Мы мчимся куда-то через северную Францию, или через Бельгию, или Германию – сложно сказать. Здесь нет границ, и все ездят на одинаковых машинах. Но вот наступает ночь, за окнами видны лишь фары встречных автомобилей, и, сам того не замечая, я проваливаюсь в сон.

Проснувшись, обнаруживаю, что грузовик никуда не едет и Маркера в кабине нет. Из-за шторки в синюю клеточку доносится раскатистый храп: водила завалился на боковую. Выглядываю из окна: стоим на заправке в какой-то европейской стране.

Вылезаю из кабины чуток поразмяться и иду в сторону главного здания в поисках уборной. Глубокая ночь. В окнах закусочной горит яркий свет и видно все, что происходит внутри. Посетителей немного.

Вода здесь спускается автоматически – после того как закончишь свои дела. Точнее говоря, датчик фиксирует момент, когда отходишь от писсуара. Если подумать, то можно отлить чуть-чуть, прерваться и отойти в сторонку, подождать, когда все смоет, а потом вернуться и продолжить. Хитрый «глаз» ничего не поймет. Но у меня сейчас другие планы. Иду в закусочную, беру чашечку кофе и булку. Расплачиваюсь английскими деньгами и получаю сдачу в евро. Тут я совсем не в курсе дел. С меня могут содрать сколько угодно, и я послушно выложу денежки.

Приличный кофе. У него даже вкус есть. С каждым глотком возвращаюсь к жизни. Рядом – стенд с открытками, и я уже подумываю, не отправить ли Кэт открытку с видом Гейдельберга и надписью на обороте «Привет из Непала!». Пожалуй, не стоит. Немногочисленные посетители, склонившиеся над чашечками, на мой взгляд, тоже смахивают на дальнобойщиков. Кстати, интересно все-таки, куда направляется Маркер. Здорово, что я не знаю.

И вообще, что он за человек, этот Маркер? Где живет? Почему ездит без напарника? Как в одиночку умудряется грузить все эти диваны и стиральные машины? – ведь, насколько я понимаю, именно этим занимаются службы грузоперевозок. И что у него там в кузове?

– Поскольку рядом его нет и спросить некого, придумываю ему предполагаемую биографию. Он живет в Южном Кройдоне, в просторном доме, построенном десять лет назад по программе заселения поселка под названием Гейвиллидж. Газоны перед каждым домом. У него есть жена, которая работает на ресепшене в салоне красоты, и двое детишек, которые уже в первом классе перестали слушаться папочку. В сарае на заднем дворе он держит свои философские книжки и ведет параллельную жизнь, одерживая победу над величайшими умами прошлого.

Когда я возвращался, за грузовиком мелькнула тень: какой-то человек, потупившись и сунув руки в карманы, отпрянул от машины, направился в противоположную от ресторана сторону, вдоль ряда припаркованных автомобилей, и скрылся в темноте.

Маркер встал с постели и бурчит:

– Я уж думал, мы больше не увидимся.

– Тут кто-то возле фуры шастал. Водила насторожился и спрашивает:

– Какой собой?

– Да я и не рассмотрел толком. Не баба.

Мой попутчик явно напрягся, но больше ничего не сказал. Вытащил пакет с зубной щеткой и туалетными причиндалами и пошел в сторону туалетов бриться.

Сижу, осматриваюсь в кабине. Возле койки лежит сумка с записной книжкой. Захотелось мне полистать книжонку, я уже полез в сумку, как вдруг вижу – паспорт. Помню, вчера, когда Маркер предъявлял властям документы, паспорт лежал в бумажнике, а тот – в кармане пальто. Только вот имя там значилось другое: Армин Маркус. Вот вам и Арни Маркер.

Мы снова в пути. Разговоры о философии так и не возобновлялись.

– Скоро на месте будем?

– В полдень подъедем к границе. Не вполне то, что я хотел знать.

– Куда рванешь, когда прибудем? – спрашивает водила.

– Особых планов-то и нет, – отвечаю. – Вольный ветер.

