30 день VIII месяца — 2 день IX месяца 579 года После Падения Звезды

Чем дальше на север уносил путников неспешный размеренный шаг лошадки и ослика, тем меньше людей им встречалось. Сады сменились полями, поля сменились пастбищами, а потом, на второй день пути, пропали и они.

Воздух высох, в горле першило, рука то и дело тянулась к фляге с водой, но усилием воли останавливалась. Воду нужно было экономить. Колодцы вдоль дороги пока еще встречались, но становились всё более и более редкими.

Горячий ветер дул в лицо, заставляя держать голову низко наклоненной, скрывая глаза и нос от вездесущей пыли. Равнина степи постепенно становилась всё более неровной, травы стали собираться в кучки на кочках, между которыми проглядывала серая, потрескавшаяся от жары и сухости, голая земля. Деревья почти исчезли, а те, что изредка еще встречались, были низкими, изломанными, перекрученными, словно старики-солдаты, скрученные артритом. Кусты становились всё более сухими, ломкими, редкими и мелкими. Пропали птицы и грызуны, и лишь иногда высоко в ярко-индиговом небе появлялись орлы, почти недвижимо парящие на потоках вздымающегося ввысь горячего воздуха.

— Если эта дорога известна даже мелким торговцам, то как получается, что на ней нет патрулей стражи муасафа? — Гленард обернулся к Витану. — Ведь, по идее, если все знают, что здесь есть путь, которым пользуются контрабандисты и бандиты, то муасаф Джасим должен здесь безвылазно сидеть, негодяев вылавливая. Он же у нас, кажется, смелый и принципиальный.

— Дело в том, ваша милость… — Витан замялся. — Дело в том, что у этого пути нехорошая слава в этих местах. Муасаф-то, может быть, и рад был бы здесь порядок навести, но не одному же ему здесь воевать? А среди стражников охотников бродить по границе пустыни не сыскать.

— Даже так? — Гленард удивленно поднял брови. — И что же говорят про эту дорогу?

— Разное говорят, ваша милость. Кто-то без проблем проходит. На кого-то бандиты нападают. А кто-то так и не выходит из пустыни. Говорят, иногда находят высушенные трупы без капли крови в них, целыми группами находят. Как шла ватага разбойников, так и лежат. Оружие при них, деньги при них. А сами мертвые и словно выжатые, как и их лошади, верблюды, ишаки, или на чем они там передвигались. А порой, путников и вовсе не находят.

— Интересно… — протянул Гленард.

— Но я подумал, что вы, ваша милость, воин храбрый и умелый, и страшных ночных сказок не побоитесь.

— Правильно подумал, Витан. Более того, если бы ты мне сразу про эти страшилки рассказал, я бы сам сюда рванулся. Потому что я воин не только храбрый и умелый, но еще и дико любопытный. Впрочем, кто-то наверняка назовет это сочетание глупостью.

— Что вы, ваша милость! Будь вы глупым, разве дожили бы до сегодняшнего дня, пройдя через столько приключений, о которых я слышал?

— Лесть тебе не идет, Витан, а меня не радует. А ты откуда сам-то про эту дорогу истории знаешь?

— Не только про дорогу, ваша милость. Но и про пустыню вообще. Отец мне рассказывал, когда я еще пацаном совсем был. Много историй рассказывал. Больше про Майир, это как раз от нас на востоке, еще дальше. Там совсем пустыня и, кроме змей, скорпионов и демонов, не живет никто. Но и про эти места тоже — Альгарби это же западная часть той же пустыни, что и в Майире. Вот, сейчас и вспомнилось.

— И что же он тебе рассказывал?

— Так то и рассказывал, ваша милость. Про исчезающие караваны, про высохшие трупы, про гигантских змей, про огромных червей, которые на шум из-под песка вылезают и всадника с лошадью одним разом проглатывают, про женщину-львицу, которая любит загадки задавать. Коли отгадаешь, богатым станешь, а коли нет — она тебя своим скорпионьим хвостом ужалит и ты помрешь весь в мучениях. Только никто ее загадки отгадать не может.

— Погоди, каким еще скорпионьим хвостом? Она же львица, ты сказал.

— Ну да, лицо и сиськи человечьи, тело львицы, а хвост скорпиона. И еще крылья, как у орла.

— Ничего себе у людей фантазия…

— А то! — слуга усмехнулся. — Я когда этих сказок наслушался, я ж маленький еще был совсем, так спать не мог, всё плакал. Думал, придет за мной эта львица, или змея меня ужалит прямо в постели. Ох, мамка отца тогда ругала…

— Больше не рассказывал?

— Рассказывал, конечно, только аккуратно, чтобы мамка не заметила, и без ужасающих подробностей. Когда подрос я, рассказал еще про прекрасных девиц, которые, вроде как, из одного огня состоят, или из воды, или из воздуха. И если ты им понравишься, ну развеселишь их чем, или наоборот, опечалишь, но такой, приятной печалью, то они подарят тебе самую незабываемую ночь любви в твоей жизни. Но если ты их разозлишь, то они будут тебя преследовать, пока не разорвут на мелкие кусочки.

