Самый Сексуальный Мужчина Мира, как всегда, скалясь, будто кто-то только что бросил ему палку.

Стивен перестал надевать кожаные штаны.

– Джош! Ты чуть не довел Тетушку Донну до сердечного приступа! – просияла Донна, подскакивая к двери и ероша его густую шевелюру. – Мистер Маккуин уже собирался натянуть твой костюм.

– Прости, Стив, приятель, – виновато насупился Джош, склоняя голову набок. – Подозреваю, ты решил, что пробил твой звездный час.

– Ну, знаешь ли…

Джош по-товарищески потер его плечо в знак утешения:

– Ну, не сегодня, боюсь, Стив, дружище. Не сегодня…

Стивен выдавил нечто, по форме приблизительно напоминающее улыбку, и начал выбираться из кожаных штанов. Ощущение было такое, словно он, совершив посадку на Луне, вдруг получает вопрос, не затруднит ли его остаться и присмотреть за капсулой.

– Итак, каковы твои оправдания, гадкий мальчишка? – снисходительно побранила Джоша Донна.

– Никакого оправдания, просто некоторые события личного характера, на домашнем фронте, если ты понимаешь, о чем я.

Стивен вернул кожаные штаны Дебс, та сочувственно улыбнулась и повесила костюм обратно на вешалку, готовя для законного владельца. Стивен заметил, что Донна сидит на его собственных штанах.

– Извини, Донна… – сказал Стивен, вставая чуть сзади нее.

– Ох, Джош, ты очень, очень испорченный мальчишка, – пропела очарованная Донна.

– Я знаю, знаю, знаю! – ответствовал Джош, беря огромные руки Донны в свои ладони и галантно целуя в костяшки. – Вот что я тебе скажу, ты можешь прийти и отшлепать меня после спектакля.

– Можно, я только заберу свои шта… – вмешался Стивен.

– Я ведь могу и поймать тебя на слове.

– Так и сделай.

– Ты сидишь на моих…

– Так и сделаю.

– Приходи в гримерку.

– …если бы ты просто…

– Я вся в предвкушении.

– …дай же мне…

– …Но не так, как я. Прихвати бутылку! И подружку!

– …О-о-о, наглый мальчишка…

– Как вы думаете, я могу забрать свои штаны, ребята? – сказал Стивен и подергал за штанину. Донна встала, наградив его гневным взором за то, что он разрушил все волшебство. Момент пропал.

– Так я, наверное, сделаю старый грим! – сказал Джош, откидывая локоны. – Не могу заставлять людей ждать. – Он взял голову Донны в ладони, словно баскетбольный мяч, поцеловал с громким «мммму» и уселся перед зеркалом. – «Она-стояла-на-балконе-неизъяснимо-его-дразня-а-также-дружески-икая-и-внутрь-войти-его-маня…»

В коридоре Донна бросила на Стивена неприязненный взгляд и сообщила:

– Кстати, ты ужасно выглядишь. У тебя все лицо серое.

Стивен потер лоб и увидел на кончиках пальцев следы грима – маленькие пятнышки серовато-голубого. Сказать Донне, что подрабатывал на стороне, он не мог.

– Просто немного… гланды беспокоят, и все, – ответил он, демонстративно потирая горло под подбородком.

– Честно сказать, Стивен, ты всегда нездоров. Если не гланды, то плеврит, или желудочный грипп, или, блин, повредил ко…пчик, – бросила она и потопала прочь, чтобы подготовиться к подъему занавеса. Тюремщицкая связка ключей позвякивала у нее на бедре в такт шагам.

Секунду Стивен стоял и смотрел Донне вслед. Его снова посетило смутное неприятное подозрение, что работать дублером кого-то вроде Джоша Харпера – это примерно как быть спасательным жилетом в аэробусе: все рады, что вы тут есть, но не допусти боже, чтобы пришлось вами воспользоваться.

 

Человек в черном лайкрово-шерстяном комбинезоне

Стивен К. Маккуин любил актерскую работу. Некоторые люди фанатеют по футболу, или трехминутной поп-песенке, или одежде, или еде, или винтажным паровозам, но Стивен любил наблюдать за актерами. Все годы, проведенные за просмотром фильмов по телевизору днем, с закрытыми от летнего солнца шторами, или в переднем ряду местной киношки, не прошли даром, и пока другие подростки развешивали на стенах фотографии футболистов или поп-звезд, Стивен собирал фотографии людей, которые притворялись другими людьми.

Со временем Уильям Шетнер, Дуг Макклюр, Питер Кушинг и Джон Пертви потеряли свои троны в пантеоне, а на смену им пришли Аль Пачино, Дастин Хоффман, Пол Ньюман и Лоуренс Оливье. Шли годы, и Стивен начал замечать на экране и девушек – в его случае это были Джули Кристи, Джин Сиберг и Ева Мари Сейнт, случайно или нет игравшие, последовательно, девушек Бонда.

А теперь Стивен и сам стал актером, зарабатывал игрой на жизнь и, когда выдавалась возможность, в придачу получал от этого удовольствие. Конечно же, он сознавал, что у актеров есть некоторые профессиональные недостатки, большая часть которых начиналась с приставки «само-», и временами ощущал смущение и даже стыд из-за того, что связан с таким глупым, поверхностным, нереальным миром. Но он также чувствовал, что в самых лучших исполнениях театральных и киноролей есть некоторая полнота и цельность, особый род мастерства, даже искусства. Да, актеры могут быть тщеславными и напыщенными, сентиментальными и мелочными, жеманными, ленивыми и бесцеремонными. Но ведь это не обязательно, правда? Он вспоминал Алека Гиннесса, силуэтом маячащего в дверях в фильме «Убийцы леди», великолепнейшую, медленно проступающую улыбку, которой озаряется лицо Ширли Маклейн в финале «Квартиры», или Брандо и Стайгера на заднем сиденье машины в фильме «В порту», или Питера Селлерса в «Докторе Стрейнджлаве», или Уолтера Маттау почти везде – и снова обретал вдохновение. Эта способность заставлять совершенно незнакомых тебе людей сгибаться пополам от хохота или ерзать от волнения, негодующе сжимать кулаки, вопить, рыдать, морщиться, вздыхать – всего лишь притворяясь… Ну, если можно такое делать, да притом за деньги, тогда, конечно же, это лучшая работа в мире.

Что касается славы, Стивен не испытывал особенного желания становиться знаменитым, по крайней мере не всемирно известным, как Джош Харпер. Он не жаждал увидеть себя на магнитике для холодильника или на коробке «Хеппи мил» из Макдоналдса. Он не желал, чтобы его окурки продавались на eBay, не испытывал ни настоятельной нужды в лучших столиках в ресторанах, ни тайного стремления быть сфотографированным телеобъективом на чьем-нибудь частном острове так, чтобы над трусами нависало брюшко. Слава интересовала его только как необходимый и не совсем уж неприятный побочный эффект выполнения хорошей работы. Все, чего он хотел, – это славы, дающей полную занятость, той, когда тебе кивают, узнавая.

Тем большую досаду вызывало то, что он застрял на актерской работе, на деле не предполагавшей практически никакого актерства.

Стивен направился прочь от гримерки Джоша: обратно по коридору, еще в пятидесятые выкрашенному в два глянцевитых оттенка темно-зеленого, придающих всему старорежимную казенную атмосферу, как в шикарном туберкулезном санатории. Он собрал букет утешительных кивков и предложений «не переживать» от костюмерши Дебс, помощницы режиссера Крисси и Сэма, осветителя.

– Почти, дружище, почти, – посочувствовал Майкл, второй помреж. – Может, в следующий раз, а?

– Может, в следующий.

Он прорвался сквозь тяжелую пожарную дверь и стал подниматься по плохо освещенной лестнице. На полпути вверх он прошел мимо гримерной Максин Коул – она располагалась ближе к сцене, чем его каморка, и потому считалась выше классом. Едва закончившая колледж и тут же получившая небольшую, но запоминающуюся роль Венецианской блудницы, Максин сидела, облаченная в белый махровый халат и замысловатый парик начала XIX века. Мелкие, жесткие, но красивые черты ее широкого, покрытого автозагаром лица все скучковались в центре, под высокими арками кукольных бровей.

Положив ноги в черных сапогах со шнуровкой на туалетный столик, Максин слушала на стереоплеере «The Ultimate Chick-Flick Album in the World Ever» и читала журнал «Хит» с почти религиозной погруженностью в слово.

– Привет, Максин! – бойко начал Стивен. – Ты уже слышала, какие у нас тут треволнения?

– Взволнуй же меня, – пробормотала Максин.

– Номер Двенадцать только что пришел. Еще пара минут – и играл бы я.

– В самом деле? – произнесла Максин, полностью поглощенная статьей о том, какие актрисы носят стринги, а какие – тонги. – И почему же он опоздал?

– Не знаю. Похоже, неприятности в раю.

– Да ну? – Максин подняла взор от журнала. Ничто не озаряло жизнь Максин так, как семейные раздоры, особенно если они случались с кем-то знакомым или знаменитым, а в идеале – со знакомым и знаменитым. – И что он сказал?

– Не много, но еще пять минут назад его здесь не было. Строго говоря, по правилам «Эквити» я уже мог выходить.

– Ага, Стив, я бы с радостью посмотрела, как ты это ему скажешь: «Извини, Джош, ты же посидишь в этот раз, ничего?..»

– И все же – когда-нибудь, а, Макси? Когда-нибудь будет и на нашей улице праздник.

Максин фыркнула и перевернула страницу. Ей явно чрезвычайно не нравилось, что Стивен объединил их вот так. Ее хотя бы реально было видно на сцене, она говорила и двигалась и каждый вечер вместе с Джошем занималась настоящей актерской работой – в нескольких маленьких, но значительных ролях. Она появлялась силуэтом в дверном проеме в дальнем углу сцены как любимая сводная сестра Байрона Августа Ли, а когда Байрон читал «Она идет во всей красе, светла, как ночь…», Максин полагалось действительно идти, как ночь, во всей красе. Конечно, роль Венецианской блудницы в основном состояла в том, чтобы лежать полуобнаженной на кровати с балдахином, пока лорд Байрон пишет «Дон Жуана» на ее заднице вместо стола, но, по крайней мере, люди замечали ее: было слышно, как мужчины ерзают на своих местах и садятся попрямее, вытягивая шеи. У Максин также был текст, на тараторящем итальянском, ради комического эффекта, по большей части; однако роль со словами – это все-таки роль со словами. На афише снаружи она значилась как «…Впервые на сцене…». Да, Максин Коул была Той-На-Кого-Надо-Посмотреть: Волнующим-Свежим-Юным-Дарованием, а также Девушкой из рекламного ролика «Халапеньо-Чиз Тортилья-Чип» («Макать иль не макать – вот в чем вопрос»). Стивен же числился только Хорошим Членом Команды, что само по себе неплохо, но не более замечательно, чем Надежный-Парень-На-Подхвате, Верный-Мальчик-На-Побегушках, Удобные Разношенные Туфли.

Громкоговоритель защелкал и прожужжал: «Леди и джентльмены, это ваш сигнал пятиминутной готовности. Пять минут, пожалуйста». И Максин начала втирать дорогой лосьон для тела в свои длинные ноги цвета свежего креозота. Картина слегка напоминала любовное смазывание ружья, и Стивен благоразумно отвернулся и продолжил путь в свою гримерку, на самый верх.

Оливье, Ричардсон, Гилгуд, Гиннесс, Бёртон – все они в свое время взбирались по этой лестнице, и крошечная гримерка, в которую теперь поднялся и Стивен, отмечала то место, где когда-то находился обувной шкаф дамы-командора Пегги Эшкрофт. Запах грима и рев публики никогда не проникали так далеко от сцены. Вместо людей ревел паровой котел на крыше, а пахло тут сигаретами, старыми газетами, подгнившей основой ковра – типичный душок благотворительного магазина секонд-хенд. Стивен плюхнулся на облезлый офисный стул перед своим зеркалом – зеркалом, которое, будто в насмешку, окружали лампочки. Работала примерно треть из них, а единственным дополнительным источником света служило тусклое окошко в крыше, сейчас темное от сажи и голубиного помета, что придавало комнате подземельную атмосферу, хоть она и находилась в башенке на самом верху здания. Стивен включил свет, лизнул ватную подушечку и попытался снять остатки трупного грима, оставляя маленькие прядки ваты на двухдневной щетине, потом зажег сигарету. Потом некоторое время он сидел, уставившись в зеркало, изучая свое лицо: не из тщеславия, но по некой профессиональной обязанности – так шофер-дальнобойщик смотрит на следы лысеющей шины, гадая, доедет на ней или нет.

Само по себе лицо было не так чтобы плохим – в конце концов, его же отобрали на роль Запасного Байрона, – но отличалось специфической мягкостью, нейтральностью и незапоминаемостью, а также молочной бледностью, делавшей Стивена весьма востребованным в криминальных реконструкциях и фильмах для корпоративных тренингов, но малопригодным для чего-либо еще. Подобная непримечательная приятность также превращала его в человека-невидимку для барменов, водителей автобусов и кастинг-менеджеров. В том маловероятном случае, если бы по жизни Стивена сняли кино, его бы, наверное, играл молодой Том Кортни или, при перенесении действия в Америку, кто-то вроде Джека Леммона в юности, то есть актер с такой же характерной внешностью Простого Человека. Конечно же, самым лучшим выбором для роли Стивена К. Маккуина был бы сам Стивен К. Маккуин, но вряд ли нынешний агент сподобился бы устроить ему пробу, к тому же, возможно даже, он сыграл бы сам себя плохо. В конце концов, именно это он продолжал делать вот уже несколько лет.

Относительно же его предполагаемого сходства со звездой спектакля самым верным было бы сказать, что он похож на смазанную поляроидную фотографию Джоша Харпера. Стрижка, делавшая из Джоша принца эпохи Возрождения (наверное, она даже так и называлась: «Мне, пожалуйста, „Принца эпохи Возрождения“»), каким-то образом умудрялась сотворить из Стивена клавишника провинциальной британской софт-метал-группы времен восьмидесятых. Его нос был чуть длинноват, глаза чуть маловаты, кожа чуть бледновата, а сочетание этих мелких дефектов сдвигало его внешность в область ординарности, малозаметности. Только мать или, быть может, его агент могли бы назвать ее действительно красивой. Стивен нахмурился, затянулся сигаретой и обеими руками взъерошил собственного «Принца эпохи Возрождения», с нетерпением предвкушая тот день, всего через восемь недель, когда можно будет отстричь эту красоту, к чертовой матери.

По громкой связи донесся низкий рокот голоса Донны: «Первые, на сцену, пожалуйста. Мистер Харпер, это ваш вызов на сцену».

