— Ох и холодрыга! — брюзгливо пробухтел Библиотекарь. Он кутается в одеяло, но зубы его и не думают прекращать отбивать стук.

Мы сидим и пытаемся отогреться чаем.

— У тебя температура наверное, вон как вчера промок. Ну и ты молодец, не мог дров побольше закинуть!

— Кто последний ложился? — заверещал Макс.

— А кто у нас замерз? — в тон ему спросил я.

— Безобразие. Никакой заботы о друге…

— Не гунди, сейчас протопится.

Да уж, утро выдалось не самым приятным. Промозглый липкий холод незаметно пробрался к нам в дом, отчего на рассвете мы проснулись дрожащими и замерзшими. Сказалась предрасположенность к городской беззаботной жизни — я напрочь забыл подложить в печь побольше дров, чтобы избежать неприятного пробуждения.

На улице все пасмурно, серая хмарь тяжелой дымкой нависла над Тихими Лесами, до того плотная, что тусклые Знаки виднеются еле-еле. Заливается собака — в раннее утро ее лай разносится по еще не до конца проснувшемуся городку.

— И вообще, где справедливость, — продолжает сетовать Макс, двумя руками обхватив кружку, исходящую ароматным паром, — такой дистрофан и не мерзнет? Ты должен быть на моем месте!

— Ну спасибо. И ты еще говорил мне про заботу о друге. Вот что. Надень-ка ты еще одну рубашку, иначе ляжешь с воспалением легких как нечего делать. И, думаю, нам надо пойти и перекусить.

Макс продолжил паясничать:

— Поздравляю с первой здравой мыслью за день, коллега!

— Так ведь еще утро. Погоди, я на многое способен! Дверь на замок, человек-капуста! — бросил я, выходя из дома.

Как и предполагалось, улица встретила нас серо-коричневыми тонами. И если первые отчетливо задает небо, то вторыми — коричневыми — вознаграждают стены домов и дорога. Своим состоянием она могла бы стать примером того, что может случиться после боя с участием курбов, мергов и гестингов. Плащ я не надел, за что себя и хвалю. Штаны заправлены в ботинки; сейчас можно — народа мало, никто не смотрит. Сюда бы сапоги, чтобы невозмутимо шагать по лужам и не выбирать место, куда лучше поставить ногу. Мой спутник отнесся к возникшему препятствию со своей, одному ему понятной философией: он скачет как умалишенный с кочки на кочку, что-то выкрикивает, подбадривает себя. Вылитая лягушка. У него и возраст, когда пора бы и ребенка воспитать, в армии отслужить, заработав офицерский чин, а этот пройдоха улыбается как дите и радуется происходящему. Еще он периодически высказывается, причем, очень непонятно. В основном-то слова схожи с услышанными мной и, каюсь, произнесенными мной в Богами забытые года, но таких вариаций ругательств, выстроенных замысловатей знаменитых башен Ока Неба я еще не слыхивал. И да поможет Великая Семерка не слышать впредь.

— Ты как будто заклинание читаешь, — заметил я.

— Такое заклинание я читаю всю свою жизнь, да что-то все не работает, — крякнул Библиотекарь, совершая неизвестно какой по счету прыжок.

— Это потому, что ты не маг.

— Спасибо. А я все думал, почему же не помогает…

Улица пустынна. Немудрено — при такой погоде из дома выйти может только лунатик. Вовсю топятся дома; как гром среди ясного неба пришедшие ночью холода многих застали врасплох. Даже собаки лают как-то с негодованием, а куры кудахчут больше обычного, как будто жалуясь на зябкую ночь.

— Неудачное мы выбрали время для разнюхивания этого дела, Трэго. В такую погоду пьяный за выпивкой не пойдет, а здесь и подавно…

И словно в противовес его словам из-за угла дома показалась женщина, несущая два ведра воды. Поравнявшись с ней, мы приступили к делу:

— Доброго утра! — миролюбиво начал было я, глядя в раскрасневшееся от усталости лицо. По тонким, но глубоким канавкам морщин текут капли пота. У женщины густая шевелюра, седая и нерасчесанная, отчего сильно напоминает намотанный на палку комок паутины.

— Кому доброе, а у кого и фляга пуста! Ну, чего хотел-то? Чай не кружки несу! — пробурчала она.

— Поставьте, пожалуйста, ведра, у нас сейчас состоится следственная беседа, — важно проговорил Библиотекарь, напустив на себя многозначительный вид.

Женщина с испугом посмотрела на меня. Понизив голос, она, косясь на Макса, спросила меня:

— Это он чего, никак, пьяный али хворый какой?

Удерживая смех, я постарался ответить как можно невозмутимее:

— Нет. Он выполняет свою работу. Как и я. Меня зовут Трэго, это — Библиотекарь. И прибыли мы сюда для того, чтобы разобраться в исчезновениях. Мы расспрашиваем свидетелей.

Собеседница поставила ведра, утерлась подолом платья. Шмыгнув носом, она спросила:

— И чего? Много расспросили уже?

— Одного… Считая вас.

Пауза. Она явно гадает, как себя повести. Наконец, узрев в сложившейся ситуации личную выгоду, она нашла что сказать:

— Ведра-то поможете отнести старухе?

— Да какая ж вы старуха! — галантно возразил Макс, добродушно улыбаясь. — Вам до старухи еще очень далеко!

— А, самой, значит, тащить, да?

— Нет-нет-нет! — быстро возразил я и взял ведро. Второе знаком велел взять Максу.

* * *

В комнате пахнет грибами. Они развешаны на нескольких веревках вдоль печки. Хозяйка дров не жалеет — комната протоплена едва ли не до состояния бани. К нашей радости, принесенные два ведра наполнили флягу до конца, идти больше никуда не нужно. Женщина уселась в кресло и принялась вязать шерстяной носок.

— Спрашивайте, — не поднимая глаз бросила она.

— Что вам известно о событиях последних лет?

