Король мира
Первым, что увидел Стивен, когда разлепил глаза в понедельник утром, было мужское лицо на подушке рядом. Классически красивое, чуть похожее на Джоша Харпера: с прямым носом и сильным подбородком, обрамленное короткими волосами в стиле «Принц эпохи Возрождения», оно равнодушно взирало на Стивена одним невидящим глазом, закрепленное вертикально на мраморном пьедестале с гравировкой «Лучший актер‑2000».
Стивен взвизгнул и отпрянул к стене, как можно дальше от этого, таща за собой одеяло. Лицо секунду качалось, потом упало навзничь, ударившись об пол с глухим стуком, будто отрубленная голова. Стивен лежал, застыв, секунду или две, пока не понял, где он и что увидел, затем подполз к краю кровати и посмотрел вниз, надеясь, молясь, чтобы все это оказалось игрой воображения. Но нет, вот оно, рядом со стаканом и лужей воды, – героическое бронзовое лицо, точь-в‑точь как у Джоша, смотрит на него снизу вверх, уголки рта изгибаются в почти неуловимой усмешке.
Воспоминания всплывали в нем, как пузыри болотного газа: о долгой, полной галлюцинаций поездке на такси домой, о нахождении приза в собственном пальто, где он спрятал его от Норы…
Он случайно стащил награду.
Нужно от нее избавиться. Стивен прикинул, не запихнуть ли ее в мусорный мешок и не выкинуть ли в Темзу. Но трудно выкинуть что-либо в Темзу так, чтобы тебя кто-нибудь не увидел, а если этот кто-нибудь вызовет полицию или случайная безумная волна вынесет штуковину на берег? И на ней проверят отпечатки пальцев? Тюрьма. Стивену потребовалось совсем немного, чтобы убедить себя: ему грозит тюрьма. Он представил себя в тюремной робе, долгие годы в заключении, душераздирающий визит бывшей жены, попадание в порочный мир героина, смерть от ножа в общем душе…
Конечно же, это просто паранойя. Никто не отправляется в тюрьму за то, что украл приз «Лучший актер». Нужно просто пока хранить его у себя, затем выбрать момент, когда шумиха уляжется, протащить эту штуку в театр и оставить у служебного входа. Возможно, с анонимным извинением, его набрать из букв, вырезанных из старых газет. Стивен решил завернуть голову в одеяло и запихать поглубже в шкаф, рядом с подарочным диском «Белка Сэмми поет любимые детские песенки».
С внезапным приступом стыда он понял, что опаздывает к дочери. Быстро натянув пальто, он сунул руки в карманы, проверяя ключи, но тут же взвизгнул и вытащил их обратно. В карманах было тепло и влажно и, похоже, лежало что-то мягкое. Ощущение такое, будто запускаешь руку в кишки, но Стивен сделал глубокий вдох, снова полез в карман и вытащил оттуда сырую, распадающуюся на части салфетку винного цвета, полную раздавленных в кашу канапе – миниатюрных кишей, липких от горчицы и меда коктейльных сосисок, чего-то странного, некогда называвшегося «дьявол на коне», теперь лишенного коня. Фуршет. Он случайно стащил закуски. Видел ли кто-нибудь, как он их крал? Нора? Награда, еда… Что еще он мог стащить? Деньги? Он снова сунул руку в карман и нащупал что-то, сделанное из пластика – твердого, но будто бы прогибающегося под нажимом. Стивен медленно вытащил руку. Шестидюймовая гнущаяся фигурка Хана Соло в костюме из фильма «Империя наносит ответный удар», обмазанная чем-то похожим на ореховый соус. Награда, еда, статуэтка из «Звездных войн» – впервые он понял всю глубину фразы «аж пальцы ног подгибаются», чувствуя, как они впиваются в поношенные кроссовки. Стивен потряс головой и пошире открыл глаза.
Я должен выбросить прошлую ночь из головы.
Я не должен подводить Софи.
Я должен собраться и сконцентрироваться.
Я должен вести себя с Софи наилучшим образом.
Моя цель и задача – показать Софи и Алисон, что я хороший, ответственный, любящий, успешный отец.
Как можно быстрее Стивен запихнул украденную еду в мусорное ведро, вымыл руки, поплескал водой в лицо, побрился, все время ощущая, как помятый и воспаленный мозг перекатывается в голове, словно апельсин в обувной коробке. Стивен переоделся во что-то чистое и симпатичное: выглаженную рубашку, приличные штаны, подходящий пиджак и туфли. Проглотил две таблетки аспирина, пополоскал горло «ТиСиПи», чтобы отпугнуть ангину, снова надел пальто и вышел на улицу – как он надеялся, новым человеком, в какой-то степени.
Харрисон Форд и роковая утренняя столовая
Вскоре после рождения дочери Стивен поддался разгулу мрачных философических мыслей, которые неизбежно приходят с первым отцовством. «Что станется с моей семьей, – беспокоился он, – если меня не будет рядом, чтобы заботиться о них? Как они справятся, если я не всегда смогу быть вместе с ними?» Теперь, семь лет спустя, он получил ответ на эти вопросы.
На самом деле они справлялись фантастически хорошо.
Софи жила с Алисон и ее новым мужем Колином, менеджером инвестиционного банка, в комфортабельном викторианском доме около Барнс-Коммона. В этом доме, теперь их доме, было пять спален, большой сад с беседкой и модернистским водяным сооружением для украшения, а также две блестящие новенькие машины у парадного въезда. Отдельно стоящее здание из красного кирпича, с большими раздвижными окнами и дымовой трубой – именно такие домики рисуют дети. В конце концов, не рисовать же им однушку – да и как?
Стоя у двери, Стивен взглянул вниз и влево, на аккуратный ряд зеленых резиновых сапог у дверного коврика, расставленных по размеру в порядке уменьшения, как в сказке про трех медведей. Он нажал на кнопку звонка и постарался не чувствовать себя мелким коммивояжером.
Дверь открыл, как и предполагалось, Колин. Он был одет в спортивный костюм цвета «мох-и-лишайник», неприглядно растянутый на широкой рыхлой фигуре регбиста частной школы, нерегулярно играющего в гольф, – и снова Стивен ощутил острую волну недвусмысленной, не отягощенной виной ненависти. Колин тем временем выстроил фирменную самодовольную улыбку на большом розовом лице капитана регбийной команды; воротничок его рубашки поло торчал вверх, фривольно, ликующе, по-отпускному; щеки были такими розовыми, словно их только что нарумянили. Или отхлестали. В любом случае Стивену нравилось представлять это так: отхлестали, очень жестко, одновременно по обеим, ракетками для пинг-понга.
– Стив!
– Колин!
– Мы уже засомневались, приедешь ли ты.
– Ну… я приехал.
– Ну, рад тебя видеть! – соврал он. – Я сообщу юной леди! – Колин развернулся и прокричал в глубину дома: – Софи, Стив приехал! – (Пауза.) – Входи же, – сказал Колин, открывая дверь ровно настолько, чтобы гость смог протиснуться внутрь.
Стивен подумал, не вытереть ли ноги, потом решил не миндальничать: уж это проучит негостеприимного хозяина. Он пошел было на кухню вслед за Колином, но его остановила Софи, вылетевшая из гостиной на полной скорости. Она крепко обхватила отца руками за шею, ногами за пояс, как будто залезала на дерево, выжав из него весь воздух.
– Эй, ты откуда выскочила? – задохнулся он, целуя дочку в лоб.
– Почему ты в такой одежде? – спросила она, сморщив свой маленький носик.
– В какой такой одежде?
– В красивой.
– Да я же всегда красиво одеваюсь. – (Софи только нахмурилась.) – Ну, я же ехал к тебе, поэтому специально нарядился!
Она нахмурилась еще больше:
– Нет, это тупо. – Потом ее лицо просияло. – У тебя собеседование на новую работу? – спросила она.
Стивен помолчал, всего секунду, прежде чем сказать ровным тоном:
– Нет, Софи, потому что у меня уже есть работа, большое спасибо.
– Я знаю, но хорошая работа.
– Слезай давай, яблочко мое, – дипломатично сказал Колин. – По-моему, ты чуть тяжеловата для бедного старого Стива.
Колин был одним из тех людей, которые, кажется, всегда носят с собой невидимое мокрое полотенце, чтобы шлепать им окружающих.
Стивен услышал, как оно щелкнуло, и опять ощутил прилив жаркой ненависти.
– Нет, ничего подобного! Ты не тяжеловата для меня, так ведь, принцесса? Ты же легкая как перышко! – И с некоторым трудом он вытянул руки, сцепив их в локтях, так что лоб Софи шумно ударился об абажур.
– Опусти меня, пожалуйста, – тихонько попросила Софи.