Собеседник кивает. Счел меня бесцельным скитальцем. Да ну и пусть, меня не колышет.

– А если я попрошу тебя об услуге?

– Чем смогу, помогу.

– Там в холодильнике, в морозильном отсеке, конверт лежит. Достань его, запрячь в карман подальше и держи у себя, пока не окажемся по ту сторону границы.

Ну вот, приехали. Я, конечно, рад помочь, но в заграничную тюрягу садиться мне пока не приперло.

– А что в конверте-то?

– Да ничего особенного. Знаешь, эти таможенники ну такой тупой народ!

– Нас будут досматривать?

– Не исключено.

– То есть и меня в том числе?

– Дался ты им, канителиться с тобой – ты ж не шофер.

– А если все-таки… Найдут ведь.

– Найдут – и черт с ним. – Маркеру явно не по себе. – Подумаешь, невелика беда.

– Так может, его вообще не прятать?

– Опять двадцать пять! В конце-то концов, ты мне собираешься помогать или нет?

– Ну все-все, ладно.

Честно говоря, я не так уж и горю желанием помогать, просто не знаю, как выкрутиться. Он меня везет черт-те откуда, кормит, делится своими философскими измышлениями – я вроде как ему обязан. К тому же отказывать всегда труднее, чем соглашаться, да еще прямо в глаза.

По-моему, люди и сами не замечают, как это происходит. Нет, теоретически человек вроде бы принимает решения на основе собственных убеждений и интересов – скажем, делает что-то для удовольствия. На самом же деле мы чаще всего руководствуемся соображениями жертвенности. Была у меня одна девчонка, мы с ней дня три повстречались, а потом она стала всем рассказывать, будто у нее ко мне ничего и не было. Так однажды я на нее где-то наткнулся и напрямик так спрашиваю: неужели это правда? Зачем тогда было спать со мной в первый же день? А она ответила: «Да повода не было отказаться».

– Ну, так ты согласен?

– Согласен. Сделаю, что просишь.

Он успокаивается. Я отворачиваюсь кокну: мы проезжаем место, где, судя по всему, живут горячие поклонники балконных цветов в ящичках. Ну точно, святая святых. Или, может быть, тут специальные агенты ходят, отслеживают всех, кто запоздал с пикировкой петуньи.

Угораздило же меня угодить в машину к водителю с фальшивыми документами, да еще прятать у себя какой-то противозаконный конверт! Н-да, при неблагоприятном раскладе это может очень здорово мне аукнуться. Хотя, с другой стороны, чего мне бояться? Я совершенно не в курсе дела, и вообще неосведомленность – мой главный козырь, тут и выдумывать ничего не надо: правда – на моей стороне. Так что плыви по течению и не парься.

Но вот до границы остается несколько миль, и Маркер просит достать из холодильника конверт. Мало того, что он запрятан в самой глубине, так еще и примерз.

– Не вынимается.

– А ты, сынок, легко сдаешься, как я погляжу. Терпеть не могу, когда меня называют «сынком».

Папаша нашелся! Мой собственный отец никогда меня так не называл. Пришлось царапать лед, пока пальцы не онемели, но конверт я все-таки извлек. Этакий замороженный сверток из коричневой бумаги. Вроде не толстый, ничего такого внутри не прощупывается – слава богу, не наркота.

– Есть какой-нибудь потайной карман?

У меня вообще только один карман: нагрудный.

Но вот и пост. Надо сказать, оборудован в лучших традициях холодной войны. Это вам не в государство Евросоюза въехать, где границу отмечает только знак «Пожалуйста, будьте внимательны на дорогах Бельгии», моргни – не заметишь. Нет, тут картина иная, все как полагается: колючая проволока, вышки с автоматчиками, полосатые шлагбаумы поперек дороги. Встаем в очередь на проверку документов. Маркер явно напрягся. Я уж начал было строить догадки, в какие края нас занесло, но тут же вспоминаю о данном себе обещании. Начинаю рассматривать здоровенный щит с надписями на каком-то иностранном языке, отдаленно смахивающем на немецкий. Внизу – английский дубляж. Успеваю прочесть обнадеживающее: «Пожалуйста, покиньте транспортное средство и зарегистрируйте факт своего прибытия у представителей властей». Воображение милостиво подкидывает радужную картинку, где я регистрирую «факт своего прибытия», а мне выдают разрешение действовать в означенных границах – скажем, пользоваться общественным транспортом и посещать увеселительные заведения.