— Урожай хуже стал, власть одурела вконец! Корова у соседки померла, а затем еще одна и еще одна. Не знай прокляли ее.

— Замечательно… А про исчезновения?

Солма, так она представилась, не мигая уставилась на меня.

— А что исчезновения? — приступила она. — Стали пропадать люди и все тут. Никак, два с лихвой года прошло… Али три? Нет, Корик весной у меня помер, а значит три. А пропадать-то чего начали? А все гадость эта, Фрилом прозванная! Всех погубил! — закончила Солма шепотом. Жажда рассказа захватила ее; она отбросила спицы, клубок и недовязанный носок, наклонилась в нашу сторону и затараторила: — Я вам говорю! С братом своим он переехал. Молчуны страшенные! Второй-то ладно, он хоть говорит по-человечески, хоть и сторонится людей как собака больная. На базар сходить, с алемином поспорить — он запросто! А Фрил, который только и делает, что на поле торчит… Ух, страшный человек! Поздороваешься с ним, а он: смерть, убью, гроб! О-о-ох! — она закатила глаза и откинулась на спинку.

Мы с Максом переглянулись. Он пожал плечами и осторожно спросил, боясь шокировать Солму:

— И что, прям так и сказал? — тень недоверия сквозила в его голосе как легкий ветерок в жаркий солнечный день.

— Так и сказал, да. А ты сам сходи к нему да услышь, — обиделась Солма.

— Да мы-то сходим… — поспешил успокоить я.

— Эх, мне б халат навроде твоего… Крепкий, да? Вот я сразу усмотрела, что крепкий…

— Он…

— Маньяк он, вот что я скажу! А опосля недели это и случилось — Зений пропал. Как словно испарился. Хороший был мужик — пить не пил, а мужики его часто подначивали. Потом устали да просто высмеивали. Женатым был, детишек трое. Повозка своя была, в город работать ездил. Денег зарабатывал так, что каждому хватало. Еще и оставалось! Жена его до сих пор на его денежки живет, стерва, работать не идет.

— Может, он уехал? — осмотрительно предположил Библиотекарь.

— Ага, уехал. Куда? Зачем такому уезжать? Он ж семью любил как Корик мой выпить. Вот и долюбился — помер, дурак… Нет, пропал он, говорю вам. А знаете куда пропал? Под землю! Под землю, что на огороде братьев этих! Вскоре пропало еще двое человек, к лету ближе. К началу оплакивания еще трое! А там время урожая. И знаете? Вы бы видели, чего получилось у Фрила с этим… С этим… Семе… Надо… Селенабом! Картоха! Картоха что мой кулак! Морква вон с твой локоть, птенец! В общем, не урожай, а сказка для деревенского! Земля у нас неважная, погода тоже. То холода шибанут летом, то жарища по весне, хоть поливай, хоть не поливай. А у этих! Все Леса завидовали! А братья и рады — на базар, значит, повезли, в Торпуаль сам. И трех дней не проторчали — все продали, мерзавцы! Не, себе-то оставили перебиться, да вот почему так? А я вам и говорю, что удобрение у них.

— Удобрение? — невольно переспросил я.

— Ага, самое настоящее. Трупы! А что? Гниют себе, гниют, разлагаются. И навоза никакого не надо! Вот они и всех наших пропащих изрубили и по всему огороду разбросали!

— Боже мой, ну и мистика! — ужаснулся Библиотекарь. И снова я не понял, всерьез ли он или нет; от его секундного шока не осталось и следа. Иномирец смотрит на Солму с подозрением и в ожидании. Как будто она вот-вот должна в чем-то признаться. — А это… Хм… Только ваша версия?

— Ага, как же, моя! Погоди-ка, сынок.

Она с кряхтением приподнялась и прошаркала к двери. Распахнув ее, она крикнула:

— Линка! Эй, Линка, тудыть твою мать!

— Чего тебе? — послышалось издалека. Ужасно писклявый голос.

— Айда, зайди! Дело есть!

Солма вернулась обратно и села в кресло буравить взглядом проход. Дверь распахнулась, и вошла сгорбленная женщина. В сером халате, с вышитыми цветочками, на голове красный платок, а на ногах — калоши. Нос ее выступает далеко вперед как у кораблей Отринувших. Прядь седых волос выпала из-под платка и висит жидкими нитями паутины.

— Здравы будьте, гости дорогие! — сказала она и обратилась к Солме: — Ты по делу али поболтать? У меня капуста неполота, надолго не останусь.

Раньше она была высокой, очень высокой. Пригибаться так могут только рослые в прошлом люди.

— Ты, Линка, садись, садись! У меня тут товарищи про землепашца интересуются.

— А, убийца заинтересовал…

— Ты лучше не бормочи, а слова мои подтверди про окаянного!

— И подтвержу! Извращенец самый настоящий! Жертвует жителями нашими ради, значит, вкусного ужина. Вот они с братцем брюхо-то себе набивают, а овощи их… На крови выращены! — выпучила глаза женщина.

— Во, я ж вам говорила! Говорила! — она замахала руками, радуясь своей правоте. — А то, понимаешь, сидят, хлопают, Линк, глазами. Мол, как это, закапывают?

— А так! Братская могила у них на огороде! А слышь, Солма, я сегодня сплю, значит, а у меня…

Собственно, после подтверждения слов хозяйки о причастности братьев к убийствам началась «светская» беседа. Кому что снилось, что за жуки тыкву погрызли, почему муж не хочет чинить забор… Макс ощутимо стукнул меня локтем по ребрам, пробурчав «я сейчас тебя сожру». Вспомнив, что вообще-то шли покушать, мы вклинились в разговор, чем и вызвали волну негодования. Быстро подавив ее, мы любезно отблагодарили женщин, спешно попрощались и пошли в столовую. По пути я — кто бы сомневался — выслушал кучу претензий в свой адрес и изучил много бранных слов, доселе не выступавших в столь вульгарной роли. Для подстраховки я решил уточниться, являются ли все эти слова в их мире синонимами мага или волшебника, на что Макс, помявшись, сказал, что вообще-то нет, но в данном случае они подходят как никогда точно.