— Интересно, что-то подобное рассказывали про дриад, которые якобы в наших северных лесах обитают. Видимо, это такая странная смесь старых человеческих и альвийских легенд. А вообще, этот тип историй — про прекрасных женщин, духов лесов, гор, воды и всего остального, которые или одаривают или губят случайно забредшего к ним путника, есть почти у всех народов. Нас пугали леса, таившие в себе тайны и смерть. Местных жителей пугала пустыня по тем же причинам. Вот мы и населяли мистическими существами леса, а они — пустыню.

— Видимо, так и было, ваша милость. А может, действительно что-то такое живет и там, на севере, и здесь.

— Ой, Витан, только не говори, что ты во всю эту мистику веришь.

— Дыма без огня не бывает, ваша милость.

— Дыма не бывает, а вот страхов из ничего я в своей жизни повидал немало. Вон, весь прошлый год охотился за чудесами — морскими чудовищами, оборотнями, вурдалаками, ведьмами, привидениями, стрыгами… И что? Оказалось, у всех этих таинственных монстров вполне себе человеческое происхождение. Не зря говорят, что у страха глаза велики. Особенно если какие-то уроды на этих страхах специально играют, чтобы своих целей гнусных достичь.

— А как же вархи, ваша милость? Они же существуют? И они же могут всякие странные необычные штуки делать. Говорят, и мысли читают, и предметы взглядом двигают…

— Читают, — согласился Гленард, — и двигают, и много чего еще делают. Но они не чудовища, они обычные люди. И все их волшебные способности развиты тренировками и специальным обучением. И далеко не все вархи к этому способны. Кто-то из них, наверное, может скалы в песок силой мысли превращать, а кто-то не может и простые эмоции считать, не то, что мысли. Но это всё человеческие силы, не какие-то мистические потусторонние. Вархи — простые люди, из плоти и крови, а не из огня, воздуха и воды.

— Разве, ваша милость? А я думал, что они — это отдельная порода, как альвы или зорги. Уж больно они непривычно выглядят.

— Раса, а не порода, — поправил Гленард. — Вархи выглядят необычно, потому что большая часть из них является потомками сразу всех известных нам рас. Но их способности происходят не от этого. Я, как минимум, дважды встречал похожие умения у чистокровных людей. Одна — это Элайна, одна из моих помощниц в Тайной Страже. А второй — я сам.

— Вы, ваша милость? — изумился Витан.

— Я, — Гленард пожал плечами. — Я однажды побывал в Стране вархов. Сопровождал Его Величество на встречу с их предводительницей. Там кое-что произошло, в результате чего у меня открылись некоторые необычные способности. Они пару раз спасли мне жизнь. И еще пару раз чуть меня не угробили.

— О, ваша милость… — только и смог сказать слуга.

— Не бери в голову, Витан, — Гленард улыбнулся. — Надеюсь, мне не скоро придется ими воспользоваться вновь.

Шаг за шагом, они продвигались на север по сухой каменистой дороге, над которой горячий ветер гонял поземку мелкой серой пыли. Час за часом, солнце за их спинами всё дальше клонилось на левую, западную, сторону. Жара начала спадать, тени удлинились, в травянистых кочках начал слышаться стрекот цикад. Пустыня, замершая в недвижимом безмолвии на долгий жаркий день, начинала оживать с его окончанием.

— Надо бы на ночлег располагаться, — Гленард бросил взгляд на огромное, красное от висящей в воздухе пыли, солнце, уже коснувшееся нижним краем горизонта. — Скоро стемнеет.

— Да, ваша милость, темнеет здесь быстро. Давайте, что ли, вон до того пригорочка доедем, вон, чуть правее дороги, и там и расположимся. Там, вроде, дерево старое есть, если меня глаза не подводят. Значит, и дрова будут.

— Хорошая мысль.

Когда они поднялись на небольшой холм, оказавшийся дальше, чем казалось путникам — вечерний воздух обманчив — уже почти совсем стемнело.

— Смотри, Витан, — Гленард указал рукой вперед и чуть вправо, в сторону от дороги. — Там огонек.

— Да, ваша милость. Похоже, костер.

Северный ветер принес запах дыма, жарящегося мяса, верблюжьих шкур и ослиного навоза.

— Там караван, Витан, — решил Гленард. — Что мы будем здесь в одиночестве сидеть? Пошли к ним. Там и поболтать с кем-то можно. Может, еще историй интересных услышим. Караванщики, говорят, любят поговорить. Компенсируют, так сказать, молчание в долгих переходах.

— Вы уверены, ваша милость? — Витан колебался. — Может быть, не стоит? Может, лучше здесь, без чужих глаз?

— И чего ты боишься? — Гленард усмехнулся. — Вряд ли женщина с львиным телом и скорпионьим хвостом в караванах ходит и на верблюдах ездит.

— Так может, они разбойники, ваша милость?

— Сомневаюсь. Разбойники на лошадях бы были. Но давай осторожно подойдем, посмотрим, что к чему, а потом уже решим. В темноте нам будет их хорошо у костра видно, а они нас не заметят, пока мы вплотную не подойдем.

— Хорошо, ваша милость, — обреченно кивнул Витан. — Как скажете.

Караван никаких подозрений не вызывал. Верблюды и ослы, выискивающие пропитание среди сухой травы на кочках. Тюки с товаром, снятые с животных и аккуратно сложенные неподалеку от костра. Десяток караванщиков вполне простого вида, половина уже немолодые, громко болтали и смеялись, сидя рядом с ними. Улыбчивый старик с коротко постриженной седой бородой, видимо, предводитель, сидел у костра. Рядом с ним — симпатичная юная девушка. Дочка? Жена? Наложница? Рабыня?

