– Тебе письмо, Корри.

Шеван, одна из множества горничных-ирландок, которых предпочитали нанимать в отеле, живущая рядом с Корри, протянула конверт, с любопытством поглядывая на тщательно выведенные буквы.

– Хорошие новости? – не выдержав, осведомилась она, но Корри только улыбнулась, сунула письмо в бездонный карман накрахмаленного фартука и спокойно продолжала завтракать. Намазав тост маслом, она положила сверху слой джема, стараясь действовать не спеша, чтобы никто не заметил ее волнения. Если кто-нибудь что-то заподозрит, ей конец! Горничные были готовы сутки напролет обсуждать свои и чужие романы: возможно, на них действовали роскошь и элегантность отеля, его долгая и блестящая история, а также имена прославленных постояльцев. Дягилев, Пикассо, Марлен Дитрих, Мэрилин Монро… все подпадали под старомодное очарование «Савоя». Магараджи и министры, принцы и короли ходили по этим коридорам, но сама Корри была слишком занята, чтобы обращать внимание на подобные глупости. Приходилось работать, работать с утра до вечера, так что на развлечения не оставалось времени.

– Я сегодня иду за покупками на Оксфорд-стрит, – сообщила Шеван. – Никто не хочет составить мне компанию? Как насчет тебя, Корри?

– Мне еще не платили жалованья.

– Можешь просто приглядеть что-нибудь. В крайнем случае я одолжу, – настаивала Шеван, простодушно глядя на нее круглыми голубыми глазами.

– Как-нибудь в другой раз, – улыбнулась Корри.

Шеван подтолкнула соседку, и девушки обменялись многозначительными взглядами. Немудрено – Корри знала, что остальные горничные убеждены, будто у нее есть любовник. В каком-то смысле они правы: у нее действительно требовательный, неумолимый, беспощадный любовник, которому она посвятила жизнь. Корри встречалась с ним каждый день в детской комнате, когда помещение пустовало. Деревянные панели прекрасно поглощали звук, как бы громко и выразительно ни пела Корри. Единственным свидетелем ее упражнений был Каспар, огромный черный кот, ее молчаливый слушатель. Своим недобрительным критическим взглядом он был способен подвигнуть ее на штурм новых высот, и за это Корри очень его ценила.

При первой удобной возможности она встала из-за стола. Пора приступать к работе. Только после репетиции она позволит себе роскошь прочитать письмо. Полная предвкушения чуда, Корри принялась убирать номера. Теперь, после второй недели пребывания в отеле, каждая комната была ей знакома, словно стала близким другом. Обстановка и мебель были везде разными, общей оставалась особая, присущая исключительно «Савою» атмосфера. Все здесь было лучшим, от антикварных гравюр на стенах до старомодно просторных апартаментов с огромными гардеробами, в которые могли легко поместиться неподъемные сундуки прошлого века. Стиль «Савоя» можно было определить одним словом – простота. Простота и скромность, присущие лишь очень дорогим вещам, от белоснежного кастильского мыла в ванных до пушистых махровых халатов с крошечными черными буковками, составлявшими название отеля.

Всего за две недели Корри научилась мгновенно исчезать при виде постояльца, начищать до блеска позолоченные дверные ручки, узнала, в чем разница между метрдотелем и его помощником, между официантом ресторана и официантом из обслуживания номеров, о давней вражде между «Гриль-рум» и «Речным рестораном» (служащие последнего хвастались лучшим видом из окон, штат гриль-бара утверждал, что только у них перебывало так много знаменитостей). Девушка увидела просторные кухни, где французские, австрийские и итальянские повара обменивались замечаниями на немыслимой смеси языков и где когда-то знаменитый шеф-повар Эскофье изобрел персиковый десерт «Мельба», названный так в честь Нелли Мельба, известной оперной певицы. Корри узнала, что у каждого предмета мебели, каждого ковра имеется дубликат на складе, чтобы при необходимости все можно было тотчас же заменить. И что бармен в «Американском баре» помнит наизусть рецепте! ста тринадцати различных коктейлей. И что рестораны отеля могут выполнить любой заказ гостя, даже если это рыба, которая водится исключительно в озере Виктория. В «Савое» имелись собственная водокачка и прачечная, здесь делали колбасы и мороженое, выпекали хлеб, мололи кофе, а что говорить о винных погребах, располагавшихся в подземельях бывшего Савойского дворца, под самой Темзой! Но пожалуй, удивительнее всего было то, что в век, когда ручной труд так дорог, на каждого постояльца приходилось трое человек обслуги.