Основные посетители столовой еще не подоспели — все трудятся, а время обеда еще не скоро, посему мы оказались единственными. Хила стояла за прилавком и что-то помешивала в больших котлах. Мы поздоровались и сели в ожидании пищи. Суп-лапша, тушеная капуста со свининой — после множественных трапез в забегаловках и постоялых дворах такая домашняя пища растрогает любого. А столовщица еще и извинилась, сообщив, что сейчас не время для оригинальных блюд. Наши заверения о полном удовлетворении, видимо, были не столь убедительны, раз она с виноватым видом поставила подносы.

— Завтра как раз прибывает поставщик, вот деньком и захаживайте. А лучше вечером! Не обижу, — она кокетливо подмигнула Максу.

— Не составите нам компанию? — предложил я.

— Ой, нет, у меня дел невпроворот. Скоро обед, надо мужчин кормить!

— Надеюсь, — шепнул Макс, пристально смотря за удаляющейся Хилой, — отказалась она есть совсем не по причине подсыпанного яда или невкусной жратвы.

Мне, жующему, такая информация пришлась не по вкусу, но выхода нет. Библиотекарь же продолжил рассуждать:

— Может, мне подождать? Вдруг ты окочуришься!

— Я учту в следующий раз твой голод, — сказал я, прожевав. — И когда ты будешь скулить, что хочется есть — ни один Бог этого мира не заставит меня поверить тебе. — Но мне показалось мало. Вот он сидит, нагло смотрит мне в рот и ждет, когда я помру. — Хамло!

Тот замялся и пожал плечами. Со вздохом взялась ложка, но Библиотекарь не унялся.

— А что, если он медленного действия?

— Твой мозг?

— Смейся-смейся. Хорошо смеется тот, кто не ест отравленной еды.

За обсуждением полученной от Солмы информации и составлением плана дальнейших действий панические позывы об отравлении забылись и никого не беспокоили. И пока мы перебивали друг друга, размешивая фразы об убийствах, великих отравлениях как моего мира, так и Максова, о серийных убийцах и психически больных людях, в столовую вошли. Наше расположение позволило находиться вне поля зрения, что сыграло нам на руку. Сначала показался большой букет полевых цветов, затем появились сальные волосы, а после них сам хозяин.

— Та-дам! Это самой прекрасной женщине!

Хила многозначительно кивнула в нашу сторону, рассчитывая, что мы не заметим, и неловко улыбнулась ему:

— Здравствуйте, констебль! Спасибо большое. Вы поесть?

— Мое почтение, любезная… — медленно процедил он. Что касается нас, то он ограничился кивком. Невозмутимый, констебль подошел к прилавку и вручил Хиле букет. Та приняла со смущением, но на улыбку не ответила. Так ведет себя девушка, которую привели домой знакомиться с родителями. Но вскоре неловкий период прошел, они тихо-тихо зашушукались, а временами Хила украдкой поглядывала на нас — смотрим мы или нет. Милая беседа продлилась недолго; настроение Флайса менялось на глазах и из игривого перешло в самое настоящее раздражение. Он что-то коротко сказал и пошел к выходу, но на полпути остановился и приблизился к нам.

— Ну, здравствуйте, — желчно выдавил он все в той же манере ленивого отдыхающего, сон которого прервали каким-нибудь глупым вопросом.

— И вам того же, — приторно ответил Библиотекарь. Я едва заметно кивнул.

— Как продвигаются успехи молодых белов? — он криво ухмыльнулся.

— Отлично! Я наконец-то выспался. А это можно считать успехом. — Макс за словом в карман не полез.

— Очень хорошо. Первый шаг на пути к решению проблемы сделан. — Он повернулся ко мне: — И что же вы намерены делать далее?

И почему именно ко мне? Что я, более компетентно выгляжу? Или более приятен в общении, нежели Библиотекарь, всем своим видом демонстрирующий неприязнь к этому человеку. Хорошо наверное быть таким как он — просто берешь и не скрываешь истинных чувств, и ничто тебя не заботит. Однако у меня желания общаться с Флайсом столько же, сколько у Макса — жажды прекратить свои расспросы. Оттого я решил вести диалог в такой форме, чтобы прийти к неизбежному минимуму.

— Решить проблему, что же еще?

— Какие молодцы… С удовольствием понаблюдаю, как у вас это будет получаться.

— Понаблюдайте, бел Флайс, понаблюдайте, — терпеливо прокомментировал я его слова.

— Что ж, всего хорошего, — он медленно повернулся и прошествовал к выходу.

Слава Семерке, завершилось. Быстрее, чем я думал.

— Извините, что помешали, — вслед ему крикнул Макс.

Именами Восьми Богов! Зачем?!

Констебль медленно, по-военному, развернулся и вперился в него глазами.

— Что вы сказали? — желваки бегают туда-сюда как маятники. Флайс побледнел, из-за чего волосы на фоне лица показались еще темнее и жирнее.

— Я говорю, в следующий раз нам сюда прийти покушать пораньше или попозже? Как вам удобнее? — его прищуренные глаза красноречиво выдавали в нем человека, беседующего как минимум со смердящим… Навозом.

Хила, перестала копошиться; со страхом смотрит в нашу сторону, переводя взгляд с констебля на моего спутника. Много чего читается на ее лице: все то же смущение, злоба, обида, переживание — видимо, о возможной драке. Чего нельзя сказать о беле Флайсе, который сжал губы, да так, что они побелели как ногтевые пластины, если на них надавить. Тряхнув сальными волосами, он резко отвернулся и вышел…

* * *

Этот не очень приятный инцидент подобно огромному шмелю, залетевшему в комнату, витал в воздухе на протяжении всего завтрака. Демонстративно занятая делами Хила так ни разу на нас и не взглянула. Слова Библиотекаря волей-неволей задели не только констебля, но еще и ее. Выходит, скорее всего он попал в точку, касательно потаённых отношений между Флайсом и столовщицей. Мы не придали этому никакого значения: во-первых, было как-то параллельно, а во-вторых, делу это поможет не больше, чем собака, шныряющая под окнами.