— Алшалам лак, вальмусафиринум, — поприветствовал караванщиков Витан.

Разговоры стихли. Старик у костра что-то спокойно сказал.

— Он просит нас подойти, чтобы нас увидеть, — перевел Витан.

— Хорошо, — Гленард сделал несколько шагов вперед, и свет костра осветил его. Витан последовал за ним.

— Северяне? — на чистом имперском, хоть и с акцентом спросил седой мужчина.

— Северяне, мухтарам раким, — подтвердил Гленард. — Меня зовут Гленард, а моего слугу, который говорит по-кадирски, зовут Витан. Мы пришли с миром. Просто хотели погреться у вашего костра, поговорить, разделить нашу пищу с вами. Ночи в пустыне длинные, холодные и одинокие. Вместе теплее и веселее.

— Какой же я раким, мухтарам Гленард, — старик улыбнулся. — Я простой караванщик. Подходите к костру, присаживайтесь, посидите с нами. Вместе теплее и веселее. Меня зовут Сармад. Я говорю на вашем языке, мне много довелось торговать на севере, даже жил в Глареане несколько лет. Моя дочь Хисса, она на имперском почти не говорит, но всё понимает.

Гленард невольно залюбовался девушкой. Стройная, с черными волосами, собранными в косы, обвивающие голову, как венок. Красивые, нежные, почти совершенные черты лица, как у лучших древних альвийских статуй. Не исключено, что где-то в глубине поколений ее предков затерялся альв или альвийка. Не от них ли у нее такая бледная кожа, на которую огонь отбрасывает розовые блики, непривычная для смуглых южных девушек? Девушка была одета в длинную шелковую накидку, скрывающую ее фигуру, но оставляющую открытой шею, на которой на цепочке висел большой обрамленный золотом изумруд, блестящий и гипнотически переливающийся в такт пляске языков костра. Хисса, заметив взгляд Гленарда, потупила глаза и смущенно улыбнулась. Улыбнулся и старый Сармад.

— Простите, — Гленард смутился. — Я не должен был так рассматривать вас, мухтара Хисса. Прошу простить меня, не ожидаешь встретить такую девушку посреди пустыни. У вас очень красивая дочь, мухтарам Сармад. Прошу простить мои слова, если они прозвучали слишком нахально — я не имею в виду ничего плохого, просто отдаю дань красоте.

Девушка снова улыбнулась.

— Ничего страшного, мухтарам Гленард, — успокоил его караванщик. — В ваших словах не было ничего оскорбительного. Моя дочь действительно очаровательна. Но вся ее красота, как видите, не от меня, а от ее матери. Увы, милая Джухейна уже не с нами.

— Я сожалею.

— Это было давно, Гленард. Мы с Хиссой ходим вдвоем уже много лет. Ну, что мы всё говорим и говорим… Разговорами сыт не будешь, — он поднял с камня у костра гревшуюся там лепешку, разломил ее надвое и протянул половину Гленарду.

— Ах да, что же это я, — встрепенулся Гленард, принимая угощение. — Витан, принеси…

— Уже всё здесь, ваша милость, — улыбнулся слуга, развязывая мешок и доставая оттуда кусочки вяленого мяса, сухари и флягу с вином.

— Прошу вас, мухтарам Сармад, мухтара Хисса, угощайтесь, — Гленард протянул угощение хозяевам лагеря.

— Благодарю, мухтарам Гленард, — благодарно улыбнулся старый караванщик.

Небольшой совместный ужин, как это обычно и бывает, растопил лед взаимной настороженности, превращая незнакомцев в приятелей. Остальные караванщики, сидящие чуть в стороне, рядом с товаром, тоже расслабились и стали о чем-то громко болтать между собой, передавая по кругу бурдюк с вином и то и дело разражаясь взрывами громкого хохота.

Хисса достала откуда-то из-за спины небольшой изящный тар, подтянула струны и начала тихонько наигрывать печальную и красивую мелодию.

— Скажите, Сармад, — Гленард отпил глоток вина и заинтересованно посмотрел на караванщика, — вы же, наверное, много лет по этой пустыне путешествуете?

— Давно здесь ходим, — караванщик развел руками.

— А почему здесь, если не секрет? Почему не по главному тракту?

— Тише, спокойнее, да и красивее, что ли. Особенно на рассвете и на закате. Там, вдоль реки тоже есть на что посмотреть, но я, Гленард, как-то привык к этим пустынным пейзажам. Здесь мне спокойнее.

— А говорят, что здесь всякие странные вещи иногда творятся. Люди пропадают, звери странные бродят. Не боитесь?

— Всякое бывает… — старик пожал плечами. — Многое здесь творится, многое случается.

— Расскажите, пожалуйста, очень интересно.

— Хм… Ну, ладно. С чего бы начать? Ну, скажем, есть здесь единороги.

— О, единороги мне нравятся, — вставил слово Витан, — они красивые.