Стивен приглушил громкоговоритель. Значит, не сегодня. Сегодня никакого Звездного Часа не будет. Возможно, и к лучшему: он не чувствовал в себе особой готовности к Звездному Часу. Положив пальцы на шею, он ощупал гланды, собрал во рту слюну и сглотнул. Может, он и правда заболевает. Стивен загнул язык назад в попытке ощупать заднюю стенку глотки: ощущения как при ангине. Он поставил кипятиться пластиковый чайник, бросил три ложечки растворимого кофе в щербатую кружку и съел печеньку.

По громкой связи он слышал гул публики внизу, когда свет погас и началась музыка: синтезированный струнный квартет играл стилизацию под Гайдна. Стивен немного посидел и послушал, чередуя печенье и сигарету и проговаривая текст вместе с Джошем, повторяя движения и жесты.

Занавес поднимается, открывая лорда Байрона, сидящего за столом и что-то царапающего гусиным пером при свете канделябра. Заметив (не сразу) появление публики, он лениво озирает аудиторию, улыбается и начинает говорить, иронически растягивая слова.

Лорд Байрон. Безумный, злой и опасный знакомый! (Он криво улыбается.) Вот как меня теперь называют в Англии, по крайней мере, так мне сказали. И должен признаться, эта репутация меня не слишком волнует. (Он кладет перо, берет подсвечник, выходит на авансцену, чуть прихрамывая на увечную ногу (левую), и изучает лица публики.) Как и все репутации, она одновременно точна и далека от жизни. Может быть, вам интересна и другая точка зрения? Это займет всего девяносто минут вашего времени… (Он снова улыбается, неторопливо, понимающе.) А может быть, и нет. Возможно, на самом деле вы предпочитаете легенду истине! Честно говоря, я не стал бы вас винить. В конце концов, такова человеческая натура… Я родился в октябре тысяча семьсот восемьдесят восьмого года от Рождества Христова…

…И с этого момента пьесы обычно начиналась абсолютнейшая, бессмысленная, отупляющая скука.

Стивен потянулся к выключателю громкоговорителя: как телеэкраны в «1984», полностью вырубить его было невозможно, но, по крайней мере, получалось приглушить голос Джоша до тихого бормотания, вроде шума в ушах. Некоторое время Стивен сидел и читал, затем ровно в 20:48, точно так же как девяносто шесть раз до того и еще сорок восемь – в будущем, Стивен влез в матовый обтягивающий черный комбинезон из шерсти и лайкры, в котором выходил на сцену в роли Призрака. Очень мало кому из мужчин – возможно, даже и не Джошу Харперу – удалось бы выглядеть в обтягивающем черном комбинезоне хоть сколько-нибудь стильно и элегантно. Стивен в нем напоминал давно умершего мима, и, приняв депрессивный вид, он быстро нацепил тяжелый черный плащ, схватил белую венецианскую маску и треуголку и направился вниз по коварной черной лестнице, ведущей в правую кулису.

На сцене поэт приближался к трагической безвременной смерти: от лихорадки, заработанной в процессе благородного содействия делу независимости Греции, и Стивен смотрел, как Джош воссоздает развитие болезни Байрона. Сегодня он прямо-таки шторм накашлял. Но хорошо ли он играет? Невозможно не признать, Джош почти сверхъестественно красив – лицо с плаката, которое одинаково хорошо смотрится над доспехами, тогой и космическим скафандром: женственное без женоподобности, мужественное без грубости, хотя и с оттенком некоторой жестокости, некой жесткостью в очертаниях глаз и губ – такое лицо подходит для романтического лидера или неожиданно обаятельного нациста. На сцене лорд Байрон мрачно и торжественно продекламировал: «Не бродить нам вечер целый под луной вдвоем», а Стивен продолжал смотреть с неприятной, но уже привычной смесью профессионального восхищения и зависти, глухо и безрадостно пульсирующей где-то под ложечкой.

Потом красный свет за кулисами сменился на зеленый – сигнал ему выходить, и Стивен расправил плечи, кашлянул и шагнул вперед, на сцену. Было время, когда выход на сцену перед полным залом приводил его в некоторое волнение, но, честно говоря, это давно уже закончилось; даже попытки пересечь Шафтсбери-авеню приносили больше адреналина. Кроме того, освещение было совсем тусклым, пар от сухого льда заволакивал заднюю часть сцены, через которую он очень, очень долго шествовал, да к тому же лицо его закрывала маска. И все же, если работу следует сделать…

Думай, как призрак, сказал он себе. Моя мотивация – открыть дверь, как призрак.

Он так и сделал, потом, когда Джош повернулся к нему, отвесил глубокий поклон и прошел мимо, глядя строго перед собой.

Теперь закрыть дверь, но не слишком быстро, подумал он и медленно закрыл дверь. Он стоял совершенно неподвижно, медленно считая в уме до десяти, пока гасли огни на сцене, а как только раздались аплодисменты, повернулся и быстро ушел, чтобы не попасться на пути Джошу. В этом и состояла его роль: войти (как призрак), открыть дверь (как призрак), поклониться (мрачно и торжественно), уйти (быстро). Не больно-то много простора для интерпретации. Старая театральная поговорка утверждает, что маленьких ролей не бывает. Однако это была именно такая роль.

Как всегда, Джош Харпер ждал за кулисами – возбужденно поблескивающий глазами, ухмыляющийся и потный, как герой боевика.

– Эй, Стиваруни, дружище! – крикнул он, перекрывая рев публики, а потом снижая громкость до своего нормального говора: мягкого, слегка выраженного кокни. Это было еще одно из не слишком располагающих качеств Джоша: врожденная неспособность называть людей их настоящим именем, так что Донна становилась Мадоннстером, второй помреж Майкл – Микки Большое «Д», Максин – Максимиллиус. Стивену случалось бывать Стиваруни, Стивстером, Буллитом или – пожалуй, самое раздражающее – Стефани. Казалось весьма вероятным, что, если бы Джошу довелось встретиться с далай-ламой или Нельсоном Манделой, он бы назвал их Даларуни Ламстер и Нельсони Мандоли. И они, скорей всего, не стали бы возражать.

– Я и правда очень-очень сожалею, что разрушил сегодня твои надежды, Стив. Ну, ты понимаешь, сыграть Байрона.

– Ой да ладно, Джош. Такая уж работа…

– Еще! Еще! Бис! – скандировала публика. Максин уже вышла на сцену, совершая формальный сольный поклон, но вопили-то они ради Джоша.

– Да нет, не ладно, Стив, это, блин, непростительно, да и непрофессионально. – Джош крепко схватил Стивена за плечо. – Слушай, чтобы загладить… Что ты делаешь вечером в воскресенье?

– Ничего. А что?

– Да у меня будет большая вечеринка, и я подумал, может, можно тебя позвать?

– Еще! Бис! Браво!

– Подождешь секунду, а? – вздохнул Джош и почти неохотно, как будто поклон в ответ на восторженные аплодисменты был неприятной рутинной работой вроде выноса мусора, он повернулся, исполнил маленький гимнастический пируэт и выбежал из кулис обратно в слепящий белый свет сцены.

Стивен смотрел, как Джош сложился в поясе пополам и так стоял; голова и руки расслабленно свисали до пола, словно подчеркивая, насколько все это чертовски утоми-и-тельно и как он целиком и полностью вы-ы-мотался. Но мысли Стивена были далеко. Вечеринка. Вечеринка у Джоша Харпера. Сборище знаменитостей. На самом деле он, конечно же, не одобрял славу и сознательно старался не подпадать под ее воздействие, но это будет самая настоящая звездная вечеринка, полная успешных, влиятельных, привлекательных, красивых людей. И его пригласили.

– Браво! Еще! – неистовствовала публика.

Джош снова оказался рядом со Стивеном:

– Довольно много народу, начало в семь. Что думаешь? Я бы очень оценил…

– Звучит вроде бы хорошо, Джош.

– Еще, еще, бис… – неслось из зала.

– Здорово-здорово, приятель! Адрес я тебе пришлю. – И он изобразил этакое манерное набирание сообщения двумя пальцами на маленьком воображаемом телефоне. Это был еще один его дар – изумительно точная и талантливая пантомима, сотворяющая предметы прямо из воздуха: пинтовая кружка пива, телефон из пальцев, мяч, пинком отправленный в ворота. – О, кстати, форма одежды «костюм-и-галстук»! И не рассказывай остальным: Максин, Донне и прочим. Их я и так достаточно нагляделся. Наш маленький секрет, ага?

«Я единственный, кого он пригласил», – понял Стивен и просиял:

– Конечно, Джош, это наш секрет.

– Браво! Бис! Бис… – Аплодисменты начали чуть стихать, но были достаточно усердны, чтобы оправдать выход на поклон, если бы Джошу этого захотелось.

– Как считаешь, смогу я выжать из них еще один? – ухмыльнувшись, спросил Джош.

– Вперед! – ответил Стивен, теперь полный благожелательности по отношению к старому приятелю.

Джош повернулся и медленно вышел на сцену, вытирая лоб рукавом пропотевшей изысканной рубашки, и аплодисменты публики снова загремели, когда он встал на авансцене, медленно оглядывая всех, галерку вверху и партер внизу, аплодируя публике в ответ, благодаря их и хваля.

Стивен К. Маккуин, невидимо стоящий за кулисами и потеющий в своем черном трико, посмотрел на собственные руки и, к своему удивлению, обнаружил, что тоже аплодирует.

 

Драматургия кухонной мойки

[10]

Стивена, еще подростком влюбившегося в британские фильмы пятидесятых и шестидесятых, которые показывали по телевизору, всегда очаровывали упоминания об «однушках». Ему нравилось воображать самого себя – в черно-белом исполнении, что-то из типажей Альберта Финни, – как он живет в убого-романтических меблированных комнатах, выходящих на железнодорожные пути, платит два фунта шесть пенсов в неделю, курит дешевые «Вудбайн», слушает традиционный джаз и яростно молотит по пишущей машинке, а вокруг на цыпочках ходит Джули Кристи в его старой рубашке. Вот это жизнь для меня. Когда-нибудь, думал юный Стивен, зачарованный видением, когда-нибудь у меня будет собственная однушка, едва ли подозревая, что это единственная из его фантазий, которой суждено стать реальностью.

Агенты по недвижимости, конечно же, в реальности не называли ее «однушкой». Они именовали эту квартирку студией, намекая, что в ней можно хоть жить, хоть записывать новый альбом – выбор за вами. Студия располагалась в спальном районе, на безымянной территории между Баттерси и Вандсвортом. В подобных местах каждый фонарный столб украшен гирляндой из ржавеющих велосипедных рам. Небольшой ряд магазинчиков предлагал все необходимые местные прелести: китайскую забегаловку, винный магазин, прачечную, опасный для здоровья бакалейный магазин «Прайс£ейверс» с продуктами из стран Варшавского договора, где пакет «Витабикса» стоил 3,92 фунта, и ужасающий паб «Леди Макбет» – ярко освещенное заведение для уголовников, бессчетное число раз оштрафованное за отсутствие лицензии.

Эпическое путешествие Стивена домой состояло из поездки на метро до вокзала Виктория, с пересадкой на «Грин-парк», электрички до станции Клэпхем-Джанкшен, затем блуждающий автобус «Хоппа», везущий людей из гостиниц в аэропорт. И под конец – бодрые, но бьющие по нервам пятнадцать минут пешком: мимо «Чикен Коттедж», «Чикен Виллидж» и «Уорлд оф чикен-энд-рибз», потом дальше, к «Айдахо фрайд чикен» – Айдахо остался последним американским штатом, которому даровали собственную франшизу на жареных цыплят в Южном Лондоне. Затем Стивен прошел сквозь строй диких детей, стоящих в дверях и приветствующих его позднее возвращение сердечными дружескими воплями: «Кретин/дрочила/задница». Он отпер анонимную входную дверь цвета горчичных хлопьев, и дух сомнительной жареной птицы понесся вместе с ним вверх по узкой серой лестнице.

На площадке второго этажа на него налетела миссис Доллис, соседка, – крошечная агрессивная пожилая дама с ошеломительно случайным набором сохранившихся зубов: как будто ей на десны набросали гальки. Она внезапно высунула голову из своей двери, превратив площадку второго этажа в персональный поезд-призрак Стивена.

– Лисы снова побывали у мусорных баков, – ворчливо пожаловалась она.

– Правда, миссис Доллис?

– Там теперь везде куриная кожа. Отвратительно.

– Ну-у, разве за это отвечает не магазин?

– Уж точно не я.

– Утром я с этим разберусь, миссис Доллис, хорошо?

Она демонстративно застонала, как будто сосед каким-то образом был замешан в программе, обучающей лис добираться до баков, и Стивен продолжил свой путь наверх, к себе в квартиру. Он дважды повернул в замке ключ, вошел и тут же опустил ветшающие жалюзи, чуть маловатые для окна, отсекая слепящий натриевый свет уличных фонарей.

В квартире были две меблированные комнаты. Если в Англии принято говорить про тесное помещение типа «кошку некуда швырнуть», то справедливости ради следует отметить, что уже упомянутая гостиная-спальня была чуть-чуть больше; хотя, попадись ему под руку кошка, Стивен почти наверняка куда-нибудь бы зашвырнул ее. Без особых ожиданий он нажал кнопку на автоответчике – стареющем и устаревающем, телесного цвета, со специально встроенной функцией «злорадство». С непередаваемой сардонической интонацией тот проинформировал хозяина: «Вы (кто же еще?) получили (всего) ОДНО новое сообщение».

Он нажал на «Воспроизвести».

– Привет, пап. Это Софи…

Стивен улыбнулся.

– Привет-приветик, Софс, – сказал он в пространство сентиментальным, глуповатым тоном, который немало смутил бы Софи, если бы она оказалась тут и услышала его.

Дочка продолжала своим официальным телефонным голоском, как у детского говорящего будильника:

– Это я просто чтобы сказать, что очень хочу увидеть тебя на следующей неделе, и… и это все, правда. Мама тут, она тоже хочет сказать кое-что…

Кое-что. Стивен нахмурился и инстинктивно отступил от автоответчика. Послышалось шуршание – телефон сменил пользователя, – и заговорила его бывшая жена, тихо, со своим мягким йоркширским акцентом:

– Привет. Очевидно, ты сейчас на сцене, отдаешь публике все, а потом это самое все вернется в балаган Джуди Денч в виде шарады и пары песенок из спектакля или типа того, но не забудь: понедельник. Надеюсь, ты запланировал на этот раз что-нибудь получше, чем старое кино, как тогда. – Затем тише: – Итак, на всякий случай предупреждаю: Колин взял короткий отпуск и, скорее всего, тоже будет здесь… – (Стивен оскалил зубы и погрозил автоответчику кулаком.) – Так что никаких столкновений, ни словесных, ни иных. Постарайтесь и будьте милы друг с другом. Ради Софи. Пожалуйста.