Изо всех сил подавляя стон, Стивен опустил ее на пол.
– Ты уже готова и рвешься вперед, Софи? – спросил Колин, потирая ее ушибленную голову.
– Я почти готова.
– Тогда беги надевай пальто, – сказал он, подталкивая ее к лестнице.
Мужчины молча стояли в холле, слушая, как она бежит по лестнице, и Стивен занимал время размышлениями, смог бы он уделать Колина в драке. Конечно, у Колина преимущество в весе, зато у него мотивация. Особенно если вооружиться, скажем, крикетной битой. Или самурайским мечом…
– Послушай, – прошептал Колин, – мы тут собирались спросить: что ты подаришь сам-знаешь-кому на Рождество?
– Еще не знаю. А вы что подарите?
Может быть, собственный дом? – подумал Стивен. Или маленький остров?
– Пианино, – прошептал Колин, и Стивен ощутил хлопок мокрого полотенца возле уха.
– Разве у вас нет? – спросил Стивен, припоминая старое пианино, которое они с Алисон купили в секонд-хенде десять лет назад.
– То старое, из паба? На нем же играть невозможно. Нет, мы хотели вложиться в кабинетный рояль или что-нибудь вроде того. Я тебе говорю, если вдруг захочешь, ну, не знаю, вписаться на стул для пианино, или там ноты, или еще что-нибудь…
«Щелк», – хлестнуло полотенце…
– На самом деле я вроде как запланировал для Софи кое-что особенное, – сымпровизировал Стивен.
– О-о-о… Отлично. Ну тогда, если ты уже точно решил…
– Да, решил.
– Ладно. Хорошо. Отлично.
Вот так-то. Дальше оба стояли в молчании, прислонившись к противоположным стенам холла, как борцы. Колин не выдержал первым:
– А-а… Ну-у… Хозяйка Поместья в утренней столовой, если хочешь сказать «привет».
– Хо-ро-шо, – ответил Стивен и пошел на бормотание «Радио 4» в направлении этой самой утренней столовой, что бы эта хрень ни значила.
Он нашел бывшую жену за развешиванием штор: она балансировала на шаткой стремянке спиной к нему. На секунду Стивен застыл в дверях, наблюдая за ней, пока не заметил, что размышляет, как ему вообще удалось заманить ее замуж. Алисон определенно преобразилась из той дерзкой любительницы пива в джинсовом комбинезоне и с самокруткой, на которой он женился восемь лет назад, в кого-то другого. Маленькая, здоровая, опрятная, одетая в дорогую домашнюю одежду, с дорогой растрепанной прической, она сейчас выглядела как Рекламная Мамочка из телевизора – бойкая, мудрая, сексапильная мамочка, по-современному острая на язык; такие обычно укладывают свою симпатичную дочурку в постель, а потом возвращаются на званый ужин и угощают симпатичных друзей-профессионалов дорогими мятными конфетками. Она бы заработала огромные деньги, если бы не бросила актерство ради должности консультанта в агентстве по подбору персонала.
– Мне сказали спросить Хозяйку Поместья.
– Тогда это я.
– Помочь?
– Привет, Стивен. Нет, все хорошо. Погоди секунду, – ответила Алисон, чуть напряженно, так как держала руки над головой.
Ее голос звучал мягко и ясно, следы йоркширского акцента в нем, как и бессмысленный кельтский символ, вытатуированный у нее на бедре, чуть выцветали с каждым годом. На ней были джинсы и джемпер из какой-то дорогой кремовой шерсти, закатанный до локтей, и Стивен обнаружил, что пялится на легкий пушок на ее пояснице и пару дюймов дорогого на вид белья, выглядывающего из-под дорогих на вид джинсов. Хорошо ли смотреть с желанием и тоской на трусы бывшей жены? – подумал он. В конце концов, они прожили вместе чуть ли не восемь лет, счастливо – по меньшей мере шесть-семь, и у них общий ребенок. Они занимались любовью сотни, может, тысячи, ну ладно, сотни раз. Так разве для него не естественно смотреть на нее таким образом? В итоге Стивен решил, что хотя это и не плохо в строгом смысле этого слова, но уж точно абсолютно бесполезно.
– А что это вообще ты делаешь?
– Просто вешаю зимние шторы. – (Зимние шторы – у них разные шторы для разных времен года. С ума сойти.) – Вы, мальчики, там поболтали? – с надеждой спросила она.
– Угу, – буркнул Стивен.
– О чем?
– Я только спросил его, зачем он все время поднимает воротник рубашки поло.
– Стивен…
– У него просто такой стиль? Ну, знаешь, может, так модно…
– Обожаю этот твой тон, Стивен, честное слово.
– …и тебя это не раздражает? В смысле, тебе не хочется взять и опустить воротник на место?
– Хочешь подождать снаружи?
– Нет.
– Тогда завязывай, – заявила Алисон, улыбнувшись лишь самую чуточку, потом слезла со стремянки и легонько поцеловала его в щеку – платонический поцелуй, над которым они работали вот уже два года. – Что это за странный запах? – Поморщившись, она обнюхала его шею. – «ТиСиПи»? Закончился бальзам после бритья?
– Это новый антибактериальный бальзам после бритья. «Дестини» от «СмитКляйн Бичем».
– Ты что, опять болен?
– Ой, да, знаешь, просто чуть в горле першит. Думаю, может, ангина.
Алисон по-матерински поцокала языком, потом отодвинулась на длину вытянутой руки, чтобы посмотреть на него получше. Со времени развода у нее образовалась раздражающая привычка вот так заботливо разглядывать его, словно эвакуированного из зоны бедствия.
– Ты погладил рубашку.
– Верно.
– Ты в хороших туфлях.
– Это допускается?
– Конечно. Я просто подумала: а как же твой кочевой образ жизни и все такое? Ты как будто идешь в мировой суд.
– Спасибо.
– Собеседование, да?
Стивен вздохнул:
– Нет. И в любом случае у меня есть работа, помнишь? По крайней мере, до Рождества…
– И все-таки ты выглядишь усталым. Бурная ночь?
– Можно сказать и так.
– Что-нибудь особенное? Премьера фильма, церемония награждения?
Задетый, Стивен сообщил тем скромным тоном, который неизбежно заканчивается хвастовством:
– Да так – просто вечеринка у Джоша Харпера, в честь дня его рождения.
– Дня рождения Джоша Харпера? О-го-го-го! Ничего так у тебя, блин, дружки в шоу-бизнесе, шикарные! – Акцент Алисон имел привычку возвращаться, когда она язвила. – И где была вечеринка?
– В его апартаментах, конечно, – буркнул Стивен.
– Не в его особняке, не просто у него, а в апартаментах. Которые где?
– В Примроуз-Хилл.
– В Примроуз-Хилл! Конечно же. Попался тебе в шоу-тусовке кто-нибудь симпатичный? Какие-нибудь дамы? – Она многозначительно склонила голову набок, иронически подмигнув.
Вопрос взбесил его: частично потому, что заставил почувствовать себя подростком, но в первую очередь потому, что у нее так легко получилось его задеть. Прискорбная истина состояла в том, что Стивен до сих пор любил жену – бывшую жену, – все еще страдал, был бы счастлив по-прежнему быть на ней женатым, женился бы еще раз, прямо сейчас, здесь, в утренней столовой с зимними шторами, если бы только мог. Лишь в последние пару месяцев ему удалось выработать практически осуществимый метод, как проживать без нее каждый новый день, и тот факт, что она явно пришла бы в восторг, если бы удалось от него отделаться, заставил Стивена вздрогнуть от боли. Он заново увидел то, что уже знал и так: если бы он сообщил Алисон, что повстречал другую и они ужасно влюблены друг в друга, ее ответом стала бы не ревность и не огорчение, а облегчение, даже ликование – недостойное ликование того рода, какое чувствуешь, когда удается сбыть дом, который непременно должен рухнуть.
– Давай же, приоткрой завесу тайны. – Она подмигнула и пихнула его. – У тебя появился какой-то новый, особый друг?
– Как думаешь, может, сменим тему? – наконец сказал он.
– Ладно, когда ты привезешь Софи домой? – спросила она, забираясь обратно на стремянку и разглаживая шторы.
– Не поздно. Где-то в районе пяти.
– Хорошо, потому что ей еще надо делать домашнее задание.
– Домашнее задание?
– Ну да, домашнее задание.
– Школьное домашнее задание?
– А какое еще бывает?..
– По какому предмету?
– Не знаю. Наверное, по французскому.
– Но ей всего семь, Алисон!
– И что?
– В семь лет дети не говорят по-французски.
– Французские говорят.
– И что за школа дает домашнее задание семилетним детям?
– Не знаю, Стивен. Может, хорошая школа? – ответила Алисон, и, несмотря на всю любовь, его охватило мгновенное желание пнуть стремянку посильнее и уронить.