— Это у вас, на севере, в лесах они красивые, — усмехнулся Сармад. — А у нас здесь не лошадки с изящными винтовыми рогами, спутники юных девушек и дриад, а огромные злобные зверюги с рогом на носу. Нрав у них суровый, бегают быстро, вот только зрение у них плохое. Но это не их проблемы, а ваши — только успевайте отскочить. Обычные звери людей редко трогают, только если охотиться на них или детенышей потревожить. Но есть один страшный зверь, всем зверям зверь. Зовут его Каркаданн, обитает он в самой дикой части пустыни, потому как ни с какими другими зверями ужиться не может. Гигантская черная зверюга размером с трехэтажный дом. Когда он бежит, земля трясется так, что кажется, будто землетрясение случилось. А может, землетрясения от него-то и случаются. Глаза у него огненные, а в пасти не простые зубы, а огромные страшные клыки. И дым из пасти идет. Питается и людьми, и лошадьми, и даже другими единорогами. Всех бы сожрал, ненасытный, если бы его перии не сдерживали. Он только их и слушается, а они его держат подальше от людей и других зверей. Но кто перий обидит, тому они дорогу запутают и приведут прямо к логову Каркаданна, а оттуда живым никто не уходит.

— А перии — это кто? — заинтересовался Гленард.

— Перии — это духи воды, воздуха и огня. Выглядят, как прекрасные молодые девушки. Когда-то они любили проводить время с людьми и много им помогали. Старые народы этих мест, говорят, с ними дружили. Но потом пришли эти люди с севера, кадирцы, и решили перий себе подчинить, обижать их стали. Перии сначала не понимали, за что их обманывают и преследуют, а потом обиделись, озлобились и ушли подальше от людей. Кто просто прячется, а кто людям мстит жестоко и кроваво. Нынче считается, что встретить посреди пустыни одинокую красивую девушку — это очень не к добру. Но некоторые смельчаки ищут перий специально. Пытаются их очаровать, чтобы получить богатство. Перии, они всё ж таки добрые внутри, пусть и обиженные. И владеют секретами сотворения драгоценных камней. Любят они их очень, девочки всё-таки. Те, что из огня сотворены, носят рубины. Воздушные предпочитают сапфиры. Ну, а водные девы любят изумруды, вон, такие, как моя Хисса носит.

Гленард улыбнулся, невольно остановив взгляд на девушке. Та улыбнулась в ответ, уже не так смущенно, как раньше.

— Всякие другие опасности здесь есть, — продолжил Сармад. — Мантикоры — это львицы с лицом женщины и хвостом скорпиона. Жуткие, вредные и злобные твари. Им надо над жертвой сначала поиздеваться, посмеяться, загадки каверзные позадавать. А потом они путника всё равно ужалят хвостом и сожрут. Самые страшные из них — те, у которых еще и крылья орлиные есть. Тех не увидеть и не услышать, пока они пред тобой не упадут с неба. А тогда уже бежать поздно. И никого не боятся, только птицу Рух. Есть здесь такая птица, огромная, как двадцать орлов. Живет в горах к востоку и к югу отсюда. Может целую лошадь утащить вместе с поклажей или даже единорога. Но на людей обычно не нападает, а вот мантикор люто ненавидит, уж не знаю за что. Впрочем, здесь ее не встретить, она так далеко от гор не улетает. Только в горах живет. Как, впрочем, и дэвы.

— Девы?

— Дэвы. Через «э». Это такие маленькие, в половину человеческого роста, человечки. Живут в горах и в подземных пещерах на юге, в горах Хафар.

— Интересно, а у нас на севере есть очень похожий народ бьергмесов. Это…

— Я знаю, кто такие бьергмесы, Гленард, — мягко остановил его Сармад. — Возможно, дэвы их дальние родственники. Вероятно, смешанные с зоргами. Но если ваши бьергмесы умны, талантливы и трудолюбивы, то с дэвами всё наоборот. Они дикие, ленивые и злобные. Только и умеют, что пиво варить и плодиться без остановки. Для чего часто похищают человеческих женщин, очень их любят. Для южных племен это большая проблема. Они даже временами облавы на дэвов устраивают, выкуривают их из пещер. Только они же, как тараканы — их давишь, а они всё новые и новые появляются. Счастье, что от гор не отходят и в цивилизованные места не лезут, вроде Хадика. Там им быстро отпор дают. А вот на юге Майира или в Альхудуре — это настоящая головная боль.

— Так кто же тогда здесь путников поедает и кровь выпивает, как говорят? На мантикор не похоже, на Каркаданна тоже, Руха здесь нет, как и дэвов. Или это просто сказки?

— Не сказки, Гленард, — караванщик посерьезнел. — Совсем не сказки, своими глазами эти трупы видел. Это гули творят.

— А кто такие гули?

— Здесь надо углубиться немного в историю. Когда-то, давно по людским меркам и совсем недавно по меркам звезд, к юго-востоку отсюда, в самом центре нынешней пустыни, стоял прекрасный город Альталуг, город миллиона колонн и миллиарда драгоценных камней. Только тогда никакой пустыни здесь не было, а была богатая плодородная земля, покрытая прекрасными садами, цветущими лугами и богатыми полями. Альталуг был центром этих земель, и многие полудикие племена, бродившие по степям — и люди, и зорги — хотели туда попасть. В основном, с целью пограбить. Но сделать это они не могли, потому что большинство жителей Альталуга были не людьми. Точнее, частично они были людьми, но были они также и магами. Души их были разделены на две части. Это непросто объяснить. В старых легендах говорят, что у каждого из нас душа находится не в нашем теле, а где-то еще, воедино с богами, которые сами все объединены в единого бога. А душа в нашем теле — это лишь отражение настоящей нашей души, как в зеркале. Но мы не ощущаем связи с настоящей душой, поэтому считаем нашей единственной душой ту, что в нашем теле. Маги же, захиры, как их называют здесь, не только ощущали связь со своей истинной душой, но и могли воздействовать на нее, изменяя реальность через тот, небесный, мир.

