Соединенные Штаты Америки — отдельная ветвь западной цивилизации, обладающая немалыми особенностями. США — незаменимая держава в том смысле, что ни одна серьезная мировая проблема без нее не решается, при этом сама она продуцирует значительную долю этих проблем. Потому что США — единственная сейчас сверхдержава, имеющая глобальные интересы и способная применять и проецировать силу в любой точке планеты.

 

Колониальный дуализм

Америка выступает той силой, которая в наибольшей степени влияет на современный мир и меняет его. Далеко не всегда было так. «Америка — это не Запад, а Дальний Запад», — был уверен Жорж Дюамель, французский писатель. Жоржу Клемансо принадлежат слова: «Америка — единственная страна, перешедшая из стадии варварства прямо в стадию дегенерации, минуя стадию цивилизации».

Оптимизм, идеализм, индивидуализм, гибкость, культ превосходства, убежденность в собственной уникальности были ключевыми компонентами успеха страны, видевшей себя скорее как строительную площадку нового мира, чем воплощение некоей европейской традиции, которую нужно сохранять или преодолевать. Америка думала о будущем. Уолт Уитмен, изъездивший всю страну, писал, что старается «распеленать сознание еще не обретшей форму Америки, освободить его от предрассудков, избавить от затянувшегося, неотступного, сковывающего наследства антидемократических авторитетов азиатского и европейского прошлого». Америка (насколько поэтичнее это звучало, чем Соединенные Штаты!) должна была стать новой страной, отвернувшейся от Европы и метафорически, и культурно. «В отличие от европейцев, американцев не преследует призрак их прошлого», — полагает Доминик Моизи. Америка не имела своей Басконии, Ольстера, Эльзаса и Лотарингии или Шлезвиг-Гольштейна, за которые нужно было убивать других и гибнуть самому. Если иммигранты-европейцы первого поколения еще имели корни на родине, то у их детей уже не было привязанности к стране своего происхождения.

Американская ветвь западной цивилизации начала расти из Испании. До конца XVI века ей принадлежали обе Америки. Единственными европейскими поселениями в Северной Америке к 1600 году были испанские крепости Сан-Хуан на территории нынешнего Нью-Мексико и Сан-Августин во Флориде. В XVII веке слабевшая Испания ревностно отстаивала свои позиции в Южной и Центральной Америке, но не в слабо заселенной северной части континента, куда устремились англичане, французы и голландцы. Довольно скоро у Англии оказался один неубиваемый козырь: из-за революции и религиозных гонений оттуда в Новый Свет направлялось гораздо больше переселенцев, чем из Франции. К началу Семилетней войны, которая определит расклад сил на континенте, на миллион англичан в Северной Америке приходилось лишь 63 тысячи французов.

В условиях крайней слабости колониальной администрации принципы организации управления, правосудия, образования переселенцам пришлось взять на себя, используя во многом европейский опыт городского самоуправления. Каждая американская колония зарождалась как поселение, которым управляли избираемые всем сообществом люди. Городские советы отчитывались перед своими избирателями на открытых городских собраниях, где и принимались общегородские решения. В сельской местности преобладали индивидуальные фермерские хозяйства, и деревни европейского типа не возникли, соответственно, не было и крестьянских общин. Изолированное фермерское расселение станет основной моделью на большей части страны.

Еще в дореволюционную эпоху формировался особый генетический код, определивший многие особенности американской традиции. Она изначально была дуалистичной, отражавшей различные компоненты исторического сознания и опыта.

Американскую модель называют порой «идеальным творением», авторов которого не сковывал авторитет истории. Это и так, и не так. Англо-американская цивилизация, уверял Алексис де Токвиль, есть «результат (данное исходное положение должно постоянно присутствовать в ходе любых размышлений) двух совершенно различных начал, которые, кстати говоря, весьма часто находились в противоборстве друг с другом, но которые в Америке удалось каким-то образом соединить одно с другим и даже превосходно сочетать. Речь идет о приверженности религии и о духе свободы. Основатели Новой Англии были ревностными сектантами и одновременно восторженными новаторами».

Религиозное напряжение первых переселенцев стало фундаментом мессианско-идеалистической традиции, которая имела корни еще в Британии XVII века, когда в трудах философов и общественных деятелей зазвучала мысль о том, что англосаксам предписано свыше колонизировать и тем самым принести цивилизацию и истинную пуританскую веру в Новый Свет и в другие части планеты.

Первоначально речь шла о том, что Америке предначертано стать моральным примером всему остальному человечеству, уже в сознании ранних поселенцев идеи «исключительности» перешагивали далеко за пределы Америки. Особенно это касалось пилигримов Массачусетского залива, которые, по словам историка Дэниела Макинери, «стали первыми американцами, осознавшими свою особую миссию и позиционировавшими себя как часть спасительной нации, которая призвана стать образцом для всего мира. Подобная модель не допускала инакомыслия. Пуритане не отвергали идею религиозной свободы, но признавали ее только для самих себя — чтобы жить и поступать в соответствии с велениями собственного Бога». Не случайно именно в Массачусетсе началась печально известная «охота на ведьм», апогеем которой стал Салемский процесс, когда пред судом предстали около 100 человек — в основном, пожилых женщин, — из которых 20 были казнены.

В пуританских представлениях губернатора колонии Джона Уинтропа о «Граде на Холме», к которому будут обращены взоры всех народов, и об Америке как стране Господа ей отводилась роль не скорбного просителя Божьей милости к человечеству, а верховного арбитра других народов, наделенного особой способностью проникновения в божественное Провидение. Жители колоний в большинстве своем разделяли убеждение видного литератора и теолога Дж. Эдвардса, который в 1740-е годы писал, что Провидение избрало Америку в качестве средства для «славного обновления всего мира».

Первостроителям США был присущ мессианский идеализм, пусть и не в тех масштабах, что ранним пуританам. В США реализм никогда не существовал без дозы идеализма и наоборот. Водораздел между идейными течениями, как правило, определялся пропорциями того или другого.

Мессианство США, обращенное вовне, также носило двойственный характер. С одной стороны, оно включало в себя космополитически-демократическое обоснование, подчеркивая роль Америки как морального примера для остального мира. С другой — становилось оправданием активного вмешательства в ход мировых событий во имя утверждения идеалов «американской мечты», нередко получая милитаристскую окраску. Конечно, в XVIII веке мысли о глобальной миссии Америки никак не соответствовали ее возможностям и весу в мировой системе. На этом этапе они использовались для оправдания колонизации континента.

Идеи «исключительности» наполнялись новым и вполне реалистическим смыслом в годы англо-французских войн. Семилетняя война, полем сражений которой стала не только Европа, но и Северная Америка, оказалась катализатором американской революции. Война привела к удвоению задолженности Британии, поставив в то же время под контроль Лондона восточные части Нового Света. Однако поддержание военного присутствия в американских колониях стоило слишком дорого. Британия поставила цель реорганизовать администрацию и ввести налогообложение на территории Северной Америки, коль скоро там жили люди, обладавшие формальным статусом подданных британской короны. Но это были уже особенные подданные: к этому времени в каждой колонии существовала собственная ассамблея представителей городов.

Британские запреты колонистам селиться западнее Аппалачей, введение законом о гербовом сборе товарной пошлины спровоцировали бойкот английских товаров и самосуд над британскими таможенными чиновниками в портах — их обмазывали дегтем и вываливали в перьях. В октябре 1765 года девять колоний направили делегатов на первый общий форум — Конгресс гербового сбора, — прошедший под лозунгом «Никаких налогов без представительства». Закон о гербовом сборе был отменен, однако по инициативе канцлера британского казначейства Чарльза Тауншенда для оплаты колониальных судей и губернаторов были введены пошлины на стекло, бумагу, краски и чай. В 1770 году британский парламент из-за протестов поселенцев отменил все пошлины за исключением чайной. 16 декабря 1773 года группа колонистов, переодевшись индейцами, проникла на борта трех судов, стоявших в бостонской гавани, и выбросила в море 342 сундука с чаем. Это было знаменитое «бостонское чаепитие». Британский король Георг III приказал закрыть гавань до полного возмещения ущерба, запретил городские собрания и назначил британского генерала губернатором Массачусетса.

В сентябре 1774 года делегаты от всех 13 колоний собрались в Филадельфии на Первый континентальный конгресс, который высказался за бойкот британских товаров, совместные действия в случае нападения на них, потребовал представительства в британском парламенте. 19 апреля 1775 года британский генерал Гейдж предпринял марш из Бостона в Конкорд, чтобы захватить подпольный арсенал повстанцев. Американские ополченцы организовали отпор у Лексингтона и Конкорда, заставив Гейджа отступить с потерями в 250 человек убитых и раненых. Началась война за независимость.

В 1776 году новый импульс борьбе придал памфлет незадолго до этого приехавшего из Англии Томаса Пейна «Здравый смысл», который разошелся полумиллионным тиражом в колониях, где проживало всего 2,5 млн человек. Пейн убеждал, что американцы, как и большинство европейцев, живут под гнетом тирании и перед ними стоит выбор: либо смириться с правлением не избираемого монарха, либо вступить в битву за свободу. В июне 1776 года Континентальный конгресс в Филадельфии поручил комитету из пяти человек — Джону Адамсу, Бенджамину Франклину, Томасу Джефферсону, Роберту Ливингстону и Роджеру Шерману — составить проект документа о государственной независимости. 4 июля 1776 года Конгрессом была принята Декларация независимости, написанная Джефферсоном с несколькими поправками Франклина, где говорилось о праве каждого человека на «жизнь, свободу и стремление к счастью» и провозглашалось отделение от Британии. Тринадцать соединенных штатов Америки образовали самостоятельное государство, которому оставалась самая малость — победить войска метрополии.

Главнокомандующим Конгресс назначил виргинского плантатора Джорджа Вашингтона, который оказался неважным полководцем, но талантливым лидером и вдохновителем, в котором и нуждалось добровольческое ополчение, сражавшееся с кадровой армией. Выиграв первые сражения, Вашингтон начал нести тяжелые потери, пока в октябре 1777 года не заставил сдаться 6 тысяч британских солдат при Саратоге. Этого оказалось достаточно, чтобы убедить французов, обхаживаемых послом США в Париже Франклином, вступить в войну. В октябре 1781 года английский генерал Корнуоллис был окружен и капитулировал в Йорктауне, после чего исход войны был предрешен. Формальный мирный договор был подписан в феврале 1783 года.

В мае 1787 года 55 делегатов от 13 государств-штатов собрались в Филадельфии для принятия Конституции. Фернан Бродель замечал: «Уже давно сказано: отцы-основатели создали конституцию, основанную на «философии Гоббса и религии Кальвина». Но они также полагали, что «человек человеку волк», что его «телесный дух» противоположен духу Божьему… Но главной идеей, которая беспокоила и обусловливала поступки этих собственников, этих деловых людей, этих законников, этих плантаторов, спекулянтов и финансистов, этих «аристократов», была идея о том, что необходимо защитить собственность, богатство, социальные привилегии».

Основная дискуссия сосредоточилась на двух главных вопросах: о прерогативах федерального правительства и штатов и также о выборах в Конгресс. Некоторые делегаты отдавали предпочтение избранию законодателей ассамблеями штатов. Однако возобладала идея прямых выборов Конгресса, а президента — через коллегию выборщиков. Правом голоса наделялись лишь мужчины (женщины, индейцы и рабы оставались политически бесправными), кто имел в своей полной собственности облагаемую налогом недвижимость на 40 шиллингов. Делегаты доказывали, что только собственники сознательно заинтересованы в благосостоянии страны, а люди сражались не за демократию, а за конституционное правление. Конституция определила взаимоотношения между законодательной, исполнительной и судебной ветвями власти, а также исчерпывающие полномочия федерального правительства. Все остальные вопросы оставались в ведении самих штатов. После 17 недель тайного обсуждения документ был согласован.

Когда Конституцию направили на ратификацию, ряд законодательных собраний штатов под предводительством Массачусетса пожелали, чтобы были добавлены гарантии прав граждан. Джеймс Мэдисон подготовил поправки к Конституции, десять из которых были приняты и получили название Билля о правах, предусматривавшего права на свободу слова и мирные собрания, на ношение оружия, на отказ от свидетельствования против себя (часто используемая Пятая поправка), право на суд присяжных. Естественно, заявленные права и свободы не касались рабов и коренного населения — индейцев, число которых превышало 6 млн человек, тогда как белых — не больше 2,5 млн. Если учесть, что белых мужчин было около 1 млн, а избирательными правами в первые 50 лет американской демократии пользовались 5 % из них, — речь шла о демократии для порядка 50 тысяч человек из 9 млн жителей. Тем не менее США с момента возникновения имели значительно более широкое избирательное право, чем в любой европейской стране.

При этом Америка оказалась и более расистской страной. Женщины получат избирательное право в 1929 году, афроамериканцы — в 1960-е. Но США возникли как уникальный для того времени образец эгалитарного общества широких прав со слабой аристократией и формальным равенством граждан. Политическая система, созданная Конституцией, позволила Соединенным Штатам оставаться стабильным образованием на протяжении двух столетий, за которые они изменились до неузнаваемости, превратившись в самую мощную страну мира.

 

Двухпартийная зона сегрегации

Первый американский президент — Джордж Вашингтон — не был партийным кандидатом. В своем прощальном послании нации он «самым торжественным образом» предостерег от партийного духа, который является худшим противником правительства демократического. Но именно в годы президентства Вашингтона партии де-факто возникли.

Изначальный дуализм американской традиции, проявившийся в колониальную эпоху, продолжился и в практической политике, и идеологии независимых Соединенных Штатов Америки.

Во внутриполитической сфере дихотомия проявлялась, прежде всего, в ответе на вопрос о роли государства и его регулирующих функций в жизни общества. Обычно принято считать, что США являются страной классического частного предпринимательства, которое и стало первопричиной ее феноменальных успехов. Это не совсем так. Собственно, «библия» частного предпринимательства — «Богатство народов» Адама Смита — появилась на свет в один год с американской Декларацией независимости.

Сам Джордж Вашингтон склонялся к сторонникам сильной центральной власти, как и министр финансов Александр Гамильтон, которого упрекали в монархических замашках и аристократическом снобизме. Гамильтон представлял себе Америку «динамичной республикой, капиталистическим правовым государством, в котором экономика основывается на техническом прогрессе и частных корпорациях. Сторонники Гамильтона видели в национальном правительстве эффективный инструмент для превращения аграрной страны в бурно развивающуюся промышленную державу». Отбрасывая в сторону «фантазии Адама Смита» и называя идею о саморегулировании экономики «бредовым парадоксом», Гамильтон писал в 7-й статье «Федералиста»: «Ничем не ограниченный дух предпринимательства ведет к нарушению законов и произволу, а в итоге — к насилию и войне». В своей Великой программе 1790-х годов Гамильтон призывал государство предоставлять средства тем, кто готов использовать их на развитие национального производства. Его идеи стали фундаментом экономического реализма, признававшего роль государства в экономическом регулировании.

Между тем зрела оппозиция, ее лидерами стали Джеймс Мэдисон, а также Томас Джефферсон, который «видел Америку будущего как рай для мелких хозяйств, сельскую Аркадию, где каждый свободный землевладелец чувствует себя в безопасности под своею виноградной лозой и своею смоковницей… Но необходимость функционирования банков и бирж он до конца так и не смог признать, что было предметом его бесконечных пререканий со сторонниками Гамильтона». Джефферсон, считавший «Богатство народов» «лучшей книгой нашего времени» по политической экономии, утверждал: «Получай мы указания из Вашингтона, когда нам сеять, а когда собирать урожай, мы, пожалуй, остались бы без хлеба».

Эти идеи легли в основу идеологии партии джефферсоновских республиканцев — широкой и парадоксальной коалиции, которая находилась под эгидой плантаторской верхушки, претендовавшей на титул защитника интересов простого народа от посягательств привилегированного меньшинства. Идеологическим общим знаменателем такой коалиции служили, отмечает видный американист Владимир Печатнов, «известные идеалы «джефферсоновской демократии» — демократической республики фригольдеров, основанной на принципах индивидуальной свободы и равноправия (по крайней мере, для белого мужского населения), минимального государственного вмешательства, местного самоуправления и неотъемлемых прав штатов».

Двухпартийная система стала отличительной чертой Соединенных Штатов. Почему? Известный историк Клинтон Роситер называл несколько причин, укладывающихся в три широкие категории. Психология. Двухпартийная система корреспондирует с естественной природой вещей, поскольку дуализм, за и против, всегда существует в жизни. Социология. Альтернативные, третьи силы никогда не были сильны. «Щедрость американской экономики, текучесть американского общества, выдающееся единство принципов американского народа и, самое важное, успех американского эксперимента — все это препятствовало появлению больших групп несогласных, которые искали бы удовлетворения своих особых нужд через создание политических партий». Конституционное устройство. Поляризующий эффект одномандатных избирательных округов и системы выборов президента (победитель получает все, а у третьего не будет шанса избраться куда бы то ни было), разделение власти между федерацией и штатами (каждая партия — конгломерат 50 партий в каждом штате, создать общенациональную организацию с нуля — просто нереально). Вся электоральная система — законы о выборах, практика проведения кампаний — все работает против третьих партий. А со временем сама двухпартийность стала частью американской политической традиции.

Вплоть до Гражданской войны 1861–1865 годов по сути федералистская линия на подстегивание индустриализации была преобладающей. Североамериканский континент, казавшийся первым переселенцам из Старого Света необъятным, с 1840-х годов прорезали нити железных дорог, многочисленные каналы. Их строительство было бы немыслимо без государственного финансирования. За столетие с небольшим Соединенные Штаты сумели превратиться из небольших прибрежных колоний в экономическое и культурное целое.

Истоки внешнеполитической традиции тоже надо искать в XVIII–XIX веках. Генри Киссинджер так описывал дихотомию внешнеполитического сознания: «Специфические черты, обретенные Америкой по ходу ее исторического развития, породили два противоположных подхода к вопросам внешней политики. Первый заключается в том, что Америка наилучшим образом утверждает собственные ценности, совершенствуя демократию у себя дома, и потому служит путеводным маяком для остальной части человечества; суть же второго сводится к тому, что сами эти ценности накладывают на Америку обязательства бороться за их утверждение во всемирном масштабе…». Первый больше связан с изоляционизмом, второй — с интервенционизмом. Первый можно проследить в представлениях тех, кого принято относить к школе реальной политики, второй — во взглядах проповедников активной американской миссии по изменению мира — от либеральных интернационалистов до неоконсерваторов. При этом следует подчеркнуть, что непроходимой границы между различными линиями и тенденциями никогда не существовало, они выступали порой в самых различных сочетаниях и комбинациях.

Александр Гамильтон, отстаивая принятие конституции и создание сильной централизованной государственной власти, доказывал, что она необходима, помимо прочего, для «возведения одной великой американской системы, превосходящей по мощи любые трансатлантические силы, способной диктовать условия связей между Старым и Новым Светом». Эта позиция не встречала всеобщего понимания, существовали опасения, что это потребует большой армии, а это чревато тиранией. Конгресс поначалу не хотел давать согласие на создание постоянной армии. Гамильтону пришлось обратиться с предостережением со страниц «Федералиста»: «Соединенные Штаты будут являть собой необычайное зрелище, какое только наблюдал мир, — зрелище страны, которую ее Конституция лишает возможности готовиться к обороне, прежде чем она окажется захвачена неприятелем».

В прощальном послании Джорджа Вашингтона 1796 года прозвучали слова о том, что будущее — за американской мечтой, а остальной мир рано или поздно должен будет подстроиться под ее идеалы. Пока же он, как и другие федералисты, считал в наибольшей степени отвечающим национальным интересам США поддержание баланса сил в Европе.

Вопреки прежнему курсу Вашингтона, Адамса и Джефферсона, не позволивших втянуть страну в европейские войны, президент Мэдисон объявил войну Британии в стремлении раздавить англофилов-федералистов перед предстоявшими президентскими выборами и откликаясь на давление членов Конгресса от новых штатов и поселенцев, которым не терпелось приступить к аннексии Канады. Результатом стал захват Вашингтона и сожжение Белого дома английскими войсками в 1814 году. США одержали решительную победу при Новом Орлеане в январе 1815 года, когда война уже официально завершилась. Война укрепила американскую элиту в убеждении, что пока страна не обладает достаточным военным потенциалом, столкновения с ведущими европейскими державами как минимум преждевременны. Америка больше не ввязывалась ни в один из европейских конфликтов на протяжении столетия. «В XIX веке американские цели за рубежом сначала определялись как надменная изоляция (не впутываться), а затем как расширение сферы влияния, подкрепляемое время от времени изрядными порциями ура-патриотизма», — замечал Збигнев Бжезинский. Новая страна повернулась в противоположную Атлантике сторону и стала расширять свои пределы на западе и юге.

Квинтэссенцией американской внешней политики надолго стала доктрина Монро. 2 декабря 1823 года президент Джеймс Монро в своем послании Конгрессу заявил, что ввиду превосходства американских политических институтов над европейскими и прямой заинтересованности США в обеспечении «свободы и счастья своих друзей по эту сторону Атлантики» Соединенные Штаты будут рассматривать любую попытку европейских стран — участниц Священного союза «распространить их систему на любую часть этого полушария как угрозу для нашего мира и безопасности». Это стало инструментом оправдания «исключительных прав» на создание сферы влияния самих США.

Идеи «предначертания» США осуществлять экспансию на всем американском континенте пронизывали риторику и деятельность Эндрю Джексона, занимавшего пост президента страны в 1829–1837 годах. Он считал, что Провидение избрало американский народ в качестве «хранителя свободы для защиты ее во благо всей человеческой расы». Ему принадлежит авторство на выражение «расширение зоны свободы». Под этим понималось освоение под будущий «град божий» обширных территорий Дикого Запада, прежде всего, за счет земель индейцев.

Идеи «американской миссии» звучали со страниц прессы, особенно, журнала Democratic Review, возглавляемого Дж. О’Салливаном. Именно из-под его пера впервые вышло выражение о «явном предначертании» (или «предопределении судьбы» — Manifest Destiny). Первоначально доктрина обосновывала необходимость аннексии Техаса и территории Орегон «правом нашего явного предначертания владеть всем континентом, который Провидение вручило нам для развития великого эксперимента свободы».

Затем взоры были обращены на Ку бу и Центральную Америку. В ходе дебатов вокруг политики США в этом регионе был заложен очередной кирпич в фундамент доктрины «исключительности», который его творец — конгрессмен Сэмюэль Кокс из Огайо — окрестил «законом политической гравитации»: «Более слабые и дезорганизованные народы должны быть поглощены сильными и организованными нациями. Национальности низшего сорта должны капитулировать перед превосходящими их в уровне развития цивилизации и политики. Поскольку расы этого континента пребывают в стадном состоянии, как наши индейцы, или в полуцивилизованном и анархичном состоянии, как расы в Центральной, Южной Америке и в Мексике, то они должны подчиняться закону политической гравитации».

Под этим флагом США аннексировали Техас и после войны с Мексикой в 1848 году присоединили огромную территорию, простирающуюся от современного штата Аризона до Тихого океана. По иронии судьбы «расширение зоны свободы», которое шло в юго-западном направлении, на деле вылилось в расширение зоны рабовладения.