Отель казался Корри огромным лайнером, плывущим вне времени и пространства. Гости приезжали и уезжали, но Савой оставался таким же, готовым принять своих прославленных посетителей.

Наконец все было сделано. Корри поставила последний поднос с остатками завтрака, уставленный костяным уорчестерским фарфором, расписанным тонкими золотыми линиями и гондольерами в алом с золотом костюмах, перед дверью номера, где его заберет официант, и вернулась с тележкой в служебное помещение, снабженное всеми орудиями труда гостиничной прислуги, от подъемника с горячими и холодными полочками до машинки для колки льда, которым обкладывают устриц. Там уже стояла Шеван со стопкой чистых полотенец.

– Да ты просто молния! Еще только полдень!

– Мне повезло. Все номера были пусты.

Гости часто оставались в номерах почти весь день, а это означало, что горничные не имеют права нарушать их покой. Утверждали даже, что горничная как-то преспокойно застлала постель, не обращая внимания на спящего постояльца, который позабыл вывесить табличку «Не беспокоить» и не опустил шторы.

– Выпьешь чашечку чая? Или у тебя нет времени? В комнате хранились запасы минеральной воды, чая, кофе, печенья, фруктов и хлеба.

– Нет, надо бежать, – торопливо отговорилась Корри.

Шеван проводила ее завистливым взглядом. Корри бесшумно метнулась по коридору. Письмо, первое с того дня, как она появилась в «Савое», казалось, вот-вот прожжет дыру в переднике.

Добежав до лестницы, ведущей в помещения для обслуги, девушка нерешительно остановилась. Почему-то ей не хотелось возвращаться в убогую каморку. Вряд ли горничная уже успела там убрать… и в любом случае письмо Арлекина заслуживало лучшей обстановки. Где можно прочесть его, не спеша и наслаждаясь каждой строчкой? В столовой полно народа, а постояльцы не должны видеть ее стоящей без дела в коридоре.

После долгих раздумий девушка наконец отважилась. Стараясь не попасться на глаза старшей по этажу, она села в лифт и поднялась на четвертый этаж, где располагались суперлюксы с видом на Темзу.

Корри, с заколотившимся сердцем, открыла дверь апартаментов Марии Каллас, скользнула внутрь и, повернув ключ в замке, прислонилась к стене, тяжело дыша. Люкс был отделан в неярких зеленых тонах; панели декорированы зеркалами в изящных рамках. Тишину нарушали только смех и музыка, доносившиеся с прогулочных катеров. Комната так и сияла – сквозь французские шторы лился солнечный свет, отражаясь от атласа и красного дерева, высвечивая барельеф на камине серого мрамора. Корри, немного успокоившись, решительно подавила желание сбросить туфли и утонуть в гигантском кресле, словно манившем присесть. Белые нарциссы, красовавшиеся в вазе на низком столике, казалось, были высечены из мрамора и никогда не завянут.

Девушка робко присела за письменный стол с обтянутой кожей столешницей и сунула руку в карман. В конверте, пересланном адвокатом, лежал другой, из дорогой французской бумаги, чуть потрескивающий под рукой. Корри благоговейно дотронулась до него, наслаждаясь характерной текстурой, вспоминая все предыдущие письма, хрупкий бумажный мостик, ариаднину нить, медленно, но неуклонно показывающую дорогу назад, в реальный мир. И тут нетерпение охватило ее с новой силой. Она просто не может больше ждать!

Корри взяла нож из слоновой кости для разрезания бумаг и вскрыла конверт.

Моя дорогая маленькая Коломбина!

Работа, отель, адвокат… что дальше?! Ты поистине неисчерпаемый источник сюрпризов! И говоря по правде, как я могу не одобрить все это?! Единственное, чего я опасаюсь, – уж не связана ли твоя работа с пением? Помни, это самый опасный момент в твоей карьере. Ты еще очень молода, а голос можно поставить или навек потерять меньше чем за год. Пожалуйста, если можно, дождись мистера Бейера.

Что же касается остального, я рад, что ты без сожаления избавилась от мифического наследства.

