Явь. § 1

На пороге

Лера и кошмар всегда врываются в мою жизнь одновременно. Так было и на этот раз.

Лера открыла дверь своим ключом в тот самый момент, когда я почти все понял, когда мне достаточно протянуть руку, сделать единственный шаг, чтобы ощутить дыхание иных миров.

Я уже почти поверил, что стою на пороге величайшего открытия в истории! Озарение приблизилось ко мне.

Но в тот миг, когда в мозгах все должно было окончательно проясниться, в ту самую секунду щелкнул замок, скрипнула дверь, и вдохновение трусливо шмыгнуло прочь.

— Опять не поел. Гера, ну ты хуже маленького! И за что мне досталось такое чудо?

Нет, Лера мне не мамочка, более того, мы с ней — два сапога пара. Ну, я, наверное, более безответственен. И, пожалуй, в этих перепалках, когда в воздухе просвистит пара-другая подушек или тарелок, и заключается наше животрепещущее чувство вечной новизны отношений. Да я бы с тоски подох, если бы Лера вела себя благопристойно и чопорно.

— Наверно, это любовь, — проворчал я. — Она всегда выскакивает из-за угла и поражает самых хорошеньких и заботливых.

— Ладно, не подхалимничай! — Лера притормозила у зеркала, кокетливо поправила свое черное каре.

В последний раз, когда я видел Леру, она была блондинкой.

— Ну, ты просто неотразима! В смысле: в зеркале не отражаешься. И когда только все успеваешь?

Лера, молча, прошла мимо меня и, в отместку, резко раздернула шторы.

Лучше бы она этого не делала! Дневной свет ударил по глазам. Ну, нельзя же так с живым человеком!

— Глядите-ка, не растаял. Вампир из тебя не получился, ах, какая жалость! Проснись и пой! — Лера покачала головой, рассматривая синие круги под моими глазами. — И это ты называешь отдыхом? Геймер несчастный! Что, опять застрял на двенадцатом уровне?

— Вот еще! Я работал.

— Знаем мы твои труды. — Лера покачалась на носках.

Честно говоря, не знаю, что она во мне нашла, но, мне, точно, повезло. Кто еще может похвастаться тем, что его подружка и стройна, и красива, и умна, и с голода умереть не даст? Соединение интеллекта и грации — мощное орудие.

Волосы она вечно красит, чем сначала приводила меня в состояние ступора, но потом я привык к этим изменениям.

А вот ее глаза: это чудо. В зависимости от освещения их оттенок меняется. В неоновом свете дискотек они нефритовые, по вечерам — изумрудные, а на ослепительном солнце — бирюзовые. Эти вечные колебания: от зеленого до голубого — они пикантны еще и потому, что ни у кого больше я ничего подобного не видел.

Но все хорошее можно сказать только о Лере. Это только она и в рубище остается королевой.

Я же совершенно обычный. И ростом, соответственно, тоже не вышел. И глаза у меня не голубые, не жгучие восточные, а карие. Ладно, хоть нос не картошкой, но опять же: с легкой горбинкой. Лера называет его клювиком. В ее исполнении это ужасно смешно, сразу вспоминается орел, который пил, курил, болел.

Зато я — писатель. В смысле пишу иногда, так, ничего особенного… Ни одного законченного рассказа. Ну, хоть не обидно, что не печатают.

Такой вот у нас союз сердец. Красавица и чудовище…

Пока я щурился от солнца, Лера загремела чайником на кухне:

— Ты, кстати, в курсе, что сегодня уже не пятница, а воскресенье? Ты, вообще, спал в эти дни?

— Ну, дак…. — а что я мог сказать?

Да, я рубился с юнитами и монстрами в шутерах и стратегиях, не вылезал из сети, но зачем делать из этого трагедию?

— Нет, ну, правда, я вовсе не играл все эти… дни.

— Да? — Лера что-то уронила. Грохот эхом отозвался в голове. — А семь пропущенных вызовов — это что: временная потеря слуха?

— Типа что: правда? — я дотянулся до «сотового» и просмотрел список сообщений и входящих.

М-да, как-то нехорошо получилось:

— Ну, так я это… я же спал в это время. Точно!

Лера вернулась с кухни с дымящейся кружкой. Вот как она успела так быстро воду вскипятить? Опять принесла с собой в термосе? Все знала заранее?

— А то я не знаю, что во время очередного вражеского демарша тебя не оторвать от ноута? Ты ври, да не завирайся. — Лера отодвинула от меня ноутбук и поставила мне под нос кружку с кофе и бутерброд с сыром и колбасой. — Так, быстро жуй этот малый джентльменский завтрак, и собирайся.

— Куда?

— Ты, Гера, главное, сейчас не грузись. Просто ешь. Выйдешь из своей прострации — все объясню.

— Да в норме я. — проворчал я, откусывая кусок бутерброда. — Куда ты меня тащишь да еще в таком помятом виде?!

— Сам напросился! — Лера нагнулась и развернулась ко мне, уже держа в руке утюг.

— Ты это брось! — я сразу занервничал.

— Щас мы тебя разглаживать будем, отутюжим, можно сказать. Стрелочки наведем.

— Вот только панибратства не надо! — я выпрыгнул из-за стола и кинулся в ванную. — Давай решим это мирным путем!

В прошлый раз, когда я, действительно, заигрался и страшно тормозил, Лера буквально выполнила мою просьбу. Я так же умолял ее бросить хулиганство.

Ну, она и бросила волейбольным мячом в лицо. Да еще сказала, что я похож был на корзину, а она прибралась.

А вдруг она утюг на ноги уронит? Лера — девочка крутая. С ней шутки плохи.

Я успел закрыться в ванной и сунул голову под холодную воду.

— Открывай, трус!

— Мне и тут неплохо, — и чего она взъелась? Похоже, я забыл о чем-то очень важном.

— Нет, ну не скотина? — Лера задалась перед дверью риторическим вопросом.

— Заметь: ты сама утверждаешь, что я именно не скотина, а добропорядочный…

Стоп! Вспомнил! Я же обещал, что в это воскресенье мы идем к Лериной маме. Смотрины, блин. Нет, ну я, правда, забыл.

— А что, уже два часа? — спросил я тоскливо из ванной.

— Нет, но я же знаю, за какого обормота собралась замуж. Двенадцать! Однако я прекрасно осведомлена, с кем я тебя тут застану.

— Да не играл я. Вот тебе крест! Я рассказ писал.

— И как успехи?

— Ну, заголовок уже есть. Почти.

— «Коррозия материнской платы»?

— Почему это?

— Да просто ни один компьютер не в состоянии вынести твоей гениальности: его сначала закоротит, потом он «заглючит», и в итоге — непременно сам переключится на игру.

Я вытерся и вышел навстречу любимой:

— Ну, чего уж так-то? Я все помню. Пришла бы ты на полчасика позже и застала бы меня в лучшем виде и даже в галстуке.

— Свежо предание, — хмыкнула Лера. — В галстуке! Бог мой, да у тебя ведь пиджака нет. Нет, это конечно, круто: в кроссовках, футболке и галстуке, но слишком демократично, а мы не в Америке. Хватит выпендриваться!

— Ты полегче на поворотах! Мы еще, между прочим, не расписаны. И, вообще, голова в семье — муж.

— Зато жена — шея. Куда хочет, туда и вертит.

— Жестко! — вздохнул я. — Натурально так, что могу и поверить. И сбежать прямо из ЗАГСа.

— Гера, хватит дурака валять!

Мы поцеловались, и я уже без опасений вернулся к завтраку:

— Слушай, Лера, ты ведь не сказала предкам, что я писатель?

— Меня учили никогда не врать родителям.

— Нет, ну, правда. Как-то неудобно. Попросят что-нибудь почитать…

— А у тебя все в проекте, — захохотала Лера. — Не парься, я друзей, а, тем более, потенциальных женихов не сдаю.

— Аж камень с души.

— Ладно, доедай и пошли.

— Чего-то я не понял? Куда? У нас же есть время для священной лени!

— Ты что, собираешься идти к моим предкам в таком виде?

— А что такого? Им же со мной не жить.

— Знаешь, Гера, есть просто элементарное уважение.

— И что ты из меня хочешь вылепить?

— Нужно придать твоим зарослям на голове окультуренный вид.

— То есть побрить меня под Котовского — чтобы нравиться всем сразу.

— Я подумаю над твоим предложением. Ну, так что, ты идешь?

— И чем вам моя прическа не угодила?

— Ты это называешь прической? — Лера подняла вверх мои патлы. — Ты как в пятницу к компу подсел, так от него и не отходил. Что, не правда? А еще, поди, засаленные руки о волосы вытирал, чтобы «мышку» с «клавой» не замарать.

— «А на кухне мышка уронила банку… с пивом». Смешно, — я чихнул. — Так ведь ты могла придти и спасти меня вчера?

— А смысл?

— Тоже верно, — согласился я. — Вот такой я: талантливый, но запущенный. Кстати, я же не спросил, что у тебя там с зачетом?

— Ну, так я эти два дня не монстров отстреливала, а умные книжки читала.

— Но страшно при этом боялась!

— Вот именно.

— Что ж ты вечером не пришла, раз пугалась каждого шороха? Ах, да, ты, наверное, как раз перекрашивалась.

— А разве ты меня в прежнем облике заметил бы? Я у тебя просто затерялась бы в интерьере.

— Ну, чего уж ты меня опускаешь ниже плинтуса? Я иногда бываю милым и покладистым.

— Вот именно: иногда. Ладно, закругляйся. Готов к труду и обороне?

Я залпом допил кофе:

— Врагу не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не желает!

— Пошли уже, писатель нечесаный.

На лестничной площадке мы столкнулись с соседкой Марьей Ивановной:

— Здравствуй, Герман. У тебя новая девушка? Эх, молодость, молодость. Помню, я в ваши годы…

— С добрым утром, Марь Ивановна. Простите, мы страшно спешим. Заседание у нас профкома. Вот за мной девушку и прислали.

Мы сбежали вниз по лестнице и хлопнули входной дверью.

— А что, это даже мило! — Лера сузила глаза и проскрипела старушечьим голосом. — У тебя новая девушка, Герман?

— Ты чего? Ты поверила этой кошелке? Да она от скуки подыхает, вот и собирает сплетни.

— И этого болтуна я веду знакомиться с моей мамой! — Лера притворно вздохнула. — Может, лучше не надо? А вдруг, ты прикидываешься хорошим, а на деле — Казанова и Ловелас?

— Что значит: не надо? Надо, Вася, надо! Я не Ловелас, но твоя мама купила один из двенадцати стульев Венской работы! Женюсь, ради стула, женюсь! Веди меня в парикмахерскую, внучка Сусанина!

Мы двинулись к остановке. Лера молчала, видно обдумывала гадость соседки. Добрая она, старушка, у нас, душевная, главная по подъезду, в совершенстве умеет так в душу плюнуть, что икается потом месяцами.

— Лера, ну ты чего? Она же это специально. Ну, хочешь, вернемся и скажем ей… Ну, что мы встречаемся?

— Что? — Лера, недоумевая, посмотрела на меня.

— Я про Марь Ивановну.

— Ну да, ты же еще до конца не проснулся, — хмыкнула Лера. — Труд из обезьяны создал человека, а компьютер из хомо сапиенса обратно лепит шимпанзе.

— Я ведь сказал, что писал рассказ. Я сидел в Интернете и собирал данные, чтобы не срезаться на какой-нибудь мелочи.

— И что же ты искал в мировой помойке?

— Ну, знаешь, я тут подумал, что в нашей стране хорошей мистики нет совершенно. У них там: Кинг, Кунц. А у нас: как-то так. Противопоставить, скажем, «Маятнику Фуко» нам просто нечего. Нельзя же всерьез сравнивать «Код да Винчи» с «Дневным Дозором». Сама идея высокопробной мистики она пугает всех — и никто не хочет ее разработать. У нас почему-то все боятся зависимости от этой чертовщины. Но, Лера, ты же понимаешь, что если я подключусь к информационным полям, которые надиктуют мне такие рассказы или повести, то эти же самые эгрегоры не станут сводить меня с ума, наоборот, они будут защищать свои истории.

— Чем тебе «Дозоры» не угодили? Хорошая сказка.

— Вот именно: сказка. Отличная, но сказка! Понимаешь, все дело в том, что «Дозоры» — вещь настолько прозрачная, что тут не нужно гадать на кофейной гуще, откуда взялись и герои, и вся социальная модель противостояния белых и черных магов. По сути, эти книги и фильмы несут информацию даже не о взаимопроникновении криминального и полицейских миров, а об их едином корне. Собственно, до Сталина у нас не было «воров в Законе», как понятия… Вот и получается, что эти книги вовсе не о магии, а о человеческих взаимоотношениях, построенных на классическом детективном сюжете. И все это здорово, только выдумано от начала до конца. А я хочу написать такое, чтобы мне поверили не только читатели, но даже и настоящие волшебники, если они существуют.

— Ох, Гера, ну когда ты повзрослеешь? Смотри, как бы это я из-под венца не сбежала! Поверить тебе? Да кто ты такой и что ты об истинной мистике знаешь?

— Это не важно. Главное, что я хочу не знать правду, а написать так, чтобы это невозможно было отличить от реальности. В кино уже делаются подобные пытки. Возьмем, к примеру, сериал «Девять неизвестных». Философская основа в фильме сильнее магической, но с другой стороны, тот амулет, что передали по факсу и налепили на лоб одержимому — он, конечно, не настоящий, но составлен по всем правилам западной науки. Пентаграмма и внутренние символы — они настоящие, только передают европейское представление о мироздании и власти пяти элементов. А еще эти знаки в таком сочетании вряд ли удержат демона в узде. Я консультировался по этому поводу на кафедре социологии. И все эти сны, и коридоры — это очень похоже на возможное развитие событий среди людей психически неуравновешенных и интуитивных идеалистов. А вот если взять сериал «Завещание ночи», то поверить в него нельзя совершенно, но смотреть очень даже приятно.

— Гер, ну что ты, в самом деле? Настоящие писатели и режиссеры: они ведь профессионалы. Это их хлеб: сочинять красивые сказки. Чтобы просто дотянуться до уровня любого из них нужно на это положить целую жизнь. Вот оно тебе надо? Даже если ты напишешь то, что хочешь, ты потом еще лет пять будешь бегать по издательствам, и в итоге, все равно сделаешь все так же, как все. И не получится у тебя книги, которой можно поверить.

— Но попытаться ведь стоит, правда?

— И это все, до чего ты додумался за двое суток?

К остановке подкатил наш автобус. Мы вошли. Людей было много, и продолжать дискуссию совсем не хотелось. Просто Лера не знает, о чем я, на самом деле размышлял! Она себе это даже представить не может!

В сознании обывателя мистика — это серийные убийства, шизофрения, загробные голоса, и непременно мертвые с косами вдоль дорог стоят. В общем: ужастики обыкновенные. И от этого читателей уже тошнит.

А настоящая мистика — это «Мастер и Маргарита».

Только вот Булгаков мертв, а я жив.

Мистика — это не лужи крови и не кишки, развешанные по углам пентаграмм.

Истинный мистический жанр, это когда в произведении либо нет убийств, либо они не самоцель, а лишь фон, события в логической цепи необъяснимых с точки зрения физических законов событий.

Настоящая мистика обращается не просто к животному ужасу смерти, она сама, одним фактом своего существования, заставляет учащенно работать не только сердце, но и мозги. Переплетения детективных сюжетов, в которых нужно найти не убийцу, а источник необъяснимого, заставляют читателя лихорадочно перебирать варианты возможного.

И нужно позволить угадать читателю лишь за абзац до того места, где все прояснится окончательно.

Вот сериал «Вызов» — это стопроцентное попадание в цель, с одной маленькой оговоркой: в нем каждый раз присутствует сеанс черной магии с последующим торжественным ее разоблачением.

А я хотел написать такое, чтобы на срывании покрывал с тайн Изиды дело бы не кончилось. Я хотел приблизиться к истинной тайне так, чтобы читатель содрогнулся: неужели, правда? И на этом можно ставить точку.

Мистика — это не объяснение обывателям эзотерических законов вселенной, которые сам-то я только чувствую, но не понимаю, а моделирование возможной последовательности событий в нашем мире, если представить, что необъяснимое живет по своим, особенным, но вполне реальным, подающимся осмыслению, законам.

Вот чего я хотел! И, следуя таким высоким целям, уже на третьей странице любого рассказа я осознавал свое бессилие и стопорился. Но это вовсе не повод для насмешек! Дорогу осилит идущий! Я просто часто делаю привалы.

Мне иногда кажется, что Лера это понимает, потому она не смеется надо мной, только подтрунивает, подхлестывает мое самолюбие, чтобы я из Обломова превратился в Штольца.

Вот только немец никогда не сможет написать русский мистический роман. У него менталитет другой.

Впрочем, Обломов его тоже никогда не создаст.

А я напишу. Из вредности! И не какой-нибудь рассказ, а настоящее серьезное произведение, в котором будут подняты глобальные философские вопросы бытия, самосознания и человеческой культуры!

Автобус с удовольствием выдавил нас из своего чрева на нужной остановке. Меня подташнивало от давки, но я, конечно, ничего не сказал.

В парикмахерской нас уже ждали. Лера оказалась записанной.

Миловидная девушка, глядя на меня, лишь покачала головой:

— Ну, Лера, ты себе гламурного мальчика отхватила!

— Это еще неизвестно кто кого отхватил! — возразил я. — Девочки, вы не на шопинге, потом обсудите проблему глобального вырождения истинных мачо, а сейчас, давайте, делайте из меня красавца.

— А ты нахал! — изумилась мастер.

— Этим и берет, — хохотнула Лера.

— Значит так, Герман, будешь болтать, язык укорочу и не замечу, — для наглядности мастер щелкнула ножницами.

Я промолчал.

— Вот и договорились, — и девушка приступила к работе.

Я закрыл глаза, чтобы расстроиться только один раз, при взгляде на результат.

Когда меня побрызгали одеколоном и велели посмотреться в зеркало, я приготовился к самому худшему.

Так и есть: на меня смотрел какой-то мальчик-колокольчик, истинный жених, кончивший школу с отличием, и теперь остервенело грызущий гранит академической науки.

Я обернулся к Лере:

— И вот за такого ты сможешь выйти замуж? Бр-р-р! Просто жуть.

— А маме, точно, понравится, — усмехнулась мастер. — Идеальный студент. Гений!

— Ну-ка, ну-ка, а с какой стороны гениальность лучше просматривается? — я покрутился у зеркала. — Ох, не знаю, я так отвратительно не выглядел с пятого класса. Лучше бы «под ноль». И золотую цепь на шею.

Лера захохотала:

— Цепь — непременно, и гирю к ней примотать.

— Так, говорите, молодой человек, прическа вам моя не нравится? — в руке девушки взревела машинка.

— Стоп! Я пошутил! Лера, чего они у тебя все такие серьезные?

— Боятся, что ты с них главного отрицательного героя спишешь, да еще и назовешь их именем для полной узнаваемости.

— А я думал, сочинять — моя прерогатива.

— Желаю произвести на маму неотразимое впечатление, писатель, — захохотала подружка Леры. — Освобождай кресло, через пять минут ко мне пожалует важная персона.

Когда мы вышли из парикмахерской, Лера ехидно оглядела меня с головы до ног:

— Никуда тебя одного выпустить нельзя. Ты только прикидываешься компьютерным червем, чтобы отвести от себя подозрения, а как только юбку увидишь — сила воли тебя и покидает. Может, подозрения твоей Марьи Ивановны не беспочвенны?

— Вы все категорически не правы! На юбки я вообще не смотрю. Только на ноги.

— Вот! — Лера ткнула указательным пальцем мне в грудь. — Все вы мужики одинаковы, и всем вам одного от нас, несчастных, надо.

— Да кабы не это наше, можно сказать, единственное достоинство, то и семей в мире бы не было.

— Что? — Лера захохотала. — А мы как амазонки: поймаем пару мужиков, используем, снова поймаем.

— Ага, а еще говорят, что мужчины чокнутые, — я прикоснулся к голове. Как-то пустовато, словно чего-то не хватает.

— Не трогай произведение искусства грязными руками! — нахмурилась Лера. — Потерпи хотя бы сегодня.

— И чего ты так дрожишь? Ведь она тебе мать, и ты не падчерица. Чего переживать?

— Тебе этого не понять. У тебя нет ни родины, ни флага.

— А на фига они нужны? Чтобы умереть за амбиции великой державы в двадцать лет в чужой стране и вернуться «грузом 200» в цинковом гробу? Ты понимаешь, что из такого жилища истинному вампиру или просто зомби уже и не подняться?

— Дошутишься! Учти, и у стен есть уши.

— Безусловно. Только ты наши дома видела? Они старые, обшарпанные, никто их не любит, не холит, не жалеет, все их презирают и ненавидят. У них и уши-то все давно с пробками серы. Что они могут понять?

Какой-то старичок в пиджаке и галстуке шарахнулся от нас, и, испуганно оборачиваясь, ускорил шаг.

— Вот они, твои «уши». Они сами всего боятся! — сказал я.

— Пойдем, Гера, отсюда. Что-то мне здесь не нравится.

— Козлик этот? — старичок в пиджаке, и в самом деле был с козлиной бородкой и длинными вьющимися волосами. А еще он заметно косил.

— Все, Гера, остановись! Неужели ты ничего не чувствуешь?

— Почему это? — обиделся я. — Благоухает разрытой канализацией. Но разве в этом есть хоть что-то необычное? Вот если бы не было этого запаха, я бы изумился.

— Пошли уже, — и мы перебежали к другой остановке. Без пересадки никак не добраться до Лериного дома.

Мы торопливо прыгнули в первый подкативший автобус.

Мне показалось, что в тот момент, когда закрылись двери, старичок в пиджаке вдруг оказался за окном и пристально посмотрел мне в глаза. Я тряхнул головой, сбрасывая наваждение, и за эти секунды мужчина куда-то исчез.

Так, с компьютерными играми, в самом деле, пора завязывать! Чудак с раскосыми глазами шел, вообще-то, нам навстречу, он не мог оказаться на одной остановке с нами.

Нет, конечно, можно представить, что мистические силы, оберегающие писателей, услышали меня и послали своего тайного агента и внешность у него такая, чтобы я сразу обо всем догадался.

Но, в общем, это — полный бред.

А, впрочем, было бы забавно, если бы этот старикашка оказался иностранным агентом. Он следил за мной, талантливым и подслушивал. А когда я его заметил, он уже крался, чтобы проследить, на какой автобус мы сядем. Только зачем?

Куда как правдоподобнее: он просто что-то вспомнил и вернулся обратно.

А вот куда он пропал — это уже другой вопрос. Да он вполне мог за те доли секунды, пока я своей башкой тряс, зайти за стену остановки. В тенек, покурить, раз автобус — не его.

В общем, если хорошо подумать, то любому событию всегда найдется объяснение.

Вскоре мы без приключений добрались до Лериного дома.

Я посмотрел время в телефоне:

— Рановастенько.

— И что ты предлагаешь? Сходить в кино, съесть по мороженому?

Я пожал плечами:

— Почему нет?

И тут заиграла Лерина «раскладушка». Это ее мама увидела нас в окошко и звала подняться.

— Пошли, романтик.

В дверях подъезда мы столкнулись со странной пожилой женщиной. У нее нос свисал спелою сливой, прямо как в русских народных сказках у бабы-Яги.

Я вздрогнул и посторонился, пропуская ее.

В глазах незнакомки заплясали искорки веселья. Она, видимо, привыкла к такой реакции на нее маленьких детей, а вот легкий испуг у взрослых, это, и вправду, смешно.

Мало ли у кого какие недостатки? Только не все умеют превращать их в достоинства. Она явно не расстраивалась из-за своего внешнего вида, более того, она еще и веселилась, глядя на нас, глупых.

Когда за женщиной хлопнула подъездная дверь, я остановился и вытер со лба предательскую испарину. Ну да: немного испугался. Сначала старичок с козлиной бородой. Потом: клон бабы-Яги. Что дальше?

— Чего ты там, застрял? — Лера посмотрела на меня в лестничный пролет.

— Ты бы от перилл отошла подальше, — буркнул я. — А то вот у меня голова закружилась.

— Меньше нужно рассказы по ночам писать, — хихикнула Лера, но от пролета отошла.

Я нагнал подружку, и в дверях мы были уже вместе.

— Заходите, заходите, гости дорогие. Ну и ты, Герман, проходи, — похоже, у мамы Леры с чувством юмора все было в порядке. — Зовут меня Светлана Аркадьевна.

Мама Леры была женщиной эффектной и очень красивой. Честно говоря, я даже слегка опешил. Открыл рот и стоял, точно рыба, выброшенная на берег.

Стройная, подтянутая, ни грамма жира. Лицо без морщинок, точно она не мама вовсе, а старшая сестра Леры. Пышная копна волос, минимум косметики, строгий брючный костюм — вроде ничего особенного, но эффект просто ошеломительный.

— А чего мы стоим? — Светлана Аркадьевна подмигнула. — Хочешь узнать, как будет выглядеть твоя невеста через двадцать лет, посмотри на ее мать. Что, юноша, моя дочь прошла этот тест?

— Типа того, — ко мне медленно возвращался дар речи.

— Ну, мама! — вздохнула Лера.

— Нет, все в порядке. Если Лера будет такой через двадцать лет, то больше и мечтать не о чем.

— Напросилась, все-таки, на комплимент, — прошипела Лера.

— Почему бы и нет? — подмигнула Светлана Аркадьевна.

Да, нравится мне эта семья, похоже, я вольюсь в нее легко и органично!

— Посмотрим еще, что скажет совет стаи, — это уже пробасил папа Леры, сидящий в зале за круглым столом и откладывающий в сторону газету.

Папа был слегка полноват, лысоват и в очках. Его добродушное, начинающее расплываться лицо выдавало в нем интеллигента. И, вообще, он очень был похож на типичного профессора.

— М-да. — сказал папа. — Человеческий детеныш. Я не против человека в нашем доме, но какой-то он слишком уж хорошенький. Не с кем будет вечером выпить банку пива.

— Это еще почему? — я искренне удивился. — Это потому, что Лерина подружка меня оболванила?

И вдруг все захохотали, даже Лера.

— Владислав Петрович, — сказал Лерин папа, протягивая мне руку. — Прямо как писатель Крапивин. Только фамилия у меня другая. А ты, надо полагать, Герман? И как тебе с таким именем живется?

— Нормально, — я пожал плечами. — А что?

Ладони у отца Леры были мягкими, теплыми и сухими, но пожатие сильное. Похоже, за маской добродушного увальня скрывалась властная натура.

— И не картежник? — Владислав Петрович продолжал подтрунивать.

— Нет, Пушкин ошибся. Не каждый Герман мечтает сорвать миллион в карты. Я деньги по-другому получу.

— Банк что ли ограбишь? Так это не ново.

— Хуже. Я заработаю.

Владислав Петрович запрокинул голову и захохотал:

— Ой, не могу: заработает он! В нашей стране такие деньги можно только украсть. Кроме того, подоходный налог на честно заработанный миллион, — это два миллиона. И попробуй не заплатить.

М-да, от знакомства с Лериными родителями я ожидал чего угодно, только не этого.

— А не пора ли нам подкрепиться, а то до пятницы я совершенно свободен, — я попытался сменить тему.

— Ой, чего это мы, в самом деле! — Светлана Аркадьевна театрально всплеснула руками. — Извольте с нами откушать, Герман.

— Тебе чего, Вини? Меда или сгущенки, или того и другого и желательно без хлеба? — Лера все это произнесла с таким умным видом, что я не понял: оплошал ли сейчас или нет.

— А тащите, все, что есть! — махнул я рукой.

Пока женщины накрывали на стол, Владислав Петрович разлил водку по стопкам:

— За знакомство!

Мы выпили.

— Стало быть, ты студент. — отец Леры поставил свою стопку, снова налил и вопросительно посмотрел на меня.

Я пожал плечами: мол, все равно, что страдать, что наслаждаться.

— Не уважаешь это дело? — Владислав Петрович даже слегка мной заинтересовался. — По идейным соображениям или по велению печени?

— Просто равнодушен. Могу пить, могу не пить.

— Серьезно? А я вот не пить уже не могу. Но не злоупотребляю. Еще пару рюмашек — и все.

— Думаете, не смогу остановиться? — я усмехнулся. — А даже если и так, что вам даст этот тест?

— Нет, это не экзамен, Герман.

— Ладно, давайте.

Мы намахнули еще по стопке.

Вошла Светлана Аркадьевна:

— А ты уже приступил к идеологической обработке будущего зятя. Молодец, нечего сказать.

— Да это я сам попросил, у меня просто в горле пересохло, — я попытался свести дело к шутке.

— Ну конечно, у Владислава Петровича водка течет из водопроводного крана, он же у нас открыл вечный источник блаженства. — Светлана Аркадьевна поставила салат на стол. — Харе харе Кришна!

— Вот, Герман. Учти: женишься на моей дочери, итог твоей жизни будет таким же печальным, как и мой.

Появилась Лера с тарелками:

— Гера, да ты их не слушай. Это у них такая любовь. А папа у нас, между прочим, физик-ядерщик с мировым именем. Просто сейчас время такое, когда фундаментальная наука переживает глубокий кризис.

Мы сели за стол.

Владислав Петрович разлил водку уже всем:

— За встречу.

Выпили молча.

— Вот вы, Лера, и оказались на пороге новой, взрослой жизни, — вздохнула Светлана Аркадьевна. — Мы с отцом даже не заметили, как ты выросла. Все это слегка грустно.

«На пороге? — подумал я. — А что, в этом что-то есть. Я тоже оказался перед распахнутыми дверями в мир неведомого. Я решил, что смогу написать мистический роман, и вот чертовщина надвинулась на меня. А ведь я ничего еще не продумал: ни героев, ни сюжетных ходов. У меня даже фабулы нет! Вот я — точно на пороге».

И беседа потекла о милых пустяках, когда родители исподволь пытаются выудить всю подноготную, манеру думать и жить, чтобы позднее вынести свой окончательный и безоговорочный вердикт.

Часа через полтора мы с Лерой под благовидным предлогом оставили предков спорить о ценообразовании на нефть и выскользнули из квартиры.

— Ну, и как тебе они? — спросила Лера, защелкивая дверь своей квартиры.

— Ну что: с вами, точно, не соскучишься, — я обнял Леру. — Мировые у тебя предки. Со своими тараканами в голове, но кто в этом мире свободен от комплексов?

Снизу раздались шаркающие шаги. Мы с Лерой, точно школьники, отскочили друг от друга, делая вид, что просто разговариваем на лестничной площадке.

Шаги приближались. Через пару минут мимо нас проковыляла все та же старуха с нависающим надо ртом носом, та самая, которая встретилась нам, когда мы входили в подъезд.

Ничего особенного в этом не было. Ну, прошвырнулась старушка по магазинам, выгадывая, где что подешевле, так что с того?

Но в голове засело нехорошее подозрение, что раз все началось со старухи, и ей же закончилось, то хорошего — не жди.

И что им всем от меня надо, с чего это странные типы начали не просто попадать в поле моего зрения, а уже глаза мозолят? Мир магии услышал настрой моих мыслей и вошел в мою жизнь? Но как это может быть?

Для полноты картины не хватает только черных котов, по возможности, говорящих.

— Гера, ты чего опять? Что сегодня с тобой творится? — Лера тревожно заглядывала мне в глаза. — Если ты просто не выспался, и хочешь на свидание с подушкой, я не обижусь.

— Нет, дело не в этом. — я на мгновение задумался.

А как, действительно, объяснить, что со мной творится? Я вошел в мир чувств, полутонов и намеков. Я приблизился к миру истинной магии, в котором все есть символ всего. Но я хотел лишь написать об этом роман, а не испытывать что-либо подобное на собственной шкуре!

— Знаешь, Лера, в общем, ты права. Я сочинял рассказ, но в перерывах играл. Не без этого. И мысли мои, в самом деле, путаются. Кажется, я устал.

— Ты не против, если я поеду с тобой. Ну, просто, приберусь в твоей клоаке.

— Конечно, Лера. Пусть твои предки побудут вдвоем, перемоют мне кости.

И мы отправились ко мне домой.

 

Правь. § 1

Cerca trova

[2]

Проснулся я внезапно, словно кто-то толкнул меня локтем. В первые мгновения я даже ощущал боль от удара.

Осторожно, чтобы не разбудить Леру, я сполз с дивана и прошлепал голыми ногами в ванную.

Несколько минут под холодной водой вернули голове ясность. Ну, правильно, я давно потерял счет времени. Как уснул днем, так и не просыпался.

Я посмотрел на себя в зеркало: прическа еще держалась, но была изрядно помята.

Как мы ворвались накануне в мое жилище, как набросились друг на друга, расшвыривая по углам одежду, так и уснули.

Ну что, дело молодое, с кем не бывает? Вот только почему я проснулся так внезапно, словно почувствовал приближающуюся грозу?

Я вышел на кухню, натянул штаны, чиркнул в темноте спичкой под чайником и сел на подоконник раскрытого окна.

