Волхв

Бородатый сидел на колченогом табурете и думал. Его пристальный взгляд шарил по тощей юношеской фигуре.

— Ну, что можешь-то? — недовольно пробурчал бородач, — Покажь!

Парень вскочил, поправил спортивную куртку «Адидас», смешно заломил пальцы. Некоторое время он нелепо стоял, словно вот-вот взлетит, а затем крутанул кистями в воздухе, посыпалась серая пыль. Как можно звонче он выкрикнул «заветные» слова Древних народов, но пыль уже лежала ровным слоем на полу.

— Пылишь! — усмехнулся бородач, явно довольный своей шутке.

— Сщас…

Парень повторил свой фокус. На этот раз он почти успел. Не долетая до пола каких-то сантиметра три, пыль резко мигнула и засветилась ровным голубоватым светом, да так, что на холодные доски опустился лишь густой туман. В углу кто-то резко захихикал, потешаясь над юнцом.

— Ну — ну! — бородач надменно улыбался, — мал еще, щен, с песырями таскаться! Готовься к следующему году…

Сказал и отвернулся, потерял всякий интерес. Жалкий, опозоренный, мальчишка стоял в центре грязной комнаты с мученическим выражением на лице. Руки болтались по бокам, словно ненужные плети.

Проходящий мимо, только что принятый в песыри с первого же гона, гордо запрокинул голову, нагловато толкнув слабого, чтоб не стоял на пути.

— Слабак! — слышна была его презрительная реплика, и парень и вовсе сник в плечах.

— Неяс, — позвал кто-то из темноты, — иди сюда…

Седой как снег, на кресле полудремал Кортич, старый вождь Шандары.

— Вижу, подвиги лелеешь, вся душенька притомилась… — прищурился испытующе, — хочешь?

Неяс подался слегка вперед, глаза светились тусклым мраком, из-под приоткрытых губ выглядывали заостренные клыки вульфа.

«Не наш! — с сожалением подумал Кортич, — потому и Сила наша ему не сила, а так — дитячество!»

— Будут тебе подвиги! — успокаивающе поднял руку, второй пригладил пышную бороду. Прикрыл глаза, что-то вспоминая.

— Тево!

На зычный зов старика примчался бородатый, стал подле, склонив колено. Кортич ему долго что-то шептал, а бородач удивленно мотал головой.

Когда стало заметно раздражение вождя (корявые, сучковатые пальцы все чаще оглаживали именной оберег), Таво, наконец, согласно вздохнул. Старик повернул лицо к Неясу.

— Ты пройдешь Посвящение в этом году, а затем отправишься в поход за Подвигом — в страшный и опасный мир… Ты уйдешь не с пустыми руками, но и многого не унесешь. Лишь две вещи сможешь взять по своему желанию! Все!

Неяс встрепенулся, вздохнул, в отчаянии заломил руки и уже хотел что-то сказать, но увидел каменно — холодные лица Таво и Кортича и передумал. Пользы не будет, а до вреда недалеко!

— Пойдем, — не глядя на парня приказал бородач, легко поднялся с корточек и размашистым шагом вышел в Ночь. Весь, как побитая собака, за ним поплелся Неяс.

В Ночи мелькали огни, опаленная жаркой магией земля дрожала и плавилась, и Неяс, чтобы удержаться за Таво до третьего Круга, огородил себя сияющей «петлей». Провожатый лишь нечленораздельно хмыкнул.

До второго круга добрались как раз в тот момент, когда собралась огромная толпа; новость разлетелась со скоростью Кортичевой мысли — к Посвящению допущен «неволховец». Кое — где глухо роптала толпа, но обряд таки был соблюден, хотя Неяс надеялся изо всех сил на обратное. Уже зная, что долго тут не задержится, прямо во время Посвящения он надумывал, что бы такое выпросить в дорогу!? Всего две вещи…

Кортич так и сидел на кресле, только теперь он зябко кутался в скупой крысиный мех — полотнище из сотни убитых животных.

— Готов? — не глядя поинтересовался он, и Неяс вдруг обреченно понял, что старику безразлична его дальнейшая судьба. Три года он топтал земли Шандары, но так и не смог пройти обряд волхования. Пришла пора уходить — простому не место у источника колдовства!

— Готов! — расправил плечи, поднял повыше голову, — с собой возьму Перстень Ночи да Амулет Пепла…

— Наденешь одежду волхва, но с вязью вольного. Возьмешь жезл из общинного сундука, да михриловый нож для охоты. Все!