Очередь движется на удивление быстро. В основном машины пропускают – полицейский взмахнет рукой: следующий. Нам же дали знак вырулить на обочину и предъявить многотонку к тщательному досмотру. Всегда так. Чего и следовало ожидать.

– Все будет нормально, – буркнул Маркер. Голос у него такой, будто он именно теперь вздумал обгадить штаны.

Таможенники молча листают наши паспорта, потом жестом просят предъявить фуру к досмотру. Отдают документы и направляются взглянуть на груз. Мне и самому любопытно. Кузов от пола до потолка уставлен картонными коробками. Снова жест: открывай коробку. В такие минуты начинаешь понимать, что люди в принципе способны обходиться куда меньшим количеством слов, чем принято думать. Почти все ясно из контекста, без сотрясения воздуха. Помню, бабуля моя незадолго до смерти перестала слышать – так вот, она догадывалась по ситуации, о чем ей говорят. Скажем, кто-то подходит и обращается к ней со снисходительной улыбочкой в духе «будь ласков с братьями нашими меньшими», она сразу и отвечает: «Спасибо, более-менее. В моем-то возрасте…» или «Да так, шевелюсь помаленьку, день ото дня все медленнее». Как-то раз она мне сказала, что теперь у нее часто возникает такое чувство, какое бывает, когда пытаешься найти выход в темном кинотеатре во время фильма. За спиной глазеют зрители, мигает свет, а тебе лишь бы скорее выйти отсюда, доставив людям как можно меньше неприятностей. Умница была моя бабуля, я по ней страшно скучаю.

Маркер тянется к какой-то коробке. Его останавливают: нет, достань другую, вон ту. Водила исполняет просьбу стражей порядка и срывает ленту. Внутри, как мы видим, кроссовки "Найк«,туго обернутые бумагой – коробка битком набита. Моя первая мысль – подделка. Таможенники рассматривают обувь, потом один вынимает пару, за ней – следующую и бросает прямо в грязь, нисколько не беспокоясь о сохранности товара. Маркер молчит, возражать не пытается. Меж тем таможенник методично освобождает коробку, набитую обувью и оберточной бумагой. Наконец-то! Довольно хмыкнув, он извлекает из коробки видеокассету.

Протягивает находку напарникам. Фильм называется «Записки нимфоманки». Для тех, кто не владеет иностранными языками, на обложке помещена наглядная иллюстрация: полунагая дамочка притягивает к себе совершенно голого мужчину за огромный напряженный член.

Маркер – контрабандист, специализируется на хард-коре. Вот вам и философ.

Тихонько на него поглядываю. Маркер опускает руку в коробку и извлекает на свет божий еще несколько кассет с интересными надписями: «Налегай», «Грязные дебютантки», «Крепкие задницы» – и раздает таможенникам по кассете. Как ни в чем не бывало, будто жвачкой угощает. Те в восторге. Склабятся, с любопытством разглядывают картинки.

– Оставьте себе, – говорит Маркер, – дарю.

Что творится! Теперь они – лучшие друганы. Каждый считает своим долгом похлопать Маркера по плечу, вместе помогают ему собрать разбросанную обувь. А я-то думал, упекут нас в тюрягу за растление общественной морали. Как бы не так! Пришел дедушка Сайта, раздал подарочки, и все разбежались по своим делам; никто никому не мешает. Надо же, как устроены люди: раскусили грязного развратника, толкача голых сисек и тут же прониклись к нему истинным пониманием и расплылись в улыбках. В удивительном мире мы живем. Я, конечно, не протравленный моралист, способен разделить всплеск братского чувства, коим прониклись эти мордовороты. Не то чтобы они были такие порноманьяки, просто всегда испытываешь облегчение, распознав в другом человеке признаки своего собственного «темного я».