В 1820 году Томас Джефферсон писал о рабстве: «Этот существеннейший вопрос, подобно пожарному колоколу посреди ночи, будил меня и переполнял ужасом. Однажды я услышал в нем похоронный звон по нашему Союзу». Число рабовладельцев к середине XIX века составляло около 380 тысяч человек. Но система, которую называли «peculiar institution» («специфический институт»), лежала в основе всего южного общества, владение рабами сделалось для белых жителей естественной частью быта. Рядовые граждане держали рабов как прислугу и поваров, строителей и чернорабочих. Промышленная революция в Англии положила начало безграничному, как казалось, спросу на американский хлопок: его производство с 1820 года удваивалось каждые десять лет, и в 1860 году хлопок составлял три пятых всего американского экспорта и три четверти его мировых поставок. Спрос на хлопок привел к скачку численности рабов — с 800 тысяч в 1776 году до 1,5 миллиона в 1820 году и 4 миллионов в 1860 году. Помимо прибылей от хлопка, сахарного тростника и табака, южане неплохо зарабатывали и на самой работорговле. В то время как рабство исчезало по всему миру, американский Юг все больше рассматривал себя особым регионом планеты с отличной от северных штатов культурой и сопротивлялся любому вмешательству в свои внутренние дела, апеллируя к джефферсоновской доктрине прав штатов.

Северяне (янки) не были сторонниками рабства, но и не были готовы жертвовать жизни за его отмену: фабрики Северо-Востока неплохо зарабатывали на производстве одежды и обуви из сырья, получаемого с Юга, который выступал и хорошим рынком сбыта для готовой продукции. Настроения меняла иммиграция. На тех же пароходах, что доставляли их в Америку, северяне-иммигранты, нередко сами являвшиеся жертвами преследований у себя на родине, могли видеть в цепях и кандалах партии черных рабов. Конфронтация между южной традицией, в которой рабовладение было неотъемлемой частью, и северной, представлявшей Америку свободной страной, только нарастала. Торгово-финансовый Северо-Восток с большим подозрением относился к развертыванию рабовладельческой экспансии.

Возникновение Республиканской партии в 1854 году явилось логическим итогом нараставшего движения за ограничение — не отмену — зоны распространения рабовладения. Победа ее кандидата Авраама Линкольна на выборах 1860 года спровоцировала конфликт. Сторонники разрыва исходили из «узкого» толкования американской Конституции и доктрины прав штатов. «Союз был образован как добровольное объединение штатов, вынесших на своих плечах все тяготы Войны за независимость, которые резервировали за собой право по собственному усмотрению в любой момент расторгнуть узы, скрепляющие его». Штаты Юга объявили о сецессии и образовании независимой Конфедерации со столицей в Ричмонде (Виргиния). Новость была встречена на Севере с изумлением, а приходившие с юга вести о глумлениях над звездно-полосатым флагом вызывали шок. Союз уже был к тому времени символом американской жизни, пиетет перед которым воспитывался на уроках истории, в церквах, через празднование Дня независимости.

Авраам Линкольн принял вызов: «Дом, разделенный надвое, не устоит. Я верю, что это правление неспособно продержаться долго, будучи наполовину рабовладельческим, наполовину свободным. Я не жду, что Союз распадется — я не жду, что дом падет, — но я жду, что он перестанет быть разделенным. Он станет либо целиком одним, либо целиком другим». Линкольн объявлял войну схваткой, в которой решается вопрос, «потеряем ли мы или с честью спасем последнюю лучшую надежду человечества» [196]Niebuhr R., Heimert A. A Nation So Conceived: Reflections on the History of America from Its Early Visions to Its Present Power. N. Y., 1963. P. 126.
в лице единых Соединенных Штатов. Но в конце концов, как отметил ведущий знаток эпохи Эрик Фонер, «война шла из-за будущего специфического института и людей, которых он порабощал» .

Гражданская война между Севером и Югом, самая кровопролитная в истории США, начиналась как сражение за Союз. Но чтобы добиться победы, в конце 1862 года Линкольн объявил рабство вне закона, а рабов свободными. «Или мы освободим рабов, или сами станем рабами, — уверял Линкольн. — Несомненно, что рабы являются большим подспорьем для тех, кто ими владеет, а мы должны решить, будет ли эта сила с нами или против нас». Теперь рабы убегали с плантаций, в том числе чтобы сражаться в армии северян. К концу войны там насчитывалось до 200 тысяч чернокожих солдат. Юг, где не было собственной промышленности, в том числе военной, был обречен.

Расовый вопрос так и не был решен Гражданской войной. В то время «большинство белых американцев были на сто процентов убеждены в превосходстве собственной расы». В таких условиях попытки обеспечить равноправие негров (или индейцев) были обречены на провал. «Белые рассматривали негров как представителей низшего порядка, которые в лучшем случае пока не готовы, а в худшем и вовсе не способны принимать полноценное участие в жизни страны. Минувшая война никак не связывалась в глазах белых северян с борьбой за освобождение чернокожих рабов, посему все попытки даровать неграм равные права наталкивались на непонимание и раздражение. Южане и вовсе рассматривали эту затею как прямой вызов своим принципам и традициям», — подчеркивал Макинери. Ответом южан стала созданная в 1866 году военизированная организация под названием Ку-клукс-клан.

Уже во время последовавшей за Гражданской войной Реконструкции стала складываться система расовой сегрегации. Как скажет видный деятель негритянского движения Уильям Дюбуа, «рабы получили свободу, короткое время постояли на солнце, а затем отправились назад в рабство». Провал Реконструкции, считает Эрик Фонер, «и превращение черных в класс зависимой рабочей силы без права голоса в огромной степени способствовал распространению расизма, пока к началу ХХ века он не проник в культуру и политику нации так глубоко, как никогда с начала крестового похода против рабства и, наверное, как никогда в нашей истории».

Верховный суд в 1883 году постановил, что федеральная администрация не имеет права налагать запрет на сегрегацию со стороны частных лиц, в 1896 году подтвердил права штатов на сегрегацию мест общего пользования, а в 1899 году позволил штатам строить новые школы только для белых. Логика Верховного суда может быть проиллюстрирована его решением по делу Плесси против Фергюсона, где говорилось, что политические права всех людей одинаковы, но это не отменяет врожденную неполноценность черных, что определяет и их соответствующий социальный статус. После этого большинство южных штатов ввело сегрегацию в общественных учреждениях, поездах, школах, общественном транспорте и приняло законы, запрещающие контакты между белыми и черными и фактически отстранившие афроамериканцев от голосования. Стала создаваться расистская массовая культура. «В первой половине ХХ века черные и белые южане рождались в разных больницах, учились в разных школах, сочетались браком в разных церквях, обретали вечный покой на разных кладбищах, и каждый автобус, школа, закусочная, пансионат, приемная, больница, тюрьма и фонтанчик с питьевой водой были либо для белых, либо для черных, и никогда для тех и других вместе», — пишет Осборн.

Еще более печально сложилась судьба коренных обитателей Нового Света, в отношении которых английские колонисты поначалу имели добрые намерения. Первой крупной проблемой аборигенов стали новые для них болезни — грипп, краснуха, чума, — которые унесли сотни тысяч жизней. Затем потребовалась земля. Заселение превратилось в достаточно легкое занятие, учитывая военное превосходство. Настоящими разрушителями традиционной Америки оказались фермеры. Массовый геноцид коренных американцев начался после Гражданской войны. Генерал Карлтон, решивший очистить юго-запад для поселений, отдал приказ: «…Эти люди должны уничтожаться везде и всегда, как только их обнаруживают». В 1865 году армия получила приказ отчистить от индейских племен Великие равнины.

Власти приступили к уничтожению стад бизонов, разрушая основу индейской экономики (в 1870 году на равнинах американского Запада паслось около 15 млн бизонов, десятилетие спустя их осталось максимум несколько сотен). Бойня у Вундед-Ни в конце 1880-х стала символическим финалом уничтожения образа жизни коренных американцев. «Никогда во время всех последующих войн и кризисов право западной цивилизации повелевать Америкой уже не оспаривалось».

 

Триумф воли и капитала

Гражданская война многократно увеличила государственные заказы и рынок капиталов, способствуя созданию первых крупных частных состояний за пределами плантационного рабства, основа которого была подорвана. Поднимающийся капиталистический класс продиктовал направления экономической политики: протекционизм и отказ от госрегулирования внутри страны. «Если вообще возможно говорить о какой-то теории в стране, обходящейся без всяких теорий, — писал лорд Брайс в 1888 году, — то ортодоксальная теория экономического либерализма составляет ныне основу как федерального законодательства, так и законодательства штатов». Американское общество было построенно на убеждении, что «право самому распоряжаться заработанным считается исконным и священным», «чем меньше государства, тем лучше», «функции государства должны быть сведены к минимуму».

За полвека после 1865 года массовая иммиграция, заселение Запада и рост городов создали современную континентальную державу. Всего двух поколений хватило, чтобы в стране с преобладающей аграрной экономикой развилось урбанизированное индустриальное общество. В 1870– 1880-е годы с востока на запад было проложено четыре железнодорожные магистрали. Все трансконтинентальные железные дороги — кроме Великой северной — бесплатно получили государственную землю под строительство. Была решена проблема доставки скота с отдаленных пастбищ Америки на скотобойни: его перегоняли к ближайшему конечному пункту железнодорожной линии в Абилине или Вайоминге, откуда в вагонах переправляли в чикагские скотные дворы. Родилась фигура ковбоя — в вестернах искусного стрелка и завсегдатая салунов. На деле это были малообщительные одиночки, проводившие жизнь в седле вдали от обитаемых мест, а эра ковбоев уложилась между окончанием Гражданской войны и 1890-ми годами, когда железнодорожная сеть опутала всю страну и началось огораживание пастбищ. Пароходы сменили парусники на основных трансокеанских маршрутах — время в пути сократилось вдвое, надежность перевозок выросла многократно. В 1914 году завершилось строительство Панамского канала, соединившего Атлантику с Тихим океаном.

Во время Гражданской войны правительство ввело импортные пошлины с целью покрытия военных расходов. После нее пошлины превратились в механизм протекционизма, который действовал до тех пор, пока американская промышленность не заняла доминирующего положения в мире. Антимонопольное законодательство, способное поддерживать конкуренцию, отсутствовало. Суды почти автоматически выносили решения в пользу предпринимателей против профсоюзов, кредиторов против должников, железнодорожных компаний против фермеров, недовольных изъятием у них земель. Американский вариант laissez-faire допускал государственную помощь бизнесу, но исключал вмешательство правительства в его деятельность.

Правительство, развивая сеть железных дорог, выделяло железнодорожным компаниям деньги и землю, а те, наживаясь на правительственных контрактах, сбывали с огромной прибылью прилегающие к полотну участки и подкупали политиков. По словам знаменитого историка Ричарда Хофстедтера, «прежде чем бизнес научился скупать государственных деятелей оптом, ему приходилось выкупать государственные привилегии в розницу. Тратились баснословные суммы». Эндрю Карнеги скупил большинство американских месторождений угля и железной руды, которыми обеспечивал исключительно собственные предприятия, которые производили 70 % американской стали, фактически закрыв отрасль для остальных. В 1901 году он продал свой бизнес Дж. П. Моргану. Монополию представляла собой и принадлежавшая семье Рокфеллеров нефтяная компания «Стэндард ойл».

Это был период «баронов-грабителей», которые доминировали в бизнесе. Крупнейшие города являли собой средоточие преступности, коррупции и бедности (фильм «Банды Нью-Йорка» очень реалистичен), но ничто не могло смутить миллионы иммигрантов, которые приезжали в страну, почитаемую как царство возможностей. Если в 1882 году около 90 % иммигрантов по-прежнему являлись выходцами с севера и запада Европы, то в начале ХХ века 80 % прибывали с юга и востока Старого Света. При этом иммигранты стремились держаться ближе друг к другу, создавая в кварталах крупнейших городов США калейдоскоп этнических сообществ — итальянских, ирландских, польских, еврейских, русских.

Сплочению новой американской нации немало способствовал такой фактор, как национальная пресса и распространение массовой культуры. В Европе газеты возникли в среде образованного дворянства и отражали взгляды правивших верхов. Американская пресса имела традицию независимого и критического отношения к власти еще со времен Бенджамина Франклина и его «Филадельфия газетт». Джозеф Пулитцер, владелец «Сент-Луис пост диспэтч» и «Нью-Йорк уорлд», был иммигрантом из Венгрии, который начинал простым репортером. Главный газетный магнат Уильям Рэндолф Херст, создавший желтую прессу (хотя у него работали Марк Твен и Джек Лондон), был сыном миллионера, поднявшегося с низов и сколотившего состояние на добыче угля и скотоводстве. Пресса скрепляла многонациональную страну единым языком и культурой, выработав отличительный американский стиль — скептический, оптимистический, романтический, патриотический, пафосный и тут же сухо высмеивающий чрезмерный пафос.

Начало формирования полноценной бюрократии, распространившей свою юрисдикцию на всю территорию страны, Фукуяма относит к принятию закона Пендлтона в 1883 году, а создание современного европейского государства — только к окончанию Второй мировой войны. Тремя основными особенностями политической системы США по сравнению с другими демократиями политолог называет: значительно большую роль законодательной и судебной власти в ущерб исполнительной; сильное влияние групп интересов и лоббистов; «ветократию» — возможность отмены решений одной ветви власти другими ветвями. «Американская политика на протяжении большей части XIX века была чисто клиенталистской. Политики мобилизовали избирателей обещаниями личных привилегий, иногда в форме небольших услуг или прямых выплат наличными, но чаще всего — через предложение работы в государственной бюрократии, например, в почтовой или таможенной службе. Такая легкая возможность распределять патронаж имела большие последствия в виде официальной коррупции, при которой политические боссы и члены Конгресса извлекали выгоды для себя из ресурсов, которые они контролировали». Запомним эти особенности, которые к сегодняшнему дню, как мы увидим, обернутся слабостями Америки.

Конец XIX века стал «золотым» для политических партий. Их организационные структуры и внутренняя дисциплина были наивысшими за всю американскую историю, как и явка на выборы, доходившая да 82 %.

Героическое наследие Гражданской войны, прочная финансовая поддержка со стороны бизнеса, протестантской церкви позволяли республиканцам во второй половине XIX — начале XX века оставаться партией большинства. «Великая старая партия», как стали называть республиканцев в конце XIX века за былые заслуги времен Гражданской войны, все больше превращалась в партию бизнеса, в оплот консерватизма, главную поборницу свободного предпринимательства. Электорат Республиканской партии состоял тогда из мелких и крупных предпринимателей, привилегированной части рабочего класса, фермеров. Ей отдавали предпочтение американцы североевропейского происхождения, принадлежавшие к различным деноминациям протестантской церкви. Демократами считали себя большинство недавних иммигрантов-католиков из Ирландии, Германии, стран Восточной Европы. Афроамериканцы, составлявшие главную опору Республиканской партии на Юге в период Реконструкции, после ее завершения стали играть все меньшую роль в ее коалиции. «Великая старая партия» имела наиболее прочные позиции в Новой Англии и на Среднем Западе. Штаты бывшей Конфедерации и пограничного Юга оставались главными бастионами демократов.

К концу XIX века, порывая с изначальной американской традицией изоляционизма, Республиканская партия стала и главной носительницей идей экспансии. В последней четверти XIX века крупные промышленные компании все более настойчиво обращали взоры на внешние рынки сбыта и новые источники сырья.

Вера в способность любого человека достичь вершин жизненного успеха питалась почти непрерывным экономическим подъемом. Накануне Гражданской войны общая стоимость товаров, произведенных в Соединенных Штатах, составляла 1,6 млрд долларов, а в 1899 году — 13 млрд, что сделало их крупнейшей экономикой мира.

В том, что «наиболее приспособленные» — по Чарльзу Дарвину — живут именно в США, американцев нетрудно было убедить. «Хотя дарвинизм не был основным источником воинственной идеологии и догматического расизма конца девятнадцатого века, — писал Ричард Хофстедтер, — он стал новым инструментом в руках теоретиков расизма и сражений». За соединение социал-дарвинизма с идеями «американской исключительности» взялось множество философов, историков, теологов.

Гарвардский профессор Фиске исходил из изначального превосходства англосаксонской расы, которой опять-таки «предначертано судьбой» силой овладеть всем миром. «Работе, начатой английской расой, когда она колонизировала Северную Америку, предначертано продолжаться до тех пор, пока каждая страна на поверхности земли, которая еще не является местом обитания старой цивилизации, не станет английской по языку, религии, политическим привычкам и обычаям и в преобладающей степени — по крови ее народа». Либеральный историк Эрик Голдман, иронизируя по поводу подобных рассуждений, писал: «У довоенных (имеется в виду Первая мировая война. — В. Н.) консерваторов были свои проблемы с первобытными англосаксонскими лесами, которые, в основном, почему-то располагались в Германии, но сила англосаксонской доктрины всегда заключалась в гибкости определения того, кто являлся англосаксом в каждый конкретный момент».

В конце 1890-х годов большое распространение получает концепция «бремени белого человека» — «цивилизаторской миссии США и гуманной помощи отсталым народам» [210]Игорь Дементьев. Указ. соч. С. 174–176.
, — которую отстаивал ряд популярных публицистов и литераторов, включая талантливого английского поэта и прозаика Редьярда Киплинга.

К 1898 году, когда США перешли к борьбе с колониальными державами и вступили в войну против Испании за ее владения, «идея о том, что англосаксы имеют специальную цивилизующую и управляющую миссию в мире, уже прочно укоренилась в американском сознании». Почва для широкого общественного согласия на установление господства США на Филиппинах, Гуаме, Пуэрто-Рико, протектората на Кубе была подготовлена. Когда встал вопрос об аннексии Гавайев, президент Уильям Маккинли (1897–1901) недолго искал основания для своего решения: «Гавайи нам нужны так же, как Калифорния, и даже больше. Это предначертание судьбы».

Менялся сам характер восприятия американской миссии правящими кругами страны, да и широкими общественными слоями, на что удачно обратил внимание Ричард Хофстедтер: «До этого предначертание судьбы означало, прежде всего, что американская экспансия, когда мы этого хотим, не может встречать сопротивления со стороны других, тех, кто захочет стоять на нашем пути. В 1890-е годы оно стало значить, что сами американцы, захваченные спиралью судьбы, хотят они того или нет, не могут этому сопротивляться».

С начала ХХ века акцент смещался с экспансионизма территориального к экономическому и идеологическому: «Мы намереваемся сделать все, что в наших силах, чтобы помочь всем нациям в мире… подняться от варварства и дикости, жестокостей и физического насилия к подобающему самоуважению и законопослушной цивилизации», — заявлял президент Теодор Рузвельт. С его именем связана и новая интерпретация «доктрины Монро», которая использовалась уже для оправдания права США пускать в ход «большую дубинку» в Латинской Америке.

Рузвельт — наследник гамильтоновской традиции — стал утверждать, что всемогущество корпораций означает угрозу для демократии: «Только национальное правительство может навести должный порядок в промышленности, что отнюдь не равнозначно централизации. Это лишь признание того очевидного факта, что процесс централизации уже охватил и наш бизнес. Контроль за этой безответственной и антиобщественной силой может осуществляться в интересах всего народа лишь одним способом — предоставлением надлежащих полномочий единственному институту, способному ими воспользоваться — федеральному правительству». Тедди Рузвельт стал первым президентом, предпринявшим антикризисные меры. В период банковской паники 1907 года администрация понизила учетную ставку и увеличила эмиссию для помощи банковской системе.

Перед Первой мировой войной уже существовала детально разработанная концепция государственного вмешательства в экономику. Война сама по себе укрепила такое понимание — никому не приходило в голову искать ответы на вызовы Америке в доктрине нерегулируемого рынка, в условиях, когда на карту были поставлены судьбы мира и, не в последнюю очередь, самих Соединенных Штатов. Теперь уже демократическая администрация Вудро Вильсона (1913–1921) расширяла военное производство, осуществляла контроль над производством и распределением продовольствия, регулировала частные инвестиции и даже национализировала железные дороги, телеграф и телефонную сеть. Федеральные расходы за пять военных лет выросли с 726 млн до 18,5 млрд долл. (с 17,2 до 253 млрд в долларах 2015 года), и в 1921 году Конгресс впервые в истории попросит президента внести проект бюджета.

Вашингтон весьма решительно разобрался с левой угрозой, захлестнувшей Россию и захлестывавшей Европу. Под предлогом того, что в июне 1919 года ряд высокопоставленных лиц получил посылки со взрывчаткой, как выяснилось, от анархистов, генеральный прокурор Митчелл Пальмер поручил своему помощнику Эдгару Гуверу создать спецотдел по борьбе с радикальными движениями. Его сотрудники быстро собрали досье на 150 тысяч человек, после чего начались «рейды Пальмера» — массовые облавы с обысками и арестами в офисах профсоюзных, коммунистических и социалистических организаций. Было арестовано больше 10 тысяч человек, около 600 иностранцев выдворены из страны. В результате «красной истерии» (red scare) в тридцати штатах были приняты законы по борьбе с левой опасностью, из законодательных органов всех уровней изгонялись все депутаты-социалисты. К моменту прекращения «рейдов Пальмера» число членов социалистических и коммунистических организаций сократится на 80 %. Лидер социалистов Юджин Дебс просидел в тюрьме два с половиной года за возражения против участия США в войне.

 

Голливуд на холме

США охватил прилив внешнеполитического активизма. С именем Вудро Вильсона связывается идеология либерального интернационализма. Еще в бытность профессором политологии в Принстоне и губернатором Нью-Джерси, он немало рассуждал об Америке как «Граде на Холме». «В этой части мира, во вновь открытой половине планеты, человечеству лишь недавно в его истории была предоставлена возможность основать новую цивилизацию; здесь оно получило неожиданную привилегию поставить новый человеческий эксперимент», — писал Вильсон в программной книге «Новая свобода». С начала войны в 1914 году президент успешно пользовался лозунгами особой миссии США в деле водворения всеобщего мира, чтобы подготовить общественное мнение к преодолению изоляционистских настроений и включению в военные действия (впервые в американской истории) в Старом Свете. США вступили в войну в решающий момент — в апреле 1917 года, — когда обе воюющие стороны были истощены, что позволило при небольших затратах занять положение мирового арбитра. В Версале Вильсон сделал заявку на особую роль в определении судеб человечества. «Наконец-то мир знает Америку как спасителя планеты», — заявил он по возвращении с мирной конференции. Название «миссионерская дипломатия» получила политика Вильсона в Западном полушарии. Ведущим инструментом в борьбе США за мировое лидерство Вильсон считал Лигу Наций. Однако сенат отказался ратифицировать Версальский мирный договор и санкционировать вступление Соединенных Штатов в Лигу Наций.

Это поражение вильсоновского «интернационализма» и успех на президентских выборах 1920 году республиканского кандидата Уорена Гардинга означали смену вех: вплоть до вступления страны во Вторую мировую войну определяющую роль играли идеи изоляционизма. Но о полном отходе Соединенных Штатов от мировых дел уже не могло идти речи. Сам Гардинг говорил: «Мы не имеем в виду в чем-то отказываться от ответственности нашей республики за мировую цивилизацию». Главным принципом изоляционизма была «свобода рук» для укрепления экономических и политических позиций США, что во многом облегчалось тем обстоятельством, что полмира ходило в должниках Америки.

На время пребывания у власти республиканских администраций — Гардинга, Кальвина К у лиджа, Герберта Гувера — пришелся период «процветания» — «просперити». Они вошли в историю как последовательные проповедники индивидуалистических принципов. «Что хорошо для «Дженерал моторс», то хорошо для Америки!» — стало лозунгом эпохи. Максимум государственного вмешательства — помощь в «саморегулировании бизнеса».

