Гленард и Славий сидели на траве на склоне холма у стены замка. День едва перевалил через полдень, и стоящее высоко над головой ослепительное солнце нестерпимо пекло. Однако они этого жара в полной мере не ощущали, спрятавшись в узкой полоске тени у самой стены замка. Большой кувшин пива, передаваемый ими друг другу, в значительной степени украшал и без того прекрасный день.

— Если подумать, Славий, — Гленард отпил из кувшина очередной глоток, — то мы с тобой все почти десять лет, с тех пор, как познакомились, никогда надолго не разлучались. Сначала в отряде, потом в форте, потом здесь. Больше, чем треть жизни в нашем с тобой случае.

— Даа, и не говори, друг, — согласился Славий. — Как-то всё быстро меняется. Полгода назад сидели мы с тобой на самом юге, затерянные между степью и скалами. А сейчас, восток, луга, красота и мы с тобой — два капитана. Кто бы мог подумать.

— За это, наверное, надо Миэльори поблагодарить. Это же из-за нее нас и сюда перевели, и в должности меня повысили. Она нам, конечно, жизнь порядком попортила, но надо отметить, что без нее ничего бы этого не было.

— Поблагодари ее при случае, — усмехнулся Славий, пожевывая длинную травинку. — Как она, кстати?

— Ну, откуда же я знаю. Ее, как и всех, увез с собой Донрен, это тебе известно. А дальше не знаю, она мне письма вряд ли будет слать.

— Донрен не говорил, что собирается с ней сделать?

— Без подробностей. Я думаю, что ее ожидают допросы, тюремные камеры, а в конце петля. Либо на площади, либо по-тихому в подземелье.

— Так ей и надо, я думаю. А тебе ее не жалко?

— С чего бы? — удивился Гленард. — Она столько раз меня пыталась убить. Так что всё заслуженно.

— Ну, ходят всякие слухи о ваших, так сказать, особых отношениях.

— Да, слухами земля полнится. Скоро будут рассказывать, что мы с ней любовниками были, и Странника я из ревности в тюрьму упек. А потом еще и легенду об этом сложат. Или песню какую. Красавица, злой законник и благородный разбойник. Романтика!

— Когда ты уезжаешь?

— Через неделю. Из Рогтайха в Ламрах должен прибыть новый командир Тайной Стражи, ну, и я к его приезду подтянусь. А пока еще здесь побездельничаю. Давненько не приходилось бездельничать.

— Ага. Не лезешь еще на стенку от безделья-то? Я тебя хорошо знаю. Когда тебе нечего делать, ты прямо изнываешь весь.

— Ну, надо же иногда отдыхать. Вот просто вот так посидеть с пивком и посмотреть на холмы, не ожидая, что кто-то решит воткнуть в тебя какую-нибудь железяку.

— Костис подобрал уже себе третьего в команду?

— Пока нет. Думает, разговаривает с кем-то. Ты же отпустишь, если кто-то из твоих?

— Отпущу, конечно. Только Тумрена не берите. Без него застава на Морайне быстро развалится.

— Понимаю, поэтому Тумрена и не рассматривали даже. Он, кроме того, мужик прямой, хороший старый вояка. А Страже нужен кто-то похитрее, да поизворотливее.

— Интересно, когда мы с тобой встретимся в следующий раз?

— Ты так говоришь, будто я уезжаю на другой край Империи. А я всего лишь в Ламрах, меньше чем день пути. К тому же наверняка буду заглядывать иногда, работа такая.

— Ходят слухи, Гленард, что меня отсюда тоже куда-то переведут.

— Ух ты, — Гленард погрустнел, — и куда же?

— Не знаю. Пока это тоже слухи. Но сболтнули мне, что командование решило, что можно меня в какое-то более ответственное место засунуть, ибо хорошо с трудностями справляюсь.

— Согласишься?

— А куда я денусь? Кто меня спросит? Наше ж дело какое, куда пнули, туда пошел.

— Просись к дому поближе. Тепло, вино, девушки красивые.

— Ага, и двое братьев, и трое сестер, которым всем от меня чего-то надо. Ну его, лучше куда-то еще. Мир посмотреть, так сказать. Главное, чтобы не на север куда-нибудь. Привык я уже как-то к теплу.