Небо дышало звездами и чистотой. От земли веяло недавно отшумевшим дождем. Капли влаги дрожали на листьях деревьев. Я отчетливо это видел, потому что ветки едва не касались стекол. Похоже, пока мы спали, прошел ливень, и от потопа на кухне нас спасло только направление ветра.

Чайник вскипел. Я включил свет. На часах было три. Я налил в кружку кофе и снова погрузил кухню в темноту.

Было так здорово сидеть на подоконнике, вдыхать ночную прохладу, тянуть глоточками горчащий кофе и ни о чем не думать. Ни о том, где взять денег на предстоящую осенью свадьбу, ни о том, почему я не смог завершить ни один из своих рассказов, ни о том, что за монстр выпрыгнет на последнем уровне новой компьютерной игрушки.

Забавно, но сейчас эти проблемы стояли передо мной в одном ряду: как выиграть, и как заработать. Глупо, конечно.

Сидеть в тишине и в пустоте — это удивительно приятно. Странно ощущать себя не в потоке мыслей, а выпавшим из него. Такое ощущение, будто чего-то не хватает.

Интересно, почему я раньше не сидел просто так? Когда именно моя жизнь превратилась в бессмысленную гонку по компьютерным тоннелям за злобными анимационными пришельцами и отвратительными мутантами?

Из-за туч показалась полная луна. Удивительно, но она была не привычно-золотой, а тревожно багровой. Я и не знал, что такое возможно.

Я отставил кружку в сторону.

Сейчас, в этот миг, между мной и ночным светилом образовывалась какая-то странная, мистически необъяснимая духовная связь.

Мне вдруг показалось, что луна — это вовсе не бесформенный булыжник, болтающийся вокруг Земли, а кто-то живой. Я видел рытвины кратеров, но мне казалось, что эти раны нашего космического спутника, на самом деле, — глаза, нос и рот. Я видел перед собой огромное лицо. Возможно, я хотел, чтобы мир показал мне что-нибудь такое, чего нет, но может быть.

Действительно, как не восхититься подобной красотой?

Древние боги были созданы воображением людей вовсе не на пустом месте. Возможно, некоторые из них все еще существуют. И тогда мистика — это не просто необъяснимые, с точки зрения физики, события, а проявления жизни этих богов.

Это нужно записать. Только вот вставать совсем не хотелось. Это же придется идти в комнату, включать «ноут», давить на клавиши. Разве за этим бесполезным занятием можно приблизиться к истине?

Я собрался написать мистическую вещь, но что я, на самом деле, знаю о настоящих законах, правящих сознанием вселенной? Честно: ничего.

В лицо вдруг подул сильный ветер. Это было приятно. Мне показалось, что меня приглашают войти в храм истинных знаний. Я как будто оказался на пороге распахнутой двери в новую жизнь, полную загадок, чудес и тайн. Это ощущение было настолько сильным, что захватило меня полностью. Я даже рванулся было навстречу порыву ветра, но быстро опомнился.

Эх, меня расплющило: чуть из окошка не выпал!

Почему-то вспомнились баба-Яга в подъезде и старичок с козлиной бородкой.

Яга — это, кажется, разочаровавшаяся в людях Василиса Премудрая. И детей она не жарила, но принимала роды именно в теплой печи. Что-то такое я читал.

С козлами — все гораздо хуже. Они всегда были символом зла и черной магии.

Значит, старичок ищет Ягу, вернее, какую-то мудрость, и он знает, что я пересекусь со старушкой, а, стало быть — следит за моими перемещениями.

Нет, не получится из этого романа. Бред шизофреника — и то интереснее.

Я слез с подоконника, допил кофе и даже поставил кружку на стол, как вдруг все началось.

Сначала раздалось козлиное блеяние.

Затем ветер ворвался в комнату и закрутился вкруг меня, точно укутывая в простыню.

Я закричал, но не услышал собственного голоса.

Кухня вдруг начала расти прямо на глазах. Или это я стремительно уменьшался?

Лицо старушки с вислым носом показалось в удаляющемся открытом окне. Это лицо менялось. Оно превращалось в огромный фолиант с железными застежками.

Живая книга — вот кто прячется от людей в образе бабы Яги! А чтобы она жила — приносят в жертву козла отпущения. Но козел был не глуп, принял человеческий облик и следит за Ягой, чтобы убить ее…

Да, если я такое напишу, то своего «Буккера» получу в психушке…

А потом мысли остановились, точно налетели на какую-то преграду. Меня затошнило.

Мне показалось, что я вдруг разделился, будто душа моя, в форме туманного облака, вылетела из тела и устремилась в окно, в мир сражений со злом, во вселенную настоящих приключений и поисков сокровищ затонувших испанских кораблей.

Этот полет был стремительным: ветер просвистел в ушах, а перед глазами в мутной дымке промчались странные ландшафты.

Наверное, я просто уснул, но ощущения были очень реалистичными.

А, может быть, я и не просыпался? И пил кофе во сне?

И придумал, что люди могут оборачиваться книгами?

Да, это похоже на правду…

Мой полет внезапно оборвался. Я очутился в мрачной пещере, освещенной неверным, колышущимся светом факелов. Пакля слегка чадила и потрескивала.

Пахло сыростью, водорослями и гниющими шпалами.

Я осмотрелся. Пещера была хорошо выдолбленной, напоминала рукотворный грот с куполообразным потолком и двумя арочными входами.

В центре этого помещения стоял черный валун, по форме смутно напоминающий алтарь.

Вот оно: настоящее приключение, пусть даже во сне. Приближение к некоей, пока абстрактной, но — тайне мироздания.

Сны формируются мыслями и происшедшими событиями, которые причудливо соединяются в невероятные комбинации. Этому нас учили в школе.

Но о пещерах я не думал и никогда в них не бывал. Разве что по телевизору видел.

А, может быть, я и не сплю вовсе, и это вселенная, или какая иная сила откликнулась на мой мысленный призыв и привела в это странное место.

В пещерах обычно поклонялись темным божествам, в наземных храмах — светлым.

Выходит, меня услышала темная половина космоса. Или еще лучше: иная сторона бога.

Черный камень притягивал внимание, он словно магнит влек к себе, и этому трудно было сопротивляться.

Сколько черных культов процветало на Земле, сколько алтарей было залито кровью человеческих жертвоприношений?! Что если это один из таких языческих капищ, что тогда?

Но развернуться и уйти, даже не коснуться явно магического предмета, не осмотреть его поближе со всех сторон — это было выше моих сил!

Когда еще мне приснится что-либо подобное? А, вдруг, это — ментальное путешествие в самое чрево Земли, и дается оно только раз в жизни? Тогда, тем более, я не могу упустить этот шанс!

Я сделал осторожный шаг, еще один.

Чего я ждал? Наверное, мистических стражей или злобных монстров — порождений изощренного человеческого ума, скрещение эволюции и селекции. Эдаких пауков с жалом скорпиона, помеси летучих мышей с грифонами, стреляющих собственными перьями, непременно пропитанными смертельным ядом.

Или, на худой конец, должны были явиться мумии, вылезающие из своих гробниц.

Ну, хотя бы, появился бессмертный французский рыцарь, выпивший в молодости из Чаши Грааля и ждущий смерти как дневальный — разводящего.

Но: ничего и никого.

Не сработал никакой механизм. Не взвыла сигнализация, не разверзлась земля под ногами, не пролетел нал головой гарпун, не чиркнули по касательной кривые ятаганы — ничего!

Это все — какой-то чудовищный обман. Так быть не должно!

Я кувыркнулся через голову, метнулся из стороны в сторону, прошелся гусиным шагом. Все напрасно.

Наверное, это очень смешно наблюдать, как я играю в отчаянного кладоискателя, в легендарного Индиану Джонса.

Но, с другой стороны, лучше поваляться в пыли, чем оказаться ниже на целую голову!

Уже у камня я поднялся на ноги, отряхнулся и с удивлением обошел вокруг этого странного предмета.

Это был не просто валун, а именно алтарь. Он был пятиугольным по сторонам и с глубокой выемкой в столешнице, выдолбленной под внушительный шар. Что бы это ни было, убивать здесь крайне неудобно.

Рельефные изображения людей или богов, стоящих на каждой стороне алтаря ни о чем мне не говорили. Это были человекоподобные фигуры без какого-либо оружия. У них не наблюдалось орлиных или львиных голов. Не было здесь и никакой письменности, по которой можно догадаться, какая цивилизация приложила руку к созданию этого святилища.

И вдруг я уловил движение воздуха и струящийся отовсюду запах. Это был цветочный аромат.

Несоответствие запахов и антуража ставило меня в тупик. Раньше я никогда не замечал, что, как всякое дитя своей эпохи, состою на 99 процентов из клише и штампов, навязанных культурой, воспитанием, обществом.

Раз пещера — значит темный культ. И это притом, что я знал о гонениях на ранних христиан, и об их именно подземных храмах.

Кстати, символом веры в первые годы после смерти и вознесения Христа был вовсе не крест, а рыба — отраженная по вертикали «альфа» с соединенными в настоящий хвост концами буквы.

Все так, но этот алтарь явно дохристианской эпохи. И потом, он — черный.

Запах усилился. И я как-то сразу успокоился. Аромат был не определенный, он состоял из смеси разнотравья лугов, он вплетал в себя благоуханье фиалки, ромашки, чуть горчил полынью, отдавал мятой и чабрецом.

Я никак не мог понять, что все это мне напоминает, куда меня направляют, но страха не чувствовал.

Неожиданно в обоих проходах одновременно появились люди, укутанные в красные плащи с капюшонами, скрывающими лица.

Я отшатнулся от алтаря и судорожно сглотнул: «Интересно, что делают с теми, кто оскверняет святилище своим присутствием?»

Но монахи меня словно не видели. Они толи шли, толи плыли в сантиметре над полом, — я не мог понять, потому что не видел движения в складках плащей. И от этого было как-то не по себе.

Возможно, это вовсе не люди, а призраки, стерегущие это место от непрошенных гостей. Они что-то несли в руках, и от ощущения, что мне дозволили увидеть нечто совсем не предназначавшееся для глаз смертных, мне стало совсем не уютно.

Я осторожно отодвинулся от алтаря. Монахи ничем не показали, видят ли они меня.

Я чувствовал, как лоб покрыла холодная испарина, как рубашка прилипла к спине. Я стоял в двух шагах от алтаря и боялся пошевелиться. Вдруг эти двое слепы, но хорошо ориентируются в мире звуков?!

Монахи приблизились к алтарю одновременно. Теперь мне хорошо было видно, что именно они несли. Ладони их были спрятаны под рукавами, возможно, их не было совсем. А на свисающих обшлагах плащей покоились облака тумана.

Как можно нести в руках туман или дым? По всем физическим законам это невозможно. Наверное, это было что-то другое, нечто такое, что я себе не могу даже представить.

Тот монах, что был слева от меня, нес облачко серое, другой — бардовое.

Движения пришельцев были абсолютно синхронны. Они склонились над алтарем и с их рук в ложбину столешницы стек этот туман. Они его не положили, не пролили, а он именно сам выполз.

Я нервно сглотнул. Мне показалось, что этот звук эхом прогремел в пещере, но монахи не оглянулись, они поклонились друг другу и алтарю, развернулись и так же беззвучно вышли каждый в свою арку.

Я дождался, пока непрошенные гости исчезнут в проемах, вытер пот со лба, и снова приблизился к алтарю.

Два маленьких облака лежали вместе, бок о бок.

И вдруг мне показалось, что меня увидели, словно у туманов хитро блеснули глаза, которых и быть-то не могло. И все вокруг меня сразу пришло в движение.

С лязгом оба выхода закрылись плотными железными решетками, выехавшими из стены на манер дверей в купе, только ручек здесь не было.

Я запаниковал. Я бросился к выходу и заколотил руками о железо. Гулкое эхо пошло гулять по пещерам.

— Выпустите! Я ни в чем не виноват!

— Ват! Ват! Ват! — ответили мне стены.

Слишком поздно понял, что нужно было сразу уходить, следом за монахами. Черт меня дернул посмотреть поближе, что там такое принесли эти призраки в капюшонах! Теперь я оказался узником этих стен.

Нет, любопытство до добра не доводит!

Я сел на землю подле закрывшихся решеток, схватился руками за голову, точно боялся, что мысли разорвут ее изнутри, и попытался сконцентрироваться.

Собственно, все не так плохо. Монахи, рано или поздно, вернутся. И, раз они меня не видели в первый раз, есть вероятность, что не заметят и снова.

Вот только как часто они сюда приходят? А вдруг: раз в столетие? Тогда они запнутся об мои полуистлевшие кости. Веселая перспектива!

Странно, но я прекрасно помнил, как сюда попал. Однако, я не был уверен в том, что все еще сплю.

Я ущипнул себя: больно.

Этого не могло быть!

Я хотел написать истинный мистический роман: кушать подано. Если я отсюда выберусь и не загремлю в «дурку», это будет чудом!

С другой стороны, а кто сказал, что сумасшедшие — это больные?

А вдруг, на самом деле, шизофрения — это не размягчение мозгов, как внушают врачи, а способность вот так, без всяческих приспособлений, путешествовать в самые загадочные места Земли, что тогда? И на таблетках этих несчастных держат вовсе не для того, чтобы подавлять всплески агрессии, а именно, чтобы они не шастали по чужим мирам!

Врачи сами так не могут, страшно завидуют, а другим должно быть неповадно! Это как с талантом: пока тебя не признали: весь мир тебе пытается доказать, что ты — чокнутый.

Но тогда получается, что гении — это те, кто отстоял свое право жить, как им хочется. А неудачники — это те, кто устали от борьбы и сдались. Вот как я сейчас.

Мысль показалась занятной. Она подхлестнула, точно плетью.

Нет, я не неудачник! Я, может быть, лентяй, истинный трутень, но не неудачник, и тем более не трус!

Ничего не оставалось, как подняться и идти к алтарю, чтобы испортить его. В этом случае должна сработать какая-то сигнализация, и монахи непременно вернутся. Если меня сюда занесло во время сна, то я проснусь героем.

А если я все же проснулся, то умру с высоко поднятой головой. Жаль, никто песню не напишет, типа, «Здравствуй, Герман, последний герой!»

Помотав головой, чтобы разогнать страх и сомнения, я рывком встал на ноги, пошарил в кармане, пытаясь найти что-нибудь острое: ножик, гвоздь, булавку.

Ничего.

Впрочем, я нашел монетку достоинством в два рубля. Страшное магическое оружие! А что? На нем же нарисован мистический зверь: орел двуглавый, а всем известно, что таких мутантов в природе нет. Значит — монета волшебная.

Я зажал деньги в кулаке, сосчитал до пяти и двинулся к алтарю.

Мне показалось, что мне навстречу поплыл какой-то сизый туман, и сразу стало как-то неестественно светло. Вдруг сами собой вспыхнули факела, укрепленные в стенах. Я уже не удивлялся.

Я стиснул зубы и продолжал движение.

И вот мы столкнулись: я и оно. Ощущение было, словно я вошел в утренний туман: слегка сыро, все видится в мутной паволоке, но не страшно.

Я не услышал голосов, не увидел рогатых или крылатых приспешников богов и демонов. Не происходило ровным счетом ничего. Только очень хотелось вернуться назад, к закрывшимся решеткам, чтобы там спокойно умереть.

Это была не паника, а какое-то новое, неведомое мне чувство. Я ощущал, как меня всего буквально лихорадило, но это был страх тела, а не ума. Я никогда раньше не задумывался, что разум, душа и тело — это совершенно разные ипостаси, каждая из которых живет своей жизнью.

И вот здесь, в этом жутком месте, душа отказалась подыгрывать уму. Со мной произошел бунт сердца. Я не хотел идти к алтарю, но не мог логически обосновать, почему. Более того, головой я прекрасно понимал, что иного пути спасения нет. Душа же ничего не предлагала, она хотела ютиться у закрытых решеток. Такой вот парадокс.

В туманной зыби я дошел до алтаря и склонился над ним.

Багровое облако смотрело на меня настоящими круглыми, слегка навыкате глазами того старичка с козлиной бородой, который шарахнулся от нас с Лерой накануне.

Я дернулся, чтобы отскочить прочь, но было поздно. Надо мной взметнулись невидимые щупальца, и я почувствовал, как меня притянуло к черному камню.

Теперь облака, лежащие на алтаре, смешались, человеческие глаза утонули в их бурлении.

Я был вынужден смотреть, как единый туман меняет цвета и оттенки, как он: то увеличивается, то снова опадает, точно дрожжевое тесто.

Господи, как я хотел проснуться!

Меня угнетало не то, что невидимые жгуты держали мое тело в полусогнутом над алтарем положении, а то, что я не понимал, что же происходит!

Во всех движениях смешанного облака была неумолимая логика перерождения, но она была нечеловеческая, по крайней мере — непостижимой для меня.

Я кусал до крови губы и думал, что если выберусь, то стану очень разборчивым в своих желаниях.

Впредь я захочу не просто написать гениальный мистический роман, но непременно пожелаю сделать это еще так, чтобы сам я во всей этой чертовщине не варился. Пусть боги помогут мне выдумать, но пусть оставят меня в кресле и дома!

И тут до меня внезапно дошло, что кто-то хочет принести меня в жертву за грехи человечества или за отдельно взятого черного мага, к примеру, того самого, козлиной бородой.

Ну, точно! Старикан нашел выход: не хочешь умирать сам — приведи друга!

Мой мозг напряженно искал ассоциации, по которым я мог бы догадаться, как это остановить.

Козел — это не только символ антихриста, а еще — греческого бога Пана: проказливого, но не такого уж и черного.

Викинги тоже с рогами на башке бегали. Правильно, пока они в своих набегах других женщин насиловали, в это время их собственные жены делали их самих рогоносцами.

А поляки так те, вообще, с крыльями за спиной на войну ездили. Ангелы хреновы.

Не то, все не то!

Старичок с козлиной бородой может быть просто ученым или старым маразматиком, а его глаза я увидел, потому что это было последнее сильное впечатление из реальной жизни.

Впрочем, почему тогда появились именно эти глаза, а не старушки Яги?

Воздух в пещере вскипел. Мне показалось, что проснулся великан, который увидел меня и искренне вздохнул. Похоже, я не первый попадаю в эту магическую паутину.

Может, богу помолиться?

Которому из них?

И вдруг давление на руки, шею, грудь разом исчезло. Словно некие охранники отпустили меня, отступили на шаг назад. Я почувствовал на себе изучающий взгляд, только не мог понять, откуда он исходит.

Хоть бы заговорили, было бы не так жутко!

Но не раздавалось ни слова.

Я просто хотел написать хороший мистический роман. Я никому не желаю зла! — я толи подумал, толи прокричал это в сторону алтаря.

И вдруг брожение соединившихся облаков тумана в выемке остановилось.

Меня услышали, меня поняли!

В воздухе передо мной появились огненные дрожащие буквы. Кто-то писал их прямо сейчас и именно для меня:

«χαλεπα τα καλα [3] ».

Что за черт! Я же ничего не понимаю! Ладно, хоть не египетская клинопись. Это — греческий, буква «π» только у них и есть. Но это ничего не проясняет!

Я выдохнул для храбрости и спросил:

— Что это значит?

Ответа не было. Никакого.

Надпись в воздухе растаяла, туман начал расползаться по углам, живое облако на алтаре перестало пульсировать разными цветами, и я услышал спасительный грохот открываемых решеток.

Алтарь меня отпускал. Живым!

Более того, он дал мне какую-то подсказку. Похоже, он был заинтересован в моем желании написать настоящий мистический роман.

Но, главное, все — позади! Я никому ничего не обещал, от меня никто ничего не требовал. А романы, да бог с ними, если вдохновение похоже на такие сны!

Я бегом кинулся к проему выхода. Только бы успеть!

Уже выскакивая на свободу, я вдруг понял, что входил-то я в пещеру другим путем.

Ладно, это уже не так важно, главное: я вырвался!

Я оказался на уступе скалы. Надо мной светили звезды. И вокруг — всюду каменные утесы. Где это я?

Я хочу назад, домой. У меня скоро свадьба, черт возьми!

Но небо было безразличным и холодным.

Я подпрыгнул, все еще надеясь, что сплю, что сейчас взлечу и очнусь дома, возле холодильника. Но ничего не произошло.

За моей спиной с лязгом закрылся проход.

Все кончено: меня отпустили умирать в первобытных условиях. Но я же городской! Я не смогу выжить в скалах! Чем я буду питаться? Яйцами горных орлов? А они — моей печенью?

Все это бессмыслица. У нас людей похищают исключительно из практических соображений: в рабство продать или на органы. Но чтобы вот так, глупо и бесполезно — это только инопланетяне могли устроить, чтобы посмотреть на человеческую приспособляемость.

Ага, а если я месяц не протяну, то начнется вторжение. Здорово! Я же писатель. Ну, в смысле, начинающий. Я еще и не такое могу придумать.

Только одна нестыковка: люди в свои фантазии не проваливаются! Но уж если попадают в мир грез, то их сразу увозят под надзор психиатров.

Может быть, я, на самом деле, в дурдоме. А все остальное — мне кажется?

Нужно просто лечь и поспать.

Я прошелся по скале. Утес был высоким. Спускаться придется долго. Уснуть на таком крохотном плато, тоже, проблематично. Пошевелился не так, и все — привет маме.

Может, не стоило бежать из пещеры?

Что бы сделал герой моего предполагаемого романа, очутись он в такой ситуации? Он бы достал из ковбойского сапога веревку и с песнями спустился вниз, чтобы через три дня пути по горным хребтам зависнуть на недельку в трактире «Пень у дороги».

А что могу я?

Я даже всхлипнул от жалости к самому себе.

Далеко я тут уйду босиком, в одних джинсах?

Ладно, пока не очень холодно, до утра продержусь, но что будет днем, когда солнце раскалит камни? Придется танцевать чечетку до самого вечера.

И, вообще, Лера проснется, а я сбежал из собственного дома! Это теперь, когда я уже даже познакомился с ее родителями! Вот, блин, где настоящая «Ирония судьбы»! Сбежал жених, и даже не в Ленинград, а в такую глухомань, из которой без посторонней помощи и не выбраться!

Стоять на камнях было неудобно: ступни стыли. Кроме того, все мелкие выступы врезались в кожу. Я же не привык ходить без обуви.

Я пробовал стоять на носочках, на пятках — все едино неудобно и неустойчиво. Лечь на камень, чтобы подхватить воспаление легких — тоже не улыбалось.

Смешно получилось. Я, вроде бы, писатель: должен обладать эрудицией, которая спасла бы меня из любой ситуации, но на деле я казался самому себе жалким посмешищем. Вот он я: будущий глава семейства, покачиваюсь на ногах и шмыгаю носом, вместо того, чтобы что-то предпринять!

Кто меня забросил сюда и зачем? Как только я это пойму, выход найдется сам собой!

Я сел, подвернув ноги под себя: так было чуточку теплее.

Итак, как только я собрался написать мистический роман, сразу начались неприятности.

Начать с того, что в игрушке, выскочивший из-за угла монстр, в тот же миг расстрелял юнита, которым я играл на «ноуте» почти в самом финале игры.

Потом пришла Лера, появились этот старичок и Яга.

Все, словно, говорило: остановись, не двигайся в этом направлении. А я не просто не внял голосу вселенной, но даже не смог правильно растолковать эти знаки.

Грустно, но факт. Похоже, я не писатель, а самоуверенный болван.

И что теперь? Как искать путь домой?

Вот кому я мог так помешать, что меня вырвали из квартиры и зашвырнули то ли в Тибет, то ли в Альпы — как тут разобрать? Вопрос ведь уже не в том, как это могло произойти, а как отсюда выбраться!

Что толку в том, что мне показали какую-то неясную тайну мироздания, если я, все равно, сгину в этих безлюдных местах?

Кому выгодно, чтобы я пропал?

Теоретически, я мог оказаться здесь, потому что помешал другому писателю, который известен и знаменит, гребет деньги лопатой, но создать настоящий мистический роман он не хочет, и не может позволить кому-то другому это сделать.

Еще я мог нечаянно встать на пути темных сил. Тогда меня просто размазали бы по стене.

Мое увлечение всем таинственным неугодно ангелам, вот меня и сослали, чтобы я здесь уму-разуму поднабрался.

Опять не сходится: светлые — они сначала предупреждают, а уж потом принимают меры.

Но кто бы мне ни помог очутиться здесь, ему явно от меня что-то нужно. А что я умею делать лучше всего?

Ну, дак… Ничего. Разве, что романы писать. Правда, ни одного так и не закончил. Даже не начал.

Ладно, а вдруг это сработает?

Кому-то, кроме меня, нужно, чтобы я создал мистический роман. Но в реальности я его не напишу никогда. Это все прекрасно понимают, поэтому на высшем совете истинных правителей Земли решено было вырвать меня из уютного быта, лишить всего и заставить работать на благо, так сказать, всего прогрессивного человечества!

Да когда же солнце взойдет?!

Это вначале казалось, что все отлично, а теперь начал пробирать ночной холод, кожа стала гусиной, зубы клацают.

Написать роман в обмен на возвращение домой — да легко. Вот только чем, на чем и где? Зубилом на скалах? Или известкой и углем? А потом, когда найдут мой труп, решат, что я — вытаявший первобытный человек, не создавший гениальный текст, а занимавшийся наскальной живописью.

Ноги стали затекать от неудобной позы. Я расправил их и повалился на бок. Что ж так больно и медленно кровь восстанавливает свое нормальное обращение?

— Боги! — закричал я в звездное небо. — Я согласен, я все напишу, только верните меня домой!

Конечно, ответом была тишина.

Я нагло решил, что только я во всей вселенной могу написать нечто неподражаемое, вот расплата меня и нашла. Дерзай, и достигнешь! Ищи, и тебе откроются величайшие тайны!

Как там, у Тарковского, в «Жертвоприношении»: «Если каждый день в одно и то же время совершать одни и те же движения, словно ритуал, мир изменится»…

Интересно, где я, в самом деле? Могло быть так, что я провалился внутрь самого себя?

Нет, чисто с абстрактной точки зрения? Вот что я знаю об играх разума? Настоящего, а не виртуального, не «киношного»?

Небо на востоке зарумянилось.

Ладно, есть у меня пара затасканных идей о святой инквизиции в современном мире. На рассказ потянет. Но роман — это уж слишком…

 

Навь. § 1

Инквизитор

Я мерил комнату шагами. За не зашторенным окном небо было красно-коричневым, как глина, как кирпичная кладка.

Совсем обнаглели эти дозорные! Куда только смотрят? Опять, небось, нажрались. Руку даю на отсечение: патруль пьяный. Наверняка спорят о добре и зле. Или о ценах на нефть.

И нужно бы их приструнить, но только работать тогда будет не с кем. Ведь дозорные тоже люди. У них жены и дети. Каждый раз, когда они приходят домой, вынуждены врать о том, как несли вахту на каком-нибудь заводе или в магазине. А я служу им прикрытием: занимаюсь отводом любопытных глаз, оформлением трудовых книжек, липовых договоров. Вот они и пьют.

Ордену проще, если дозорных считают охранниками. Или ночными сторожами. Вопросов меньше. Но им самим это не нравится. Честолюбивые парни. А вокруг столько возможностей для карьерного роста! Я уже поднимал этот вопрос в Москве. До гофмейстера дошел. Метал там громы и молнии. В прямом и в переносном смысле.

И вот итог: я — полномочный представитель Инквизиции в Екатеринбурге. Скажем честно: это — ссылка. С глаз долой, из сердца — вон.

Я снова глянул в окно.

Красно-коричневое небо давило на город. Оно было тяжелое, набухшее, грязное. Патруль должен был сообщить об этом дежурному метеорологу, чтобы адепты седьмого круга успели использовать заклятие наведения подобия. Примитивное, но действенное. Ночное небо должно быть черным. Почему никто не почесался?

А мне самому осточертело вечно что-то за кого-то делать. Да, я могу навести порядок, но я — инквизитор, а не шаман третьего класса. Тем более, что любой, кто случайно выглянет в окно, решит, что над городом висит обычный смог.

В принципе, можно было бы закрывать глаза на все эти мелкие уставные нарушения, но вся беда в том, что в мире есть еще и дети. И главное их, детское, преимущество — в честном восприятии мира. Им все интересно, у них нет заранее заготовленных ответов. И именно они чаще всего докапываются до истины.

Хотя, с другой стороны, откуда дети могут догадаться, что небо — это зеркало психосоматического регенерирующего пси-энергетического поля, проще говоря: отражение основных мыслей и поступков всех живых существ?

Я еще раз прошелся по кабинету, остановился у окна и нервно побарабанил пальцами. Где же Игорь? Он должен был вернуться десять минут назад.

Накрапывал дождь. И это паршиво. Его быть не должно. И красных туч после захода солнца — тоже. Если люди заметят, разразится скандал. Но сейчас куда важнее, что мне скажет Игорь. Нельзя тратить силу по пустякам.

Я смотрел на красно-коричневое небо. Вспомнилась Голгофа. Ну да, небеса тогда тоже были затянуты кровавой пеленой.

Да, две тысячи лет тому назад Иисус сделал очень нужное для всех нас дело. Он повел людей на эшафот. И люди пошли за ним стройными колоннами. Они так ничего и не поняли.

Впрочем, христианство уже издыхает. Никто больше не хочет страдать добровольно. Люди обленились и поумнели. Вериги и цепи — все осталось в прошлом.

Варфоломеевские ночи, европейская чума, очистительные костры — весь набор, порожденный католицизмом и борьбой с ересью, больше не завораживает умы.

Даже реклама с изображением Сатаны в московском метро вызвала лишь легкую волну официального раздражения церкви. Людям все равно.

Значит, пришло наше время. Нужно только не ошибиться в расчетах. Смена власти и идеологий — дело тонкое.

Я глянул на часы. Может, Игорь попал в пробку? Сомнительно. Не тот человек.

Уж не засыпался ли мой устранитель по дороге? Скажем, столкнулся с ищейками Темной Ложи? Нет, вряд ли. Не средние же века. Может, авария?

Но биосканер, подключенный к сети, молчал. В случае опасности он бы взревел и высветил местонахождение Игоря.

Биосканер — вещь надежная, не подведет. И отключения электричества нам не страшны. У нас ведь задействованы и блоки питания, и резервные магические станции. Это только в дурацких фильмах стоит перерубить кабель или вывинтить пробку, и мир рушится.

Так что пока все в порядке. Игорь жив.

Я закурил.

А небо прямо-таки навевало тяжелые раздумья. О красных и коричневых. Уже о людях, о человеческих ценностях и доктринах.

Да, Гитлер и Сталин — близнецы братья. Наша интеллигенция до сих пор не может разобраться: в ком из них воплотился Антихрист. Дурачье. Ах, какое дурачье!

Антихрист прячется в душе Христа. За это Иисуса и распяли. Именно за то, что сам он не любил темную сторону своей же души.

И христианство — это изнанка души Иисуса. А верующие тупо пьют кровь и вкушают тело бога. Делают, что приказано. Воли в них нет, куража, силы. И они надеются, что церковь их защитит.

Увы, это красно-коричневое небо однажды раздавит всех.

Просто когда-нибудь наши пьяные дозоры не увидят прихода Зверя, так же, как до этого проморгали появление его помощников.

Но с другой стороны: без дозорных наш мир рухнул бы еще пару тысяч лет назад. Ведь это именно в последние годы резко упал престиж этой профессии. Никто больше не хочет делать черную работу. Все желают ходить в магистрах. А нужно-то всего ничего: перераспределить льготы и обязанности. Но гофмейстер слушать ничего не желает.

Впрочем, наш гофмейстер одряхлел. Он погряз в мире вещей. Он хочет покоя. Пора его сменить. И это было бы возможно, если б не моя ссылка. Переворот внутри Ордена, очищение наших рядов от скверны — вот мое истинное призвание, потому что я — инквизитор. И не по долгу, а по сути.

Это — не титул. Это — судьба.

И куда Игорь запропастился? Мне нужен ответ. Мне необходима память этого Кости. А ее мог принести только устранитель.

Брякнул звонок.

Наконец-то!

Интересно, почему я не слышал, как подъехала машина? Похоже: старею. Или это кто-то чужой? Но тогда охранник не пустит.

Тишина.

Левую руку я опустил на хрустальный шар, правой выхватил из выдвижного ящичка пистолет. Против меня может выйти и маг, и маньяк. Я напрягся.

Раздался резкий условный стук в дверь.

Игорь. Только он ходит бесшумно, точно кошка. Лучший эксперт. И непревзойденный устранитель. Профессионал экстра-класса.

— Входи.

Игорь вошел.

Я убрал пистолет.

Как обычно, мы ритуально взмахнули вверх раскрытыми кистями рук. Старое рыцарское приветствие: «Смотри, друг, я безоружен!»

— Садись. — сказал я.

Игорь манерно тряхнул черной гривой волос и буквально влился в кресло. Есть у него такая привычка. На людях он себя так не ведет. Это шокирует, создает впечатление отсутствия позвоночника. А ему нравится. Он, вообще, хороший актер.

Впрочем, я держу при себе только лучших. И это правильно. Они за мной как привязанные ходят. И ведь почти все отправились со мной в эту ссылку.

— Ну? — я нервничал.