Нараспев зазвучали слова, одевая раскаленный воздух Кругов в ледяную одежу. Запахло снегом и льдом, Неяс как-то сразу скукожился, перекинулся Фениксом да кинулся ввысь оттапливать холодеющее небо. А уже оттуда посыпался вниз кучкой искр, затухая и исчезая навсегда.

* * * * * *

— Курить будешь? — спросил Кирил, протягивая слегка подломанную пачку «LM».

— Неа, — осклабился Неяс, встряхнул руками, отгоняя сильную пульсацию. Уже ничего, вот поначалу было худо. А теперь даже спать по ночам начал. Не спал ведь недели три, пока привыкал. Конечно, Ночь лучше, но и эта серость сойдет. А курить здорово, все равно, что родным воздухом дышать — продушенным, жарким, ароматным… А силы тут сколько, аж мышцы ныли; приходилось себя строго держать. Да и надеяться стало не на кого.

А Сила пульсировала и жила по своим законам. То ей хотелось гореть, и тогда даже вода полыхала жарким пламенем; то она желала лететь, и Неяс еле сдерживался не распустить нетопырьские крыла за спиной… Когда он жил в Ночи, он был самым слабым из всех, самым хилым. Да и Силы для него всегда было мало, а того, что было, не хватало даже на мелкий астральный всплеск.

Зато здесь он оказался видным, огромным, могучим, и чересчур Сильным. Когда он познакомился с Кирилом, тот, в первую очередь, спросил: «Ты откуда такой здоровый?» И Неяс погрузился в пучину свежего мира, как рыба погружается в кипящее масло на сковороде. Здесь все было другим, новым, предназначенным другим идеям. Слабых детей берегли, любили, тогда как в Шандаре их приканчивали прямо в колыбели, а затем сжигали, чтобы Чума не переползла на других, — будущих, — детей. И это было страшно — искалеченные, угрюмые, либо кривокосые идиоты со слюнявой улыбкой на перекошенной физиономии. В этом мире в ходу были «деньги», водка и Сила, которую Неяс тут же окрестил «господство над толпой». Впервые он понял лишь здесь как страшна в гневе ОНА — ТОЛПА!

Кирил закурил еще одну, а обсосок от предыдущей кинул щелчком в сторону. К Неясу он всегда относился со смесью страха, почтения и легкой иронии, называл иногда чудаком. Неяс его не винил, он и впрямь казался для всех чудаком, фокусником: отлично фехтовал, мог разжечь костер с пальца без спичек, видел в темноте, но не умел пить как все, не водил машину, и не придавал значения деньгам. Этот мир стал для него тюрьмой, и он мечтал выбраться, уйти к своим.

Странное произошло случайно. Поздно вечером он шел по улице, наслаждаясь тишиной Серости, как вдруг из-за спины вынырнул запах чужака. Человек был еще далеко, но чувствовалось, что он торопится напасть на одинокого прохожего. В мгновение темный силуэт размылся по стене, поджидая бегущего. Еще минута — на асфальте распростерся труп того, кто так неосторожно подкрадывался сзади. Сначала Неяс ничего не понял, но почувствовал сразу неладное. И только дойдя до темного парка, понял — начало меняться тело, вновь выступили клыки, которые едва спрятались, когда жил в Шандаре, заострились уши. Выступила Луна, звезды рассыпались в небе, а Неяс менялся, коверкался, выдирал наизнанку душу и тело…

Ближе к рассвету, бледному, как молоко, разлитое только что в реке, он очнулся, измученный, и с удивлением понял, что спал, заснул где-то между раздиранием легких в крике и выворачиванием суставов на руках. Болело горло, хотелось нормально выпить, — сделать то, к чему уже привык. Встал и ощутил внутри ЭТО — Знание. Любой щен в Шандаре получал его во время учений, но не так больно, быстро и страшно… Совсем как Волхв.

Волхвы могут все: создавать и рушить, прощать и наказывать, а также возвращаться домой. Не сознавая всего, Неяс расправил руки, сжал в ладони Амулет Пепла, и, когда засветился ровным светом Перстень Ночи, сильно захотел одного…

* * * * * *

Дом пах пылью, жаром и ночью. Из сиреневой дымки кинулся голодный Зверь и пал, сраженный михриловым ножом. В другой руке успокаивающе гудел жезл, тот самый, из общинного сундука. Все было, будут и подвиги. Это ДОМ! Волхв завернулся в плащ, покрепче сжал жезл и зашагал в сторону иссиня-черного тумана, колышущегося в оранжевом дыму. Он скалил в улыбке клыки, навсегда потеряв человеческий облик. Ибо он не человек — неяс, Волхв.

издание 2003 г.

Добавлена: 13.12.2009