— Напиши мне тогда, как, что. Если, конечно, вообще этот перевод состоится.

— Конечно. Но, похоже, что наша с тобой совместная история всё-таки заканчивается. Начинается, однако, что-то другое, пока нам неизвестное.

— Когда мы оба состаримся, если не доконает нас служба, и если тебе удастся всё же выдрать у братьев какое-нибудь баронство, ты держи для меня пару-тройку бочек вина в подвале. Приеду я к тебе, срублю избенку подле замка твоего, и будем мы с тобой доживать нашу старость, попивая винишко и беззубо вспоминая молодость.

— Непременно. Мне нравится эта мысль. Но ты поосторожнее со всякими альвийками. А то больно мне твоя идея понравилась, нужно постараться дожить до нее. Особенно тебе с твоими талантами оказываться в гуще неприятностей.

— И не говори.

— Сабля, которую у Креидирна ты отобрал — это то самое?

— Ага. Эллеанару. Прекрасный клинок. Невероятно тонкая и мастерская работа.

— Ну, да. Память о нем ты буквально носишь рядом со своим сердцем. Говорят, он магический?

— Ну, в темноте и рядом с зоргами не светится, в присутствии врагов не дрожит, сам в руку не прыгает. Не знаю, в чем его магия может быть. Разве что, в том, как этот клинок совмещает высочайшую твердость и эластичность металла. Или в том, что он практически не затупляется, по слухам. Возможно, что-то такое использовалось при отливке металла, выковке клинка и его закалке. Говорят, что Падение Звезды произошло как раз во время выплавки металла для девяти клинков. Некоторые авторы даже осторожно предполагают, что мощнейшие и множественные заклинания, использованные при выплавке, и привлекли Павшую Звезду. Но это, я думаю, брехня.

— И где она теперь, эта сабля?

— Отдал Донрену вместе с альвами. Такой ценный предмет не для Донрена даже. Он предназначен в сокровищницу самого Императора. Будет там бережно сохраняться еще пятьсот лет, а то и тысячу.

— Интересно, что здесь вокруг будет лет через семьсот-восемьсот? — задумался вслух Славий, закидывая руки за голову и опираясь на стену.

— Вероятно, больше людей. Меньше лесов, повырубят. Придумают какие-нибудь разные хитрые механизмы. А люди останутся те же, я думаю. За пятьсот семьдесят с лишним лет, прошедших с Падения Звезды и с Исхода, многое на этой земле поменялось. Сменялись господствующие расы, менялись правители, строились и разрушались замки, люди любили, ненавидели, трахались, рожали, умирали, снова рождались. Многое менялось, но, вот, похоже, что природа человеческая совсем не изменилась за эти годы. Не должна и за следующие шестьсот-восемьсот лет, я думаю, в чем-то сильно измениться.

— Думаешь, что-то вообще может изменить природу человека? Война? Любовь? Страх? Страдание?

— Не знаю. Это сложный вопрос, над которым, с разными вариациями, я думаю уже лет десять. Не знаю. Может быть, и ничто не может изменить природу человека. Люди становятся сильнее в терпении, но вот меняется ли при этом их природа?..

— Куда-то нас совсем в философию занесло с тобой. На, вот, лучше выпей еще. Что-там у тебя с Лотлайрэ?

— В смысле?

— Ой, да ладно, весь замок уже говорит, что у вас с ней что-то происходит.

— Происходит. Но это касается только нас с ней.

— Любишь ее?

— Люблю.

— И уезжаешь один? Чтобы и себя, и ее изводить? Женись на ней.

— С ума сошел? Это ты у нас благородный. Даже в очереди на престол состоишь формально. На хрен-знает-каком дальнем месте, но состоишь же. А я так, герцог Кислой Капусты и барон ан Волчья Погибель.

— Слушай, ну хоть попробуй. Иди, сходи к барону, поговори с ним. Он добрый, палкой тебя не прогонит. Отказать, конечно, скорее всего, откажет, но хоть попытаешься. Хоть не так сердце потом ныть будет.

— Ой, да ну тебя с твоими шуточками…

— Давай-давай, Гленард. Я серьезно. Иди прямо сейчас! Оденься только понаряднее и иди!