Ожидание парализует мозг и волю, а тебе необходимо быть свободной, обрести голос, испытать свои возможности в полную силу. Но бедный мистер Уитейкер… как мне его жаль! Надеюсь, ты не напугала его до смерти, поскольку вполне на это способна. Слишком хорошо я знаю свою Коломбину. Терпение не относится к сильным сторонам твоего характера. Но поверь, я не променял бы тебя на все сокровища мира.

Да, должен признать, что преклоняюсь перед тобой. Удивлен, потрясен, но мне немного грустно – очень тяжело находиться в неведении о том, что с тобой и чем ты занимаешься. Мы долго-долго были почти родственниками. А теперь моя Коломбина стала взрослой женщиной, у нее своя жизнь, и я чувствую себя так, будто ты покинула отчий дом. Смогу ли я быстро отыскать тебя, если заболеешь, попадешь в беду и будешь нуждаться в помощи? Конечно, это нелепо, но видишь ли, ты слишком много значишь для меня, моя Коломбина.

И не стоит меня благодарить. Я бы хотел сделать для тебя много больше, но понимаю и уважаю твое желание стать независимой. Мы похожи и в этом… как во всем остальном. Поверь, за эти годы ты дала мне столько же, сколько я тебе, если не больше. И ты ничем мне не обязана. Мы равны. Моя жизнь была бы скучна и уныла без тебя, маленькая нетерпеливая подружка.

Прошлой ночью было полнолуние. Я думал о тебе, сидя у окна.

Арлекин.

P.S. Не забудь: «Милая и сладостная» Скарлатти и «Мои прекрасные лилии» Кассини. Четкие гласные и тосканский акцент. Я настаиваю.

Корри улыбнулась и, скомкав письмо, без малейших колебаний положила его в пепельницу и подожгла. Спираль лохматого дыма, оранжевая вспышка – и кучка пепла. Все. Именно он просил ее делать это. С самого начала.

Мои письма – только для тебя. Думай о них, как о голосе друга, доносящемся сквозь пространство. Только так и не иначе.

Корри поняла. Их отношения спрятаны в тайниках души, там, куда никто не сможет добраться. Будто песня, пропетая вполголоса и лишь однажды. Все равно она помнит каждое слово, как свое собственное.

Девушка широко распахнула окно. Раскинувшиеся за темным силуэтом Иглы Клеопатры, которую стерегли близнецы сфинксы, Эмбанкмент-Гарденз с эстрадой для оркестра и величественной статуей в парике казались окутанными туманом. Небо было свинцово-серого цвета.

Корри высыпала пепел себе на ладонь и высунула руку из окна. Невесомые лепестки поплыли по ветру. О Арлекин, тебе ничто не грозит. Мой брат, мой друг, моя тайна…

Девушка с улыбкой уселась за стол и, повинуясь внезапному порыву, подвинула к себе перо и бумагу. Она удивит его бланком «Савоя» и здесь, в тишине и покое, сможет написать ответ.

Дорогой Арлекин…

Корри нахмурилась. В ручке не осталось чернил! Она открыла ящик стола, где обычно хранилось все необходимое, и, к собственному ужасу, услышала за дверью шаги и невнятные голоса. Девушка замерла, моля Бога о том, чтобы неизвестные прошли мимо. Но чуда не случилось. Кто-то пытается открыть дверь!

Душа Корри ушла в пятки. Девушка огляделась в поисках убежища. Она была готова поклясться, что номер никто не занимал… Конечно, следовало бы проверить, но она очень торопилась вскрыть письмо. Слишком поздно Корри увидела книгу, лежавшую на одном из столиков у большого кресла. И нарциссы.

Белоснежные, а не золотисто-белые, как в других букетах. Можно было бы догадаться.

Надо немедленно спрятаться. Вероятно, постояльцы захотели принять душ перед обедом… Но Корри прекрасно понимала – те, кому по карману подобные люксы, вполне могут позволить себе роскошь заказать обед в номер.

Времени не осталось. Дверь распахнулась, и девушка едва успела смять листок с именем Арлекина, сунуть его в карман и вскочить.

– Хотелось бы знать, что вы здесь делаете?

Она в жизни не слышала такого ледяного голоса с легким, трудноопределимым акцентом. На пороге, словно окаменев, застыл высокий темноволосый мужчина, со странными светло-серыми, почти прозрачными глазами. Очевидно, он уже хотел было предложить руку спутнице, но в этот момент заметил непрошеную гостью.