Дальше можно было следовать только двумя курсами: сменить тему и мило оставить все как есть или устроить бессмысленную ссору.
– Ах, ты имеешь в виду, частная школа?
– Ну, опять двадцать пять, – вздохнула она, снова слезая со стремянки. – Только не надо опять заводиться. Стивен, я бы с огромным удовольствием устроила сейчас дебаты, как в шестом классе, о частном образовании, но в этом нет особого смысла, ты не находишь? Я хочу сказать, мы не будем выдергивать Софи из хорошей школы и запихивать в дерьмовую только из-за твоих политических принципов.
– Насколько я помню, это были и твои принципы.
– Что ж, гораздо проще иметь принципы, когда у тебя нет ребенка школьного возраста.
– У меня есть ребенок школьного возраста, но и принципы тоже есть.
– Ага, ну, значит, я передумала.
– Ты передумала или Колин передумал за тебя?
– Стивен, никто не думает за меня! – рявкнула Алисон, сузив глаза, и Стивен, молчаливо соглашаясь с этим, попробовал другой подход:
– Просто я почему-то наивно полагал, что имею право голоса в вопросах образования моей дочери.
– У тебя есть право голоса, и мы выслушали твое мнение, но выбрали другое. И кстати, почему тебя это заботит? Мы вроде бы не просим тебя платить за школу! – заявила Алисон лишь с намеком на презрение, но вполне достаточным, чтобы устыдиться.
Она отвернулась и уставилась в окно. Стивен чувствовал, как между ними назревает, нависает все то же – Ссора. Они вот-вот опять устроят Ссору, и он никак не мог остановить этот вал. Лучше уже побыстрее начать и закончить.
– Это значит – что?.. – уточнил он.
– Ничего.
– Это значит, если я найду хорошую работу…
– Нет.
– …если я перестану витать в облаках, перестану терять время…
– Я этого не говорила.
– Я не собираюсь сдаваться сейчас, Алисон.
– Я знаю! И я тебя об этом не просила! Теперь ты свободен, можешь делать что хочешь. Просто иногда мне кажется, что ты мог бы стать счастливее…
– …если бы просто сдался и бросил?
– Да, блин! Брось! Измени себе! Сдайся! Начни жить в реальном мире!
– Это говорит Алисон – консультант по подбору персонала?
– Нет, Алисон – твой друг. Ты способен на гораздо большее, Стивен.
– Это не вопрос. Тут был как-то день, когда Джош почти не пришел на спектакль. Я уже практически стоял за кулисами в его костюме – ну, более-менее. Еще две минуты, одна минута – и я бы вышел на сцену и играл главную роль.
– Ты никогда не сыграешь главную роль, Стивен. Эти внезапные поразительные повороты судьбы никогда не случаются. Большинство людей узнают это просто из жизни. Почему до тебя это никак не дойдет?
– Но это случается – это случается все время!
– Не с тобой, Стивен, все это никогда не случается с тобой. А если бы и случились – что тогда?
– Ну, это был бы звездный час, нет? Перемена, возможность показать, на что я способен, начало чего-то…
– Но этот звездный час – что, если он вообще никогда не наступит? Что, если ты будешь ждать и ждать, а ничего не произойдет и ты останешься ни с чем?
– Такого не будет…
– Ты не можешь строить свою жизнь на возможности, что Джоша Харпера поразит молния, это просто нереалистично.
– Ладно, может быть, и нет, но ты же знаешь, как все устроено в этом бизнесе. Есть куча актеров, чья карьера никак не развивалась, пока они не стали старше.
– Ну кто, например, Стивен?
Он припомнил фигурку Хана Соло в кармане:
– Харрисон Форд не мог никуда пробиться до тридцати шести лет! – И как только эти слова вылетели у него изо рта, он понял, что реплика неудачная. Может, Алисон притворится, что не услышала?
– Ой, да сколько уже можно…
– Что?
– Ты не Харрисон Форд.
– Знаю! Я имел в виду не это.
– И ты не живешь в Голливуд-Хиллз, Стив, ты живешь на окраинах Баттерси.
– Я знаю! Я просто говорю… – Стивен замялся, всего на секунду. Осознав, что его аргумент рассыпается, он решил сделать единственную разумную, взрослую вещь: выдать тщательно продуманную ложь, которую не придется поддерживать долго. – Слушай, если хочешь знать, вообще-то, я жду, что мне кое о чем сообщат вот буквально на днях. Кое о чем большом.
– О чем?
– О… фильме. Главная роль. Главная роль в фильме.
– Главная роль в фильме?
– Угу. Крупнобюджетная американская картина. Романтическая комедия. Не могу много об этом сказать на нынешней стадии. Но это большая роль. Главная, фактически.
Алисон сощурилась и скептически покачала головой:
– Главная роль?
– Угу. Главная роль.
– И как называется кино?
– Называется… Не могу вспомнить.
– Не можешь вспомнить название?
Импровизируй! Придумай имя, любое простое имя, правдоподобно звучащее мужское имя…
– Называется «Джон… Джонсон». «Джонни Джонсон».
– «Джонни Джонсон»…
– Это рабочее название.
– Понятно. А почему ты?
– В смысле, почему я?
– Ну, почему выбрали тебя? Почему не взять, не знаю, Джоша Харпера или еще кого-нибудь?
– Они хотят свежее лицо.
– Свежее лицо?
– Незнакомое.
Она скептически изучала незнакомое лицо Стивена.
– И это романтическая комедия, ты сказал?
– А что, так уж трудно поверить?
– Комедию я представляю, но романтику…
– Алисон…
– Ну и о чем же эта романтическая комедия?
– Да все как обычно. Трансатлантическая история о конфликте культур. Про английского парня, который влюбляется в дерзкую пробивную американку. – Он уже вошел во вкус, врастая в ложь, мысленно перебирая актрис на женскую роль, даже воображая отдельные сцены: забавную встречу, первый поцелуй, но Алисон по-прежнему смотрела скептически. – Это гораздо лучше, чем звучит. Я же сказал, что не могу особенно распространяться на этой стадии. Не хочу сглазить.
– Так тебя пока не взяли на эту роль?
– Не… точно, – ответил он, неуклюже ища пути к отступлению.
Алисон фыркнула и повернулась спиной:
– А-а-а, понятно…
– Но контракт уже почти подписан!
Алисон развернулась к нему:
– Да, блин, Стивен, ты всю свою жизнь почти-подписан!
– Что у вас тут? – спросил Колин, проскальзывая в комнату, будто на роликах.
– Б’га ради, Колин! – рявкнула Алисон, включая пресловутый йоркширский акцент. – У нас т’т личный разговор.
– Понимаю. Просто подумал: не могли бы вы тогда говорить потише? – Он кивнул на дверь.
В конце коридора, крепко зажав в руке маленький рюкзак, терпеливо стояла Софи в желтом виниловом дождевике, напряженно глядя в пол, как будто можно было не слышать их слов, если не поднимать глаз.
– Уже иду, милая! – крикнул Стивен в прихожую своим самым лучшим жизнерадостным тоном. Потом вдохнул поглубже, попытался выдавить улыбку Алисон, кусавшей ноготь большого пальца, и помахал им с мужем. Затем как можно быстрее протиснулся мимо Колина в дверь утренней столовой, взял Софи за руку и вышел из дома.
Сумасбродный жизнелюб
– Il pleut, – сказала Софи.
– Il pleut, – повторил Стивен.
До сих пор Софи видела квартиру отца всего один раз, и тот раз не был удачным ни для кого из них. Софи ненадолго заехала дождливым субботним днем, и они вдвоем играли в чудовищно депрессивную игру «Улика», чуть ли не более мучительную, чем присутствие при настоящем убийстве в кабинете подсвечником. Тот приезд случился в особенно темное время бракоразводного процесса: в те месяцы, когда он пил целыми днями, его период «Мисс Хэвишем», – и даже сейчас Стивен содрогался от тех воспоминаний, полагая себя виновным в том, что напугал собственную дочь. Конечно, Софи наверняка что-то сказала Алисон, потому что вскоре после того раза ему было дипломатично предложено совершать с дочкой однодневные вылазки. Он неохотно решил не настаивать на новых приездах с ночевкой, по крайней мере до того, как ему удастся привнести какое-то подобие и ощущение порядка в свою жизнь.
В результате сегодня, утром понедельника, они оказались на Ричмонд-Хай-стрит: шли в мелкой мороси, держась за руки, ища, где бы выпить газировки, и болтали, пока не открылось кино. Такие вылазки сами по себе не были неудобными, однако радость Стивена от свидания с дочерью всякий раз подвергалась испытанию на прочность из-за смутного ощущения неустроенности и постоянного движения. Как будто они потеряли ключи и ждут, когда кто-нибудь придет и впустит их домой.