Садимся в машину и благополучно трогаемся в путь.

– Значит, не впервой, – замечаю.

– Случалось пару раз.

– И все время обыскивали?

– Нет, – признается он, внимательно сканируя дорогу и окружающие нас склады.

– Поджилки-то небось тряслись?

Не отвечает: стыдно, наверное, а я-то из сочувствия спросил.

– Да ладно, я уже большой. Доводилось видео смотреть.

– Рад за тебя, – буркнул Маркер.

Короче, бросаю попытки растормошить попутчика и перевожу все внимание на дорогу. Занятное место проезжаем: уже не граница, но до первого значимого города еще далеко. Много на свете таких поселений; единственное их предназначение – сортировать и размещать товары. Сплошь до самого горизонта простираются безлюдные складские здания и прилегающие к ним дворы, где никто не живет и ничего не выращивает. Здесь даже рекламных щитов нет с их лживыми прикрасами, только черные глазницы окон в длинных многоэтажных коробках посреди пустынных цементных площадей, по которым неуклюже проползают здоровущие фуры. Хотел бы я знать, хорошо ли спит по ночам проектировщик подобных кварталов. Может, он еще и горд своей работой? А может, так и было задумано? Чтобы самодовольные иностранцы, которые приехали полюбоваться страной, пыл чуток поубавили, а то тошно уже от их улыбок. Нет, не те ныне времена: путешествовать по странам уже не так круто и не так увлекательно, как было раньше, и даже разнообразия-то особого не осталось. Так может выглядеть приграничная трасса любой страны. Здесь всем заправляет коммерция; именно так мы богатеем. Въезжая на территорию очередной державы, мы отдаем дань механизму собственного благосостояния, а потом отводим глаза и чешем в столицу, где нас ждет уютный номер отеля в недавно отданном пешеходам историческом центре.

Как-то сами собой мысли вернулись к облюбованным туристами пешеходным «плаза», кишащим всяким актерским сбродом: здесь и уличные музыканты, и факиры с огненными факелами, и «живые статуи». Одну такую я впервые увидел в Барселоне. Даже не знаю, что здесь самое потрясающее: дерзновенность идеи или умение исполнителя сохранять полную неподвижность. Одетый в белое человек с беленым лицом стоял на белом столбе, как самая что ни на есть греческая статуя. Потом я стал замечать «статуи» повсюду и понял, что это всего-навсего низкозатратная форма попрошайничества. И все-таки занятно, кто же первый к этому пришел. Придумал что-то новенькое – считай, задал тональность. Таковы правила в искусстве. Скажем, можно сложить образ из подставки для бутылок, но первым до этого додумался Марсель Дюшан, и именно он вошел в историю. И если тебя посетила идея, кем-то уже осуществленная, можешь смело с ней распрощаться. Главное – стать оригинальным, а потом варьируй сколько душе угодно и считай, что уже состоялся: большего от тебя не требуется. В противном случае есть риск остаться непонятым – история не терпит ординарности.

Удивляюсь, что, кроме меня, никто не замечает столь очевидных вещей. Ух ты, а ведь Арни Маркер, то есть Армии Маркус, по-своему тоже столкнулся с непониманием, только его предмет – западная философия.

– Дерьмо собачье!

Визжат тормоза, меня швыряет вперед. Будто из-под земли перед нами материализуется КПП! Откуда он тут взялся? Какие-то бугаи в черных нейлоновых куртках машут нам автоматами.

– Держись! Будем прорываться!

– Зачем?

– Не вякай!

Он так громко и убедительно огрызнулся, что вякать и впрямь расхотелось.

Замедляемся и держим курс на импровизированный блокпост: яркие пластмассовые конусы и два микроавтобуса. Уж очень эти парни с автоматами смахивают на бандитов. Могу себе представить раскладки Маркера: сшибить пару конусов труда не составит, а там педаль в пол и жми на полную. Единственное, что настораживает, – автоматы. Интересно, он принял их в расчет? Жесткое порно, конечно, разговор особый, да вот только умирать из-за кассет я пока не готов.