— Любопытная концепция.

— Она гораздо сложнее, но для рассказа у костра и такая версия сойдет. Ну, так вот, говорят, что могли эти захиры творить невероятные вещи. Возводить и разрушать дворцы по одному своему взгляду. Лечить и убивать одним движением. Перемещаться мгновенно, куда угодно. И жили они многие сотни лет. Самым же сильным захиром был их предводитель Джалил Маджид. Не уверен, что его действительно так звали. У него было много имен, которые теперь забыты, и часть которых забыл он сам. Говорят, что ему было тридцать тысяч лет, и что он был самым первым захиром, первым учеником богов. Но, так или иначе, на этой земле его помнят под именами Джалил Маджид или Захир Джалил. Он долго правил захирами, но потом он стал заниматься такой магией, которую другие захиры не могли принять. Он стал злобным и жестоким. Недовольство росло. Сначала Джалил Маджид просто уничтожал противников, явно или тайно. Но потом противников стало слишком много, и они смогли поймать Джалила в ловушку. Убить его они не смогли или не захотели. Они его просто изгнали из Альталуга, запретив возвращаться. Уходя, он проклял их. Он предсказал, что мир навсегда изменится, Альталуг превратится в пустыню, а все захиры навсегда погубят свои истинные души. И ушел. Это было ровно за три года до Падения Звезды.

— И тогда произошла катастрофа…

— Именно так. И наступил тогда, как говорят, Полный Звездец. Естественно, я не знаю, было ли Падение Звезды вызвано магией Джалила Маджида, или он просто его предвидел, но всё случилось именно так, как он предсказал. Говорят, что захиры пытались предотвратить катастрофические последствия Падения, пытались сотворить какое-то невероятно сильное и невозможно сложное волшебство, чтобы спасти наш мир. Но то ли не смогли, то ли перенапряглись, то ли что-то пошло не так… Альталуг был полностью уничтожен в одно мгновение, а все его окрестности превратились в бесплодную пустыню. Люди все погибли. А захиры изменились. Их тела погибли, но их души, истинные души, были вырваны из Абсолюта и превратились в странных призрачных существ, вселившись в местные силы природных стихий и став тем, что здесь называют «джиннии». Часть джинниев стала периями, о которых я уже говорил. Часть — мрачными и нелюдимыми ифритами, духами подземного огня. А остальные, большинство, превратилось в гулей. Эти джиннии могут воплощаться лишь ночами и испытывают непреодолимую жажду человеческой крови. Для некоторых из них это было так ужасно, что они удалились глубоко в подземные пещеры, где томятся в мучениях, охраняемые ифритами. Остальные решили остаться и бродят по этой пустыне, принимая ночами вид обычных людей: караванщиков, торговцев, разбойников, прекрасных женщин. Они подманивают путников к себе, не вызывая подозрений. А утром жертв находят без единой капли крови или же не находят вообще.

— Звучит жутко, — Гленард поежился. — Причем, это настолько хорошо проработанная история, что что-то в ее основе наверняка действительно правдиво. Возможно, здесь, и правда, существовал город, разрушенный при Падении Звезды. В рассказы про гулей-вампиров я, конечно, не верю, но то, что здесь небезопасно — это очевидно. Возможно, люди просто придают мистический оттенок смертям от рук разбойников и когтей животных.

— Я сам видел эти трупы, — Сармад пожал плечами. — В них действительно не было крови. И даже падальщики к таким трупам не прикасались. Словно что-то чувствовали. К счастью, по пустыне, в основном, ходят люди не слишком хорошие. Воры, убийцы, бандиты, контрабандисты. Если гули их убивают, то никто не жалеет.

— Но вы же тоже здесь ходите, мухтарам Сармад, — справедливо заметил Гленард.

— Ну, меня гули не трогают. Может, я недостаточно плохой человек для того, чтобы привлечь их внимание. Как думаете, Гленард?

— Уверен, что так, Сармад. Жуткая история. Двоякое впечатление — и жалко этих захиров, и мерзко от того, во что они превратились. А что стало с Джалилом Маджидом?

— А кто же его знает? Больше про него никто никогда не слышал. Но если он, и вправду, жил тридцать тысяч лет до этого, то что ему каких-то шесть веков, прошедших со дня Падения Звезды? Может быть, и сейчас он где-то по земле бродит.

— Это делает историю еще более жуткой, но открытый финал делает ее особенно интересной. Мда, наверное, жутко встретиться с этими гулями.

— Не думаю, Гленард. Посудите сами, пока они не начали вас убивать, вы и не узнаете, что вы с гулями общались. А когда вас уже убили, вам ведь уже всё равно, правда?

— Разумно.

— Вот и я о том же. Но самое страшное — это не с гулями повстречаться. Хуже всего — со Старцем Пустыни встретиться.

— А это еще кто?