— Костя сидит дома, слушает «Ленинград» и скачивает «Масяню».

Я усмехнулся.

Игорь знал себе цену, тянул время.

— Ухаживай за собой сам. — я сказал то, чего от меня и ожидали.

Игорь натянуто улыбнулся и двинулся к холодильнику. Достал коньяк, плеснул его в стопку. Выпил. Крякнул. Взял кусок торта на тарелке, вернулся в кресло.

Я молчал.

Игорь откусил, прожевал и закрыл глаза от удовольствия:

— Вкусно!

— Дома тебя ждут еще семь тортов и одна свечка. — я не удержался-таки от сарказма.

Впрочем, какое уж там ерничество: лично слежу, чтобы торты ему поставляли каждый день. После работы ему положено есть горький шоколад или финики. В них — «серотонин». Снимает вредное магическое воздействие. Но Игорь предпочитает лечиться тортами. В них нет гормона счастья, но ему, как Карлсону, это помогает. Уж не знаю почему.

— Да я, вроде бы, не так уж и стар для свечей и горчичников. — не остался в долгу устранитель.

Я терпеливо ждал.

— Ну не знаю я! — вздохнул Игорь. — Черт бы понимал этого Костю! Во власть не рвется. Вкалывать не желает. Красивая жизнь, вино и женщины выпадают из круга его внимания. Пиво и музыка — это только ширма. Аура у него черная с огненными полосками. Жуть, одним словом. Он должен быть страстолюбцем, игроком, деспотом. А вот не там-то было! Если это — вуаль, то он — гений. Если нет, то чего-то в этой жизни я не понимаю. У него даже тяжелых болезней нет. Ни одной. В общем, я не стал зондировать ему память.

— Почему?

— Потому. — буркнул Игорь и покраснел. — Я даже не смог войти в его сознание.

Это что-то новенькое!

Игорь был явно подавлен. Это первый его прокол за последние шесть лет нашей совместной работы.

— Хорошо. — я прекрасно знал своего подопечного. — Можешь зайти в базу данных. Пароль: «brut». В «Моих документах» найдешь папку «Информация по отключеньям». Там приказ на тебя, ИНН, и все данные, как положено. Сам все уничтожишь. И ни каких копий на память! Усек?

— Конечно. — глаза Игоря потеплели.

Хороший он парень, только мнительный очень, гордый. Если кто узнает о том, что он не справился с заданием, это для него будет хуже смерти. Я ведь специально не провожу документы через бухгалтерию до тех пор, пока Игорь сам не придет, и не скажет, что все в порядке. Таких специалистов нужно ценить. И потакать их маленьким слабостям. Жаль, в Москве этого не понимают.

— Действуй. — сказал я и вышел из кабинета.

Пусть Игорь почувствует, что ему доверяет сам инквизитор! Пусть покопается в секретных документах. Он же не знает, что все свое я ношу с собой. В голове.

Я спустился на первый этаж.

В проеме двери курил охранник.

— Дышишь?

— Угу.

Я вышел на крыльцо.

Моросил дождь. Но небо, все равно, оставалось кирпичным.

Ох, завтра кому-то не поздоровится!

Я повернулся к охраннику:

— Игорь поработает у меня. Уйдет поздно. Может быть, утром. Дверь за ним проверь.

— Будет сделано. — усмехнулся страж.

Я обратил внимание, что машины Игоря у офиса не было. Значит, поймал такси. Странно. Совершенно на Игоря не похоже. Что же у него там случилось с этим Костей?

Я сел в свою обшарпанную «десятку».

Итак, что мы имеем? Похоже, мои предположения на счет Кости оказались верны. Не думаю, что какой-то мальчишка может тягаться с инквизицией. Скорее всего: за ним кто-то стоит. Нужно найти этого кукловода и размотать всю цепочку. Тут суть даже не в триумфальном возвращении в Москву. Это дело принципа.

Что ж, посмотрим, что за редкая птица перелетела через границу Европы.

Я вилял по тихим улочкам. Думал.

Или все-таки резидент и есть сам Костя? Нет, не может быть. Это же обычный парень. По описанию: худой, бледный, в очках минус пять. То есть практически: слепой. Он же без своих стекляшек только до сортира дойти сможет. Наши никогда очков не носят. Это один из всеобщих паролей, по которым мы вычленяем друг друга из толпы.

Конечно, именно мы, не все, правда, а те, кто поднимается выше пятой ступени в своем магическом статусе, никогда не болеем. Но чтобы не вызывать подозрений, иногда симулируем. Может быть, очки — для отвода глаз? А вдруг он, вообще, самородок? И ничего пока не знает о собственных возможностях.

Почему же, все-таки, у Кости нет ни одной болячки? Он даже не посвященный. Что за аномалия? Ведь все рядовые члены Ордена и болеют, и умирают. Мы не отслеживаем жизнь каждого сотрудника. Это ни к чему. У всех есть обычный ограничитель.

Наши дозорные, к примеру, даже в зоне радиоактивного заражения будут жить припеваючи, правда, только до тех пор, пока не упрутся во внутреннюю, неразрешимую психологическую проблему. В смешную, чаще всего.

Любовь, ненависть, карьеризм — все эти мелкие бытовые детали вызывают болезни и у наших ребят. Так устроен мир. И мы пришли вовсе не для того, чтобы его менять. Мы хотим этот мир сохранить.

Мысли крутились в голове, как заезженная грампластинка.

Кто же этот Костя на самом деле? Ладно, если колдун-недоучка. Сотрем память — и всех делов. Полбеды, если определившийся маг. В худшем случае одним чародеем в мире станет меньше. А если это тайный осведомитель? Соглядатай из Москвы? Это — хуже всего.

Главное: не перегнуть палку. Если за мной приставлен шпик, то его обнаружение — пощечина гофмейстеру. Этого я не могу себе позволить. А то ведь существуют и другие города. Например: Курган или Катайск. Или, вообще, — Урай…

И буду я там инспектировать хантов и манси. Радужная перспектива. Да еще и своих ребят утащу в это болото. Нет, нужно быть осторожным. Никаких сканирований мозга! Ничего, что хоть как-то может задеть гордыню гофмейстера.

Впереди метнулся человек. Остановился. Кинулся наперерез.

Ненавижу таких пешеходов: ты либо стой, либо беги!

Я ударил по тормозам. Раздался глухой удар о капот. Парень, так неудачно выскочивший на дорогу, отлетел в сторону.

Через мгновение человек поднялся на ноги. В руках он крутил очки — те слетели с него, но не разбились. Он был бледен, как смерть.

Я выскочил из машины:

— Что ж ты, парень, сигаешь прямо под колеса?

— Между прочим, это — пешеходная зона! — буркнул сбитый, и водрузил очки на нос.

Конечно, он прав. Но это, все равно, не дает оснований дергаться перед машиной.

— Садись, довезу.

— Сам дохромаю. — проворчал парень.

— Садись!

Человек подчинился.

Я сел за руль:

— Куда?

Парень назвал адрес.

— Педагогическая, семь «а»? — переспросил я. — В гости что ли?

— Домой. — вздохнул сбитый и отвернулся.

Я знал это место. Это был двухэтажный барак с общей кухней, туалетом и душем на каждом этаже. Кошмар, одним словом. Городские, обычно, в таких местах не живут. Только гастробайтеры и студенты.

— Местный? — спросил я, выворачивая на Гагарина.

— Да.

Врет? Или ушел от родителей, решил пожить самостоятельно?

Проверять пока не хотелось. Кто знает, сколько, на самом деле, приставлено ко мне соглядатаев? Лучше бы Москва дозорным более престижное прикрытие устроила. Вечно у нас швыряют деньги на ветер.

— Как зовут?

— А вам-то что?

— Ну, так, ради приличия. — я даже улыбнулся: нет, не шпик, слишком открыт. — Вот я — Лев Григорьевич.

— А я — Костя. — сказал парень, и, подумав, добавил, — Константин Юрьевич.

Совпадение? Мало ли в городе таких вот Юрьевичей: худых, нервных, с длинными волосами, в очках? Наверное, пару тысяч. И все же… Я ведь даже не видел этого Костю. Просто нашел информацию через Интернет. Обнаружил любительский сайт, от которого шибануло магией. Вычислил и адрес, и телефон. Но сам с этим человеком не сталкивался. Да и Игорь ничего не сказал, ну, кроме того, что Костя сейчас должен сидеть у компьютера. Несколько мгновений я колебался. Нет, нельзя ехать в одной машине неизвестно с кем!

Я сузил глаза и прошептал заклятие видимости.

Люблю я эти старославянские обороты. «Яко Яхве избавит тебя от сети ловчей, тако и аз многогрешный обаче очима…».

Время застыло. Серый смерч сорвался с моих губ и заполнил кабину табачным дымом. Секунда — и проявилась аура моего пассажира.

Темно-коричный нимб сантиметров в шестьдесят полыхал над головою. И казалось, что в этом круге над волосами танцуют красные змеи. Это были ярость, уязвленная гордость и неутоленное желание всего сразу: и женщин, и водки, и славы.

Я даже вздрогнул и поставил зеркальный щит. Это что за бесенка я подобрал? Если он из Москвы, то прикрытие у него — выше всяких похвал. Но если то, что я увидел, и есть его душа, то я ему не завидую.

— Что-то не так? — Костя нервно поерзал.

— Все путем. — автоматически выдохнул я. — Жена от меня ушла. Понимаешь, собрала вещички — и привет! Записка: «Извини, полюбила другого».

— Бывает. — в глазах паренька блеснуло сочувствие. Похоже, он даже хотел рассказать о каком-то знакомом, которого кинула подруга, но вовремя прикусил язык.

Умный. Далеко пойдет. Если мы не остановим. И если тот, за кого себя выдает.

— А ты чем занимаешься?

Парень сразу напрягся:

— А что?

— Понимаешь, хреново мне. Не могу я со своей бедой пойти к друзьям. Чиновник я среднего руководящего звена. Этим все и сказано. Мне бы напиться вдрызг, но с кем-нибудь малознакомым.

— Я вам не верю. — буркнул Костя.

Умница! Правильно: не верь, но только вслух об этом не говорят. Для москвича — прокол непростительный.

— Ты не понял: я — чиновник. У меня все есть. И водка, и закуска, и квартира. И жена вот, была. А на «десятку» ты внимания не обращай. Она мне для работы нужна. Ненавижу общественный транспорт, но и злого шепота старушек в спину тоже не люблю.

— Конспиратор. — ехидно прищурился Костя.

— Ага. — я зевнул. — Бывший секретарь обкома партии, только в Звенигородске.

— На повышение, значит, пошел? — буркнул Костя.

— Типа того.

Мы свернули на Педагогическую, и уперлись в нужный дом.

— Ну, так как? Поехали ко мне?

— Я не люблю, когда зажравшиеся буржуи начинают жаловаться на жизнь!

Молодец, парень: зубки есть!

— Мне не хочется делиться с тобой, хороша была моя жена или нет. — я выключил дальний свет. — Но в эту ночь хочется почувствовать, что я не одинок в этом мире.

— Это тебе еще мало досталось! — злобно бросил Костя, хлопая дверью. — Олигарх вонючий!

Я улыбнулся.

Он вернется. Обязательно. Слишком порывист.

Костю проглотил грязный, обшарпанный подъезд.

Ничего, время у меня есть. Что-то в этом пареньке меня зацепило. Было в его озлобленности нечто странное. Неужели, и, правда, местный? Но живет у родителей, в нищете. Тогда, в принципе, все понятно.

А если нет?

Я вышел из машины.

Падал мокрый снег.

На припорошенной земле валялись использованные одноразовые шприцы: больше десятка.

Я отвернулся. Вот они, люди: наркоманы и сволочи. Все такие, все без исключения. А мы их еще оберегаем, контролируем рождаемость, войны, стихийные бедствия. И где благодарность?

Впрочем, что это я, в самом деле? Дождь и снег как-то на меня разлагающе действуют.

Подъездная дверь скрипнула.

Костя вышел:

— Эй, ты здесь?

Я ждал.

— Ладно, не обижайся. — мальчишка улыбнулся. — Поехали.

Мы сели в машину.

Я ни о чем не спрашивал. И так все было ясно.

— Если ты «голубой» и станешь приставать — урою! — глухо сказал Костя и показал складной нож.

— Я нормальной ориентации. — усмехнулся я в ответ. — У меня дома стационарный телефон. Кстати, возьми. — и я протянул Косте «сотовик». — Позвони кому-нибудь прямо сейчас, подстрахуйся. И оставь себе в залог безопасности.

Костя как-то странно сгорбился, телефон взял, но звонить не стал:

— Я, вообще-то, здесь не живу.

— Ясно.

Костя отмахнулся:

— С предками поссорился. Обиделся я на них.

Еще бы ты не ссорился с такой-то аурой! Странно, вообще, что полгорода ножичком не перерезал.

— Так куда едем? — я вывернул на проспект.

— Ты же, вроде, приглашал. Или мне память изменяет?

— Но я же буржуй поганый.

— Трепло ты, а не буржуй, — отмахнулся Костя. — А то я чиновников не видел. Они вот так мобильниками не швыряются. А если я сейчас выскочу из машины? А если ты дома напьешься, а я корешей вызову, и мы тебя обчистим? Что тогда?

— Ой, напугал! У меня аж поджилки трясутся. Что ты можешь вынести у меня из дома? Ну, на двадцать, ну на пятьдесят тысяч, и только. Я ведь настоящие деньги, а не мелочь всякую в шкафчике не держу. У меня счет в берлинском банке.

— А почему не в швейцарском?

— Я похож на идиота?

Костя помолчал. Похоже, он просто не знал об операции ФСБ по зачистке денежных переводов за границу. Возможно, он — обычный парень. А я тут навертел себе в башке, черт знает что.

— От тебя, правда, жена ушла?

Я достал из внутреннего кармана кошелек, раскрыл его. Красивое женское лицо улыбалось под прозрачной пленкой. Лицо реальной женщины. Аллы. Я специально ношу его с собой именно для таких вот случаев.

Костя посмотрел на фотографию и слегка расслабился. Похоже, поверил. Или сделал вид, что верит.

Что ж, похоже, начиналась вторая часть Марлезонского балета. Лишь бы я оказался в роли мушкетера или, на худой конец, в шкуре Анны Австрийской.

Примерять личину обведенного вокруг пальца кардинала или облапошенного короля что-то не хотелось. Но кто не рискует, тот не пьет шампанского!

Служебная квартира, предназначенная для таких вот незапланированных операций, встретила нас тщательно продуманным лирическим беспорядком. Кровать не убрана, у изголовья раскрытая книга, забытая переплетом вверх. На спинке стула — трико. Носки валяются посередине комнаты, ладно, хоть не дырявые. На кухне не лучше: на столе грязная посуда, на скатерти — пятно. В комнатах витают запахи алкоголя, висит табачный дым. Даже шторы задернуты.

Я извинился и провел Костю в рабочий кабинет. Предполагается, что у чиновника это — святая святых. В принципе, так оно и есть.

Из кабинетов я, действительно, не вылезаю по двадцать часов в сутки. Я даже сплю иногда, сидя в кресле. И вовсе не потому, что не могу дойти до кровати. Просто в кресле удобнее и легче сдерживать любые ментальные нападения. Реакция лучше: и пробуждаешься быстрее, и защитный круг — действеннее, и руки всегда готовы к работе. Ведь, как ни крути, а я — инквизитор. И некоторые ретивые служащие Ордена время от времени под меня «копают».

Но до сих пор, не смотря на опалу, мой голос все еще слышен в Москве. Многим это не нравится.

А что говорить об екатеринбуржцах? Я же занял место любимого всем городом Авдеева — пятидесятилетнего генерала в отставке. Высокого, с военной выправкой, но мягкотелого. За три года — ни единого вердикта об уничтожении. Только зачистки памяти. Такие бы, вообще, в инквизицию не совались! Распустили кадры!

За те две недели, что нахожусь в городе, я уже столкнулся с процветающим кланом сатанистов. Причем, с самым гнилым, из тех, кто и человеческими жертвами не брезгует. Мы так и встретились: нос к носу.

Их было трое. Предводитель и охрана. Эти ребятки никого не боятся. Ни малейшей конспирации! Подбородок — до неба, на шее — перевернутая пентаграмма.

Конечно, далеко не всякий может понять, какая из этих побрякушек — дешевая подделка, а какая страшнее эпицентра ядерного взрыва. Но на то я и инквизитор, чтобы разбираться в этом.

Естественно, мы узнали друг друга. Одного перекрестного взгляда было достаточно, чтобы понять: началась великая охота. Моя — на этого мага. И чернокнижника — на меня. Нам двоим слишком тесно в этом городе! Христианское показное смирение бессмысленно в нашей борьбе.

А Авдеева за подобное попустительство я бы под трибунал отдал.

Эх, если бы знать об этом месяц назад, когда я еще в Москве сидел, мы бы этого чернокнижника в порошок стерли. У нас же в столице свои группы захвата! А теперь никого не вызвать: полномочий не хватает. Я больше не баловень Ордена, а рядовой инквизитор. Без улик ничего не могу предпринять, и оттого чувствую себя советским следователем: таким же безнадежно-обреченным в поединке с организованным злом.

Вот такая она, наша война. Не зря же Гитлер назвал свой опус «MeinKamf». Подмазаться хотел. Адольф ведь даже инициацию прошел. Стал адептом, потом, шаг за шагом поднялся до инквизиторов. Он состоял в нашем Ордене.

Это для нас не позор и не честь. Просто факт. Но он нас предал. Сначала он, по нашему принципу, сколотил свой Третий Рейх, а потом создал инквизицию внутри инквизиции. Он извратил символику, думая, что дьявол его защитит. Но ни Свет, ни Тьма не могут спасти от нас. Предателей никто не любит, от них отрекаются все: и ангелы, и бесы.

В свое время, Иоанн Васильевич Грозный делал уже подобный финт. Почему-то никого не удивляет организация опричнины православным самодержцем. Собака, грызущая измену и метла, выметающая из России мусор — это древняя атрибутика наших групп захвата и зачистки. Похоже, ныне об этом известно даже непосвященным.

Вчера вышел из Метро и наткнулся на студентов в синих фартуках. Измученные полуголодные лица, а в руках каждого — швабра и пластиковое ведро. «Чистый город без Чернецкого!» — это у них на груди.

Докатились: извращенная символика инквизиции шагнула в массы! Зачистим мера и замоем за ним — это дело. Вот только на его место непременно придет такой же чиновник. Вообще-то, мы пустяки не засекречиваем, голову собаки к помойному ведру не приравниваем, но грязный осадок в душе все же остался.

А Грозный, в свое время, как всякий цесарь, метаться стал, разрываться между христианством и силой. Тоже ведь пытался создать инквизицию для инквизиции.

Как люди не могут понять, что нас не уничтожить?

Кстати, это именно мы, в назидание потомкам, и пресекли тогда род Рюриковичей. Омрачить ум и без того бесноватого владыки — это привычная работа устранителей.

Когда мы поставили Романовых, тоже было много споров. Гофмейстер тогда даже на компромисс пошел: для баланса сил решили пророчеством запастись: «Триста лет дому Романовых — и, если не одумаются, не подчинятся Ордену, — кирдык».

Собственно, Романовы в бочку и не лезли. Впервые на откровенное противостояние нам решился только Павел Первый. Он даже под Мальтийский Орден переметнулся. На гербе Росси чужеродную символику ввел. Вот мы и пустили слух о безумии императора. А потом руками масон совершили дворцовый переворот. И снова напомнили Романовым о пророчестве. Даже специальный вердикт передали правящей династии. Тот самый, который читал Николай Алексеевич. Тот, которым воспользовались большевики.

Конечно, мы больше пугали. Нас монархия в России всегда устраивала. Но на наше несчастье: Николай Второй оказался слишком интеллигентным. И впечатлительным. Не захотел он взять страну в ежовые рукавицы. Испугался, что повторит судьбу деда. Жену и детей пожалел.

А Алексей малость не дорос до скипетра. Вот из него получился бы властелин! В общем, когда роковые числа «17» в судьбе Романовых набрали магическую мощь, Николай ручки сложил и сначала отрекся, а потом сам шею в петлю и сунул. Пришлось Ордену соблюдать Пакт перемирия с Темной Ложей.

Если быть откровенным, то Темная Ложа тоже прекрасно понимала, что на Руси править могут лишь монархи. Они же тоже жили за счет энергии, поступавшей от эгрегора самодержавия. И, потом, железный кулак — вот чего ждал народ. Нет, не репрессий, а порядка.

Чиновников и олигархов — вздернуть, воющую интеллигенцию — на урановые рудники. И — землю крестьянам.

Но Пакт есть Пакт. Нарушить его мы уже были не в праве.

Мы пытались внедрить Гришку Распутина. Темную Ложу это тоже устраивало. Но тут великие князья подняли бунт. Они хотели Николашку на царство. Мы бы и не против, но разве можно остановить летящий с горы валун?

Собственно, Орден тогда не нуждался в гражданской бойне. Для сдерживания роста населения хватило бы и Первой Мировой. А там — устроили бы пару катаклизмов: падение второго тунгусского метеорита, только уже на Лас-Вегас — и все было бы в норме. Но, в самый решительный момент, немецкая фракция Ордена откололась и надавила на своего кайзера. Германия не просто открыла Ленину границы, но и снабдила его деньгами.

Я мотнул головой, разгоняя несвоевременные мысли. Вечно так: как дождь или снегопад, так меня философствовать тянет.

Костя тем временем озирался с показным равнодушием. Если это игра, то актер он блестящий. Хотя, наверное, я начал перестраховываться.

Я подошел к серванту. Достал коньяк. Налил в рюмки.

— Ого! — Костя, похоже, до сих пор не верил в мою байку о работе в администрации города.

— Или покрепче?

— Три звезды? — с сомнением протянул мой гость. — А ничего, сойдет.

Я улыбнулся. Нет, конечно, пивали мы коньяк и получше, но в таких делах важно палку не перегнуть. Как бы ни закрылся мальчишка. У него и так слишком обостренное чувство социальной справедливости.

Мы выпили. Я сел в кресло.

Костя заворожено уставился на компьютер.

— Атлон. — я небрежно махнул рукой.

— Разбираешься? — завистливо протянул Костя.

Я сразу уловил нотки старого хакера:

— Нет, но у меня куча друзей. Говорят, что он — не уступает четвертому пеньку, но на порядок дешевле.

— Правильно говорят. — Костя поерзал. — А у меня старье, даже монитор на 14 дюймов. И модем — «смерть на взлете». И оперативка — такая же.

Видно было, что пареньку не терпелось опробовать машинку. Что ж, это хорошо, что у него хоть что-то есть за душой.

— Можешь включить. Дома я документы не храню. На работе с ними возни хватает. Жена пару «бродилок» поставила. Пароля нет.

Но Костя вдруг замкнулся. Он стал каким-то безразличным, словно обиделся:

— Это я так.

— Нет, я серьезно. — я попытался исправить свою оплошность. — Можешь в сети посидеть. У меня «выделенка». Оформлена через муниципалитет. И резак хороший, и болванки мне приносят бесплатно. Пользуйся, не жалко.

— Жируете? — уже без злости сказал Костя.

— Почему не воспользоваться тем, что лежит, под ногами?

Костя крякнул: было видно, что именно так он и думает, но признаться в этом перед чиновником стыдно.

Мне этот парень начинал нравиться.

— А кофе у тебя какой? — Костя начал потихоньку осваиваться.

— Черный. — отшутился я.

И мы отправились на кухню.

Я шел и радовался: да, это была квартира мужчины, от которого несколько дней назад ушла жена. Вполне убедительно. Еще не захламлено до такой степени, что хоть святых выноси, но порядка уже нет.

Я громыхнул посудой, сваленной в раковину, плеснул в чайник «Уральской воды», зажег газ.

Костя молчал. Что-то обдумывал.

Я достал из холодильника четыре бутылки пива, литр водки, сушеную воблу, копченую грудинку, подсохший сыр. Малый джентльменский набор.

— Странно это все. Не привык я к подаркам судьбы. — Костя вел себя, точно ребенок в магазине, уже видящий чек на понравившуюся игрушку и потому не знающий, как ему теперь реагировать на происходящее.

Видимо, я был для этого парня демоном-искусителем. Ему хотелось напиться. И дело не в том, что «на халяву», а была в атмосфере этой квартиры какая-то студенческая романтика, вероятно, близкая его сердцу. Все это читалось в мятущихся глазах Кости. Ну что ж, посмотрим на молодежь под увеличительным стеклом.

— На понижение я не пойду. — буркнул гость.

Молодец. Соображает. Опыт есть.

Но пиво я не убрал, просто сдвинул на край стола:

— Как хочешь. Ночь длинная. А за выпивкой уже я не пойду. Разве что, тебя сгоняю.

Под моим насмешливым взглядом парень смутился, но тут же гордо выпрямил спину:

— Там видно будет.

Кажется, переусердствовал я с выводами:

— Ладно. Угощайся. Я вернусь в кабинет за коньячком, если ты не возражаешь, конечно.

Костя сглотнул. Возможно, жизнь, действительно, не слишком часто баловала его.

Или я потерял чутье на людей?

— Наливай пока кофе. И мне тоже. — я отправился в рабочий кабинет за коньяком.

Из ящика рабочего стола я выгреб четыре полулитровые фляжки, сунул две из них в карманы пиджака.

И тут я почувствовал тревогу. Странную, глухую. Что-то было не так.

На мгновение я закрыл глаза, и мысленно осмотрел квартиру.

Все в порядке. Внутренние охранные печати Соломона горели в воздухе синими паутинками. За окнами угадывался пламень висящих пентаграмм. Защитная магия высшего уровня. Она чем-то напоминает сигнализацию: те же нити, магические знаки, — они точно камеры слежения. И, в случае опасности, — сирены взревут не только в офисе, но и в головах охранников. Система отлаженная, не дающая сбоев.

Это надежно еще и потому, что мы внедрились везде: в структуры ФСБ, во все партийные номенклатуры, в высшие и средние руководящие звенья.

А еще многие из нас любят покрасоваться и откровенно протаскивают в человеческую жизнь нашу атрибутику. Мол, мы крутые, по лезвию ножа ходим. А магистрат всегда смотрел на это ребячество сквозь пальцы. И символика наша буквально пропитала действительность.

Взять, к примеру, череп. Он, по православному канону, покоится в основании Распятия, как символ могилы Адама.

«Веселый Роджер» столетиями украшал бандитские фрегаты.

Во время гражданской войны черепа скалились со знамен штурмовых батальонов Добровольческой Армии. Позднее они перекочевали на воротнички эсэсовцев.

Да и сегодня черепа нарисованы на плакатах, футболках и даже на стенах подъездов. Они стали непременной атрибутикой хард-рока.

Череп — сопровождает жизнь каждого человека как альтернатива, как свобода выбора, как готовность умереть за свои идеалы.

Но мало кто знает, что в тайной канцелярии Ордена череп на протяжении веков так и остался логотипом секретных донесений, связанных с людьми, обладающими магическими способностями, но не склонившимися ни к добру, ни ко злу. И даже Гамлет — это образ, навеянный инквизицией.

И что это меня сегодня так и тянет на общефилософские обобщения? Из-за дождя со снегом что ли? Что-то нервы совсем расшалились.

Я вернулся к гостю, выставил на стол коньяк. Глаза Кости совершенно округлились:

— Ты что, правда, чиновник?

— Кривда. — буркнул я. — Наливай, а то уйду.

— Ладно. — согласился Костя.

Через час в мусорном ведре оказались все коньячные бутылки и пустая коробка из-под шоколадных конфет.

Пьянка была в самом разгаре. Перешли на водку. На местную, на «Истоковскую».

И вдруг — звонок в дверь.

Костя вопросительно поднял на меня честные глаза: кто это? Жена вернулась?

А, действительно, кто? Это же засекреченная квартира.

— Погоди. — я встал и почувствовал, как меня кинуло на стену.

Странно. Кажется, напился. Ах, ну да, ел я только утром! Потом все не до того было.

Зажмурился. Сосредоточился. Внутренним взором скользнул по силовым магическим линиям. Нити заклинаний целы. Печати и пентаграммы неприкосновенны. Все в порядке.

Шагнул к двери и глянул в глазок. Парень и девушка. Обычные.

Кто бы это мог быть?

И тут моей шеи коснулось серебро. Я всегда его чувствую. Нет, не потому, что мы сами постоянно пользуемся именно серебряными ритуальными кинжалами и пулями, а потому, что в серебре заключена особая магия. Страшная даже для инквизиции.

— Открывай. — голос холодный, не знакомый.

Я попытался дернуться и тут же ощутил, как из тонкого пореза за воротничок струйкой побежала кровь. Кто бы это ни был, а он знал обо мне слишком много. Я стиснул зубы.

В крови — душа. Именно потому сатанисты так любят человеческие жертвоприношения.

Я чувствовал, как моя кровь коснулась серебра.

Боги, как больно!

Я сломался пополам. Добивать меня не стали, лишь отшвырнули к стене. Было муторно и стыдно. Надо же было так попасться: провели, точно мальчишку!

Содержимое желудка вывернуло.

Я чувствовал, как кровь пульсирует в голове, как дрожат руки. Во рту был привкус пыльной полыни. Горечь. Горечь поражения.

Я прикусил нижнюю губу. Стало чуточку легче. Сконцентрировался.

Печать Соломона на входной двери взломана. Но как-то странно. Ее словно погасили. А это означало, что сигнала о тревоге в офисе не будет. С кем же я столкнулся?

На такое способен только Великий Инквизитор. Тот, который стоит над всеми Орденами. Но это — миф. Такого человека не существует. И никогда не было.

Я почувствовал, как моя голова поплыла куда-то в сторону.

Потом я ощутил пощечину. Вторую, третью. Но глаза открыть не мог.

— Быстрее! — раздался все тот же холодный голос.

Меня подхватили под мышки и куда-то потащили.

Мне казалось, что жизнь моя оборвалась. Только не было ни ангелов, ни бесов, ни тоннеля. Комната вдруг обернулась воронкой, в которую я стремительно падал.

Я летел в полной темноте и чувствовал, как за мое тело цепляются сотни рук. Я даже знал кто это: те маги, которым я подписал смертный приговор. Все они были здесь.

Я знал, что мы обязательно встретимся. Симпатическая связь со смертью не прекращается. Но я не мог позволить им творить бесчинства среди людей. Я выполнял свой долг. Теперь меня самого ждало развоплощение. Это справедливо. Возмездие — это кармический звездный закон.

Снова удар по лицу, и я очнулся на полу кухни.

Люстра слегка покачивалась от сквозняка. Надо мной склонилось хищное лицо мага. Именно мага: нос горбинкой, глаза холодные; тонкая, вольтеровская бескровная нить губ:

— Инквизитор?

— Да. — я не считал нужным притворяться.

— У нас же соглашение с гофмейстером.

Какое еще соглашение? Почему я ничего не знаю о закулисных играх Ордена? Неужели это Темная Ложа? Вот это влип. Подставили меня таки, москвичи, отдали на заклание. Знали, что я яростно примусь пропалывать сорняки черной магии. Все, похоже, моя карьера окончена. Позорно оборвана в Екатеринбурге. Проклятый город!

— Усадите его! — рявкнул маг на своих подопечных.

Меня швырнули на стул.

Напротив, с остекленевшим взглядом сидел Костя.

О, нет! Как же я сразу не догадался! Банальное переселение душ. Только выполненное с мастерством высшего пилотажа. Этот маг таился даже не в теле Кости, а в самых темных уголках Костиной души, в тех ее сегментах, которые не поддаются сканированию защитной магии Ордена.

Конечно, в теории прикладной магии этот фокус изучают еще на третьем курсе орденского закрытого университета, но это невозможно, недоступно ни людям, ни магам. Это может сделать лишь…

Вот тут-то в груди у меня все и оборвалось.

Эти ребята были не из Темной Ложи. Это был Враг. Неназываемый. Нет, не дьявол. Это была персонифицированная темная сторона души Христа. Это был Черный Бог. Не разрушающий, а созидающий, и потому — непостижимый. Бог, принесший меч и создавший истинную инквизицию. И теперь он пришел ко мне.

А святая инквизиция сама предала обе стороны души Христа. Это я понял только сейчас, судорожно хватая воздух открытым ртом. И наш Орден — лишь жалкое фиглярство, Клуб Веселых и Находчивых, утративших истинное знание.

Как я был слеп!

— Решил прочистить ряды музыкантов? — по губам мага змеею скользнула улыбка. — А знаешь ли ты, что все они — под моей защитой?

Я сглотнул. Тело было ватным. Но где-то под лопаткой ныло. «Укол», — догадался я. Плохо дело. По кислому привкусу во рту, я понял, что мне ввели вакцину искусственного сдерживания распада личности. Видимо, меня вытащили не просто из могилы, но и уберегли от зомбирования. Зачем? Для какой закулисной игры? Уж лучше бы я умер.

— Какой из тебя инквизитор? — маг явно потешался надо мной. — Думаешь, сместить Авдеева — большая честь? Да он же марионетка. В свое время я легко его приручил. Как собаку. Ты, вообще, понял, куда приехал? На Урал. В землю темных славянских богов и каторжников. И ты собираешься навести здесь свои порядки? Сюда Москва присылает лишь тех, чья память нуждается в форматировании. Неужели ты до сих пор этого не понял? Урал — это чистилище для власти и церкви.