– Я… я только что закончила убирать номер, сэр, – промямлила девушка, зная, насколько неубедительны ее объяснения. Если бы она говорила правду, дверь была бы приоткрыта, а на ручке висел бы специальный зеленый обруч.

– Понятно.

Постоялец бесстрастно обвел взглядом комнату и чуть прищурился при виде полуоткрытого ящика. Тишина становилась поистине зловещей.

Корри торопливо задвинула ящик, чувствуя, как щеки предательски заливает краска. Очевидно, незнакомец предположил, что она шарила в его вещах или, того хуже, пробралась в номер, чтобы поживиться чем-нибудь ценным.

– Я…

– Довольно, – оборвал ее мужчина и с каменным лицом шагнул вперед.

Корри испуганно отступила, против воли замечая изумительный покрой светло-серого костюма, в тон этим соколиным глазам с темным кольцом, окружавшим радужку, хищную грацию его движений. Она также обнаружила, что он смотрит как бы сквозь нее.

Мужчина, будто отбросив ее пренебрежительным жестом, пригласил в комнату свою спутницу, миловидную блондинку с ласковыми голубыми глазами, одетую в дорогое кашемировое платье медово-золотистого цвета, идеально гармонирующее с ее волосами. Корри подумалось, что женщина выглядит бесцветной и неинтересной, хотя сама чувствовала себя жалкой оборванкой, маленьким ничтожеством, пусть и знала при этом, что не сделала ничего дурного.

– Вы…

Корри подпрыгнула. Опять этот кинжально-резкий голос! Мужчина показал на дверь:

– Вон.

Однако уязвленная Корри не пошевелилась:

– Вы не дали мне возможности объясниться…

Постоялец поднял темную бровь:

– Не сомневаюсь, у вас, конечно, приготовлена достаточно правдоподобная версия, – с холодной учтивостью заметил он. – Но, к сожалению, я не расположен выслушивать какие бы то ни было объяснения, поскольку прекрасно знаю все, что вы можете сказать.

– Дорогой, – умоляюще попросила женщина, и, увидев ее лицо, Корри испытала настоящее потрясение. В этих чистых васильковых глазах светилось неприкрытое, почти рабское обожание. Мгновенная жалость стиснула сердце девушки. Как могут женщины быть настолько глупы? Полюбить такого мужчину – бездушного, бессердечного, надменного… Да он просто айсберг. И по его небрежной вежливости было ясно, что ее любовь остается безответной. Бедняжка, он никогда не даст ей счастья. Их роман скоро закончится, и, вполне возможно, это к лучшему для незнакомки.

Мужчина, как и ожидала Корри, не обратил никакого внимания на вмешательство спутницы.

– Я сочту своим долгом сообщить обо всем вашему начальству.

Корри вздрогнула.

– Но это несправедливо. Я ничего не сделала, – рассердилась она. Теперь не до реверансов – приходилось защищаться.

– Неужели? – насмешливо бросил он, и Корри сжалась как от оскорбления. Она для него, кажется, вообще не существует!

Взбешенная, Корри громко выпалила:

– Я не воровка!

– Предлагаю немедленно отправиться к управительнице, и пусть она решает, кто вы на самом деле, – пожал плечами мужчина, не глядя на нее.

– Но я потеряю работу!

– Вам следовало бы подумать об этом раньше.

Глаза Корри обожгли слезы ярости, но девушка постаралась не выказать страха. Мужчина потянулся к кнопке:

– Хотите, чтоб я вызвал ваше начальство?

– Нет. Я ухожу, – обронила Корри, пытаясь говорить спокойно. – Но напоследок постараюсь объяснить кое-что.

Постоялец хладнокровно нажал кнопку. Но Корри этим не запугаешь! Если ей и предстоит потерять работу, то по крайней мере она не сдастся без боя! Хотя бы однажды в жизни она забудет о сдержанности и выскажет все, что думает об этом человеке.

– Даже будь я воровкой, – презрительно фыркнула Корри, направляясь к двери, – вам нечего беспокоиться. – Она набрала в грудь побольше воздуха; голос дрожал от неприкрытого волнения: – Вряд ли у вас найдется что-то стоящее!

Девушка громко хлопнула дверью, успев в последний раз увидеть лицо незнакомца. В его до сих пор непроницаемых, мертвенно-холодных глазах вспыхнули странные искорки то ли негодования, то ли любопытства… скорее всего неприязни.