— Есть здесь один старичок. Невысокий, черноволосый, такая копна у него на голове. Ходит обычно в оранжевых одеждах. Я его сам видел однажды своими глазами, хоть и не говорил с ним. Кто-то рассказывает, что он просто отшельник, святой человек. Кто-то считает его пророком. А кто-то и самим Единым Богом, спустившимся на землю. Кадирцы много лет его ищут, считая еретиком. Хотят найти и сжечь за богохульство. Целые экспедиции собирали, Черные стражи по всей пустыне скакали. Но так и не нашли.

— И в чем же его сила? Чем он так страшен?

— Сила в правде, Гленард. А страшен тем, что приходит он, садится у костра и всю правду тебе про тебя рассказывает. Без прикрас, без церемоний, без иллюзий и самообмана. Про твое прошлое, про твое будущее, а самое страшное — про твое настоящее.

— Что же страшного в настоящем? — удивился Витан.

— А ты подумай, Витан, — ответил за старика Гленард, — действительно ли ты хочешь узнать действительно всё о том, что происходит с тобой сейчас? Кто тебя любит, кто тебя ненавидит, кого ты обидел, кто тебя обманывает, кого обманываешь ты, в чем ты обманываешь сам себя? А мы ведь все себя обманываем в чем-то всё время. Мы смотрим на мир через цветное стекло собственных иллюзий и убеждений. И тут приходит к тебе человек, и это стекло разбивает — и показывает тебе мир таким, какой он есть, без прикрас и компромиссов. Уверен, что ты хочешь на него взглянуть?

— Понимаю, ваша милость. Не думаю, что хотел бы этого…

— Верно говорите, мухтарам Гленард, — подтвердил караванщик. — Старец Пустыни, он не злобный сам. Напротив, очень добрый. Но те вещи, которые он говорит, далеко не все готовы принять, потому что боятся не его, а себя, на самом деле. Вы же знаете, как многие любят обвинять в своих неудачах обстоятельства. Мне не повезло, друзья меня предали, жена меня не любит, начальник плохой, родители меня плохо воспитали, власть негодная. А так я мог бы быть на коне, но все и всё против меня. А Старец, он говорит, что всё, что с нами происходит, то, как мы живем сейчас, это лишь следствие наших собственных прошлых выборов и действий.

— С этим тоже можно поспорить, — заметил Гленард.

— Можно. И даже нужно, наверное. Но в этом есть значительная доля правды. Многие люди не готовы брать на себя ответственность за свою собственную жизнь. Всегда же проще обвинять кого-то другого, чем признать свою собственную вину. Себя же мы любим, и в своей собственной непогрешимости мы уверены, если не сознательно, то уж в глубине души точно. А тут приходит кто-то и эту уверенность парой фраз уничтожает. Разве не страшно это?

— Вы правы, Сармад. Согласен с вами. Порой встретиться с истиной страшнее, чем потерять всю кровь и жизнь.

— Именно так, мухтарам Гленард. Именно так. Утомил я вас, наверное, своими рассказами и страшными сказками?

— Что вы, мухтарам Сармад. У меня страсть к познанию нового, особенно в изучении новых культур. Люблю собирать мозаику: истории, легенды, песни, тосты.

— Тосты? — оживился караванщик. — Ну, так это просто отлично! Тогда давайте выпьем за духов и жителей пустыни, и чтобы каждый получил в жизни то, что он сам заслужил своими действиями и решениями!

— Непростой тост, — Гленард улыбнулся, поднимая чашу, — но я с радостью к нему присоединюсь.

— Простите, что интересуюсь, мухтарам, — старик немного смутился, — но если не секрет, что привело вас в пустыню? На купца вы не похожи. На разбойника или контрабандиста тоже. Кто вы? Просто путешественник? Шпион? Ученый? Беглец?

— Всего понемногу, — Гленард рассмеялся. — До Хадика я был вполне похож на купца. Но там произошло несколько событий, которые сделали из меня беглеца. Разбойником я никогда не был, а вот путешественником и немного ученым — да. Многие считают меня шпионом, и они, в целом, правы, но здесь я не для того, чтобы шпионить. Я ищу пропавших людей. Многих, сотни. Не для того, чтобы их покарать, они как раз ни в чем не виноваты. Я хочу их спасти.

— Эти люди дороги вам? Ваши друзья?

— Я их не знаю, если честно. Но они мне дороги. Мой долг и моя честь ведут меня в путь.

— А, понимаю, вы военный. Но какой же должен быть долг, требующий от вас оказаться так далеко от дома посреди пустыни?

— Огромный. Там, далеко на севере, кто-то, наверное, считает, что я обладаю огромной властью, что я — второй человек в Империи после Императора Славия. Но все забывают о том, что с такой огромной силой приходит и такая же огромная ответственность. И именно эта ответственность, этот долг ведет меня вперед. Потому что, если я призван защищать всех людей Империи, разве могу я бросить в беде и неизвестности несколько сотен из них?

— Многие, обладающие властью, к сожалению, думают не так, как вы, Гленард. Для них власть — это только способ набивать карманы, а о долге они вспоминают в последнюю очередь. Я рад, что вы не такой. Не каждый рискнет бросить всё и путешествовать через пустыню за тысячи километров от дома, чтобы помочь людям, которых он даже не знает. Расскажите вашу историю, Гленард. Что вы за человек? Мне это действительно интересно.