– Il neige, – сказала Софи.
– А это что такое?
– Идет снег.
– Il neige?
– Il neige.
– Il neige.
– Très bon. Très, très bon, mon père.
– Merci beaucoup, mon chérie.
– Тут «ma», а не «mon». Девочки ведь женского рода, ты помнишь?
– Господи, смутно.
Они прошли мимо «Бургер кинга». Стивен знал, что Колин резко против того, чтобы Софи ела фастфуд, и хотя обычно это стало бы лучшей рекомендацией, он чувствовал, что для его нынешнего состояния сочетание мигающих лампочек и бумбумкающей музыки окажется слишком мучительным.
– Итак… Куда мы пойдем? – спросил он Софи.
– Все равно.
– Ну а чего бы ты хотела поесть?
– Я люблю суши, – выпендрилась Софи.
– Ты не любишь суши.
– Люблю, – возразила она, но без особой убежденности.
– Но ты же ребенок, Софи, а дети не любят суши. Даже японские дети.
– Ну а я люблю. Суши и сашими.
– А когда ты их пробовала?
– В «Вейтроузе», вчера. Колин со мной поделился.
Типичный гребаный Колин, подумал Стивен. Берет сырого тунца своими жирными розовыми пальцами и сует в рот моей дочери в каком-то «Вейтроузе»; объясняет, что такое васаби, заставляет попробовать чуть-чуть и ржет, когда она морщится.
– И что Колин тебе давал? – спросил он, изо всех сил стараясь сохранять нейтральный тон.
– Я же сказала: суши. Это сырая рыба на рисе, а сашими…
– Да знаю я, что это такое, мадам Баттерфляй. Я имею в виду, какая рыба там была?
– Не знаю, просто какая-то розовая рыба.
– Ну, боюсь, мы не будем есть суши. Я тут злоупотреблю родительской властью.
– Да и ладно. Мне они все равно не особенно понравились.
– Да, мне тоже. Сырая рыба – фу-у-у-у-у, – брезгливо сморщившись, заявил Стивен.
И они прошли еще немного вниз по Ричмонд-Хай-стрит, соревнуясь, у кого получится более гадливая гримаса и более негодующий звук. Софи висела на его локте всем своим весом, и на какое-то мгновение Стивен почувствовал, что одержал маленькую победу над Колином, большими домами Барнс-Коммона и суши для детей младше восьми.
Как обычно, в итоге они оказались в «Пицца экспресс», как и все остальные. Пока Софи рассказывала длинную и сложную историю, которую он не понял, про школьную подружку, о которой он раньше не слышал, Стивен раздумывал, не заказать ли вина. Ему было отчаянно необходимо сгладить остроту похмелья после вчерашней ночи, но он не хотел, чтобы Софи подумала, будто он снова пьет или даже курит. Он так и видел перекрестный допрос, когда дочь вернется домой: «А что папа ел на обед, Софи?» – «Папа взял бутылку вина и двадцать штук красного „Мальборо“». Не то чтобы Стивен прямо-таки боялся своей дочери, хотя она и казалась ему сверхъестественно проницательной, серьезной и необычной маленькой девочкой, особенно с тех пор, как начала ходить в эту новую школу, просто ее поведение никак не связывалось у него с собственными воспоминаниями о детстве. Он бы больше обрадовался, если бы Софи уронила на себя пиццу, ела кетчуп из пакетика и отворачивалась от любой зелени. Но она сидела на стуле прямо, самостоятельно сделала официантке вегетарианский заказ, четко и уверенно, с маленькой улыбочкой типа «большое-спасибо», аккуратно развернула салфетку и ровно положила ее на колени. Она нарезала свою пиццу на тригонометрически точные двенадцать секторов, методично их сжевала и объявила все превосходным. Она вела себя с таким непринужденным изяществом и уверенностью, что если бы Стивен все же набрался смелости заказать бутылку вина, то официантка, пожалуй, предложила бы Софи его попробовать. Ощущение было, как будто он поехал на прогулку с послом ООН.
– И как у тебя дела в этой шикарной новой школе, Софс?
– Нормально. У меня хорошо идут искусство и письмо, но математика чуть ниже паритета.
Ниже чего? Какой-то термин из гольфа. Явно от Колина.
– Я бы не волновался, Софс, я тоже всегда был слаб в математике, – сказал Стивен, стараясь подчеркнуть некую солидарность.
– Я не сказала, что слаба в ней. Я просто не раскрываю весь свой потенциал, вот и все, – поправила его Софи.
Рука Стивена инстинктивно потянулась за сигаретами, притаившимися в кармане рядом со статуэткой Хана Соло.
– А как насчет спорта? Ты любишь спорт?
– Нормально. Мне нравится хоккей, но нетбол я нахожу банальным.
– Находишь нетбол каким?
– Банальным. Это значит…
– Я знаю, что значит «банальный», Софс. А как насчет фортепиано? Как ты продвигаешься там?
– Фортепиано ску-у-у-учное-е-е, – заявила она.
О, слава богу, подумал Стивен, нормальный ответ. И все же лучше поддерживать родительскую линию.
– Ну да, сейчас скучно, но ты будешь рада, что умеешь это, когда подрастешь. – (О господи, только не разговоры в стиле ты-будешь-рада-когда-подрастешь. Иногда он сам себе становился скучен, честное слово.) – Я когда-то занимался на фортепиано и всегда жалел, что не продолжил.
– А что значит «почти-подписан»? – внезапно спросила Софи.
Стивен перестал жевать:
– Где ты это услышала?
– Когда ты говорил с мамой и она сказала, что ты всегда «почти-подписан». Только еще ругалась.
– «Почти-подписан» означает… Но, Соф, это же был личный разговор.
– Тогда почему вы кричали?
– Это значит, что я могу получить работу. В кино.
– А когда оно выйдет? – спросила она, широко раскрыв глаза.
– Что?
– То кино, на которое ты почти-подписан?
Глубинное ощущение предчувствия беды поднялось в нем. Одно дело врать бывшей жене в порядке самозащиты, но есть что-то непростительное в том, чтобы повторять подобную выдумку – ложь – собственной дочери. Стивен открыл рот, закрыл его и откинулся на спинку стула:
– Слушай, это кино, там еще все не точно, это просто возможность – очень, очень маловероятная. Лучше просто забудь об этом, ладно?
– А все равно, какой это фильм?
Эх, Софи, несуществующий…
– Это… романтическая комедия.
– И что это такое?
– Романтическая комедия – это история, когда один человек несчастлив, а потом он встречается с другим несчастным человеком, они влюбляются, но не могут быть вместе и жить счастливо, потому что есть препятствия…
– Какие препятствия?
– Не знаю… Она замужем за какой-нибудь крутой кинозвездой или еще что-нибудь. В любом случае на их пути множество препятствий, но в конце они их все преодолевают и становятся парой, и все счастливы.
– Так и будет в твоем фильме?
– Это не мой фильм, Софи. Я, возможно, даже не получу роль. Я почти наверняка ее не получу. Лучше давай забудем об этом…
– А у тебя есть девушка?
– Пожалуйста, давай забудем о фильме, Софи.
– Не в кино. В реальной жизни.
Стивен тоскливо погладил карман с сигаретами кончиками пальцев:
– А почему ты хочешь знать?
– Ни почему. Я просто поддерживаю разговор.
– Тебе мама что-то сказала? – спросил он, но слова прозвучали неправильно: более раздраженно и злобно, чем он намеревался.
– Не-е-ет, – сказала она с защитной, восходящей интонацией.
– Тогда почему всем вдруг стало так интересно? – (Софи ничего не ответила.) – Что ж, ответ – «нет». У меня нет девушки, ни в фильме, ни в реальной жизни, понятно?
Повисло молчание. Такого рода неловких пауз, вообще-то, не должно случаться в разговоре с ребенком. Софи заполнила ее тем, что попыталась отпить из своего стакана, хотя сок давно закончился. Ледяные кубики со стуком посыпались ей на верхнюю губу.
– Я только спросила, – наконец выдавила она.
– Я понимаю, понимаю, Софи… – Стивен заправил прядь волос дочке за ухо и оставил ладонь на ее шее. Показалось ему или она действительно чуть напряглась?
Почему так получается каждый раз? – подумал он. Софи была его единственным несомненным достижением, и он очень хотел представать перед ней сумасбродным жизнелюбом – грубоватой, небогатой, но восхитительно экстравагантной альтернативой ее мужиковатому, скучному отчиму. Стивен жаждал быть более значительным, даже если в реальности таковым не был. Софи он явно не убедил: она хорошо чувствовала напряжение. Спектакль не удался. Он убрал руку с ее шеи.