Я не верил ни единому слову. Но главное: не мог этот человек быть Великим Инквизитором, он не опустится до банальной вербовки.

Это, точно, всего лишь магистр Темной Ложи. А я был кретином, когда в Москве не понял, что вместо полномочий мне вручили билет в один конец.

У Ордена с Темной Ложей всегда были странные, почти дружественные отношения. И то, что меня выдали — это даже не предательство. Меня выслали из столицы. Ордену не хотелось привлекать излишнего внимания к внутренним кадровым перестановкам.

Но только теперь я понял, что Екатеринбург — это даже не ссылка, а смертный приговор. Мог бы и сразу догадаться. А теперь: либо соглашательство с Темной Ложей, либо смерть. Выжил, значит предал. Иного не дано. Обложил меня гофмейстер, со всех сторон обложил. Выхода нет!

— Инквизитор может быть только темным, да? И никогда — серым? — я попытался вложить в вопрос всю силу своего презрения, но получилось это плохо. Я просто прохрипел набор бессмысленных фраз.

— Не надейся на легкую смерть, умник. — маг отшатнулся от моего лица. — Как ты думаешь, что сделают с чиновником, совершившим бытовое убийство, с чиновником, не угодным администрации? Нет, мой юный друг, смертью здесь не пахнет. А вот на заключение такого преступника в «Матросскую тишину», чтобы он колдовать не мог, — на это у меня распоряжение есть. И ордер на арест, и вердикт суда — все согласовано.

Маг швырнул бумаги мне в лицо.

Я с трудом нагнулся, поднял документы.

Верно. Все подписано и скреплено печатями. Все в строгом процессуальном порядке. Даже даты проставлены, естественно те, которые должны появиться, если меня сейчас возьмут с поличным.

Хорошо работают. Просто загляденье. Видимо, просто умереть мне уже не дадут. Орден слишком хорошо знает своих сотрудников.

Правда, у меня есть последняя лазейка — переметнуться на сторону Темной Ложи. Отказаться от Ордена, отвернуться от гофмейстера. А разве он, вообще, заслуживает преданности?

Но вдруг все происходящее — инсценировка, «проверка на вшивость»? Ведь взломать печать Соломона можно только в одном случае: работая на одного из Великих Магистров. Тут Слово нужно знать. Слово Силы. То самое, за которое любой из нас полжизни отдаст не задумываясь.

Но стоило ли из-за меня так напрягаться? Проще было пристрелить в подъезде. Хотя, о чем это я? Мученики Ордену тоже не нужны. А вот узники и отступники для воспитательных целей очень даже пригодятся.

Что делать? Я повернул голову и почувствовал, как на шее лопнула сухая кровяная корочка. Противно.

— Что скажешь, инквизитор?

Если я сейчас отрекусь от Ордена, где гарантия, что тут же не войдут Присяжные Военного Трибунала?

В Москве все только и хотят, чтобы я оступился, сделал неверный шаг. Спят и видят. Так и эдак — «Матросская тишина». И смерть при малейшей попытке к бегству. Вот уж не думал, что все так обернется.

Уж лучше бы загнали в какой-нибудь Нефтеюганск или в Никельтау, где я бы и сгнил заживо. Только там бы я боролся со злом, а что сейчас?

— Во имя веры. — я взвешивал каждое слово, понимая, что меня прослушивают в офисах друзей и врагов. — Во имя торжества истины я не могу пойти на соглашательство ни с тьмой, ни со светом. Я — инквизитор.

Все, похоже, приговор я себе подписал.

Маг усмехнулся. Щелкнул пальцами. Подручные колдуна вышли.

Мы остались втроем: я, маг и мертвый Костя.

Чернокнижник взметнул руки вверх, и комната полыхнула холодным магическим огнем. Стало трудно дышать. Я захрипел. Я почувствовал, как ртом пошла кровавая пена. Кто же это на самом деле? Нет такой силы даже у магистров. Нет, и не может быть!

Я откинул голову к стене и зашептал молитву. Я не мог умереть без покаяния.

Маг повернул ко мне лицо:

— А ты молодец, Лев Григорьевич.

Я не смог улыбнуться коварной усмешкой врагу. Я уже ничего не мог.

— Сейчас нас никто не слышит. Все радары пусты. Все магические нити лопнули. Здесь только мы: я и ты. Твое последнее желание.

Я нервно сглотнул: убьет. Вот теперь точно: убьет. Он понял, что однажды я выйду из любого заточения. И отомщу. Жестоко, но справедливо, по закону кармического воздаяния. Чего бы пожелать? Жизни? Бессмысленно. Не зачем унижаться и радовать палачей. Нужно что-то такое, за что потом не было бы стыдно.

— Твое время на исходе.

Там, в Москве, осталась больная мать. Я не думал, что эта ссылка оборвется так внезапно. Я надеялся вернуться. Она этого не переживет, у нее больное сердце. И Алла в Москве. Я не позвал ее с собой. Мы договорились, что она уволится и приедет только в том случае, если моя командировка продлится больше полугода. Да, она приедет, только вот куда? На могилу? Положить цветочки? Бред какой-то.

А еще по городу гуляют сатанисты. Кто их теперь остановит?

Нужно было выбрать что-то одно.

— Костя мертв?

Маг прищурился:

— А что?

— Я не желаю, чтобы страдали невинные.

— Это говоришь ты, инквизитор?

— Это закон Ордена и жизни. — я чувствовал себя идиотом, но я не мог не сказать этого врагу.

— Хорошо. — колдун снова щелкнул пальцами. — Твое желание исполнено.

И перед моими глазами поплыла фиолетовая тьма…

Я очнулся на полу. Во рту все еще господствовал цинковый привкус. Я пошевелился. Никто на меня не кидался. В квартире никого не было. Я сконцентрировался.

Комнаты были подернуты флером невидимости. Печати Соломона и защитные пентаграммы на местах. Этого просто не может быть! Я же не мальчишка, а инквизитор! Я точно знаю, что любой защитный знак несет в себе информацию о ДНК мага. Это же, как отпечатки пальцев. Тот, кто мне угрожал, обнаглел до такой степени, что оставил на себя полное досье.

Я поднялся на ноги.

Костя все так же сидел и тупо глядел прямо перед собой. Мне некогда было проверять, каким именно заклятием держали труп в неестественном для него положении. Я боялся, что надо мной решили пошутить, что печати Соломона сейчас развеются. И тогда примчится охрана из офиса. И для меня все будет кончено. Бытовое убийство в нетрезвом состоянии. Что может быть кошмарнее для инквизитора?

Шаг, другой, третий. Ноги подгибались. Печати мерцали.

Я сжал волю в кулак, дошел до входной двери. Положил правую ладонь на нить знака. Легкий энергетический импульс кольнул руку. Не может быть: это был мой энергетический рисунок! Получается, что именно я наложил эту печать, что никто не выходил из квартиры.

Значит, официально, я — убийца.

Мысли окончательно спутались. Я сел в коридоре на пол, прямо у порога.

Вспомнилось дело Ричарда, инквизитора, переметнувшегося в прошлом году из Иезуитского Ордена в Мальтийский. Ему было предъявлено обвинение в каннибализме. Как я тогда не понял, что дело то было шито белыми нитками! Это же характерный почерк Темной Ложи! Дело не в том кто к кому подался! Темная Ложа вербует или уничтожает только самых сильных. Лишь тех, кому покровительствуют звезды, кто в апогее силы и на карьерном взлете. А теперь я сам угодил в тот же капкан.

На кухне раздались шаги.

Значит, маг не ушел. Возвращается из кабинета, чтобы позлорадствовать? Чего он еще хочет?

Но это был не чародей. Через мгновение передо мной стоял Костик:

— Что, перепил?

Я моргнул: Костя не исчезал. Это был не фантомом.

— Помоги встать. — прохрипел я и протянул руку парню.

Костя пожал плечами, выполнил мою просьбу.

И в этот миг я снова нарушил устав: заглянул Косте в душу. Молниеносно прокатился по памяти огненным смерчем. Ничего. Просто человек.

Доля секунды, и мы оба уже стояли на ногах.

— Да, что-то мне плохо… — я выдавил вымученную улыбку.

— Ты так сильно хочешь, чтобы не пострадали невинные, инквизитор? — криво усмехнулся Костя и неожиданно подмигнул.

Как же так? Я ведь только что вывернул Костину душу наизнанку? Не было в ней никого!

И тут меня осенило. Правильно: я и не могу заглянуть в душу этого человека. Я думаю, что нахожусь внутри, а меня несет по поверхности. Но это выходит за рамки современной магии! Это даже выше простой логики. Это можно только почувствовать.

— Ты ведь отступник, инквизитор.

Я тупо уставился на Костю.

Впрочем, это был уже не человек. Лицо его озарилось сиреневым светом, сам он стал полупрозрачным, словно студень. Но глаза жили, они были пронзительными, всепоглощающими:

— Боги и люди всегда страдают невинно. Ты пошел войной на миропорядок.

— Не правда. — прошептал я. — Боги и люди сами допускают, чтобы с ними так обходились. Все сами виновны в том, что с ними происходит.

— Возможно. — некто, бывший Костей, приблизился ко мне вплотную. — А вот ты не только призвал меня, но и впустил в свою душу.

«Антихрист?» — метнулось в сознании.

— Христос. — усмехнулся незнакомец. — Вторая половина его души. Твое кривое отражение, между прочим. Великий инквизитор. Ты же хотел стать мной? Ну, хотел?

Я облизнул губы. Это чудовище право. Хотел. И еще как!

— Я жду ответа.

— Я хочу остаться собой.

И тут же на дверях лопнула печать Соломона. Взвыли магические сирены. Через пару минут сюда ворвутся ребята с автоматами и магическими оберегами на шеях.

— Ты и останешься собой. Потому что я — это уже ты.

Группа Захвата отреагировала молниеносно. Ребята в камуфляже ворвались в квартиру подобно смерчу. Впервые я был рад их появлению. Все было в лучших традициях нашего спецназа: чулки на голове, Калашниковы, заряженные серебряными пулями, на рукавах эмблема золотой ящерицы, извивающейся на российском триколоре. Прямо частная охранная организация. Любо дорого посмотреть!

— Лежать!

Я почувствовал холод автомата, дуло уперлось мне в грудь. Я уловил и пульсацию охранного медальона моего конвоира, и тонкий чесночный аромат. Солдаты действовали слаженно, по инструкции.

Вслед за группой Захвата появились криминалисты.

Первым ввалился уполномоченный гофмейстера по незаконному использованию и злоупотреблению эгрегориальной пси-энергии в Уральском регионе Даниил Иванович — уже седеющий полноватый мужчина.

Увидев меня живым, он поморщился. Сенсации не получилось. Поймав на себе его острый колючий взгляд, я понял, что моей случайной гибели от руки религиозного фанатика ждут не только в Москве…

Следом плелся мастер визуализаций и наш компьютерный гений Стасик. Он был высоким и худым. Местным, поэтому я его знал плохо. Он вечно таскался со своим ноутбуком в заплечной сумке. Вот и сейчас он сразу же кинулся к розетке.

Заглянул и дежурный офицер. Бодрый, отутюженный. Серенький пиджак делал этого стража магического порядка каким-то неприметным, но выдвинутый вперед подбородок все же привлекал внимание. Породу не скроешь!

Последним вошел Игорь. Увидев меня, Игорь как-то весь сжался, ссутулился, и как будто даже постарел. Я знал, о чем он думает. Нет, мысли я не читаю. Достаточно простого житейского опыта.

Что решит устранитель, увидев за столом мертвеца и инквизитора на полу? Ведь, судя по остаточным магическим разрядам, пару минут назад здесь применили несанкционированное сканирование мозга. На подобные вещи каждый раз запрашивается лицензия. Она, эта лицензия и на сканирование, и на срыв печатей, была, но у Игоря, а не у меня.

Нормальный устранитель просто обязан заподозрить меня в грязных махинациях, в двойной игре, в том, что я давно и с потрохами продался Темной Ложе. Вслух, конечно, ни один порядочный человек этого не скажет, но подумать — непременно должен.

Эксперт гофмейстера уже хлопотал около Кости. Я ждал. Сейчас все станет по своим местам. Я же ни кого не убивал. Костя очнется. И выяснится, что это я, а не мальчишка подвергся магическому нападению. Ну, может быть, заподозрят, что я ставил несогласованный с Москвой опыт. В худшем случае: две недели домашнего ареста.

Пауза затягивалась. Криминалисты спинами загораживали от меня Костю. Да что они там, вскрытие делают что ли? То самое, которое покажет, что труп умер в результате вскрытия?…

— Поднимайтесь, Лев Григорьевич. — это Игорь поборол свой страх. — И приведите себя в порядок. Пустите его!

По мятущимся глазам своего сотрудника я понял: подозревает во всех смертных грехах. Но не отречется. Уж если он со мной из Москвы ушел, то теперь последует и на плаху. Будет материться, но шагать, потому что гордый. Не может он признать, что что-то ему не по плечу, что чего-то мог не учесть.

Солдат, придавивший меня к полу, недовольно убрал оружие, покосился на Игоря и отошел, но я все время чувствовал на себе прицел его холодных глаз.

Покачиваясь, я прошел в ванную. Прикрыл за собою дверь. Сунул руки под холодную проточную воду. Это первое правило защиты для низкоуровневых магов, но выбирать не приходилось. Стало легче. Я даже умылся. Сконцентрировался.

Защитная сеть квартиры сейчас была похожа на колючую проволоку, которую искромсали садовыми ножницами. Всем известно, что нити магических заклинаний — эта живая субстанция, низшая форма существования.

Заклятия охранной магии плетутся прямо из души, вытягиваются из солнечного сплетения по паучьему принципу. Сейчас же, разомкнутые нити колыхались в воздухе точно водоросли в толще океана. И каждый в этой комнате знал, что разорванная цепь, связывавшая пентаграммы и печати, агонизируя, медленно умирала.

Защиту конспиративных квартир устанавливают и поддерживают в рабочем состоянии дозорные. После всего, что здесь произошло, дел им тут не менее, чем на неделю.

Нужно все зачистить, дезинфицировать, наложить вуаль невидимости, незначительности. А потом — заново сплести охранную цепь заклятий, восстановить сигнализацию.

К тому же все без исключения предметы: от холодильника и шкафа до последней скрепки необходимо вынести на свежевскопанную землю, чтобы удалить остаточный магический потенциал.

Грузовики у нас, конечно, есть, но вот погрузка, разгрузка, возможные пробки, осложнения с милицией — все это — нервы дозорных. Кстати, землю они копать должны сами. Лопатами. Так действеннее. Ох, и обозлятся они, если решат, что я это специально сделал, мол, бдительность их проверял.

Что-то долго они с Костей возятся. Ведь было обещано, что невинные не пострадают. Значит, парень скоро очухается, его увезут в Институт Исследования Мозга — в наш закрытый отдел. А уж там его душу разложат на атомы. Только это, все равно, ничего не даст. Он уже чист.

В этот момент где-то в груди у меня зашевелился чужеродный сгусток энергии. Великий Инквизитор или маг Темной ложи, или сам дьявол вошел в меня. Теперь это уже я — одержимый.

Я прислушался к своим ощущениям: да, был во мне кто-то живой. Некая субстанция: не враждебная и не дружественная. Она вовсе не собиралась жрать меня изнутри, как в дешевых американских фильмах. Это была отнюдь не инопланетная личинка, выбравшая мое тело для того, чтобы использовать его вместо кокона.

Конечно, демоны четвертой ступени от клана Агасфера и до рода Люцифера включительно любят такие забавы. Но то существо, которое вселилось в меня, в дешевых трюках не нуждалось. Я ощущал, как нечто осторожно, точно вскрывая пинцетом внутренности, проникает в мою душу. Но ни холода, ни жара не было.

Это был не демон в традиционном понимании, и не душа опытного мага, привязанная к земле силой или страстью. Тот, кто поселился во мне, обладал магией превосходящей все мои познания.

Возможно, он был сильнее всего нашего Ордена. Он был духом, которому на время понадобилось человеческое воплощение.

Похоже, у него просто не было времени ждать, пока выбранный им человек вырастет, выучиться, войдет в силу. Поэтому он вселился меня. А в Косте пребывал временно, пока искал более подходящую кандидатуру. Это означало, что в любой момент демон мог выйти уже из меня, вырывая и унося с собой ту часть души, которую он уже отравил.

Одного я никак не мог понять: в комнате толпилось столько магов пятой и третьей ступени, отчего же никто так и не почуял неладное?

Что делать? Ждать, пока присутствие чужого почуют другие инквизиторы? Но если никто в комнате не ощущает этого сейчас, то моя душа за сутки полностью сольется с волей пришельца. И тогда — только смерть нас разлучит. Я инквизитор, я знаю это лучше всех. В такой ситуации нет выхода. Можно лишь покончить с собой. Но это не даст ответ на вопрос: кем я был, и кем становлюсь?

Действительно, кто я сейчас? Предатель поневоле или самоотверженный ученый, заразившейся неведомой болезнью, чтобы понять принцип, механизм инфекции? Или: я — Великий Инквизитор?

Раньше об этом надо было думать!

Я с силой завернул кран. В квартире царствовала тишина. Холодная, страшная.

Я все уже понял. Костя мертв. Скорее всего, на его теле уже нашли следы насильственной магической смерти.

Я судорожно оглядел потолок. В вентиляционную шахту пролезет разве кошка. Да еще решетку надо выломать, а времени нет. Это не выход.

Опять же, пока на мне амулет инквизитора — ни один бес не может проникнуть в мою душу.

Но ведь кто-то же вошел!

А заключение под стражу подразумевает изъятие амулета. Вот тут ко мне мохноногие и заявятся. Целый легион. И я окажусь не в силах им противостоять. Тогда меня, точно, ждет костер.

Не убежать. Не спрятать амулет. Даже Игорю сейчас нет веры. Я уже видел его затравленный взгляд. Я сейчас один против целого мира: и против Ордена, и против людей.

Великий Инквизитор во мне! Только идиот мог поверить в эту сладкую ложь.

— Лев Григорьевич, не валяйте дурака, выходите! — голос властный. Это ставленник гофмейстера.

Все, вот теперь Москва будет рада. Свалили-таки зазнайку. Только гневных статей в прессе не будет. Я инквизитор, а не нефтяной магнат. Обо мне никто не узнает.

Сквозь одежду я прикоснулся к амулету и почувствовал его вихревую защитную волну.

Амулет инквизитора — это маленький платиновый медальончик размером с ноготь. Для отвода нескромных глаз на нем изображен Спас. Он и весит-то чуть больше грамма. А внутри запаяна вытяжка из трав. Идеальная защита от нечисти.

Амулет пульсировал, жил. Он работал, значит, во мне не демон. Кто-то другой. Видимо, именно поэтому никто и не чувствует присутствия чужака. Я ведь тоже общался с Костей, зондировал его мозг, — и ничего.

Дверь в ванную резко распахнулась. Сначала показалось дуло автомата, затем — человек из группы Захвата.

Я демонстративно повесил полотенце на место.

— Лев Григорьевич, потрудитесь объяснить, что здесь произошло? — следом за солдатом заглянул Даниил Иванович.

Как я сейчас ненавидел Москву! И Орден. За все. За мое унижение. За эту хорошо отработанную инсценировку.

Есть шанс, что Костя жив. Возможно, он личный полномочный агент гофмейстера. А против меня использовали обычный нервнопаралитический газ. И сейчас разыгрывался спектакль. А когда меня увезут, Костя встанет и отправится с докладом в Москву.

Господи, какой я слепец! Я же инквизитор, вот и увидел в Косте именно то, что и ожидал: запутавшегося в себе агрессивного подростка. Это ведь обычная психология, лишенная всякого мистицизма. Ох, как мне было стыдно в эти мгновения!

— Я требую адвоката. И ни каких комментариев, пока мне не предъявят обвинение.

Глаза Даниила Ивановича превратились в две узкие щели:

— Хорошо, Лев Григорьевич. От имени Московского Магистрата и от имени Уральского Инквизиторского Округа я предъявляю вам обвинение в несанкционированном сканировании мозга. А со стороны юрисдикции Российской Федерации — обвиняю в покушении на убийство.

— Степень моей виновности выяснит Верховный Магистральный Трибунал. — я блефовал. Я мог бы потребовать гражданского разбирательства. Но ненависть, буквально сочившаяся из уполномоченного гофмейстера не оставляла мне лазеек.

Лучше было сейчас, при свидетелях, бросить слова в лицо всем этим прихвостням Москвы, чем потом быть насильственно отданным под тот же самый трибунал. Я уже не сомневался, что в рукаве ловкого волшебника Даниила Ивановича есть не только ордер на мой арест, но и квитанция на срочное изготовление цинкового гроба. Наверняка, все шансы просчитывали.

— Лев Григорьевич, сдайте амулет, кинжал, посох и книгу заклинаний.

— Я не на работе.

— Лев Григорьевич!

— Да что я вам: дед Мороз что ли, с кинжалами и посохами по городу разгуливать? Думайте, что говорите, Даниил Иванович! Пошлите понятых на квартиру. Пароль печати на двери: «Хлоптун».

Дежурный офицер хохотнул и тут же сконфужено потупился. Я заметил огонек веселья, полыхнувший и в глазах у Игоря.

А пароль я сменил вчера. Что-то на меня нашло. Как чувствовал.

Хлоптун — это дух мертвого колдуна, который вселяется в еще не остывшее тело, да так и живет. Лет пять, а потом начинает жрать, что ни попадя: коров, людей. Пси-энергии ему не хватает, вот он и тянет ее из свежей крови. И убить такого весельчака можно ударом уздечки, но только с не кладеного коня и лишь одним ударом. Второй удар тут же оживит хлоптуна. Вот такой у инквизиции черный юмор.

— Ты еще поостри у меня! — Даниил Иванович вздернул вверх брови. — И на тебя плеть найдется.

— А что, в Москве еще есть необъезженные кони, недорезанные черные петухи и наивные девственницы? Что-то верится с трудом.

Уполномоченный гофмейстера чуть не задохнулся от гнева:

— Обыскать этого… этого… нахала! Немедленно! Изъять амулет!

Ко мне шагнули трое с автоматами. От серебряных пуль амулет не спасает. Но я гордо запрокинул голову:

— Стоять!

Боевики дрогнули и опустили оружие. Они, в любом случае, пока я смотрел им в глаза, не смогли бы меня скрутить без магического прикрытия криминалистов.

Даниил Иванович буквально буравил меня взглядом:

— Сопротивление властям? Из-за какого-то паршивого амулета?

Я молчал. Видимо, мое поведение всем казалось глупым. Это ведь отягчающее вину обстоятельство. Любой из этих ребят на моем месте вел бы себя тише воды, надеясь на милость гофмейстера. А я поднял бунт. Теперь уже не помилуют. Только они ведь не знают, что я не один. Но моя душа — не коммунальная квартира. И амулет мне жизненно необходим!

— Ладно, Лев Григорьевич. — уполномоченный гофмейстера криво усмехнулся. — Пожалуй, вы в своем праве. Сапожник без сапог — жалкое зрелище. А инквизитор без амулета — вообще — слезы!

Это была пощечина. Даниил Иванович указал мне место. Он ведь сейчас наглядно продемонстрировал, что раз я так держусь за амулет, то и инквизитор я вовсе не седьмой ступени, а — третьей. Это было унизительно.

И я ответил:

— Амулет, как символ моей власти, я сдам только по решению трибунала.

Теперь уже как от удара дернулся уполномоченный гофмейстера. Не ожидал он от меня подобной дерзости. Скрипнул зубами и, молча, кивнул боевикам. На этом наше противостояние и закончилось.

Меня вывели и посадили в собственную машину, но не за руль, разумеется, а на заднее сидение.

Ночной Екатеринбург несся нам навстречу. Суетливо мигали неоновые вывески магазинов и баров, под мрачными фиолетовыми и зелеными столбами подсветок угрюмо высились официальные здания. Движения практически не было.

Только у остановок прогуливались проститутки, ненавязчиво охраняемые мордоворотами, сидящими в машинах, да изредка встречались навороченные автомобили. Все как всегда. Но что-то заметно изменилось. И внутри меня, и в самом городе.

Конечно, меня везли не в КПЗ. У Ордена свои тюрьмы. Три в городе. Но мы направлялись не туда.

Остановились на «Куйбышева». Меня вывели из машины недалеко от бывшего китайского ресторана, а ныне — Пассажа. Я мрачно усмехнулся.

Не далее, как вчера в базе данных я случайно наткнулся на использованный проект растяжек: растрепанная ведьма на метле летела именно сюда, в Пассаж. Авдеев, кстати, додумался! Мы сами всему городу целый год указывали путь к тайным застенкам Ордена. Ох, уж мне этот пресловутый Авдеев! Он бы еще Пелевину статью заказал о мифологии сакрального на территории постсоветского пространства!

Меня подтолкнули вперед, в мрачное здание. Это был разрушенный особняк — мечта бомжей и наркоманов.

Поднялись на второй этаж.

И… ого! А я, оказывается, ничего об этом городе не знаю. Передо мной открыли люк. Обычный, староверский. Ни какой магии.

В спину мне снова настойчиво ткнулось дуло автомата. Конечно, ребята знали, что если я сейчас покажу норов, то им придется туго. Но они были при исполнении. И криминалисты прикрывали их магическим щитом. А я вовсе не хотел устраивать бойню и губить наших ребят.

Я решил, что это — моя временная тюрьма, но сделал шаг вперед и почувствовал под ногами каменные ступени. Подвал. На втором-то этаже!

Сразу вспомнились европейские легенды. Вернее, рыцарская правда. Замки ведь тоже оплетали магией, алхимики оживляли буквально каждую башню. И сигнализацию ставить умели. Но со смертью магов, умирали и крепости.

Тогда был предложен обряд, который используется до сих пор. Между стен одной из башен замуровывали живого человека. И тогда за тем, чтобы замок не умер, следил уже вечный бесплотный дух. Варварство, конечно, но эффективное!

Впрочем, раньше все было гораздо проще.

Я шагнул во мрак. Вот так. Одной привязанной душой на земле станет больше. Вернее — с чувством злобного самодовольства подумал я — двумя обреченными душами: моей, и моего демона.

Но я рано радовался. Двери за мной не захлопнулись. Отнюдь! Более того: вспыхнул электрический свет. Это ж надо: наш Орден, оказывается, благоустраивает катакомбы. Интересно, гофмейстер в курсе, или это уральский почин?

Собственно, ничего необычного я не увидел. Нет, это был не подвал, не пространство между стенами. Это был потайной ход. Вниз вела винтовая лестница. Странно, но даже ступени тут были такими же скользкими, как в монастырях, они оказались отполированными сотнями ног.

Спустились. Гораздо глубже первого этажа.

Значит, есть и подземные тоннели. Вероятно — наследство царской России. Что ж, не удивительно. Глухомань. Раздолье для староверов и каторжников, для всяческих деклассированных элементов. Родина всем, кого не обогрела власть. Не одними, видать, «Приваловскими миллионами» богат этот город.

Попали в разветвляющийся подвал.

Прошли в одну из камер. Там нас уже ждали.

В комнате, прямо под люстрой, стояло хорошее офисное кресло. В нем сидел незнакомец, скрывающий свое лицо под надвинутым капюшоном. У стены был стол.

Охранники оставили меня, поклонились сидящему, и вышли.

По уставу это ко мне так должны приводить чернокнижников. Но времена изменились, и мне чаще приносят компьютерные диски с памятью сектантов.

Мы пересылаем энергетическую волну через Интернет, телевидение, радио. Мало кто может полностью отказаться от средств связи с миром. Мы кодируем нарушителей через телефонные звонки, через главбухов организаций, которые набивают магический код прямо на квитанции начисления зарплаты. Есть способов сотни. Но чтобы вот так: по старинке, только авторитарным методом, этим, пожалуй, даже Темная Ложа уже не пользуется.

Где-то капала вода. Пытали что ли кого-то? Или случайность?

Я ждал.

Из темноты крыса высунула любопытствующую мордашку и тут же спряталась во мрак.

Человек поднял голову и сдернул капюшон. Вот тут-то мне по-настоящему стало плохо. Это был серый кардинал Ордена, правая рука гофмейстера, магистр Павел Александрович. У него не было возраста, но в глазах жило такое дьявольское пламя, что можно было подумать, будто он и есть вечный жид, ни разу после гибели Спасителя не умерший и не крутящий, как все мы, бешеное колесо кармы.

Острые, волчьи скулы, нависшие седые брови. А еще он был лысым. Абсолютно. И это поражало больше всего. У него была очень странная форма черепа: неестественно огромный лоб и такой же затылок. В полумраке он казался инопланетянином: именно таким, какими их и рисуют.

Я припал на правое колено. Ритуально склонил голову:

— Приветствую тебя, старший брат.

Павел Александрович усмехнулся. Мурашки пробежали у меня по спине. Так, наверное, улыбается сытый хищник.

— И тебе мир, воин правды.

Магистр всегда выполнял все предписания этикета и никогда самопроизвольно не менял принятые речевые штампы Ордена.

В свое время, лет в пятнадцать меня сильно раздражало, что Сталин просто позаимствовал у нас термин «Старший брат», обозначающий в нашей иерархии не просто вышестоящее лицо, но именно человека, входящего в Магистрат. Этот титул носили двенадцать магистров. Тринадцатым был гофмейстер.

Младшими братьями у нас именуют тех, кто рангом ниже дозорных: студентов, новообращенных адептов, боевиков. Остальные: просто братья. Кстати: воины правды — инквизиторы от седьмой до девятой ступени. Младшие инквизиторы — всего лишь — искатели правды.

Но зато вождей и отцов народа у нас не было. Это Сталин украл у других секретных организаций.

— голос магистра показался мне вороньим граем.

Что он этим хотел сказать? При чем здесь Блок? Убить меня могли десятки раз. Незачем было везти чуть ли не через весь город, чтобы потом напыщенно передо мной картавить.

Я молчал, не поднимался. Колено начинало затекать. В груди снова шевельнулось инородное тело. Мне даже показалось, что существо, сидевшее во мне, знает эти стихи.

Условный пароль? Серый кардинал догадывается о том, что произошло у меня в квартире? Или это все психологические шуточки?

— Встань, инквизитор. — Павел Александрович щелкнул пальцами. Это прозвучало как выстрел.

Я поднялся.

— Значит, выбрали тебя, ну-ну. Московская перелетная птичка.

Я молчал. Я был окончательно сбит с толку.

Будет трибунал или нет? Ведь свою невиновность мне уже не доказать! Неуставное зондирование мозга с моей стороны было. Никого не волнует, как именно это произошло. Есть сам факт нарушения. Причем, дважды: поверхностный — в машине, и детальный — на кухне.

А еще имеется труп. Даже если смогут воссоздать точную картину происшествия, то мне от этого будет только хуже. Тогда, точно, костра не избежать.

Чужеродный сгусток энергии, словно почувствовавший, что я о нем думаю, снова зашевелился в районе солнечного сплетения. Знает, где обосноваться, гаденыш! Оттуда его не достать: слишком близко душа и сердце.

— А объясни-ка мне, воин правды, почему твой устранитель не стер память Кости и даже просто не записал ее на любой магнитный носитель? И отчего это за три часа до происшествия из твоей личной базы данных исчезли все документы, связанные с неудачей твоего любимчика Игоря?

Вот значит как: подслушиваем и подглядываем. Доверяй, но проверяй. Наши ряды должны быть чисты! Что ж, я всегда это знал.

— Вы же знаете все ответы, Павел Александрович.

— Конечно. — магистр демонстративно крутанул в руках хрустальный шар. — И даже предвижу будущее, как цыгане. Поэтому мы здесь. Здесь, а не в Москве.

От нехорошего предчувствия у меня засосало под ложечкой:

— В стране переворот? Что-то с матерью, с Аллой?

— Инквизитор! — покачал головой магистр. — Где ваше горячее сердце и холодный разум?

Я потупился:

— Мне предъявлено обвинение в убийстве. Чего вы от меня добиваетесь? Отказной? Выхода на пенсию по состоянию здоровья? Чего?

— Не кипятитесь, инквизитор. Пока еще инквизитор. — Павел Александрович встал и прищурился. — Похоже, мы сделали правильный выбор.

В дверь постучали.

— Входи! — это прозвучало как зов палача.

Я расправил плечи: смерть — это не конец, это этап пути. Меня так просто не сломить и не запугать.

Но вошел вовсе не боевик, а уполномоченный гофмейстера по незаконному использованию и злоупотреблению эгрегориальной пси-энергии. Я поднял глаза и заворожено уставился на Даниила Ивановича. В руках у него был обычный магнитофон со встроенным радио и проигрывателем MP-3 дисков.

— Пришло время кушать рыбные блюда. — сказал уполномоченный гофмейстера и включил магнитофон в розетку.

— Не мечите икру рыбы Фугу перед серыми свиньями, старший брат. — магистр положил хрустальный шар на подставку, стоящую на письменном столе и развернулся к нам с Даниилом Ивановичем.