Америка уже не просто была крупнейшей экономикой, она стала задавать жизненные стандарты. Фотография, телефон, кинематограф, радио были изобретены в Европе, но получили массовое применение именно в Соединенных Штатах, став их отличительной особенностью. Началось активное строительство кинотеатров, и к 1926 году их насчитывалось уже 20 тысяч, а еженедельная посещаемость их превысила 100 миллионов человек — почти половину населения страны. Киноиндустрию создали, в первую очередь, евреи — выходцы из России. Первоначально отрасль базировалась в Нью-Йорке, однако его климат был слишком капризным для съемок. С 1907 года фильмы начали снимать в окрестностях Лос-Анджелеса, где в 1911 году компания под названием «Нестор» построила первую постоянную студию к северо-западу от города. Через десять лет в районе Голливуда существовало 760 студий, производивших не менее 80 процентов кинокартин на планете.

Другим мощным культурным инструментом выступила звукозапись. В Европе обычно записывали популярные оперные арии и классическую музыку. Америка пошла своим путем, не в последнюю очередь из-за… сегрегации. Афроамериканцам не были доступны занятия живописью, архитектурой, литературой или кинематографом, но у них были музыкальные инструменты, на которых они вдохновенно исполняли песни в странном стиле, называемом блюзом. Перекочевавшие из него бесконечные вариации вокруг базовой темы становились отличительными чертами западной музыки ХХ века. Новый Орлеан стал местом рождения джаза, а негритянские исполнители Смит или Армстронг стали первыми настоящими джазовыми звездами. Усилиями таких белых композиторов, как Ирвинг Берлин и Джордж Гершвин, на основе блюза, джаза и рэгтайма создавал новый тип популярной музыки и песни. В Техасе и на остальном Юге белые исполнители начали перенимать приемы своих черных коллег, и так родилось кантри — белая версия блюза, перемежаемая народными танцевальными мелодиями. Сентиментальная любовная песня — бродвейская, ковбойская или свинговая — из Америки стала завоевывать мир.

«Единообразие американской жизни, поддерживаемое одними и теми же фильмами, музыкой, журналами, газетами и потребительской продукцией, дало американским производителям огромные преимущества и сделало доступным для граждан Соединенных Штатов изобилие дешевых товаров, — подчеркивает Осборн. — Богатство корпораций и их первостепенное значение для национальной экономики оборачивались ростом их политического влияния, а новые методы рекламы — ростом влияния на потребителей. По сравнению с Америкой в Европе подобная ситуация складывалась достаточно медленно, ибо здесь по-прежнему сохраняли свою силу традиционные финансовые структуры и потребительские привычки».

Вера во всесилие американских ценностей и нерегулируемого рынка стала одной из главных причин биржевого краха на Уолл-стрит в 1929 году, за которой последовала самая глубокая в истории капиталистического мира Великая депрессия. С 1929 по 1933 год обанкротились 15 тысяч американских банков, 20 % от их общего числа. Монетизация экономики сжалась, цены упали на треть, реальные процентные ставки превысили 10 %, уничтожая задолжавшие кредитные учреждения и домохозяйства.

«Депрессия нанесла мощный удар по уверенности Америки в уникальности своей цивилизации, — подчеркивал авторитетный историк У. Лейхтенберг. — Трудно было проследить разницу между хорошей судьбой Америки и нищетой Европы, когда Соединенные Штаты были обладателями множества социальных болезней, которыми, как давно полагали, был заражен лишь Старый Свет». Страницы газет, выступления общественных деятелей были заполнены мрачными предсказаниями «упадка американского величия», сомнениями в совершенстве общественной системы США. Но даже когда в 1931 году уровень безработицы в США достиг 25 %, президент Герберт Гувер отказывался от поддержки занятости: «Единственной функцией правительства является сейчас создание условий, которые благоприятствовали бы развитию частного предпринимательства».

Президентство Рузвельта (1933–1945), который переизбирался 4 раза, положило начало новой эре внутренней политики, основными чертами которой стали усиление роли государства и долгосрочное доминирование Демократической партии.

Рузвельт не считал государственное вмешательство лишь антикризисной мерой. Его «Новый курс» заложил основы новой либеральной политики, политэкономическим фундаментом которой стало кейнсианство, предполагавшее правительственное регулирование совокупного спроса в соответствии с конкретными условиями динамики конъюнктуры. Именно во времена Рузвельта начала получать практическое воплощение доктрина социальной ответственности государства, в Америке появилась система социального страхования. В «Экономическом билле о правах» Рузвельта целями государственной политики объявлялись гарантии права на работу, достойную заработную плату, права на жилье, медицинское обслуживание, образование, социальное обеспечение в случае болезни, безработицы, старости.

Изоляционизм содействовал проведению Соединенными Штатами в 1930-е годы политики «невмешательства», способствовавшей развязыванию державами оси агрессии в Европе и на Дальнем Востоке: «Спасать демократию надо у себя дома». Консервативные политики и бизнесмены высказывали опасение, как бы полномочия федерального правительства, и без того резко возросшие в годы «нового курса» Ф. Рузвельта, не увеличились еще больше в результате новых военных акций и не поставили бы под удар основу «истинного американизма» — систему свободного предпринимательства.

И после нападения Германии на Польшу, положившего начало Второй мировой войне, изоляционистские настроения продолжали преобладать в США. Их описал Генри Коммаджер: «Это — именно то, что можно было ожидать от коррумпированных и выродившихся народов Старого Света. Давайте не принимать в этом участия. Давайте останемся островом цивилизации в океане анархии». Но, с другой стороны, та же концепция «исключительности» была взята на вооружение политическими силами, которые под руководством Франклина Рузвельта добивались преодоления изоляционистского комплекса и установления международного сотрудничества в деле борьбы с нацистской опасностью.

Нападение японской авиации на Пирл-Харбор 7 декабря 1941 г. решило спор между изоляционистами и «интернационалистами». Рузвельт вступил во Вторую мировую войну, что стало тем рубежом, за которым Соединенные Штаты превращались в сверхдержаву, уже не только экономическую, но и военную (особенно, с обретением в 1945 году ядерной монополии), и политическую.

Понимание миссии США в той интерпретации, которую она получит в годы холодной войны, предвосхитил газетный магнат Генри Люс в вышедшей в 1941 году книге «Американский век». Он полагал, что ХХ век — это «первый век Америки как господствующей силы в мире». В годы Второй мировой войны создавались предпосылки для проведения после ее завершения внешнеполитического курса, основанного на убеждении, что Америка будет играть решающую роль в системе международных отношений.

Наибольшее недовольство Запада после войны вызывала политика СССР в Восточной Европе, которую он достаточно быстро стал перестраивать в соответствии со своим видением геополитики (как, впрочем, и наши союзники вели себя в Европе Западной). Рузвельт понимал неизбежность новых сфер влияния великих держав, надеясь в то же время сохранить советскую сферу влияния открытой для американских капиталов, товаров и пропагандистского воздействия. Холодная война стала неизбежной тогда, считает Ричард Саква, «когда стало понятно, что советская власть пришла, чтобы остаться в странах Восточной Европы, освобожденных Красной Армией от фашизма, а теперь вынужденных подчиниться великому советскому коммунистическому эксперименту».

 

40-е боевые

Но все же если пытаться обнаружить истоки холодной войны, полезно заглянуть в Вашингтон середины 1940-х.

Во внешнеполитическом истеблишменте США противоборствовали три направления, по-разному представлявшими себе Советский Союз и характер отношений с ним. «Оптимисты», к числу которых относились Франклин Рузвельт, вице-президент Генри Уоллес, Гарри Гопкинс считали, что СССР не является имманентно враждебной державой, может быть партнером и в битве с фашизмом, и в послевоенное время, участником «семейного круга» великих держав, особенно в случае либерализации режима. Именно эта группировка определяла контуры американской политики при жизни Рузвельта. «Реалисты», которые имели наиболее сильные позиции в Объединенном комитете начальников штабов (ОКНШ), во главе с Джорджем Маршаллом понимали решающую роль СССР в разгроме Германии и, возможно, Японии и готовы были ему в этом помогать. Вместе с тем они не исключали превращения Советского Союза после войны в потенциального противника и концентрировались на выстраивании глобальной системы обеспечения национальной безопасности США. Что же касается «пессимистов», то они доминировали в Государственном департаменте и военной разведке. По их мнению, любое усиление СССР представляло собой угрозу для Соединенных Штатов, а поэтому Москву нужно «остановить». К числу «пессимистов» принадлежал, безусловно, и президент Трумэн.

США после войны заняли доминирующие позиции на мировой арене на фоне разоренных Европы и Советского Союза. На долю США приходилось 60 % мирового ВВП, четыре пятых золотых запасов и две трети торговли на планете. Вооруженные силы превышали 12,5 млн человек, флот был больше, чем у остальных стран мира вместе взятых, как и возможности стратегической авиации. Военные расходы, составлявшие около 1 % бюджета в начале ХХ века и около 3 % в 1930-е годы, за годы войны поднялись до 40 % и остались на этом уровне. «Боинг», «Дженерал моторс» и другие корпорации сохранили свои оборонные подразделения. Беспрецедентный потенциал проецирования мощи подкреплялся ядерной монополией Соединенных Штатов. «Поэтому они смогли определить лидерство, — считал Генри Киссинджер, — как практический прогресс по линиям, смоделированным на основе внутреннего американского опыта; альянсы как вильсонианская концепция коллективной безопасности; и управление в виде программ экономического возрождения и демократических реформ».

C другой стороны, опыт двух мировых войн, шок Пирл-Харбор порождали в США комплекс уязвимости, опасения за безопасность собственной территории в случае новых воен ных столкновений. Отсюда установка на поддержание военно-промышленного потенциала и боеготовности на уровне, достаточном для разгрома любого потенциального противника, нанесения по нему опережающих ударов, на отнесение военных действий максимально далеко от американской территории. Установка на оборону «дальних подступов» приводила к переходу от довоенной концепции континентальной обороны — защиты Западного полушария — к концепции постоянного военного присутствия в ключевых регионах мира и поддержания потенциала глобального проецирования мощи. «Подобная роль отвечала проведению становившейся традиционной американской политики, направленной на предотвращение господства какой-либо одной страны в Европе либо в Азии», — подчеркивал Самюэль Хантингтон.

При этом, в соответствии с набиравшей популярность школой геополитики (Маккиндер, Спайкман), главным источником стратегических угроз рассматривалось сухопутное пространство Евразии, контроль над которым со стороны враждебных США государств трактовался как угроза американским жизненным интересам. Особый интерес вызывали выявляемые геополитиками «окаймления» (rimlands) Евразии, откуда можно проецировать мощь в глубь Евразии. Уже подготовленный в 1943 году план послевоенного базирования предусматривал обеспечение стратегического периметра обороны далеко за переделами Западного полушария, предполагая доминирование и в Атлантике, и на Тихом океане. К осени 1945 года КНШ представил новый план базирования, где размещение только основных опорных баз планировалось на всей акватории Тихого океана (от Новой Зеландии через Филиппины к Аляске и Алеутским островам), в Арктике (Ньюфаундленд и Истландия), Восточной Атлантике (Азорские острова), Карибском бассейне и зоне Панамского канала. Авиационный транзит должен был обеспечиваться по линии Манила — Бангкок — Рангун — Калькутта — Дели — Карачи — Дархан — Каир — Триполи — Касабланка.

Американист Владимир Печатнов подчеркивал, что «сочетание новых огромных возможностей США, с одной стороны, и новых потенциальных опасностей, с другой, подводило Вашингтон к идее глобального лидерства Америки как посильного и необходимого условия поддержания международной стабильности и предотвращения новой мировой войны…

Традиционное для заокеанской республики мессианство с его уверенностью в универсальности американских принципов и благости американской мощи теперь впервые опиралось на самый мощный в мире военно-экономический потенциал». Но для оправдания такой глобальной стратегии, обеспечения ей государственной и общественной поддержки не хватало одного — врага.

К весне — лету 1945 года эта роль в закрытых оценках все чаще стала отдаваться Советскому Союзу, хотя бы потому, что только он располагал набором характеристик, приписываемых глобальному конкуренту: положением в центре Евразии, военной мощью, неприемлемыми для США идеологией и общественным строем. Первое развернутое обоснование этой позиции можно обнаружить в подготовленном в апреле 1945 года докладе УСС «Проблемы и цели политики Соединенных Штатов», где СССР представал в роли «евразийского гегемона», способного в силу органически ему присущих «экспансионистских устремлений» и ресурсов «стать для США самой зловещей угрозой из всех известных до сих пор».

В качестве инструментов «профилактического сдерживания» предлагалось исключить советское влияние в Японии, не допустить его распространения на всю Германию и Китай, а также создать систему обороны, состоящую из трех эшелонов. Первый — военно-политический блок США и стран Западной Европы, второй — сеть военных баз от Исландии и Гренландии до Карибского бассейна, третий — система обороны обеих Америк. Уход из Европы рассматривался равнозначным «приглашению России к берегам Атлантики и чревато риском оказаться лицом к лицу с Россией, подмявшей под себя всю Европу».

Во многом решающим для определения политики в отношении СССР стало заседание кабинета 21 сентября 1945 года, на котором рассматривалось предложение многоопытного военного министра Генри Стимсона (это было его последнее заседание) о возможности поделиться знаниями о ядерном оружии с Москвой для сохранения союзнических отношений. Будь Рузвельт жив, так бы и произошло. Но и тогда эту идею поддержали 13 из 18 присутствовавших. Однако противники такой идеи во главе с военно-морским министром Форрестолом организовали утечку в прессу, извратив ее суть (дать русским бомбу) и приписав идею бывшему вице-президенту Уоллесу, слывшему ультралибералом. Больше Трумэн к этому вопросу не возвращался.

Был и еще ряд важных факторов, который заставлял искать серьезного врага и находить его именно в Советском Союзе. Печатнов совершенно справедливо указывает на «большие опасения верхушки Пентагона в связи с перспективой обвальной демобилизации и демонтажа всего военно-промышленно-научного комплекса США, созданного в годы войны и теперь казавшегося ненужным в глазах значительной части американского общества. В этой обстановке СССР представлялся идеальным эквивалентом фашистской угрозы, дающим как нельзя более подходящее и единственно правдоподобное объяснение сохранения и дальнейшего наращивания американской военной мощи… Подобной идентификации противника помогала и ставшая популярной в Вашингтоне ассоциация советского режима с нацистским на основе схожих внешних черт — политическая диктатура, «экспансионистская» официальная идеология, враждебная либеральной демократии, и т. д.».

Идеи американской исключительности приобрели однозначно явную антисоветскую окраску. «Убежденные в том, что Провидение назначило нас избранным инструментом противодействия коммунизму, где бы он ни угрожал миру, стабильности и морали, мы заняли позиции на Армагеддоне и воевали во имя Господа, — писал Генри Коммаджер. — Те, кто не был с нами, были против нас, говорили мы, и использовали огромные суммы денег, влияние и, наконец, военную силу, чтобы нанести удар по силам зла и вдохновить и вооружить руку добра. Тем самым мы разделили мир на два лагеря по признаку моральности».

Осенью 1945 года в ОКНШ Соединенных Штатов была разработана новая «Стратегическая концепция и план использования вооруженных сил США», где утверждалось, что «единственной ведущей державой, с которой США могут войти в конфликт, неразрешимый в рамках ООН, является СССР». «Стратегическая концепция разгрома России» стала быстро дополняться конкретными военными планами. Первый из них был разработан в октябре 1945 года, он предусматривал ядерные бомбардировки 20 крупнейших городов Советского Союза. За несколько месяцев в военно-стратегическом планировании США Советский Союз превратился из союзника в противника, хотя само по себе поведение Москвы явно не давало для этого достаточных оснований (СССР действовал в рамках ялтинских и потсдамских договоренностей, не началась еще даже советизация режимов в странах Восточной Европы). К началу 1946 года мотивы советской политики трактовались в Пентагоне как неотличимые от фашистских, что предполагало и свод принципов, применявшихся в годы войны к государствам оси — недопустимость умиротворения, бесполезность переговоров, ставка на силовое уничтожение агрессора.

Сталин ответил речью 9 февраля 1946 года, в которой возродил установку о капитализме как источнике войн и призвал советских людей осуществить новый рывок, чтобы быть готовым «к любым неожиданностям». На Западе эту речь восприняли как отказ СССР от сотрудничества. Госдепартамент запросил мнение на этот счет своего посольства в Москве и получил, наверное, самый знаменитый в истории дипломатии ответ — «длинную телеграмму» о мотивах советского поведения. Джордж Кеннан создал тот демонический образ Советского Союза, который оказался столь востребованным в администрации США: от природы враждебная Западу сила, движимая идеями экспансии и нуждающаяся во внешних врагах для спасения своей тоталитарной системы. Руководство СССР воспринимает только логику силы, и поэтому он должен быть сдержан преобладающей силой Запада. Министр обороны Форрестол сделал все, чтобы телеграмма получила максимально широкое хождение в Вашингтоне. Созданный весной 1946 года State-War-Navy Coordinating Committee предложил положить ее в основу выработки внешней и оборонной политики. Стратегия прояснилась: отпор «советской экспансии» по всему миру, отказ от компромиссов с СССР, силовое давление — «сдерживание».

28 февраля госсекретарь Бирнс предупредил «потенциальных агрессоров», что ответом им будет военная сила США. 5 марта Уинстон Черчилль выступил со знаменитой Фултонской речью, согласованной с Трумэном и в его присутствии. Черчилль говорил о воздвигнутом тоталитарном режиме, о «железном занавесе», для разрушения которого необходимо возобновить англо-американское военно-стратегическое сотрудничество.

Ужесточение западной позиции не ограничивалось риторикой. Оно принимало форму создания единого военного командования, «ремобилизации» промышленности, наращивания ядерного потенциала, расширения сети военных баз, создания «вспомогательных сил» из бывших германских и японских военнопленных, разработку совместных планов войны с СССР. Первый из них — под названием «Пинчер», — подготовленный к лету 1946 года, предусматривал атомные бомбардировки СССР с английских баз, расположенных на самих Британских островах и в Египте. Сентябрьский «доклад Клиффорда», составленный по указанию Трумэна, прямо говоря о стремлении Москвы к мировому господству, ставил задачу оградить от советского проникновения Западную Европу, Восточную Азию, Средиземноморье и Ближний Восток. Соглашения о военных базах были заключены с Португалией (Азорские острова), Исландией, приняты решения о создании баз на японской Окинаве, Каролинских, Маршалловых и Марианских островах, Филиппинах.

18 марта 1947 года была озвучена доктрина Трумэна, в соответствии с которой выделялась финансовая и военная помощь Греции и Турции, над которыми якобы нависла советская военная угроза. В июне 1947 года госсекретарь США Джордж Маршалл, выступая на выпускной церемонии в Гарварде, предложил кредитовать Европу. Решалось одновременно несколько задач — предотвращение там экономического краха, создание рынка сбыта для американских товаров и ослабление влияния компартий, которые активно заявляли о себе, особенно во Франции и Италии.

Холодная война быстро перекинулась и на Дальний Восток. Москва располагала информацией о возможности применения американцами ядерного оружия для защиты своих гоминдановских союзников внутри Китая, и тогда последовал асимметричный ответ СССР — блокада западных зон Берлина. Китайская революция с советской помощью одержала победу, что означало образование КНР и эмиграцию гоминьдановцев во главе с Чан Кайши на Тайвань. Появились «два Китая».

Затем — война в Корее. Устремившиеся на Юг войска Севера были остановлены, когда в дело вступили американские войска в голубых касках ООН, а затем отброшены к северу от 38-й параллели. Северокорейские войска ждал бы неминуемый и полный разгром, от которых их спасло китайское вмешательство. Наступление китайских войск на юг привело к захвату Сеула, но удержать завоеванное уже не удалось. Затяжные бои и многократные угрозы США применить ядерное оружие делали ситуацию тупиковой. Война в Корее показала примерное равенство сил двух крупнейших сверхдержав — СССР и США — и стала прологом их глобальной конфронтации в самых различных уголках земного шара. А внутри США она породила новую «красную истерию» и маккартизм.

В 1950 году в западных столицах заговорили о тотальной измене. До этого никому не известный республиканский сенатор от Висконсина Джо Маккарти объяснил, почему Советы так быстро получили бомбу, а коммунисты захватили власть в Китае. Не потому, что «враг послал солдат для завоевания наших берегов, а из-за предательства тех, кто пользовался благами самой богатой нации на свете — лучшими домами, лучшим университетским образованием, лучшей работой в правительстве». Враг — в правительстве!

24 июля 1950 года Эдгар Гувер добился от Трумэна официального расширения полномочий ФБР в расследовании «дел о шпионаже, диверсиях, подрывных действиях и связанных с ними вопросов», затрагивающих национальную безопасность США. 24 августа Гувер направил Трумэну устрашающий доклад, где предупреждал, что невидимая армия — десятки тысяч верных членов американского коммунистического подполья — готовы вести сражение на американской территории, как и готовящиеся в Москве «ядерные камикадзе» и подростки «самоубийцы-подрывники», которых будут сбрасывать с парашютами.

23 сентября был принят закон о внутренней безопасности, теперь граждане, занимавшиеся «подрывной деятельностью», подлежали тюремному заключению по политическим мотивам, коммунистические и сочувствующие им организации должны были регистрироваться в Совете по контролю над подрывной деятельностью. Левые воззрения, а также гомосексуализм (который рассматривался как ненормальность, которую враг может использовать) становились причинами для немедленного увольнения с государственной службы и лишения перспектив в остальных формах деятельности. В рамках секретной гуверовской «Программы ответственности» университеты, колледжи и школы были очищены от сотен преподавателей, подозреваемых в левых взглядах.

Расширение сферы стратегических интересов США находило воплощение в создании под их эгидой системы военно-политических блоков и союзов. Символом военно-политического единства Запада и растущего долгосрочного вовлечения США в европейские дела стало образование НАТО. Военные блоки, направленные, так или иначе, против СССР, были созданы и в других регионах земного шара: пакт Рио-де-Жанейро, АНЗЮС, СЕНТО, СЕАТО. Расширялись сети двусторонних военных соглашений США с различными странами, финансово-экономической системы (МВФ, МБРР, ГАТТ, ОЭСР), в которой тоже доминировали Соединенные Штаты.

В США любят говорить, что они успешно провели демократизацию в Германии и Японии и обеспечили им процветание. «Это верно, но данные примеры только вводили нас в заблуждение, — пишет Фукуяма. — Германия и Япония после 1945 г. стали образцовыми демократическими государствами, но они изначально были высокоразвитыми странами, там имелся крепкий каркас государственности, который по большой части не был разрушен в ходе войны. Более того, в этих странах само общество решительно восстало против политических сил, которые втянули свои государства в войну». Вместе с тем, Соединенные Штаты владели Филиппинами на протяжении почти пятидесяти лет, и тем не менее успехи демократии и экономики там были сомнительными. США осуществляли вторжение на Кубу, в Никарагуа, Доминиканскую Республику, Гаити, Афганистан, Ирак, и ни в одной из этих стран им не удалось создать прочные демократические и рыночные институты.

Из документов холодной войны наибольшее значение имел подготовленный в 1950 году доклад СНБ-68, который заложил философию, алгоритм действий государственных органов, характер военного планирования, содержание пропаганды на весь период до начала 1990-х годов. Эта квинтэссенция концепции сдерживания коммунизма на самом деле ставила задачи сдерживания «рабовладельческого Советского Союза» лишь на второе по значимости место, выдвигая на первое те цели, которые составляют неизменные до сего дня приоритеты стратегии национальной безопасности США: создание стабильной международной системы, которая бы обеспечивала преобладающие позиции и доминирование США. Именно эта идея лежит в основе всего доктринального мышления в Соединенных Штатах.