Подгоняемая праведным гневом, Корри переступила порог своей комнатушки и, только оставшись одна, с ужасом осознала, что произошло. Мало того, что она ворвалась в чужой номер, нарушив главную заповедь отеля, но к тому же еще и нагрубила постояльцу, пусть и вполне заслуженно. Как только главный управляющий узнает об этом, ее немедленно рассчитают.

Сердце Корри оборвалось, и она ощутила, как много значит для нее это место, столь идеально отвечающее ее требованиям. Она так любила неброскую элегантность отеля. Как трудно будет привыкнуть к обычной жизни! Конечно, чудовище, поселившееся в апартаментах Каллас, не узнает, насколько тяжело скажется на ней потеря работы, но ведь ему абсолютно это безразлично. Она хорошо изучила подобных типов. Если бы она умоляла и рыдала, он, вероятно, снизошел бы до того, чтобы даровать ей прощение, но никакие силы на земле не вынудят Корри доставить ему такое удовольствие.

Девушка машинально опустилась на кровать. Мысли лихорадочно метались. Что ни говори, а она сама во всем виновата. Пренебрегла своим непреложным правилом: молчание, скрытность, изворотливость. Если хочешь оставаться свободной в собственном понимании этого слова, необходимо быть осторожной и осмотрительной, как партизан на вражеской территории. Теперь же ее хитроумный план с треском провалился.

Но Корри так легко не сломить. К тому же у нее есть одно преимущество. Сегодня суббота, и у старшей выходной. Этого тот дьявол просто не мог знать, так что Корри выиграла несколько часов. За это время надо успеть как можно больше. Арлекин всегда говорил: хочешь ретироваться – сделай два шага вперед. Логически рассуждая, настал самый подходящий момент для величайшей аферы в ее жизни.

И Корри, не дав себе времени передумать, взяла с комода длинную плоскую картонку. Крышка легко поднялась, и в комнате повеяло любимыми духами матери. «Бег времени». Почти неуловимый сладостно-горький изысканный аромат средиземноморских ночей. Она вспомнила, как совсем девчонкой любила наблюдать за матерью, когда та одевалась к вечеру. Мария обычно слегка притрагивалась пробочкой к запястьям и груди и лишь потом очень аккуратно румянила себе щеки.

Девушка осторожно сняла несколько слоев серой папиросной бумаги, будто перелистывая страницы старого дневника. Из-под них показалась играющая всеми цветами радуги ткань. Корри совсем забыла, как она отражает свет, подобно черной жемчужине.

Девушка, едва дыша, извлекла роскошное платье, окутавшее ее руки сверкающим водопадом, и бережно уложила на постель. Вот оно, во всей своей великолепной, роковой славе. Талисман. Фамильная драгоценность. Баленсьяга. Наряд, сияющий оттенками полуночного неба или рыбы в глубоком темном море. В складках прошитого черными нитями шелка сверкали зеленые, серебряные и фиолетовые всполохи, как молнии среди грозовых туч.

Корри благоговейно подняла платье за плечики и приложила к себе. Цвета ежеминутно менялись, словно живые. Баленсьяга. Платье всегда распаковывали и укладывали в первую очередь. Даже если мать и дочь бежали из отеля под покровом ночи, оставляя почти все вещи в счет непомерно возросшего долга, это платье всегда было с ними. Их общий секрет, тайный порок, символ блестящего прошлого, надежд на будущее. И вот теперь оно в ее руках, бессильно повисшее, невинное с виду, будто чаша с отравленным вином.

– Это, – говаривала мать, дотрагиваясь до жесткого шелка с чем-то вроде гордости, но так осторожно, как если бы оно могло внезапно ее укусить, – это надо надевать лишь в самом крайнем случае.

Она надолго замолкала, любуясь смелым покроем, вспоминая о целом состоянии, уплаченном за платье, но более всего горюя об Антонио, настоявшем, чтобы она купила безумно дорогой наряд в тот единственный проведенный в Париже день. И все лишь потому, что он так шел к ее золотистой коже…

Корри, охваченная внезапным сомнением, снова разложила платье на кровати. Осмелится ли она его надеть? Оно скорее пристало взрослой женщине, уверенной в себе и своих силах. Даже мать взирала на него с почтительным восторгом. И надевала всего однажды, хотя сказала потом что оно из тех туалетов, о которых можно только мечтать.