— Это долгая история, мухтарам Сармад, а костер уже догорает. Но если коротко… Я родился на самом севере Империи, в герцогстве Клафтхорд, примерно в четырех тысячах километров к северу отсюда. Родился я в деревеньке Волчья Погибель, отец мой был охотником. Когда я подрос, началась Злая Война, и я сбежал из дома, записался в армию. Мне повезло, я не только выжил, но и приобрел друга, хотя многих других друзей я на войне потерял. Потом служил на юге, в Глареане, на границе. Однажды на наш форт напала группа альвов, из мятежных, не смирившихся с поражением в Третьей альвийской войне. И завертелась очень странная история, в результате которой я попал в Тайную Стражу Империи, и оказался на востоке в баронстве Флернох, герцогство Танферран. А через несколько лет случилась эпидемия, вся семья Императора умерла, и как-то так получилось, что мой друг Славий, с которым мы прошли и войну, и границу, и Флернох, оказался самым лучшим претендентом на престол. И теперь он известен как Император Славий Первый. Я же удалился на север, в маленькое баронство Кратхольм и стал вести довольно тихую жизнь, потихоньку наживая богатство — мне повезло найти заброшенные шахты бьергмесов. Но так сложилась жизнь, что год назад я снова понадобился Императору, и он убедил меня возглавить Тайную Стражу.

— То есть вы, Гленард?..

— Да, барон Гленард ан Кратхольм, командир Тайной Стражи Империи, Великий Инквизитор Андерриоха. Но какое это имеет значение у костра посреди пустыни в тысячах километрах от Рогтайха?

— Удивительно, порой, жизнь переплетает пути…

— И не говорите, мухтарам Сармад. Я, наверное, не должен всего этого рассказывать, я здесь вроде бы как тайно, инкогнито. Но почему-то у этого костра так спокойно, что мне просто не хочется врать. Да и вы мне рассказали интересные истории, вы заслуживаете откровенности.

— Скажите, Гленард, — караванщик задумался, — вы многих убивали в своей жизни?

— Многих. Но это было необходимо.

— Всегда?

— Нет, — признался Гленард. — Не всегда. Но те, кого я убивал, не были святыми людьми.

— Никто не святой.

— Никто. И я не святой тоже. Но, оглядываясь назад, я думаю, что если бы я не убил тех людей, наш мир был бы гораздо хуже.

— Опасная уверенность.

— Что делать, мухтарам Сармад. Это то самое цветное стекло моих иллюзий и убеждений, сквозь которое я смотрю и на прошлое, и на настоящее, и, в какой-то мере, на будущее.

— А когда у вас появилась страсть к собиранию интересных историй?

— У меня был друг на войне. Аллеран. Альв. Мы с ним прошли всю войну, только нас трое от первого нашего отряда и осталось — Славий, Аллеран и я. Его убили перед самым концом войны, две недели оставалось… Он был много старше нас со Славием, хотя казался ровесником. Наверное, он воспринимал нас не просто как друзей. Воспитывал нас, юнцов, как своих детей или младших братьев. Он-то меня и приобщил к истории, к книгам, привил мне страсть к легендам, к изучению других культур. В первую очередь, я стал изучать жизнь альвов, это мне здорово потом помогло. Ну, а затем, интерес проснулся ко всем культурам этого мира. Я понял, что все мы, хоть и отличаемся сильно внешне, но на самом деле, в глубине души, похожи, одинаковы, едины, несмотря на разные языки, разный рост, форму ушей или религию. Жаль, что многие этого не понимают.

— Жаль. А как Аллеран вас заинтересовал альвийскими историями? Вы ведь были деревенским парнем с севера, наверняка альвов не любили.

— Не любил. И к Аллерану поначалу относился крайне негативно. Ну как же, разведывательный отряд, а к нам альва-предателя прикрепили. Но потом был первый бой, где мы стояли плечом к плечу, прикрывая друг друга. И я нашел друга. А потом однажды вечером он начал петь у огня длинную грустную песню. Я спросил, о чем она. Он рассказал. И тогда я нашел интерес в жизни. Он много песен пел разных, любил их очень. Я даже потом пытался их переводить на имперский.

— Спойте что-нибудь, Гленард, — с улыбкой попросил старик.

— Что вы, мухтарам Сармад. Из меня певец, как из ведра морской корабль.

— Спойте, не стесняйтесь. А Хисса вам подыграет. Порадуйте девочку. Очень уж она песни любит.

— Ну, хорошо… — кивнул, Гленард, поколебавшись.

Хисса без труда подстроилась под непривычную мелодию и ритм. Музыкантом она была отличным.

Девушка внимательно смотрела на Гленарда широко открытыми глазами, перебирая струны.

Музыка завораживала, подхватывая слабый голос Гленарда и неожиданно облагораживая его. Песня, звучащая над пустыней, казалась красивее лучших оперных арий, звучавших под сводами императорского дворца Рогтайха.

Гленард умолк. Хисса почти машинально продолжала перебирать струны. По ее щеке скатилась слеза.

— Красивая песня, — наконец, прервал молчание старый караванщик. — Спасибо, Гленард.

— В оригинале она, конечно, звучит красивее. Я не слишком хороший поэт, а певец вообще отвратительный.