СНБ-68 рассматривал основными компонентами этой политики использование инструментов ООН, укрепление системы альянсов в Западном полушарии и Западной Европе и экономическую экспансию. «Одним из важнейших ингредиентов мощи государства» называлась военная сила — «превосходящая совокупная военная мощь, как имеющаяся, так и быстро мобилизуемая». При этом военная сила рассматривалась не только в качестве применимого средства (в различные периоды существовали и различные «пороги чувствительности» к применению силы), а в качестве инструмента для достижения политических и экономических задач.

США были на пике могущества. Американская политическая модель, основы конституционного строя США все более активно заимствовались различными странами. Ценности американского образа жизни и массовой культуры проникали во все поры мирового социума. Причем это происходило даже в тех странах, которые, казалось, прочно ограждены от западных веяний «железным занавесом». США явились тем локомотивом, который потянул другие государства в эру научно-технической революции.

На выборах 1952 года победу одержал Дуайт Эйзенхауэр. Его внутренняя политика была выдержана в русле «просвещенного консерватизма» или «нового республиканизма». Уже начавшийся летом 1953 года экономический кризис заставил действовать. «Правительство не может стоять в стороне от частной экономики, оно должно проявить готовность предпринять энергичные шаги для поддержания стабильного процветания» — объяснял председатель Совета экономических консультантов при президенте Артур Бирнс. Республиканская администрация мобилизовала финансовые рычаги государства для стимулирования роста: были сокращены налоги на корпорации и личные доходы, облегчен доступ к банковским кредитам. Рост государственных расходов, дефицитный бюджет в 1950-е годы входят в арсенал уже не только демократов, но и республиканцев тоже. Осуществлялись крупные проекты строительства автострад и жилья, реконструкция водного пути по реке Св. Лаврентия. Государственные расходы с 42,5 млрд в 1950 году возросли до 92,2 млрд долл. в 1960-м. Лишь трижды (в 1956, 1957 и 1960-м финансовых годах) федеральный бюджет сводился положительным сальдо.

Своих продолжателей в лице Эйзенхауэра и его госсекретаря Джона Фостера Даллеса нашли идеи интернационализма в духе американской миссии. Уже в своей инаугурационной речи президент заявил, что видит свое предназначение в борьбе за освобождение и безопасность «всего мира… рисовода Бирмы и производителя пшеницы в Айове, пастуха в Южной Италии и жителя Андских гор». В предвыборной платформе 1952 года «великая старая партия» обещала «положить конец негативной, ничтожной и аморальной политике сдерживания, которая отдает бесчисленное множество людей под власть деспотизма и безбожного терроризма», и поощрять «освободительные тенденции» в соцстранах.

Своего апогея достигает «маккартизм». Человек, попавший под маховик расследования в комиссии Конгресса по антиамериканнской деятельности, рисковал быть осужденным почти наверняка по одному из трех пунктов: или за нарушение закона Смита, если он признает себя членом компартии; или за лжесвидетельство, если будет отрицать связи с коммунистами; или за неуважение к конгрессу, если откажется отвечать на вопросы комиссии. В общей сложности 10 млн человек прошло проверку по различным программам «лояльности», и только из государственных органов к середине 1954 года было уволено около 7 тысяч служащих. Компартию США законом объявили «агентом иностранной враждебной державы» и лишили прав политической организации.

На смену стратегии сдерживания коммунизма приходила доктрина «освобождения», подкрепляемая расширением американского военного присутствия, массированным экономическим и культурным натиском. Америка стояла за свержением правительства Гватемалы, вмешательством в выборы в Италии, заговором против Мосадыка в Иране, убийством Патриса Лумумбы в Конго и многими другими акциями. Приверженность идеям глобальной ответственности США в полной мере отразилась в теории «вакуума сил». Согласно ей, в тех районах мира, откуда в результате национально-освободительной борьбы были изгнаны «старые» колониальные империи, образуются пустоты, которые призваны заполнить США. Эта теория легла в основу «доктрины Эйзенхауэра».

Уверенность в преимуществе в ядерном вооружении и авиационных средствах его доставки лежала в основе принятия доктрины «массированного возмездия», которую впервые изложил Даллес 12 января 1954 года. Соединенные Штаты в состоянии создать «максимальную сдерживающую силу умеренной ценой», если они «в большей степени будут рассчитывать на силу устрашения и в меньшей мере ставить себя в зависимость от мощи локальной обороны». Если пытаться оказывать отпор «агрессии», основываясь, как это делало правительство Трумэна, на «готовности воевать в любом месте… то это не может долго продолжаться без того, чтобы не привести к серьезным бюджетным, экономическим и социальным последствиям». Отсюда следовал вывод: «Основным является решение полагаться главным образом на большую способность к мгновенному ответному удару средствами и в местах по нашему собственному выбору». Принципиальная применимость ядерного оружия была для Эйзенхауэра бесспорной: «Моим чувством всегда было и остается сейчас, что для Соединенных Штатов было бы невозможным выполнять военные обязательства, которые мы на себя приняли по всему миру (не рискуя превратиться в государство гарнизонного типа), если бы мы не владели атомным оружием и не применяли его, когда это необходимо».

К концу 50-х годов в результате «пактомании Даллеса» США оказались во главе четырех военно-политических блоков, охватывавших кроме них самих еще 39 стран мира, не считая множества двусторонних военных договоров.

Расширялась система военных баз, из предназначения которых в США не делали большого секрета: «Европейские и азиатские базы были особенно важны в 50-е годы, поскольку представляли собой форпосты, с которых американские стратегические бомбардировщики могли наносить удары по сердцевине коммунистического монолита».

Принятый в декабре 1954 года документ СНБ-5412 разъяснял полномочия ЦРУ при проведении операций по «шпионажу и контрразведке за рубежом»: «создание и использование в своих целях трудноразрешимых проблем для международного коммунизма… дискредитация идеологии и престижа международного коммунизма и уменьшение силы его партий и других элементов… сокращение международного коммунистического контроля над любыми районами мира… создание подпольного сопротивления и содействие тайным и партизанским операциям, обеспечение активности этих сил в случае войны». Все «тайные операции» рекомендовалось проводить с таким расчетом, чтобы «ответственность за них правительства США не была явной… и в случае обнаружения правительство Соединенных Штатов могло с правдоподобностью отрицать какую-либо ответственность за них». В качестве методов подобных операций СНБ-5412 предлагал использовать «пропаганду; политические действия; экономическую войну; превентивные прямые действия, включая саботаж и контрсаботаж, меры по разрушению и поощрению к эмиграции; подрывную деятельность против враждебных государств или групп, включая помощь подпольному сопротивлению, партизанским и эмигрантским группам; поддержку националистических и антикоммунистических элементов… планы и операции клеветы».

Вместе с тем, в отношениях между СССР и Западом наметились и некоторые позитивные подвижки. Уже через две недели после смерти Сталина — 19 марта 1953 года — правительство СССР утвердило курс на прекращение войны на Корейском полуострове. Со своей стороны, главнокомандующий американскими войсками в Корее генерал Риджуэй утверждал, что наступление на север, к границам Маньчжурии обойдется США в 350–400 тысяч убитыми и ранеными. В июле 1953 года соглашение о перемирии было подписано. Признаки перелома тенденции к конфронтации были заметны на Берлинском совещании министров иностранных дел СССР, Великобритании, США и Франции в январе — феврале 1954 года, а также на совещании великих держав на высшем уровне, которое проходило в июле 1955 года.

Запуск первого советского искусственного спутника Земли в 1957 году вызвал в США эффект разорвавшейся бомбы: наиболее эффективное средство доставки ядерного оружия — межконтинентальные баллистические ракеты — впервые появилось на вооружении Советского Союза. Неуязвимость США отошла в прошлое. «Советское научное достижение было впечатляющим, — вспоминал Эйзенхауэр эффект запуска советского спутника. — Могущество силы, способной поднять спутник такого веса, было полной неожиданностью для нас». Новая ситуация делала угрозу «массированного возмездия» нереалистичной. Даллес в 1957 году писал, что «в будущем может быть желательно менее полагаться на устрашающую силу массированного возмездия».

В октябре 1959 года состоялся первый в истории визит советского лидера — Никиты Хрущева — в Соединенные Штаты. На пленарном заседании XIV сессии Генеральной Ассамблеи ООН Хрущев вынес на рассмотрение Декларацию о всеобщем и полном разоружении. Перед ответным визитом Эйзенхауэра в Москву решено было созвать конференцию четырех государств на высшем уровне в Париже. Но 1 мая 1960 года самолет У-2, летевший из Пакистана и имевший задачу пересечь с разведывательными целями территорию СССР с юга на север, был сбит в районе Свердловска. Совещание в верхах в Париже было сорвано: Хрущев устроил там грандиозный скандал и хлопнул дверью. Визит американского президента в СССР стал невозможен. А Москва воспользовалась приходом к власти на Кубе в 1959 году Фиделя Кастро для создания своего плацдарма в Латинской Америке.

В конце 1950-х годов настала пора уже администрации Эйзенхауэра принимать на себя огонь критики за «равнодушие» к утверждению идеалов «Pax Americana». Одним из наиболее последовательных критиков республиканской политики зарекомендовал себя сенатор-демократ Джон Кеннеди, который призвал «положить конец депрессии нашего национального духа… и прийти на назначенное нам свидание с судьбой». В первом обращении нового хозяина Белого дома звучали идеи мирового лидерства: «Пусть знает каждая страна, чего бы она нам ни желала, добра или зла, что мы заплатим любую цену, возьмем на себя любое бремя, пойдем навстречу любым трудностям, поддержим любого друга, выступим против любого врага, чтобы обеспечить сохранение и успех свободы».

 

Гибкое реагирование

Был предпринят рывок в военном строительстве, позволивший США до конца 1960-х годов удерживать ядерное превосходство. На смену «массированному возмездию» пришла доктрина «гибкого реагирования», делавшая упор на расширение диапазона войн, к которым должны готовиться США. Но активизм Кеннеди имел не только военный, но и реформистский аспект, призванный продемонстрировать заботу Соединенных Штатов о судьбах развивающихся стран. Представители администрации демократов немало говорили о необходимости ликвидировать острые социальные и экономические противоречия, повысить уровень жизни в развивающихся странах, ограничить господство земельной аристократии и военных диктатур.

Кеннеди не желал иметь под боком постоянную проблему в лице просоветской Кубы, осуществив весной 1961 года военное вторжение на остров в заливе Свиней, которое закончилось неудачей. Летом 1962 года на Кубу были доставлены советские ракеты среднего радиуса действия. Когда об этом стало известно в Вашингтоне, правительство Кеннеди объявило об установлении военно-морской блокады острова. США стали сосредоточивать свои вооруженные силы в Карибском море, привели в полную боевую готовность войска Соединенных Штатов, расположенные в Европе, 6-й и 7-й флоты, парашютно-десантные, пехотные и бронетанковые дивизии, авиацию. СССР ответил симметричными мерами. Мир был на волоске от катастрофы. Компромисс был найден в последний момент.

После этого кризиса — самого острого за все годы холодной войны — обе державы предпочитали не доводить свои отношения до столь опасной черты. В августе 1963 года в Москве представители СССР, США и Великобритании подписали «Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, в космическом пространстве и под водой».

В годы президентства Линдона Джонсона, занявшего пост после убийства Кеннеди в Далласе, в системе внешнеполитических приоритетов неуклонно снижалось значение реформистского элемента при возрастании роли военно-силовых. Особенно наглядно это проявилось во Вьетнаме.

Решение о развертывании широкомасштабной агрессии в Индокитае объяснялось не только интересами США в Юго-Восточной Азии, но и убежденностью в своем «исключительном праве» «остановить любую форму революционного движения, которое отказывается признать доминирующую роль Соединенных Штатов» в мире. После инспирированного Вашингтоном «Тонкинского инцидента» в феврале 1965 года США начали интенсивные бомбардировки Северного Вьетнама (ДРВ), через месяц американские боевые части высадились в Южном Вьетнаме для военных действий против Национального фронта освобождения Южного Вьетнама. К декабрю 1965 года там действовала уже 400-тысячная американская армия. СССР и Китай ответили поставками оружия Северному Вьетнаму.

В мае 1965 года в ДРВ прибыла группа советских военных советников, а специалисты зенитно-ракетных войск с августа открыли счет сбитым американским самолетам с помощью поставленных из СССР ракетных комплексов «земля — воздух».

Но вьетнамский же фактор — с неожиданной стороны — оказался и причиной начала процесса нормализации отношений с Москвой. Как отмечал тогда американист Юрий Мельников, «увязнув в бесперспективной и опасной «борьбе с коммунизмом» в Индокитае, правительство Джонсона попыталось сделать несколько более уравновешенной и многоплановой свою политику в остальном мире». Из Белого дома прозвучали заверения о стремлении улучшить отношения между Востоком и Западом, начать переговоры об ограничении стратегических вооружений. В 1968 году был заключен важнейший Договор о нераспространении ядерного оружия. Договор был заключен очень вовремя. Произошло новое обострение отношений, вызванное «Пражской весной».

К концу 1960-х годов Советский Союз достиг военно-стратегического паритета с США. Ощутимые удары по международным позициям и престижу Америки нанес третий мир, в частности, повышение цен на нефть странами — членами ОПЕК в 1973 году. Многочисленные движения протеста развернулись внутри самой страны. Тема «упадка» Америки являлась одним из центральных пунктов идейных дискуссий в США 1970-х. Видные теоретики доказывали, что Соединенные Штаты стали «ординарной» державой, равной в ряду других стран и обществ в мировой истории. Дэниэл Белл писал: «Вера в американскую исключительность исчезла вместе с концом империи, ослаблением власти, потерей веры в будущее нации. Существуют явные признаки, что Америка теряет место всемогущей страны».

Взамен «превосходства» Никсон заговорил о «достаточности»: «Доктрина достаточности представляет собой открытое признание изменившихся обстоятельств, которые мы застали в сфере стратегических сил. Соединенные Штаты и Советский Союз достигли сейчас такого рубежа, где небольшие военные преимущества в стратегических силах имеют малое военное значение».

Основным политическим документом, определившим контуры новой военно-политической стратегии республиканской администрации, явилась «доктрина Никсона», или «гуамская доктрина» (обнародована в июле 1969 года на острове Гуам). Объясняя ее суть конгрессу, Никсон говорил: «Ее центральный тезис заключается в том, что Соединенные Штаты будут участвовать в защите и способствовать развитию своих союзников и друзей, но что Америка не может и не будет замышлять все планы, разрабатывать все программы, принимать все решения и брать на себя во всем объеме оборону всех свободных стран мира. Мы будем оказывать помощь в тех случаях, когда в этом есть реальная необходимость и когда это будет отвечать нашим интересам».

В рамках этой доктрины была предложена новая военно-политическая стратегия — «реалистического сдерживания». В соответствии с ней правительство Никсона потребовало от своих союзников опоры не на США, а на их собственные военные силы. И это относилось не только к партнерам Соединенных Штатов в Азии, где в рамках программ «вьетнамизации», «кореизации» и т. д. стала осуществляться замена американских вооруженных сил местными, но и к союзникам по блоку НАТО. Никсон объявил, что в военном строительстве будет ориентироваться на обеспечение способности США вести не две с половиной, как прежде (большие войны в Европе и в Азии и малую войну в любом регионе земного шара), а полторы войны. При этом не делалось секрета, что речь шла об отказе Соединенных Штатов вести «большую азиатскую войну», т. е. против Китая.

Сближение с Китаем стало одним из краеугольных камней внешнеполитического курса Никсона, который стал первым американским президентом, посетившим Пекин. «Если бы Советский Союз добился низведения Китая до состояния бессилия, это оказало бы воздействие на мировой баланс сил ненамного меньшее, чем советское завоевание Европы», — объяснял логику администрации Генри Киссинджер. При этом он замечал, что одновременное сближение США и с СССР, и с Китаем рассматривалось и как средство предотвратить сближение между этими двумя странами.

Все это не мешало подготовке с Москвой нескольких десятков конкретных договоров и соглашений. Вместе с тем разрядка не означала прекращение холодной войны. Киссинджер так описывал пределы политики разрядки в октябре 1973 года: «Эта администрация никогда не испытывала иллюзий в отношении советской системы. Мы всегда настаивали на том, что прогресс в технических областях, как торговля, должен следовать за прогрессом в создании более стабильных международных отношений и отражать его. Мы поддерживаем сильный военный баланс и гибкую оборонную политику как основу стабильности».

Именно в начале 1970-х годов было начато осуществление тех планов развития стратегических вооружений, которые дали результат в следующие десятилетия. «После подписания ОСВ-1 наш военный бюджет вырос, — констатировал Киссинджер, — и администрации Никсона и Форда провели программы создания стратегических сооружений (ракет МХ, бомбардировщика Б-1, крылатых ракет, подводных лодок «Трайдент» и более совершенных боеголовок), которые и десятилетие спустя составляют костяк программ обороны и которые блокировались конгрессом до начала ослабления напряженности с Москвой».

В январе 1974 года шеф Пентагона Дж. Шлесинджер выдвинул новую военно-стратегическую концепцию, которая была окрещена доктриной «ограниченной» ядерной войны и предусматривала перенацеливание американского стратегического вооружения с гражданских на военные объекты в СССР. Как не без оснований замечали в тот период советские авторы, «контрсиловой удар по военным силам другой стороны имеет смысл лишь в качестве первого — обезоруживающего — удара. Имеет смысл бить по ракетам и бомбардировщикам другой стороны, пока они еще не запущены на цели; наносить же ответный удар по пустым шахтам и аэродромам вряд ли целесообразно». Само обсуждение проблемы «стратегического ядерного обмена», затеянное Пентагоном в то время, когда начались переговоры об ОСВ-2, было призвано «охладить» разрядку.

Во время второго визита Никсона в Москву 27 июня — 3 июля 1974 года были подписаны Договор об ограничении подземных испытаний ядерного оружия, протокол к Договору об ограничении систем противоракетной обороны 1972 года, в соответствии с которым согласились иметь лишь по одному району размещения систем противоракетной обороны вместо двух. Однако после этого саммита, который состоялся лишь за месяц до вынужденной отставки Никсона из-за Уотергейтского скандала, для политики разрядки наступали тяжелые времена.

Джеральд Форд, занявший пост президента после ухода Никсона, стремился сохранить структуру переговоров по контролю над вооружениями. Владивостокская встреча с Брежневым в ноябре 1974 года подтвердила намерение сторон подготовить новое соглашение об ограничении стратегических наступательных вооружений (ОСВ-2). В 1975 году в силу вступила Конвенция о запрещении разработки, производства и накопления бактериологического (токсичного) оружия и об уничтожении уже имевшихся запасов. Свидетельством возможностей сотрудничества между двумя странами явился совместный космический полет и стыковка кораблей «Союз» и «Аполлон» в июле 1975 года.

Но нарастание негативных тенденций в советско-американских отношениях было налицо. Представители администрации, включая и Киссинджера, стали высказывать «разочарование в разрядке», обвиняя СССР в нарушении ее «правил» и вступлении в стадию «глобальной империалистической экспансии». В 1974 году Конгресс по инициативе «сенатора от Боинга» — Генри Джексона принял поправку, которая обусловливала предоставление СССР режима наибольшего благоприятствования в торговле и кредитах по государственной линии изменением советской эмиграционной практики. В феврале 1976 года Форд ввел эмбарго на поставку зерна в СССР под предлогом наказания его за помощь правительству Агостиньо Нето в Анголе.

Америка поигрывала в Индокитае, в чем не без причин обвиняла СССР. В апреле 1974 года капитулировал проамериканский режим в Камбодже, пал Сайгон и власть перешла к Временному революционному правительству Южного Вьетнама. В декабре 1975 года народно-демократической республикой провозглашен Лаос, а в сентябре совет СЕАТО принял решение о ликвидации аппарата блока. Затем последовал резкий обмен претензиями в связи с событиями в Анголе, где США оказали почти открытую помощь антиправительственным группировкам, поощряли внешнее вмешательство со стороны ЮАР и Заира, чтобы помешать приходу к власти правительства Народного движения за освобождение Анголы, а затем дестабилизировать его. Поддержка Советским Союзом национально-освободительных движений (в кавычках или без них) воспринималась как «нарушение кодекса разрядки».

Киссинджер объявил, что он возрождает политику «сдерживания» СССР, но «в более активной форме». В марте 1976 года Форд отказался от употребления термина «разрядка», заявив, что отныне США будут «проводить политику мира, опираясь на силу».

На старте президентства Джимми Картера (1977–1981) в советско-американских отношениях наметилось кратковременное потепление. Однако в конце 1977-го — 1978 году — новый раунд острых разногласий: вокруг конфликта на Африканском Роге, по поводу победы апрельской революции в Афганистане и июньской в Южном Йемене, вспышек гражданской войны в Заире и, наконец, свержения проамериканского шахского режима в Иране. С легкой руки помощника президента по национальной безопасности Збигнева Бжезинского была поднята проблема «дуги нестабильности», охватывающей Юго-Западную Азию и Ближний Восток, которую дестабилизирует Советский Союз. Весь регион был объявлен сферой жизненных интересов США.

Договариваться о контроле над вооружениями становилось все более сложно. Картеру пришлось выслушать немало критики по поводу «Мюнхена-2» и «умиротворения агрессора». Подписанный летом 1979 года Договор ОСВ-2 впервые устанавливал равное для обеих сторон суммарное число стратегических наступательных вооружений. Но затем на Брюссельской сессии НАТО под давлением США было принято решение о размещении на территории пяти западноевропейских стран баллистических ракет средней дальности «Першинг-2» и крылатых ракет «Томагавк», способных наносить удары в глубь европейской части территории СССР. Ответом СССР стала постановка на боевое дежурство в 1981 году мобильного ракетного комплекса «Пионер» (SS-20 — по западной классификации).

Ратификация ОСВ-2 затягивалась, и последним ударом по нему стал ввод советских войск в Афганистан в 1979 году.

США сыграли не последнюю роль в том, чтобы заманить туда СССР. Уже в начале XXI века Бжезинский впервые признает в интервью, что вмешательство Вашингтона в дела Афганистана началось еще до того, как СССР ввел туда свои войска. А после, для того чтобы остановить Советы, необходимо было предоставить «больше денег, как и поставок вооружений повстанцам… в совместной с исламскими странами секретной операции», к проведению которой привлекались Великобритания, Франция, Пакистан.

Приход к власти администрации Рейгана ознаменовал собой возрождение мессианизма. «Мы снова станем образцом свободы и маяком надежды для тех, кто сейчас не имеет свободы», — подчеркнул Рейган в инаугурационной речи. Неоднократно он повторял фразу, якобы сказанную в конце Второй мировой войны папой Пием XII: «Бог вручил Америке исстрадавшееся человечество». А выступая перед членами ассоциации евангелистов в 1983 году, Рейган заявил: «В мире существует грех и порок, и нам предписано Священным Писанием и Господом Иисусом бороться с ними всей нашей мощью».

В ходе первой пресс-конференции в качестве президента 29 января 1981 года Рейган назвал разрядку «улицей с односторонним движением, по которой Советский Союз продвигался к своим целям». И добавил, что поскольку Советы «считают единственно моральным лишь то, что способствует продвижению их к цели, подразумевая, тем самым, что они оставляют за собой право совершать любые преступления, лгать, обманывать ради достижения этой цели и что это морально, а не аморально, мы же действуем, исходя из совсем других принципов». Через год с небольшим последует его знаменитая и многократно повторенная фраза об СССР как империи зла.

Администрация Рейгана делала упор на создание таких систем вооружений, которые «Советам будет трудно нейтрализовать, которые вызовут непропорциональные расходы с их стороны, откроют новые области военного соперничества и сделают несостоятельными все предыдущие советские расходы». Широкой поддержкой пользовался провозглашенный президентом 23 марта 1983 года план разработки системы противоракетной обороны с элементами космического базирования (СОИ) как средства ликвидации угрозы со стороны стратегических ядерных ракет.