– Я не против, что ты спрашиваешь, Софс. Ты можешь спрашивать меня о чем угодно. Просто это довольно личный вопрос, вот и все. Вот, например, у тебя есть мальчик?
– Не-е-ет, но это не то же самое.
– Почему не то же самое?
– Ну, – медленно ответила она этаким умудренным родительским тоном, – в основном потому, что мне всего семь лет.
И Стивену пришлось признать, что возражение справедливо.
Мне бы смелости чуток
[19]
…но несомненная звезда спектакля – это Стивен Маккуин. Его прочтение роли Трусливого Льва очень и очень хорошо, также оно вызвало бурю смеха у публики. В «Волшебнике страны Оз» огромное количество песен и забавных моментов; определенно это прекрасная пьеса, и я бы весьма рекомендовал ее большинству зрителей, но именно актерская игра Стивена в роли Льва на самом деле приносит данной постановке грррррромовой успех!
Так написал Кевин Чандлер, театральный критик, для «Термли таймс», газеты Шанклинской средней школы имени святой Марии о выступлении Стивена в спектакле 1986 года. «Сандаун энд Шанклин эдвертайзер» соглашалась, называя его «звездой в процессе становления, как и его тезка, американская кинозвезда Стив Маккуин!» То было, сходились все, фантастическое представление; Стивен играл, по экспрессивному выражению Кевина, «очень и очень хорошо». В вечер последнего спектакля Беверли Слейтер, его Дороти, которую большинство экспертов считали ну совсем уж не его уровня, привела его за общежитие студентов-гуманитариев; и пока он стоял там, вздрагивая в декабрьской ночи, запустив руку под болеро Беверли, голова кружилась от аплодисментов, желания и контрабандного сидра, его путь был избран. Ясное дело, карьера в шоу-бизнесе – беспроигрышный шаг к социальному статусу, творческой самореализации, признанию критиков и едва представимым тогда сексуальным приключениям с красивыми женщинами: женщинами даже более эффектными и очаровательными, роскошными и непростыми, чем Беверли Слейтер. Единственным сложным моментом обещало стать совмещение театральной работы на родине с голливудскими контрактами. У него возникло умопомрачительное ощущение, что ему, как Дороти, сказали: «Ты больше не в Канзасе».
Он, однако, по-прежнему находился на острове Уайт; расти здесь было довольно приятно, но с точки зрения шоу-бизнеса с тем же успехом можно сидеть в тюрьме «Алькатрас». За рождественские каникулы Стивен решил радикально переосмыслить свои долгосрочные карьерные решения. Компьютерное программирование потеряло былое опьяняющее великолепие, и взамен он выбрал для обязательного экзамена курс актерского мастерства – местный эквивалент «сбежать из дому и устроиться в цирк». Своим родителям, которые держали газетный киоск и вели неустанный, пожизненный крестовый поход против мелких воришек, он мог с тем же успехом объявить, что решил бросить информатику ради проституток и крэка.
В последующие пару лет Стивен рос и развивался как актер. Он купил кучу свечей и пытался читать при них. На короткое, не слишком удачное время он полюбил завязывать джемпер узлом вокруг шеи. Он стал всегда носить с собой бутылку воды, а также наблюдать и копировать поведение людей, которых видел в автобусах, и однажды его чуть не побили за это. Он посмотрел «Амадея» шесть раз. В семнадцать, в честь Джеймса Дина, Стивен начал курить и бешено гонять на машине, купил несколько угнетающе тугих черных водолазок и длинное развевающееся пальто и ходил в нем, подняв ворот, круглый год, превращая шанклинскую Хай-стрит в собственный Бульвар разбитых надежд. Он проглотил купленную на барахолке книгу Станиславского «Работа актера над собой» и начал усердно трудиться над естественностью притворства. Играя в колледже сцену из «Оглянись во гневе», он применил Метод и сумел оставаться злым и хамоватым несколько недель, а в результате погубил несколько семейных обедов.
Вплоть до того как Стивен начал подавать заявления в театральные школы, его родители надеялись, что сын все же передумает, выберет что-нибудь более профессиональное, более упорядоченное. Но пытаться переубедить Стивена было бесполезно. Слова критиков, «грррррромовой успех», объявленный «Термли таймс», по-прежнему звенели у него в ушах. «Блистательное будущее на актерском поприще ожидает талантливого юного Маккуина», – возглашала «Сандаун энд Шанклин эдвертайзер». Впоследствии это стало почти идеальным примером того, почему никогда нельзя верить отзывам критиков о себе.
Даже сейчас, почти четырнадцать лет спустя, смотря «Волшебника страны Оз» – чрезвычайно малолюдные утренние сеансы во время школьных каникул проходили в Ричмондском кинотеатре с постоянным репертуаром, – Стивен не мог не возвращаться мысленно к своей собственной расхваленной интерпретации Льва и не жалеть, что Софи не видела той постановки. Существовала видеозапись, на чердаке у его родителей, но театральная магия редко переходит на маленький экран, а кроме того, записан спектакль был в вымирающем формате «Бетамакс». Стивен залез в карман за еще одной шипучей бутылкой колы и чуть сполз на сиденье.
Софи тем временем изо всех сил старалась донести, что находит фильм несообразно детским и неволшебным: вызывающе болтая ногами, пиная пустое кресло впереди, шумно сопя во время слащавых сцен, издавая притворные стоны в течение всей песенки «Где-то над радугой». Во время нападения летучих обезьян она улизнула в туалет и не вернулась. Стивен был слишком увлечен, чтобы сразу это заметить, но когда наконец понял, что дочери нет вот уже минимум десять минут, он вскочил с кресла и стал пробираться по проходу на поиски.
По пути он клял свою неспособность правильно понимать нынешние времена. Софи, казалось, росла так быстро, а он видел ее так мало и редко, что стало невозможным отследить мелкие признаки перемен, заметить момент, когда она перестала любить «Волшебника страны Оз» и начала интересоваться, есть ли у него девушка. Наблюдать за ее взрослением получалось только как в фильме из стоп-кадров: с каждой проходящей неделей что-то маленькое, но значительное менялось, что-то исчезало. Пьет ли она кофе? Любит ли поп-музыку? Что сейчас на стенах ее спальни? Хочет ли она проколоть уши? Множество мелких пробелов в его знании накапливалось, пока он не перестал понимать, как ему себя вести. Стивен чувствовал, что выглядит неловким или опекающим, снисходительным, или стеснительным, или банальным, или, худшее из всех зол, даже чуть-чуть отвратительным, пугающим и странным, как будто он похищал Софи на день. Она ускользала от него, как ускользала Алисон, и не находилось никакого верного способа это предотвратить.
Он обнаружил дочь в фойе: она болтала ногами и читала роман Жаклин Уилсон, явно идентифицируясь с героиней.
– Вот ты где! Я уже начал волноваться. Что ты тут делаешь?
– Просто читаю.
– А не хочешь вернуться? Мы пропускаем кино.
– Ну и что.
– Все дело в этих обезьянах с крыльями, да? Это меня тоже всегда немного пугало. Слушай… – И он протянул к ней адски трясущуюся руку.
– Не в этом, – нахмурилась Софи.
– Немного слишком банально для тебя, да?
– Немного банально.
– Так что, хочешь уйти? Тебе скучно?
– Не знаю, – ответила она, не в силах поднять глаза на отца.
Теперь она надулась и смотрела в пол: не на грани слез, но явно ужасно огорчена. Так часто получалось во время их с Софи вылазок. Все начиналось хорошо, с объятий, веселых глупых игр и развлечений. Но постепенно она теряла интерес к нему, и веселье сдувалось, как проколотая игрушка. Стивен помнил, какова эта невыносимо тяжкая печаль, которую испытывает ребенок, и понимал, что если он не в силах наколдовать пони или кабинетный рояль – прямо здесь и сейчас, в фойе кинотеатра, – то изменить что-либо практически невозможно. Однако он отчаянно желал попробовать, так что наклонился к дочери и поцеловал в лоб, потом встал перед ней на колени и мягко обнял за плечи:
– Дело вот в чем, Софс: я знаю, что это всего лишь глупое кино для малышей, а я большой настоящий взрослый, который давно должен был вырасти из таких вещей, но если я не узнáю, удастся ли им вернуться в Канзас, тогда я никак не смогу заснуть сегодня ночью. Так что давай пойдем обратно вместе и посмотрим конец фильма, а потом можем идти, куда ты пожелаешь, и делать абсолютно все, что ты захочешь. Хорошо?
Софи посмотрела на отца сквозь челку, потом снова на пол. Улыбнувшись плотно сжатыми губами, она сказала:
– Я бы – если ты не против, – я бы хотела поехать домой прямо сейчас.