Стивен нажал на «Удалить» с несколько большей, чем необходимо, злостью, затем, продолжая морщить нос и скалиться, а также пинать все вокруг, но не слишком сильно, прошел к другой двери – на мини-кухню, с акцентом на «мини». Здесь маленький пластиковый стол сражался за пространство линолеума с мойкой, водонагревателем, ревущим, словно реактивный двигатель, и газовой плитой-убийцей. Несмотря на постоянные старания Стивена держать кухню в чистоте и порядке, в этой клетушке сохранялся смутный запах брожения, как внутри школьной коробки для ланча. Источники запаха оставались неясны: холодильника в настоящий момент не было – последний из череды недавно совершил самоубийство, а может, его погубила плита. В промежутке между холодильниками Стивену удавалось хранить молоко для чая на подоконнике; как временное решение это вполне годилось. На самом деле эта студия была создана не для масштабных развлечений, а для одинокого пьянства, рыданий и поглощения фастфуда.

Все еще скалясь в пространство, Стивен зашел в ванную или, точнее, душевую, где туалет, раковина и капризный душ сгрудились так тесно, что, в принципе, было возможно принимать душ и чистить зубы, сидя на унитазе. Там он яростно помочился, одновременно обшаривая шкафчик в поисках какого-нибудь завалявшегося антибиотика, чтобы дать отпор надвигающейся ангине. В совершенно закономерном приступе безумия предыдущий владелец выкрасил ванную в темно-кровавый с проблеском цвет, и Стивен твердо решил, что когда-нибудь, когда соберется с силами, займется эпическим подвигом перекрашивания стен в какой-нибудь менее гнетущий колер – восемь слоев цвета магнолии, пожалуй, подойдут. А пока ему все время казалось, будто он принимает душ на месте преступления.

Конечно, перекраской стен можно изменить далеко не все. Приходилось признать, что эта квартира была ужасной, ужасной ошибкой. Стивен купил ее в спешке, в туманные от безумного пьянства и горя недели после гибели своего брака – как место, где можно побыть одному и прочистить голову: нора, убежище, паллиатив, временное решение, пока не осядет пыль и жизнь не повернет к лучшему. Возможно, со временем получится улучшить квартирку, превратить ее в кайфовое и понтовое компактное холостяцкое обиталище – с такой идеей он обзавелся священными для взрослых мужчин, живущих в одиночестве, вещами: игровой приставкой, быстрым Интернетом и DVD-проигрывателем. И теперь он просиживал здесь большинство вечеров: смотрел старые фильмы, пил и, напившись, изо всех сил удерживался, чтобы не позвонить Алисон. Главным саундтреком этого периода было щелканье вилки, распечатывающей новый фильм, или контейнер с готовой едой; так он получил суровый, но внятный урок: ни за что не вкладывай деньги в собственность, если ты пьян и/или погряз в клинической депрессии. Мало-помалу месяцы сложились в годы – уже два, – а он все торчал здесь, сокрушенный и лишенный холодильника. Этакая мисс Хэвишем с «PlayStation 2».

Однако нет никакого смысла застревать в этом. Надо сохранять оптимизм. Быть бодрым и жизнерадостным. Судьба просто обязана вскоре перемениться. Стивен нашел какие-то загадочные антибиотики: огромные желто-черные древние штуковины, похожие на шершней. Во время развода Алисон позволила ему забрать все оставшиеся лекарства. Он не мог точно вспомнить, для чего изначально предназначались эти, но антибиотик есть антибиотик. Вернувшись в кухню, он налил себе стакан красного вина, проглотил одну пилюлю и, сразу почувствовав себя лучше, решил посмотреть кино. В гостиной он вытащил из-под кровати свою главную ценность: цифровой видеопроектор «Тошиба ТХ 500».

Конечно, ничто не сравнится с ощущением настоящего кинотеатра. Но накануне предыдущего Рождества Стивен неожиданно получил немного больше денег за низкобюджетный образовательный фильм на DVD «Белка Сэмми поет любимые детские песенки», в котором он играл вышеназванную белку. Это была низшая точка как в его карьере, так и в жизни, однако наградой стал цифровой видеопроектор, подключенный к DVD-плееру, он проецировал на стену изображение размером восемь на шесть футов, с совсем небольшой потерей резкости, отчего однушка Стивена превращалась в частный кинозал. Для полного ощущения кинотеатра не хватало самой малости: запаха попкорна, шелеста разворачиваемых конфет и присутствия еще хотя бы одного человеческого существа.

Белая стена напротив дивана заменяла экран. Три больших плаката в рамках: «Серпико», «Головокружение» и «Крестный отец – 2» – привносили немного Голливуда в Юго-Западный Лондон. Стивен снял плакаты, аккуратно прислонил их к стене, затем угнездил на табуретке стопку книг, воткнул DVD-плеер в проектор и включил его. Комната мгновенно озарилась сверхъестественным, почти радиоактивным синевато-белым сиянием.

Он повернулся к рядам DVD-дисков и кассет. Из собственных киноработ у Стивена имелись: эпизод в сериале «Отделение скорой помощи» на кассете (Велокурьер-Астматик – роль без слов, вся состоящая из сопения и хрипов), трогательный обреченный Второй Мальчик по Вызову в «Вайс-сити» – маленькая роль в бесконечной, по ощущениям, короткометражке и математическая программа для Открытого университета, где он изображал Квадратное Уравнение. Также ему достался подарочный DVD «Белка Сэмми поет любимые детские песенки» – не режиссерская версия, но с шестью вырезанными сценами и караоке-текстом. Этот трофей, все еще завернутый в целлофан, Стивен прятал поглубже в шкафу, под стопкой джемперов. Ничего из этого смотреть ему не хотелось. Он долго созерцал «Манхэттен», «Полуночный ковбой» и «На последнем дыхании», пока не решил, что, да, настроение у него подходящее для фильма «К северу через северо-запад». Кэри Грант и Джеймс Мейсон, вместе.

Стивен налил еще немного вина, посмотрел первые сцены: холостяк и дамский угодник, приятный во всех отношениях, на Манхэттене пятидесятых, и решил, что вот так, как Кэри Грант, и надо идти на вечеринку к Джошу. На его мысленном киноэкране возник пентхаус Джоша, где он сам в смокинге безупречного покроя, держа наполненный до краев бокал мартини – элегантно, но не по-дамски, – стоит в центре круга прочих гостей вечеринки: у женщин головы слегка наклонены набок, губы приоткрыты, на лицах мужчин, застывших чуть поодаль, уважение, даже почтение, – и все они внимают каждому его слову. К некоторому своему сожалению, Стивен не смог представить, что же такое он рассказывал, но знал: по завершении его монолога вся группа должна запрокинуть головы в могучем приступе восхищенного хохота.

Еще он вообразил, как добрый приятель и наставник Джош Харпер смотрит на него через зал, одобрительно улыбается, поднимает в его честь бокал с мартини, приветствуя коллегу и друга в своем мире, а Стивен улыбается в ответ и тоже поднимает бокал.

 

Кэри Грант

Как у большинства людей, живущих в огромном городе, у Стивена имелось постоянное зудящее подозрение, что все проводят время намного, намного интереснее, чем он.

Каждый вечер, направляясь домой на автобусе, он видел людей с бутылками в руках и убеждал себя, что они едут на какое-нибудь экстраординарное мероприятие: вечеринку в лодке на Темзе, или в бассейне, или где-нибудь на железнодорожном мосту – туда, где туалетные кабинки используются только для секса, или приема наркотиков, или занятий сексом во время приема наркотиков. Он проходил мимо ресторанов и наблюдал, как парочки держатся за руки или толпы друзей вопят кому-то «С днем рождения!», а счастливчик разворачивает подарки, или все чокаются бокалами, или хохочут над шуткой только для их тесного круга. Газеты и журналы ежедневно дразнили его всем тем, что он не сможет сделать, одаренными, интересными, привлекательными людьми, с которыми ему не удастся встретиться на вечеринках в тех местах, где ему не стоит и надеяться когда-нибудь жить. Зачем, недоумевал он, узнавать, что Шордич – это новый Примроуз-Хилл, Бермондси – новый Лэдброук-Гроув, когда сам ты живешь в непонятном безымянном районе между Вандсвортом и Баттерси, в новом Нигде? Каждый день проходят выставки, и премьеры, и мастер-классы по сальсе, и поэтические чтения, и политические встречи, и занятия по силовой йоге, и фейерверки, и концерты экспериментальной музыки, и открытия превосходных ресторанов в стиле «новая волна» с китайскими пельменями, и отвязные вечеринки «без рубашек» для «готовых ко всему», а конкретно тебе все это попробовать не удастся. Для Стивена Лондон был не столько городом, который никогда не спит, сколько городом, спящим свои честные девять часов в сутки.

Но сегодня не тот случай. Сегодня он воспользуется всеми шансами, и действительно уйдет из квартиры, и встретится с миром лицом к лицу, и займет свое законное место в модном, быстро бьющемся сердце всего сущего. Это начало новой эры, нового Стивена К. Маккуина. Больше ему не суждено стоять на улице, прижавшись лицом к стеклу. Джош позвал его к себе, и никогда уже не будут его вечера проходить под треск обертки готовой еды, вспарываемой вилкой. Поднимаясь на лифте на станции метро «Чок-Фарм», Стивен взглянул на свое отражение, еще на полдюйма расслабил галстук, взъерошил волосы и, чтобы потренироваться в светскости, нацепил на лицо выражение, которым намеревался пользоваться, болтая с прекрасными женщинами. Вынужденный признать, что в целом выглядит сравнительно неплохо, он стильно подмигнул, сунул в рот антибиотик – просто так, из чистого декадентства – и подавил рвотный рефлекс, когда пилюля прошлась по задней стенке глотки. Потом, шагнув в вечер, он сверился со страницей, которую бесшабашно вырвал из каталога «От А до Я», и двинулся вперед, на безумную звездную вечеринку.

Чрезвычайно важно, думал он, чтобы сегодня все прошло отлично. Суперважно, чтобы я собрался и сыграл хорошо.

Стивен нажал кнопку звонка на высоких, с колючей проволокой поверху, окованных железом воротах, которые отгораживали этот перестроенный склад от диких дебрей Примроуз-Хилла. Высокотехнологичная служба охраны явно имела немалое значение для Джоша, и Стивен подумал, что уж здесь-то ему наверняка просканировали сетчатку. Наконец замок щелкнул и открылся. Снаружи ничего особенного, подумал Стивен, пересекая обширную, мокрую от дождя бетонированную площадку, служившую как бы крепостным рвом перед длинным, низким зданием из красного кирпича. Но почему так тихо? Возможно, безумная вечеринка еще недостаточно обезумела. А может, вечеринка не удалась. Вдруг у Джоша Харпера и в самом деле получилась неудачная вечеринка, как это случается со всеми остальными, нормальными людьми – восемь-девять смущенных, незнакомых друг с другом людей сидят вокруг стола в молчании, поедают сушено-жареный арахис из мисок для утренних хлопьев, может быть, даже смотрят телевизор, а в половине одиннадцатого поспешно уйдут. Но об этом можно только мечтать.

Стивен нашел вход – еще один элемент индустриального стиля, окованный железом, словно дверь склепа, – в последний раз кашлянул, поправил галстук и взъерошил волосы, убедился, что весь собран в центре, сфокусирован и дышит от диафрагмы, а потом нажал кнопку видеофона. На мгновение появилось лицо Джоша, приятно искаженное в «рыбьем глазе» объектива.

– А, это всего лишь Стив Маккуин! – крикнул хозяин в микрофон. – Король карцера один.

– Приве-е-ет, Джош! – скорчив рожу, ответил Стивен в сомнительной, неизвестно откуда в нем взявшейся американской манере «хозяина игрового шоу», которой он тут же решил больше никогда, ни в коем случае не пользоваться. Потом помахал бутылкой шампанского перед объективом, как будто она как-то гарантировала впуск. Моя мотивация – быть крутым. Помни: Кэри Грант элегантный, обходительный, но также вполне способный на убийство.

– Так заходи, Большая Шишка. Второй этаж, – сказал Джош.

«Большая Шишка». Откуда, черт побери, он это выкопал? – подумал Стивен. Он намекает, что я толстый или еще на что-то? Стивен очутился на голой бетонной лестничной площадке, с неразборчивой кучей горных велосипедов в углу, и протопал по железным ступеням к еще одной железной двери, у которой обнаружился ожидающий его Джош. Несмотря на обозначенный им самим дресс-код, на хозяине не было темного костюма и галстука. Джош был одет в великолепно сшитую белую рубашку навыпуск, расстегнутую на груди и выставляющую напоказ накачанные мускулы. Образ завершали пиджак в обтяг, мешковатые джинсы с низкой мотней и босые ноги – словом, Джош балансировал на грани между небрежной стильностью и полной безвкусицей. В правой руке Джош держал до краев наполненный бокал мартини – именно таким образом: элегантным не по-дамски.

– Приве-е-ет, Буллит, – протянул Джош.

Из уголка рта у него свисала незажженная сигарета. Стивен заметил, что Джош держит под мышкой пару бонгов, и затрепетал, предчувствуя беду.

– Привет, именинничек! – бодро воскликнул он, напомнив себе, что рад попасть сюда, и помахал шампанским, уже приятно согревшимся в его правой руке.

Джош принял бутылку – вежливо, но на лице его промелькнуло выражение недоумения и неудовольствия, как будто Стивен вручил ему протез конечности.

– О… Шампанское! Клево! Спасибо, приятель, – сказал он, явно смущенный. – Давай я тебе тут все покажу. – И, положив руку Стивену на спину, подтолкнул его вперед, в очередную дверь склепа, которая закрылась за ними с индустриальным лязгом. Затем, вытянув руку и обведя ею пространство, он провозгласил: – Добро пожаловать в мой мир.

Стивен тут же заметил в мире Джоша две вещи.

Во-первых, он был огромным, как ночной клуб, перенесенный домой, достаточно большим, чтобы сыграть в мини-футбол, и это дополнительно подчеркивалось настольным футболом в углу, баскетбольным кольцом и несколькими перекладинами для подтягивания, укрепленными на стене. Высокая крыша по всей длине апартаментов состояла из выкрашенных в белый цвет балок и армированного стекла. Винтовая лестница шла вверх, на еще один уровень, отгороженный неяркими прозрачными стенками из ткани, за которыми, предположил Стивен, пряталось со вкусом устроенное гнездышко для эротических услад. Намеренно и искусно подобранная несочетающаяся мебель: стиляжно-китчевые, старые потрескавшиеся кожаные диваны, списанные барные табуреты и хрупкие старинные кресла эпохи королевы Анны – располагалась вокруг футбольного поля маленькими группками, идеальными для улучшения социального взаимодействия, и пусть даже не вся мебель соответствовала высокому вкусу, но элементы дурного вкуса явно демонстрировали правильный дурной вкус. Пол был покрыт какой-то дорогой бесшовной резиной, будто сама квартира была склонна к эксцентричным формам сексуальности, а в дальнем конце зала виднелись два откидных кресла – творения Чарльза Имза – перед внушительным плазменным телеэкраном, сейчас показывающим поставленную на паузу видеоигру – компьютерно сгенерированный футболист застыл в момент пинка. Аккуратные стопки американских комиксов громоздились вдоль стен, а модели «Тысячелетнего сокола», дроид Р2‑Д2 и истребитель «Крестокрыл» служили пресс-папье. Очевидно, в том возрасте, когда обычно ожидают, что человек оставит детские игрушки, Джош, наоборот, решил вложиться в них по-крупному. Электрогитара и барабанная установка, словно темная угроза, притаились в углу рядом с диджейским пультом, а медленное сдержанное «бум-тщ-щ-щ» расслабляющей музычки неопределенного происхождения пульсировало из огромных хай-фай-колонок, установленных высоко на металлических подставках.