Фукуяма пишет: «Соединенные Штаты и международное сообщество, начиная с первой половины 1980-х гг., совместно выработали внушительный ряд политических механизмов поддержки демократической смены режимов». Под предлогом защиты демократии шло вмешательство в дела афро-азиатских и латиноамериканских стран. Была также активно поддержана «Солидарность», наносившая удар по польскому режиму. Администрация Рейгана также приняла решение ужесточить ограничения на торговлю с СССР в надежде ослабить его экономически.

Встреча Горбачева с Рейганом в ноябре 1985 года в Женеве положила начало двустороннему диалогу Москвы с Вашингтоном и многостороннему — с Западом. Определяющим в этих отношениях оставалась сфера безопасности с упором на проблемы немилитаризации космоса и сокращения ядерных вооружений в их взаимосвязи. В Рейкьявике 11–12 октября 1986 года Горбачев внес широковещательные предложения по сокращению, а в дальнейшем и полной ликвидации стратегических наступательных вооружений и уничтожению ракет средней дальности в Европе в обмен на мораторий на СОИ. «На столь раннем этапе своего правления Горбачев просто переоценил имеющиеся у него на руках карты». Однако в ходе визита в Вашингтон Горбачева 7–10 декабря 1987 года удалось договориться об уничтожении ракет средней и меньшей дальности. Это был первый случай ракетно-ядерного разоружения. Горбачев был в восторге от «нового мышления», а Рейган продолжил традиционную геополитику.

В январе 1988 года Рейган выступил со своим последним посланием «О положении страны», где вновь отдал дань мессианским идеям: «Мы оставили позади период отступления, и Америка опять стала энергичным лидером свободного мира. Ничего не внушило бы мне большей гордости, чем то, что я бы оставил после себя единодушную поддержку обеими партиями дела мировой свободы, единодушие, которое навсегда предотвратит новый паралич воли Америки».

Идеи Рейгана нашли продолжение в политике Джорджа Буша-ст. На съезде Республиканской партии в 1988 году он подчеркивал: «Я рассматриваю Америку как лидера, как уникальную нацию, играющую особую роль в мире. Этот век называется Американским, потому что в течение него, к счастью для всего мира, мы были доминирующей силой. Мы спасли Европу, вылечили полиомиелит, отправились на Луну и осветили мир факелом нашей культуры. Сейчас мы находимся на пороге нового века… Я говорю, что это будет еще один Американский век».

Биполярный мир подходил к концу. Через несколько дней после прихода Буша в Белый дом советские войска были выведены из Афганистана. Но думал ли сам Буш, что СССР и соцсистема вскоре рухнут? Его ответ: «Нет не думал, и мы это не планировали». Глава СНБ Брент Скоукрофт говорил об отсутствии доверия к Горбачеву: «Я опасался, как бы Горбачев не уговорил нас на разоружение без фундаментальных перемен в оборонной структуре Советского Союза, и через десятилетие мы бы столкнулись с еще большей угрозой, чем раньше». Вместе с тем администрация Буша откровенно поддержала вспыхнувшие в Восточной Европе движения протеста.

«Поддерживающие демократические движения организации, такие как Национальный фонд демократии, а также НКО, подобные Американскому центру трудовой солидарности (подразделение Американской федерации труда и Конгресса производственных профсоюзов — АФТ/КПП), сыграли определяющую роль в деле содействия польского профсоюзного объединения «Солидарность». Вещание радиостанций «Свобода — Свободная Европа» и «Голос Америки» стало для граждан коммунистических государств важным альтернативным источником информации о положении дел в их странах, равно как и во внешнем мире». Летом 1989-го польская «Солидарность» добилась проведения первых в соцлагере свободных выборов, и в сентябре формирует первое в советском блоке некоммунистическое правительство. 9 ноября 1989 года пала Берлинская стена.

Но США проявили гораздо большую осмотрительность в отношении Китая, где протест на площади Тяньаньмэнь был подавлен танками 4 июня 1989 года. Буш не захотел подвергать риску стратегическое партнерство с Пекином, хотя симпатии американцев и Конгресса были на стороне студентов. Он избрал относительно мягкое осуждение, за которым последовала секретная миссия в Пекин Скоукрофта, заверившего, что американская реакция будет формальной, а польская модель неприменима к Китаю.

Кризис советской системы развязал руки Соединенным Штатам в Центральной Америке, где началась зачистка анитиамериканских правительств. После высадки американских парашютистов в столице Панамы в декабре 1989 года президент Норьега в цепях оказался в американской тюрьме. В 1990 году организованное левыми повстанческое движение в Сальвадоре и гражданский конфликт в Никарагуа были сведены на нет, а прекращение советской экономической помощи Кубе ввергло режим Кастро в серьезный кризис.

После оккупации Ку вейта Ираком в августе 1990 года Буш создал антииракскую коалицию. В середине января 1991 года Соединенные Штаты начали операцию «Буря в пустыне», приведшую к разгрому армии Саддама Ху сейна и освобождению Кувейта. Этот успех имел и далеко идущие последствия. Как отметил Ричард Беттс, «поразительно быстрая, дешевая и полная победа в войне в Персидском заливе в 1991 г. резко увеличила ожидания американских политиков относительно того, чего можно добиться силой при низких затратах». Интервенционизм обрел множество сторонников в обеих партиях.

Исторической стала встреча Буша и Горбачева в декабре 1989 года, проводившаяся на двух военных кораблях вблизи Мальты через несколько недель после падения Берлинской стены. Горбачев и Буш официально заявили о завершении холодной войны. Было оформлено советское согласие на признание переворотов в Восточной Европе и начат процесс консультаций, который в течение года привел к воссоединению Германии практически на условиях Запада. «Действия Буша заслуживают высочайшей похвалы, — считает Бжезинский. — Он уговаривал, заверял, льстил, прибегал в мягкой форме к угрозам в беседах со своим советским партнером. Он должен был соблазнить Горбачева, рисуя ему картины глобального партнерства и одновременно поощряя его согласиться с распадом советской империи в Европе. В то же время Бушу было необходимо убедить своих британских и французских союзников в том, что Германия не создаст угрозы их интересам, и ради этого принуждая канцлера Западной Германии признать линию Одер — Нейссе (до того времени защищаемую только Советским Союзом) в качестве западной границы вновь освобожденной Польши».

На встрече в Белом доме 31 мая 1990 года Горбачев полностью согласился с воссоединением Германии (которое и состоялось в октябре), получив взамен обещания финансовой помощи и сотрудничества. Обстоятельства сделки до сих пор вызывают споры, но, судя по всему, Горбачев согласился на вступление объединенной Германии в НАТО в обмен на обещание Бейкера не расширять альянс на восток.

В августе 1991 года Буш посетил Москву, а затем, выступая в Киеве, заявил, что не будет помогать тем, кто «распространяет самоубийственный национализм, основанный на этнической ненависти», признал достоинства «большей автономии» (но не независимости) и заверил, что Америка намерена «развивать бизнес с Советским Союзом, включая Украину». Эта речь была интерпретирована как попытка сохранить Советский Союз. Обозреватель «Нью-Йорк таймс» Уильям Сэфайр назвал ее «котлетой по-киевски». До сих пор исследователи уверены, что Буш-ст. «сделал все дипломатически возможное для того, чтобы сохранить Советский Союз живым».

Впрочем, период «горбомании» оказался непродолжительным. В какой-то момент в Вашингтоне решили отбросить Горбачева в качестве партнера, как отработанный материал. «ЦРУ было ярым сторонником Ельцина, поддерживало его не столько словесно, сколько посредством серии оценок, подчеркивающих его популярность в России и за ее пределами, его инициативы в области реформ и его подход к национальному вопросу», — свидетельствовал тогдашний министр обороны США Роберт Гейтс. А Горбачеву останется только обижаться на неблагодарную консервативную часть американского руководства: «Похоже, оно сочло, что интересам США больше соответствует ослабленная Россия при Ельцине, чем перспектива обновления Союза, за которую боролся Горбачев». Полагаю, США не устраивала не столько перспектива Горбачева, сколько сам СССР.

Главной целью политики национальной безопасности после холодной войны, завершение которой однозначно трактовалось как победа США и триумф политики сдерживания, в новых доктринальных документах объявлялось «предотвращение появления вновь нового противника — на территории бывшего Советского Союза или где-либо еще, — который представлял бы угрозу такого уровня, которую представлял Советский Союз». Россия, потерявшая союзников на территории СССР и среди стран Варшавского договора, военный потенциал и отказавшаяся от конфронтации, не рассматривалась как серьезный противник. Акцент был сделан на укрепление в России демократических институтов, чтобы предотвратить появление «авторитарного режима, основанного на восстановлении агрессивной военной мощи».

Главным звеном европейской безопасности по-прежнему называлось НАТО, закладывались концептуальные предпосылки для ее расширения: «Самым многообещающим путем к привязыванию восточных и центральных европейцев к Западу и к укреплению их демократических институтов является их участие в западных политических и экономических организациях. Членство стран Восточной и Центральной Европы в Европейском сообществе и расширенные связи с НАТО… Если вновь возникнет угроза со стороны государства — преемника Советского Союза, мы должны планировать защиту Восточной Европы от такой угрозы, если на то будет решение альянса».

Збигнев Бжезинский писал: «Самочинная коронация президента США в качестве первого глобального лидера была историческим моментом, хотя и не отмеченным особой датой в календаре. Произошло это вслед за развалом Советского Союза и прекращением холодной войны. Американский президент просто начал действовать в своем новом качестве без всякого международного благословения. Средства массовой информации Америки провозгласили его таковым, иностранцы выразили ему свое уважение, и визит в Белый дом (не говоря уже о Кэмп-Дэвиде) стал апогеем в политической жизни любого иностранного лидера».

Бюджет Пентагона составлял около половины мировых военных расходов. Союзниками США были практически все развитые страны. Америка доминировала в ведущих международных финансово-экономических институтах: Всемирный банк, Международный валютный фонд, Всемирная торговая организация, определявших правила игры в мировой экономике. Все это давало основания США претендовать на роль единственной сверхдержавы в однополярной системе международных отношений.

 

Конвейер цветных революций

Молодость, ум и красноречие Билла Клинтона, занявшего Белый дом в 1993 году, сделали его символом доброй всемогущей Америки. В своей первой инаугурационной речи он заявил, что «больше не существует разделения между зарубежным и внутренним. Мировая экономика, мировая окружающая среда, мировой кризис СПИДа, мировая гонка вооружений — все воздействует на нас… Америка должна продолжать лидировать в мире, для создания которого мы так много сделали».

Восьмилетие Клинтона было наиболее успешными для американской экономики в ХХ веке, по темпам роста США опережали впервые за десятилетия остальные развитые страны: 4,1 % во второй половине 90-х, безработица снизилась с 6 до 4 %. Это было обусловлено весьма ответственной макроэкономической политикой: в 1998 году в федеральном бюджете образовался профицит, а государственный долг сократился с 64,4 % от ВВП до 57,9 %. Сработала ставка на инвестиции в человеческий капитал — экономику знаний, в индустриальную политику, опережающее развитие информационных технологий и превращение «электронной экономики» в локомотив роста. Сыграла свою роль и открывшаяся возможность пользоваться благами глобализации уже во всемирном масштабе, активно осваивая рынки восточноевропейских и постсоветских государств.

При этом заметно ухудшились отношения с Россией. Многие проблемы проистекали из американских оценок причин и последствий завершения холодной войны. Дмитрий Саймс писал: «В основе неверных действий США по отношению к России лежит бытующее в Вашингтоне мнение о том, что администрация Рейгана выиграла «холодную войну», в общем, в одиночку… Именно самовозвеличивающий исторический нарратив Вашингтона лежит в основе его провалов в отношениях с Москвой после окончания холодной войны… В Вашингтоне, похоже, забывали, что на российской земле не стояли американские солдаты, а ее города не сровняли с землей атомные бомбы. Россия не потерпела поражение, а провела преобразования. И это, в основном, и предопределило ее реакцию на действия Соединенных Штатов».

А в марте 1999 года начались бомбардировки Югославии и изгнание сербов из Косово. А затем последовала операция по смене режима в Белграде методом «цветной революции», свое участие в которой Соединенные Штаты не слишком уж и скрывали. «С моим коллегой Йошкой Фишером и другими я призывала оппозиционных лидеров Сербии создать настоящую политическую организацию и сфокусироваться на изгнании Милошевича, — вспоминала госсекретарь Мадлен Олбрайт. — …Я встречалась с демократически настроенными мэрами и нашла пути, как они могли оказать помощь своим людям так, чтобы на нее не наложило лапу центральное правительство… Когда демонстранты, выступавшие против Милошевича, заполнили Белград, среди них были многие из муниципалитетов, которым мы помогли».

Администрации Клинтона и Джорджа Буша-мл. в полной мере отработали технологии «цветных революций». «К началу XXI века возникла широкая международная инфраструктура, призванная помогать народам в проведении первичного перехода от авторитарного правления к демократическому и к дальнейшему укреплению демократических институтов после того, как сделан первый шаг в осуществлении преобразований, — пишет Фукуяма. — Влияние этих международных инструментов мягкой силы отчетливо проявилось в ходе трех крупнейших демократических преобразований, имевших место в наступившем тысячелетии: при крушении режима Слободана Милошевича в Сербии в 2000 г., в ходе «революции роз» в Грузии в 2003 г. и «оранжевой революции» на Украине в 2004–2005 гг.

Каждый раз события развивались по одинаковым сценариям: коррумпированный и (или) частично авторитарный лидер проводил выборы, в ходе которых прибегал к разного рода уловкам и фальсификациям; начинались демонстрации протеста против объявленных результатов выборов; население страны восставало против прежнего лидера. В итоге страна осуществляла ненасильственную, демократическую смену режима.

В каждом из этих случаев внешняя поддержка была решающей. При отсутствии сложной сети международных наблюдателей, которых можно оперативно мобилизовать, было бы невозможно продемонстрировать фальсификацию результатов выборов. Без независимых средств массовой информации (таких как «Майдан», «Острiв» и «Украiнская правда») было бы невозможно осуществить мобилизацию масс, и эти информационные органы также получали существенную поддержку извне. Без длительного строительства институтов гражданского общества, которые могли бы сплотиться в протесте против результатов выборов, не было бы уличных демонстраций и других открытых акций.

В Сербии студенческие группы, например «Отпор», получали поддержку от западных организаций, включая НФД, Международный республиканский институт и ААМР, призванных способствовать распространению демократии. Украинские институты гражданского общества, участвовавшие в организации «оранжевой революции», в частности Украинская ассоциация молодежи, «Молодой рух» и Школа политического анализа Киево-Могилянской академии, на протяжении многих лет пользовались грантами НФД. Благотворительный институт «Открытое общество» Джорджа Сороса также во многом способствовал установлению демократии во всех названных странах».

Для успеха «цветных революций», утверждает Фукуяма, нужны три условия. Во-первых, смены режима не происходит, если в стране нет сильных, сплоченных местных групп, готовых противостоять старому режиму. «Внешние спонсоры и организаторы играют определяющую роль в укреплении таких организаций, но необходимо, чтобы последние имели корни в своей стране». Во-вторых, внешняя поддержка эффективна только в том случае, когда «речь идет о частично авторитарном режиме, который ощущает необходимость проведения выборов и допускает некоторую степень гражданских свобод, то есть условия для зарождения общественных групп. Преобразования в Сербии, Грузии и на Украине осуществились после проведения конкурентных выборов и не могли бы произойти, если бы таких выборов не было». В-третьих, готовность местных продемократических сил принять внешнюю поддержку, в первую очередь из Соединенных Штатов… Ситуация может оказаться иной в таких странах, как Россия или Китай, где сохраняется историческая память о былом господстве и гегемонии, а также в некоторых арабских странах, где население не определилось с тем, какой оно хочет видеть свою страну и ее отношения с Западом, ведомым Соединенными Штатами.

 

Великая рецессия

После выборов 2000 года, которые принесли победу Джорджу Бушу-мл., Республиканская партия контролировала и Белый дом, и Конгресс, что не создавало серьезных внутриполитических ограничений для реализации любой линии администрации. Буш заявил о себе как о наследнике политического курса Рейгана, в котором сочетались идеи развязывания инициативы свободного рынка с концепцией американского глобального доминирования, обеспеченного внешнеполитическим активизмом и военной мощью.

Превалирование неоконсервативной повестки дня стало следствием трагедии 11 сентября 2001 года, когда США — впервые с англо-американской войны 1812–1814 годов — оказались атакованы на собственной территории. Американское общество сплотилось вокруг президента, и Буш получил карт-бланш на проведение любой политики. Было создано новое ведомство — Департамент внутренней безопасности. Конгресс принял Патриотический акт, дающий силам правопорядка внутри страны большие полномочия в действиях против вероятных террористов, что вызвало протесты со стороны приверженцев гражданских свобод. Возникло согласие о необходимости — и праве на это Америки — уничтожить режим талибов в Афганистане, где приютили Бен Ладена, а затем — и Саддама Ху сейна в Ираке якобы для уничтожения оружия массового поражения.

В стратегическом плане «война с террором» отражала, на самом деле, стремление сохранить контроль над ресурсами Персидского залива и желание укрепить безопасность Израиля путем устранения угрозы со стороны Ирака. «Позже в различных своих заявлениях Буш подтвердил, что для него 11 сентября стало призывом к принятию на себя особой миссии, личным прозрением, близким к божественному призванию. Убежденность в этом придала ему уверенность, граничащую с самонадеянностью и вселявшую наивный манихейский догматизм», — свидетельствовал Бжезинский.

Выступления в Вест-Пойнте и Американском институте предпринимательства в июне 2002 и феврале 2003 года, «Национальная стратегия безопасности Соединенных Штатов», опубликованная в сентябре 2002 года, в совокупности получили неофициальное название «доктрины Буша», зазвучавшей в унисон с постулатами неоконсерватизма. Сам президент сформулировал ее следующим образом: «Первое, не проводить никакого различия между террористами и странами, которые их укрывают, и призвать тех и других к ответственности. Второе, перенести военные действия к врагу за океан, пока он снова не атаковал нас дома. Третье, атакуй проблему до того, как она полностью материализуется. И, четвертое, продвигай свободу и надежду как альтернативу вражеской идеологии репрессий и страха».

Отныне неоконсерватизм, уверял Фукуяма, «неизбежно связывается с такими концепциями, как преимущественное право Америки, смена режимов, унилатерализм (однополярность) и благодетельная гегемония; их-то и проводила в жизнь администрация Буша».

Президент явно не предусмотрел серьезной негативной реакции в мире на ее интервенционистскую политику, а также последствий иракской кампании. Хотя американские войска довольно быстро вошли в Багдад в 2003 году, они не смогли установить контроль над страной. Моральные и материальные издержки росли. В течение следующих лет одержимость проблемой Ирака в высшем эшелоне власти затмила все другие внешнеполитические вопросы, с которыми столкнулась Америка. Бжезинский полагал, что война в Ираке «дискредитировала глобальное лидерство Америки. Америка оказалась неспособной ни сплотить мир в связи с поставленной задачей, ни одержать решительную победу силой оружия. Ее действия разделили ее союзников, сплотили врагов и создали дополнительные возможности для ее соперников и недоброжелателей. Исламский мир был возбужден и приведен в состояние ярой ненависти. Уважение к американскому государственному руководству резко упало, и способности Америки быть лидером был нанесен тяжелый урон».

Весьма непростыми стали отношения с Россией. Хотя во время первой встречи лидеров двух стран в Любляне в 2001 году Буш заглянул в душу Путина, и она его вполне удовлетворила.

Россия активно поддержала войну с террором, но уже в 2002 году США вышли из Договора об ограничении систем противоракетной обороны, который сдерживал создание системы ПРО. Москва — вместе с Германией и Францией — открыто выступила против войны в Ираке, где оружие массового уничтожения так и не было найдено. В 2004 году в НАТО были приняты еще семь стран, а на саммите НАТО в Бухаресте в 2008 году Буш решительно настаивал на немедленном приглашении в Альянс Украины и Грузии, и только скептицизм Меркель и Саркози не позволил реализовать этот план. Война в Южной Осетии в августе 2008 года довела российско-американские отношения почти до точки замерзания.

Главную проблему в отношениях с Россией госсекретарь в администрации Джорджа Буша-мл. Кондолиза Райс видела в «неспособности России примириться с порядком, установившимся после холодной войны». Сам Буш возмущался в мемуарах: «За восемь лет вновь приобретенное российское богатство изменило Путина. Он стал агрессивнее по отношению к зарубежным государствам и в защите репутации своей страны».

Операции в Афганистане и Ираке потребовали крупных затрат. Однако впервые в американской истории война велась не только без повышения налогов, но на фоне их сокращения. Расходы на Ирак и Афганистан (свыше 1 трлн долл.) стали дополнительной причиной стремительного роста бюджетного дефицита.

Администрация Буша провела в 2001 и 2003 годах самое крупное в американской истории снижение подоходных налогов, желая стимулировать бизнес, что привело к падению доходов федерального правительства примерно на четверть. В то же время государственные расходы не только не сокращались, а существенно росли, причем не только военные, но и некоторые социальные (медицинская помощь пенсионерам). В результате существовавший при Клинтоне профицит бюджета быстро превратился в дефицит. Экономический рост и личное потребление финансировались во многом за счет иностранных сбережений.

Задолженность росла не только у правительства, но и у банков, и у населения. Долги пяти крупнейших инвестиционных банков — Lehman Brothers, Bear Stearns, Merrill Lynch, Goldman Sachs и Morgan Stanley — за 2004–2007 годы достигли 4,1 трлн долл. Кризис переживут только два последних. Осуществленное же в неолиберальном ключе дерегулирование финансовых рынков привело к нарастанию спекулятивной волны, прежде всего на рынке третичных финансовых инструментов (деривативов), связанных с той же ипотекой, в результате чего возник колоссальный разрыв между стоимостью некоторых видов ценных бумаг и их реальным обеспечением. В спекулятивную игру оказались вовлечены и ведущие банки, и инвестиционные компании.

Нуриэль Рубини подчеркивает: «Политики не сделали ничего, чтобы оградить население от соблазна схем, суливших быстрый заработок. Они скорее даже поощряли их. Не кто иной, как сам президент Соединенных Штатов объявил о том, что правительство не должно беспокоить бизнес, а Федеральная резервная система не стремилась к тому, чтобы остановить спекулятивный поток. Финансовые инновации и эксперименты получили правительственный карт-бланш за свой огромный вклад в экономический рост страны, и на рынке появились новые виды финансовых компаний, целью которых было продавать малопонятные ценные бумаги неопытным инвесторам и открывать полноводные кредитные линии доступными для миллионов заемщиков».

Полагаю, именно такой курс привел в итоге к экономическому кризису 2007–2009 годов, последствия которого ощутил на себе весь мир. Во всяком случае, среди экспертов и политиков мира «ответственность» США, их финансовой системы и регулирующих органов за возникновение кризиса, получившего название «Великой рецессии», считается признанной. Было совершено несколько ошибок, растянувшихся на десятилетие.

«Этот кризис очень похож на многие другие, которые имели место и до него, как в Соединенных Штатах, так и в других странах, — уверяет нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц. — Существовал пузырь, который, лопнув, стал сметать все, оказавшееся на его пути. Надуванию последнего пузыря помогали плохие банковские кредиты, выдаваемые под залог активов, стоимость которых из-за надувания пузыря была искусственно завышена. Появившиеся инновационные финансовые продукты позволяли банкам скрывать большую часть своих плохих кредитов, выводить их за рамки балансового отчета, увеличивать размер фактически применяемого кредитного плеча, из-за чего пузырь надувался все больше и больше, а тот хаос, который породил его прорыв, становился все масштабнее».