— Не скромничайте, Гленард. Вот, Хиссе понравилось, да и мне тоже очень. Эта песня о любви, но кажется, там есть что-то еще?

— Верно, мухтарам Сармад. У этой песни двойное дно. С одной стороны — это просто призыв к возлюбленной. Однако символы в песне говорят о том, что зовущий уже мертв, причем умер насильственной смертью. И его призыв к любимой довольно жуткий — он предлагает ей соединиться с ним в смерти. Вместе навек, но разве это то счастье любви, о котором все мечтают?

— Спасибо, Гленард. Мне будет, о чем подумать. А сейчас, пора уже спать, друзья мои. Вон, наши погонщики уже храпят, костер догорает, пора и нам. Вы можете расстелить свои одеяла вот здесь, у костра. Доброй ночи и приятных снов.

— Спасибо, Сармад. Доброй ночи. Доброй ночи, Хисса.

Засыпая, Гленард видел, что девушка и старик о чем-то шептались у костра. Хисса в чем-то убеждала отца, а тот мрачно качал головой. Но она не сдавалась, продолжая уговоры. Окончания спора Гленард уже не застал, провалившись в глубокий сон.

Проснулся он с первыми лучами солнца — то ли от света, то ли от рассветного холода. Потянулся, открыл глаза, обернулся вокруг. И буквально подскочил.

Вокруг было пусто. Ну, то есть рядом спал Витан, а чуть поодаль завтракали сухой травой их лошадь и ослик. Но ни Сармада, ни Хиссы, ни их спутников, ни каравана рядом не было. Как испарились.

— Витан! — позвал Гленард, почему-то полушепотом. — Витан!!

— Да, ваша милость? — сонно пробормотал слуга.

— Витан, а где караван? Ты слышал, как они ушли?

— Ну, куда же они уйдут, ваша милость, в темноту что ли?

— Ну, так и где же они?

— Как где? — Витан неохотно приподнялся, оглянулся, и тут же вскочил, мгновенно проснувшись. — И правда, где же они, ваша милость?

— Сейчас посмотрим…

Гленард прошелся вокруг несколько раз, пристально вглядываясь в следы на земле. Всё было тщетно. Гленард прекрасно различал в пыли собственные следы и следы Витана, проследил, как они пришли, как сидели. Но никаких следов ни караванщиков, ни их товара, ни верблюдов, ни ослов найти так и не смог. Словно испарились.

Не нашел он и ни малейших следов вчерашнего костра, а уж угли-то должны были остаться. Там, где вчера сидел пожилой караванщик, лишь лежал большой серый камень, из-под которого тоненькой струйкой сочился едва заметный ручеек.

— Жопа демона, чудеса какие-то… — Гленард обескураженно сел на свое одеяло.

— Ничего не нашли, ваша милость?

— Ничего… В смысле, совсем ничего. Как будто здесь, кроме нас, вообще никого не было. Но ты же помнишь и караван, и Сармада, и Хиссу? Мне же они не привиделись?

— Помню, ваша милость. И как вы пели, помню. А вы же помните, ваша милость, как старик про гулей рассказывал. Про призраков, которые кровь людскую выпивают, а потом с рассветом исчезают… Может, это они и были?

— Я не верю в эти рассказы. Но, пожалуй, нам действительно ничего больше не остается, кроме этого предположения… Но почему же они тогда нас не убили?

— Не знаю, ваша милость, но не могу сказать, что я опечален тем, что они не довели свою работу до конца.

Гленард покачал головой и начал собирать одеяло. И тут его рука на что-то наткнулась, и он вытащил из складок одеяла золотое ожерелье с большим изумрудом, которое он вчера видел на шее девушки.

— Витан… — ошарашенно прошептал он.

— Ох, — слуга подошел и остолбенело разглядывал ожерелье. — Видать, ваша милость, ей понравилась ваша песня.

— Ты думаешь, что?..

— Да, ваша милость. Похоже, она нас спасла. Убедила Сармада и его свиту не трогать нас. И оставила вам на память подарок.

Витан огляделся вокруг, а потом хлопнул себя по лбу ладонью.

— Ну, конечно же, ваша милость! — он протянул руку, указывая на камень и ручеек рядом с ним. — Их имена! «Сармад» означает «вечный», он наверняка живет в этом камне. Он, скорее всего, гуль. А «Хисса» — это одновременно и «морская», и «судьба». Я думаю, что она перия, живущая в этом источнике.

— А остальные?

— А не факт, ваша милость, что остальные вообще были. Может, это иллюзия, мы же с ними не разговаривали. Ну, или еще другие духи здесь собрались, а потом разошлись по домам.

— Может и так, — Гленард обернулся и поклонился камню и ручейку. — Спасибо вам, Сармад и Хисса, и за гостеприимство, и за интересную беседу, и за ваши рассказы, и за ваш подарок. А больше всего спасибо вам за то, что оставили нас в живых. Я не забуду вас. Судьбы странным образом пересекаются. Кто знает, может, свидимся когда-нибудь еще в каком-нибудь из миров… Желаю вам найти свой покой и свое счастье, каким бы вы его себе не представляли.

Через десять минут они уже снова флегматично ехали по едва различимой дороге на север. Утреннее солнце уже начинало пригревать, не теряя времени даром, но Гленарда пробил морозный озноб. Он только сейчас осознал, в каком опасном приключении они побывали.