Второе, что заметил Стивен в мире Джоша, – это полное отсутствие других гостей.

– О боже, я и правда пришел рановато? – засмеялся Стивен, теперь утративший всю расслабленность.

– Нет, вовсе нет. Если честно, ты даже немного опоздал. Но все равно у тебя еще уйма времени, чтобы познакомиться с остальными.

Джош мягко пошлепал по полу, замешкавшись на полпути, чтобы рассеянно бросить бутылку шампанского в одно из трех старомодных металлических мусорных ведер. Стивен на мгновение ощутил себя оскорбленным, но, проходя мимо, взглянул на ведра и увидел, что они наполнены льдом и, наверное, еще тридцатью бутылками шампанского и водки. Покупной лед. Стивен никогда не видел столько покупного льда.

– Ну и что ты думаешь о моем жилище?

– Тут потрясающе. А что здесь было раньше?

– Заброшенная фабрика зонтиков. Я просто предпочитаю нежилые здания обычным домам, понимаешь? Я осмотрел сотни мест, прежде чем нашел это: банановые склады, хранилища для ковров, бывшие церкви, заброшенные бассейны, библиотеки и школы. Даже съездил на одну старую скотобойню в Уайтчепеле, но там и в самом деле воняло, ну, знаешь, смертью. Так что мы остановились здесь. Ничего особенного, но это наш дом.

В дальнем конце комнаты они свернули в отгороженное ширмой кухонное пространство в индустриальном стиле, где три симпатичных молодых человека с явно дизайнерскими прическами доставали бокалы из картонных коробок, выкладывали тонкие, как золотая фольга, полоски бледной копченой лососины, дробили все новые пакеты со льдом маленьким серебряным молоточком. Все трое были в одинаковых безупречных черных костюмах и галстуках, очень похожих на наряд Стивена.

– Ребята, это знаменитый… – маленький туш на бонгах, – Сти-и-и-ив Маккуин! – сообщил Джош, вызвав почтительные улыбки. – Он будет сегодня вам помогать. Стив, это Сэм, Джон и, извини, я забыл, как тебя зовут…

– Адам, – сказал Адам.

– Как в песне «Не знаю откуда ты»! – сострил Джош, и Адам выдал улыбку, похожую на трещину в ледяном кубике. – Ладно, понял: Адам. О’кей, ребята, это мой добрый друг Стив.

Все трое повернулись с улыбками профессиональных официантов: «Привет, Стив, как жизнь, ты не родственник?», «Приятно познакомиться, Стив», «Ты отлично сыграл в „Буллите“, Стив», но Стивен их не слышал, потому что все еще пытался переварить информацию, все еще пытался увериться, что все понимает правильно. Это заняло некоторое время, но наконец чудовищная реальность ситуации обрела в его сознании устойчивую форму.

Я.

Я не гость.

Меня пригласили на эту вечеринку не в качестве друга.

Меня позвали как официанта.

Я обслуга.

Я.

Я принес бутылку.

Но сейчас говорил Джош, его наниматель Джош говорил что-то о людях, которые придут где-то через полчаса, а это куча времени, и хочет ли Стивен смешивать коктейли, или разносить еду, или срезать серранский хамон с кости, или просто принимать и развешивать пальто, или они все могут делать это по очереди. И спрашивал, умеет ли он очищать устриц, но Стивен не мог ничего разобрать из-за шума в ушах, так что вместо ответа спросил:

– Есть тут туалет, куда можно быстро сбегать?

– Конечно. Можешь даже медленно сбегать! – схохмил Джош, и один из официантов выдал обязательный при пятнадцати фунтах за час угодливый смешок. – На другой стороне комнаты, слева.

– Большое спасибо, – удалось выдавить Стивену совсем уж формально.

Деревянным шагом он направился через зал, как будто только что научился ходить, и остановился лишь дюймов за двенадцать до стены. Никаких признаков двери не обнаруживалось. Стивен посмотрел в обе стороны вдоль стены: не-а, определенно ничего похожего. Ему было отчаянно необходимо оказаться сейчас по другую сторону двери, любой двери, но здесь явно не было никакой. Он подумал, не пробить ли дверь ногой, но стены выглядели слишком солидными, так что он выжал из себя подобие улыбки, потренировался, глядя в стену, прочно приклеил ее к лицу, а затем отправился обратно на кухню, где Джош показывал одному из официантов – кажется, Адаму, – как правильно открывать устриц.

– …и кладешь раковину на ладонь плоско…

– Ау, Джош?

– …так, чтобы не потерять драгоценные соки…

– Джош, извини, я не могу…

– Это самое лучшее в устрице: сок…

– Джош, эй… ДЖОШ!

– Мистер Маккуин?

– Кажется, я не могу найти туалет.

– Это потайная дверь. Если посмотришь внимательно, то увидишь… – Джош вздохнул, нетерпеливо сунул устрицу, со всеми драгоценными соками, в руку Адаму и вывел Стивена из кухни.

Выходя за ним, Стивен оглянулся – как раз вовремя, чтобы увидеть, как Адам берет открывалку для устриц за ручку, будто раздумывает, не приложить ли ею Джоша по макушке.

Джош в это время приобнял Стивена за плечо и указал на противоположную стену:

– Вон, видишь прямоугольник? – (И действительно, Стивен сумел различить неясные очертания двери.) – Вон сортир. Потайные двери, сечешь? Как в старом замке или в чем-то таком. Круто, а?

– Обалденно, – сказал Стивен, стараясь не слишком шевелить лицом, чтобы не сморщиться.

– И должно быть обалденно. Это стоило мне гребаную кучу денег… – подчеркнул Джош и направился обратно в кухню. – Просто мягко толкни, и она откроется…

Стивен толкнул край двери, и она действительно открылась с футуристическим пневматическим шипением. Оказавшись в безопасности внутри, он повернулся, запер дверь, постоял, прижавшись к ней лбом, и издал долгое тонкое слабоумное гудение – такой звук можно услышать в больничных драмах, когда отключается машина жизнеобеспечения. Ванная шла углом в форме буквы «Г», большая и шикарная, черная с бронзой, освещенная только группкой чайных свечек и свечой, ароматизированной жасмином, и только когда раздался тихий искусственный кашель, Стивен понял, что здесь есть кто-то еще.

Привлекательная женщина с коротко стриженными черными волосами, в облегающем черном платье до колена, сидела на биде, положив ногу на ногу, и курила сигарету.

– У вас там все о’кей? – спросила она с американским акцентом.

Стивен перестал гудеть.

– Ой, извините, я не знал… – пробормотал он, запинаясь и подчеркнуто глядя в потолок.

– Да ладно, я не делаю ничего… интимного, – равнодушно ответила женщина, и Стивен осторожно опустил взгляд вниз, на ее скрещенные ноги – просто чтобы проверить. Нет, она, похоже, не делала ничего интимного, просто спокойно сидела на биде, просто курила. – Удивительно, но в этом доме тут единственное удобное сиденье, – сообщила она с американским, пожалуй нью-йоркским, акцентом. Ее глаза были очень темными, рот большим и красным, и Стивен узнал в ней, вспомнив короткий разговор на вечеринке после премьеры, жену Джоша Нору. – Вы один из официантов, да?

– Вроде того.

– Ну уж конечно, вы знаете, гость вы или официант… – сказала она, глубоко затягиваясь.

– Да, можно было бы подумать и так. – Нора выглядела озадаченной, и Стивен решил сменить тему. – Может, вас оставить?.. – спросил он, чувствуя, что каким-то образом рассекретил ее тайное убежище.

– Да нет, все нормально, – бодро ответила она, вставая и пальцем стирая что-то с уголка глаза. – Теперь здесь все ваше! Отрывайтесь! – Она подняла крышку унитаза, бросила туда сигарету, послушала, как та шипит, и повернулась к Стивену: – Можно вас кое о чем спросить?

– Легко.

– Что вы думаете об этом платье? – Она встала прямо, откинув плечи назад, придерживая платье на бедрах, и потянула вниз так, что оно туго натянулось на теле. – Джош сказал, я выгляжу в нем жирной.

– Так и сказал? Жирной?

– Ну конечно, он не сказал «жирной». Точное слово, которое он выбрал, – «пышная», но имел-то в виду «жирная». Как думаете, мне сходить переодеться?

– Вовсе нет. Думаю, вы выглядите здорово, – сказал Стивен, потому что это было правдой.

– «Здорово» в смысле «здоровенная», да?

– «Здорово» в смысле «потрясающая».

– «Здорово» в смысле «потрясающая», – повторила она, передразнивая его акцент. – Ладно, сердечно вас благодарю, вы настоящий джентльмен.

Стивен питал изрядную слабость к американцам, пытающимся изобразить английский акцент, и сам себя удивил, улыбнувшись. Нора улыбнулась в ответ, пожалуй, несколько нервно, глядя в пол чуть покрасневшими глазами.

– Кстати, а вы знаете, что издавали странные звуки?

– Когда?

– Только что.

– Правда?

– Угу, что-то вроде гудения. Вот такие. – И она плотно закрыла глаза и издала такой же звук.

– Да, я действительно иногда так делаю. Это нервное.

– И помогает?

– На самом деле нет.

– Вот досада, я собиралась попробовать. Но с чего бы вам нервничать? Вы же профессионал, разве нет?

– Да, да. Полагаю, что да.

– Ну вот то-то же. Вам хоть платят за то, что вы здесь. – Нора посмотрела на дверь, к которой прислонялся Стивен. Отступив в сторону, чтобы выпустить ее, он обнаружил, что дверь почему-то не открывается, как ни дергай за ручку. – А вы не хотите сначала ее отпереть?

Он отпер.

– Ладно, я пошла… – сказала она и сделала глубокий вдох, как перед прыжком в прорубь, потом сглотнула и вышла в зал, оставив Стивена одного.

Он подождал секунду, затем быстро запер дверь и тяжело опустился на место миссис Харпер на биде. Он зажег сигарету, попытавшись выкурить ее всю за одну затяжку, потом закрыл глаза и плотно прижал веки кончиками пальцев, пока не появились белые вспышки света, и попытался вообразить, что сделал бы Кэри Грант в точно таких же обстоятельствах.

И сразу обнаружил, что нелегко вообразить Кэри Гранта в точно таких же обстоятельствах.

Дело было не столько в статусе официанта. Он много раз работал официантом до сих пор и не сомневался, что будет работать официантом еще неоднократно, и это его нисколько не беспокоило – в конце концов, работа как работа. Но в данной ситуации его чрезвычайно раздражала трата двадцати пяти фунтов: бутылка шампанского покупалась как подарок предполагаемому другу, но теперь ему придется подавать это самое шампанское каким-то незнакомым людям, а потом еще мыть за ними бокалы. Он припомнил тот вечер и разговор в кулисах, пытаясь понять, откуда взялась эта ужасная ошибка. Как сказал тогда Джош, точные слова? «Можно тебя позвать?..», «Работенка в костюме и галстуке?», «Я бы очень оценил?» Разумеется, простая правда состоит в том, что Джош постеснялся произнести слово «официант». То, что Стивен принял за руку дружбы, на самом деле оказалось вручением ему полной пепельницы.

Где-то далеко он услышал щелканье пленки на контейнере с готовой едой, вскрываемой вилкой.

Он серьезно обдумал, не вылезти ли из окна, но оно было слишком высоким и маленьким. Прямое же и откровенное признание ошибки сдвинет унижение еще на ступеньку ниже: Стивен представил смущенный и сочувственный взгляд Джоша. Нет, конечно же, единственный зрелый, разумный шаг – симулировать внезапную болезнь. Немного притворства: в конце концов, это его ремесло. Он начал мысленно листать медицинский словарь, который держал в голове на такой экстренный случай: грудная жаба – нет, бери-бери – нет, холера – нет. Инсульт – это уж чересчур, ангина – слабовато, синдром раздраженного кишечника – слишком интимно. Есть ли простой и быстрый способ устроить себе коллапс легкого? Стивен решил остановиться на серьезном пищевом отравлении – идеально правдоподобно, если учесть, что чувствует он себя так, будто его сейчас стошнит. Положив ладонь на живот и зажав его, будто только что получил туда пулю, Стивен чуть наклонился, потренировался перед зеркалом делать тошнотное лицо, заглотил еще одну пилюлю сомнительного антибиотика, без нужды спустил воду в унитазе и вышел в комнату.

Музыка стала громче – обычная, ничем не примечательная танцевальная попса для коктейль-баров, – а Джош горбился над диджейскими пультами, слегка покачиваясь, плотно закрыв глаза и высунув кончик языка. Один динамик наушников был прижат к его уху, и весь он сконцентрировался на том, чтобы гладко переключиться между двумя идентичными на первый взгляд записями.

– Джош, я…

– Э-э-э-э-эй! Стефани, Стиваруни, Стивстер, – пробубнил Джош, словно какой-то вырядившийся в шмотки от-кутюр деревенский дурачок. – Я как раз хотел устроить вам бурную овацию за вашу работу, – прокричал он, выбираясь из-за пульта и обнимая Стивена за плечи. – Ненавижу, когда на вечеринке приходится беспокоиться, чтобы у всех было налито, все убиралось и за прочую хрень.

– Да не стоит, я просто…

– И, строго между нами, эти ребята… – кивнул он на трио официантов в кухне, – они все так себя держат, если ты понимаешь, о чем я, как будто, блин, слишком хороши для такой работы и все такое. Плюс они чертовски дорого стоят, так что лучше, если денежки перейдут к кому-то знакомому. Ну, ты понимаешь. А ты ведь, я думаю, уже занимался такими штуками раньше? Официантил?

– Да-да, Джош, – ответил Стивен, вытаскивая из кармана пыльную упаковку от антибиотика, чтобы подсунуть ее как предлог. – Дело в том, что я чувствую себя немного…

– И коктейли знаешь? Ну, самые основы миксологии, а? В смысле, не всякое сложное, а «водку-мартини», «маргариту» и прочую фигню.

– Ну да, конечно, но…

– И почему ты тогда не занимаешься этим, чтобы хоть с чего-нибудь начать? И будет тебе за это, скажем, десять, нет, пятнадцать фунтов в час, а? – Теперь он держал Стивена за плечи, чуть ли не прижимаясь лицом к лицу, и пристально смотрел на него своими дорогостоящими голубыми глазами, будто собираясь поцеловать, и Стивен почувствовал, что если сейчас достаточно быстро и резко опустить голову, то легко можно сломать Джошу нос.