— Ты так себе врагов во всех пунктах нашего пребывания будешь наживать, — укорил я своего спутника, когда мы вышли на улицу.

Заметно потеплело. Солнце уверенно, хоть и неторопливо разбавляет холод, но неприятный ветерок все равно заставляет ежиться. Тот самый ветер, который так и так заставит тебя продрогнуть, как бы тепло ты ни был одет. Поведение его схоже с самым настоящим сорванцом: нет-нет и проскочит мимо, задев как бы невзначай. Ветер хитрее, быстрее и непредсказуемее, даже если ты в силах подчинить его себе. Такая волшба больше похожа не на повиновение со стороны стихии, а на просьбу или одолжение со стороны мага. Дружеское ли, враждебное? Пусть каждый решит сам…

— Я же наоборот, во благо. Господин лыжню подкатывает к даме, а мы мешаем, — парировал Макс.

Поддевки по отношению к Флайсу меня не напрягают. В нашем случае они не влекут за собой какой бы то ни было тяжбы, кроме спонтанных стычек пререкающего характера. Куда хуже другое: стоит заглянуть в недалекое будущее и предположить развитие событий, как становится ясно, что поведение иномирца приведет к проблемам. В лучшем случае они ограничатся двумя-тремя обозленными и рассерженными, а то и обиженными людьми. Менее радостные варианты меня не обнадеживают — а то еще накликаю чего себе на за… Голову. Делиться опасениями я, само собой, не стал — куда проще научить гойлура читать, нежели попробовать донести до Библиотекаря что-то, несущее в себе мораль. И возраст не тот; ни у меня, ни у него.

— Ну что, теперь можно и продолжить, — лениво сказал я. — Народ повылазил из застенков, источников информации — бери не хочу!

— Вот только давай на этот раз не будем ничего спрашивать у тех, кто с ведрами… — осторожно заметил Макс.

* * *

Беседовали много. Долгие тягомотные речи, скучные монологи, многосквозевые распри меж неугомонными товарищами, соревновавшимся, у кого словцо будет покраше да версия побогаче на небылицы и диковинности… На самом деле у тихолесцев имеется поразительно четкое деление на виноватых.

И действительно. Примерно каждый четвертый хаял злосчастных братьев Коу, имевших наглость и дерзость приобрести участок на окраине Тихих Лесов и выкупить изрядный клок земли. Но клевета, негодование, скрытая зависть вкупе с беспомощностью собственного положения были ничто по сравнению с теми страшилками, которые нам довелось услышать от натуральных виртуозов слова.

— Брат его этот самый, ну… Слово-то дурное такое, аж плюнуть охота! Алхимик, значит, прости меня Всеединый! Зелья-то варит, ага! Зовет к себе кого, выпить мол. А тот-то заместо настоечки, значит, зелья ему на! Ага! Бедняга-то дурным и становится. Ни жив ни мертв. Как ровно застолбенел! Вот и делай с ним че хошь, ага! — без умолку трындела бабка, ведущая гусей на речку. На нас так и ни разу не посмотрела — все вдаль да на гусей.

Случались настоящие нестыковки, когда один сердечно заверял в чем-то конкретном, а второй оспаривал и выдавал то, что никак не вязалось с уже услышанным.

— Ги… Гип-гип…

— Ура! — подсказал Макс.

— Гипнотисер он! Я тебе говорю! Всглядом саманит, — свистел искусанный пчелами крестьянин, весь опухший, похожий на гриб с прорезями для глаз и рта. Спереди отсутствовали два нижних зуба, отчего все его высказывания напоминали птичью трель. — В сети окутает! Носью сам встанес и к нему придес! В рабство-то и попадес! Я тебе говорю!

— Какое еще рабство? — не понял я.

Расспросы все больше походили на конкурс сказочников. От услышанной городьбы голова кругом шла! Еще и Библиотекарь периодически подливал масла в огонь, выдвигая версии о непонятных инопланетянах — слово-то какое! — и летающих тарелках.

— Самое настоясее! В подвале у них сывут все! Исмором травят ребят насых, а по носям выгоняют работать на угодья свои! Я тебе говорю! Ты сто се думаес? Они сами там такое отбабахали? Ха! И еще раз ха! — его «смех» оросил нашу одежду слюной, попутно обдав стойким перегаром…

И все в том же духе. Многочисленные обвинения Фрила и Селенаба разбавлялись, хоть и не в равных пропорциях, версиями о Йесдуме. Что примечательно, тот тоже живет на окраине. Да с такими стереотипами не грех самому стать убийцей и поселиться где-нибудь в центре, желательно поближе к ратуше, чтобы все сомнения развеялись более чем наверняка.

Мы порядком устали от обделенных вниманием импульсивных женщин, радовавшихся лишней минуте разговора с нами. Разумеется, у них были дела, отчего некоторым совершенно некогда было размениваться ни на продолжительные, ни на краткие расспросы. Те же, кто шел на контакт, не столько говорили по делу, сколько кокетничали и, мягко выражаясь, заигрывали с двумя молодыми и «статными жеребцами».

— Статными жеребцами?! — пораженно спросил я, не скрывая своих чувств.

— Она ж, я так понял, жена конюха. Чего ты хочешь, — пояснил Макс.

Лучший выход — найти старожила, знающего всю подноготную этого места. Человека, чьи корни глубоко-глубоко вросли в землю Тихих Лесов. Наверное, в качестве компенсации за нещадные предположения благосклонная Лебеста направила наш путь по благоприятному пути: проходя мимо маленького склада с не пойми чем мы наткнулись на высохшего древнего старика, похожего на сушеный овощ. Он сидел на скамейке и постукивал по земле отполированной тростью.