От неожиданности я щелкнул челюстью.

Старшим братом может быть только магистр! И число старших братьев нельзя изменить. Новый приходит только после гибели одного из магистров.

Значит…

Кажется, я начал понимать.

Радио затрещало, и начало сухо вещать:

— Только что получено экстренное сообщение: в Москве на сорок третьем году жизни от сердечного приступа скончался бизнесмен Морозов Никита Аркадьевич. Дворянское собрание скорбит по поводу утраты одного из своих ярких представителей. Никита Аркадьевич был одним из самых известных спонсоров многих культурных акций Москвы. Его вклад в развитие киноиндустрии нельзя переоценить. Удивительно, что в завещании Никита Аркадьевич передает все свои сбережения в Фонд поддержки молодых дарований России…

Даниил Иванович выдернул шнур из розетки.

Теперь магистр и уполномоченный гофмейстера смотрели на меня с нескрываемым любопытством. Чего они ждали? Разве трудно было записать всю эту чушь на пленку, скрытого в этой же комнате, магнитофона? По части розыгрышей и шуток — Орден впереди планеты всей!

Но, предположим, что это — правда. Итак: гофмейстер мертв. Значит, в Москве начались уже не кадровые перестановки, а полный передел власти. А я сижу в подземном бункере с двумя магистрами. И им что-то от меня нужно.

— Он еще сомневается. — усмехнулся Даниил Иванович. — Он нам не верит: думает — дурачим.

— С инквизицией всегда так. — в тон уполномоченному гофмейстера поддакнул Павел Александрович.

— Мир так переменчив. Кто знает: не окажетесь ли вы на дыбе раньше меня. — это сказал я, но вдруг не узнал собственного голоса. — Да и кто сказал, что призвавшие станут выше призванного?

Удивительно, но я больше не чувствовал страха перед тем, кто жил во мне, я совсем не ощущал чужого присутствия.

— Инквизитор? — лысая голова магистра хищно наклонилась, точно у летящего орла, высматривающего в поле суслика.

— Великий Инквизитор! — поправил я.

По всему моему телу от солнечного сплетения разлилось тепло.

И в тот же миг я почувствовал, как нити заклятий высшего уровня потянулись ко мне от обоих собеседников. Магистр и уполномоченный гофмейстера пытались прозондировать мою душу. И не просто так, а через сканер, подключенный к энергии эгрегора Ордена. Такой атаки не может выдержать никто. Если бы я оставался человеком, то, скорее всего, умер бы или сошел с ума. Но сейчас это казалось детской забавой. Я просто взмахнул рукой и обесточил сканер, а заодно и обоих этих умников.

Магистр и уполномоченный гофмейстера отлетели к стене, но не упали, удержались на ногах.

— Дождались. — всхлипнул Даниил Иванович и рухнул предо мной на колени.

Магистр тоже склонил голову.

Значит, все-таки, ждали. Ходили за тем Костей по пятам. А ведь я знал, что дух Великого Инквизитора, вызванный из небытия, вселяется сначала в первого встречного, а потом ищет нас, служителей Ордена.

Но я всегда думал, что это — сказка, страшилка для первокурсников, такая же, как для первоклассников — байка о бегущих по стенке глазах, о черной руке или о Пиковой даме.

Да, я всю жизнь рвался к власти, но не думал, что получу ее такой ценой.

Странно, но, слившись с духом, я по-прежнему оставался самим собой. Я мог думать как человек, принимать решения. Меня никто не контролировал изнутри. Я понял, что сросся с той сущностью, которая проникла в меня. Теперь я не боялся костра.

Я понял, что я пришел навести порядок в нашем Ордене. Я — карающий меч распоясавшейся в наше время инквизиции. Мои личные цели оказались идентичными устремлениям Великого Инквизитора.

Через неделю все мы: и ребята, что последовали за мной в эту ссылку, и маги, которые призвали меня в мир, — все мы окажемся в Москве. Сначала на коллоквиуме, а потом и на Совете Магов. Я уже знал, что пост гофмейстера у меня в кармане. Но я знал и другое.

Я — Великий Инквизитор, и я пришел в мир не для того, чтобы вкусно есть и сладко спать. Я, действительно, — старший брат человечеству. Я не стану останавливать возросшие политические амбиции Америки. И не помогу Китаю. И тем более не сунусь во внутренние дела России. Грядущая война неизбежна.

Людей на земле всегда было семь миллиардов. Я имею в виду бессмертные человеческие души, которые постоянно перерождаются. Всего семь миллиардов. А цель инквизиции еще и в том, чтобы постоянно сдерживать численность населения. Ведь когда люди начинают плодиться как кролики, мы просто вынуждены принимать ответные действия. Мор, тиф, чума, ядерная бомба — мы не чураемся никаких форм массового уничтожения.

Еще три века назад цикл перерождения душ составлял 300–400 лет. Сейчас между смертью и рождением проходит 20–60 лет. Человечество на краю гибели. Но люди не догадываются, что с ними случится, если вдруг их народится более семи миллиардов.

На самом деле проблемы перенаселения нет, и никогда не будет. Семь миллиардов душ — это предел, за который человечеству не шагнуть. Часть из этих душ (около миллиарда) не может перевоплотиться: они привязаны к замкам, пирамидам, мавзолеям, к местам массовых побоищ.

Значит, если людей станет больше шести миллиардов, то начнут рождаться люди без души. Или — с душами иных: гоблинов, троллей, чертей. Всех тех, кого люди благополучно вытеснили с Земли.

Так что царство Зверя — это не метафора, это результат неправильной демографической политики. Любой клон не проживет больше года, потому что созданная учеными органика отторгает души. Клонирование — это попытка встать на место бога. Она обречена на провал, но только до тех пор, пока не удастся сгенерировать клон души. И это время близится.

Но во всех мирах: и в идеальном, и в нашем — количество душ ограничено. Оно постоянно. Семь тысяч — это предел. Но если на Земле все люди родятся одновременно, то жизнь остановится. Вот и все.

Я пришел, чтобы понять, зачем, вообще, нужно было являть человечеству обе стороны души Христа. Я пришел с новыми технологиями. Мои предшественники уже подарили миру Интернет, который оплел всю землю. В информационной войне победила Инквизиция.

Я не допущу прихода Зверя. Но я уничтожу и обоих посланцев: и Искусителя, и Искупителя. Я хочу посмотреть на мир, лишенный обеих половинок души Мессии.

Я — Великий инквизитор, человек по имени Лев.

Я пришел, чтобы посмотреть: насколько человек разумен и хватит ли у него сил остановиться на краю пропасти?

Если нет, — мир изменится. Глобально и навсегда.

Если да, то я сам обрушу на Землю катаклизмы. У меня нет выбора.

Скоро мы будем в Москве.

 

Правь. § 2

С той стороны

Проснулся я от смутного ощущения тревоги. Тяжелый, удушающий сон про инквизитора все еще стоял перед глазами. Вернее даже не так, во сне инквизитором был я сам. Имя у меня там было другое, кажется, — Лев Григорьевич, однако, я смотрел на мир даже не его глазами, а своими, но из него, изнутри этого человека. Это как будто я тайно прокрался в чужие мозги и сидел там, в чужой голове, выглядывая в реальность через замочную скважину.

Понять, о чем думает другой человек, как из личных впечатлений, образов и представлений вдруг зарождается новое подлинное знание — это сродни открытию второго дыхания. Не слиться сознанием с другим человеком, остаться собой, пусть во сне, находясь в шкуре другого, — это ли не главное искусство, которым должен мастерски владеть настоящий писатель, мастер мистификаций?

Всегда, краем сознания, помнить, что ты сам и твои персонажи — не одно и то же, — это балансирование на канате, протянутом над пропастью безумия. Но именно эта дорога и завораживает!

Несколько секунд я вообще не мог понять, где нахожусь.

Я не был внутри подлого инквизитора, но и не дома, отнюдь.

Похоже, я уснул во сне.

Правильно, я же собирался написать гениальный мистический роман, вот мне и приснились страшилки. Ладно, никого хоть цепями не приковывали и на кострах не жгли — и на том спасибо. Еще легко отделался.

В общем, наверное, я не буду писать роман об инквизиторе: слишком это заезжено. Да и потом, ну их на фиг, эти высшие магические чины: они маму родную сожгут и не поморщатся. Я даже понимать не хочу, что за бардак в их головах!

Я, конечно, писатель, но если я стану так вживаться во все роли каждого своего персонажа, то, лет через десять, как я отличу себя настоящего от себя же выдуманного?

Ну, точно, это все мне приснилось здесь, в странной стране, куда я попал прямехонько из собственной кухни.

Побег из пещеры, где бродят призрачные монахи, где из облаков на тебя смотрят раскосыми глазами — все эти впечатления словно были вытеснены более сильными эмоциями из приснившейся жизни инквизитора Льва Григорьевича.

Сон был так ярок, что настоящая часть моей жизни словно бы выпала, превратилась в смутное припоминание. В этом был явный парадокс сознания.

Даже проснувшись, я все еще думал о сюжете романа, о том, как именно душа Великого Инквизитора вселяется в человеческие тела.

Мне казалось, что во всем этом есть какой-то обман. И, на самом деле, во сне совершено другая сущность выдает себя за душу Великого Инквизитора.

Я понимал, что мне привиделось такое, что никогда раньше не могло придти в мою голову.

Ордена, тайные Ложи и оккультные знания — все это интересно, но, положа руку на сердце, я знаю обо всем этом столько же, сколько любой обыватель. И как у меня все во сне это ловко срослось и сплелось в единый клубок — сам не понимаю.

Я уснул на пяточке горного утеса, похоже в тот самый момент, когда поднялось солнце. Сейчас камни были уже горячими. Собственно, солнцепек меня и разбудил. А я и не знал, что умею спать сидя! Слава богу, что во сне я не дернулся и не свалился вниз, иначе я бы, точно, сломал себе шею.

Сильно хотелось пить. В животе урчало от голода. Затекшие ноги покалывало, но встать на них я пока не решался.

Пришлось ждать, пока онемение отпустит.

Когда руки, шея и ноги начали нормально функционировать, я распластался на скале, точно ящерица. Несколько раз камни под ногами крошевом летели вниз, в зияющий мраком каньон. Я содрал себе до крови руки и ступни. От этого кожа стала скользкой.

Да, спускаться с отвесной скалы, не имея под рукой ни веревки, ни друга — удовольствие, надо сказать, ниже среднего. Мне казалось, что я непременно сорвусь вниз, и от этого сводило живот.

Но я уже загнал себя в такое положение, где можно было лишь спуститься или разбиться; и я отчаянно цеплялся за жизнь и за выступы скалы.

Камни были теплыми. Они еще не обжигали пальцы, и поэтому я спешил оказаться внизу до того, как спуск превратится в настоящую пытку.

В общем, скала оказалась не такой уж и великой. Часа через полтора я был внизу.

Но когда я спустился, оказалось, что петлять в подножии скал — тоже не увеселительная прогулка. Я то поднимался вверх, то сбегал в котлованы.

Солнце набирало силу и палило нещадно. А воздух словно застыл. Идти нужно было быстро, потому что пласты земли часто и внезапно разрывались горными породами, а камни буквально обжигали ступни. Ненавижу горы! Вернее, ходить по ним босыми ногами!

Вот за что меня вышвырнули сюда? Я еще понимаю, если бы кто-то сам хотел жениться на Лере, и таким вот образом избавился от соперника.

Конечно, у Леры были ухажеры, не без этого. Стаса я даже знаю лично, но какой из Стасика черный маг? Парень, как парень…

Все, скалы кончились. Внизу подо мной простиралась благословенная равнина. Просто степь. Не было здесь ни возделанных полей, ни реки, но зато не будет больше этой дурацкой дороги то вверх, то вниз.

Где-то вдалеке маячили деревья, стоявшие отдельно от всего мира одиноким колком, островком леса.

Вот туда я и направился. Где деревья, там, непременно, есть вода, пусть даже грунтовая. И тень. И, если повезет, — пригоршня ягод. Или можно просто разжевать листья — в них есть влага: горькая, отвратительная, но это лучше, чем ничего.

Я оглянулся, высматривая лучший спуск, как вдруг мой взгляд зацепился за некоторую неестественность пейзажа. Слева скала как-то странно обрывалась, точно именно здесь и был край земли.

Я помотал головой, но ничего не изменилось. Мне, по-прежнему, казалось, что скала отрезана гигантским ножом, точно кусок торта.

Все, хватит! Один раз я уже сползал к черному алтарю!

Но ведь меня отпустили живым. Может быть, высшим силам нужно, чтобы я все увидел своими глазами? Писать правду легче, чем выдумывать. Только потом не нужно замыкаться на своей правдивости, а в ответ на обвинения в фантастичности написанного лишь широко улыбаться всему миру, типа, вот такой я выдумщик!

Кто бы меня сюда не зашвырнул, он знал обо мне больше, чем я сам.

Нет, я не пойду туда. Ни за что! Там опять будут камни, обжигающие ступни. Там нет тени и ветра. Там нет воды. И, вообще, я там ничего не забыл! А впереди — деревья, блаженство. Может быть, даже птички поют.

Подумаешь, миражи! Что я научных статей не читал? Земля круглая, даже во сне она не может меняться. А все эти галлюцинации возникают от обезвоживания организма. Нужно просто идти и идти вперед. Когда-нибудь меня непременно найдут люди!

За этими мыслями я так и не заметил, как оказался у той самой таинственной скалы.

Странно устроен человек. Я ведь не собирался впутываться в очередную авантюру, но вот я здесь. Ерунда какая-то.

Я оглянулся на колок леса и только рукой махнул. Туда я еще сто раз вернусь, а здесь пахло тайнами и приключениями!

Я осмотрелся. Это было потрясающе: скала, и в самом деле, оказалась плоская, точно ее лазером разрезали, а вторую половину — утащили на строительство египетских пирамид. Я потрогал поверхность камня: холодная. Еще одна загадка. Не успела нагреться, потому что большая площадь? Все может быть.

С замиранием сердца я лег на живот, подполз к самому обрыву, и глянул в бездну.

Этого просто не могло быть. Ровный срез скалы терялся во мраке. Похоже, дна здесь не было. Меня замутило от ужаса. Я откатился в сторону, тяжело дыша.

Вот как, на самом деле, устроен мир, в который я провалился! Земля покоится на слонах. Слоны на черепахе. Черепаха плавает в океане вселенной. Чушь какая-то! Средневековая.

На русский лад не лучше: ларец на дубе. Утка в ларце. Яйцо в утке. Игла в яйце.

Вытерев пот со лба, я сел. Все, приплыли! Напишу я теперь истинный мистический роман. Ага, для античных читателей, — те не только поверят, но еще и проникнутся.

Но, с другой стороны это не мой мир, а в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Вот как я здесь, вообще, оказался? Сходил покурить на кухню — и привет семье!

Может быть, я просто уменьшился?

А что? Это многое бы объяснило. Вот сейчас, например, я путешествую, скажем, по столу. И дошел до его края. Рельеф местности понятен. У меня вечно все везде валяется. Деревья — это цветы на подоконнике. Стол стоит вплотную с подоконником. Добраться до зелени вполне возможно.

А вижу я не реальный мир, а преломленный, искаженный, но понятный моему глазу, потому что у меня, скажем, шок от внезапного уменьшения. Или, здесь пролито наркотическое зелье. Или от включенного Лерой «ноута» идет излучение безобидное для больших людей и галлюциногенное для таких букашек, каким я стал.

Не плохо для рассказа, но не ново. Да и скучно. И совсем не страшно для читателя. А лично мне от этого: не жарко и не холодно.

Одно плохо: назад отсюда никогда не вернуться. Лучше бы меня отправил сюда какой-нибудь маг, нуждающийся в том, чтобы я написал нужный ему роман. У меня тогда был бы реальный шанс вернуться в нормальную жизнь.

И, потом, что это была за пещера с туманами и глазами? Какой-нибудь процессор или материнская плата?

Чушь полная. Ноутбук в комнате, а не на кухне.

Мне легче поверить, что в Тибетских пещерах в летаргическом сне пребывают все представители погибших цивилизаций на случай нового заселения земли после атомной войны. Эдакое резервное копирование для сбоев системы. И это им я понадобился, как самый выдающийся представитель хомо сапиенса. Или как самый статичный и заурядный… И я сейчас сплю в пещере, а это все мне снится. Звучит очень ободряюще!

Я снова бросил взгляд в сторону загадочной скалы.

Что-то влекло меня туда, но не в пропасть. Я хотел посмотреть на скалу с той стороны. Со стороны пропасти. Я понимал, что это сумасшествие, чистое самоубийство.

Но что здесь, в этом мире, вообще, нормальное?

Вопрос был только в том, как это сделать? Спустится вниз по веревке? Перескочить на ту сторону? Вот только как, если той стороны вообще не существовало?

Похоже, мой ночной кошмар слишком затянулся.

У пропасти всегда есть края. Любой разлом в земле можно обойти, при условии, конечно, что если его часть не затоплена водой.

Вот оно! Ну, конечно же, как же я сразу не догадался. Обрыв просто затоплен газом, вот почему я ничего не вижу!

Раз в этих скалах есть тайный алтарь, наверняка, должны быть и странные тропы, скрытые вуалью невидимости. И одна из них пролегает именно здесь. Именно по ней ушли монахи в наш реальный мир.

Я смотрел на пропасть, в которую обрывался мир и думал, что за последние столетия человек не просто разучился верить в чудеса, но и даже молиться, разговаривать с более духовными существами. Наверное, я бы не так сильно боялся, попади я сюда, кажем, из Франции XII века.

Я сосредоточился. Что ж, в моих логических выкладках могло таиться зерно истины. Я взял камень и бросил его в пропасть. Камень глухо стукнулся, отскочил и повис в воздухе над пропастью, точно лежал на земле.

Я покрылся холодной испариной: угадал! Здесь есть тропа, выводящая в реальный мир. Не понимаю, как ее сделали невидимой, но это уже и не важно. Возможно, из расщелины поднимается какой-то психотропный газ. Или еще что-нибудь, объяснимое с точки зрения физики, но непонятное пока для меня.

Нужно успокоиться. Все, что я делал здесь, полагаясь на интуицию, было правильным. Мои городские мозги оказались не только бесполезными, но и смертельно опасными. Послушал бы я голос рассудка, и где бы сейчас был? А так у меня забрезжил луч надежды.

Единственное, о чем думать совсем не хотелось: а вдруг эта тропа ведет обратно, к алтарю?

Чтобы пройти над бездной по невидимой тропе есть два варианта: искать дорогу ногами или посыпать бездну песком.

Но здесь были только камни. И я решил не торопиться. Я не пошел по невидимому мосту, я по нему пополз. Он обжигал грудь. Тогда я встал на четвереньки. Так даже удобнее было нащупывать края моста над пропастью.

Часа через три ползания на корячках туда и обратно за очередной группой камней, в воздухе, как сигнальные столбы по обоим краям моста лежали булыжники. Теперь можно было ходить, ничего не опасаясь, даже бегать.

Я не хотел признаваться самому себе, но сделал я все это не только для того, чтобы перебраться на ту сторону, но, чтобы, в случае необходимости, можно было быстро вернуться назад. Кто знает, что там, на другой стороне?

Когда я дошел до середины моста, я медленно развернулся. Нужно же было получше рассмотреть скалу. Ползая на коленках туда и обратно с камнями, я ничего толком не разглядел.

Ну, так и есть! В скале была спрятана глубокая ниша, а в ней сидела гигантская каменная статуя. Наверное, какой-нибудь Будда. Кто ж их разберет, этих богов: они все какие-то одинаковые.

Что ж, это многое проясняло. Я, точно, еще на Земле. Ни какие инопланетяне для своих зловещих опытов меня не похищали.

Я помахал статуе рукой.

Бог помахал мне в ответ.

Секундное оцепенение, и я рванул прочь, не разбирая дороги. Большего ужаса в своей жизни я еще не испытывал! Статуи живыми не бывают! И не могут быть, в каких бы скалах они не прятались!

Я бежал, ни о чем не думая, хватая ртом воздух. Внезапно выступившие слезы туманили зрение, я мчался, точно в тумане. Мост показался мне в два раза длиннее, нежели он был на самом деле.

Когда я оказался на той стороне, то остановился и оглянулся.

В скале не было ни ниши, ни бога.

Меня трясло. Я понимал, что это — скорее всего, галлюцинация.

А если нет?

Вернуться и проверить?

Нет, а вдруг там, и вправду статуя, которую видно лишь с середины моста? Шутка странных монахов?

Да не пойду я туда. Мне домой нужно. Меня Лера ждет!

Однако, через пару минут, когда дыхание нормализовалось, я снова стоял посередине моста и смотрел на статую бога.

Я оказался прав: увидеть ее можно только из одной точки. И только стоя. Интересно, зачем такие сложности, такая секретность и конспирация?

Другой вопрос: как это сделали наши предки?

Но, в любом случае: это впечатляло.

Махать рукой богу больше не хотелось.

Я просто стоял и смотрел. Ничего не происходило. Гарпуны в меня не летели, секиры со свистом воздух над головой не рассекали. Невидимый мост под ногами не разъезжался.

Может быть, эту статую спрятали от людей вовсе не потому, что она требовала человеческих жертвоприношений, а потому что колонисты всегда грабили и тащили ценности, совершенно не понимая их культурной и религиозной значимости?

Но я-то не такой. Я не собираюсь ничего воровать и продавать. Я — писатель. Мне интересно понять. Влезть в шкуру другого человека, посмотреть на мир его глазами, чтобы потом все это описать.

Я вспомнил сон про инквизитора и содрогнулся от отвращения. Нет, ну хорошо, не влезать в шкуру другого человека, а просто представить, о чем он может, чисто теоретически, думать, чего желать, о чем мечтать. Может быть, именно потому, что я фантазер и идеалист, в меня и не стреляют? Только вот как они понимают, что я для них безопасен?

Оглянулся: никого. Только я, пропасть да бог в нише скалы.

Я осторожно склонил голову перед божеством в знак того, что не замышляю зла. Статуя повторила мой жест.

Да это кукла — она лишь копирует движения человека!

А что: вполне разумно. С испугавшимся солдатом любой армии она бы могла даже вступить в схватку, и человек, непременно погубил бы сам себя.

Выказывающим ей почтение монахам она бы благоволила. Как бы это не действовало, но это — гениально!

И тут, словно угадав ход моих мыслей, статуя махнула мне рукой, приглашая подойти к ней. Я не совершал в этот момент никаких движений.

Значит, статуя обладает разумом или повинуется приказам того, кто скрыт от глаз. Что ж, это даже интересно.

Статуя хлопнула в ладоши и вдруг навесные каменные мосты стали видны. Их было много. Они не пересекались, но можно было перепрыгивать с одного на другой.

Я облизнул пересохшие губы. Меня куда-то приглашали. Нужно только и было совершить два прыжка над бездной, не сорваться с узких мостов — и я буду у цели.

Нет, ну домой я всегда успею.

Кроме того, кто сказал, что я двигался в правильном направлении? Уйти сейчас, чтобы всю оставшуюся жизнь мучится вопросом, что мне могла показать живая статуя — это уж слишком.

В конце концов, даже в пещере никто на меня не нападал. Этот мир мне благоволил.

Может быть, мы всегда получаем именно то, что излучаем?

А я, если честно, ну, не совсем писатель. К примеру, я не всегда понимаю ход мысли преступника, просто знаю, каким он должен быть гипотетически.

Друзья говорят, что я слегка наивен для настоящего знатока человеческих душ. Зато сейчас моя интеллектуальная невинность оценена самими богами! Злого человека сюда бы не пригласили.

Я разбежался, перепрыгнул на соседний мост, пробежал несколько шагов по инерции и едва затормозил на самом краю. Пару секунд я балансировал, покачиваясь над пропастью, потом осторожно, стараясь не смотреть вниз, ретировался назад.

Ну вот, половина дела сделана. Главное: не спешить.

Я посмотрел на бога. Статуя улыбалась, как мне показалось, по-настоящему, точно живой человек. Наверное, ей нравился мой юношеский задор.

Я снова разбежался и прыгнул.

Но на этот раз, при приземлении, я упал и соскользнул вниз. Я успел ухватиться обеими руками за край моста. Я лежал поперек него с бешено колотящимся сердцем и осторожно подтягивал ноги из бездны.

Если бы пришлось прыгать и в третий раз, возможно, я бы поостерегся. Но теперь мне осталось только сделать десяток шагов, чтобы очутиться рядом со статуей.

Когда я приблизился к богу, мне показалось, что у него живые глаза.

Я осторожно коснулся статуи: камень. Никаких механизмов или проводов. Может быть все это скрыто внутри, но где же трещины и разломы на изгибах рук? Как он махал мне рукой, если в камне нет разъемов и пазов? Чудо?

Я спрыгнул с моста внутрь ниши с богом.

Как только я приземлился, раздался механический скрежет. Ниша начала круговое движение.

Вскоре мы со статуей оказались внутри скалы. Да это же двери! Самому мне бы до этого никогда не додуматься!

Наверняка, две статуи находятся спина к спине. А ниши необходимы, чтобы в них, вместе с богом, ехал человек. Вот только как объяснить движение цельного куска камня, не самого этого своеобразного лифта, а именно рук богов?

Я оказался внутри скалы. Вниз вели ступени.

Пещера была хорошо освещена, но, на этот раз не факелами. Свет шел от стен. Я даже подумал, что здесь встроены электрические лампы. Скрыты же они в навесных потолках, почему в пещере не сделать что-нибудь подобное? А изоляция проводов — вполне естественна.

Я спустился вниз, прошел узкими коридорами и вдруг совершенно неожиданно оказался в отличном муляже обычной двухкомнатной квартиры. В копии моего собственного дома.

Впрочем, все «хрущевки» одинаковы, и планировка их не имеет каких-либо индивидуальных особенностей.

Ну, угадали цвет обоев, но это не факт, что расцветка стен не считывается прямо из моей памяти.

Я тихо засмеялся. Бог мой, это же настоящий Солярис! Это не просто скалы, а живое существо, обладающее умом, чувствами и милосердием. Он смоделировал мне мое жилище.

Круто!

Если я не могу попасть домой, то мне хотя бы создадут привычные условия обитания. А почему бы и нет?

Я прошелся по своей квартире. Распахнул окно на кухне. Там господствовала ночь. Окна соседних домов почти все были слепыми. Лишь в одном — маячили мужские силуэты.

Все было таким же, как при моем вчерашнем исчезновении. Не было только Леры.

С замиранием сердца я прошел на кухню, щелкнул выключателем. В распахнутое окно на свет лампочки влетел белый мотылек. Я вздрогнул от неожиданности. Настоящий или иллюзия? Трудно сказать.

Я открыл холодильник: колбаса, масло, суп в кастрюле. Настоящие или нет?

Я осторожно отломил кусок «Краковской» и откусил ее.

Несколько секунд я ждал, что колбаса в моих руках превратится в студень и стечет к ногам вязкой слизью. Нет. Это была обыкновенная еда.

Я был дома.

Мне стало нехорошо.

Я подошел к окну и закричал в него:

— Спасите меня! Вытащите меня отсюда!!!

Окна внизу загорелись. Какой-то толстый полуголый мужик высунулся из окна и закричал на меня, чтоб я заткнулся, потому что у него — маленькие дети.

Я смотрел на него и понимал, что медленно схожу с ума. Я знал этого соседа: сотни раз сталкивался с ним на лестничной площадке. И у него, правда, годовалая девочка от второй жены.

Это что: я вернулся домой?

Нет, не может быть! Я живу не в подземельях, а в нормальном городе на поверхности!

Куда же я попал?

Я кинулся к входной двери, но выскочил не в тоннель пещеры, а на лестничную площадку, освещенную тусклой лампочкой.

Что за черт?!

Я попятился обратно в свою квартиру и закрыл дверь на замок.

Тут было над чем поразмыслить.

Я вернулся домой. Только, это не совсем моя квартира. Или, может быть, это вернулся не совсем я?

Ладно. Нужно рассуждать логически: как ушел из квартиры, так и вернулся — путем мистическим, не поддающимся здравому осмыслению.

Меня не было дома, как минимум, сутки.

Лера, конечно же, ушла. Нужно бы перед ней извиниться. Но выходить на улицу не хотелось. Дело было даже не в том, что миром правила ночь.

Страх, что при выходе из подъезда, я окажусь снова в горах — засел где-то глубоко в душе.

Я окончательно запутался. Я не мог логически объяснить, где нахожусь: внутри иллюзий, или дома, или просто все еще сплю.

Я прошелся по комнате, машинально подобрал с пола Лерину заколку, положил ее на полку и воровато оглянулся. Никто за мной не следил.

Стены квартиры не трансформировались в пещеру. Каменные боги не входили сквозь двери и не махали мне руками в знак приветствия.

Я взял со стола «сотовый». В списке вызовов нашел Лерин телефон и несколько минут боялся нажать кнопку вызова.

Я понимал, что именно сейчас все и решится. И если я сплю или сошел с ума, мне непременно ответят. А если нет — значит, я, в самом деле, провалился в какой-то исследовательский центр человеческой психики, построенный какими-нибудь инопланетянами.

Я медлил именно потому, что любой результат мог бы слегка прояснить картину, но, в любом случае, он не принес бы не душевного равновесия.

Можно пролистать список пропущенных вызовов, но это ничего не даст. Я могу поверить только живому голосу.

С другой стороны: кто мешает тем, кто следит за мной через компьютерную программу изменить свою речь так, что ее не отличить от Лериной?

Я нажал кнопку вызова.

«Абонент временно недоступен!»

Вот черт! Если эта квартира, появившаяся в пещере — живое существо, вроде океана Соляриса, то такая вот формулировка не просто гениальна, она — Соломоново решение. Меня не хотят расстраивать. Похоже, меня жалели.

Я запустил телефоном в стену. «Сотовый» разлетелся вдребезги. Нет, не просто вылетели крышка и аккумулятор, из него вывались микросхема и прочие «потроха». Все, я остался без связи!

Я яростно растоптал надежду на общение с внешним миром и рухнул на диван.

Руки у меня тряслись. Я понимал, что это — истерика, но ничего не мог с собой поделать. В этот момент я с трудом подавлял дикое желание переколотить все стекла и зеркала.

Умом я понимал абсурдность этих желаний, но буря в душе уже начинала идти на убыль.

Через пару минут я взял себя в руки, прошел на кухню, выпил воды прямо из крана. У нее не только был привкус, но и соответствующий сильный запах. Все правильно: лето, опрессовки, постоянные отключения то горячей, то холодной воды, повышенное содержание хлора и непременная желтизна.

Неужели все это может быть заложено в память в исследовательском центре инопланетян?

Хотя, с другой стороны, чтобы создать для меня иллюзию дома, можно и воду испортить.

И вдруг меня осенило: так есть же Интернет!

Я метнулся обратно в комнату, включил «ноут» и принялся следить за загрузкой. Ничего необычного.

Но сеть, как я и ожидал, оказалась недоступной. Глупо было даже надеяться на это!

Значит, меня, все-таки, пригласила статуя бога. Она создала мне привычные, комфортабельные условия, чтобы… Чтобы что?

Неужели от меня, в самом деле, ожидают рождения шедевра? Глупо это. У меня же нет ни одной законченной вещи. Все проекты, творческие планы. И — ничего больше.

Я сходил на кухню, принес кусок батона и колбасы.

Не смотря ни на что, есть, все-таки, хотелось. После блужданий в горах, мой дикарский бутерброд казался божественной амброзией. Я прямо-таки ритуально сожрал все, что было в руках, и только потом открыл в «ноуте» свою рабочую папку.

Да, это компьютер гения. Безалаберного, безответственного, ленивого, но — бескрайне одаренного. Эх, мои мечты — да в уши ангелам.

Нужно прибраться здесь, раз уж зашел.

Для начала я выгреб из папки всю музыку и фильмы и переместил их в другие места. Потом начал просматривать текстовые файлы и распихивать их по папочкам: «архив», «в работе», «черновики», «эскизы», «сюжеты»…

Чем бы писатель ни тешился, лишь бы не работал! А то, не дай бог, что-то издадут, и бедным читателям придется загрузить, так сказать, свои мозги моими фобиями и идеями.

И вдруг я остановился. Я словно споткнулся о файл, которого у меня не было, да и быть не могло. Он назывался просто и незатейливо «Инквизитор».

Я нервно сглотнул. Кажется, я начал понимать, что происходит.

Никто меня не похищал. Это — точно.

Похоже, я — умер, но, так как я привязан к земле мечтой: написать хотя бы один роман, достойный славной фамилии моих предков, то бог позаботился, чтобы мне предоставили творческую мастерскую. Ни телефонной связи, ни Интернета у меня здесь никогда не будет. Это же первый круг ада. Здесь уже и так собраны все величайшие знаменитости. И я вот удостоен, так сказать, высокой чести.

Но если это ад, то здесь не спят. И снов нет.

Однако, все, что мне здесь приснилось, непостижимым путем превратилось в черновик.

Но я так не хочу. Я — писатель, а не смотритель снов, не ловец их, и даже не их трансформатор. Сны — это сны. А работа за компьютером — это работа. Потомкам должно остаться то, что сделаю осмысленно!