Что же, существует единственный способ выяснить, так ли это.

Корри быстро сняла униформу горничной. Прохладная ткань скользнула по плечам, и девушка почему-то ощутила, что пересекла некий рубеж и отныне жизнь уже никогда не будет прежней. Почти не помня себя, она извернулась, чтобы застегнуть ряд крючков на спине. Кроме платья, в картонке оказалась еще пара вечерних босоножек из кожи ящерицы, с высокими, чересчур высокими для нее каблуками.

– Ни одна женщина не может считать себя таковой, – наставляла мать, – если не пройдется на шпильках по Елисейским полям в час пик.

Так вот каково это – быть женщиной! Да она едва держится на ногах!

Корри сосредоточилась, стараясь привыкнуть к новому положению, чувствуя, как тягучее напряжение растекается от щиколоток по спине. Сделав первый робкий шажок, она повернулась к зеркалу.

Глаза девушки широко распахнулись. Застыв на месте, она зачарованно всмотрелась в свое отражение. Перед ней стояла высокая элегантная незнакомка. Корри казалась старше, стройнее и неизмеримо более умудренной жизнью. Хрупкие плечи открыты, талия такая тонкая, что того гляди переломится. Она никогда раньше не замечала, какая у нее белая кожа, резко оттеняющая непроглядный мрак волос.

Корри подошла ближе. Она словно очутилась в центре радужной бури. Платье с каждым движением меняло цвета, подчеркивая густую синеву ее глаз блестящими волнами, то зелеными, то фиолетовыми. Корри выглядела чужеземной принцессой, манящей, опасной, уязвимой и в то же время уверенной в себе, будто змея в своей сверкающей чешуе.

Корри нерешительно отступила, заметив, как поднимается и опускается лиф платья, готовый, кажется, в любое мгновение явить взору таящиеся в нем сокровища. Она едва могла дышать, но понимала, что ради этого платья можно стерпеть и не такие неудобства. Шуршание шелка звучало в ушах десятками тоненьких голосов. Она прошлась, чуть покачивая бедрами, так легко, точно шагала по воздуху. Потом оглянулась, пораженная прекрасными очертаниями длинной стройной шеи, огромным треугольным вырезом до самой талии. Спина будто говорила: «Я твоя», а перед добавлял: «Если поймаешь». Предательское, обманчивое платье, которое соберет и удержит в себе весь свет, наполнивший комнату. В нем она казалась себе матадором, вампиром, темным ангелом, демоном зла.

По обнаженной спине прошел холодок предчувствия. Сомнения одолели девушку с новой силой. Вот оно, воплощенное искушение… призванное привлекать взоры, разбивать сердца, похищать души. Но к чему это приведет?

Крайний случай. Так велела мать.

Корри заставила себя оторваться от зеркала. Впереди столько дел, нельзя терять времени! Сейчас на ней всего-навсего другая униформа, средство получить то, чего она хочет, ключ к заветной двери.

Корри, нахмурившись, свернула волосы в узел и надежно сколола шпильками.

На улице уже стемнело. Девушка глянула на часы, поспешно расстегнула ремешок и оставила их на комоде. Пора идти.

Медленно ступая на непривычных каблуках, она спустилась по лестнице в огромный холл. При ее появлении воцарилась мертвая тишина. Корри глядела прямо перед собой, хотя сердце выбивало тревожный ритм. Она не боялась, что кто-то из обслуги увидит ее, – все равно ей нечего терять. Когда она проходила мимо стойки портье, раздался всеобщий полустон, полувздох, завистливый и оценивающий одновременно. По коже поползли мурашки. Тяжелый узел волос оттягивал голову, но Корри лишь грациозно вздернула подбородок. От нее словно исходило некое внутреннее сияние, и швейцар, завидев девушку, поспешил почтительно придержать двери. Корри улыбнулась. Если бы он только знал…

– Гай!

Гай де Шардонне устало поднял голову. Они заказали ужин: копченую лососину, дыню, седло барашка, спаржу, свежий хлеб, лучший в Лондоне, и вкусное несоленое деревенское масло. Но стоило Гаю услышать этот страдальческий голос, как у него мгновенно пропал аппетит. Как знакомо и давно надоело!

– Все кончено, не так ли?

Он долго бесстрастно разглядывал ее. Красивая, очаровательная, холеная женщина, прекрасно одетая, идеальная спутница…

Гай вздохнул:

– Как скажешь, cherie.