Стивен подумал о деньгах, которые потратил на бутылку шампанского, о надвигающейся безработице, об ипотеке на эту чертову дыру, об отсутствии холодильника, о рождественском подарке для дочери. Потом проделал в голове некоторые расчеты: пятнадцать фунтов на шесть часов, может, и все семь…

– Пятнадцать – это уж чересчур, – наконец сказал он.

– Ерунда. Ты этого достоин! – возразил Джош, чуть сжимая его плечи, и Стивен против воли почувствовал себя польщенным – да уж, он и вправду достоин по меньшей мере пятнадцати фунтов в час. – Кроме того, тебе же надо сколько-то вернуть, так? – добавил Джош.

– Ну ладно, – в конце концов сдался Стивен.

– Вот и чудненько! Подсоби нам с этими китайскими фонариками, а? – гаркнул Джош и пошлепал прочь.

В дальнем конце комнаты, по другую сторону бескрайних просторов черного наливного резинового покрытия и островков китчевой мебели, Стивен увидел Нору Харпер. Она лежала на видавшем виды кожаном диване, листала журнал, держа в руке бутылку пива, которую вдруг подняла и наклонила в его сторону, а потом чуть помахала ему кончиками пальцев и улыбнулась. По крайней мере, Стивен решил, что улыбнулась: на таком расстоянии было не разобрать.

 

«Пристегните ремни, будет бурная ночка»

[13]

И через полчаса начали прибывать звездные гости.

В основном это были актеры – по большей части от давно за двадцать до слегка за тридцать, – знакомые Стивену по телику: кто по высококлассным костюмным фильмам, кто по остросюжетным сериалам и скетчевым шоу в стиле «новая волна», а кто-то и по самым умным из рекламных роликов. Крутая Стервозная Девица, главная голливудская надежда Британии, пара сверхмодно одетых, жестоких, но привлекательных гангстеров из детективных фильмов, Юрист по нетрадиционным кампаниям со сложной личной жизнью и столько харизматичных, но проблемных Хирургов, мускулистых Врачей и бойких Медсестер, что ими можно было бы укомплектовать небольшую деревенскую больницу, в идеале – пятидесятых годов. Появились двадцать восьмая и шестьдесят четвертая Самые Сексуальные Женщины Мира, а также пятнадцатый Самый Талантливый Человек до тридцати, восьмой и четырнадцатый Самые Влиятельные Люди в Комедии, а на низком итальянском диванчике Хитклифф последней модели флиртовал со свежайшей версией Джейн Эйр под наблюдением Николаса Никльби.

Были здесь теле– и кинопродюсеры, режиссеры и кастинг-агенты – люди, которым Стивен регулярно рассылал одно и то же письмо вот уже одиннадцать лет: «Дорогой Х, мне известно, что скоро Вы будете набирать актеров для съемок Y, и я полагаю, что идеально подхожу для роли Z. К письму я прилагаю резюме, от восьми до десяти фотографий и конверт с обратным адресом. Рад буду встретиться и познакомиться с Вами, и т. д., и т. д.». И вот наконец-то здесь Стивен и вправду с ними встретился, а если и не познакомился в полном смысле этого слова, то, по крайней мере, предлагал им закуски и салфетки, чтобы убрать крошки. Поначалу он волновался, что его могут узнать: «Не вы ли тот молодой человек, который писал мне в девяносто шестом, прося рассмотреть вашу кандидатуру на роль Пера Гюнта?», но довольно быстро понял: ничто не делает человека невидимым столь же эффективно, как большое белое китайское блюдо с цыпленком под ореховым соусом.

Повсюду мелькали, держась поближе к своим, молодые аристократы, наследники и наследницы, предприниматели, военная элита: подтянутые, элегантные, блестящие мужчины и женщины со знакомыми фамилиями и медовым октябрьским загаром. Стивен узнавал их, поскольку иногда ловил себя на том, что с любопытством, попахивающим мазохизмом, внимательно изучает страницы ежедневных журналов с фотографиями ярко освещенных, веселых сборищ вот таких людей, у которых на кончиках пальцев словно бы навеки проплавились бороздки от или для бокалов с шампанским. Они носили винтажные шелковые платья, прекрасно скроенные пиджаки и искусно выцветшие джинсы с низкой талией, все время угрожавшие сползти до щиколоток и удерживавшиеся только на изящно вырезанных тазовых костях, выступающих по причине канапе-диеты. Неизменно вежливые, эти люди улыбались и благодарили Стивена за то, что он подливал им шампанское, странным невнятным отсутствующим тоном, впитанным где-то между Шропширом и палатками рынка в Шордиче. Было здесь и некоторое количество моделей, знакомых по рекламным кампаниям скандальной откровенности и фотосессиям для мужских модных журналов, – гротескно привлекательные женщины, чьи имена от Стивена ускользали, но с чьими грудями и ягодицами он свел обескураживающе близкое знакомство; женщины в платьях из секонд-хенда и бижутерии от «Топ шоп», с напомаженными и зализанными во всех мыслимых направлениях волосами, как будто их кто-то обязал выглядеть так демонстративно небрежно и уныло, как только возможно, потому что иначе просто нечестно.

Собрались также и дети – типа «актер/модель/ребенок» – вызывающе одетые милые малютки в сшитых у портных джинсовых комбинезонах, нахально выпрашивающие глоточек шампанского и ползающие на четвереньках под столом с едой, по локоть перепачканные натуральным копченым лососем. Стивен обнаружил, что подает шампанское прилично беременной женщине, элегантной и безмятежной смуглой красотке с роскошным бюстом в низком вырезе платья, с животом столь идеально округлым и высоким, что воображение начинало утверждать, будто он увеличен хирургическим путем. Другие гости собрались вокруг, стремясь погладить этот шар, настолько притягательный, что если бы не полный поднос сосисок в медово-горчичном соусе, то Стивен тоже бы с удовольствием его погладил. Правда, он подозревал, что от этого у дамы мог и выкидыш случиться.

Стивен припомнил беременность Алисон: девять долгих капризно-раздражительных месяцев безработицы в подвальной квартире в Камберуэлле, которую они снимали вместе с другой семьей. Он попытался убедить себя, что тот период был трудным, зато волшебным, но его предательски твердая память говорила о сырой одежде, не сохшей на едва живом складском обогревателе, и об Алисон, обрюзгшей и раздувшейся, злой и молчаливо негодующей, бродящей по дому в серых спортивных штанах, поедающей хлопья с отрубями прямо из коробки с целью непрекращающейся борьбы с запорами. Но если не считать аккуратную, небольшую округлость, смуглая женщина на вечеринке была столь же стройной и грациозной, как нотная запись. Стивен постоял немного, глазея на нее, заблудившись в своих мыслях и воспоминаниях, пока беременная женщина и ее группа поддержки не перестали разговаривать и не повернулись к нему.

Он быстро поспешил прочь, чтобы раздобыть «Морской бриз», «только на этот раз с нормальным бухлом», который заказал очень пьяный и воинственный Эксцентричный Телекомик. «Меняю секс на наркотики» гласила надпись в ретро-стиле на футболке под его пиджаком – слоган, обладающий несомненным достоинством одновременно забавности и буквальной правдивости.

Тем временем Джош оглядел созданную им вечеринку и увидел, что это здорово-здорово. Он слонялся повсюду в своей длинной белой незастегнутой рубашке, называя Майклов Микстерами, а Джонов Джонаруни, распространяя блаженные улыбки и самоуничижительные анекдоты, совершая магические трюки, катая модных милых малюток на плечах и сверкая ямочками на щеках для их восхищенных мамаш. В какой-то момент Стивен заметил, как он и впрямь обнюхивает головку младенца. Казалось, Джош был всюду одновременно, и везде, куда он приходил, люди фотографировались с ним на мобильные телефоны: в доказательство того, что они действительно там были, действительно с ним знакомы.

– Как все идет, приятель, хорошо? – спросил он, подмигивая, наклоняя голову и стреляя из воображаемого пистолета в Стивена, когда тот направлялся в кухню.

Стивен нес поднос тарталеток с козьим сыром, так что не мог выстрелить в ответ.

На кухне он смешал и взболтал «Морской бриз», наполнил бокал до кромки, затем выпил остатки коктейля прямо из шейкера и попытался убедить себя, что прекрасно проводит время. Может, на самом деле ему нравится быть кислолицым ироничным наблюдателем из-под лестницы, а бокалы, которые он сгружает в посудомойку, наполовину полны, а не наполовину пусты. Конечно, выпивка помогала – с начала вечеринки он пил без разбора пиво из бутылок и шампанское из бокалов, так что теперь ощущал приятную дурманную воскресную теплоту во всем теле. Он отодрал пармскую ветчину от палки несезонной спаржи и стал ее медленно есть, прислонившись к цинковому столу, пока Адам, явный вожак всей троицы, яростно, словно гранаты, забрасывал в какую-то промышленную соковыжималку апельсины.

– …мелкая стерва и правда попросила меня выкинуть ее жвачку, положила ее мне в руку, потому что ей самой, блин, слишком лениво это делать, как будто я хренова домработница…

– И что, ты это сделал?

– Хрена я сделал. Бездарная мелкая корова. Ты видел ее в этом последнем фильме? Боже мой, это был самый худший фильм, какой я вообще смотрел за всю свою жизнь…

– У вас тут все хорошо? – спросила Нора Харпер с бокалом в руке, прислоняясь чуть неуверенно к косяку двери.

– Да, спасибо, – прощебетали оба в унисон.

– Ребята, если вы хотите передохнуть, то не стесняйтесь. Уверена, гости могут немного и сами о себе позаботиться… – Она кривовато и неловко улыбнулась Стивену прямо в лицо, и он вдруг вспомнил, что Эксцентричный Телекомик ждет свой коктейль. Он поспешил было обратно на вечеринку, но когда проходил мимо Норы, та мягко положила ладонь ему на руку.

– Это для кого-то конкретного? – спросила она, глядя на коктейль.

– Это для… – И Стивен кивнул в сторону пьяного комика, который именно в этот момент эксцентрично рыгал в кулак и тушил сигарету о резиновый пол, растирая кончиком кроссовки.

– Эй, ТЫ! – заорала Нора через весь зал, как нью-йоркский полисмен. Пятнадцать человек оглянулись, и комик вопросительно и робко ткнул себя пальцем в грудь. – Да, ты. Ты знаешь, что такое пепельница? – (Он тупо кивнул.) – Умеешь пользоваться? – Он снова кивнул. Теперь люди начали хихикать, и он призвал на помощь свое фирменное придурочное выражение лица, с которым обычно можно было легко сняться с крючка, но Нора еще не закончила. – И подбери это. – (Он посмотрел вниз, на окурок на полу.) – Ты меня слышал? Подбери.

И у комика не было иного выбора, кроме как наклониться, покорно подобрать окурок и сунуть его в карман пиджака.

Нора повернулась обратно к Стивену:

– Скажите, что британцы находят в этом парне?

– Думаю, они находят его чокнутым.

– Ну да, настолько чокнутым, что хочется дать ему в глаз. Можно мне? – спросила она, беря коктейль из руки Стивена. – А вы сами хотите? Вот, можем разделить этот… – И передала ему бокал обратно.

Стивен отхлебнул, и некоторое время они стояли молча, пока Нора пристально разглядывала его лицо сквозь прищур – достаточно долго, чтобы он почувствовал себя неуютно.

– Пожалуй, мне нужно вымыть еще немного бокалов…

Но она остановила его, снова мягко положив ладонь ему на плечо.

– Меня вот что не отпускает: мы раньше не встречались? – объяснила она. – Я имею в виду, где-нибудь еще, кроме туалета?

– Думаю, вы могли видеть меня в театре.

– В театре?

– Мы пообщались, очень коротко, на вечеринке после премьеры. Я вроде как работаю с вашим мужем.

– Вы один из тех ребят, помощников режиссера, да?

– Нет, я актер. Ну, в настоящий момент дублер. В общем, дублер вашего мужа.

– Хотите, чтобы я столкнула его с лестницы? – невозмутимо спросила она. – Сделать так, чтобы это выглядело как случайность? Уж эти винтовые лестницы, полиция ни за что не разберется.

– Возможно, когда-нибудь.

– Или мы можем нанять кого-нибудь. Расходы пополам.

– Я вам сообщу, когда понадобится. – И снова он почувствовал, что надо бы вернуться к работе.

– А что еще вы делаете?

– Что еще? О’кей, помните тот кусочек, в самом конце, когда Байрон уходит к смерти и Призрак открывает ему дверь? Я этот самый Призрак.

– Парень в маске!

– Это я.

– Извините, мне следовало вас узнать!

– Ну, я же в маске, так что…

– Нет, но все равно, вы так здорово это делаете! В чем секрет?

– Практика. Час каждое утро. Открыл-закрыл, открыл-закрыл, закрыл-открыл, открыл-закрыл…

Она издала теплый горловой смешок, и Стивен ощутил легкий румянец удовлетворения, и на мгновение униформа официанта снова стала просто отличным костюмом.

– А мой муж – каково с ним работать?

– Ну, на самом деле я не работаю с ним, но он здорово, очень, очень… – Момент колебания, пока Стивен подыскивал более красочное слово, чем «здорово». – Полон энергии.

– Кое-чего в нем действительно полно. Прошу прощения… Еще раз, как вас зовут?

– Стивен, – и добавил, почти в качестве теста: – Стивен Маккуин.

– Что ж, Стивен, – сказала она, пройдя тест, – возможно, мне не стоит этого говорить, но… вы как, не против? Мой муж вас нанимает… Я что пытаюсь сказать: разве он не ведет себя как полный козел?

– Вовсе нет. Ну, может быть, чуть-чуть. Но все нормально, я уже подрабатывал так раньше, и я не против.

И в этот момент он действительно был не против. В конце концов, впервые за три часа ему смотрели прямо в глаза, впервые к нему отнеслись как к человеческому существу, а не как к ходячему мусорному ведру или разливочному автомату, и Стивен наслаждался разговором с этой язвительной, элегантной, чуть суровой женщиной, неустойчиво прислонившейся к косяку. Они оба разглядывали вечеринку. Двенадцатый Самый Сексуальный Мужчина Мира стоял в центре комнаты – в темных очках, с сигаретой, опасно свисающей с губы, – и жонглировал сатсумами, к изрядному восторгу двадцать восьмой и шестьдесят четвертой Самых Сексуальных Женщин Мира. Даже с чисто статистической точки зрения это было впечатляюще.

– Мой возлюбленный супруг, – протянула Нора, отхлебывая коктейль. – Я очень его люблю, и посмотреть на него, конечно, приятно, но иногда я чувствую себя так, будто вышла замуж за какого-то… одаренного ребенка. – Она вздохнула и выдавила улыбку. – Извините, я не должна плохо о нем говорить, но у нас только что была отвратительная ссора.

– Надеюсь, ничего очень уж серьезного.