— Да дураки они, — молвил он, пожевывая губы. — Что им до зрелых молодцев? Приехали, никому не мешают, ведут спокойную сельскую жизнь. А тихолесцы все аж обзавидовались. Вот сдуру и смотрят волками, во всех смертных грехах обвиняют. А я вам так скажу: не они это! — он стукнул концом палки по скамейке. — Про колдуна не сказывали вам еще?

Мы замотали головами. Упоминать о том, что его вспоминали вчера на совете, не следовало, как и о том, что несколько прохожих о маге-убийце пару фраз обранили все равно. Пускай лучше расскажет все сполна. Цельный рассказ придется на пользу.

— Тогда слушайте. Йесдумом его звать, на том конце живет, — он приподнял трость и концом ее указал нам за спины. — С десяток лет уж, наверное… Второй, стало быть, десяток пошел, как обосновался. Откуда-то издалека приехал, а на вопрос, чего здесь забыл, так и молвит, что отдохнуть на старости лет. Как говорится, закончить свои деньки в тихом и спокойном месте. Ну приехал и приехал, Превеликий с тобой, — он коснулся помника . — Так вам могу сказать: поначалу он был словоохотливым, ничего плохого не скажешь про него. А сейчас только и делает, что затворничает точно монах. Чего сидит-то, не пойму? Вся говорливость пропала, на люди являться не является, слова не вытянуть! Ну прям ровно остервенел да обиду в тайне держит. А за что? Одному Всеединому понятно. Помнится мне, случай был один…

Он пожевал губы, собираясь с мыслями. Рука то и дело теребит азалон.

— Свадебка у нас была в городке, эх и гуляли же тихолесцы! Ну ребята и напузы́рились! Лоси здоровые, уж жениться пора да девкам ноги раздвигать, а они что молокососы — полезли в дом к Йесдуму. Посмотрим, говорят, чем он там таким важным занят, что на свадьбу и то не пришел. Звали же! А у него ни забора, ни пса сторожевого не было… Даже дверь не закрывал на замок! Посчет того, чего они чудили, уверять не берусь, я там не был. Но старик проснулся. Выходит, а у самого глаза что озера — огромные, холодные и блестят недобро так… Хм… — дед откинул голову, прислоняясь затылком к стене. Глаза закрыты, сам посапывает.

— Апчхи!

Сказать, что Макс чихнул — нельзя. Неправильно. Он взревел. Стой на моем месте воин, воин с плохими нервами, не сносить бы головы моему спутнику. Такой и до инфаркта доведет одним возгласом. Инфаркт бы точ… Я стремительно посмотрел на рассказчика, не на шутку перепугавшись за его жизнь. Однако все обошлось, он вновь бодрствует и, судя по всему, готов продолжать. Библиотекарь легонько толкнул меня плечом — мол, смотри, какой я молодец, выручил всех нас. Аж светится.

— Заваруха что ли какая-то началась… Полезли они, стало быть, на Йесдума, домогать старика, а тот хвать нож! Хрясь по запястью! — старик раскрыл рот и вылупился на небо, не то погружаясь в воспоминания, не то испытывая какой приступ… Я испугался, что бедолага помер, а тот внезапно дернулся, взбрыкнул, будто ударяя кого, и ревет: — Рукой полоснул перед ними, кровища течет, пол заливает! От него дым валит, как когда на каминку в бане воду льешь! Капли как попади на их лица, все зашипело, ожоги, двоих слепцами сделал!

Затем последовал невнятный бред. Несчастный старик капнул глубже, чем могла позволить его адекватность, и мозг дал слабину. Глаза смотрят, но не видят. Мы оставили его, роптавшего о живых мертвецах и приходе Всеединого…

Следующим в списке обвинителей таинственного старика стала хозяйка фермы, очень общи… Очень-очень общительная женщина! Насколько она была необъятной, настолько оказалась любительницей поговорить, причем, редко по теме.

— Мы тут общаемся с народом… Собираем информацию о…

— Да знаю, знаю! О вас все тихолесцы говорят… Сыщики, — насмешливо добавила она. — Заходите, у меня молочко с утра осталось. Свеженькое! Вечером гроза небось будет, вон небо-то какое. Опять все покиснет!

— Нет-нет, спасибо… Мы уже поели в столовой, — поспешно отказался я, старательно избегая смотреть на Макса. Этот, к оракулу не ходи, снова мечет молнии из-за того, что его в который раз пытаются оставить голодным.

Странная привычка у местных дам: они так и норовят пригласить нас к себе.

— А-а-а-а, у этой-то, — озадаченно пробубнила фермерша. — У такой-то чего не поесть, все верно. У ней и еда ненашенская, приправки там, фрукты невиданные, да и цену особо не загибает. Прям сказка! Ага, сказка, на деньги констебля рассказанная.

— Не понял? — осекся Библиотекарь.

Женщина посмотрела на него. Так пришедшая домой мать оглядывает дом, стараниями чада превращенный в захламленные руины.

— Ох, мальчики, ну вы даете! Хилка почему на плаву? Откуда у нее такие подвязки с поставщиками еёшними? А деньги на содержание? А как она вообще открыть умудрилась эту свою забегаловку? Никогда не задавались вопросом?

— Да как-то у нас дела поважнее есть…

— И двух полных дней не прошло, как мы здесь, — пришел на помощь Макс и менее церемонно спросил: — Какие вопросы? Что нам до нее?

Лицо женщины осветила победная улыбка.

— Вот как. Сберегу вам время, сыщики. Усилиями Флайса она сейчас при деньгах. Там, может, тоже с денежками была, прыгай и я к нему в постель…

Честно говоря, мне было ровным счетом плевать. Пускай она спит хоть с мэром, хоть с его женой. Живи я здесь, мне, не исключаю, было бы интересно помусолить эту тему и посмаковать, сидя на лавочке с местными болтунами. А так — извините.