Его прищуренные глаза ничего при этом не выражали.

– Ты невозможен, – чуть хрипловато пожаловалась она и отвернулась, чтобы скрыть слезы. – Не понимаю. Чем я тебе не угодила?

Гай сжал ее пальцы:

– Ты само совершенство.

– Ты не любишь меня, – простонала она, выдергивая руку.

– О Виктория…

Женщина прикусила губку:

– Знаю, Мучаюсь, как влюбленная школьница, но ничего не могу поделать. Это все ты, ты виноват! Ненавижу себя, но от этого не легче! Я влюблена в тебя. И стараюсь покорить. Чтобы ты был только моим.

Гай уставился на длинный ряд столиков, накрытых безупречно чистыми розовыми скатертями, сверкающих серебром и хрусталем, но тут же перевел тоскливый взгляд на реку. В темной воде играли причудливые отблески света. Если бы только он мог исчезнуть, затеряться в этих волнах, позволить неспешному течению нести его к морю…

– Гай, пожалуйста…

– Ты ведь знаешь, каков я, – спокойно, невыразительно пробормотал он. – Я с самого начала предупреждал, что влюбляться в меня опасно. И совершенно не желал этого.

– Слова…

Виктория беспомощно отмахнулась и, не докончив фразу, принялась нервно вертеть в пальцах серебряную солонку. Глаза подозрительно поблескивали.

– Если потребуешь, я оставлю Ричарда. Только скажи…

– Нет, – торопливо и резко перебил Гай. – Сколько раз повторять? О женитьбе не может быть и речи.

Женщина съежилась. По щекам медленно поползли слезы. Гай молча наблюдал за ней.

– Как ты жесток!

Гай пожал плечами:

– Во всяком случае, не намеренно. Я всего лишь сказал правду.

Он вдруг почувствовал, что смертельно устал и так измучен, что почти не в силах говорить. Все повторяется снова и снова. Доколе ему придется переживать эти мгновения, неизбежный третий акт плохой мелодрамы?

Гул голосов постепенно стихал, в зале будто потемнело.

– Тебе никто не нужен.

– Совершенно верно.

Он быстро встал, жестом велел официанту принести пальто Виктории и учтиво накинул ей на плечи легкую ткань из шерсти ламы. Виктория машинально поднялась. Гай взял ее под локоть, и она едва не отшатнулась от его прикосновения, безразличного, как удар мимоходом.

– Ты наблюдательна, Виктория. Мне действительно никто не нужен. Даже я сам.

Пустота в прозрачно-серых глазах казалась поистине леденящей. В ушах Виктории неожиданно зазвучал его голос, произносящий нежные слова в минуты страсти. Ласки этих длинных сильных пальцев, запах его кожи…

– Я обидела тебя, – прошептала она. Гай, все такой же неизменно вежливый, повел ее к выходу.

– Нет, – с легким сожалением ответил он. – И не думай об этом, Виктория.

Ей почему-то стало легче, словно стальная змея, обвившая сердце, чуть разжала кольца. Он по-своему добр к ней. И она вовсе не теряет его. Потому что Гай никогда ей не принадлежал.

– Я буду скучать по тебе, Гай.

Он поднес к губам ее ладонь:

– И я тоже.

Провожая Викторию к выходу, Гай против всякой очевидности надеялся, что это окажется правдой. Он помог ей сесть в такси, ожидая, пока пройдет оцепенение, сковавшее душу. Как бы он хотел вновь почувствовать… но что? Боль, грусть, одиночество… все, что отпущено ему судьбой.

Такси исчезло в темноте. Виктория не оглянулась. Не махнула на прощание рукой. Гай попытался запечатлеть в памяти ее лицо, сохранить что-то теплое, человечное, отличавшее их отношения. Голубые глаза, очень красивые…

Он стоял, глядя в пустоту, не замечая главного швейцара, маячившего поблизости. Кажется, пошел снег.

«И никто, никто не может ранить меня», – с безнадежностью подумал Гай. Там, где он, всегда царит зима.

Гай немного поколебался, решая, не вернуться ли ему в номер. Нет. Сегодня он хочет презреть ее муки и собственное безразличие ко всему на свете. Хочет тепла, света и веселого общества. Иначе он, пожалуй, вообще забудет о том, что еще жив.