– Нет, просто… дурацкий спор.

– Значит, поэтому вам не весело на вечеринке?

– Две сотни вздрюченных кокаином эгоцентриков, втаптывающих спаржу в пол и спрашивающих меня, кто я такая? О, надеюсь, этот вечер никогда не кончится.

Они оба повернулись и оглядели вечеринку. Последнего из детей уже эвакуировали в тихое место, стеклянные столы расцепили, и совершенно внезапно обнаружилась очень, очень длинная очередь, змеящаяся вдоль стены к потайной двери в туалет. По всему пространству на тарелках громоздились груды крошечных сосисок и тарталеток с грибами и нетронутые шампуры с непрожаренной бараниной, а голоса в зале определенно стали более резкими и напряженными. «Я» и «мне», «вау» и «твою мать» летали между высокими голыми стенами – люди не столько разговаривали, сколько швыряли слова друг другу в лицо.

– У меня, кстати, есть. Если вам хочется… – тоном конспиратора сообщила Нора, кладя ладонь ему на предплечье.

– Что?

– Кокаин. Я нахожу, что с ним все это становится немного легче. – И она сжала ноздри, тихо вдохнула, сглотнула – это была первая неприятная вещь, которую она сделала за весь вечер.

Стивен не мог не почувствовать себя несколько разочарованным: неудивительно, что она с таким интересом разговаривает с ним. Наверное, она бы поговорила с кем угодно.

– Только не пока я на работе, – ответил Стивен, чувствуя, что их момент душевной близости прошел. – Я лучше пойду…

И снова Нора положила ладонь ему на плечо.

– Ой, а крышу вы видели? – спросила она, сделав большие глаза. – Вид потрясающий. Пойдемте, я вам покажу.

– Но вам не кажется, что я должен…

– Стивен, извините, вы, видимо, не понимаете: если я услышу еще хоть один анекдот про шоу-бизнес, то начну визжать, и нет никакой гарантии, что остановлюсь. – И Нора продела свою руку ему под локоть, вывела его из кухни и потащила дальше, к ведущей на крышу винтовой лестнице со стеклянными ступенями.

– Быстро, пока они не нашли, где я спрятала бонги…

Они взобрались по лестнице, чуть неуверенно, и как только добрались до люка, открывавшегося вверх, из комнаты внизу в ночной воздух понеслось особенно громогласное, могучее, вибрирующее хоровое «С днем рождения!». Нора оглянулась через плечо, заговорщически улыбнувшись Стивену, и махнула бутылкой в сторону вечеринки:

– Знаете, как можно узнать, что все они актеры?

– Как же?

– Каждый из них чувствует себя здесь как рыба в воде, черт побери!

 

Две сигареты

Длинная низкая плоская крыша старой фабрики зонтиков была превращена в некий минималистичный городской сад, редко засаженный, но с дорогим деревянным настилом, освещенный гирляндами погодостойких лампочек, превращавших тонкую морось в спецэффект. Стивен поднял воротник на своем пиджаке и сложил руки на груди, покрепче обхватив ими себя. Он никогда не бывал на трансатлантическом океанском лайнере, разве что на пароме до острова Уайт, но смутно подозревал, что вот такое ощущение, наверное, испытываешь, когда стоишь у перил и созерцаешь уходящий кильватер. Что это был за старый сентиментальный фильм с Бетт Дэвис, где дело происходило на океанском лайнере? Там еще кто-то – Пол Хенрейд или Фредрик Марч – держит во рту сразу две сигареты, зажигает их и дает одну Бетт Дэвис. У Стивена в кармане лежали сигареты, и при желании можно было бы попробовать такой фокус. Чувствуя себя пьяным и беспечным, он решил так и сделать.

– Господи, что это вы делаете? – спросила Нора.

– Простите?

– Вы курите по две сигареты сразу?

– Одна для вас. – И Стивен вытащил одну сигарету изо рта и предложил ей. Нора уставилась на сигарету. – Извините, вы не…

– Спасибо. Очень учтиво. Разве что капельку негигиенично. – Она взяла сигарету в рот – немного робко, заметил он. – Джош все время убеждает меня бросить. Говорит, от этого я выгляжу старой – идея, которая его явно ужасает. Я пробовала эти никотиновые пластыри, но мне приходилось налеплять их столько, что нагишом я выглядела как лоскутное одеяло.

Слово «нагишом» секунду висело в ночном воздухе. Стивен попытался сосредоточиться на виде с крыши. Желтые натриевые лампы перестраиваемого вокзала Кингс-Кросс сияли в отдалении, и опять словно сама ситуация требовала совершенно определенного стиля поведения и беседы – язвительного и остроумного, усталого от жизни и элегантного: пожалуй, что-то из Дэвида Нивена.

– А… что вы подарили Джошу на день рождения? – спросил он более прозаично, чем намеревался.

– Новый айпод, – вздохнула она. – Оригинально, да? Я пыталась спорить, но он меня достал. Так что я купила ему новый айпод и велела уже просто заткнуться на этот счет. Выбор был между ним и гребаным самурайским мечом.

– И что же можно подарить человеку, у которого все есть?

– Ну, все связанное со «Звездными войнами» уж точно.

Стивен рассмеялся и искоса взглянул на нее. Норино лицо под блестящей черной челкой казалось круглым и бледным, его разделял на две части большой красный рот, расположенный как-то кривовато под маленьким аккуратным носом, чуть порозовевшим в прохладном осеннем воздухе. У нее были крупные зубы, не такие белые и правильные, каких он ожидал от американки, и на одном из передних зубов виднелась маленькая щербинка, а на другом пятнышко помады; что-то в ее макияже напомнило Стивену девочку, сидящую за туалетным столиком матери. Ее бледная кожа чуть жирновато, но отнюдь не неприятно поблескивала вокруг Т-зоны – по крайней мере, он полагал, что это место так называется, – и небольшие комочки теней виднелись в крошечных морщинках вокруг ее глаз: с тяжелыми веками, зеленых, темных и весьма красивых. Хотя сейчас Нора была изрядно пьяна или под кайфом – а скорее, и то и другое, – похоже, обычно на ее лице царило выражение этакого насупленного, но веселого изумления при чуть суровом и сонном взгляде, как если бы она проснулась немного вялой после полуденной дремы. Она расслабленно облокотилась о перила океанского лайнера, зачесывая короткую челку на лоб кончиками пальцев и рассеянно затягиваясь своей сигаретой, – и снова Стивену пришел на ум старый фильм с Кэрол Ломбард или, быть может, молодой Ширли Маклейн в главной роли. Эффект подчеркивался Нориным платьем: черным, гладким, старомодным, чуть маловатым для ее несколько – как там сказал Джош? – пышного тела, лоснящимся от носки на плечах и подоле. Стивен обнаружил, что гадает, каково было бы положить ладонь на теплый изгиб красивой спины, наклониться и поцеловать ее, когда Нора внезапно обернулась и посмотрела на него, вопросительно вздернув брови.

Чтобы сказать хоть что-нибудь, он выпалил:

– Потрясающие апартаменты! – В духе трансатлантической беседы он ввернул словечко «апартаменты» и почти выехал на нем.

– Вы и правда так думаете? – нахмурилась она, тут же заставив Стивена усомниться, правда ли он так думает. – Я ненавижу этот дом! Тут все как в холостяцком жилье из мужских журналов. Каждое утро я просыпаюсь и хочу спросить, есть ли здесь запасная зубная щетка, а потом вспоминаю, что на самом деле я тут живу. Черт возьми, ну что плохого в слове «комната»? Джош любит говорить, что совместил «фанк» с «функциональностью». Лично я думаю, что он совместил «уд» и «неудобство», но, блин, где уж мне понять?

Стивен рассмеялся:

– А зачем вы тогда его купили?

– Я-то не покупала, это Джош купил, как раз перед нашей свадьбой. Формально я здесь всего лишь квартирантка. Большая часть моих вещей до сих пор валяется на складе в Штатах. Это не очень-то мне по вкусу, знаете же, как говорят: «дом не дом без пандуса для скейтборда».

– Видели бы вы мой. Такая дыра…

– Вы живете один?

– Угу.

– Одиноки?

– Недавно развелся.

– Вы еще слишком молоды, чтобы разводиться.

– Я ранняя пташка.

Нора рассмеялась, и Стивен ощутил легкий трепет восторга, глядя, как она хохочет. Затем повисла еще одна пауза, пока Нора глубоко затягивалась сигаретой.

– А почему вы развелись?

– О…

– Если это не личный вопрос.

– Ну, если подумать…

– Дайте угадаю – она вас избивала?

– Нет. Ну, не физически.

Нора поморщилась:

– Эй, вы же не собираетесь спрыгнуть с крыши?

– Нет.

– Потому что мне совсем не хочется отвечать за смерть гостя. Ну, некоторых гостей, по крайней мере…

– Разве что я не гость.

– Ну и что. Это вообще не мое дело. Прошу прощения, сменим тему… Ладно, скажите мне, какого черта вы занимаетесь этой дурацкой работой?

– Вы имеете в виду актерскую или официантскую?

– Ну, официант – это не дурацкая работа, так что…

– Вы всегда говорите то, что думаете?

– Стивен, между нами, я, возможно, выпила лишнего.

– Что ж, я занимаюсь этим, потому что мне нравится. Даже если работа совершенно дурацкая. И вообще я ее люблю. А вот то, что между, нравится мне гораздо меньше.

– Тогда зачем это делать? – спросила она.

Интересно, с чего это она так вскинулась? – подумал он. Подобные разговоры он вел бесчисленное множество раз, особенно с заботливыми пожилыми родственниками под Рождество, но удовольствия не получал.

– Не знаю. Чересчур буйное воображение? Наверное, смотрел слишком много фильмов в подростковом возрасте.

– Многие смотрели высадку на Луну, но не все попытались стать космонавтами.

– Нет, но знаете же, как это бывает: сыграешь в парочке пьес еще в школе…

– Вы много бывали в театре?

– На самом деле нет. Я играл в пьесах, но не ходил в театр вообще, только пантомиму видел. На острове Уайт почему-то нет своего Уэст-Энда. Точнее, он есть, но называется Вентнор. – (Нора, очевидно, не понимала, о чем он.) – Так что мне нравилось играть в пьесах, но предпочитал я всегда кино.

– Я тоже! Знаете, возможно, мне не следует этого говорить – Джош считает такие слова чем-то вроде богохульства, – но я не выношу походы в театр. Всякий раз, как Джош выползает на сцену в этом ортопедическом ботинке и начинает говорить странным, идиотским, воркующим голосом, который ему положен по роли, меня просто смех разбирает. Мне хочется заорать ему: «Говори нормально!» Вы не согласны?

– Без комментариев, – улыбнулся Стивен и вернулся к созерцанию вида.

– А вы предпочитаете играть в театре или в кино?

– Трудно сказать. – Он мог, конечно, изложить генеральную линию насчет предпочтения непосредственного отклика театральной публики, но ведь основной его опыт в кино проистекал из главной роли в «Белка Сэмми поет любимые детские песенки», а Стивен подозревал, что это не входит в обычные представления о кино. Он решил сменить тему: – А как насчет вас? Чем вы занимаетесь?

– Чем я занимаюсь? О, это очень хороший вопрос. Когда я повстречала Джоша, то была официанткой в одном баре в Бруклине.

– Вы сами оттуда?

– Из Бруклина? Ага, то есть нет, нет – из Нью-Джерси. Моя семья из Джерси-Сити, который рядом с Нью-Йорком, но не в нем, если вы понимаете, о чем я. В любом случае именно так мы и встретились: в баре. Скромная официантка приносит Джошу Харперу «клубный сэндвич», а остальное – история для шоу-бизнеса. Все это… – она обвела рукой вид, – что-то вроде самых больших чаевых в мире. – Она сделала долгий глоток из стоявшей рядом бутылки шампанского, взяв ее за горлышко, словно пиво, потом передала бутылку Стивену, добавив, как будто вдруг вспомнила: – О, а еще однажды я записала хитовый сингл. Давным-давно, во тьме веков.

– Правда?

– Угу. Ну, это я говорю «хитовый». Номер сто два в рейтинге журнала «Биллборд», девяносто шестой год.

– Это же потрясающе.

– Ну, не потрясающе, – возразила она, хотя Стивен говорил совершенно искренне. Нора была из тех женщин, которым особенно подходит низко висящая бас-гитара. – И как ваш хит звучал?

– Обычно: бодренько, бренчаще, такая как бы Джони Митчелл для университетского радио. Музычка, под которую комфортно есть. Мы назывались «Нора Шульц и новые варвары», если вы можете в это поверить. Звукозаписывающая компания посчитала меня новой Аланис Мориссетт. Я была чем-то вроде ее дублерши. Если бы Аланис Мориссетт как-нибудь свалилась с табуретки, то компания бы десантировала меня на ее место. Бог знает почему – мне даже не особенно нравится Аланис Мориссетт. Забавно, вам не кажется?

– «Нора Шульц и новые варвары». Отличное название.

– Отключает язык, да? Не могу понять, почему мы не раскрутились. Конечно, компания хотела, чтобы я поменяла название на что-нибудь более бело-англосаксонско-протестантское, в идеале «Маланис Флориссетт» – или что-нибудь в таком духе. Они думали, что так мы будем лучше продаваться, но я придерживалась своих эстетических принципов и осталась Норой Шульц. Ну а дальше уже рок-н-ролльная история. Номер сто два, с пулей.

– А как называлась песня?

– Значит, вы не помните?

– Напомните мне.

– Поверьте, вы о ней не слышали.

– Все равно скажите.

– Я этим не горжусь…

– Давайте же.

– Она называлась, – Нора поморщилась, – боже мой, она называлась… «Подсела на любовь».

Стивен тоже поморщился:

– Отличное название.

– Разве нет? А детишки обожают все эти наркотические метафоры. И любые песни, где наркотики рифмуются с котиками, экзотиками и невротиками, прямо-таки обречены стать хитом, так ведь?

– Знаете, по-моему, я о вас слышал.

– Врун.

– И почему вы бросили это занятие?

– Я не бросала – оно само меня бросило. Кроме того, те немногие связи, что у меня еще есть, остались в Штатах, а Джошу нужно быть здесь для работы. Он на той самой ключевой стадии карьеры – по крайней мере, так он мне все время говорит. Так что мы решили это приостановить. Временно, конечно. А пока я немного пишу.

– Что пишете?

– Да самое обычное: истории, сценарий-другой.

– Звучит интересно.

– На самом деле нет. Я хочу сказать, ведь все что-то пишут, разве не так? Если вы спуститесь на эту вечеринку, подойдете к кому-нибудь и спросите, как ему пишется, никто не спросит: «Что пишется?»

– А вы показывали кому-нибудь что-нибудь?

– Нет…

– Так нужно показать.

Она сильно затянулась сигаретой и сурово посмотрела на него:

– Зачем нужно?

– Ну, потому что, я думаю, в таких вещах важно быть настойчивым.