Братва с автоматами голосует, приказывая остановиться.

– Пригнись! – рявкает Маркер.

Я ныряю на пол. Двигатель изрыгает чудовищный рев, и мы выстреливаем вперед, сметая конусы на своем пути. Слышится треск, который запросто можно принять за автоматную очередь. Маркус вертит баранкой как одержимый, швыряя фуру из стороны в сторону, а я катаюсь в тесном отсеке под сиденьем, колотясь головой о миниатюрный холодильник.

– Конверт у тебя? – кричит Маркус. – Взял конверт? Взял?

– Да! У меня!

– Съешь его! Сожги! Слышишь? Сожги его!

– Слышу!

Тра-та-та-та-та! Пьяу-пьяу-пьяу! Ветровое стекло вдруг точно снегом запорошило. Маркер кулачищем – хрясь! – пробивает дыру. В кабину врывается поток ледяного ветра. Вокруг со звяканьем рассыпаются стеклянные снежинки.

– Когда скажу, прыгай и чеши отсюда! Спрячься где-нибудь! Слышишь меня?

– Слышу!

– По команде прыгай, беги, прячься!

Бац! Это я снова головой о холодильник саданулся. Нашарить бы ручку, где же она? Прыгай, беги, прячься – мне это нравится. Еще один такой вираж, и меня по двери размажет. Маркер гонит на виражах, как горнолыжник. Ага, вот и ручка. Вцепился в нее, крепко стиснул: это мой путь на свободу.

Что самое непонятное – мне совсем не страшно. В башке все так перепуталось, что непонятно, откуда исходит опасность, а мозги заняты более насущными проблемами: как бы черепом лишний раз не хряснуться. Здорово голову набил, руки и плечи, синяков будет – пропасть, но пока не до этого.

– ПРЫГАЙ!

Распахиваю дверь. Маркер выкручивает руль, фуру швыряет вправо, и меня буквально выкидывает из кабины. Шлепаюсь в грязь и качусь куда-то по инерции. Наверняка что-то себе повредил. Перестав катиться, лежу на месте, чувствую землю, пытаюсь сориентироваться в пространстве. Потом вскакиваю на ноги и пускаюсь во всю прыть.

Прыгнул-таки. Бегу. Дальше – спрятаться. Только вижу, что мчусь прямо в лапы врага. Вовремя включается чувство самосохранения: едва началась стрельба – ноги, не дожидаясь команды сверху, понесли меня прочь.

Я в какой-то рощице, деревья вокруг. Странно, пока ехали, зарослей я не приметил. Интересно, почему в минуту опасности всегда обнаруживаются какие-нибудь подходящие насаждения? Не сказать, чтобы уж слишком густые – пара десятков стволов. Бросаюсь под крону, затаился.

Пробежал я, кстати сказать, порядком. Сердце сейчас выскочит, ноги онемели и все болит. Тут целое поле капусты, бесконечные ряды – так я его покрыл одним махом. Носиться по вязкой пашне – задачка не из легких, а я так улепетывал с перепугу – будто на крыльях летел. Фуру откатили подальше от дороги, прямо в поле. Вокруг собираются бандюги. Почему-то тихо стало: ни стрельбы, ни рева моторов.

Пытаюсь приподняться, дыхание сбивается, мычу от боли, мозг постепенно возобновляет связь с разбитыми членами. Сейчас самое актуальное – оценить степень повреждений. Это только кажется, что все так просто: на самом деле по одним ощущениям невозможно отличить ушиб от перелома, особенно если не так часто бьешься. Что ж, во всяком случае, руки-ноги целы и крови не видно.

Кто-то закричал.

В прохладные дни в таких местах слышимость хорошая: никаких тебе преград – сплошь низкорослые кочаны. Автоматчики в коротких куртках сгрудились вокруг чего-то, лежащего на земле. Мне отсюда не видно. И оно – то, чего не видно – издает эти крики. Такую жуть я слышу впервые. Одно ясно: это вопли невыносимой боли, от которой не будет избавления. Несчастное существо не молит о пощаде, не проклинает, просто корчится в агонии.