Лишь огромным сознательным усилием Стивену удалось не изменить выражения лица.
– Хо-ро-шо! Я отвезу тебя домой.
Боязнь публики
Возвращаясь обратно в город на электричке, Стивен понял, что ему необходимо найти способ сделать так, чтобы его дочь гордилась им.
Конечно же, у него прежде бывали некоторые удачи: Бенволио в «Ромео и Джульетте»; та интересная новая пьеса; считающаяся не-такой-уж-плохой постановка мюзикла «Годспелл»; неформальная постановка «Сторожа» в далеком девяносто седьмом – и другие кусочки успеха. К сожалению, Софи не могла разделить с ним те моменты, и единственной ролью, где она видела своего отца, был его Курьер-Астматик из «Отделения скорой помощи», из-за которого она горько рыдала, пусть и по неверным причинам. Во всех остальных своих экранных работах Стивен выглядел мертвым или был одет в костюм белки, и теперь он волновался, что Софи, возможно, полагает его карьеру выдумкой, сложным заговором между Алисон и Стивеном, чтобы объяснить, где папа пропадает по вечерам. Он внезапно испугался, что Софи может вырасти и никогда не увидеть, как он делает что-то чудесное или хотя бы хорошее. Ясное дело, обязательно нужно подарить своей дочери нечто большее, чем две ноги от стула для пианино.
Нужно было что-то сделать, причем срочно, но что именно и как, оставалось загадкой. Главная роль в «Джонни Джонсоне» подходила идеально, вот только была порождением его фантазии, а посему вряд ли сработала бы. Все, что ему нужно, – это главная роль, настоящая, не выдуманная, награда «Лучшему актеру», но не украденная. Например, если Джош перепил сегодня ночью… Если бы что-нибудь ужасное случилось на вечеринке… Выпил бы он слишком много, или подавился жареным миндалем, или ему под ноги попалась бы коварная куча скейтбордов, или его избили бы собственные официанты…
Джош стоял у служебного входа, бойко подписывая автографы троице японских студенток, рассыпая улыбки, смеясь и шутя на чрезмерно артикулированном английском. После монументального восьмичасового ляпсуса вечеринки Стивен решил, что лучше всего не поднимать головы и проскочить внутрь незамеченным.
– Привет, Стив! Подождешь секунду? – воскликнул Джош, отвесил торжественный, условно восточный поклон своим новым подругам, сказал «сайонара» с японским акцентом и побежал вслед за Стивеном.
«Он знает, – подумал тот. – Он знает, что я спер его приз. Сейчас моя мотивация – не проболтаться, что я украл его награду».
– Рюбрю японских девушек, а ты? Такие плямо клайне секси, клайне, клайне секси. Как ты сегодня, нехороший мальчишка? – гавкнул Джош ему в ухо, приобнимая за плечи, отчего все мышцы на шее и лице Стивена одновременно сжались – гангстерское объятие, вроде того, в которое Аль Пачино заключил Джона Казале в «Крестном отце – 2». – «Я знаю, это был ты, Фредо…»
Он знает. Он чует на мне запах своих закусок. Он чувствует Хана Соло в моем кармане. Он точно знает…
Плечом к плечу они с некоторым трудом протиснулись в служебную дверь.
– …чувствуешь себя срегка ласкисшим, а? Немного неплиятно?
Сколько еще он собирается трепать этот акцент? – подумал Стивен. Если Джош находил забавный говор, то зачастую несколько дней пользовался только им.
– О, я в порядке. Разве что немного помят…
– Пошли ко мне в гримерку, чуток поболтаем, ага?
Большая, удобная гримерка Джоша Харпера располагалась в передней части театра, аккурат позади массивного рекламного щита, так что он мог тешить себя наблюдением за сутолокой Шафтсбери-авеню, глядя промеж собственных здоровенных ляжек. Тут стояли полусвежие цветы в вазе, блестящий новенький чайник, набор гирь и кушетка, на которой Джош мог подзарядить свой животный магнетизм между утренним и вечерним спектаклем. Здесь даже имелся полный комплект ярких лампочек жемчужного света вокруг массивного зеркала, частично скрытого сотнями открыток с пожеланиями удачи, – Ван Гоги, Сезанны и фотокарточки Бёртона и Оливье для сравнения себя с ними были налеплены на раму «блю-тэком», как того требовали строгие законы актерского профсоюза. Бутылки теплого шампанского и толстая пачка театральных пьес и киносценариев скромно ожидали внимания звезды рядом с завернутой в целлофан корзиной крошечных маффинов с приложенной подарочной карточкой. Джош кивнул в сторону корзинки.
– От киностудии. Хочешь штучку? Здесь они только зачерствеют, а я не могу их есть, сразу толстею, – сказал он, каким-то образом ухитрившись намекнуть, что конкретно для Стивена эта борьба давно уже проиграна.
– Нет, спасибо, мне и так хорошо.
– Стив, я могу задать тебе вопрос? Что ты думаешь о моих зубах? – спросил Джош, внезапно наклоняясь к Стивену и скалясь, отчего тот аж отскочил.
– Прости?
– Мои зубы. Как думаешь, мне надо с ними что-нибудь сделать? Только честно… – И, будто лошадник, он оттянул губы указательными пальцами. Получилась прямо-таки реклама зубной пасты.
– Я думаю, они чудесны, – ответил Стивен.
Чудесны? Ты назвал его зубы чудесными, мелкий извращенец. Откуда взялось это «чудесны»?
– Ты и правда так считаешь? – спросил Джош, пряча зубы. – Моя агентша настаивает, чтобы я отбелил их, или покрыл чем-нибудь, или коронки поставил, или еще что-нибудь сделал. Типа «для кино». Ты можешь в это поверить? Она же знает, как я ненавижу всю эту ерунду из голливудского шоу-бизнеса.
– Так и что, ты собираешься это сделать?
– Наверное, да. О, может, ты и свои сделаешь. Не то чтобы у тебя с зубами что-то было не так, ничего такого, но это исключается из налогов. Я могу поговорить со своим врачом, спросить, сколько тебе это будет стоить.
Рот Стивена невольно сжался, подальше пряча оскорбительный оскал.
– Эй, давай располагайся. – Джош кивнул на кушетку, включил чайник, потом уселся верхом на вертящийся стул и развернул его к Стивену, положив подбородок на сложенные на спинке ладони и вопросительно склонив голову набок – отвратительное сочетание мачизма и бабскости.
Никто не выглядит хорошо, сидя верхом на стуле, подумал Стивен. В целом картина походила на безжалостный допрос в исполнении члена гастролирующей труппы мюзикла «Чикаго».
– Значит, когда ты пришел домой?
– Господи, да не помню я. В три?
– Ты же не блевал в такси, а?..
– Думаю, это я бы запомнил.
– …потому что ты был крепко на рогах, знаешь ли.
– Это-то я осознавал.
– Кажется, ты даже сказал кое-кому, чтобы он пошел и трахнул сам себя.
– Да, что-то такое вспоминается. Сожалею об этом.
– Да ладно, он наверняка это заслужил. И все же… Отличный был крэк, да? Отличный крэк…
– Ты курил крэк? – переспросил Стивен, неожиданно для себя впечатленный.
Джош соскользнул на ирландский акцент из фильма «Полдень»:
– Нет, в смысле, отлично крякнули, да, отлично крякнули.
– О да, точно. Отлично крякнули!
– Правда, у меня потрясные друзья? Ты же с ними поговорил? Ну, в смысле, не только же работал, а? С виду было непохоже. А вот я сегодня даже еще и не спал. Я совершенно измотан, приятель. Абсолютно измотан.
Джош не выглядел измотанным. Если уж на то пошло, выглядел он даже лучше обычного – свежий, словно персик, сияющий и здоровый; виднелся разве что небольшой потный отблеск, как у пластикового манекена, но в остальном герой был вполне готов к съемке крупным планом. Однако он всегда так выглядел: не стало бы сюрпризом, если бы обнаружилось, что на перестроенном чердаке его апартаментов у Джоша Харпера есть портрет вроде портрета Дориана Грея – с той только разницей, что портрет Джоша тоже выглядел бы великолепно.
– Позор, что тебе пришлось работать, дружище, – произнес Джош и многозначительно добавил: – Пусть и не даром. О, мне это напомнило… – И он сунул руку в задний карман.
В каждом фильме, где главной героиней является проститутка, есть стандартный момент: сцена с неловким-и-унизительным-вручением-денег.
– …ага, вот, дружище, – сотня тугриков, точняк.
– Это слишком много.
– Да нет, бери давай.
– Я не могу. В любом случае я не делал ничего в последние два часа, только оскорблял твоих гостей.