Или работа души все-таки интереснее?

Я никогда ничего не писал об инквизиторах. Да я даже не знаю, есть ли они в современном мире. Может быть, это мне приснилась книга кого-то из настоящих авторов: Валентинова, Олди, супругов Дяченко?

Но душой я понимал, что это не так. Это был мой текст. Это был мой сон.

Я открыл файл и просмотрел его от начала до конца.

Все мои опасения подтвердились.

Вот значит как?

Ангелы или демоны решили упростить мне задачу, а потом, когда роман будет написан, меня не оставят гулять в лунном свете, точно Понтия Пилата, а утащат прочь с Земли. Только роман — это далеко не все, что я не успел завершить. Есть еще и Лера…

О, нет! Похоже, Леру я теперь могу видеть только с обоев рабочего стола.

С другой стороны, меня лишат и этого, как только я закончу роман.

Но во сне я пишу гораздо быстрее. Значит: спать нельзя. Ни в коем случае!

Я хотел выбросить рассказ об инквизиторе в корзину, но рука так и не поднялась.

Как бы там ни было, но это был мой первый завершенный рассказ. Пусть я не набивал его на клавиатуре, но, в любом случае — это была моя самая настоящая интеллектуальная собственность.

Однако, и я в этом абсолютно убежден, мой роман должен быть другим, не черным. Я не хочу смотреть на мир глазами маньяка, рвущегося к мировому господству! Я хочу оказаться по другую сторону баррикад. Это — во-первых.

А во-вторых, кроме мистических детективных сюжетных линий в моей книге должны быть и любовные перипетии. Или уж лучше без них?

И все бы здорово, вот только в моей голове как не было сюжета, так и нет. Не было так же идеи, героев — да вообще ничего, одни общие расплывчатые желания что-то там написать.

Из всего, что я когда-либо создал, последний рассказ, сам появившийся в моем компьютере — был просто вершиной моего творчества, в нем я прыгнул выше собственной головы. Сам не понимаю, как это получилось. Но, все-таки, это было не совсем то, к чему я стремился.

Может быть, стоит поспать еще пару раз, а потом выбрать лучший вариант — и с ним уже дальше работать по-настоящему?

С другой стороны: кто сказал, что после написания первого же романа черти с радостными криками потащат меня вариться в свой котел? А что если бог разрешит моим книгам появиться в мире живых. Типа, я умер, но нашлось мое наследие.

Никто ведь не станет выяснять, когда именно я все это написал: до или после смерти. Да ни у кого и мыслей таких не возникнет. Ну, разве что будет соблазн у кого-то из таких же графоманов, как я, присвоить себе бесхозные тексты, но Лера этого не допустит!

Ясно только одно: сны мои и, соответственно, возникающие из них рассказы, — они навеваемы и управляемы кем-то извне. Кем-то, судя по всему, совсем не розовым и пушистым.

Но ведь рассказ-то мне понравился. Это была моя лексика, мои синтаксические и пунктуационные ошибки. Никто, кроме меня, не мог все это наваять. И рассказ этот мне тем и импонировал, что был насквозь личностным.

Было лишь одно но: я сам не знал некоторых терминов и магических понятий, которые проскальзывали в тексте. В рассказе все было органично, возможно, выдумано, но я не был в этом убежденным на все сто.

Однако писал, точно, я. Только не помню, когда. Возможно, текст мне диктовали, и то, что я принял за сон, было, на самом деле, — вдохновением. Одно непонятно. В горах не было «ноута».

Впрочем, вот еще один вариант: я провалился в свой компьютер и стал сознающими свою личность и уникальность байтами информации, которые, как вредоносная программа, одни файлы кушает, другие — дублирует, а третьи — создает сама. Таким и проясняется мое скитание в пещерах. Я просто забрался в саму оперативную систему, а невидимые мосты — это скрытые системные файлы.

И тогда получается, что я смотрю на мир с той стороны монитора.

Придет Лера, включит «комп», откроет тексты, начнет ошибки править, а у меня приступ начнется, например, эпилепсии. Или почки откажут, или инфаркт случится.

Одно радует: в этой очередной моей утопии было и хорошее обстоятельство. Получается, что мои сны, так сказать, оцифровываются, перегоняются из видео в текстовый формат и сохраняются в моем «буке». А это значит, что все, что я здесь напишу — непременно увидят живые люди. Лера постарается, хотя бы в память обо мне.

И вдруг мне показалось, что заставка рабочего стола ожила: Лера на фотографии моргнула и тряхнула волосами.

На долю мгновения я засомневался, и чуть было не поверил, что если протяну руку, Лера выдернет меня отсюда в реальность.

Я осторожно коснулся пальцем монитора — иллюзия. Нет никакого живого тепла. Сразу — словно камень с души свалился. Вот вечно так: сначала насочиняю невесть что, а потом сомневаюсь: вдруг, правда?

И, все-таки, Лера на фотографии была живой. Мне казалось, что я вижу ее сквозь стекло.

Кстати, Микрософт именно так и переводится: «Окна». Может быть, разработчики оперативных систем изначально знали не просто о возможности попадания внутрь компьютеров, а намеренно это и планировали?

Да так и свихнуться можно!

Проще нужно быть, и меня непременно отсюда вытащат.

Живая картинка — подумаешь невидаль!

Конечно, были у меня программки с анимационным рабочим столом, это когда на картинке снег идет или рыбки плавают. То же самое можно сделать и с Лериной фотографией: чтобы улыбалась, хмурилась, подмигивала.

Только есть одно но: меня дома не было сутки, вряд ли Лера куда-либо бегала с моим «ноутом», чтобы поставить на него такую забавную программку. Не тот она человек.

В общем, смотрел я на Леру и думал, что все это очень похоже на трансляцию с веб-камеры в реальном времени. Выходило, будто Лера случайно запустила запись и теперь сосредоточенно искала кнопку выключения. И это было бы похоже на правду, если бы не длилось так долго. Лера ведь не блондинка. Закрыть случайно открытую программу — это любой карапуз может.

И, потом, я ведь только предположил, что смотрю на Леру из зазеркалья, вернее из замониторья…

Я открыл папку со своими документами и создал новый файл.

И вдруг на меня что-то накатило. Я на мгновение отключился. Мне показалось, что я оказался в «Газели», прыгающей по пыльным ухабам дороги.

Я понимал, что, на самом деле, нахожусь в пещере, которая безумно напоминает мне мое же жилище, но ощущения были такими, словно в кинотеатре я вдруг на миг забылся, и с головой провалился в гущу экранных событий.

Я потряс головой, разгоняя наваждение. Я был у ноутбука. Никуда не перемещался и не ехал ни в какой «маршрутке». Но странное ощущение, что кто-то из тех, кого послал с секретным заданием выдуманный мной инквизитор, именно сейчас едет к цели. К страшной цели.

Великий инквизитор Лев Григорьевич манипулировал людьми своего Ордена. Кого-то умного и хитрого он отправил в смертельную командировку, а мог бы и сам съездить.

Тот, кто трясся в «Газели», ехал на заклание. Он должен был достать что-то смертельно опасное, что-то вроде запаянного в цилиндр радиоактивного вещества, причем это нечто было живым, и оно само стремилось к Великому Инквизитору. А еще они боялись друг друга: это нечто и Инквизитор, с триумфом вернувшийся из ссылки обратно в Москву.

Конечно, всего этого не могло быть в действительности. Я все придумал.

Но, с другой стороны, как я оказался здесь, зажатым между мирами и временными пластами, лишенный привычной обстановки, «ноута» и мечты стать признанным писателем, пусть даже после смерти?

Настроение было препаскудным. Я открыл папку с музыкой. Здесь натолкано было всего понемногу: «Modern Talking», «Boney M», «C.C.Catch», Jean Michel Jarre, «E-type», Vanessa Mae…

В нашу эпоху ремиксов, когда модно не создавать новое, а биться в жалких подражательных потугах, лучше слушать «динозавров», нежели современников. Тем более, что, все равно, ничего интересного сверстники сказать не могут, ну кроме «запар» Потапа и Насти Каменских: «А ты люби меня, а не люби мне мозги».

Но все это было не то.

Хотелось чего-то жесткого, агрессивного, вроде «Rammstein». Мне нужна была эдакая ментальная пощечина, чтобы я прекратил истерично метаться, успокоился бы и занялся бы хоть чем-нибудь: если не писаниной, так хотя бы компьютерными играми.

Я включил «Prodigy». Но что-то было не так. Или в музыке, или во мне, или в «ноуте»…

Я нервно ходил по комнате.

Мне хотелось первородного хаоса, из которого появилась вселенная. Мне казалось, что, услышав что-то подобное: смесь медитативной и металлической музыки, я пойму, что же мне делать дальше и куда двигаться.

Я снова подсел к монитору. На этот раз я остановился на альбоме «Organik». Robert Miles начал медленно прочищать мне мозги.

И тут я хлопнул себя по лбу: вот оно, как же я раньше до этого не додумался! Я хотел написать не просто гениальный, но еще и оригинальный роман, а сам тем временем превратился в ханжу, который слушает музыку отцов и дедов, и считающий, что сверстники ни на что не способны. Но это не так. Нужно просто перестать предъявлять миру претензии. И все.

Вот тогда я напишу что-нибудь дельное.

Я подсел к пустому открытому «вордовскому» файлу и с ужасом понял, что на меня снова накатывает волна черного вдохновения.

Еще секунда — и провалюсь в творческое забытье, а потом — снова буду гадать: я написал все это, или ко мне прилетал «печальный демон, дух изгнанья»?

Наверное, и рассказ об инквизиторе я написал в этом же состоянии, понять бы только: когда?

Руки сами легли на клавиатуру. Я почувствовал нахлынувшую волну жара, точно снова очутился в «маршрутке», везущей загадочного человека в страну, в которой сам я никогда не был.

В конце концов, что я теряю? Я ведь всегда хотел создать что-то новое, оригинальное, захватывающее. И если мне кто-то в этом поможет, что с того?

Название пришло в голову само. Это было какое-то замысловатое слово. И мне оно понравилось своей таинственностью и туманностью.

И я отдался во власть чужих фантазий.

 

Навь. § 2

Ноки-Моноркен

Меня встречало голубое знамя Казахстана. Ветер лениво играл с полотнищем, на котором орел нес на своих крыльях солнце. Золото в лазури. Андрей Белый, наверное, обзавидовался бы.

Впрочем, от жары флаг стал линялым, а национальные символы и орнамент у древка приобрели цвет детской неожиданности. И от этого невольно вспоминались советские знамена двадцатилетней давности, бьющиеся над деревенскими клубами: такие же одинокие и обреченные вечно рваться в недоступное небо.

Подъехали к таможне. Вышел офицер. Я невольно поежился. Опять, как на российском посту, сейчас появятся солдаты с «Калашниками» и рыжая овчарка болезненного вида. Заберут паспорта, прогонят через терминал. Но нет, на этот раз обошлось без собак и автоматчиков. И сумки проверяли под открытым небом.

А потом подняли шлагбаум и наша «газель» лихо помчалась по разбитой дороге. Вернее даже не по шоссе, а рядом. Сама трасса, хоть и была когда-то покрыта асфальтом, но выглядела так, будто именно здесь прошли орды монголов со всеми своими таборами и табунами.

С полчаса мы задыхались от жары, потому что окна открывать было нельзя: за нами по пятам неслось облако поднимаемой нами же пыли.

Потом с проселочной дороги мы все-таки свернули на трассу. Здесь заплаты из асфальта уже принимали некое подобие шоссе. И сразу ветер принес облегчение. И степь не казалась больше бездушным зверем. И зеленеющие горы, и какие-то поселки, наполовину стоящие в руинах, точно здесь недавно прокатилась война, все это неслось мимо.

Где-то в середине пути я увидел казахское кладбище. Это походило на миниатюрный город. Маленькие дома, венчанные полумесяцами, стояли ровными рядами. Кладбище одиноко возвышалось на холме. Аул, наверное, был в низине. И создавалось впечатление, будто город мертвых стоит сам по себе. Это было не хорошее знамение. Но, с другой стороны, — я знал, на что шел.

Проснулся я на въезде в Актобе, что в переводе означает «Белая гора». Наверное, когда-то здесь выходил наружу мел или известняк.

Великая река Илек, воспетая не одним акыном, меня не впечатлила. Она текла мутными ручьями, в которых бродили дети и стадо коров. Кто-то даже купался.

Нас высадили у автовокзала, на котором огромными буквами было написано «Сапар». Я спросил женщину, как мне попасть к стадиону, что на Абулхаир-хана, и мне популярно разъяснили, что нужно сесть в рейсовую «газель».

— А троллейбусов или автобусов совсем нет? — тоскливо поинтересовался я.

— Есть. И билеты в них на пять теньге дешевле, но вы можете прождать их больше часа.

Женщина оказалась права. Минут пять я наблюдал, как «газели», обгоняя друг друга, лихо подкатывали к остановкам с зажженными фарами. Все — наглухо зашторенные. Из их чрева высовывались подростки и выкрикивали названия остановок. Мне показалось это немного странным.

Увидев нужный номер, я спросил паренька:

— До стадиона доеду?

— Нет. — покачал он головой.

Это озадачило меня еще больше.

Но тут в гомоне четырех зазывал я услышал нужную мне остановку. Я кинулся в «маршрутку», и тут же пожалел об этом. Салон оказался забит людьми. Пришлось ехать стоя, согнувшись в три погибели. Время от времени я тюкался затылком о крышу.

Я вздохнул свободно только тогда, когда снова оказался на улице.

Я стал обходить стадион, высматривая зеленые «Жигули». При этом в голове крутилась ехидная фраза Фоменко: «Сдаю квартиры, явки, пароли». И чувствовал я себя глупо. Не люблю я этой конспирации.

В трех шагах от нужной машины стояла «Тойота». Это немного осложняло дело.

Но все-таки я подошел к зеленым «Жигулям»:

— Шеф, я тут заплутал, не подскажешь, где здесь «Жастык»?

— Эк, тебя брат, занесло. — усмехнулся парень в зеркальных очках, нервно курящий за рулем, — присаживайся, расскажу.

Я сел. Но что-то было не так. Я сразу это почувствовал.

— Знаешь, браток, я тебя, пожалуй, подброшу. Но я тут жду кое-кого.

— Уж не Пера ли Лагерквиста?

— Все мы в мире гости. — задумчиво отозвался парень. — Значит, это ты. Забавно. Но паспорт все же достань из своих широких штанин. И, кстати, как тебя, хм, звать-то?

— Лучше так, как в паспорте. — ответил я.

— Шутник. — усмехнулся парень. — Ладно. Я — Серега. Прокатимся с ветерком?

Я не возражал.

Мы рванули через переулки.

Мне показалось, что «Тойота» тут же «села нам на хвост». Она следовала за нами, как приклеенная. Возможно, в этой машине мчались мои телохранители. Петрович не доверил бы мою жизнь двадцатипятилетнему парню. Но Серега упорно хранил молчание. Одной рукой он держался за баранку, другой нервно шарил под сиденьем. Было о чем задуматься.

В одной из подворотен под наши колеса бросилась черная кошка. Визгнули тормоза. Обошлось без жертв. Но снова нехорошее предчувствие закралось в душу. Конечно, все это предрассудки, но все-таки.

«Тойота» оторвалась. Но появилась «Вольво».

Мы вынырнули на развязку, взлетели на мост над железной дорогой. Нас встретил рекламный щит, на котором Назарбаев был окружен детьми и весь светился улыбкой.

— А вот и наше солнышко. — усмехнулся Серега, перехвативший мой взгляд.

«Свободная страна, свободный народ». — прочитал я:

— А что, таким тяжелым было иго Советского Союза?

— Да сменили один хомут на другой, и вывески перевесили. Сейчас у нас и минарет есть, и национальная криминальная история. Хоть сериал снимай «Бригада-KZ». Слышал про нашего Серафима?

Я поперхнулся:

— Про шестикрылого?

Мы метнулись вправо мимо каких-то пыльных насаждений и протянутого над землей толстого трубопровода. И все же это была довольно оживленная трасса.

Серега вытер пот и усмехнулся:

— Нет, про Семипалатинского. Он тут с отцом всех казахов поссорился, вот ему крылья-то и подрезали. Бедный Серик. А как высоко летал!

— Бог с ней, с высокой политикой. — сказал я. — Давай по существу. Кто ее нашел?

Сергей метнул на меня злобный взгляд, но ответил:

— Школьник.

— Он еще жив?

— Да.

— Ты хочешь сказать, что ребенок ее открыл, рассказал обо всем взрослым, и сейчас спокойно играет со сверстниками? Так что ли?

— Он в реанимации. И он никому ничего не объяснял. Это мы уж сами по уровню его облучения все поняли. Но видел ее только этот пацан. Это ясно и по специфическому ожогу роговицы глаз. Наши приборы явственно фиксируют ее наличие, но мы ее не видим.

— Вашу мать! — простонал я. — Если есть излучение, значит, мальчишка ее не закрыл. Как его зовут, что у него с генетикой?

— Вова Коваленко. Среди друзей — Вольдемар. До шестнадцатого века ни один из его предков не попадался в поле нашего зрения. Мы считаем, что это — воля случая.

— Вольдемар — Дуремар. — я потер подбородок. — А где она была?

— В библиотеке.

Я прикрыл рот рукой. Ну да, где же ей еще быть?

Мы нырнули между машинами и снова метнулись в переулок. Телохранители неотступно следовали за нами.

— Ну что, ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству? Познакомить тебя с городом? У нас на кольцевой автозаправки через каждые пятьдесят метров. Таких излишеств не встретишь даже в Германии! А еще не плохо посетить «Нурдалет» — лучше для мужчины нет. Фонтан внутри магазина — это не фунт изюма!

— Мне нужно в библиотеку. — проворчал я.

— В три часа ночи? — и тут Серега наконец-то нашарил под сиденьем и дернул какой-то проводок. — Есть! Значит так, я тебе про Серафима не зря трепался. За библиотекой и за нами следят бандюки. Вчера Петровича и весь экспертный отдел положили из автоматов. Они захватили все пароли, все наши электронные ящики под их контролем. Среди нас был «стукач». Тебя оставят, потому что ты для них — Вий. А вот я под колпаком. Мне сохранили жизнь, чтобы я встретил тебя. Гордись — ты — на вес золота.

Раздался вой милицейской сирены.

— Все. — сказал Серега. — Кина не будет. Электричество кончилось.

Ударив по тормозам, Серега свернул на обочину, и тут же присоединил проводок на место.

К нам подъехала патрульная машина с гербом Казахстана на капоте. Офицер неторопливо продефилировал в нашу сторону.

«Свободная страна — свободный народ». — подумалось мне.

— В чем дело, начальник? — Серега открыл дверь и улыбнулся.

— Превышение скорости.

— Да вот гость из России очень торопится. — Серега улыбнулся и протянул права стражу порядка.

— Тем более плохо: что подумают о нас в Москве! — заартачился милиционер.

В зеркало я увидел, как недалеко от нас притормозила «Вольво». Тот мужчина, что сидел рядом с водителем, позвонил на «сотовик».

И тут же запиликал телефон на поясе у офицера.

Милиционер взял трубку, сказал: «Так точно. Будет исполнено!»

Серега вышел из кабины. Я заметил, как он вытащил кошелек и отдал несколько зеленых купюр.

— В следующий раз не нарушайте. — козырнул милиционер. — И благодарите за свое везение русского гостя.

— Козел! — процедил Серега, хлопнув дверью и, подмигнув мне, сказал. — Ну, так как? Может быть, ну их, эти достопримечательности? Давай, подкрепимся, и — за работу.

— Уболтал. — я принял правила игры: что ж, пусть прослушивают и дальше.

Мы развернулись и помчались обратно. Но на этот раз мы не ныряли в подворотни: ехали только по проспектам. И снова за нами неотрывно двигалась «Тойота».

Теперь Серега молчал, а я пялился по сторонам.

Было удивительно видеть полыхающий Вечный огонь. Но еще более необычной оказалась чугунная, еще советская решетка, тянущаяся вдоль всей аллеи Победы. В желтых лавровых венках светили голубые звезды. Впрочем, в цвета национального флага раскрашены были и стены, и крыши и даже на всех столбах появился незатейливый двуцветный орнамент.

Показавшийся минарет казался слитым в единый комплекс с торговым домом «Нурдалет». Рядом бил фонтан и работали карусели. Со стен минарета во все стороны света были установлены громкоговорители.

А вот памятника Ленину не было совсем. Нет, его не разрушили до основания. Вождя мирового пролетариата сняли с гранитного постамента и, наверное, приберегли на всякий случай. А чтобы место не пустовало, водрузили Абулхаира, восседающего на коне и указывающего рукой туда, куда видимо раньше посылал всех его предшественник. Об этом не нужно даже спрашивать, это очевидно.

Полотнища национального флага и изображения герба Актобе развивались по всему проспекту. Зверь, напоминающий помесь грифона без крыльев и геральдического тигра, идущего настороже, приветствовал меня и со стен домов. Мне казалось, что мифический страж города предупреждает меня о грядущей опасности.

Перехватив мой взгляд, Серега кивнул головой:

— Да, многое изменилось после развала Союза. Даже Дом Советов переименовали. Опять же на свой национальный лад. Акимат называется.

— Аки паки кому мат? — усмехнулся я, и настроение чуточку улучшилось. — Громадное вам гранд мерси за экскурс в быт и нравы вашего города. Понеже вельми вами благодарен. Эх, житие мое.

— Какое твое житие, пес смердящий? — в тон ответил Серега.

И без слов стало ясно, что игра в кошки-мышки только начинается. И нужно не просто выжить, но сделать так, чтобы наша бесценная находка никому не досталась: ни бандитам-серафимам, ни трусу Сереге, ни химерам со знамен города, ни черным кошкам, ни мертвецам с кладбища у дороги.

Но, с другой стороны, кто же мог предположить, что она осталась открытой? Ведь, если моя догадка верна, то всех моих сил может не хватить даже на то, чтобы просто ее закрыть, не говоря уже о том, чтобы вывести из Казахстана.

Как ни крути, а я оказался в роли заложника. Если я смогу сообщить о разгроме нашей резиденции, меня сочтут сумасшедшим.

Если скажу, что она открыта, сюда нагрянет не один десяток наших боевиков. В отличие от меня, они примчатся уже на самолете. Вот только вряд ли я их встречу живым. Конечно, был у меня шанс и вовсе не закрывать ее, а использовать по назначению. Но вопрос был еще и в том, не увезут ли меня после этого на то самое казахское кладбище с куполами?

Опять же: если бандиты держат своих хакеров, то мои письма автоматически будут замещаться на благонадежные, мол, все идет по плану; телефонная связь вдруг станет скверной, телеграммы потеряются в пути.

Нельзя сбрасывать со счетов и то, что охрана, на самом деле, работает на Петровича, а Серега мог оказаться двойным или тройным агентом, втирающимся в доверие.

Не исключено также, что парень от долгой работы мог слегка тронуться умом. Мания преследования — это еще не самый тяжелый крест. Ведь если, действительно, ее нашли, то безумие — это милость богов. Она, особенно открытая, могла уничтожить все живое на сотни миль вокруг. Всякий, кто попадал в зону ее действия, менялся. Странно, что в городе до сих пор нет никакой эпидемии.

Мне казалась зловещей и смена памятников в центре Актобе.

Абулхаир не был казахом. Он был потомственным Чингизидом. В этом хане говорила кровь «Потрясателя Вселенной». Но важно было даже не это. По легенде, Абулхаир, так же, как Иоанн Грозный, Павел Первый и Ленин, держал ее в руках. Оригинал или копию. А Ленин осмелился даже открыть. Но Владимир Ильич готовился к этому десять лет. Кстати, именно благодаря этим тренировкам отравленные пули не причинили ему вреда. И хотя мозг Ильича еще при жизни начал преобразовываться, она все же убила вождя пролетариата.

Мы подъехали к кафе, но дойти до дверей не успели. Нас догнала «Вольво». Из иномарки выскочил двухметровый бритоголовый мужик в дорогом костюме:

— Вай, Сергей Иванович! Почему мы последними узнаем о визите столь высокого гостя? Что ж мы, и посидеть за одним столиком не можем?

Серега побледнел.

— Нет, ребята, я не высокий. — примирительно проворчал я. — Вот дядя Степа — он высокий.

— Шутник. — оскалился бритоголовый и протянул мне руку. — Муса. Типа из креативного отдела.

Серега отвел взгляд: похоже, ему было немного стыдно за бандитов. «Блатной» маленько попутал. Не было под крылом Юрия Петровича никакого креативного отдела. Этот умник еще чего бы про депозитные счета брякнул или про дебет.

— Мишель. — мою руку сдавило, точно клещами.

— Прикольно. — сказал Муса.

— Мне тоже. — съязвил я.

— Ну, подкрепимся, и — в нумера?

Я вопросительно посмотрел на Серегу. Тот пожал плечами: мол, отдувайся, как можешь.

— Ваш чемоданчик. — и Муса протянул руку к моему «дипломату».

— Сможет быть, тебе еще и ключи от квартиры, где деньги лежат?

— А чего я сказал? — обиженно моргнул «браток». — Типа, вежливость проявил.

— А я, типа, отказался.

Муса налился краской и сжал свои кулачищи. Но тут же из машины выскочило еще двое. Один такой же, как Муса, другой — более утонченный и интеллигентный.

Тот, что не был накачан, тут же затараторил:

— Вы на Мусу не обижайтесь. Он еще многого не знает. Всего вторую неделю стажируется. Только-только адептом стал. Сами понимаете: тяжелое детство, игрушки деревянные, к полу приколоченные. Он ведь до сих пор революцию с поллюцией путает. Что с него взять? — Повернувшись к Мусе, «браток» рявкнул. — Кет! Кет бала!

«Действительно: шкет и болван. — подумал я. — Неужели люди с таким интеллектом разгромили целое отделение секретной организации так ловко, что до сих пор никто об этом и не догадывается? Или все это — тщательно продуманный спектакль? Только кто режиссер? Бандиты? Петрович? Серега? Кто-то из центра?»

Мусу увели.

— Я — Ильяс. — не смолкал наш новый собеседник. — Вы уж на Мусу зла не держите. Петрович не санкционировал вашу встречу. Но ведь Муса — стажер. Ему так хотелось посмотреть на живую легенду.

— Да понял я, понял.

— Ну, пойдемте, перекусим с дороги, а то Серега сдуру какие-то гонки по городу устроил. Это у него нервное. Впрочем, мы тут все на взводе. После того, как ее обнаружили, нас всех точно подменили. Так что вы ничему особо не удивляйтесь. Побываете в зоне ее действия, сами все поймете. — тараторил Ильяс, увлекая нас к кафе.

Как только бармен увидел Ильяса, мигом подозвал к себе одну из официанток. Девушка покосилась в нашу сторону, мотнула головой, и как только мы уселись за столик, тут же возникла рядом.

— Чего изволите? — официантка безошибочно угадала во мне важную персону и склонилась передо мной так, чтобы я мог оценить ее декольте.

Я перехватил деланно рассеянный взгляд Ильяса и понял: прощупывают мои слабые места.

— Мартини. — сказал я.

А в голове моей крутилась бандитская песня из мультика про Врунгеля:

В глазах Сереги мелькнуло понимание и восхищение. Этим своим «Мартини» я бросал мафиози вызов.

Ни один мускул не дрогнул на лице Ильяса.

— Чего еще? — продолжала пытать девушка.

Я задумчиво потер подбородок:

— И чего-нибудь горяченького. Да побыстрее, а то так кушать хочется, что переночевать негде.

— Сию секунду из горячего есть только шашлык. Все остальное нужно греть. Подавать? Или все же ознакомитесь с меню?

Я вздохнул. К шашлыку не плохо бы пару рюмашек кагора. Но слово — не воробей. Мартини — тоже вещь хорошая.

— Тащите шашлык.

— Что на десерт?

— На ваше усмотрение.

— Десерт по вечерам едят только аристократы и дегенераты. — задумчиво заметил Серега. — Но мне, пожалуйста, того же, что и гостю. Хочу почувствовать себя белой костью.

— Присоединяюсь. — мотнул головой Ильяс.

Девушку как ветром сдуло.

Ильяс давно уловил смену моего настроения:

— Может быть, все же стоит отправиться в ресторан?

— Ну, уж нет! — помотал я головой. — Сегодня День Независимости от Этикета!

— Как знаешь. — пожал плечами Ильяс. — У нас тут все по-простому, по-родственному.

— У нас тоже.

Ильяс помялся:

— Ты не думай, что мы вчера с гор спустились. Сам же понимаешь, что никому из нас лишняя самореклама не нужна. А в остальном: «Es soll sich jeder laben! — heiβt die Losung, welche unser Banner schmückt».

Теперь уже мне пришлось проглотить шпильку. Передо мной был вовсе не тупоголовый рэкетир и даже не романтичный Остап Бендер. Соперник был силен. И врагом его видеть не хотелось. И опять я начал во всем сомневаться. Петрович обычно подбирал именно таких: спокойных, но зубастых.

Ели молча.

Расплачивался Ильяс. Он просто кинул на столик несколько ассигнаций и сразу вышли на улицу.

— Серый, если ты устал, можешь ехать домой. Петрович дал «добро». Мы Мишеля сами отвезем.

Серега умоляюще посмотрел на меня. Без слов было ясно, что отдыхать моему новому другу явно не придется. До дома он сегодня не доберется, разве что новоселье справит… на кладбище. Я не знал, почему Серегу не убрали сразу: может быть, он им пароль не открыл; а, может быть, его используют как раз для того, чтобы у меня возникло недоверие к Петровичу и его людям, ведь на мое место всегда найдутся желающие.

Происходящее могло оказаться и запланированной акцией по устранению уже меня самого. Мол, находясь на задании, заподозрил коллег, и предпринял несанкционированные действия.

— Мне потребуется ассистент. Серега отправится со мной. — сказал я, взвешивая каждое слово. — Сами понимаете: это ведь не кизяк в поле собирать.

Ильяс смущенно хохотнул:

— Ладно, это уже ваши дела.

— Кстати, о делах. Ночевать я буду в одной из тех двух квартир, из которых ведется наблюдение за библиотекой. У меня должен быть прямой и быстрый доступ. Это ясно?

Ильяс пожал плечами, всем своим видом показывая, что он здесь — на вторых ролях.

— В квартире должно быть чистое постельное белье, две укомплектованные аптечки, мел, освященная вода. Ну и кофе, разумеется.

— Но… — робко вставил Ильяс.

— А вот это уже не мои проблемы. И свяжите меня, наконец, с Петровичем.

Мы сели в «Жигули». Ильяс — оказался за рулем. Он достал «сотовик» и начал что-то возбужденно объяснять по-казахски. Вот уж не знал, что Петрович полиглот!

Потом Ильяс дружелюбно улыбнулся и передал мне трубку.

— Мишель, дорогой, что ты буянишь? Мусу зачем обидел? Ты бы еще у карапуза леденец отобрал. И что это за клоунада в кафе? Ты бы еще шампанское селедкой закусывал и «Мурку» насвистывал. Проще нужно быть. Слышишь, Мишель: мы сейчас в одной связке. Никто ведь не сомневается в твоем интеллекте. Но сейчас важны твои знания и опыт. Соберись Мишель, дело ведь не шуточное.

Я трижды встречался с Юрием Петровичем. Это был его голос. Если предположить, что мне прокручивают магнитофонную запись, то ссору с Мусой они могли инсценировать и сами, а вот на счет «Мартини» — это на меня случайно накатило. Хотя, если Серега — именно агент от этих бандитов, то он мог натолкнуть меня на этот путь ассоциаций. Но это — игра случая. Тогда уж логичнее заподозрить в махинациях самого Петровича. Вот он мог продумать и просчитать, какие именно события и в какой последовательности могли бы довести меня до демарша в кафе. Впрочем, сейчас компьютерные технологии могут даже заике позволить говорить голосом Левитана.

Но вдруг Петрович жив?

Что известно обо мне одному лишь Юрию Петровичу?

Наверное, то, что я никогда не пользуюсь услугами Интернета накануне любого крупного дела.

— Слышишь, Петрович, мне тут ноутбук нужен. С выходом в сеть, разумеется. Хочу просмотреть, нет ли чего нового о ней на всемирной помойке.

— Мишель, я тебя не узнаю. Нужна связь с центром, Ильяс одолжит «сотовик». Какие проблемы?

— Мне нужен именно выход в сеть.

— Хорошо. — сказал Петрович. — Хотя на тебя это и не похоже. Но, с другой стороны: все течет, все меняется. Только давай договоримся на берегу: тебя «Виста» устроит, или затребуешь что-нибудь вроде «ХР, сервис пак три» или более заковыристое?

— Обещаю не артачиться. Смиренно приму, что есть. Я педант, но не зануда.

— Это с какой стороны посмотреть. — усмехнулся Юрий Петрович. — Каким ты был, таким ты и остался. Казах, блин, степной! И выключите свое радио «Толкын».

Связь прервалась. Я опустил трубку.

Радио, действительно мурлыкало. И секунду назад мужской голос объявил, что это именно «самое музыкальное радио Толкын».