Республиканская администрация решительно отказалась от традиционных идей своей партии о невмешательстве государства. Руководители финансового блока — глава Минфина Генри Поулсон и ФРС Бен Бернанке — сумели убедить Буша, что без гораздо более решительных дополнительных шагов страну ждет дальнейший обвал рынков, кризис масштабов «Великой депрессии» с 25-процентной безработицей. Было предложено вбросить на рынок 700 млрд долл. дополнительной ликвидности за счет увеличения государственного дефицита. Коллеги-республиканцы в Конгрессе пришли в ужас от необходимости голосовать за столь решительное перераспределение денег налогоплательщиков на спасение Уоллстрита, и большинство конгрессменов от «великой старой партии» не поддержали своего президента. Тем не менее Закон о чрезвычайной экономической стабилизации, которым создавался фонд в 700 млрд долл. для спасения проблемных финансовых активов был принят и подписан Бушем 3 октября. «В течение дней политические официальные лица в Вашингтоне взяли на себя ответственность за решения, которые обычно принимают рынки в Нью-Йорке, впечатляющий поворот экономического и финансового могущества из финансовой столицы Америки в столицу политическую», — подчеркивал Иан Бреммер.

Финансово-экономический кризис длился 18 месяцев (до июня 2009 года) и оказался самым продолжительным со времен «Великой депрессии» 1929–1933 годов. Кризис вызвал списание банковской системой США в убыток гигантской величины активов — более одного триллиона долларов (или более 8 % всех активов против 3,6 % в Европе). Именно сила финансового шока в США еще до промышленной рецессии (обычно это происходит позже и под влиянием рецессии) обусловили тяжесть кризиса. Разрушение системы кредита привело к лавинообразному сокращению продаж автомобилей, домов и других товаров долговременного спроса, что отразилось на производственном секторе всего мира.

«Великая рецессия» породила кризис доверия к политическому курсу Буша, к государственным и экономическим институтам, утрату американским обществом характерных для него оптимизма и веры в будущее. Америка созрела для самых крутых перемен.

 

Доктрина Обамы

Политический маятник резко качнулся в сторону демократов, что привело не только к победе Обамы на президентских выборах 2008 года над Джоном Маккейном, но и к установлению контроля демократов над обеими палатами Конгресса.

Приход к власти первого темнокожего президента отразил серьезные социально-культурные сдвиги в американском обществе, небывалую активизацию в условиях кризиса тех групп избирателей — молодежь, черные, цветные, женщины, — которые давно ожидали перемен. За Обаму проголосовали 43 % белых американцев, 95 % афроамериканцев, 66 % испаноязычных и 64 % азиатов.

В центре экономической политики оказались три основные задачи: стимулирование роста, повышение занятости, преодоление огромного дефицита бюджета. При этом шаги по их реализации нередко противоречили друг другу, рост стимулировался за счет увеличения дефицита. Несмотря на все принимаемые меры, рост оставался на уровне чуть выше 2 %. Проблема заключалась не в отсутствии доступа к кредитным средствам, а в недостаточности инвестиционного и потребительского спроса: корпорации осторожничали, не торопясь расширять производство и увеличивать число занятых, хотя фиксировали рекордные прибыли, прежде всего за счет снижения издержек через увольнение персонала во время кризиса. С 2011 года акцент делался на создание рабочих мест в сфере образования и высокотехнологичных отраслях, поощрение инвестиций в новое оборудование и масштабные расходы на приоритетные проекты — образование, инновации (в том числе в «чистой энергетике») и развитие инфраструктуры, НИОКР.

В августе 2011 года после острейшей межпартийной борьбы и в условиях угрозы дефолта США, когда долг достиг максимально установленного законом уровня в 14,3 трлн долл., был подписан Закон о бюджетном контроле (The Budget Control Act). Официальный верхний предел государственного долга США был поднят на 2,1 трлн долл., что позволяло осуществлять платежи до 2013 года. Одновременно закон предусматривал жесткий план уменьшения государственных расходов на 1 трлн долл. в течение 10 лет. Впервые с 1990-х годов военные расходы планировалось уменьшить — на 350 млрд долл. за 10 лет. Замораживалась заработная плата гражданских федеральных служащих на два года, прекращалось финансирование и сокращались более 200 федеральных программ. Закон предусматривал дальнейшее уменьшение бюджетного дефицита на 1,5 трлн долл., для выработки конкретных предложений был создан Совместный комитет Конгресса из 6 демократов и 6 республиканцев.

В 2012 году экономическая политика Обамы стала давать первые результаты: началось оживление на жилищном рынке, в автомобильной промышленности.

Правительство и ФРС решительно увеличивали масштабы использования финансовых и административных инструментов. Так, по опубликованным в сентябре 2012 года данным аудита ФРС, проведенного Government Accounting Office, американский центробанк, действуя на грани законных процедур, израсходовал за два послекризисных года 16 трлн долл. на поддержку крупнейших американских и зарубежных финансовых институтов. До конца 2012 года в ходе «Операции твист» (замены краткосрочных облигаций на долгосрочные) в экономику поступало ежемесячно порядка 85 млрд долл.

Путем этого уникального и рискованного денежного насыщения мирового рынка, проведенном при сохранении позиций доллара и минимальном уровне инфляции, удалось избежать развала мировой финансовой системы и даже укрепить мировой статус американской валюты.

Согласно принятому в августе 2011 года закону о сокращении бюджетного дефицита с января 2013 года был запущен механизм автоматического сокращения расходов государственного бюджета общим объемом в 2,4 трлн долл. Одновременно должно было произойти возрастание налогов в связи с истечением срока действия налоговых льгот, принятых еще в начале 2000-х годов и продленных президентом Обамой на два года в 2010 году. Сочетание жесткого сокращения расходов бюджета — по закону только в 2013 году оно должно было составить 240 млрд долл., или почти четверть от всех дискреционных расходов — с повышением налогов могло привести в начале 2013 года к ситуации, получившей название «бюджетный обрыв» (fiscal cliff), от ожидания которого в последние месяцы, дни и даже часы 2012 года лихорадило рынки всего мира. Ведь шоковое сокращение совокупного спроса могло привести к сползанию экономики США в новую рецессию.

Президент призывал Конгресс продлить существующие налоговые льготы для среднего класса, однако отменить их для 2 % самых состоятельных американцев, то есть семей с доходом, превышающим 250 тыс. долл. в год. Кроме того, он настаивал на усилении прогрессивности налогообложения в соответствии с «правилом Баффета»: домохозяйства с доходом более 1 млн долл. в год не должны отдавать в виде налогов меньшую долю своего дохода, чем семья, принадлежащая к среднему классу (около 55 тыс. американцев с доходом более 1 млн долл. платили налог по эффективной ставке меньшей, чем семья среднего класса). Республиканцы выступали против отмены льгот и усиления прогрессивности налогообложения и за сокращение некоторых социальных программ, но против сокращения военных расходов.

Драматическая развязка наступила в новогоднюю ночь, «фискального обрыва» удалось избежать. При этом ни одна из сторон не получила, что хотела, а фундаментальные проблемы американской экономики остались без ответа. Но секвестр — набор драконовских сокращений — был отсрочен на 60 дней.

Республиканцы настаивали на секвестре, в ответ грозя не согласиться на поднятие потолка госдолга. Результатом очередного компромисса стало сокращение с 1 марта на 85 млрд долл. дискреционных расходов в течение следовавших семи месяцев, что означало урезание военных программ на 8 %, а внутренних — на 5 %. Но дальше вновь возник вопрос о поднятии потолка, а партии продолжали разговаривать на разных языках, не слыша друг друга. Республиканское большинство в палате представителей вновь заявило, что проголосует за повышение потолка только при условии новых сокращений расходов.

Элитная политическая база Обамы, который ранее не был связан с влиятельными группами интересов и центрами принятия решений, оказалась достаточно узкой, а партийно-политическая система стала предельно поляризованной. Республиканская партия сделала ставку на жесткое противодействие демократам по всем вопросам.

В первые два года президентства Барака Обамы осуществлялась масштабная работа по пересмотру концептуальных основ военно-политической стратегии.

Следует подчеркнуть, что инициатива выработки стратегии национальной безопасности принадлежала Министерству обороны под руководством многоопытного Роберта Гейтса, который работал уже в восьмой по счету администрации (он был еще помощником Збигнева Бжезинского в администрации Джеймса Картера, руководил созданием антисоветского подполья в Афганистане, занимал руководящие посты в ЦРУ и Пентагоне). В течение 2010–2011 годов был выпущен солидный пакет и других доктринальных документов в области национальной безопасности и обороны.

Разработчики исходили из того, что США и остальной мир вступали в третью после 1945 года «стратегическую эру». Первая — это холодная война с биполярной конфронтацией, вторая — короткий период между распадом СССР и началом глобальной войны с терроризмом, ознаменованная американским абсолютным доминированием. Прежние стратегические установки о долговременном американском доминировании вступили в известное противоречие с увязанием в локальных конфликтах в Ираке и Афганистане, быстрым ростом крупных развивающихся экономик, вызванным самой Америкой мировым экономическим кризисом. Подтверждалась заинтересованность Соединенных Штатов в поддержании такого баланса сил, который позволял бы им продолжать сохранять доминирующие позиции в мировой экономике и политике. Основной стратегической целью Соединенных Штатов — как и всегда после Второй мировой войны — является предотвращение появления равного соперника.

В начале 2012 года редактор Time Фарид Закария попросил президента описать «доктрину Обамы». Глава Белого дома предпочел не давать прямого ответа, а ударился в рассуждения о том, что Соединенные Штаты должны действовать совместно с другими странами, что он осуществляет такое «американское лидерство, которое признает подъем стран, как Китай, Индия и Бразилия. Это лидерство США, которое признает пределы наших ресурсов и возможностей». В результате Закария предлагает свою версию «доктрины Обамы»: «Этот многосторонний подход — слушать других, учитывать их национальную гордость, интересы, эго — это, безусловно, продукт его всемирного бэкграунда, с кенийским отцом, индонезийским отчимом и матерью, которая была серьезным студентом глобального развития».

На смену политики односторонних силовых действий приходила, по крайней мере на словах, новая стратегия, лозунгом которой стала «Умная сила» (smart power), которая определялась комиссией во главе с автором этой идеи Джозефом Наем как «предоставление глобальных благ, к которым стремятся люди и правительства во всем мире, но не могут достичь в отсутствие американского глобального лидерства». На язык реальной политики концепцию перевела госсекретарь Хиллари Клинтон: «Для меня умная сила означала выбор правильной комбинации инструментов — дипломатических, экономических, военных, политических, правовых и культурных — для каждой ситуации. Цель умной силы и нашего повышенного внимания к технологиям, государственно-частному партнерству, энергетике, экономике и к другим вопросам вне стандартного портфеля Государственного департамента заключалась в дополнении более традиционных дипломатических инструментов и приоритетов, а не в их замене».

Еще одним стратегическим новшеством стала доктрина «лидерства из-за сцены» (leadership from behind), которая наглядно проявилась в связи с событиями в Ливии и Сирии, несомненно, инспирированными Вашингтоном, который, однако, предпочел действовать чужими руками.

 

Стратегия ограничений

Министерство обороны США является крупнейшим работодателем США и обладателем самой большой недвижимости на планете, располагая более 800 базами по всему миру. После окончания холодной войны США истратили порядка 12 трлн долл. для поддержания своего глобального военного доминирования. В то же время существенный отпечаток на военное планирование США начали накладывать финансовые ограничения, вызванные экономическим кризисом, во многих документах признается необходимость действовать в «среде ограниченных ресурсов» (resource-constrained environment), а также неудачный опыт Афганистана и Ирака.

Новая стратегия, которую ее творец Леон Панетта называл «оборонной стратегией для XXI века», включала в себя пять основных нововведений: сокращение вооруженных сил (до 490 тысяч в течение пяти лет), создание легко развертываемых соединений, больший упор на нацгвардию и резервистов; смещение центра тяжести военного присутствия в Азию; использование принципа «ротационного присутствия», отказ от применения в обозримом будущем крупных оккупационных сил; стратегия «двух войн» — полномасштабной на одном театре военных действий (в Европе или на Тихом океане) при нанесении при сохранении способности «заморозить» усилия противника на втором; увеличение сил специальных операций, возможностей кибернетической войны и сил космического базирования.

В качестве едва ли не основной разрабатывалась концепция совместной воздушно-морской операции (joint air-sea concept), которая предусматривает интеграцию воздушных и морских сил по всем операционным полям — воздух, море, земля, космос и киберпространство. Считается, что концепция воздушно-морской операции разрабатывается применительно в Китаю. Но, полагаю, она дает наиболее точное представление о том характере военных действий, с которыми может столкнуться Россия.

Принципы использования ядерного оружия определялись Обзором ядерной политики, который позволял сделать вывод о некотором сокращении роли ядерного компонента в военной политике США. Подтверждалась приверженность озвученной Обамой формуле «глобального нуля» (критики президента в военно-политическом истеблишменте считают ее наивной). Сужался спектр случаев, при которых США могли применять ядерное оружие, исчезли упоминания о возможности его использования против стран, создающих химическое и бактериологическое оружие. Основным предназначением ядерного арсенала объявлялось сдерживание ядерного нападения на Соединенные Штаты (видные демократы, включая председателя сенатского комитета по разведке Диану Фейстайн, настаивали на том, чтобы это было единственным предназначением).

Это оставляет возможность использования ядерного оружия против врагов, способных передать ядерные материалы террористам, а также совершающих нападение на США с применением химического и биологического оружия. Обама отказывался от планов разработки новых видов ядерного оружия.

В 2014 году разразилась серия скандалов, связанных с американским ядерным арсеналом — начиная с сообщений о разваливающихся ракетных шахтах 60-летней давности до исчезновения шести атомных бомб, которые по ошибке загрузили не в тот самолет, долго летевший над страной. Заговорили о системной проблеме стареющей ядерной триады и «самом будущем программы и арсенала, размер которого значительно превосходит потребности национальной обороны». Обама, отказавшись от первоначальной разоруженческой повестки, заявил о программе массовой модернизации МБР, бомбардировщиков и БРПЛ, которая будет стоить 1 трлн долл. в последующие 30 лет.

Одновременно упор делался на развертывание систем противоракетной обороны. Среди серьезных экспертов нет сомнений, что американская стратегическая ПРО направлена не только против «стран-изгоев», но также против Китая и России. На данный момент вся американская система состоит из четырех взаимосвязанных компонентов: ПРО территории США; европейская ПРО; ближневосточная ПРО; ПРО в Северо-Восточной Азии.

Особое внимание уделяется развертыванию системы «Оперативный глобальный удар» (Prompt Global Strike): нового класса неядерного ракетного оружия, размещенного на территории США и способного в течение часа поражать цель в любой точке земного шара. Эти средства доставки планируется размещать за пределами существующих ракетных баз с извещением России и Китая об их точных координатах, чтобы их запуски не воспринимались в Москве и Пекине как применение ОМП с ответными действиями. Считается, что высокоточное оружие дальнего радиуса действия, оснащенное мощными обычными боеголовками, способно решать те же задачи, что и ядерное, не провоцируя использование атомного оружия сторонами конфликта.

Но, наверное, самое важное изменение в последнее десятилетие произошло в характере проведения специальных операций США. В ходе войны с террором исчез водораздел между действиями секретных служб и вооруженных сил. Обращусь к вышедшей в 2013 году книге лауреата Пулитцеровской премии, корреспондента The New York Times Марка Мазетти «Путь ножа»: «Война распространилась на разные континенты, от гор Пакистана до пустынь Йемена и Северной Африки, от тлеющей клановой войны в Сомали до густых джунглей Филиппин. Фундамент секретной войны был заложен консервативным республиканцем и поддержан либеральным демократом, который был очарован наследством. Президент Барак Обама увидел в этом альтернативу беспорядочным и дорогим войнам, которые свергают правительства и требуют многих лет американской оккупации. По словам Джона Бреннана, одного из ближайших советников Обамы, которого он потом назначил руководить ЦРУ, вместо «молота» Америка теперь полагается на «скальпель»… Традиционная шпионская служба больше не занимается кражей секретов у иностранных правительств, Центральное разведывательное управление превратилось в машину для убийств, в организацию, занятую охотой на людей.

ЦРУ берет на себя функции, ранее ассоциировавшиеся с военными, а шпионы становятся солдатами, и наоборот. Американские военные используются в темных зонах американской внешней политики, и коммандос проводят такие разведывательные миссии, которые Вашингтон даже не мог мечтать одобрить до 11 сентября 2001 года. До этой атаки Пентагон мало занимался шпионажем с помощью людей, а ЦРУ официально не разрешалось убивать. С тех пор оба занимались и тем и другим, и военно-разведывательный комплекс символизирует новый американский способ ведения войны… В тайной войне, которая ведется по всей Земле, Америка преследует своих врагов, используя роботов-убийц и силы специальных операций. Она платит частным наемникам для создания секретных шпионских сетей, полагается на продажных диктаторов, ненадежные зарубежные специальные службы и разношерстные армии по доверенности». В одном только Пакистане таким образом убито больше 5 тысяч человек.

Обама создал в рамках Стратегического командования специальное Киберкомандование (US CYBERCOM), которое приступило к работе в октябре 2010 года. В его функции входит подготовка, координация, интеграция, синхронизация действий по проведению операций и защите информационных сетей Министерства обороны США, а также проведение военных информационных операций для поддержки действий вооруженных сил, обеспечения свободы действий американских и союзных вооруженных сил в киберпространстве, вывода из строя информационных средств противника. Руководитель Киберкомандования Кит Александер заявил, что американский наступательный военный потенциал в принципе может быть использован против следующих целей противника: военные сети командования и контроля; сети противовоздушной обороны; военные платформы и вооружения; энергетические станции; банки и другие финансовые институты; транспортные информационные сети; национальные телекоммуникационные сети.

В США около трети оборонного бюджета идет на НИОКР и закупки вооружений и военной техники (в странах Европы — примерно 20 %, в странах БРИКС — 25 %), что составляет приблизительно 70 % всех мировых расходов на эти цели. По данным СИПРИ, из 100 крупнейших компаний, производящих оружие, 45 — американские, на долю которых приходится около 65 % продаж вооружений в мире (основной покупатель — Пентагон).

Впрочем, по мере улучшения экономической ситуации и ослабления «афгано-иракского синдрома» разворот к росту военных расходов и внешнеполитическому активизму вновь налицо. Принятая в феврале 2015 года Стратегия национальной безопасности утверждает: «Мы будем лидировать с позиции силы. После сложного десятилетия Америка становится сильнее с каждым днем».

 

Тотальное единство ценностей

Белый дом выстраивал такую систему тематических и региональных приоритетов: союзники, быстро развивающиеся экономики, Россия, страны исламского мира, международные организации.

После Второй мировой войны активной стороной в отношениях между Америкой и странами Западной Европы выступали Соединенные Штаты. Интересы Вашингтона на европейском континенте, по словам Томаса Грэма, в последние десятилетия выражались тремя простыми формулами: не допустить доминирования какой-то одной державы в Европе и — в более широком смысле — в мире; минимизировать риск конфронтации великих держав в Европе, не позволив тем самым дестабилизировать мировую систему и уничтожить значительную часть благосостояния; развивать тесные торговые отношения на благо процветания Америки в долгосрочной перспективе. В современных условиях США нужна единая Европа, «разделяющая — в широком смысле — американские ценности». В 2010 году Барак Обама выступил со специальной статьей, в которой писал: «Ни с одним другим регионом у Соединенных Штатов нет такого близкого совпадения ценностей, интересов, возможностей и целей».

Основные выводы группы свелись к следующему: НАТО как группировка, выигравшая холодную войну, должна и дальше играть ключевую роль в упрочении евро-атлантического единства и обеспечении безопасности; поскольку блоковая основа союзнических отношений между США и странами евро-атлантической зоны сохранилась, должен быть выработан согласованный блоковый подход к отношениям с ключевыми странами, не вошедшими в альянс: в Европе — Россия, Сербия, «нейтралы», на Ближнем Востоке — арабские страны, в Южной Азии — Индия, Иран и Афганистан. Соединенные Штаты и дальше должны играть роль гаранта безопасности своих союзников. При этом, в связи с неудачами в Ираке и Афганистане, финансовым кризисом, ростом Китая и других развивающихся экономик ставилась под сомнение способность США продолжать играть ту же лидирующую роль в отношениях с союзниками, что и в годы холодной войны.

На фоне украинского кризиса очевидно проявляется стремление США использовать его для увеличения военных расходов европейских стран. Налицо и стремление Вашингтона, перекраивая географию энергетических поставок, создать в ЕС рынок для американского сланцевого газа. Именно США продавливают в Европе жесткие санкции против России.

Соединенные Штаты активно работали над созданием системы крупных экономических группировок. НАФТА (North American Free Trade Agreement: Североамериканское соглашение о свободной торговле) много критикуют, но ее достижения трудно оспорить. «Объединив экономики Канады, Мексики и Соединенных Штатов, НАФТА создала региональный рынок размером в 19 трлн долл. с 470 миллионами потребителей. По оценке Торговой палаты США, шесть миллионов рабочих мест зависят от торговли с Мексикой и еще восемь миллионов — от торговли с Канадой. НАФТА бы ла первым полноценным договором о свободе торговли между развитыми и развивающимися странами», — писала сопредседатель Совета по международным делам Карла Хиллс. Каждый день товары и услуги на 2 млрд долл. пересекают северную границу США, на 1 млрд — южную.

Сейчас Соединенные Штаты озабочены созданием сразу двух новых интеграционных группировок — Трансатлантической — со странами Евросоюза (речь об этом уже шла) и Транстихоокеанской. В переговорах о Транстихоокеанском партнерстве участвуют США, Канада, Мексика, Чили, Перу, Австралия, Новая Зеландия, Вьетнам, Сингапур, Малайзия и Бруней. Есть перспективы присоединения к переговорам Японии, что позволит объединить страны, на которые приходится 40 % мирового ВВП и мировой торговли. Геополитическое объяснение сформулировал еще в 2012 году Эдвард Люттвак: это ключевой элемент совместных усилий стран, опасающихся подъема Китая и намеренных «сдержать» его геоэкономическими методами. Или, как сказал бывший глава аппарата Белого дома Уильям Дейли, «если мы не установим правила торговли в Азиатско-Тихоокеанском регионе, их установит Китай». Пекин это понимает и противодействует американским планам.

Препятствием служит и внутриполитическая расстановка сил в США. Главным лоббистом проекта является Барак Обама. Но в его собственной партии ТТП отвергается по идеологическим мотивам, поскольку последствий заключения опасаются тесно связанные с демократами профсоюзы, опасающиеся конкуренции, а многие либералы видят угрозы для национальных регуляторов финансовых институтов, природоохранных стандартов, защиты прав занятых. 2 мая 2015 года представители Демократической партии США во главе с Элизабет Уоррен, сенатором от штата Массачусетс (наиболее влиятельная женщина в партии после Хиллари Клинтон), заблокировали рассмотрение законопроекта, который бы наделил президента США полномочиями заключать международные соглашения о свободной торговле по упрощенной процедуре (законопроект Fast track). Республиканцам идеологически более близки идеи свободной торговли. Но в Конгрессе тон во многом задают те законодатели, которые не готовы поддерживать ни одну инициативу Обамы, даже если она созвучна им идеологически.