– Да бери. Я зашибаю гораздо больше тебя, так что это только справедливо. Практический социализм, а? – Он помахал пачкой двадцаток перед носом Стивена, и тот не мог не восхититься ловкостью, с которой Джошу удалось преподнести милостыню как политическую принципиальность. Стивен принял деньги и быстро сунул их в карман.
– Итак, значит, ты познакомился с прекрасной Ноццей? – спросил Джош, пытаясь разрядить обстановку.
– Кто такая Ноц… Ах, ты имеешь в виду Нору.
– Угу. Фантастическая женщина, правда?
– Абсолютно.
– Настоящая красавица.
– Она очень привлекательна…
– И к тому же невероятно сексуальна, – продолжил Джош, закрыв глаза и чуть покачивая головой.
– Да, – было все, что Стивен смог придумать.
Джош открыл глаза:
– Извини, так говорить пошло, я знаю, но она именно такая.
– Да нет, могу себе представить, – сказал Стивен, который мог представить и представлял. – И очень, очень забавная.
Джош печально ухмыльнулся, выдохнув через нос:
– Что, ты имеешь в виду – язвительная?
– Нет, такая, знаешь, боевая.
– Потому что задает мне жару?
– Нет, я имел в виду только…
– Д’ладно, я заслуживаю этого бóльшую часть времени. Проблема в том, что она намного умнее меня, понимаешь?
– Уверен, что это не так.
– Поверь мне, это так. Намного умнее. Я делаю все эти… глупости, говорю не то, что нужно, поступаю не так, как нужно, и… Ну, я знаю, что недотягиваю. Но я боготворю ее, понимаешь, Стив? Действительно боготворю, что бы она себе ни думала. Я просто хотел бы, чтобы она мне доверяла, вот и все.
Стивен не знал, что на это сказать, поэтому молчал, понимающе кивая под скрип стула, который Джош вращал туда-сюда пальцами ног.
– В общем, ты ей понравился, – наконец заявил Джош.
– Норе? Правда? – Стивен пришел в восторг.
– Да-а. Она сказала, что ты единственный, с кем можно было нормально вести разговор. Обычно она ненавидит моих друзей. Прямо ненавидит. Особенно девчонок. Она придет попозже, так что обязательно выскочи, скажи ей «привет».
– Хорошо. Отлично, так и сделаю. – Стивен поднялся с кушетки. – Увидимся попозже. Хорошего спектакля, ага?
– Ага, и тебе тоже, дружище.
И тебе тоже – смех один, подумал Стивен, открывая дверь.
– А кстати, она обо мне говорила? – спросил Джош, как будто это внезапно пришло ему в голову, но с видом взволнованного школьника.
Что он хочет услышать? – озадачился Стивен.
– Нет. В общем, нет. В смысле, только хорошее. А что?
– Просто… Так, просто так…
Стивен закрыл дверь и уже собирался уйти, когда Джош крикнул:
– Ой, Стив! – Стивен снова открыл дверь. Джош сидел верхом на стуле, теперь с сигаретой. – Еще одно!
– Давай.
– Я не могу найти мою награду «Лучшему актеру».
Время сыграть что-нибудь. Притвориться. Нацепить лучшее «невинное» лицо. Наморщить лоб, чуть отвесить челюсть, говорить более высоким голосом…
– О чем ты?
– Моя награда «Лучшему актеру» – какой-то урод стащил ее из моей спальни.
Невинно. Думай невинно. Ты невинен. Пожалуй, хмыкни немного, когда подашь реплику…
– За-а-ачем бы кому-то это делать?
– Не знаю, Стив. – Джош сложил руки на груди, вцепившись в бицепсы. – Зависть, полагаю, или просто назло. Ты никого с ней не видел, а?
– Нет. Нет, нет, я не видел, нет.
Слишком много «нет». Держись естественнее, увереннее…
– Я хочу сказать, это всего лишь дурацкая железяка, награды ничего не значат на самом деле, и я ненавижу всю эту шоубиз-шумиху, но мне просто неприятно думать, что кто-то из моих лучших друзей мог это сделать. Если, конечно, это не уборщики… – В его глазах засветилась зарождающаяся идея. – Или кто-то из этих чертовых официантов.
– Уверен, это не они.
Слишком твердо, слишком уверенно.
– Почему нет? Они же всю ночь входили и выходили из спальни.
– Она, наверное, по-прежнему дома, или это шутка, просто глупая шутка, кто-нибудь нагадил и хихикает. Ты ее получишь назад, она найдется.
Слишком длинная реплика. Перестань говорить. Помни: лучше меньше, да лучше…
– Угу, да уж, очень смешная шутка. Я только радуюсь, что они не сперли мой настоящий шлем штурмовика.
– У тебя есть настоящий шлем штурмовика?
Недоверие. Отлично сыграно.
– Ага, с того самого семьдесят седьмого года. Всего пятьдесят их осталось. И стоил до черта – почти как весь мой набор фигурок из «Звездных войн».
Стивен ощутил, как Хан Соло в кармане крепко двинул его по бедру. Джош шмыгнул носом, развернул стул обратно к зеркалу, раздвинул губы и вернулся к рассмотрению спорного вопроса о его великолепных зубах.
Стивен попятился и закрыл за собой дверь.
В кино, когда герою удается от чего-то избавиться, он демонстрирует публике свое облегчение так: прислоняется спиной к двери, не снимая ладони с ручки, смотрит в потолок и шумно выдыхает, издавая звук, напоминающий «фффух!»
И хотя публики не было, Стивен проделал именно это.
Любовный интерес
Стивен спрятал Хана Соло на верхней полке шкафа.
Ровно в 8:48, как он уже сделал девяносто девять раз и сделает еще сорок пять, Стивен вышел из своей гримерки и спустился за кулисы, чтобы наблюдать за игрой Джоша. Но сегодня на своем обычном месте он увидел Нору и снова получил дозу удовольствия и радости. Он легонько постучал ее по плечу, она повернулась и испуганно взвизгнула – совершенно закономерно, когда видишь в полутьме маску в сочетании с обтягивающим комбинезоном, – и достаточно громко, чтобы Максин нахмурилась на них из левой кулисы. Стивен втянул живот, поднял маску, произнес одними губами «извините» и успокаивающе улыбнулся Норе. Она улыбнулась в ответ – широкой кривой улыбкой, вроде бы искренне радуясь встрече, потом взяла его за руку и потащила глубже в кулисы, чтобы поговорить.
– Симпатичное трико, мой друг, – прошептала она.
– С технической точки зрения это комбинезон. – Ради приличия Стивен плотно обернулся плащом. – Предполагается, что он придает мне зловещий вид.
– Вы даже не представляете насколько…
– Что ж, спасибо.
– Я думала, вся эта история с нижним бельем в качестве верхней одежды давно ушла в прошлое. Однако вот вы тут стоите передо мной…
– Вам нравится?
– Нравится? Я это обожаю! Очень симпатичный на вид. Ужасно уютный, да? – Она усмехнулась. – На пуговицах?
– Нет, в него этак втискиваешься.
– Лайкра? Спандекс?
– Лайкра-микс. Я один из немногих мужчин в Лондоне, которые могут выдержать комбинезон из лайк-ры-микс.
– О, я-то знаю в этом толк… – заявила Нора и потянула за плащ; завязалась легкая дружеская борьба. – Он без спины? Дайте посмотреть.
В это время на сцене в агонии смертельной лихорадки лорд Байрон излагал особенно страстную речь.
– Это мой выход.
– Не ходите, – хихикнула она, удерживая его за плащ.
– Мне нужно идти!
– Просто останьтесь здесь – пусть Джош сам открывает свою чертову дверь.
Огонек сигнала для Стивена стал зеленым. Он нацепил суровое профессиональное лицо:
– Я серьезно, Нора.
– Но я должна с вами поговорить.
– О’кей, – восторженно отозвался Стивен. – О’кей, в моей гримерной…
– Увидимся там.
– Отлично, отлично, – прошептал он, опуская маску и делая суровое лицо.
– Срази их наповал, суперзвезда, – шепнула она, подталкивая его на сцену.
Угрожающе шествуя через заднюю часть сцены, чтобы открыть дверь, Призрак изо всех сил старался сдержать улыбку; к счастью, было слишком темно, чтобы кто-нибудь из публики это заметил, и к тому же Призрак носил маску.
Вернувшись в свою чердачную гримерку, Стивен извлек себя из облегающего «кошачьего костюма» с собачьей грацией, затем, пока не пришла Нора, принялся пристально разглядывать свои зубы. До сих пор они представлялись ему абсолютно нормальными, но теперь, после сравнения с зубами Джоша, стали казаться особенно кривыми и прокуренными, словно клавиши пианино из пивной. После печальных десяти минут, проведенных за тыканием и ковырянием в зубах согнутой английской булавкой, Стивен смирился с тем фактом, что Нора не придет.