Вот это, я вам скажу, по-настоящему страшно.

Там головорезов целая шайка, да все с автоматами. И они не прекратят только потому, что я попросил. Что прикажете делать? Предстать перед ними, заступаясь задруга? Нуда, и меня постигнет та же участь, и я буду лежать там и вопить, как Маркер. Остается только одно: скорчившись поддеревом, наблюдать за происходящим и пытаться понять, что же тут такое творится.

Несколько боевиков потрошат фуру, выбрасывают из нее коробки. Поскольку я знаю, что в них лежит, могу рассмотреть ряды обуви в оберточной бумаге, из-под которых вываливаются кассеты. Тут чехол одной из так называемых кассет раскрывается, и внутри мелькает что-то белое – нет, эти штуки устроены явно не так. Громилы закидывают обувь в фуру, с ними и видеокассеты, а между тем на земле постепенно образуется куча чего-то белого и трепещущего, того, что они извлекли со дна коробок.

Вопли прекратились. Утратив интерес к замученной игрушке, громилы идут помогать тем, кто потрошит фуру. Поднимают с земли кассеты, гогочут над названиями. Кто-то принес бензин и плещет из канистры на кучу чего-то непонятного.

Но вот опустошена последняя коробка, бандиты пакуются в микроавтобусы. Последний чиркает спичкой и поджигает сдобренную горючим свалку. Бригада уезжает.

Чуток подымив, пламя набирает силу, стремительно взвиваясь ввысь. В спокойное осеннее небо вздымается чад. Машины – микроавтобусы и фура – неуклюже выползают с поля на дорогу. Никто не дернулся меня искать.

Когда единственным звуком становится отдаленный шум автотрассы, я решаюсь встать. Оцениваю ситуацию: я один в незнакомой стране, чье население прибегает к крайнему насилию средь бела дня. Мне больно и очень страшно. Я бы сейчас на все согласился, лишь бы спастись – знать бы еще, что именно надо сделать. Кроме всего прочего, неплохо было бы помыться, переодеться и что-нибудь съесть. Здесь, посреди капустного поля, эти земные потребности кажутся королевской роскошью. И рюкзачка я лишился.

Было бы несправедливо сказать, что я получил по заслугам. Из всех мыслящих существ я самый невзыскательный. Помню, как мы прощались с Эм незадолго до того, как моя «нокия» пустилась в долгое плавание к морю. Помню слова, которые подруга проронила жалобно, почти шепотом, словно ощущая нависшую надо мной угрозу: «Побереги себя». И вот я в самой что ни на есть опаской ситуации, и что прикажете делать? Как это «поберечь себя»? Такого не бывает, человек не может поберечь себя сам – люди берегут друг друга.

Жаль, что ее здесь нет. Не для того чтобы обо мне позаботиться – просто она желала мне добра. Здесь же все совсем наоборот, эти крики и костры – результат недобрых намерений людей по отношению к своим ближним. Эм бы сейчас положила руки мне на плечи, посмотрела бы на меня своими пьяными от любви глазами, а если бы я улыбнулся, засияла бы от счастья, словно я сделал ей подарок.

Ах Эм…

Огонь еще не потух. В стороне, среди затоптанной капусты распласталось что-то темное. Эх, надо бы ва-ить отсюда, развернуться и бежать, потому что я не хочу иметь ничего общего с грязными делами, от которых люди издают такие звуки.

Иду на огонь. Я не принимал этого решения. Просто, похоже, мне не дано войти в следующий этап жизни, не перешагнув предыдущий. От костра жар валит – не подступишься. Горит-то в основном середина, по краям валяются какие-то полуобгоревшие кубы или кирпичи. Вот один на боку лежит. Да никакие это не кирпичи и не кубы, а книги! Одинаковые, в жестких черных переплетах, похожие на Библию. Одна лежит чуть поодаль – занялась, но потухла. Недолго думая, шагаю в пекло и вытаскиваю ее. Жаром так и обдало, словно о стену ударился; но отскакиваю уже с добычей в руках.