Азиатско-Тихоокеанский регион все более важен для США. Торговые связи американцев со странами Восточной Азии уже давно значительно выше, чем с европейскими государствами. Симптоматичными были позиционирование Обамы как первого тихоокеанского президента Соединенных Штатов и заявленный им и Хиллари Клинтон «разворот в сторону Азии». «Президент разделял мое стремление поставить Азию в фокус внешней политики администрации, — вспоминала Клинтон. — Рожденный на Гавайях, проведший годы своего становления в Индонезии, он чувствовал сильную личную связь с этим регионом и понимал ее значимость… В течение следующих четырех лет мы использовали то, что назвали «дипломатией передового базирования» в Азии, позаимствовав этот термин от наших военных коллег».

Количественные параметры сдвига американской политики озвучил министр обороны США Леон Панетта в июне 2012 года на диалоге Шангри-Ла в Сингапуре: к 2020 году 60 % военных кораблей США, включая 6 авианосных группировок, будут базироваться в АТР. Роберт Каплан обратил внимание на то, что с размещением американских морских пехотинцев в Австралии и флота в Сингапуре Соединенные Штаты связали воедино свою систему военно-морского присутствия сразу в двух океанах — Индийском и Тихом, — и отныне «морская система безопасности Большого Ближнего Востока и Восточной Азии начнет сливаться в одну, охватывающую географически все южное окаймление Евразии».

Вопросом номер один является, безусловно, усиление Китая, главного стратегического визави США в XXI веке. Наиболее опасным сценарием рассматривается его усиление за счет Соединенных Штатов, т. е. путем замещения их связей с ближайшими союзниками влиянием Пекина. На сегодня этого не происходит: ни один ключевой военно-политический партнер США в Восточной Азии не рассматривает КНР как альтернативу Вашингтону, напротив, все они видят в Соединенных Штатах единственное государство, способное сбалансировать Китай и не допустить его доминирования в регионе. И все же Китай определенно увеличивает свое влияние в Восточной Азии и пока успешно нейтрализует создание любых коалиций, которые были бы направлены против него. На развитие двусторонних отношений значительно повлиял мировой финансово-экономический кризис, который выявил высокую степень взаимозависимости между крупнейшей потребляющей и крупнейшей производящей экономиками мира.

Китай выступил главным кредитором Соединенных Штатов и локомотивом глобального выхода из рецессии.

В книге 2009 года Захари Карабелл ввел в употребление быстро ставший популярным термин Кимерика (Chimerica), обозначавший симбиоз двух экономик. Заговорили — с легкой руки вездесущего Бжезинского — и о «Большой двойке» (G-2) — неформальном союзе США и Китая, способном решать судьбы мира. Команда Обамы (заместитель госсекретаря Джеймс Стейнберг сформулировала и новый подход к американо-китайским отношениям — «стратегическое заверение», подразумевающее толерантную позицию США в отношении увеличения геополитической мощи и влияния Китая в мире в обмен на сотрудничество с США по ключевым вопросам безопасности.

Китай не может быстро расстаться со своими долларовыми активами, не рискуя обвалить доллар и американскую экономику, что приведет к обесценению собственных золотовалютных резервов и сжатию важнейшего рынка сбыта. Но медленно он это делает: доля ценных бумаг США в золотовалютных резервах Китая сокращается.

На протяжении последних лет именно Китай был в центре военного планирования Соединенных Штатов. В Пекине прекрасно осознают антикитайскую направленность концепции «воздушно-морской операции» и не раз высказывали озабоченность на этот счет. В Соединенных Штатах в порядке вещей обсуждение различных сценариев военных действий с Китаем, в том числе и в киберпространстве (соперничество в нем рассматривается как фактор, который может только приблизить войну горячую).

В апреле 2014 года Обама совершил вояж в Восточную Азию, в ходе которого подписал новое военное соглашение с Филиппинами. Усиливается американское военное сотрудничество с Японией и Кореей, впервые морские пехотинцы США размещены в Австралии, увеличивается число вылетов американских боевых самолетов из Сингапура. Прозвучали заявления о намерении получить возможность для «временного военного присутствия» США во Вьетнаме, Индонезии, Малайзии. Пентагон активно реанимирует американские и японские аэродромы времен Второй мировой войны в Тихом океане для целей сдерживания Китая. Хотя сам Обама заявлял, что в его планы входит лишь «обеспечение соблюдения международных правил и норм», агентство Синьхуа расценило визит как часть «хорошо просчитанного плана посадить Китай в клетку».

В Вашингтоне внимательно следят за подъемом Индии, которая с 2000-х годов рассматривается в качестве возможного стратегического партнера, противовеса китайскому и, возможно, российскому и иранскому влиянию, союзника в борьбе с радикальным исламизмом.

Рассматривая Индию в качестве перспективного экспортера безопасности «в Индийском океане и за его пределами», Соединенные Штаты не готовы сделать на нее решающую стратегическую ставку в регионе, подтверждая верность «долгосрочному стратегическому партнерству с Пакистаном, построенному на фундаменте взаимных интересов и совместных усилий». Приверженность США альянсу с Пакистаном остается важнейшим препятствием к американо-индийскому сближению.

В кратко– и среднесрочной перспективе вектор угроз национальной безопасности указывает на т. н. Большой Ближний Восток. Ситуация там, в исламском мире в целом, тесно переплетена с внутренней политикой США ввиду наличия крупных лоббирующих групп: влиятельнейшей еврейской общины, многомиллионного иранского, арабского и других мусульманских сообществ. Крайне важна для Вашингтона и энергетическая, и финансовая (арабские деньги хранятся главным образом в американских банках) составляющие ближневосточной политики.

Отношения Соединенных Штатов со странами исламского мира всегда развивались крайне неравномерно. Заметное место занимали союзники США — Египет, Саудовская Аравия, Кувейт, Иордания, Марокко и Пакистан. Они обеспечивали Соединенным Штатам необходимую поддержку и значительно смягчали трения между Вашингтоном и наиболее активными исламскими движениями.

В первые месяцы своего президентства Обама попытался сделать реверанс в сторону арабо-исламского мира, символом чего стала его речь в Каирском университете, действительно вызвавшая положительный резонанс у мусульман. Однако ее следствием явилось и снижение рейтинга Обамы до пяти процентов в Израиле, что стало угрожать уже электоральной коалиции Демократической партии, в которой еврейские организации играют заметную роль. Результатом стал очевидный откат от первоначально заявленной ориентации и возвращение к более традиционным подходам.

В вопросе арабо-израильского урегулирования Обама попробовал проявить жесткость и настоять на согласии Израиля на урегулирование по формуле создания двух государств. Однако Израиль после строительства защитной стены, обещаний поставок новых систем ПВО, прекращения обстрелов с территории, подконтрольной ХАМАС, почувствовал себя в относительной безопасности и не демонстрировал заинтересованности в каком-либо урегулировании. После убедительной победы правых под руководством Вениамина Нетаньяху на выборах в апреле 2015 года «многолетние борцы за мир и дипломаты, которые посвятили жизнь решению израильско-палестинского конфликта путем создания двух государств, пребывают в более депрессивном и деморализованном состоянии, чем когда-либо ранее».

Большое внимание администрация Обамы уделяло Афганистану, где общество на грани разрушения, жертвы среди мирных граждан приводят к тому, что целые группы населения, которые раньше сохраняли нейтралитет, все чаще поддерживали талибов. В то же время часть афганцев сумела наладить взаимовыгодные отношения с оккупационными силами, в первую очередь, через полулегальный наркобизнес, в котором заинтересованы местные князьки и американские наркокартели. Администрация Обамы в 2010 году резко увеличила американскую военную группировку в Афганистане, чтобы добиться решающих военных успехов. Особых успехов добиться не удалось, и США начали обещанный к 2014 году вывод войск.

Стабилизация ситуации в проблемном регионе или стране (как в Германии или Японии после Второй мировой войны) далеко не всегда является целью политики США, часто их устраивает долговременная дестабилизация, не позволяющая поверженному противнику встать на ноги. И в случае с Афганистаном, существует мнение, США заинтересованы не в фиксации, а дестабилизации ситуации. Линия на взаимодействие с талибами (премьер-министр Абдулла Абдулла в 2015 году впервые объявил о готовности начать прямые переговоры с ними) напоминает шаги по созданию Аль-Каиды для борьбы с просоветскими афганцами в 1980-е годы и может означать готовность американцев передать власть в руки тех сил, которые (при возможной поддержке тех же наркокартелей) будут представлять постоянную и серьезную угрозу для соседей Афганистана.

В США верили, что иракские силы безопасности умеют сохранить порядок. Но после ухода американских войск страна вновь скатилась к гражданской войне. В начале президентства Обамы в Афганистане и Ираке размещалось 180 тысяч американских военных, в начале 2015 года — менее 15 тысяч. На войны в этих двух странах США истратили от 4 до 6 трлн долл., потери США составили 6,7 тысячи погибших, 51 тысячу раненых. Потери другой стороны в Соединенных Штатах никогда не считали, но только в Ираке число умерших перевалило за миллион.

Авантюрная политика США в Сирии, где Обама поддержал близкие Аль-Каиде группировки в попытке свергнуть режим Башара Асада, в итоге обернулась огромной головной болью для Вашингтона. Выросшее и вооружившееся в Сирии Исламское государство Ирака и Леванта захватило значительную часть территории Сирии и Ирака, что потребовало нового военного вмешательства США. Известный журналист Питер Бейкер писал: «Обама оказался там, где точно не хотел быть. Надеясь закончить войну в Ираке, Обама стал четвертым президентом подряд, кто приказывает начать военные действия на этом кладбище американских амбиций». В 2015 году из Белого дома прозвучали заявления о том, что война против ИГ может потребовать годы. «Президент Обама поспешил создать коалицию региональных суннитских держав — Турция, Саудовская Аравия, Катар, Иордания, ОАЭ и Бахрейн, — но все эти страны имеют повестку дня, отличную от американской, и уничтожение ИГИЛ не является их первым приоритетом, — замечает британский знаток проблемы Патрик Кокберн. — …Им нравится, что ИГИЛ создает больше проблем шиитам, чем им самим».

Роль Пакистана с сокращением числа сил коалиции в Афганистане возрастет. Значительная часть пакистанской элиты делает ставку на радикальные исламистские силы в расчете с их помощью добиться контроля над обширной территорией к западу и северу от страны. Обвинения пакистанских спецслужб со стороны США в пособничестве террористам оправданы. Но у США нет альтернативы поддержке Пакистана.

Растущее значение в стратегии национальной безопасности США имеет фактор Ирана, роль которого как региональной державы в последние несколько лет заметно выросла в результате ослабления его извечного противника — Ирака, возможности оказывать серьезное влияние на политику его шиитского руководства, научного рывка, позволившего Ирану выйти на высокий технологический уровень, недоступный основным партнерам США из числа арабских стран, и продвинуться в реализации ядерной программы. Одновременно у США создалось впечатление, что они имели возможность осуществить успешную операцию по смене власти в Тегеране. После ухода с политической арены президента Ахмадинежада Белый дом возобновил диалог с правительством Рухани. Но это решение вызвало серьезное раздражение произраильского лобби в Вашингтоне и суннитских стран — партнеров США на Ближнем Востоке. Переговоры по ядерной сделке и снятию санкций с Ирана затянулись.

Революционные события в Тунисе, Египте, Ливии, обострение внутренней ситуации в Алжире, Йемене, Сирии, Бахрейне поставили под сомнение исходные посылки региональной стратегии США. «Отчаянная по неразумности поддержка «арабской весны», которая диктовалась совсем призрачной надеждой на укрепление позиций западной демократии в мире, обернулась ослаблением в основном проамериканских режимов. Ближний Восток стал качественно менее стабильным».

Политика Обамы в отношении пятерки БРИКС включала несколько противоречивых элементов. С одной стороны, с каждой из этих стран США поддерживают достаточно плотные отношения. С другой стороны, налицо стремление не допустить консолидации группы БРИКС для совместных действий, особенно с другими развивающимися странами, что позволило бы им стать глобальным игроком в ущерб США. В Америке сотрудничество в рамках БРИКС обсуждается лишь в двух контекстах: это либо невозможно, поскольку страны слишком разные; либо реакционно, коль скоро пятерка способна бросать вызов «свободному миру». Но чаще существование БРИКС или его саммиты просто игнорируют.

 

Империя юристов

Тема паралича американской политической системы стала уже общим местом в трудах аналитиков. Ниал Фергюсон утверждает: «Американцы когда-то могли гордо заявить, что их система задавала модель миру, Соединенные Штаты были правлением закона. Сейчас же мы видим правление юристов, что не одно и то же». США, по его мнению, отстают от остального мира в таких аспектах, как эффективность политической системы, ясность законов, достаточность регулирования, эффективность правовой системы, гибкость при увольнении и приеме на работу.

По-прежнему исключительно большая роль отводится законодательной и судебной власти в ущерб исполнительной и делает процесс принятия любого серьезного решения предметом долгой борьбы, парализующей власть, считает Фукуяма. «Конфликты, которые в Швеции или Японии разрешатся через тихие консультации между заинтересованными сторонами внутри бюрократии, в Америке будут бушевать через формальную судебную процедуру… Политика является следствием сильно специализированного, а потому непрозрачного процесса принятия решений судьями, которые неизбираемы и обычно занимают свои посты пожизненно».

По-прежнему огромная и растущая роль групп интересов и лоббистов «искажает демократический процесс и приводит к эрозии способности правительства эффективно действовать». В 1971 году в Вашингтоне существовало 175 зарегистрированных лоббистстких фирм, к 2009 году их число выросло до 13 700 с годовым бюджетом более 3,5 млрд долл. В США высокие ставки налога на корпорации, но почти никто не платит по таким ставкам, потому что почти все крупные компании — через лоббистов — добились для себя различных лазеек и изъятий. Государство стало огромным, но при этом наименее эффективным из всех демократических стран. «В период острой политической поляризации эта децентрализованная система все меньше и меньше способна представлять интересы большинства, но дает чрезмерное представительство взглядам групп интересов и организаций активистов, что не добавляет суверенитету американского народа».

Степень зарегулированности различных сторон жизни зашкаливает. Такого количества различных бумаг, как при поступлении на временную работу в Калифорнийском технологическом институте, я не заполнял никогда, даже в Администрации Президента СССР. Налоговый кодекс, если соединить все нормы, составит 73 тысячи страниц. Количество нормативных актов федерального правительства, штатов и местных органов власти не поддается исчислению. В исследовании конкурентоспособности Всемирного экономического форума США оказались на 76-м месте по «бремени государственного регулирования».

Новый тур дискуссий о качестве американской демократии вызвали известные скандалы с прослушкой и пытками. В июне 2013 года The Washington Post и The Guardian опубликовали данные, согласно которым с 2007 года АНБ по требованию ФБР начала секретную программу по сбору информации PRISM. Она была запущена на основании закона о контроле за деятельностью иностранных разведок (FISA) и принятого в том же году закона Protect America Act (PAA), который позволяет вести слежку за агентами иностранных спецслужб за пределами США без соответствующего судебного решения. Программа позволила разведслужбам получить доступ к аудио– и видеофайлам, проверять сообщения электронной почты, а также выяснять местонахождение и перечень контактов пользователей. В числе компаний, сотрудничающих со спецслужбами, были названы Microsoft, Yahoo! Google, Facebook, AOL, Skype, YouTube, Apple и PalTalk. Стало также известно, что по запросу ФБР крупнейшая телекоммуникационная компания США Verizon в течение трех месяцев передавала спецслужбам данные о телефонных звонках американских граждан.

Обама выступил со специальным заявлением, в котором подтвердил наличие такой программы, но заверил, что она «не касается граждан США и тех, кто живет на территории страны». Тем самым президент впервые признал: спецслужбы США шпионят за иностранцами через соцсети. По его мнению, это — «скромная плата за участие в войне с терроризмом». Ряд членов Конгресса США заявили протест, сообщив, что ничего не знали о подобной операции спецслужб, хотя Обама уверял, что с каждым конгрессменом был проведен детальный брифинг. Обеспокоенность сбором данных в Интернете высказали и официальные представители ЕС, других зарубежных стран. Но США дали понять, что не собираются отказываться от слежки.

В январе 2014 года Обама запретил АНБ прослушивать телефонные звонки внутри США без судебного решения. Но при этом не запрещается «случайная» прослушка, если она ведется в рамках слежки за иностранными гражданами. Правовая основа деятельности разведорганов, как утверждают американские правозащитники, это черный ящик. В основе лежит исполнительный приказ 12333 еще президента Рейгана. Правила постоянно меняются в коридорах исполнительной власти без участия Конгресса и даже специального секретного суда по вопросам разведки, который принимает решения по прослушке внутри страны.

Летом 2014 года Обама признал, что спецслужбы США для целей борьбы с терроризмом активно использовали пытки, а в декабре появился соответствующий доклад сенатского комитета по разведке объемом в 6700 страниц, который по настоянию спецслужб был засекречен. Достоянием гласности стала выжимка из доклада, на которую тут же поступило особое мнение республиканцев, а затем опровержение со стороны ЦРУ. Образ страны как светоча демократии заметно потускнел.

В 2015 году США вступили в ситуации классического разделенного правления, когда президент принадлежит к одной партии, а контроль над обеими палатами Конгресса — другой. Паралича государственной машины удастся избежать, прежде всего, благодаря нежеланию республиканцев представать партией голого обструкционизма и вынужденной готовности Обамы идти на компромисс с законодателями. Именно вследствие такого компромисса удалось в декабре 2014 года (уже после начала финансового года) принять федеральный бюджет, в котором под давлением республиканцев были отменены многие нормы, введенные в дни кризиса для регулирования финансовой системы. «То, что случилось — это не о свободном рынке, это о жульническом капитализме», — возмущался Пол Кругман в статье «Реванш Уолл-стрита».

Огромное возмущение республиканцев вызвала проведенная исполнительным приказом Обамы реформа, которая позволит избежать депортации примерно 5 млн незаконных мигрантов. Немедленно власти 17 штатов подготовили иски в суды, обвиняя президента в превышении полномочий. Во главе протестов оказался наиболее страдающий от миграции из Мексики Техас, в котором стали даже собирать подписи за выход штата из США.

Началась очередная президентская избирательная кампания — 2016 года. У демократов наилучшие шансы на выдвижение у Хиллари Клинтон. Среди республиканцев многие отдают пальму первенства Джеббу Бушу. Так что не исключено, что следующий президент будет представлять одну из недавно правивших фамилий.

 

Долларовая монополька

Экономическая модель США характеризуется сравнительно низкой степенью вовлеченности государства в перераспределение ВВП. Уровень налогообложения и государственных доходов в США меньше, чем в развитых странах Европы, и составляет примерно 30 % ВВП, тогда как во многих европейских государствах — 45–50 % ВВП. В налоговой системе основной упор сделан на подоходные налоги, а косвенные налоги, в частности НДС, применяются меньше. Это — одна из причин высокого уровня частного потребления в США.

Уровень государственных расходов в Соединенных Штатах также весьма низок — примерно 35 % ВВП (правда, в годы кризиса они вырастали до 43 % ВВП). В структуре бюджетных расходов велики затраты на традиционные силовые функции, доходящие до 6 % ВВП, втрое больше, чем в Евросюзе. А расходы на социальное обеспечение, здравоохранение и образование, напротив меньше — 15 % в США и 30 % в странах ЕС. Крупнейшими защищенными статьями бюджета являются четыре ключевые госпрограммы: социальное обеспечение, в рамках которой выплачиваются пенсии, а также пособия вдовам, сиротам и инвалидам; Медикейд, предоставляющую медицинскую обслуживание малоимущим слоям населения; «Медикэр», финансирующая услуги здравоохранения для пенсионеров и инвалидов, а также «Помощь малоимущим» (Welfare). В целом на долю защищенных статей приходилось 56 % федеральных расходов, а на долю дискретных — только 38 %. Еще 6 % составляли процентные платежи.

Из-за переноса индустриальных мощностей в другие страны США потеряли за 10 лет 5,6 млн рабочих мест, и их доля в мировом промышленном производстве сократилась с 27 до 19 %, тогда как доля КНР выросла с 7 % до 19,7 %. Внутри страны концентрируются высокотехнологичные производства — авиакосмическая, медицинская, военная, телекоммуникационная, компьютерная, фармацевтическая.

В 2014 году США, как в 1990-е, опережали другие развитые страны по росту ВВП — до 4 % в последние два квартала по сравнению с 1,8 % для ОЭСР. Но любопытен феномен последних лет: в США наибольший прирост демонстрировали традиционные отрасли экономики и те штаты, которые производят нефть и газ. Как отмечают американские аналитики, «большие победители в современной экономике — «материальные парни» — люди, которые выращивают зерно, бурят нефть и прокладывают трубопроводы».

Прежде всего, следует отметить так называемую «сланцевую революцию» — резкое увеличение добычи сланцевого газа и нефти. В 2000 году на него приходилось только 2 % газоснабжения в США, в 2012 году — 37 %, а через два десятилетия эта цифра достигнет 65 %. Уже разведанные в США запасы позволят поддерживать современный уровень потребления газа на протяжении более чем ста лет. Развитие сланцевых технологий позволило США еще в 2013 году стать крупнейшей газодобывающей страной в мире, а в первом полугодии 2014 года выйти в мировые лидеры и по добыче нефти — 11,5 млн баррелей в сутки. Падение цен на нефть имело двоякое последствие для американской экономики. С одной стороны, подешевевшее топливо оживило предпринимательскую и потребительскую активность. С другой, началось сокращение бурения новых скважин сланцевого газа, добыча которого становилась нерентабельной.

США — второй экспортер в мире (после Китая), по итогам 2013 года объем экспорта товаров и услуг превысил 2,3 трлн долл. По темпам прироста в структуре американской внешней торговли лидируют также энергоносители — бензин, керосин, дизельное топливо, а также уголь (годовой прирост на 114 % в 2013–2014 годах), за которыми следуют нефть и газ (рост на 68,3 %). В среднем прирост по сырьевым товарам составил 32,7 %. И, напротив, доля США в общемировом экспорте промышленных товаров с 2001 по 2014 год снизилась с 19 до 11 % (Евросоюза с 22 до 20 %, тогда как доля Китая выросла с 7 до 21 %). Так что, вопреки установке Обамы, США увеличивают не высокотехнологический, а сырьевой экспорт.

Конкурентным преимуществом США является научно-технологическое лидерство. В 2010 году на долю США приходилось 34,4 % мировых расходов на научные исследования (Япония и Китай — по 12,3 %, весь Европейский союз — 23,3 %, Россия — 1,9 %). Из девяти важнейших технологий — композитные материалы и нанотехнологии, сельскохозяйственные, медицинские, энергетические, компьютерные, информационные, авиакосмические и автомобильные технологии — США занимают первую позицию в восьми областях (исключение — автомобили, которые лучше в Германии и Японии).

Самый мощный инструмент экономической политики США — доллар, который на протяжении почти 90 лет является основным, и 70 лет — практически монопольным платежным средством, инструментом накопления и кредита. Курс доллара вообще не волнует ФРС при проведении денежной политики. Долларом можно расплатиться в любой точке мира. Ими оплачивают экспортируемые из США товары. Очень хороший американский товар, с которого получается едва ли не наибольшая чистая прибыль, — бумажные доллары (они стоят казначейству не больше цены бумаги и печати), 60 % которых обращаются за пределами Соединенных Штатов. Их было бы еще больше, если бы не купюры в 500 евро, которые более популярны среди наркоторговцев, контрабандистов и других представителей международного преступного мира. Удельный вес доллара в международных расчетах составлял 86 %, в международных резервах — 64 %, в иностранных банкнотах, обращающихся за рубежом, — 65 %, в хранящихся долговых обязательствах — 46 %. Вместе с тем с появлением евро относительное место доллара уменьшилось, в этом же направлении действует растущий интерес к юаню.