Я был совершенно сбит с толку. Ни один компьютер не сможет передать все вибрации человеческого голоса. Так с кем я говорил? С пародистом уровня Галкина?

Но откуда бандитам стало известно об операции в Шымкенте? Это было год назад. Вот там-то Петрович и окрестил меня степным казахом. Я тогда вышел живым из дымящихся руин, глаза мои, естественно, сузились, они слезились от дыма, да и сам я был весь в копоти. Но именно я остановил тогда безумного Кайрата. Там были только я и Петрович. Остальные появились чуть позже.

А что если Петрович жив, но сидит с дулом у виска? Хотя, вот это — вряд ли. Не тот человек. Тогда что же происходит?

Моя проверка на профессиональную пригодность? Меня инспектирует Москва? Петрович?

Машина тронулась.

— Ильяс, — спросил я, — ты часом не помнишь, это не Пий XII объявил Германию мечом католической церкви?

— Бенедикт II. А что? Или ты действительно веришь, что у Гитлера имелась ее копия?

— Я уже не знаю, во что верить. Если это — она, почему здесь нет слуг Черного Папы? Что, Великий Магистр совсем нюх потерял?

— Вот уж не знал, что иезуиты нынче своего генерала зовут магистром. — усмехнулся Ильяс.

Мы прекрасно поняли друг друга. И тогда я задал еще один провокационный вопрос:

— «Ключики Соломона», равно как и его печать, Юрий Петрович, по-прежнему, хранит в сейфе?

— Экземпляр «Ключей» на пяти языках есть у каждого. А печати Петрович на сейф никогда не накладывал. У него всегда все хранится в каких-то тайниках. Не клади предмет в предмет, который можно вынести. Так как, я прошел экзамен?

Я бросил испытывающий взгляд на Серегу. Тот втянул голову в плечи.

Тут сам черт ногу сломит!

— Ладно, Ильяс. Утро вечера мудренее. Завтра утром я хочу лично встретиться с Петровичем.

— Хорошо. — кивнул головой Ильяс. — Я передам.

Машина притормозила у обшарпанного подъезда. Ильяс проводил нас до квартиры, велел располагаться и сказал, что за полчаса обернется и привезет все необходимое.

Нас оставили вдвоем с Сергеем.

Как только за Ильясом захлопнулась дверь, мы с Серегой кинулись осматривать углы и мебель.

Ни жучков, ни видеокамер не было. Мы заглядывали под диваны, под стулья, под подоконники. Облазили всю ванную и кухню, простучали стены и пол: ничего. Осмотрели утробно урчащий холодильник с надписью «Бирюса», вскрыли телевизор «Рубин» — пусто.

Серега мотнул головой, приглашая меня выйти на балкон. Мне уже порядком надоели эти шпионские страсти, но я, молча, подчинился.

Оказавшись на свежем воздухе, уже ничего не опасаясь, я ругнулся:

— Слушай ты, шизофрения Мурата Насырова, заруби себе на носу: «Я — это не ты. Ты — это не я! И никого не надо мне».

Сергей воровато обернулся и поднес палец к губам, указывая глазами на подоконник. Ничего сверхъестественного там не было: из щели выполз таракан, он тревожно дергал усиками. Сергей молниеносно накрыл таракана рукой, а потом показал мне свою добычу.

Я пожал плечами: ну и что?

Сергей торжественно дернул таракана за ус, но не оборвал его, а лишь вытянул. И сразу стало ясно, что это вовсе не насекомое, а те самые прослушивающие аппараты, которые мы не смогли обнаружить. Похоже, они ловили человеческие импульсы, шли на наше тепло. Они вполне могли уцепиться за край одежды и следовать за нами всюду.

— Хорошо у нас вечером. — сказал Сергей, сломал пополам и выбросил таракана на улицу.

— Лепота! — подтвердил я.

В щели зашевелились усы нового шпиона. Да, кажется, я сильно недооценил своих соперников.

— Слышишь, Серега, — засмеялся я, — а ты каких баб больше любишь?

— Грудастых.

— А я, чтоб поговорить можно было.

— Да о чем с ними говорить? — вздохнул Серега. — Как мужика покрепче захомутать и к себе привязать?

— Ну, не скажи. — подмигнул я Сереге. — Я тут в поезде с одной дамочкой всю ночь спорил о творчестве великого казахского писателя Сергея Лукьяненко. Она, оказывается, пишет о нем биографическое эссе. Догадайся с трех раз, как статья называется?

— Казахские народные мотивы в русской фантастике. — буркнул Сергей.

— А вот и не угадал. «Тысяча и один способ убить Семецкого».

— Чего? — спросил Серега и захохотал.

Но тут раздался требовательный звонок в дверь. Сергей метнулся к дверям. Глазка не было.

— Кто?

— Гоблин в пальто. — хмыкнул в ответ чей-то уверенный бас.

Голос был незнакомым. В это мгновение мне показалось, что двери сейчас прошьют автоматными очередями.

— Кто?! — угрожающе рявкнул Сергей и прижался к стене.

— Чего орешь? — по ту сторону двери смущенно покашляли. — Открывай. Канат это. Законный хозяин квартиры. У меня и договор на руках есть. Я за деньгами пришел. Месяц-то кончился.

Ситуация становилась щекотливой.

— Открывай своим ключом. — потребовал Сергей.

— Не умничай. — сердито прошипели за дверью.

Серега вытащил со своей стороны ключ:

— Давай, теперь получится.

В замочной скважине раздался шелест. Дверь распахнулась. Вошли двое. Руки они держали в карманах, возможно на спусковых крючках пистолетов.

Мы неприязненно посмотрели друг на друга. И вдруг тот, что был повыше и в очках, облегченно вздохнул:

— Серый? Ну, ты, блин, даешь стране угля! Нельзя же так, в самом деле! Мог бы пароль назвать. — кивнув в мою сторону, парень представился. — Алибек.

— А я — Канат. — проворчал второй: коренастый и хмурый.

— Очень приятно. Мишель.

— А нам-то как приятно: не пересказать. — улыбнулся Алибек. — Слышишь, Серый, что тут у вас происходит? Приехал сегодня из Орска, но никто меня не встретил. Дома на столе записка и инструкции двухдневной давности. Мол, явиться сегодня к памятнику Мукана Туленбаева. Вот я и проторчал там три часа как тополь на Плющихе. Конспираторы вы, блин, хреновы. Пришел домой, позвонил Канату: мол, что и как? А он мне говорит, что последнее его задание: за любые деньги снять на полгода именно эту квартиру. Ну, думаю, не вымерли же все, как мамонты. Дай, наведаюсь.

Но тут в кармане Алибека заверещал «сотовый».

— Ненавижу насекомых! — рявкнул Сергей и, схватив книгу, прихлопнул ей наглого таракана сидящего на стене.

Размазанный таракан еще перебирал лапами, но убежать уже никуда не мог. Кишки его были размазаны по стене. Это был исконный обитатель «хрущевок», а вовсе не шпионский «жучок».

— Да. — Алибек поднес «сотовый» к уху. — Петрович! Слава богу, что ты сам позвонил. А то я уже волноваться начал. У меня все прошло гладко. Завтра занесу отчет. А почему никто не явился к памятнику? Понятно. Ясно. Ну ладно: надо, значит надо.

Отключив телефон, Алибек улыбнулся:

— Ну, Серега, Мишель, держите пять. Меня Родина-мать зовет.

— Посмотри сюда. — сказал Сергей, раскрыл книгу, которой прихлопнул таракана и прямо на титульном листе написал: «Петрович убит. Квартира прослушивается».

Алибек внимательно прочитал и лишь пожал плечами:

— Ну да, это ты хорошо придумал. Даша Донцова умрет от зависти. Пойдем, Канат. Пусть дежурят. Они же сутками на библиотеку таращатся, устали.

Дверь за гостями захлопнулась. Серега яростно зашвырнул книгу в угол. Но тут снова раздался звонок.

Серега радостно распахнул дверь и тут же сник:

— Это ты, Ильяс?

— А ты кого ждал? Ладно, принимай.

Мы прошли в комнату. Я смотрел, как Ильяс ловко вытаскивал вещи из дорожной сумки, и думал, что Алибек с Канатом на лестнице непременно должны были столкнуться с Ильясом.

Почему же они не перекинулись парой слов о странностях в поведении Сереги? Или они не знакомы, что само по себе подозрительно, или не спускались, а поднимались наверх. Не исключено также, что это именно Ильяс спускался с верхних этажей, что за библиотекой наблюдают не из двух, а из трех квартир.

Тем временем на кровати оказались: ноутбук, постельное белье. На кресло были брошены: мел, бутыль с освященной водой, восковые свечи, «сотовик», ключи от библиотеки.

— Ну, веселого вам Рождества. — сказал Ильяс.

— Ты пароль забыл. — напомнил я.

— Какой? — Ильяс нахмурил лоб. — А, от ноутбука. Да простецкий: «Ботагоз».

— Действительно, это же элементарно, как я сам не догадался?

Когда за Ильясом захлопнулась дверь, я повернулся к Сереге:

— Слышишь, абориген?

— Чего тебе?

— А что это: «Ботагоз»? — я положил ключи и телефон в карман.

— Эх ты, хлыщ столичный. Классику знать нужно. Ботагоз — это не что, а кто. Женщина Востока. И, вообще, так роман называется.

Я опять вспомнил прошлогоднюю операцию в Шымкенте. Я тогда первый раз был в Казахстане, и Азия очаровала меня.

Вернее, околдовал меня даже не сам Восток, а одна из его прекрасных представительниц — Айслу. Это была маленькая, хрупкая девушка с глазами перепуганной серны. Помню, что мне тогда очень нравилось катать на языке эти волшебные слоги: «Ай-слу. Луно-ликая».

— Хорошо, Серый. Один ноль: ну, темный я, не понимающий политической обстановки. А теперь, не в службу, а в дружбу, сделай кофейку. Похоже, нам предстоит рабочая ночь.

Серега вопросительно посмотрел на меня.

Я кивнул головой: мол, лучше, если они будут знать, а то еще пальбу откроют.

— Ладно. — сказал Серега и отправился на кухню. При этом он ворчал как старуха. — Вот, козлы! Опять на нас экономят. «Ассам чай» — номер первый в Казахстане. Вот сами бы это пойло и пили, скряги!

Тем временем я достал из сумки ноутбук и глубоко задумался. Почему Петрович забыл передать хотя бы сетевой фильтр? Что, совсем техники не жалко? Что-то было не так.

Аккумулятора в ноутбуке тоже не оказалось. И это было странно. Одно радовало: Юрий Петрович выслал мне любимую модель, он помнил мои вкусы.

В комнате еще было довольно светло, но я все же включил верхний свет и прошелся по комнате.

Меня не оставляло ощущение, что с момента передачи ноутбука через окно за мной кто-то наблюдал. Вот только напротив — глухая стена дома да крыльцо, ведущее к дверям библиотеки.

Я стал спиной к окну, достал из своего дипломата запасной аккумулятор, который взял с собой в дорогу по наитию, вставил его в ноутбук.

Потом картинно, чтобы было хорошо видно тем, кто мог подглядывать, воткнул провод в розетку, но шнур в разъем не вставил. Набрал пароль, вошел в свой электронный ящик. Начал писать письмо. Накатал строчек шесть, и вдруг лампочки под потолком моргнули. Потом еще раз, еще. На секунду свет вообще погас. И снова заморгал.

— Что за хрень? — заорал с кухни Сергей. — Холодильник задымился.

— Вырубай его! — крикнул я.

В этот момент все три лампочки в люстре брызнули вниз мелким крошевом.

— Кажется, холодильнику крышка. — сказал Серега, появляясь на пороге.

— Ноутбуку тоже. — вздохнул я. — Что за день! Похоже, я сегодня не с той ноги встал. Сплошные неудачи.

— Ну что? Нужно искать веник и большой мусорный мешок?

— Пошли лучше кофе пить. — сказал я. — Будем надеяться, что газовых утечек в доме нет.

На кухне еще минуты три я спиной чувствовал внимательный взгляд через оптику бинокля или прибора ночного видения. Потом это ощущение исчезло, и я вздохнул: этот раунд удалось выиграть. Но если у врагов есть шпионы-тараканы, то, возможно, сейчас на балкон подкинут лягушку-путешественницу или муху-навозницу, но обязательно с видеокамерой на спине. От этих мыслей стало чуточку веселее.

Пока Серега выкручивал лампочку в коридоре, пока ввинтил ее в люстру, пока задернул шторы, я дописал электронное письмо и отправил его. Хотелось верить, что дежурный не спит, что он не поленится проверить почту. И поползли минуты ожидания: одна, вторая, третья…

Я уж собрался выйти из сети, плюхнуться в кресло и пощелкать пультом телевизора, но вдруг пришел ответ.

«

».

Серега тем временем подошел, заглянул мне через плечо:

— Да что тут думать? Отсекаешь две цифры — вот тебе и номер телефона. Так, как на 03 номера не начинаются, то отметаем именно последние цифры.

— Что б ты понимал в истинной конспирации Ленина в Разливе местного ликероводочного завода? — сказал я.

Серега густо покраснел, понял свою оплошность.

— Полярное соединение проводов это 2 и 1, 4 и 3? — спросил я. — Или 2 и 4, 1 и 3?

— Черт его знает. — пожал плечами Серега. — Но код на сейфе шестизначный.

Значит, если откинуть две первых, и две последних цифры — все едино, ничего не получается. Разве что время: три часа восемнадцать минут или дата: 18 марта.

Я прошелся по комнате.

Итак, что мы имеем? Петрович разбил цифры парами, как обычно делают при записи телефонов. Предположим, что все цифры имеют какое-то значение. Попробуем поупражняться в анализе чисел.

21-03, то есть: 3 и 3 или от 0 до 3. Кризис трех лет что ли?

18-43, то есть 9 и 7. Нет, ничего не прорисовывается. Может это вечернее время? Или год?

Ну-ка, что было 21 марта 1843 года? А ведь на этот день небезызвестный Миллер планировал и Конец Света, и Второе Пришествие Христа и воскрешение мертвых, и Страшный Суд.

Вот оно! Нащупал! Воскрешение мертвых. Значит, Петрович не случайно послал письмо именно в 21.43. Он хотел этим подчеркнуть важность кода, но 18–03 и 19–05 — расхождения сначала в единицу, а потом в две единицы.

Значит, имелось в виду что-то иное. Не дата первого проявления. Выходит, стоит вернуться к пророчеству Миллера. Но Конец Света — это подтверждение того, что найдена именно она, та самая: страшная и непостижимая!

По всему выходит, Петрович лично ходил в библиотеку и вступил в контакт. Но если это, действительно, она, то наши оперативники уже в небе. А агенты «Руссикума» в соседнем доме.

Все сходится. Зря я пытал Ильяса. Выкормышей Лойолы никогда не поймать на незнании общих теософских сведений. И спектакль с Мусой был спровоцирован, и разговор с Петровичем — мистификация.

Одного я только не мог взять в толк: какой-то Вольдемар увидел ее, а иезуиты зачем-то ждут меня. Видимо, они не торопятся, потому что тоже слепы. Но и я ведь не Вий. Хоть вилами мне ресницы подними, а ничем я не лучше агентов «Руссикума».

Остается одно: раз Вольдемар ее увидел и сразу отправился в реанимацию, значит, он оказался в энное время в энном месте. Только он был не подготовлен.

Итак, место известно: библиотека.

А время…

Вот оно что: Петрович рассчитал время. Миллер был не прав. Он предугадал время ее появления, а не обязательного Конца Света.

Да, если бы Вольдемар открыл ее в девятнадцатом веке, а иезуиты воспользовались бы этим, то жизни на земле давно бы уже не было. Но тогда тот пасьянс не разложился.

Получается, что 21–03 — это дата. Но месяц не март, а май. Расхождения между 18–03 и 19–05 объясняются не просто как 1 и 2, а именно, как замена 03 на 05.

Получается: сегодня. В шесть сорок три.

Я глянул на часы: полдевятого.

Опоздал. Хотя, возможно, указано московское время. Разница между поясами — два часа. Значит, если угадал, остается еще тринадцать минут.

— Серый, где здесь ближайший киоск? Курить хочу, — умираю!

— Не знаю. Разве что в «Дину» сходить, если срезать через «Двадцатую» школу.

— Пошли. — я вытащил свою запасную батарею из «ноута», не утруждая себя безопасным выключением, вернулся в комнату, положил аккумулятор в «дипломат».

Серега понял меня с полуслова, схватил бутыль с освященной водой, мел и свечи. Мы вышли из квартиры.

Темнело. Уже горели фонари.

Мы метнулись через дорогу, взбежали на крыльцо. Я вскрыл дверь библиотеки набором отмычек, которыми меня снабдили в эту поездку. Сигнализации не было.

Конечно, бандиты или иезуиты уже знают, что мы здесь. Через минуту нагрянут автоматчики. Или маги.

За собою я закрыл дверь на замок, и оставил отмычку в скважине так, что она оказалась слегка повернута. Будут открывать снаружи, вытолкнуть не смогут. Придется ломать дверь. А это — несколько лишних секунд.

Серега потянулся к выключателю.

— Успеем. — сказал я. — Куда дальше?

Из коридорчика двери вели в разные стороны. Мы уверенно свернули налево, и попали в читальный зал.

Окна были не зашторены, и свет уличного фонаря освещал полумрак комнаты. И тут я ее почувствовал.

Вдруг напахнуло речной тиной и плесенью. Такой сладковатый запах бывает, когда адепты неправильно совершают ритуал элемента Земли. Но это — была именно ее защита. Потом потянуло прорвавшей канализацией.

Если верить расчетам, у нас в запасе оставалось минут девять.

Серега осторожно выглянул за окно:

— Они уже здесь. Окружили и ждут.

Я тем временем пропел связывающее заклятие. Запах исчез, но появился другой — свежевскопанной земли.

Это точно — она! И, судя по смене запахов, мальчишка, действительно, оставил ее открытой. Но где? Вот в чем вопрос. На столах? На полу? На подоконнике?

Подаренные Айслу кварцевые часы громко отсчитывали секунды. Они тикали так, что, казалось, должны были перебудить весь квартал.

— Серега, готовь защиту!

— Ага. — мотнул головой парень и кинулся к свечам.

Пока я раскрывал «дипломат», надевал мантию Тау, поверх нее — серебряный пантакль всемогущества, но не тот, на котором суровый и лохматый Яхве окружен латинскими изречениями, а настоящий, куда более древний; пока, воздев руки к потолку, наизусть вычитывал все семь защитных молитв; за это время Серега обошел читальный зал с горящей свечой, окропил святой водой все углы, дверь и окно, начертил на полу три круга с пентаграммами и старательно вывел все защитные заклятия лунной и солнечной магии внутри рисунков.

Когда мы шагнули, каждый внутрь своего круга, свечи по краям пентаграмм уже горели. Я, обернувшись вокруг собственной оси, ладонью начертил защиту в воздухе. Серега сделал тоже.

Теперь мы были недосягаемы для тех, кто ее охранял.

Понятие времени перестало существовать. Талисман начинал действовать. Серега превратился в мутное свечение, книги на полках — в светлячков. Столы обернулись валунами.

И я запел.

Я стоял лицом к северу.

Серега смотрел на запад.

Но краем глаз мы видели друг друга.

Вибрация моего голоса столкнулась с какой-то иной волной. И мне показалось, что я слышу рокот.

Серега побледнел. Наверное, он уже увидел ее стражей.

Я же пока слышал лишь хрипение коней, гортанные команды, лязг ятаганов.

В памяти всплыло странное слово: Дешт-и-Кипчак. Мне казалось, что это — имя степи.

И тут я их увидел. На меня неслась орда кочевников. Они были под черным знаменем. Я вздрогнул. На полотнище были изображены человеческие глаза.

Господи, значит они, действительно, знали о ней! Тогда, при Чингизидах.

И вдруг на одном из столов-валунов показалось свечение. Это была черная книга с изображением глаз. Но это была не она. Мой талисман не отозвался на эту книгу.

Серега заскулил. Он тоже увидел фолиант и уже не мог оторвать от него взгляда.

— Серега, стой!

Но парня трясло как в лихорадке. Я видел как светящаяся человеческая фигура меняла цвета: серый, черный, красный, фиолетовый, синий, красный… Серега боялся, но безумно хотел обладать этой книгой. Ее зов оказался сильнее доводов разума. И Серега шагнул за белую черту защитного круга.

— Аргын! — бухнуло у меня в ушах.

И светящаяся фигура Сереги сломалась пополам, рухнула в бездну, рассыпалась пеплом.

Теперь я точно знал, кто хранил ее все эти годы. Кто-то из казахского племени Аргын. Он недавно умер и не успел передать свою тайну наследнику.

Я знал, что иезуиты уже взломали двери, что они в читальном зале, что на меня направлены автоматы и посохи. Но я не видел своих врагов.

Впрочем, я не видел и ее.

Дешевая мистификация, на которую клюнул мой напарник, не могла быть ею!

И тут ударил колокол.

Время пришло.

Место, где стоял Серега, полыхнуло сиреневым пламенем. А в третьем, пустом круге, появился человеческий силуэт. Я понял, что это — душа последнего хранителя книги.

Я выкинул руки вперед, и из моих пальцев вылетел черный шар.

Непрошеный гость не стал защищаться. Мой шар просто не долетел до него, он растаял. Мертвец был сильнее меня.

Я снял талисман и зажал его в кулаке. Теперь я увидел, кто это был: старик с глубоко запавшими бесцветными глазами. Он был сед, у него была длинная редкая борода.

Я вдруг подумал, что в этом кроется какой-то тайный смысл. Всю жизнь этот человек был черноволосым, а под старость стал белым. Из тьмы жизни он перешел в свет смерти. Или наоборот. Не важно. Может, в этом и кроется смысл Дао.

Азиаты постигают мудрость при жизни. А мы, европейцы, лысеем от страха перед химерами, век учимся, но так и умираем слепыми.

— Зачем ты привел алчущих? — спросил меня старик. — Время еще не пришло.

— Я и сам алчущий. — усмехнулся я.

— Я отдам книгу только мудрому.

— Единоверцу? — уточнил я.

— Мудрому. — повторил старик.

Я вдруг обиделся: «Значит, я — дурак?»

Я хотел сделать шаг вперед, но понял, что это — ловушка. Книга знает все наши слабости, Она играет нами, как кошка мышью. Она проверяет, можно ли использовать меня для достижения ее собственных целей, ведь она — не просто книга, не собрание священных писаний, она — живое, мыслящее и коварное существо. Люди нужны ей для воплощения ее же идей. Без магов — она умрет.

И вдруг все исчезло: и защитные круги, и старик. Я остался один в пустой ночной библиотеке. И не было здесь ни бандитов, ни иезуитов, ни тамплиеров, ни магов-самоучек. Никого!

На одном из столов лежало черное знамя племени Аргын. Но книги на столе не было.

И вдруг я понял, что Вольдемар не открыл ее физически, он просто случайно сорвал с нее печать. И она ответила ударом. Значит, она там, на полке, среди обычных книг.

Я хотел шагнуть вперед, через труп Сереги, но вдруг опомнился. Это был очередной морок. Нельзя двигаться с места. Ни в коем случае! Обряд еще не завершен. Шаг за круг — и смерть неизбежна.

Я опять надел талисман, зажмурил глаза и запел заклятие перемещения предметов. Я чувствовал, как лоб мой покрылся испариной, как одежда прилипла к позвоночнику. Я слышал грохот. Мне казалось, что вокруг меня заметались огненные светлячки, но я не двигался. Грохот усилился.

Когда все стихло, я открыл глаза. Книжная полка была передо мной.

Я скользил взглядом по корочкам томов. Мухтар Ауэзов, Сабит Муканов, Сакен Сейфулин, Габид Мустафин, Хамза Есенжаков, Дихан Алиев, Баурджан Мамыш-Улы, Сабыр Шарипов, Ноки Моноркен, Татави Ахтанов, Ильяс Есенберлин, Какишев Турсунбек…

Тома были расставлены в случайном порядке. Я не мог уловить системы: ни алфавитной, ни хронологической. И все это были казахские авторы. Наверное.

Значит, я ошибся. И погубил Серегу. Теперь смерти мне уже не избежать. Из библиотеки меня не выпустят. Об этом почему-то совсем не думалось, когда мы сюда бежали.

Все было напрасно. И она останется здесь, со сломанной печатью.

Проклятье!

Свечи, наверное, догорают. Моя магия слабеет. Пора возвращаться в мир людей. На дыбу иезуитов или, если повезет, просто под дуло автомата.

А если я сейчас найду ее, то что? Отдам в обмен на жизнь?

Исключено. Тогда убьют сразу.

Использую, чтобы прикончить врагов? Но тогда я стану ее рабом.

Как там сказал старик: «Я отдам книгу только мудрому»…

А мудрость в том, чтобы отдаться течению, не грести против потока.

Значит, выход один: использовать ее и знать, что потом она использует меня. Это — единственный способ вынести ее отсюда, не отдать в лапы других Орденов. Цена, конечно, высокая, но кто не рискует, тот не пьет шампанского. По крайней мере, у меня будет надежда на то, что когда-нибудь в будущем я смогу выйти из-под ее власти.

И снова где-то далеко ударил колокол.

Мое время кончалось. Сейчас она опять станет невидимой. Я упустил свой шанс!

И вдруг меня осенило: в имени Ноки-Моноркен стоял незамеченный маленький дефис. Это было одно слово. Фамилия. А имени не было.

Она!

Я выхватил книгу и чуть не ослеп, от вспыхнувшего сияния. Конечно, это — она!

Ноки-Моноркен.

Если прочитать наоборот: Некрономикон. И как я сразу не догадался?

Книга была обычная, в черном переплете. Без всяких глаз, свастик и гексограмм. Просто томик, даже без золотого тиснения. Но это была она!

Снова ударил колокол. Мое время вышло. Защитная магия начинала таять. Сейчас меня увидят! Неизвестно, смогут ли они отобрать ее у меня, не исчезнет ли она при нечестивом прикосновении. Но рисковать я не мог.

Она сама раскрылась в моих руках.

Текст был шумерским, но я понимал его. Нет, не знал, а именно понимал. Это было заклятие огненного демона. Запретная магия мертвецов. Но не воспользоваться книгой я не мог, ведь промедление было смерти подобно!

И я прочитал этот стих.

В это же мгновение за спиной родился смерч. Я ощутил огненное дыхание разбуженной стихии. И тут же пламя полыхнуло вокруг меня.

Я стоял в нарисованном мелом кругу, а вокруг, бросая автоматы и посохи, корчились незнакомые люди. И не было в моем сердце ничего: ни жалости, ни радости, ни презрения. Лишь пустота…

Листы книги перевернул ветер. Передо мной было новое заклинание. И я уже знал, какое именно. Это было заклятие древних богов, дающее истинное всемогущество и настающую власть над мирами живых и мертвых.

Ноки-Моноркен знал, чем меня искушать.

Я захлопнул том. Сердце мое билось, точно птица, рвущаяся из клетки.

Я хотел отшвырнуть книгу, но не мог. Я чувствовал себя продолжением заклинания, а Некрономикон — продолжением себя. Так чувствуют руку или ногу. Можно отсечь свой палец, но нельзя потом забыть, что этот палец у тебя когда-то был!

Я шагнул в огонь, но пламя меня не трогало. Я переступал через людей, катающихся по полу, и шел к выходу. Навстречу смерти. Там, на улице, меня, наверняка, уже ждали. Иезуиты или бандиты. И среди них умный Ильяс и хитрый Муса. И, может быть, живой Юрий Петрович. Все может быть.

Я сыграл роль Вия, я ее нашел. Теперь я стану ее пожизненным хранителем, ведь отдать ее — это выше человеческих сил.

За это меня и убьют. Если не сейчас, то позже.

Я вышел на крыльцо. Солдаты стояли плечом к плечу. Они окружали лестницу полукругом. Между ними — не пройти, но они, похоже, меня не видели.

Я снял мантию, сел на ступеньку, положил «Ноки-Моноркен» на колени, достал из кармана сигареты и закурил.

Скоро появится пожарная машина. И всем этим бойцам невидимого фронта придется раствориться в подворотнях. Тогда я и уйду. Конечно, они могут устроить бойню. Но тогда пожар охватит все здание. И общага, в которой притулилась эта злосчастная библиотека, рухнет, придавив всех. Значит, они уйдут. Они решат, что и я, и Серега, и она погибли в огне. Отчасти они будут правы…

Я курил, а перед глазами у меня стоял текст всемогущества. Я видел его всего лишь секунду, но запомнил навсегда. Теперь, даже если «Ноки-Моноркен» уйдет из моей жизни, то это ничего уже не изменит. Я всю жизнь буду бредить этим заклятием. И, возможно, когда-нибудь, сломаюсь.

Мы ведь всегда получаем то, что хотели.

А первая строчка «Ноки-Моноркена» предупреждает всех ее открывших: «Бойтесь своих желаний»…

 

Правь. § 3

Заблудившийся в себе

Небо румянилось. Я, откинулся в кресле и смотрел, как за окном медленно занимался рассвет. Когда я последний раз наблюдал за солнцем? Пожалуй, в школе, после выпускных экзаменов. Так вот жил себе, сочинял рассказы, а сам не удосужился поучиться красоте у природы. Глупо как-то.

Я не знал, настоящий рассвет за окном или — галлюцинация, навеваемая волшебной пещерой, но и писать я больше не мог. Я чувствовал себя выжатым, точно лимон. Мне нужен был глоток чистого воздуха.

То, что я тут наваял — это было уже не совсем моим. Сюжет, герои, какие-то магические прототипы — все это могло существовать где-то там, за стенами моего дома.

Вся эта чертовщина не могла затянуть меня внутрь себя. Но мне, все равно, казалось, что я с каждым мгновением меняюсь, перестаю быть истинным творцом. Я пишу то, что мне диктуют, что показывают. Но эти видения насквозь черные, в них нет ни капли надежды!

И если я напишу роман, как мятежный инквизитор, возглавивший один из самых могущественных Орденов, обретет магическую живую книгу, то в реальности, из которой меня похитили, именно так все и произойдет.

Правильно, мир можно менять только извне, а не изнутри. Вот почему романы и фильмы не способны править реальность, они лишь делают крен в мозгах читателей и зрителей, не более того. Психика людей и их восприятие мира не меняется, но корректируется.

Изменить что-то кардинально можно, лишь находясь над процессом, а не внутри него. Для этого меня и похитили, потому мне и создали комфортабельные условия. Они знают, что рано или поздно я обо всем догадаюсь, и потому, как только я попытаюсь любым способом уничтожить электронную рукопись, тут же сработает механизм защиты, блокировка клавиатуры и мыши, включится автоматическое восстановление файлов.

Уничтожить эту адскую повесть о захвате власти безумным инквизитором можно только одним способом: взорвав и «ноут», и пещеру.

Вот только я не был уверен, что моя писанина не дублируется через удаленный доступ на другом компьютере, например, на том, который остался в реальности.

Я погибну, а они похитят более сговорчивого мальчика.

Но если я все допишу, то возможен и другой вариант развития событий: в одной параллельной реальности победит инквизиция, а в другую, где я стану самым известным русским писателем-мистиком, меня вернут живым и здоровым.

Конечно, так не бывает. Но, по здравому рассуждению, студентов никто не похищает и не заставляет их строчить всякую ерунду. Нормальным людям это просто не нужно.

С другой стороны, если обратиться к самому загадочному евангелисту — Иоанну, то на Судном дне — ангелы трубят и открывают семь печатей книги. И начинается потоп, падение плотоядной звезды Полынь, и все в этом же оптимистичном духе.

Похоже, что открывали добрые ангелы вовсе не книгу жизни, а именно тот самый «Некрономикон». Вопрос: зачем им это было нужно?

Конечно, вначале было слово. Вот только какое? Послание к коринфянам и прочим исчезнувшим аборигенам? И посылали их по одному единственно правильному маршруту? В российской эзотерике любое послание выражено в каббалистической формулировке из трех слов.

Но, опять же, если существует страшная книга суда, то можно предположить, что сначала была написана другая, абстрактная история бытия, в которой повествовалось о любви и предательстве, о добре и зле, о власти золота над сердцами, об излечении человеческих душ музыкой.

Тогда получалось, что все мы — ожившие слова.

Но встает вопрос: кто писал первичную книгу? Если бог, то почему он создал столько страданий? Чтобы мы вечно боролись, а не плесневели от скуки?

Если меня похитили ангелы, то почему злодеи в этой еще ненаписанной книге побеждают?

Если меня украли демоны, то не проще ли было им самим переписать историю земли?

Стоп! Вот оно!

Я даже вскочил с кресла. Я все понял: ангелы или демоны, вырвавшие меня из реальности, по каким-то непонятным причинам, не могут править наши судьбы. Что-то мешает им. Историю людей может переписать заново только обычный человек.

Вот почему на Руси в каждом городе велись летописи. Это было необходимо, чтобы враг не переиначивал историю. Летописцы, на самом деле, были не просто грамотными монахами, они стояли на страже времени, они — часовые, не пропускающие в нашу жизнь орды нечисти.