— Это все здорово… Но хотелось бы узнать ваше мнение по поводу данной ситуации… — я не мог нормально задать вопрос. Из-за ее бешеных темпов разговора я пошел на вынужденные словесные вкрапления в промежутках, выискивая спасительные паузы.

— Мое мнение таково: проститутка! — она топнула ногой в массивном сапоге, покрытым грязью и навозом.

— Вообще-то… — я не закончил. Во-первых, меня перебили, во-вторых, после подобного заявления я «вышел из строя».

— …Мы не об этом! — куда более решительно продолжил за меня Библиотекарь, заметно повысив голос.

Фермерша замолкла. Рот ее приоткрылся; не совсем понятно: она не привыкла, что ее перебивают, или отвыкла слышать в свой адрес повышенные тона.

— Отлично, — удовлетворенно сказал Макс. — Теперь скажите, пожалуйста, раз уж вы очень словоохотливая дама: кто, по вашему мнению, повинен в ситуации с исчезновением людей?

— А остальные тихолесцы-то чего говорят? — украдкой спросила она.

Как будто не знает! Словно и не было расследований до этого, не было таких же, кто интересовался происходящим, стараясь распутать дело.

— Это имеет значение?

— Никакого. Интересно просто.

— А что, вы не общаетесь с жителями? — спросил Макс.

— Редко. Дел своих много, свинки с последнего помета почти все поумирали. Напасть какая-то. Так что? — она умолкла в ожидании и стала переводить взгляд с меня на Макса и обратно.

— Надеюсь, на ваш ответ это не повлияет. Все шишки сыпятся на братцев-акробатцев.

— Вы имеете в виду, на землепашцев? — не поняла Библиотекаря фермерша.

— Да! — он закатил глаза. — Но все их причастность описывают столь разнообразными способами, что стоит задуматься: неужели они такие мастера-виртуозы и не любят повторяться? Либо у вас где-то поблизости горят конопляные поля…

— Не понимаю тебя, сыщик! — с некоторой опаской в голосе пролепетала женщина, — но я уверена, что это Йесдум, мерзавец и подлец!

— Почему именно он? — спросил я.

— Чародей он, это всем ясно. Людей пожирает.

— Даже та-а-а-а-ак, — скептически протянул Библиотекарь.

— Именно! Обосновался здесь хорошенечко, показал свою волшбу…

— Это не тот ли инцидент с порезанным запястьем? — перебил я. С ней можно вести беседу лишь таким образом.

— Все верно! Но на самом деле… — она тяжело вздохнула. — Людоед он! Человеков пожирает. Вот так, да. Одного съел — сильнее стал. Еще одного — еще сильнее. Замышляет он что-то, так я вам скажу.

— Наверное, мир поработить и… — съехидничал Макс.

— Вот точно! — подхватила женщина, тыкнув указательным пальцем в грудь Библиотекаря. — Вот ни дать ни взять мир поработить. Ох, батюшки мои! Это… Это… После всех пропаж-то… Сколько ж в нем силы?!

* * *

Дом стоит на пригорке. Около него с веселым журчанием течет неширокая речушка. Колесо водяной мельницы вращается неспешно, умеренно; побулькивает вода, наводя умиротворение и сон… Ровный и аккуратный штакетник оплетен живыми растениями, почти полностью скрывающими забор. К дому ведет аккуратный свежеструганный мостик, переброшенный через речушку. Не длинный, в четыре шага, но крепкий. Хоть до воды и всего ничего, но по бокам прибиты резные ограждения из ароматной сосны.

Погода разошлась, солнечные лучи красиво купаются в быстром течении, а колесо мельницы издалека напоминает маленькое солнце.

— Трэго, как их зовут-то, напомни? С вашими именами я помру, блин!

— Селенаб и Фрил.

— И какой из них нормальный?

— Да откуда мне знать. Народ говорит, они оба ненормальные.

— Ты понял, о чем я! — зло сказал Макс.

Я сделал шаг и остановился. Меня затошнило; земля ушла из-под ног. Сосредоточившись, я тем не менее устоял на ногах и, кажется, мой спутник ничего и не заметил.

— Селенаб нормальный. Фрил не говорит. Ну как, говорит конечно, но…

Что за чушь? С зиалисом что-то не то. Мне незнакомо это ощущение. Будто в него запустили стаю бешеных рыб, и они там резвятся, бултыхаются и бередят спокойную гладь. Чудно́.

— Ладно, пойдем. Будем разбираться.

Дверь обита жестью, но на уровне глаз оставлено место под окошечко. Слышны отдаленные голоса двух перекрикивающихся людей.

Дзын-дзын-дзын.

Из-за того, что она неплотно прилегает к двери, стук выдался очень громким. Макс постучал довольно резко, даже ближе к «требовательно». Голоса смолкли. Затем прозвучала коротко брошенная фраза. Кто-то зашагал в нашу сторону. Окошечко отодвинулось в сторону, показалась пара темных сосредоточенных глаз. Такой взгляд мог бы принадлежать отцу, внимательно следящему за идущим по канату ребенком-циркачем; напряженный, в ожидании чего-то неприятного и волнительного.

— Кто?

Голос хозяина глаз — грубый и бесцеремонный баритон. Полная противоположность «отцовскому» взгляду.

— Меня зовут Трэго, а это, — я поспешил подтолкнуть Макса к окошку, чтобы он попал в поле зрения, — Библиотекарь. Мы расследуем дело о пропаже людей.

— Ясно. Прошлые ваши коллеги должны были разъяснить. Мы не виноваты. До свидания!

Окошко с громким хлопком закрылось.

— Не понял… — удивился Библиотекарь и постучал еще сильнее. — Але, пассажир!