С 1980-х годов Соединенные Штаты потребляют больше, чем производят, все глубже залезая в долг. Государственный долг США колоссален, он превышает размеры ВВП (как и совокупный размер долгов домохозяйств). Однако преимущество мировой роли доллара помогало покрывать дефициты федерального бюджета посредством «количественного смягчения», выпуска облигаций федерального правительства без угрозы для стабильности финансовой системы США. Имеет значение и то, что рынок ценных бумаг по размерам денежных активов значительно превосходит банковский сектор. Граждане, американские финансовые институты, иностранные центральные банки и компании бесперебойно поглощали выпуски американских государственных облигаций, которые рассматриваются как безрисковые активы, наличие которых обязательно в инвестиционных портфелях. Примечательно, что дело редко доходит до погашения этих обязательств. В отсутствие других привлекательных сфер приложения спрос на казначейские обязательства по-прежнему велик, и это позволяет заменять облигации, которым наступил срок погашения, новыми выпусками.

Даже тот факт, что рейтинговые агентства «Мудиз» и «Стэндэрд энд Пурс» в августе 2011 года впервые в истории понизили кредитный рейтинг США в связи с политическими рисками, не отразился на покупках облигаций американского казначейства иностранными кредиторами. Страны, располагающие избытком капитала, не имеют реальной альтернативы американскому инвестиционному рынку. В 2015 году Китай перестал быть главным держателем американского долга и с 1,223 трлн долл. уступил первенство Японии (1,224 трлн). Россия, резко сокращавшая эту позицию — со 164,9 млрд в 2013 году до 69,6 млрд, являлась двадцатым в мире держателем долга.

США по-прежнему опережают другие страны по капитализации рынка. В 10.10 утра 25 августа 2014 года индекс Standard&Poors-500 впервые в истории перевалил за отметку 2000, а общая капитализация эмитировавших акции компаний достигла 66 трлн долл. Индекс утроился с марта 2009 года, рынок рос на протяжении 65 месяцев. Впрочем, на фоне безграничного биржевого оптимизма зазвучали голоса, предупреждающие о возможности образования нового пузыря. С началом войны с ИГИЛ в Ираке индекс вновь опустился ниже 2 тысяч.

Бюджет, предложенный Обамой на 2016 год (если республиканский конгресс его примет), исходит из повышения налогов, увеличения расходов, а также продолжения бюджетных дефицитов, превышающих 75 % ВВП, на ближайшее десятилетие. Американская экономика остается слабо глобализированной — экспорт товаров и услуг составляет только 14 % от ВВП, тогда как в ЕС — 26 %.

Огромным и во многом неподконтрольным остается рынок деривативов, связанный с процентными и валютными операциями, а также сделками с акциями, товарными контрактами, с банковскими кредитами. В середине 2008 года общий объем операций с деривативами на внебиржевом рынке, где происходит подавляющая часть этих сделок, достиг 672 трлн долл. (!). Под влиянием кризиса к середине 2010 года он сократился до 582 трлн долл., а затем снова стал расти. Компании в 2012–2013 годах получали рекордные прибыли, но не спешили их инвестировать, значительная их часть оседала на зарубежных счетах, уходя от налогообложения в США. 60 крупнейших американских компаний на конец 2012 года имели на заграничных счетах 1,3 трлн долл., выведя 40 % прибыли из-под налогов. А в последнем квартале 2014 года прибыли корпораций упали на 1,6 % и были на 6,4 % ниже, чем годом ранее.

Серьезным источником опасений для американской элиты выступает деградация инфраструктуры. «Если Китай строит новые аэропорты и дороги, Европа, Япония, а теперь и Китай могут похвастаться высокоскоростными поездами, американские аналоги намертво застряли в ХХ веке, — сетует Збигнев Бжезинский. — Только на Китай приходится 5000 км железнодорожного полотна для сверхскоростных пассажирских экспрессов — в США нет ни одного. Аэропорты Пекина и Шанхая по эффективности и элегантности на десятилетия опережают свои эквиваленты в Вашингтоне и Нью-Йорке, которые все более унизительно отдают третьим миром». Крупные аварии на транспорте, как та, что в мае 2015 стряслась с поездом компании «Амтрэк» под Филадельфией, становятся все более частыми.

Быстро растет неравенство по расовой линии. Доход средней черной семьи с 2000 года снизился с 64 до 58 % от дохода белой семьи (у афроамериканской семьи 33 тысячи долл. в год, у белой — 55 тысяч). По накопленному богатству афроамериканская семья отставала от белой в 2005 году в 11 раз, в 2009-м — после того, как лопнул ипотечный пузырь, — в 20 раз. В 1960-е годы били тревогу по поводу того, что 25 % черных детей рождаются вне семьи. Сегодня этот показатель — 72 % (для белых — 29 %), причем почти всегда речь идет о действительно одиноких матерях. Школы для афроамериканцев недофинансированы, 17-летний школьник из негритянской семьи читает и считает, как 13-летний белый. 45 % белых в возрасте от 18 до 24 лет учатся в колледже и 36 % черных. Безработица среди афроамериканцев — 15 %, вдвое выше чем среди белых.

Правоохранительная система предвзята в отношении черных, что хорошо видно на примере города Фергюсона, где в 2014 году произошли серьезные волнения на расовой почве. К 30–34 годам каждый десятый афроамериканец оказывается за решеткой (37 % всего населения тюрем), а среди белых один из 61. «Соединенные Штаты серьезно изменились после Акта о гражданских правах, — уверен социолог из Университета Калифорнии Джон Скрентни. — Но мы, американцы, все еще очень далеки от того дня, когда раса перестанет играть роль в обществе».

Соединенные Штаты на протяжении всей своей истории были образцовым «плавильным котлом», в котором в единую американскую нацию успешно переплавлялись выходцы из разных стран и культур. Но с конца ХХ века активно заговорили о «культурной и политической фрагментации», «эрозии национальной идентичности». По мнению Хантингтона, это имело четыре следствия: «популярность доктрины мультикультурализма и разнообразия в группах элиты и специальных интересов, которые поставили расовые, этнические, половые и другие идентичности над национальной идентичностью; слабость или отсутствие факторов, которые раньше способствовали ассимиляции иммигрантов, при усилении тенденции среди иммигрантов сохранять двойные лояльности, идентичность, гражданство; доминирование среди иммигрантов, особенно из Мексики, говорящих на одном языке, не английском (феномен, беспрецедентный для американской истории), что усиливает тенденцию к испанизации и превращению Америки в билингвальное, бикультурное общество; денационализация важных сегментов американской элиты и растущий разрыв между ее космополитическими и транснациональными установками и все еще сильно националистическими и патриотическими ценностями американского народа».

Соединенные Штаты располагают существенным демографическим дивидендом, преимущественно за счет иммиграции. Вместе с тем кризис оказал воздействие и на демографическую ситуацию: в последние годы темпы прироста населения падали из-за безработицы в цветных семьях, решений молодежи подождать со вступлением в брак или заведением ребенка. В 2010 году количество родившихся по сравнению с предыдущим годом сократилось на 124 тысячи, в 2011-м — еще на 46 тысяч. Сегодня уровень фертильности в США составляет 1,9, что меньше, чем, скажем, во Франции или Великобритании.

Не все блестяще в образовательной системе. По уровню среднего образования Соединенные Штаты не входят даже в первую двадцатку наиболее успешных стран, уступая Польше и Эстонии. Однако по университетскому образованию Америка пока не имеет себе равных. Фарид Закария пишет: «Высшее образование — лучшая промышленность Америки… Имея 5 процентов от населения Земли, Соединенные Штаты полностью доминируют в области высшего образования, обладая либо 42, либо 68 процентами университетов, входящих в пятьдесят лучших вузов мира (в зависимости от того, каким рейтингом вы пользуетесь). Ни в какой другой сфере преимущество Америки не является столь подавляющим». На сферу образования тратится 7 % ВВП, доля лиц с высшим образованием в составе рабочей силы — 30 %, среднее число лет обучения американцев — около 13. Поставлена задача к 2020 году иметь самый высокий в мире процент выпускников с высшим образованием (сейчас США пятые в 43 % — после России, Канады, Японии и Израиля), подготовить 100 тысяч учителей по естественным наукам, технологическим, инженерным и математическим дисциплинам. Впрочем, по оценкам экспертов, в США существуют 125 университетов, которые «способны обеспечить значительную часть важнейших фундаментальных знаний и практических исследовательских открытий, которые создаются в мире».

США — абсолютный лидер по совокупным расходам на здравоохранение (около 18 % ВВП, в сравнении с 11 % в среднем по странам ОЭСР). Однако лишь 29 % американцев имеют обязательную государственную страховку, это — наименьший показатель среди всех стран ОЭСР, а 16,7 % населения США не имеют никакой медицинской страховки (а среди лиц, не имеющих гражданства — 46 %).

Констатируя социально-экономические проблемы США, следует в то же время подчеркнуть, что экономика США все еще составляет примерно пятую часть мирового ВВП, только на потребление американских граждан приходится более 15 % ВВП планеты. Реальный (внедряемый) научно-технический прогресс мира во многом сконцентрирован в Соединенных Штатах. Тезис о крахе доллара пока не имеет под собой оснований: США не «печатают деньги», а продают ценные бумаги, которые экономические агенты других стран покупают добровольно. Долговые проблемы США менее остры, чем в странах ЕС и Японии.

 

Русские наоборот

Каковы «истоки американского поведения»? Декан факультета политологии МГИМО Алексей Богатуров выделял несколько универсальных компонентов внешнеполитического мышления США: «Уверенность в превосходстве — первая и, возможно, главная черта американского мировидения… На идее превосходства высится махина американского патриотизма — неистощимо многообразного, сводимого, однако к общему знаменателю: многое в Америке нужно исправить, но это — лучшая страна в мире. Идея превосходства — такая же въевшаяся черта американского сознания, как чувство уязвленности (обиды на самих себя) — современного русского. В данном смысле американцы — это «русские наоборот»… В США могут, не стесняясь, словесно «отхлестать» любого президента. Но усомниться в Америке? Унизить собственную страну даже словом — значит, по американским понятиям, выйти за рамки морали, поставить себя вне рамок приличия… Оборотная сторона американского патриотизма — искренняя, временами слепая и пугающая убежденность в том, что предназначение Соединенных Штатов — не только «служить примером миру», но и действительно «помогать» ему прийти в соответствие с американскими представлениями о добре и зле».

Идея «свободы-демократии» (liberty) легко трансформируется в идею «свободы Америки», что подразумевает не только право США быть свободными, но и их право свободно действовать. Представление об оправданности американского превосходства дает возможность отбросить сомнения в уместности расширительных толкований прав и глобальной ответственности США. Американцам трудно понять, почему другие страны не хотят скопировать практики и институты, доказавшие свое преимущество в США. Стремление «обратить в демократию» против воли обращаемых (в Ираке и Афганистане) — болезненная черта американского мировосприятия. Ирония по этому вопросу вызывает в Америке недоумение или холодную отстраненность.

Сферой исключительных американских интересов в Вашингтоне считают весь мир. При этом никакой другой стране не полагается иметь военно-политические интересы в Западном полушарии, Северной Америке, на Ближнем и Среднем Востоке. Американцы терпят факт наличия у России и Китая собственных стратегических интересов в непосредственной близости у их границ. Но попытки Москвы или Пекина создать там зоны своего исключительного влияния воспринимаются Вашингтоном как противоречащие его интересам.

Международная жизнь — последнее, что интересует американцев, они поглощены внутренними делами, если речь не идет о крупной войне, типа иракской. Но и такая война — вопрос для американца внутренний. Соль новостей из горячих точек — это не страдания иракцев или афганцев, а сколько еще американских солдат может погибнуть и вырастут ли цены на бензин? «Представления о географии, истории, культурных особенностях внешнего мира не очень занимают американцев. Все, что не является американским, значимо лишь постольку, поскольку способно с ним соперничать». Там искренне полагают, что если в мире есть что-то стоящее, то США его купят.

«Изоляция привела к тому, что американцы плохо понимают мир за пределами своей страны, — уверяет Фарид Закария. — Американцы почти не знают иностранных языков, почти ничего не знают о зарубежных культурах и по-прежнему даже не думают о том, что эту ситуацию надо исправлять. Американцы редко сравнивают что-либо с мировыми стандартами, потому что убеждены: именно их путь самый лучший и самый прогрессивный… Американские политики постоянно и неразборчиво требуют, клеймят, накладывают санкции и проклинают целые страны за их ошибки и упущения. Только за последние пятнадцать лет Соединенные Штаты наложили санкции на половину населения планеты. Мы — единственная страна, которая издает ежегодный отчет о поведении всех других стран. Вашингтон, округ Колумбия, похож на пузырь, раздутый от самодовольства, и здесь совершенно не понимают, что происходит во внешнем мире».

Концепция «американской исключительности» не только жива, но и становится все более популярной. Дотошные аналитики подсчитали, что этот термин появлялся в национальных публикациях 457 раз в 1980–2000 годах, 2558 раз в 2000–2010-м и 4172 раза в 2010–2012 годах, став чуть ли не центральным в предвыборной полемике между Обамой и Ромни. «Исключительность — не просто риторическое устройство, — пишет президент MapStory Foundation Роберт Томс. — Это не просто концепция или аргумент, это переплетенная связка идей, которые в совокупности представляют американскую веру, или идеологию. Американская исключительность предполагает веру в то, что Соединенные Штаты уникальны среди всех стран, а для многих — превосходят все другие. Согласно опросу Гэллапа в декабре 2010 года 80 % американцев положительно ответили на вопрос, имеют ли США «уникальные особенности, которые делают их величайшей страной в мире». Другой взгляд на исключительность состоит в том, что Америка имеет специальную предначертанную роль в делах мира, который она должна вести за собой. Для кого-то американская исключительность это миссия долга, для других — прикрытие для империализма».

Америку бессмысленно осуждать, а тем более пытаться ее поменять. Она такая, какая есть, и иной в обозримом будущем не станет. Ее надо понимать и с учетом этого понимания строить свою политику.

Если несколько лет назад в Вашингтоне рассуждали о том, как растянуть однополярный момент на весь XXI век, то сейчас с легкой руки Фарида Закарии популярны рассуждения о наступлении «постамериканской эпохи». «С ростом активности других стран огромное поле деятельности Америки неминуемо сократится… Новый порядок отнюдь не означает заката Америки, потому что я верю в американскую мощь и в то, что в новом мире не будет сверхдержав, а будет разнообразие сил, между которыми Вашингтон сможет лавировать и которые, возможно даже, поможет направлять. Но все же, говоря чисто экономическим языком, по мере подъема всего остального мира Америку неминуемо ждет спад».

 

Холодная война миров

В вышедших в 2014 году мемуарах Роберт Гейтс давал весьма критическую оценку политики США на российском направлении, подчеркивая, что «с 1993 года Запад и, особенно, Соединенные Штаты сильно недооценивали степень российского унижения от проигрыша холодной войны и распада Советского Союза, что означало конец многовековой Российской империи. Самонадеянность после этого крушения американских официальных лиц, ученых, бизнесменов и политиков, которые говорили русским, как им строить внутреннюю и внешнюю политику (не учитывая внутреннего психологического воздействия падения со сверхдержавного статуса), привела к глубоким и долговременным обиде и горечи… Слишком быстрое после коллапса СССР включение столь большого количества ранее подчиненных ему стран в НАТО было ошибкой… Когда Россия была слабой в 1990-е и позже, мы не принимали российские интересы всерьез. Мы не утруждали себя взглянуть на мир с ее позиции и не выстроили отношения на перспективу».

Россия оказалась относительно высоко в системе внешнеполитических приоритетов администрации Обамы — как один из поднимающихся крупных центров силы, крупный игрок на энергетическом рынке, единственная страна, обладающая способностью создать экзистенциальную угрозу Соединенным Штатам, и возможный источник угроз безопасности в Евразии. Белый дом приостановил реализацию планов ускоренного принятия Украины и Грузии в НАТО при сохранении военного сотрудничества на уровне, необходимом для фактической подготовки к членству. При этом, как справедливо сетовал директор Института США и Канады РАН академик Сергей Рогов, «у стратегического партнерства России и США нет внутриполитической базы».

Война в Южной Осетии была интерпретирована как свидетельство возрождения авторитарной и агрессивной России. На слушаниях в комитете по делам вооруженных сил сената США 24 марта 2009 года генерал Джон Крэддок, одновременно руководящий Европейским командованием ВС США и Объединенными ВС НАТО в Европе, заявил: «Если до тех пор прогноз США и НАТО основывался на отсутствии угрозы вторжения в Европе и Евразии, то теперь ошибочность этого прогноза представляется доказанной». Следствием подобных оценок стали демонстративное возобновление планирования конвенциальных военных действий против России в случае «агрессии» против государств Балтии и программа военно-воздушных и военно-морских учений в непосредственной близости от наших границ весной — осенью 2010 года.

Вместе с тем оказалась возможной «перезагрузка». В ее основе, считал Эндрю Качинс из Карнеги, лежали три главные причины: «(1) растущая срочность разрешения иранского ядерного вопроса; (2) нужда в дополнительных транспортых путях в Афганистан для поддержки растущего военного присутствия и (3) возвращение к более многостороннему подходу для обеспечения ядерной безопасности и укрепления режима нераспространения».

Новый тур обострения отношений наметился в связи с избирательным циклом 2011–2012 годов в России, возвращением Путина на пост президента, волной обвинений Москвы со стороны Вашингтона в усилении диктаторских тенденций и нарушениях прав человека и, наконец, в связи с событиями в Сирии. В США заговорили о начале новой холодной войны, не жалея эпитетов в адрес России.

Во время президентской кампании 2012 года кандидат республиканцев Митт Ромни называл Россию «геополитическим врагом номер один». Осуществленные в июне 2013 года перестановки во внешнеполитической команде Обамы, когда его помощником по национальной безопасности стала Сьюзан Райс, а послом США в ООН — Саманта Пауэр — представительницы интервенционистского крыла, пришедшие на смену прагматикам и реалистам, — тоже не предвещали ничего хорошего для российско-американских отношений. Новое обострение вызвало дело Эдварда Сноудена, которое США восприняли как пощечину.

Наступление на российские интересы продолжилось через организацию Вашингтоном смены режима в Киеве. По признанию заместителя госсекретаря Виктории Нуланд, на «поддержку демократии» на Украине только США израсходовали в последние годы 5 млрд долларов. Для России это вызов не геополитический — это вызов экзистенциальный, и Москва повела себя соответственно. Референдум о присоединении Крыма к России, а затем поддержка Москвой ополченцев Новороссии, с оружием защищавших свой край от киевской карательной операции, оказались серьезнейшим вызовом для руководства США, которое не могло демонстрировать бессилие в ситуации, когда престиж Америки в мире падает.

Вопрос «Что делать с путинской Россией?» стал одним из центральных, если не центральным в американской внешней политике, на который прозвучал весь спектр ответов.

Наиболее жесткую позицию заняли неоконсерваторы, чьи взгляды озвучивали и правые республиканцы, обвинявшие Обаму в непростительной слабости и призывавшие вернуться к холодной войне и сдерживанию. Сенатор Джон Маккейн утверждал: «В течение пяти лет американцам говорили, что «опасность войны сокращается», что мы можем выходить из мира без особого вреда для наших целей и интересов. Это создало впечатление, что Америка слаба, а на таких людях, как Путин, слабость выглядит провоцирующе».

Фукуяма призвал не увлекаться борьбой с исламистами и помнить, что главными угрозами мировому порядку выступают Россия и Китай. Путин перешел критическую черту: «Весь европейский порядок после холодной войны базировался на признании Россией того, что русские меньшинства в соседних странах останутся на месте. Путин поставил это под вопрос, и последствия будут ощущаться от Молдовы до Казахстана и Эстонии». Выход Фукуяма видел в «возрождении НАТО как настоящего военного альянса, а не инструмента для продвижения демократии, и создании международной структуры, которая не позволит соседям Китая остаться с ним один на один».

Либеральные интернационалисты, к числу которых принадлежал и сам Обама, предлагали широкий набор мер. Бывший посол в Москве Майкл Макфолл, которому явно не дают покоя лавры Кеннана, опубликовал в марте 2014 года статью «Вступая в конфронтацию с путинской Россией». Это своего рода «короткая телеграмма», но с теми же выводами. Россия слаба по сравнению с СССР, у нее нет союзников. Достаточно возродить политику конфронтации, подтянуть партнеров, открыть глаза китайцам и среднеазиатам, помочь Украине превратиться в образцовую демократию, задавить Россию санкциями — и она будет сокрушена или встанет на путь истинный под знаменами сторонников демократических ценностей. В августе Макфолл конкретизировал свои предложения в статье «Чтобы побить Путина, поможем Украине». Эта поддержка должна была включать предоставление Киеву максимума разведывательной информации, нелетального военного снаряжения, информационную кампанию против России в СМИ и Интернете, помощь беженцам, международную конференцию доноров для сбора средств на восстановление Донбасса, содействие экономическим реформам и демократической консолидации Украины, диалог с подлинными представителями Юго-Востока (не связанными с Россией), децентрализацию и гарантии использования там русского языка.

У России нашлись сторонники среди американских ультраконсерваторов. Так, Патрик Бьюкенен полагает: «Путин пытается показать, что Москва — это праведный город современности, а также центр сопротивления контрреформаторства новому язычеству. В войне культур за будущее человечества Путин твердо и уверенно водружает российский флаг на стороне традиционного христианства. В его недавних выступлениях прослеживаются отголоски деклараций Иоанна Павла II, который в своей энциклике Evangelium Vitae (Евангелие жизни) в 1995 году подверг Запад суровой критике за его поклонение «культуре смерти».

Еще сильнее солидаризируются с Путиным американские левые и антиглобалисты. Один из них — Дон Мартен — утверждает: «Когда-нибудь историки, возможно, назовут происходящее началом конца надменной, свихнувшейся от гордыни американской империи — если, конечно, это не станет началом конца человечества. Ученые объяснят, что виной всему была полная безответственность трехглавого чудовища по имени Обама-Байден-Керри и его бесчисленных летучих обезьян — неоконсерваторов и либеральных интервенционистов».

Политика Обамы в отношении России, как, впрочем, и во многих других случаях, явилась сочетанием рецептов неоконсерваторов и либеральных интернационалистов. «Своими, с американской точки зрения, вызывающе несистемными действиями в Крыму Москва фактически поставила вопрос о способности Вашингтона как мирового лидера добиваться поставленных целей и поддерживать нормы и принципы сложившегося после 1991 года миропорядка… Поэтому «своеволие ревизионистской державы» необходимо решительно пресекать. Поворот к сдерживанию России в рамках подобного восприятия ситуации был неизбежен». Были введены санкции против многих представителей российской элиты, нефтегазового, оборонного и банковского секторов России. С осени 2014 года во всех своих речах Барак Обама стал называть Россию в числе трех основных угроз безопасности человечества, наряду с Исламским государством и лихорадкой Эбола.

Во второй год конфликта хор голосов при обсуждении политики в отношении России становится чуть более взвешенным, хотя в основном остается антироссийским. Так, Стив Сестанович, активно расширявший НАТО, работая в администрации Клинтона, видит ответ в возвращении к долговременной ремилитаризации Европы, увеличении присутствия «натовского сапога» в Восточной Европе и вооружении Украины. Но все больше экспертов уверяют, что давно пора вступить в политический диалог с Москвой об основах безопасности в Европе, поскольку «поиск конфронтации с Россией в конце концов может привести к Армагеддону».