Отхожу в сторону, стою в прохладе раннего утра и держу в руках подернутый пеплом томик. Какие-то непонятные буквы, даже не знаю, с чем сравнить. Видимо, это здешний язык. Заголовок, а под ним, надо думать, имя автора: Леон Вицино – уж это я разобрать способен. Выходит, все-таки не Библия. Листаю страницы. Текст поделен на параграфы разного размера, много-много страниц. То, что здесь написано, для кого-то очень много значит, иначе книги не стали бы сжигать.

Выходит, кроссовки да кассеты -лишь прикрытие: Маркер ввозил в страну эти самые книги. Голова идет кругом: обычные страницы, бумажные переплеты – не порнография, не поддельная обувь – оказались самым опасным, тайным, преступным грузом фуры. Отпечатанные на бумаге фразы, обыкновенные слова, такие же, какие я пишу, а вы читаете.

А меж тем невдалеке от меня лежит темная бесформенная масса – я напоминаю себе, что туда смотреть нельзя и лучше вовсе не подходить, к чему подробности. Зрелище там не из приятных. Все равно ему уже ничем не поможешь. Мне еще выбираться отсюда, а посему неплохо бы оставаться в форме и не расшатывать психику. Так, сейчас беру ноги в руки и мотаю отсюда, не оглядываясь.

И все-таки взглянуть придется. Если я просто так уйду, то неизвестность будет преследовать меня до самой смерти. Надо узнать, что случилось с Маркером.

Направляюсь к нему. Бедняга так и остался лежать, скорчившись на боку, словно пытался закрыться от ударов. Вот сгорбленная спина в спортивной куртке. Потертые джинсы. Вымазанные грязью ботинки. Обхожу его. Окровавленные руки прижаты к животу. Рядом на земле что-то блестит. Поддеваю носком ломоть грязи: под ним – нечто похожее на щипцы с вытянутыми губками, такими вытаскивают скрепки скоросшивателя. Тупо гляжу на щипцы, будто один долгий взгляд поможет понять, как этот предмет здесь оказался. Сам не знаю зачем, я нагибаюсь и беру их в руки. Видно, привычка сработала: вещь не должна пропасть, необходимо вернуть ее владельцу или пустить по назначению. Сую находку в карман и тогда только перевожу взгляд налицо покойника.

Не думаю, что стоит пересказывать на этих страницах все, что видели мои глаза. Я посмотрел, и мне стало понятно, какой ужас здесь происходил и чем был вызван истошный крик. Другое дело, зачем понадобилось такое проделывать? Этого мне никогда не понять. Ему не задавали вопросов, от него ничего не требовали, так зачем было причинять человеку столько страданий? Смерть есть смерть. Победили – радуйтесь, неужели этого недостаточно?

То, что предстало моему взору, пробило всяческие защитные установки и психические барьеры, и в сознании навсегда запечатлелась сила людской ненависти. Это была лютая злоба, жажда причинять боль.

Благо меня нелегкая миновала, уцелел.

Все равно я бы его не спас: что прикажете делать? Выйти с голыми руками на вооруженных боевиков? Помню, кто-то сказал: «Чтобы зло восторжествовало, достаточно одного: чтобы хорошие люди оставались в бездействии». Во-первых, я не образец благочестия и никогда на подобную роль не претендовал. И вообще я на это представление не напрашивался, и нечего требовать с меня плату за вход. Интересно, как бы наш умник заговорил, очутившись на моем месте. Для торжества зла нужно немногое: чтобы плохие люди были вооружены.

Прочь отсюда. Иду торопливой походкой, не переходя на бег. Вышел на дорогу и топаю по обочине, не обращая внимания на проезжающие изредка машины. Я такой жути насмотрелся, что страшно вообще людям на глаза попадаться. Хотя, с другой стороны, очень хочется вернуться в обыденность, оказаться среди зданий, витрин и спешащих по делам прохожих. А еще найти телефон: я хочу домой.