Дверь отворили. На нас смотрит аккуратный человек. По-другому и не описать. Аккуратно выбритый, его аккуратно зачесанные назад волосы, аккуратная рубашка, аккуратно заправленная в кожаные штаны, аккуратные ботинки. Другого выбора нет: только назвать его аккуратным и все. И это не скудословие, а просто-напросто клише, которое обращает на себя внимание с первых мгновений. У — несомненно — Селенаба несколько вытянутое лицо с высокими скулами, идеальная осанка, словно к спине привязана незримая доска.

— Ну что еще? — устало спросил он.

— Бел Коу… — начал было я, выбрав примирительно-осторожный тон. Как же голова кружится. И тошнит… Уж не отравился ли я? Тут впору вспомнить жуткие предположения Макса об отравленной пище. Как бы они не стали реальными…

— Давайте ограничимся именами. Не надо белов. Мы люди простые и стараться нам не для кого, — небрежно, как-то устало проговорил он.

— Хорошо. Ответьте, пожалуйста, на пару наших вопросов, — не сдаюсь я.

— Каких? — повышая тон, спросил Селенаб. — Почему мы убиваем жителей, наверное? Почему закапываем трупы, а потом возводим целые сады на их костях? И так далее?

— Ну, что-то типа… — ввинтил Библиотекарь.

И зря.

— Тогда убирайтесь отсюда! Сколько вас таких интересоваться будет?! Жить не дадите спокойно! Видите, за вашими плечами дорога? Вот вам туда.

— Но… — попытался парировать я, однако внимание Селенаба перешло на что-то справа. Мне удалось увидеть только обнаженное плечо, огромное и мускулистое. Лоснящаяся загорелая кожа блестела на солнце.

— Вот, Фрил, смотри, по наши души пришли, тебя, убийцу несчастного, арестовывать. Иди, — он подвинулся, — поздоровайся с почтеннейшими белами.

Сколько желчи, ужас.

— Убью! — сообщил Фрил.

Под целый посох ростом, черные как сажа волосы спадают на плечи сальными и мокрыми от пота прядями, светло-голубые глаза — больше подходящие ребенку — ну никак не сочетаются с небольшой щетиной и не сходящим с лица оскалом. Очень высокий и очень широкий. Если мое телосложение помножить на три, то я едва буду достигать хотя бы половины размеров именитого землепашца.

Позывы тошноты увеличились. Боюсь раскрыть рот. Как бы не случилось чего…

— Рад знакомству, Фрил, — дружелюбно ответил Библиотекарь, но протягивать руку не спешил. Обдуманное решение.

— Гроб. Мертвец, гроб, кровь! — зло выпалил он и, повернувшись к брату, начал жестикулировать, сопровождая все это словами: — Смерть, могила, труп! Умер, гроб, прах, тварь!

— Хорошо-хорошо, — вкрадчиво произнес Селенаб с доброй улыбкой и вновь обратил внимание на нас. Улыбка испарилась еще на стадии поворота головы. — Довольны? Что вам еще?! — горько осведомился он.

Кое-как поборов приступ, я вымолвил:

— Почему все-таки большинство считает, что в исчезновении виновны именно вы?

— Мне безразлично, что считают эти идиоты! Хотите присоединиться к ним — дерзайте.

— А чего вы так нервничаете? — сощурившись, поинтересовался Макс.

— Нервничаю? — подивился Селенаб. — Вы очень плохо знаете людей. Всего хорошего!

Дверь захлопнулась.

— Это ты еще не знаешь людей! Меня ты точно узнаешь! — рассвирепел Библиотекарь, но слова его столкнулись лишь с жестью на двери. — Вот гад.

— Ладно, не кипятись, а то вам еще подраться не хватает.

Трудно скрыть разочарование в голосе. Совсем не то, чего я ждал. После говорливых тихолесцев мрачные братья кажутся дикарями, неизвестно что забывшими в людном месте.

Не сговариваясь мы зашагали обратно. Обувь гулко пробухала по деревянному настилу моста. Рядом с мостом растет раскидистое дерево, под сенью которого мы и решили остановиться. Прислонившись спиной к могучему стволу, я скрестил руки на груди; Макс уселся на землю и сорвал травинку. Не успел я устроиться поудобнее, а иномирец уже флегматично жует ее.

Мы переваривали ситуацию в молчании, уставившись каждый в свою точку. Мысли текли хаотично, беспокойно, словно аккомпанируя шелесту листвы. И подобно колышущимся листьям, не несущим ничего, кроме звука, внутри головы находились лишь отзвуки проползающих мыслей. Ни одна из них задерживаться не планировала.

Хвала Богам, хворь, одолевшая меня близ дома, сошла на нет. Но осталось неприятное чувство. Не хочу, чтобы оно когда-нибудь повторилось — такие впечатления я и врагу не пожелаю. Самое поганое, что я не представляю не то что повод возникновения приступа, но и факторов, способствовавших его появлению… Если повторится — навещу врачей. Может быть я просто устал и паникую почем зря…

Братья. Странные они. Первый хоть языком владеет и не грозится похоронить тебя с первых же фраз! Как тут не подумать на такого? Реакция жителей ясна.

— Не понравились они мне, — нарушил тишину Библиотекарь. — Темнят они, точно тебе говорю. Господи, опять репу чешет. Ты блохастый что ли?!

Я не ответил. Проходящий мимо мог бы подумать, что я над чем-то задумался. И он бы ошибся — я не думал ни над чем. Совсем. Не могу сказать, гостеприимство ли братьев выбило меня из колеи или пасмурная погода, застлавшая всю радость мира, пошатнула мой пыл, однако заниматься этим расследованием мне расхотелось сиюсекундно.

«Тупик. Завал. Ты ничего не добьешься. Вы ничего не сможете сделать. Это братья, а вы не в силах доказать очевидное. Позорище», — говорил мне Трэго. Мысли въедались в мозг, в саму голову, будто голодный в протянутое яблоко. Они царапали самоё нутро, вынуждая бросить все и уехать.