– Следовать за своими мечтами?

– Нет, просто иметь амбиции. Найти то, что любишь делать, и делать во всю силу своих способностей. – Он искоса глянул на нее, чтобы понять, сойдет ли это ему с рук. По крайней мере, не было никаких внешних признаков насмешки. – А кроме того, я подозреваю, что у вас должно здорово получаться.

Она пренебрежительно поджала губу:

– Это вы просто говорите, чтобы сделать мне приятное. Откуда вам вообще знать?

Стивен почувствовал себя оскорбленным. Он прекрасно умел говорить людям приятные слова, но тут был не тот случай.

– Из того, как вы говорите. Вы просто выглядите так, будто бы у вас здорово получилось – в смысле, хорошо писать. Вот и все.

Нора чуть опустила голову, как бы извиняясь, и забрала у него бутылку шампанского:

– Спасибо, Стивен. – Она сделала долгий глоток, вытерла брызнувшее на подбородок шампанское тыльной стороной руки, а потом быстро всосала каплю с пальца – и этот жест поразил Стивена: таким он показался чудесно ловким, живым и классным.

Вскоре после распада его брака, когда Стивен достаточно собрал себя по кусочкам и взял в руки, чтобы выехать из квартиры, он начал замечать, что приобрел досадную способность вызывать у женщин необоримое желание сходить в туалет. Когда ему случалось бывать на вечеринках, то в какой-то момент – обычно когда он упоминал о разводе – женщины легко касались его руки и говорили: «Вы меня извините? Мне надо сходить по-маленькому». И Стивен понимал, опять и снова, что фактически стал Человеком-Диуретиком, супергероем с крайне узкоспециализированными способностями. Обычно он не придавал этому большого значения: развод выщелочил из него все и всяческие романтические инстинкты, а избегать случайных сексуальных связей без любви ему удавалось обескураживающе легко. Но все-таки он удивился и немного занервничал, когда понял, как сильно хочет, чтобы Нора осталась здесь, с ним. Они опирались о перила рядом, и Стивен ощущал давление ее локтя на свой. Положить ладонь на теплый изгиб красивой спины, наклониться и…

– Хотите узнать, о чем мы с Джошем спорили?

– Только если вы сами хотите мне рассказать.

– О’кей, в общем так. Мы готовились к вечеринке и просто, ну, знаете, занимались любовью, и все было классно, и он навис надо мной с этим своим полусонным, как при запоре, образцово-романтическим выражением лица, специальным таким, для крупных планов, и сказал, что я… – она чуть содрогнулась, – что я – ветер под его крыльями.

– О!

– Как будто мне должно было понравиться, как будто это какое-то великое достижение, исполнение мечты – быть чьим-то ветром? В общем… потом была ссора с воплями и… Ой, ну я не знаю. Это было так глупо… – Чтобы чем-нибудь себя занять, Нора швырнула сигарету за перила океанского лайнера, следя за траекторией ее полета. – Ну и ладно, хрен с ним. Пусть Джош Харпер сам себе будет чертовым ветром…

– Ой-ой-ой, что это здесь происходит? – раскатился по крыше голос.

Оба повернулись и увидели на другом конце крыши безумно ухмыляющегося Джоша с вытянутыми вперед руками – в каждой по бокалу. За ним ковыляла молодая женщина в некой вариации на тему платья: два прямоугольника черной кожи, связанные на боку кожаным шнурком, который впивался в голое тело, демонстрируя отсутствие на даме белья, и заставлял ее выглядеть искусно и тщательно связанной. Она явно была очень пьяна и изо всех сил старалась встать прямо на высоких каблуках на мокром настиле.

– У нас тут приватная беседа, Джош. Вали отсюда! – подчеркнуто медленно сообщила Нора.

– Но Буллит, вообще-то, должен работать. Буллит, ты настоящий халявщик! – возразил Джош, обнимая Стивена за плечи и шутливо помахивая пальцем у него перед носом. – Я плачу тебе пятнадцать фунтов в час не за то, чтобы ты тут простаивал, болтая с моей миссус.

– Да пошел ты, Джош! – буркнула Нора, беря сигарету из пачки Стивена.

– У-у-у-у! – Джош и девица заговорщически засмеялись, и на секунду Стивен ощутил то же потрескивание растущего напряжения, какое чувствовал на школьной площадке перед тем, как начаться драке.

– Эй! Эй-эй-эй! – воскликнул Джош, теперь обхватывая за плечи Нору. – Я же просто шучу, любовь моя. Стив может делать все, что захочет. Мы же все друзья, так ведь? – И он запечатлел мокрый пьяный дружеский поцелуй на щеке Стивена и выдул маленькую ягодку малины на голую шею Норы. Та, видимо, найдя малину не столь эротически приятной, как надеялся Джош, изогнулась и высвободилась. Он схватил ее за талию. – Скажи-ка мне, кто тут моя любимая малышка?

– Вот не знаю, Джош, кто же твоя любимая малышка.

– Конечно же ты. Эй, ты же пропустила, как я разрезал торт!

– Правда? Ну, я уверена, что кто-нибудь это заснял.

– Это уж точно.

– Что ж, вот видишь: ты уходишь – момент остается, – пропела Нора, и даже сквозь пьяную муть на лице Джоша проступил мгновенный отблеск искренней обиды.

Стоящая чуть поодаль девица в заплатах черной кожи споткнулась и выругалась.

– Прошу прощения, я тако-о-ой гру-у-убый! – воскликнул Джош. – Вот, люди, это… – Его рот остался открытым, ища имя.

– Ясмин, – отрекомендовалась девица, шатаясь взад-вперед, зажатая в ловушке из каблуков и мокрого пола. – Ясмин, с «я», а не с «жа».

– Конечно с «я», – мурлыкнула Нора, протягивая руку и вставляя сигарету ей в рот точно посередине, как дыхательную трубку. – Ясмин, дорогуша, не хочешь что-нибудь надеть на себя? А то ведь простудишься насмерть…

Меняя тему, Джош крепче сжал плечи Стивена и Норы:

– Итак! О чем это вы двое тут говорили – не обо мне, я надеюсь?

– Знаешь, тебе и правда пора бы уже перестать считать, что люди говорят только о тебе, Джош, – буркнула Нора, пытаясь стряхнуть руку мужа.

– А я и не считаю!

– Есть и другие темы для разговоров, знаешь ли.

– Я знаю! Я знаю! Я пошутил! – Джош поднял руки, сдаваясь. – Господи, Нора, почему ты так мучаешь меня? Я же извинился, правда? – Они все постояли в молчании секунду, слушая неумолчный гомон вечеринки внизу.

– Ох, чертов ад, – пробормотала Ясмин, вдруг неловко опускаясь на колени и пытаясь вытащить свой каблук из настила, не пролив коктейля. – Тут, наверху, адская холодина. Я иду обратно в дом. – Стивен заметил, как Нора буравит взглядом ее затылок и крепче сжимает горлышко бутылки, стоящей под боком, словно дубинку.

– Ну и кто эта Ясмин, Джош? – прошипела Нора.

– Понятия не имею. Вроде бы танцовщица какая-то.

– Танцовщица! Балет? Джаз? Пилон?

– Смешно, Нора, очень смешно.

– Наверное, я тоже лучше пойду вниз, – промямлил Стивен, но Нора и Джош, кажется, не услышали.

Они стояли лицом к лицу, сцепившись взглядами. Джош крепко держал Нору за плечи, будто не давая ей сигануть за перила. Уходя, Стивен слышал, как они переговариваются тихими напряженными голосами.

– И как попала эта незнакомка на твою вечеринку?

– Она не незнакомка, она… подруга друга или что-то в этом роде.

– Подружка друга?

– Да не знаю я. Я просто пытался быть общительным, компанейским, ну, ты же понимаешь, приятным, а не слоняться мрачно, скалясь на всех.

– И поэтому ты привел ее на крышу? Чтобы вы могли приятно провести время друг с другом?

– Нет, чтобы показать ей вид с крыши! Точно так же, как вы со Стивом.

– Ну, не совсем так же, Джош.

– Почему не так же?

– Потому что я ни в коем случае не собиралась расстегивать его ширинку зубами…

– Ой, ради бога, Нора, только не это опять. Почему ты не можешь просто поверить, что я тебя люблю?

– Ты делаешь это не слишком простым, Джош.

– Иди сюда, Нора.

– Нет, Джош.

– Пожалуйста…

Не оглядываясь, Стивен продолжил путь к лестничным перилам и начал спускаться обратно, в гущу вечеринки – и тут из зала внизу донесся ужасный грохот бонгов.

 

Эррол Флинн на антибиотиках

Задним числом Стивен понял, что ему нельзя было покидать Нору. Если бы он спустился по водосточной трубе и сбежал домой или даже засунул руки в карманы и бросился на бетонку внизу, вечер все равно оставил бы в его памяти один-два приятных мгновения. Но он решил вернуться на праздник, как возвращаются к невзорвавшемуся фейерверку, и с этого момента был обречен.

Выяснилось, что спуск по винтовой лестнице требует гораздо большей концентрации, чем подъем: из-за стеклянных ступенек казалось, будто ступаешь по воздуху, а ноги словно вязли и проваливались. Адам, главный среди официантов, ждал его внизу, яростно вытряхивая пепел из пепельниц в ведро с шампанским.

– И где, черт тебя дери, ты был?! – рявкнул он.

– Просто разговаривал, – промямлил Стивен, чей язык внезапно оказался слишком большим для рта. – Джош сказал, что все о’кей.

Адам прищелкнул языком и сощурился:

– «Джош сказал, Джош сказал»… Ты знаком с боссом, суперзвезда, и все равно ты лишь официант.

Стивен ощерился Адаму в спину, потом пошел на кухню за очередным подносом с напитками, осушив бокал красного вина залпом, в ковбойском стиле.

Когда много людей непрерывно пьют несколько часов, то наступает чудесный момент, когда все одновременно достигают состояния идеального праздника: расслабленного, задушевного, любознательного, симпатичного, дружелюбного и открытого. Этот идеальный пик продержался где-то минуты полторы и прошел много, много часов назад. Вечеринка преобразилась в нечто новое и отвратительное: напитки разлились, стринги выползли наружу, дорогие хай-фай-колонки перегорели, но все еще бумкали и жужжали. Говорили на повышенных тонах – звучало это зачастую смешно, – и громкие имена уже не столько роняли, сколько швыряли. Кучка кайфующих небритых юнцов (в футболках с надписями «Дислексик» и «Вы хотите сказать, что…») столпилась вокруг диджейского пульта, меряясь айподами, и музыка вошла в поп-ироническую фазу. Одни гости плясали весьма откровенные танцы, растирая битое стекло в порошок, другие сгрудились тесными кружками, вопя и агрессивно флиртуя. Вся картина напоминала сборище пьяных глухих нимфоманов, а Стивен невидимкой проходил сквозь толпу в защитном стеклянном пузыре обслуживающего персонала, вежливо улыбаясь, благоразумно держась подальше от любителей телефонной фотографии, разливая напитки и собирая покинутые полуполные бокалы, в каждом из которых плавал измазанный помадой окурок. В какой-то момент он обнаружил, что вручает напитки крошечной молодой женщине в платье на тонких бретельках, пытавшейся докричаться до высокого, худого, вычурно разряженного мужчины с маленькой, будто наклеенной эспаньолкой. Красавчик, заметно потевший под твидовой фуражкой-капитанкой, оказался не слишком широко известным молодым актером, чей успех опирался на роли высокомерных ехидных ублюдков.

– …Я хочу сказать, что телик – это о’кей, он оплачивает счета, – говорила женщина, жуя жвачку, как будто ей в челюсть встроили мотор, – но театр – моя первая любовь. Он насто-о-олько сильнее возбуждает меня: вот само это ощущение «с глазу на глаз», будто может случиться что угодно. Говорю тебе, я бы ушла из «Саммерс и Сноу» вмиг – в чертов миг – ради шанса сыграть в классной новой пьесе…

Стивен пригляделся к женщине повнимательнее, и, да, это была его недавняя коллега: дерзкая, независимая женщина-полицейский Салли Сноу из сериала, в жизни – Абигейл Эдвардс. Взяв бокал с его подноса, она заметила его взгляд и выдала улыбку, которую Стивен ошибочно посчитал знаком дружеского узнавания.

– Доброго всем вечера! – жизнерадостно сказал он, ради веселья преклоняя колено.

Женщина-полицейский Салли Сноу наморщила нос:

– Извините, мы разве…

– Мы играли вместе!

– Ой! Правда?

– Угу. На прошлой неделе, помните? Вот вам подсказка. – И он закатил глаза и свесил язык на сторону. Абигейл и красавчик с эспаньолкой только глазами захлопали. – Я был Мертвым Парнем. Четвертой жертвой убийцы. На прозекторском столе в морге. Вы упали в обморок, когда патологоанатом достал из меня легкие, помните?

– О, да, да. Конечно! Вы Мертвый Парень.

Молчание.

– По имени Стивен, Стивен Маккуин. Стивен через «пи эйч», а не тот, который знаменитый! – бормотал он, думая, что с этого, наверное, следовало бы начать.

– Нет, явно не о-о-он, – протянул мужчина с наклеенной бородкой, доказав, что его профессиональное амплуа ехидного ублюдка не такая уж натяжка, и Стивен внезапно ощутил порыв оторвать гаду бородку или, по крайней мере, получить удовольствие от попытки.

– Так что, возможно, вы меня не узнали, поскольку на этот раз я в одежде! – заявил он, повернувшись к Абигейл, но его реплику поглотили оглушительные звуки песни «Jump» Ван Халена.

– Что-о-о вы сказали? – протянул потеющий модник, глядя на него из-под приспущенных век.

Даже сквозь алкогольный туман Стивен понял, что его заявление было ошибкой. Он не хотел ее повторять, но не видел другого выхода.

– Я сказал, что она, возможно, не узнала меня в одежде!

– Что? – повторил красавчик, поднося руку к уху.

Подтверждая принцип, что чем больше раз повторить реплику, тем она станет смешнее, Стивен сказал:

– Она, возможно, не узнала меня в одежде.

– Мы тебя не слыши-и-им.

– Я сказал, она, возможно, она, возможно, не, я сказал, она, возможно, не…

– Говорите громче, пожалуйста.

– Я сказал, она, возможно, не узнала меня…

– Еще раз…

– Я сказал, она, возможно…

– Еще?

– Она, возможно, не…

И Абигейл Эдвардс сочувственно положила руку ему на предплечье, как будто навещала своего поклонника в больнице:

– Мы вас слышим. Не обращайте на него внимания. Он просто дразнит вас.

«О, ладно, я понял. Что ж, может быть, в таком случае ему лучше пойти трахнуть самого себя?» – подумал Стивен и вдруг по выражениям их лиц понял, что еще и произнес это вслух. Все трое стояли молча: мужчина самодовольно ухмыльнулся и фыркнул в нос, ничуть не уязвленный, Абигейл кусала губу и оглядывалась по сторонам, а Стивену пришло в голову, что, если бы здание было выше двух этажей, он бы точно последовал рекомендации Ван Халена и прыгнул.