Как раз когда он надевал пальто, она ввалилась в гримерку, держа свое пальто и роскошный букет красных роз.
– Ничего, если я войду?
– Добро пожаловать в мой кабинет.
– Эй, да они и правда запихали вас куда подальше и повыше? Извините, что так долго. Джошу срочно потребовалось помассировать эго. Если кто-нибудь не говорит ему, какой он восхитительный, раз в двадцать пять минут, его сердце перестает биться.
– И что, вы посмотрели весь спектакль?
– О боже, нет! С чего бы мне захотелось сделать такое? Однако Джошу об этом знать не обязательно, правда ведь? – Она понизила голос. – Скажите, вы думаете, что эта пьеса хоть сколько-нибудь хороша?
– Ну, на самом деле это не пьеса как таковая. Я имею в виду, в ней недостаточно театральности.
– Нет, это я поняла…
– Но с правильным актером – кем-нибудь харизматичным, вроде Джоша…
– Или вас.
– Или меня.
– Кстати, я подумала, что вы сегодня сногсшибательны.
– Огромное спасибо. Это потому, что вы смотрели.
Повисла секундная пауза, пока реплика порхала по комнатке, и они оба гадали, откуда она взялась и что может означать.
Они улыбнулись друг другу, и Нора сказала:
– И… как вы сегодня?
– Нормально. У меня есть какие-то загадочные ссадины и синяки, про которые я ничего не могу припомнить, но в целом – не слишком плохо. Слушайте, у меня смутные воспоминания, что вы вчера заталкивали меня в такси.
– Скорее впихивала.
– Извините меня за это. Я, понимаете ли, принял антибиотики, а при этом, ясное дело, не стоит пить. – В таком виде извинение прозвучало немного жалко, но слишком поздно: он уже это произнес.
– Антибиотики, да? Ну, вы проказник. А я-то думала, вы просто нажрались в хлам.
– Ну да, и это тоже. Некоторые люди становятся харизматичными, веселыми и обольстительными, когда напьются. А я только рыдаю и мочусь на стульчак.
– Значит, вот она – выигрышная комбинация. – Нора сверкнула своей умопомрачительной улыбкой, и Стивен еще раз отметил, какие изумительные складочки образуются в уголках ее глаз. – Не волнуйтесь. Мы стоили друг друга, честное слово. Собственно, поэтому я вас и искала: извините за то, какой стервозной старой ведьмой я была вчера ночью.
– Вы не были ведьмой.
– О, была. Принародно орала на Джоша. Очень симпатично. Я бы свалила все на наркотики и выпивку, но на самом деле это моя вина: я никогда не умею вовремя остановиться. И я ненавижу вечеринки Джоша. После того как вы уехали, тогда началась настоящая чернуха – массаж спины и все такое.
– Вы тоже получили массаж спины?
– Смеетесь? Я бы им хреновы пальцы переломала. И конечно же, они нашли бонги! И тут понеслось: все пьяные вдребезги, колотят в барабаны и орут про свои любимые сексуальные позы – и так до шести утра. Уж поверьте, когда какая-то милашка, которую ты никогда не видела, начинает массировать твоему мужу спину и вопить, что любит только сзади, тогда понимаешь, что уже пора называть эту вечеринку ночеринкой.
– И кто это делал?
– А, какая-то мелкая симпатяшка в платье на веревочках. Через какое-то время они все становятся на одно лицо. В любом случае речь о том, что по сравнению с большинством присутствовавших вы были ангелом. Лепечущим, косноязычным ангелом, но все же ангелом.
– Я утром надел пальто и обнаружил полные карманы канапе.
Нора расхохоталась:
– Ну и ладно. Все равно их бы потом выкинули. А вы их съели?
– Я уже посидел на них в такси, так что они были не в лучшей форме.
– Ми-ило. Пра-авда мило.
– По-моему, немного копченого лосося завалялось в левом кармане.
– Я пас, спасибо.
Наступила тишина, и они оба внезапно осознали, насколько мала чердачная клетушка. Казалось бы, самое время Стивену влезть в обходительный образ Кэри Гранта, флиртующего в поезде с Евой Мари Сейнт в «К северу через северо-запад», или, пожалуй, более милого Джимми Стюарта в «Филадельфийской истории». Но Стивен подозревал, что трудновато усилием воли сделаться харизматичным, с тем же успехом он мог волевым решением стать невидимкой. Вместо этого он остро ощутил присутствие черного костюма-чулка, висящего на двери позади Норы, словно некая мерзкая, сброшенная им шкура. Нора, чтобы чем-нибудь занять свободную руку, пропустила свою короткую челку сквозь пальцы.
– В общем, вам будет приятно узнать, что мы с Джошем поцеловались и помирились. Со стороны Джоша – французский поцелуй. Я только хотела забежать и поблагодарить вас за такую приятную компанию и за то, что побыли третейским судьей между нами. – Она протянула руку, в которой держала букет, и сжала Стивену ладонь.
– Это доставило мне удовольствие, – сказал Стивен, забирая у нее розы и оглядывая комнату. – Боюсь, у меня нет вазы или чего-то вроде…
Нора уставилась на свою пустую руку:
– На самом деле, прошу прощения, но цветы – они не для вас.
– Ладно, понимаю…
– Они для меня. От Джоша…
– Ну конечно же.
– …но можете оставить себе, если хотите.
– Нет, не глупите, они же ваши. – И он ухитрился, с некоторым трудом, всунуть розы обратно в руку Норы. Посопротивлявшись для виду, она их взяла.
– Кстати, надо говорить «вазон», – сказала она с улыбкой.
– «Вазон». Я постараюсь запомнить.
– Как «круассон».
– НОРА-А! – донесся голос Джоша снизу лестницы.
– Ой! Мне пора идти, – сообщила Нора, надевая пальто. – Джош везет меня в какой-то безумно дорогой японский ресторан, а потом нам надо ехать домой и поднимать все напольное покрытие, на тот случай, если его награда завалилась куда-нибудь туда. Честно говоря, по тому, как он себя ведет, можно подумать, что украли ребенка. Но я только хотела еще сказать, что было приятно познакомиться с вами по-нормальному. Ладно. Увидимся, ага?
– Надеюсь, – ответил Стивен.
– Тогда пока.
– Пока.
– Нора! Дорогая, я жду, – воззвал Джош снизу лестницы.
– Волнуется, что остынут его суши, – сказала Нора. – До встречи.
– Пока.
Она еще раз улыбнулась и закрыла дверь, и тут до Стивена дошло, что он почти наверняка больше никогда ее не увидит, по крайней мере по-нормальному, разве что краткое формальное прощание, как вчера на вечеринке. Он ощутил, как весь воздух вышел из его тела, и тяжело плюхнулся на стул.
– Но слушайте… – Нора снова появилась в дверях, – нужно как-нибудь встретиться выпить кофе. Джош будет отбеливать зубы, или ямочки подкачивать, или голову ужимать, или еще что-нибудь, так что большую часть времени я сама по себе.
– Можно как-нибудь днем сходить в кино.
– Днем в кино. Я это обожаю! Я возьму ваш номер у Джоша и позвоню.
– Вот ты где! – воскликнул Джош, возникая в дверях позади жены, обхватывая ее за талию, сразу под грудью, и прижимаясь щекой к щеке. – Пойдем, любимая, мы опоздаем.
– Ой, а может, Стивен к нам присоединится? – спросила Нора без особой убежденности.
– Не сегодня. Я хочу тебя всю для себя. – И он усилил захват, чуть приподняв ее в воздух. Нора повернула голову и поцеловала его – поцелуй, говорящий «поставь-меня-пожалуйста-на-пол-сейчас-же» – затем они оба повернулись к Стивену, ухмыляясь так, будто стоят на красной ковровой дорожке и ждут, пока их щелкнут.
Секунда. Потом…
– Ладно. Увидимся, дружище, – сказал Джош.
– Увидимся, Джош.
– Пока, Стив, – сказала Нора.
– Пока, Нора.
И они отбыли.
Стивен чуть подождал, затем тихо вышел вслед за ними и встал на площадке спиной к двери, молча слушая их поцелуи и голоса, эхом разносящиеся по лестнице.
– Так о чем вы там разговаривали? – услышал Стивен голос Джоша.
– О тебе, моя любовь… – Звук очередного поцелуя. – Мы все время говорили только о тебе.
– Я не имел в виду…
– Я знаю, я знаю…
– Иди сюда, – сказал Джош и добавил что-то неразборчивое. Стивен предположил, что «я тебя люблю».
– И я тебя, милый. Я тоже тебя люблю.
…А Стивен стоял молча, слушая, как они уходят, и очень, изо всех сил, надеялся, что и не думает влюбляться в Нору Харпер.