«Ну и что? Что вы намерены делать дальше? Идти к мэру и говорить, какие вы ничтожные? Обвинить братьев, но не доказать их вину? Для этого есть жители!»

«Заткнись! — возразил ему Трэго. — Куда ты лезешь? Это только первый день. И только первый шаг! Дай мне пару дней и ты поймешь, что все твои потуги — чепуха. Оставь свои попытки!»

Оппонировать со своими «я» — задача нелегкая и трудоемкая. Иной раз она может захватить, как, например, сейчас, когда я оттолкнулся от дерева и прошагал вперед, обуреваемый яростью. Библиотекарь поднял глаза, но не встал.

— Чего? — удивился он.

— Пойдем, — коротко бросил я.

— Куда?

Он с кряхтением выпрямился. Травинка все еще зажата меж зубов.

— К Йесдуму. Пойдем по горячим следам.

— Какие же они горячие? Учитывая, что мы третьи, кто ковыряется во всей этой каше, следы давно покрылись коркой льда, — с кривой усмешкой возразил Макс.

— Ничего страшного… — я зажег Огненный Шар и несколько раз подбросил его. — Я готов.

Но мы не удалились и на десяток шагов; из бурьяна за деревом раздались посторонние звуки, и было решено остановится и проверить, что там такое. Я выставил руку, преграждая путь своему спутнику. Остановившись, мы обратились во слух. Высокие лопухи вперемешку с крапивой и полынью колышутся, словно кто-то маленький стоит и специально шатает их. Затем послышался хруст устилающих землю старых сухих веток, стали неспокойными соседние кусты.

Мы переглянулись. Я снова зажег небольшой огнешар и «подвесил» Оцепенение.

— Что за… — Макс понизил тон.

Шевеление сместилось.

— Там кто-то есть, — негромко произнес Библиотекарь.

Мне достаточно было посмотреть на него, чтобы он сию минуту потупился и неловко отвернулся, признавая гениальность только что сделанного им вывода. Звуки кого-то — или чего-то — копошащегося стали активнее, оно заметно приблизилось к нам. Я инстинктивно сделал шаг назад. Краем глаза заметил, что Макс надел кастет на правую руку; мы приготовились. Когда напряжение достигло своего пика, из бурьяна вылетел, как застрявшая в горле вишневая косточка, маленький мальчик. Лет восьми. Длинные спутавшиеся волосы цвета мокрого песка, в них засели цепкие репьи; заметная родинка на грязном подбородке, свежая царапина под правым глазом, все руки в красных волдырях от злой, не знающей пощады крапивы.

— Тьфу, ёлки-палки! — в сердцах выдавил Библиотекарь, стягивая с кулака оружие.

— Отлично, — холодно произнес я, скрывая ноты человека, коему заметно полегчало. Смяв шар огня, я обратился к мальчику; смотрит виновнее, чем щенок, сделавший лужу не там, где положено.

— И что ты здесь делаешь?

Мальчик, казалось, не услышал моего вопроса и не поднял головы. Но едва я собрался открыть рот, чтобы спросить еще раз, как паренек, будто оклемавшись, вцепился в меня взглядом и выдал тираду такой скорости, что я с трудом поспел различить слова и связать их в логическую цепочку:

— А мы тут играли, в прятки играли, а я потерялся. Ищу-ищу, ищу-ищу ребят, а они куда-то убежали. — Звонкий голос, тонкий, резкий как неожиданный свист возле уха. — Потом я услышал голоса, испугался и замер. Думаю, а вдруг это дяденьки вон те, — он с испугом указал маленьким грязным пальчиком на дом братьев, — вышли и ищут, кого бы прихлопнуть. Как же я испугался!

Закончив, он опустил глаза и принялся отцеплять от штанов липучку.

— А не далековато ли вы играете? — строго спросил Макс.

— Заигрались, дядечка, больше не будем, — промолвил мальчик дрожащим голосом.

— Ну хорошо, — медленно процедил я. — Ступай, догоняй своих друзей.

— Ага, до свидания, дядечки! — на бегу крикнул он.

— Постой-ка! — опомнившись, окрикнул я его.

Паренек остановился и обернулся, непонимающе глядя на меня. Он нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Видно, что ему хочется побыстрее убежать отсюда.

— Как пройти к старику Йесдуму?

Глаза мальчика округлились, он не смог сдержать шумного — от ужаса — вдоха, однако его испуг не помешал-таки объяснениям, пусть спутанным, сумбурным и маловнятным. Мы смотрели вслед на всех парах убегающему разбойнику; Макс покачал головой.

— Мне кажется, будь на его пути хоть лес из крапивы — его бы это не остановило, — заключил я.

— Его бы в нашу сборную да на Олимпиаду, — в задумчивости сказал Макс.

— А?

Он лишь ухмыльнулся — как всегда, — и мы направились в город. Выяснилось, что там мы если не нашумели, то оставили о себе весточку, это уж точно. Все было готово к тому, чтобы зародилась деревенская молва и плавно, как корабль на волнах, пошла по домам, переходя из уст в уста и изменяясь с каждым новым рассказом. С нами по-прежнему не говорили. Только по нашей инициативе удавалось кого-нибудь раскрутить на беседу или вытянуть хоть слово.

Мы шли мимо компании местных выпивох, рассевшихся вокруг небольшого бочонка. На нем кружки да одинокая бутылка, а ее пустые сородичи прикорнули невдалеке в бурьяне. Крестьяне завидели нас; пьяный бубнеж стих, дав волю разговорам иного характера, нежели беспробудное хвастовство или незаканчивавшиеся бытовые сетования с замахом на философию. Заливалы исподлобья пялились на нас, одаривая до того озлобленными взглядами, что я, признаюсь, ожидал какой-нибудь заварушки. Причем, не столько от темпераментного и задиристого Библиотекаря, сколько от рано поседевших гуляк.

Обошлось.