– Вы нас извините, нам нужно… – наконец выдавила Абигейл, даже не трудясь закончить свое извинение. – Пойдем! – И женщина-полицейский Салли Сноу схватила красавчика с эспаньолкой и поволокла прочь, словно заложника. Уходя, тот поставил пустой бокал Стивену на поднос:

– Боюсь, вам придется помыть еще немного. – Он ухмыльнулся, подмигнул и отчалил.

Стивен секунду постоял, слегка покачиваясь вперед-назад. Последние остатки пьяного благодушия, сохранившиеся после общения с Норой, теперь улетучились. Он чувствовал себя нехорошо. Нет, хуже, чем нехорошо. Он чувствовал себя… отвратительно. Это был Ад. И Адом были не просто другие люди, а именно эти другие люди. Он заметил, что бокалы на его подносе начали угрожающе позвякивать друг о друга, как при надвигающемся землетрясении…

– Извините? Эй?..

…и что кто-то к нему обращается…

– Э-э-эй! Есть кто-нибудь до-о-ома-а-а?

…чрезвычайно маленькая и поразительно красивая девушка, одна из Юных Знойных Британок, Вскруживших Голову Голливуду, хмуро взирала на него откуда-то снизу, сося леденец на палочке. «Сучка вернулась!» – гласила затейливая надпись на ее футболке. Стивен прочел это и улыбнулся, а затем ощутил внезапную острую необходимость подчеркнуть, что он читает надпись на ее футболке, а не пялится на грудь.

– «Сучка вернулась!» – прочитал он вслух, довольный тем, что ему удалось избежать потенциально неловкого момента.

– Да, да, круто, очень умно, а теперь слушай: мы разлили красное вино, – сообщила Юная Знойная Британка, вытаскивая изо рта леденец и размахивая им перед носом Стивена. – Ты не мог бы принести немного соли? Если это не о-о-очень уж большая проблема?

– Абсолютно не проблема. Соль. – И он рассеянно сунул поднос с грязными бокалами девушке. Та инстинктивно подхватила поднос и теперь стояла и ошарашенно смотрела на него, держа на вытянутых руках, будто ей всучили голову Иоанна Крестителя.

– Извини-и-ите-е-е! – проблеяла она, но Стивен уже шел в прямо противоположную от кухни и соли сторону, второй раз за этот вечер ища убежища в туалете.

Каким-то чудом там не оказалось очереди, вероятно, потому, что все уже слишком упились, чтобы суметь найти это место, и с огромным облегчением Стивен запер за собой дверь. Ванная сильно изменилась по сравнению с тем парадным резиново-бронзовым салоном, в котором он прятался пять – нет, подскажи господи, – шесть часов назад. Теперь сильнее, чем стойкий опьяняющий аромат свечек от «Диптик», ощущался запах наркотиков и отдающей спаржей мочи. Стивен вздохнул и наклонился над унитазом, вытянув руки перед собой, будто на обыске.

Разве обязательно, чтобы все было так? Разве пьяные актеры не должны становиться еще симпатичнее? Как, например, эти буйные кутилы, пьяненькие и подогретые тестостероном мужики вроде Бёртона, или Харриса, или Флинна, или его собственного тезки – великодушные, безответственные силы природы, заполняющие все пространство судорожным смехом, и при этом их дикий, необузданный алкогольный шарм растапливает сердца прекрасных женщин. Вряд ли он сам растопил сегодня хоть чье-нибудь сердце. Цепляясь за бачок, Стивен даже засомневался, что сможет удачно помочиться, и вспомнил – поздно, слишком поздно, – что амплуа «пьяного симпатяги» никогда ему не удавалось. Выпивка не сделала его ни разнузданным, ни смешным, ни дерзким, ни одиозным. Он не стал необузданным, если уж на то пошло, алкоголь его, наоборот, обуздал. Стивен чувствовал себя так, будто нанес самому себе чудовищную рану, будто сам выбрал лечь под грузовик. Как любой школьник, он знал, что смешивать вино с виски – плохая идея, но чередовать вино/виски/антибиотик/вино/виски/виски/вино/антибиотик/виски/вино/виски было уже запредельной глупостью. Он решил все свалить на загадочные антибиотики. Даже Эррол Флинн знал, что не стоит выпивать, когда сидишь на антибиотиках.

Стивен посмотрел в зеркало и попытался сфокусировать взгляд. Ощущение было такое, будто он напялил бабушкины очки, но все же ему удалось разглядеть, что веки у него набрякли, лицо опухло и обрюзгло, цветом приблизившись к колеру хирургических перчаток. Голова казалась одеревенелой и раздутой, словно ее заполнили монтажной пеной. Он провел левой ладонью вниз по правой руке, чтобы найти запястье, потом часы на нем, придвигая и отдаляя руку от лица в поисках точки фокуса, а потом с огромным трудом перевел физическое положение рук в худо-бедно значащую информацию. Пьянь часов. Его охватило отчаянное, страстное желание протрезветь. Он закрыл глаза и предложил Богу молчаливую сделку: Господи, пожалуйста, сделай меня трезвым прямо сейчас, отвези домой, уложи в кровать, и я обещаю, что больше никогда, никогда не буду пить. Но Бог, судя по всему, уехал на последнем поезде метро, потому что, когда Стивен открыл глаза, стены, пол и потолок ванной уже совершенно явно растягивались и сжимались вокруг него. «Я должен протрезветь. Что делают люди в кино, чтобы протрезветь? Пьют кофе, лезут под холодный душ, получают по морде. Стивен подозревал, что уж по морде получить для него труда не составит.

Раздался стук в дверь.

– Что это вы там де-е-елаете-е-е? – вкрадчиво прокричал женский голос снаружи.

– Умираю, – тихо сказал он сам себе и прислонился лбом к зеркалу в ожидании, пока наполнится медная раковина, а затем наклонился, чтобы поплескать в лицо холодной водой.

На полпути до раковины он остановился. Рядом с туалетными принадлежностями на забрызганном темном мраморе обнаружилась короткая широкая полоска хлопьевидной белой субстанции. Наркотики. Кто-то оставил какой-то наркотик.

Если не считать случайных косяков или восстанавливающего силы глотка из бутылки «Найт Нерс», Стивена никак нельзя было назвать опытным наркоманом. Его последняя встреча с кокаином привела к тому, что он, стиснув зубы, анализировал, почему у него вместо брака вдруг оказалась полная комната людей, совершенно не знающих и не понимающих друг друга. С тех пор он пришел к выводу, что если ему зачем-то нужна унизительная и безнадежная потеря самоуважения, то алкоголь обычно прекрасно с этим справляется. Но теперь требовались отчаянные меры. Возможно, ему нужен именно такой дополнительный пинок: чуть-чуть наркотического кайфа. Кроме того, разве кокаин не должен протрезвлять, да еще и наделять невероятной уверенностью в себе? Возможно, если он примет этот наркотик, то еще спасет себе вечер и хоть немного уподобится, хм, ну, Джошу Харперу.

– Что бы вы там ни де-елали-и, давайте побыстре-е-е!

Теперь устоять было невозможно. Стивен быстро залез во внутренний карман пиджака, нашел бумажник, вытащил затасканную влажную пятифунтовую купюру и как мог скатал из нее вялую неплотную трубочку, потом наклонился над коротким толстым червячком воскообразного кокаина и резко вдохнул. Он запрокинул голову, чувствуя, как вещество проходит по задней стенке горла, и ощутил отчетливый мыльноватый, химический привкус, когда оно начало растворяться. Потом сжал пальцами ноздри, чтобы ничего уж точно не попало мимо, наклонился над мраморной мойкой и стал ждать, когда его накроет волна грандиозной декадентской эйфории. Несколько крошек осталось, поэтому Стивен облизал пальцы и втер белое вещество в десны, в точности так, как видел в кино, сказав себе, что это явно был качественный, чистый наркотик. И только тогда, разглядев ряды дорогих средств для ухода за собой, расставленных на мраморной поверхности, и распознав в химическом привкусе сандал и мускус с хвостовой ноткой аммиака, Стивен понял, что белая воскоподобная субстанция, которую он только что вдохнул, была крошками от дезодоранта-карандаша Джоша Харпера.

Его бросило в пот. Наркотические эффекты от вдыхания карандашного дезодоранта, пусть даже принадлежащего Джошу Харперу, не особенно хорошо задокументированы, но Стивену показалось, что эйфория и уверенность в себе в их число не входят. Кашляя и отплевываясь, он попробовал засунуть голову под сложно устроенный смеситель и с трудом сделал несколько глотков теплой воды из-под крана. Но его голова плоховато помещалась в глубокую медную раковину, поэтому, попытавшись припасть губами к крану, он только больно оцарапал десны и залил костюм горячей водой. Кто-то предусмотрительно оставил на бачке унитаза бутылку красного вина; Стивен схватил ее и принялся пить и пить, пока не исчез мыльный привкус, а потом, кашляя и отплевываясь, прислонился спиной к двери.

Видишь? Вот что случается, когда уходишь из дому, выбранил он себя. Ты сейчас мог сидеть у себя на диване, смотреть старый фильм. Но нет, тебе надо было идти куда-то, выбраться из квартиры. Никогда, никогда больше не выходи из дому…

И тут, наверное, произошла какая-то чудовищная химическая реакция между проглоченным дезодорантом, антибиотиками и всевозможным алкоголем, потому что с этого момента все начало расплываться в тумане.

Стивен помнил, как выжал воду из галстука, потом выбрался из туалета и обнаружил, что окружен тремя невообразимо обольстительными женщинами. Одна что-то сказала – слова звучали приглушенно и отдаленно, будто из-под воды, – а другие рассмеялись. Стивен тоже засмеялся, в своей стильной манере Эррола Флинна, над тем, какие они соблазнительные в своих блестящих платьях, словно русалки, и сказал что-то вслух, что-то насчет русалок, потом повторил, потом порассуждал, как бы ему хотелось быть русалом, добавив для ясности, что сейчас он на антибиотиках и только что вынюхал дезодорант Джоша Харпера. Женщины покивали и обошли его, как обходят дырку в асфальте, а потом все три вместе зашли в туалет. Это показалось Стивену неописуемо провоцирующим актом, так что он попытался пойти за ними, но уже не смог найти дверь. Он ощутил внезапное, иррациональное, необоримое желание постучать на тех бонгах. Возможно, если сыграть русалкам на бонгах, они бы позволили ему присоединиться к компании. Бонги – вот ответ. Бонги – это ключ. Надо. Найти. Бонги.

Затем краем глаза он заметил Юную Знойную Британку в футболке с надписью «Сучка вернулась!», ту, которая просила его принести соли; она сидела на корточках над залитым вином ковриком и обвиняюще махала в его сторону банкой столовой соли. Он обогнул ее, миновал Джоша, который как раз говорил: «Стив Маккуин, это мой приятель Стив Маккуин, его так зовут, можешь себе представить, актер по имени Стив Маккуин, Стив МакКУИН…» А затем, слава богу, Стивен увидел Нору, свою добрую старую подружку и наперсницу Нору, прекрасную, умную, веселую, сексапильную Нору на другой стороне зала – она сидела на диване, помешивая в бокале соломинкой, отчужденно подергивала плечами в такт музыке и казалась печальной, и одинокой, и очаровательной, и очень-очень красивой. И он решил, что его новая миссия в жизни – спасти ее из этого ужасного места и от этих ужасных людей. Она, наверное, тоже осознала эту бесспорную истину, потому что нашла его глазами и улыбнулась. Стивен заухмылялся и показал на нее пальцем, как моряк указывает на обнаруженную землю, и она ответно ткнула пальцем в него, полностью вытянув руку. Стивен посчитал это сигналом, и поплелся, спотыкаясь, и вписался, словно судно на мель, на диван возле Норы. Он что-то лопотал, надеясь, что это похоже на человеческий язык, и она издавала какие-то звуки в ответ – добрые, сочувственные звуки, – а потом, абсолютно волшебно, пощупала его лоб тыльной стороной ладони, будто медсестра.

Вскоре после этого Стивен обнаружил, что лежит на собственном пальто поверх огромной груды других пальто в том месте, которое, наверное, считалось спальней, а Нора вызывала такси, или «скорую», или похоронное бюро – ему было все равно. Сквозь кучу одежды он чувствовал кровать, которая пульсировала в ритме музыки, и, оглядевшись по сторонам, понял, что стены и потолок тоже пульсируют, как раньше резиновые стены ванной. Его желудок внезапно сжался, и заблевать все пальто гостей показалось Стивену весьма реальной перспективой, так что он с трудом заставил себя подняться и поискал точку, на которой можно было бы сфокусироваться – удачный трюк, который он подцепил на занятиях по джаз-танцу, – и остановился на полноразмерной копии белого шлема штурмовика из «Звездных войн». Словно ребенок, только начинающий ходить, он позволил силе тяжести довлечь его до камина и взял в руки блестящий белый стеклопластиковый шлем, стоявший рядом с очень представительной коллекцией статуэток персонажей «Звездных войн», без коробок, но в превосходном состоянии. Внутренняя поверхность шлема была разлинована неровно пожелтевшей пеной и немного пахла плесенью. Может ли ему быть тридцать лет? Может ли он быть – о боже! – настоящим? Очень мало кто из мужчин поколения Стивена – если бы вообще такой нашелся – смог бы устоять и не напялить на себя настоящий шлем штурмовика, так что Стивен почтительно, словно корону, водрузил шлем на голову и чуть не задохнулся от внезапной духоты и смутного запаха яичницы с жареной картошкой от дыхания пилота из 1977‑го. Откуда-то из глубин жаркой, плотной массы его мозга пришел приказ: «Не блевать в шлеме штурмовика!» – и Стивен поспешно снял раритет.

Положив шлем обратно на каминную полку, он вдруг заметил, чтó Джош использовал в качестве подставки.

Награду Британской академии кино и телевизионных искусств: Лучший актер 2000 года.

Стивен взял тяжелый бронзовый приз, одобрительно покачал его в руках, чуть не уронив, потом оглядел комнату в поисках зеркала – просто из любопытства, только посмотреть, как он будет выглядеть с такой наградой.

Он решил, что выглядит великолепно и совершенно естественно и что выглядел бы еще лучше, если бы приз уже не присудили совершенно другому человеку. Чуть покачнувшись, он попытался вытянуть награду перед собой. «Дамы и господа ак’демики, сп’сибо вам всем, что вы прог’л’с’вали з’меня, и, если можно, я бы оч’ хотел сказать огромное сп’сибо моему старому другу и дублеру Джошу Харперу…»

Именно в этот момент Нора Харпер вернулась с известием, что такси прибыло, и с почти сверхъестественной скоростью и ловкостью Стивен сунул приз под пальто, крепко зажав его под мышкой.

И после этого все совсем уж расплылось.

Затемнение.