«Откуда есть пошла земля Русская» — это не просто памятник литературы, это — ключ к познанию тайн мироздания. Записанные слова можно извратить, но их уже никогда не стереть. Они остаются в биополе земли навсегда.

А «Некрономикон» — книга древняя и уничтожить ее невозможно. Любой человек, объявивший ей войну, обречен на гибель.

Столкнувшись с волей магических гримуаров — самое разумное — плыть по течению, выискивая надежную ветку, свисающую над водой, за которую можно ухватиться, чтобы вырваться из мистической реки формирующихся, но еще не произошедших событий.

В общем, за сутки в волшебном мире, я научился думать как настоящий некромант, который пишет огромный некролог человечеству. А потом из моего романа непременно родится даже не Некрополь, а целый Некрополис.

Я — орудие черных магов. Мне на время дали крупинку таланта, чтобы только я работал.

Но тогда получается, что все великие писатели: либо были похищаемы, либо шли на сделку с дьяволом. И все фантасмагории, все без исключения, — были на самом деле.

Гоголь не зря боялся, что его закопают живым — это была его плата за раскрытие тайны «Вия». И ведь закопали-таки.

Пушкина убил француз. В общем, за дело. Пушкин был не столько гений, сколько задиристый арап, возомнивший себя солнцем русской поэзии. Ну где вы видели черное солнце? По сути, если смотреть в корень вещей: Пушкин — солнечное затмение, явление редкое, пугающее и неповторимое…

Как все значимые литераторы, свой дар Пушкин получил от тьмы, но когда поднял бунт против благодетелей и из бунтаря-декабриста превратился в истового монархиста, — его тут же и убрали, отдав пламя его гения Лермонтову.

Собственно, у тьмы на счет царской династии всегда был свой особый план. Божьи помазанники идеально подходят на роль очистительной жертвы. Зря что ли летели королевские головы в Европе? Любить царей и самодержавие — было преступлением против тьмы. Вот только мало кто это понимал.

Лермонтов был настоящий бесенок. И бабушка его была истинной ведьмой: как она ловко забрала мальчика у родителей, как истово опекала! Но всех их, как обычно, губил темперамент.

Тогда уже Достоевскому, вместе с даром, в нагрузку впихнули эпилепсию, чтобы, как только разбуянится — не на дуэли бежал, а бился бы в припадках; отлеживался бы в кровати, а не шпажонками бы размахивал. Этот успел много напророчить. И все сбылось.

Потом были Белый, Андреев, Булгаков. И все они несли в себе красный смех мировых войн и революций.

До Булгакова не существовало Мастера, не просто как знатока библейских историй, но как писателя, ищущего истину, понимающего, что все слова — живые, что тексты — всегда становятся реальностью в параллельных мирах.

Черное мистическое солнце опалило сознание и Булгакова, и всех, кто хоть на йоту приближался к истинной картине мироздания. Они пытались нести в мир свет, но через призму мрака. Они боролись, все эти писатели, и все «что светит нам чистым светом, горело в них мучительным огнем».

Собственно, конец ХХ века в песенной традиции бардов и менестрелей зеркально отразил поэзию века девятнадцатого. Цой и Тальков ушли друг за другом так же, как Пушкин и Лермонтов. И опять же: фигурировали фатум и огнестрельные раны.

Вот оно: Безвыходное пособие для демиурга!

Хочешь славы — пожалуйста, но не забывай, на чьи колеса льешь воду. Как только в тебе заговорит совесть, прозрение — да что угодно: ты больше не жилец. Смертей много: не справился с управлением машины, упал с крыши, угодил под бандитскую пулю.

Все писатели и поэты в России обычно не могли выдержать испытания славой. Поэт в России — больше, чем поэт! Он — властитель дум, он — знамя толпы.

Как только это заблуждение масс примеряет на себя автор, так тут же он политизируется в ущерб художественности. Он перестает сочинять и развлекать, а начинает звать к борьбе и идет войной на любой существующий строй. Он открывает первую страницу «Пособия для демиургов». А там написано: «Бойся своих желаний, ибо все они, без исключения, имеют отвратительное свойство сбываться в тот самый миг, когда ты в них уже не нуждаешься».

Господа сочинители все, как один, начинают выдумывать себе эффектную гибель. Потом они об этом забывают, рвутся к новым рубежам — и, хлоп — смерть настигает их в самом зените славы, как, собственно, они сами этого и хотели.

В общем, на обложке только что придуманного мной виртуального учебника для писателей нужно написать: «Безвыходное пособие» в смысле и выхода из этой ситуации нет, и выходные дни, чтобы обдумать ситуацию и отказаться от нелепой смерти, гений получить уже не может. И пособие — это не только рекомендация, но одновременно и воздаяние по заслугам.

Вот только в последний миг наши гении понимают, что этого-то пособия им не нужно. Но — слишком поздно.

После смерти — всем российским писателям платят подъемные, чтобы устроились в Некрополе, который находится в Переделкино. Там, на знаменитых дачах их всех и переделывают, снимают с них печать демиургов и отправляют в первый круг ада за пособничество тьме. Вот такая картина…

Но во всей этой только что придуманной мной истории непонятным оставалось только одно: где все они, и где я!

Они стоят в бронзе, а сижу в темнице и работаю литературным негром. То есть вот прямо сейчас я и есть черное солнце русской макулатуры… тьфу ты, литературы. Можно начинать собой гордиться.

Смех — самое сильное оружие.

Но я даже не улыбнулся.

До сих пор у меня не было четкой картины происходящего. Я не мог уверенно сказать, жив ли я, увидит ли кто-нибудь, кроме меня, эту безумную нить, на которую я нанизываю рассказы, точно бусины.

С другой стороны: я страстно мечтал стать хорошим писателем, настоящим и даже заслуженно знаменитым, так в чем же дело?

У каждого выдающегося человека были невидимые помощники: даймоны, ангелы, эльфы, нимфы — этих существ сонмы.

Но я ни разу не слышал, чтобы эти помощники помогали творить таким безумным способом! Ни один значимый деятель культуры никуда не исчезал надолго. Да, они любили запираться и проводить время в одиночестве, в ночных бдениях, но они всегда оставались в нашем измерении!

Небо за окном пылало розовыми всплесками. Солнце поднималось над этим миром. Нормальное, не черное, не костлявое. Обычное.

Боги, как я запутался всего за пару дней одиночества!

Нет, не может человек быть один — он существо стадное. Одиночество — это ноша, поднять которую в состоянии только кто-то очень сильный.

Я так устал бродить в дебрях собственного разума, что отдал бы половину жизни, дабы просто напиться с друзьями и послушать, как у кого из них стучит кардан в машине, да кто устал затирать реестровые записи в «Висте». Как я хотел просто сидеть с друзьями и слушать, какие их подружки алчные, какие чиновники — крохоборы, как безумно растут цены, как в американских школах опять начались перестрелки…

Да, я хотел стать писателем, но не такой же ценой! Сочинять романы — это обычная, хоть и приятная, но — работа. А вместо этого мне подсунули ужас, прилетевший на крыльях ночи. Я вовсе не хотел быть узником собственных книг!

Я представил себе, как буду, не разгибая спины, десятилетиями строчить мистическую дурь. А в моем мире Лера выйдет замуж, родит ребенка или даже двух. И мои книги будут иметь ошеломительный успех, только вот я всего этого не увижу.

Нет, я хотел совершенно не этого!

Я не собирался писать «Пособие для демиургов» собственной кровью! Я не хочу расплачиваться за славу годами такого вот милого заточения! Зачем все это, вообще, нужно, если мне никогда не ощутить вкуса настоящей жизни, если не увидеть собственных детей, если не подержать в руках изданных романов, которые я еще даже не придумал?!

Монитор «ноута» мигнул и уснул, превратившись в черное зеркало.

Я увидел свое мутное изображение и ужаснулся. Это — не я! По комнате метался какой-то сумасшедший со вздыбленными волосами, горящими глазами.

Я заскочил в ванную, и застыл перед зеркалом.

Бог мой, как я изменился! Лицо осунулось, стало треугольным. Щеки опали, глаза стали красными головешками: видимо, от недосыпа полопались нити капилляров. Губы растрескались и были покрыты кровяной бурой пленкой. Красавец! В гроб краше кладут.

А, может быть, я давно в гробу и есть? Сознание еще борется, умирает, создает образы, бьется в паутине мыслей, но вынырнуть из этого опиумного сна, от недостатка кислорода, уже не может.

Хроники вампира, блин!

Сейчас крышка гроба, то бишь крыша дома откроется, в нее заглянет бородатый черный копатель. Он-то думает, что в таком огромном саркофаге горы драгоценностей, а тут только я — маленькое золотце. Вот он обрадуется!

Я украдкой посмотрел на потолок: нет, ну это бред!

Я потоптался в нерешительности.

Написать свой жутко знаменитый роман я всегда успею. Еще ведь неизвестно, что там будет в конце, когда инквизитор Лев Григорьевич встретится с «Некрономиконом»: может быть, они заключат пакт о ненападении, возможно, от их встречи поменяются полярности осей земли и в России вырастут пальмы, а Соединенные Штаты под национальный гимн пойдут ко дну, точно «Титаник».

Есть вариант, что книга убьет инквизитора, и сама, через диктаторов-марионеток, будет править миром. Из меня тогда могут сделать пророка, а могут и убить в конце повествования, как ненужного свидетеля.

В общем, мне бы понравился финал, когда «Некрономикон» и инквизитор убивают друг друга или замораживают лет на двести, а я остаюсь в истории величайшим писателем-фантастом. И когда Джордж Мартин вручит мне премию, он мне подмигнет, мол, мы с ним-то знаем, что произошло на самом деле! Не впервой литераторы спасают мир от кошмаров, придуманных ими самими.

Я воровато огляделся по сторонам.

Да черт с ним, с романом! Новый напишу, но только дома. Нужно выбираться отсюда, пока совсем с ума не сошел.

И чем это меня околдовали? Какое издание книг, какая признанная слава может быть здесь, в мире праха и тлена?

Есть малая доля вероятности, что я выпал из окна, получил сотрясение мозга, и сейчас либо под капельницей, либо в доме скорби. Измененное, так сказать, сознание. Милая версия, ничем не хуже остальных. В ней даже есть тень надежды.

Если я сошел с ума, то могу обратно в этот ум вернуться. Нужно только сильно захотеть. И не романы строчить, а бежать отсюда, да поскорее!

Я вышел из ванной и несколько минут смотрел на входную дверь: она меня завораживала, звала все проверить.

Каким бы великим не был мозг, создающий для меня иллюзию полноценной жизни, его ресурсы не бесконечны. Невозможно создать целый город миражей, населенный тысячью людей, каждый из которых наделен личными фобиями и физически отличается от всех прочих!

Жить в сказке и не облазить каждый волшебный закуток? Что же я потом скажу своему сыну, что, провалившись в мифическую страну, я не искал приключений, не дрался с драконами, а, как прилежный «ботаник», строчил странные тексты? Нет, так не годится!

Я с сожалением посмотрел на свой «ноут». В конце концов, я всегда могу вернуться, и когда меня накроет волна черного вдохновения, я усну, как это было в первый раз. Каждый раз сидеть за клавиатурой вовсе не обязательно.

Я тряхнул головой, убеждая себя самого в правильности своих решений, и открыл дверь.

Ключи я предусмотрительно пихнул в карман.

Ну что: с чего начать знакомство с этой реальностью?

Я оглядел лестничную площадку. Все как всегда. Даже люк на чердак — и тот открыт.

Вот с вершков и начнем.

Я залез на крышу. Здесь было сумрачно. Под ногами хрустел керамзит. В некоторых местах шмотками валялась старая стекловата. Крыша просвечивала дырами в шифере и щелями на стыках. Здесь царило запустение. И властвовала тишина. Не слышно ни голубей, ни ворон. И это странно.

Я выглянул сквозь чердачное окно. Шифер был влажным. Видимо, ночью моросил дождь.

Я вылез наверх. Вдоль карниза шло железное заграждение, которое удержало бы человека, если бы он сорвался вниз. Это радовало. Я залез на самый верх и посмотрел оттуда на город.

Не знаю, что я хотел увидеть. Наверное, ожидал различить среди домов такой же ровный срез на фактуре вселенной, как на скале, внутри которой сейчас находился. Но нигде границ мира не было.

Я даже не знаю: обрадовался или расстроился. Ощущение было весьма специфическим. Это смахивало на отчаяние, смешанное с радостью, что этот мир не ограничен четырьмя стенами обрывов, ведущим во вселенский океан космоса.

То, что я увидел с крыши, не говорило абсолютно ни о чем. Теперь я просто знал, что смогу выйти из подъезда и мой дом не растает призрачным видением. Наверняка, кругом будут пешеходы. В магазинах можно пополнить запасы еды. А что у меня с деньгами?

Я вывернул карманы. Набралось тысячи полторы. Не разгуляешься.

И что потом?

Нужна будет работа. И как я буду работать, если все вокруг — ненастоящее?

Может быть, банк ограбить?

Нет, ну это уже слишком! Уж лучше в казино испытать удачу.

В реальности игорный бизнес под запретом. Здесь, возможно, тоже.

Ой, да вывернусь, не впервой.

У меня уникальная возможность погулять в городе миражей, а я уже строю глупые планы…

Я спустился на лестничную площадку, сбежал вниз по ступеням и вышел на улицу.

Надо мной нависали кроны деревьев. Ни ветерка, ни дуновения. С другой стороны: так ведь рано еще. Все спят. И только такие гении, как я, ищут себе приключений.

По другой стороне проспекта прошелся покачивающийся парень. Нет, не зомби, студент закутивший. Шел он уверенно, наверное, домой — отсыпаться.

С чего я, вообще, решил, что куда-то проваливался?

Я ущипнул себя: больно.

Ну, проснулся дома, ну не было сотовой связи и Интернета, что с того? Ну, Лера ушла. Правильно, а чего ей делать, если я, к примеру, сутки дрых без задних ног?

Как проверить настоящий этот мир или нет?

Я зашел в круглосуточный магазин, купил пива, открыл бутылку и глотнул: настоящее.

Сигареты тоже не были поддельными.

Я сел на лавочку возле магазина и задумался.

Если этот мир настоящий, и я выскажу в этом сомнение: меня тут же увезут в машине с мигалкой и крестом.

Значит, распространяться о своих ощущениях не стоит. Меня ведь могут и в виртуальную больницу упечь. По тому же самому принципу, чтобы не смущал местных граждан своим вольнодумством.

Вот если разобраться: кто даст гарантию, что шизофреники, к примеру, действительно страдают от размягчения мозгов или от поражения коры головного мозга? А вдруг их так же, как меня, выдернули из привычного мира, а потом, когда выяснилось, что не тянут они на роль миссионера, — вернули домой. Тут у любого крышу снесет! Человек будет бояться второго похищения, но не потому, что он болен, а потому что от этого никто не может защитить!

Стены дурдома, тюрьмы, армии, переполненного общежития — это слабый шанс быть всегда на виду. Проще похищать тех, кто одинок, кого не спохватятся.

Исходя из этих соображений, можно даже симулировать душевное расстройство. А для пущей надежности, стоит еще заработать и репутацию буйного пациента, чтобы с тебя глаз не спускали…

— Не угостишь сигареткой? — передо мной возник обросший бородой патлатый бомж с виноватым взглядом.

Я посмотрел на него: обычный бродяга, шел от помойки к помойке пораньше, чтобы собрать жестяные банки, увидел парня с бутылкой, решил попытать счастья. В этом была неумолимая логика: опасен идущий с пивом — от него можно ждать любой реакции. А сидящий на скамейке — склонен к философии и жалости. Он изначально хочет поговорить, а не кулаками помахать.

Я протянул мужику пачку.

— Вы бы своими руками. — собеседник втянул голову в плечи. — Чтобы я вам остальные сигареты не испачкал.

— Бери все. — я усмехнулся. — Сегодня боги к тебе благосклонны.

Бомж воровато оглянулся, осторожно взял пачку и отскочил от меня, все еще не веря своему счастью:

— Будь здрав, добрый человек.

— И тебе не кашлять. — я покачал в руке початую бутыль. — Слышишь, ты, поди, голодный?

— Нет, все нормально. — бородач сглотнул. — Не переводи на меня деньги, но если оставишь мне пару глотков, будет здорово.

Мне сразу стало грустно. Ни какой это не бродячий философ, а самый обычный алкаш. Я поставил початую бутыль на землю и с трудом сдержал в себе жгучее желание пнуть эту бутылку, чтобы она летела, разбрызгивая вокруг себя желтый фонтан брызг, и чтобы непременно разбилась, со смаком разлетаясь на куски, истекая остатками пива.

— Чего мелочиться, приятель? Забирай все. — сказал я.

— А как же ты? — этот вопрос поставил меня в тупик. Это он, нищий оборванец, заботится о моем душевном равновесии?

Мне хотелось ему сказать: «О себе позаботься». Но вдруг я понял, что ни к чему обижать униженного судьбой. Я вдруг впервые в жизни даже не подумал, а почувствовал, что передо мной живой человек.

Может быть, он развелся и все отдал жене и детям. Возможно, его раздавили конкуренты по бизнесу, и пока он прятался в этом обличии от бандитской пули, что-то в нем надломилось, и он навсегда остался таким. Где гарантия, что его просто не вышвырнули на улицу черные риэлторы? Квартирное мошенничество — явление не такое уж и редкое.

Конечно, скорее всего, он просто все пропил сам, без ударов судьбы. Но, и в этом случае, кто дал остальным право его презирать?

— Я больше не хочу. — я сказал правду.

Бомж осторожно приблизился, взял бутылку и бочком отодвинулся от меня:

— Спасибо, что не пнул.

— Ты ж человек, все-таки. — проворчал я, вставая.

— Да не меня, а пиво. Мне-то не убудет.

Кажется, я покраснел. Я даже почувствовал, как кровь хлынула в голову. Дожился: любой бомж читает мои мысли, точно они написаны на лице, как на плакате.

Я торопливо бросился прочь от своего случайного знакомого. Ярость клокотала во мне.

Я понимал, что это просто подавленная истерика нашла выход, но доводы разума были какими-то жалкими. Я пнул железную урну. Из нее полетели бычки и бутылки. Стало немного легче.

Я поднял камень и зашвырнул им в витрину. Под звон стекла взвыла сигнализация. Ярость медленно отпускала меня, освобождая место мыслям.

Я не знал, пробьет в реальности камень стекло магазина или нет. Я никогда этого не делал. Это не было очередной моей проверкой достоверности происходящего. Я очень хотел, чтобы стекло разлетелось — и вложил в бросок всю свою силу. И я добился, чего хотел.

Где-то взвыла сирена. Это мчались к месту происшествия какие-то «ЧОПовцы» или, может быть, даже полицейский наряд. Встречаться не хотелось ни с теми, ни с другими. Я юркнул в подворотню, перелез через забор, пробежал сквозь гаражи и вынырнул далеко от места происшествия.

Прогулялся. Дошел до детской площади и сел на лавочку у фонтана. И что дальше?

Вторые сутки у меня нет никаких подтверждений, в родном ли я городе, в своем ли я уме? Каждое событие лишь сильнее запутывает меня. Я словно попал в какой-то интеллектуальный лабиринт. Это — игры моего разума. Затянувшийся кошмарный сон!

С другой стороны: а вдруг, пока тело спит, душа шляется, где попало. Вот меня и подсекли во сне, не пускают в реальность. Пока книгу об инквизиторе не напишу, — так и буду болтаться здесь, как гений в проруби.

А романы, между прочим, за неделю не пишутся. На них годы уходят!

Однако, я нахожусь здесь в очень привилегированном положении. Мне не нужно искать в Интернете и в библиотеках всяческие специфические термины скажем, о «люминатах», или о прочих еретиках. Мне нет нужды сравнивать демонологии разных философских и религиозных течений, чтобы выявить нечто общее, и уже опираясь на эти знания, составить собственный бестиарий. У меня все это уже есть в голове в готовом виде. За меня постарались, все продумали.

Я даже не всегда понимаю то, что сам же и написал. Мое дело: работать на подхвате. Знай, сиди себе за клавиатурой или спи, а служба идет. Так-то я быстро «свой срок отмотаю». Получится, что книжку прочитать, что написать — будет для меня едино. Вот только торопиться что-то не хочется.

Где гарантия, что меня потом отпустят? Никому не нужны лишние свидетели. Конечно, как только я открою рот у себя дома, мне его тут же закроют, причем вовсе не агенты секретных служб, а медбратья из психиатрической больницы.

Но зачем, вообще, возвращать меня и тем самым создавать себе лишние неприятности? Проще убить импульсом шестого кадра. Прямо через «ноут» послать слабый сигнал — и мой мозг развалится. Что может быть проще?

С другой стороны, что я могу рассказать в своем мире? Момент перехода в иную реальность я толком и описать не смогу. С местными настоящими жителями встречаться не приходилось. Меня окружает проекция моих же воспоминаний. Кто-то комбинирует заново давно позабытые события моей же жизни — и всего-то. Но это недоказуемо ни там, дома, ни здесь, в пещере каменного бога.

Если называть вещи своими именами, то никакой опасности я никому не несу. Я же писатель-фантаст. И все об этом знают. И если я напишу роман — это ни у кого не вызовет удивления. Ну, разве что только друзья поймут, что в героической схватке со своей ленью и разгильдяйством, я одержал временную победу.

А если я скажу, что меня заставили это сделать — все подумают, что я просто «пиарю» сам себя, привлекаю внимание к своему творчеству.

В общем, что бы я не сказал, — это расцениваться будет как маркетинговый рекламный ход…

Небо совсем прояснялось. Восток уже не просто румянился, он расцветал в лучах поднимающегося за домами солнца. Мимо проехала уже пара пустых автобусов. Утро в этом мире начиналось. А я сидел у фонтана и качал ногами.

Интересно, а как сочиняют настоящие писатели? Может быть, у них на время тоже «сносит крышу», они словно бы проваливаются внутрь вымышленных миров и пишут, наблюдая все глазами изнутри?

Вот только, чтобы якобы очутиться в несуществующем мире, нужно заранее все продумать: где, и какая именно должна быть улица, кто с какой скоростью ведет трамвай, чтобы голову отрезало именно господину Берлиозу, а не какому-нибудь Фердыщенко. Откуда дует ветер, когда пойдет дождь, в какую трубу ударит молния. Все это нужно знать до того, как проснешься в вымышленном мире, иначе получится не роман, а полная лажа.

И потому сейчас у меня из-под клавиатуры должны ползти не ровные строчки, а корявые.

Я ничего не смыслю ни в настоящей магии, ни в вымышленной из абстрактных фэнтезийных миров, не понимаю чародейских принципов и движущих сил. И вот как я могу, вообще, написать что-то такое, над чем читатель не сломается от смеха на третьей странице?

А то получится, что мой инквизитор Лев Григорьевич стремился к своей заветной книге четыре тома героической саги, а в пятой выяснится, что магии в «Некрономиконе» нет, и никогда не было. И это вытекает из «Кода да Винчи», но не того, открывшего современникам тайну, что у Христа была наследница, а из другого, принадлежащего безраздельно самому Леонардо.

Например, скажем, из раскрытия тайны письма да Винчи, следует, что «Некрономикон», был шестой книгой «Пятикнижия Моисея», и читать его нужно не задом наперед, а как-нибудь по-другому.

Или, того проще: поскачет по степям Казахстана истинный джигит и народный акын в одном флаконе, дабы растопить проклятую книгу на горе Алма-Коян. И будет он скакать со скоростью пять миль в час. А за ним в погоню рванутся другие джигиты-аборигены. Проскачет спаситель человечества часок-другой, оторвется, стало быть, разведет костер и пожарит мяса. А что, фора-то у него есть!

Да я сам все это читал в романе, выпущенном в одном солидном и уважаемом издательстве. Именно в таких формулировках. Даже слова похожи.

Конечно, дело там было не в Казахстане, но сути-то это не меняет. Собственно, тот роман начинался не как положено, со сбитого вертолета, падающего на головы врагов, а именно с этой чуши про скорость коней и про большую фору во времени.

Но это смешно у других. А если друзья найдут подобные перлы уже у меня самого — будет очень грустно. Я, пожалуй, не смогу, в этом случае отшутиться, как это обворожительно делает тот же Лукьяненко: «Ляп? Семецкого дважды в одном романе убили? Ах, боже мой, да это же была проверка вашей внимательности и эрудиции. Мне было интересно: заметите вы это или нет?»

Лукьяненко-то — настоящий гений, и в смысле манеры письма, и в плане початиться. А я ведь непременно расстроюсь, если в моем романе будут такие вот проколы.

А, правда, откуда мне знать, что та часть текста, которую я сам не понимаю — не полная «фигня» с точки зрения настоящих оккультистов?

Забавно очутиться в роли преподавателя, не представляющего тонкостей собственного предмета.

Вот что я буду делать, если мой роман издадут и ко мне на «мыло» придет вопрос о тонкостях магических приемов Орденов, скажем Тевтонского или Мальтийского?

Или что предпринять, если кто-нибудь из того же Казахстана вдруг заявит, что Актюбинска, к примеру, в его стране нет, и никогда не было? А на описываемом месте стоит какая-нибудь Кызыл-Орда. Как выпутываться-то? Текст ведь льется сам по себе. Мне даже проверить негде, что из всего этого имеет под собой реальные корни…

В городе тем временем появились первые нормальные пешеходы.

И чего я так раскис? Бог мой, увидела бы меня сейчас Лера! Сижу и думаю о том, есть ли в надиктованных мне текстах «ляпы», которые, возможно, никто никогда не увидит!

Графомания — болезнь заразная и, похоже, неизлечимая.

Вместо того, чтобы обследовать родной город на предмет таинственного холста с нарисованным очагом на дверях заброшенных шахт; или погребных ям давно разрушенных особнячков, в которых могут находиться порталы или машины времени, или шпионы-инопланетяне; вместо нормальных планов спасения, я погрузился в сочинительство того, что мне и принадлежать-то не может. И кто я после этого?

Я встал. Хотелось спать. Сказывалась бессонная ночь у монитора.

Я, зевнул, точно, в самом деле, находился в своем собственном мире и, просто гулял, продумывая сюжетные линии романа.

А потом я вернулся в магазин уже за нормальной едой.

Где бы я сейчас не находился, в чьих траншеях: добра или зла я бы не держал оборону, но: завтрак, обед и ужин всегда должны быть по расписанию!

Когда я поднялся на свой этаж, загруженный пакетами, было, наверное, чуть больше семи утра.

Круглосуточные супермаркеты — вещь необычайно удобная. И, потом, внизу город ожил: уже не ползли, а сновали автобусы и «маршрутки», и полусонные люди были всюду: они спешили на работу, зевая и покачиваясь.

— Герман! — из соседней квартиры высунулась ехидная физиономия Марьи Ивановны. Седые волосы ее уже были уложены змеюкой, угнездившейся на затылке. — Вот ведь, как тебя захомутали! Не припомню, чтобы ты раньше в пять утра за продуктами бегал.

О, нет! Ну почему в придуманном мире нельзя обойтись без главных по подъезду?

— Знаете, Марь Ивановна, голод — не тетка. Мне нужно мозги питать, а то ведь я так молод.

— Знаем мы от чего это у тебя голод. — хмыкнула старушка. — Развратник! Ты учти, от любви много болезней приключается.

— Вообще-то это не ваше дело. — я помрачнел.

— Я — представитель общественности. И мы не потерпим такого безнравственного поведения. У нас в подъезде живут почтенные и уважаемые граждане. Женись, и делай потом что хочешь. Вот в наше время…

— Да, в ваше время, мужики все на фронт ушли, а вы, бедненькие, детишек из пробирок заводили. Вот теперь и беситесь.

— Да как ты смеешь?!!! — зашипела Марья Ивановна, но я уже хлопнул дверью.

Боги, как она мне надоела! Вот почему нельзя именно ее отправить на каторжные работы по написанию романа об исторической встрече инквизитора и «Некрономикона»?

Впрочем, ладно, чего уж там. Она такого напишет, что мир содрогнется! Причем наваяет старушка все и про всех. «Полное собрание слухов и сплетен» — это будет пострашнее, чем откровения Моники Левински.

Похоже, я живу и пишу роман в мире, как значится на многих фантиках: идентичном натуральному. Я даже злюсь и испытываю голод так же, как в реальности. Для полноты картины не хватает общения с друзьями и, конечно же, Леры.

А то как-то несправедливо получается. Вредные старушки — это — пожалуйста. А как кого-нибудь симпатичного — так это отвлекает от творческого процесса!

Что ж, в этом есть резон. Пустили бы они сюда Леру — и накрылся бы их роман медным тазом.

Приснился бы мне сериал из десятка любовных томов типа: «Унесенные ветром в Голубую лагуну». Или: «Дикая Орхидея под слезами дождя».

Я поставил пакеты с продуктами на пол и сел подле двери.

Когда меня отсюда выпустят? А что если я настолько талантлив, что выхода отсюда никогда не будет? И безвыходное пособие — это вовсе не мой сарказм, а истинная правда, только учебник этот вовсе не для демиургов и даже не для посредственных писателей, а исключительно для меня!

В комнате раздался скрип. Там кто-то был.

Я мгновенно вскочил на ноги. Сейчас мы посмотрим, кто в доме хозяин! Я сжал в кулаке ключи, чтобы удар был поувесистей, и осторожно заглянул в глубину квартиры.

У окна за моим «ноутом» сидела Лера.

Вот так сюрприз: стоит о чем-то подумать — и желание тут же исполняется! Не такой уж этот мир и плохой. А, может быть, это я вынырнул из своей шизофрении? А Лера никуда не уходила?

Как правильно себя сейчас вести?

Я подошел к Лере со спины и положил ей руки на плечи. Она не почувствовала: не вздрогнула, не повернулась, словно меня здесь и не было. Она по-прежнему смотрела последние видеоролики, где мы с ней валяли дурака, швыряясь друг в друга подушками.

Лера тихо плакала у монитора.

Я нервно сглотнул. Это что же: я умер?

А Марья Ивановна? Она-то кто: живой труп? Она, что, тоже со мной преставилась? И мой персональный первый круг ада — это ее вечное соседство? М-да, пытка изощренная, нечего сказать.

Я с силой надавил на Лерины плечи, но мои пальцы прошли сквозь ее тело и упали на клавиатуру. От этого «Windows Media Player» свернулся в значок на панели.

Лера вздрогнула и сняла наушники.

Что же это? Выходит, я могу общаться с Лерой?

Я положил руку на мышку, вошел в проводник, открыл «Инквизитора».

Лера смотрела то на свои руки, то на клавиатуру, то на монитор. Она явно пребывала в замешательстве.

«Она думает, что сходит с ума!»

Я написал:

«Лера. Не пугайся. Я жив. Я здесь, только не могу отсюда выбраться».

Лера заплакала, и выбежала в ванную.

Похоже, я не только гениальный писатель, но еще и очень тактичный человек!

Я сел перед «буком», разглядывая его как древний магический артефакт.

В одном я был прав, где бы я сейчас не находился, в реальности, в моем собственном «компе», сам по себе появляется роман. Я пишу его здесь, а он может быть издан там.

Интересное кино…

Но если есть связь между этими двумя моими мирами, значит, возвращение возможно! Нужно только не свести с ума Леру.

Вот что делают духи?

Гремят по ночам цепями, воют. Хм, не плохая идея, если, конечно, Марья Ивановна — сама не призрак.

Но как быть с Лерой: вот в чем вопрос?

Наверное, для нормального общения ужен медиум, посредник, который бы меня видел и слышал. Но такое бывает только в кино! Кто поручится, что это возможно?

Два дня назад я бы рассмеялся, если кто-то рассказал бы мне страшилку, как с того света некоторые писатели создают свои «нетленки». Меня даже передернуло от этого слова «нетленки». Похоже, в нем скрыт куда более значимый, темный смысл истинной некромантии.

А что если все музы, на самом деле, такие же несчастные ребята, как я, которые просто ничего не смогли при жизни. Вот мы и диктуем поэтам и романистам то, что, в свою очередь, в нас самих вкладывают уже темные боги…

Лера вернулась из ванной. Ее трясло.

Мне в голову пришла простая и ясная мысль: «Чтобы поверить в существование призрака, нужно получить от него правдоподобную информацию».

Я снова вернулся в «Мои документы», создал папку «Для Леры», открыл свежий файл и написал: «В сумке, в левом кармане, под всякими бумажками лежит новая флешка на четыре гига. Скопируй эту папку и забери флешку с собой. Скинь туда еще файл „Инквизитор“. После обеда приди с кем-нибудь из подружек, сравните файлы на флешке и в „ноуте“. Я при свидетелях напишу что-нибудь еще, все, что попросишь. Это для того, чтобы тебя не пугать». Подумав, я приписал: «Твой Гера».

«А сумка где?» — неуверенно набрала Лера.

Где же она, в самом деле? Я полез в шкаф, вышвыривая носки и футболки.

Черт, Лера, наверное, видит лишь, как мои шмотки летают по всему дому. Нужно остановиться и делать все спокойно!

Вот и сумка. Я положил ее перед Валерией.

Лера смотрела то на монитор, то на сумку, явно не зная, верить ли всему этому.

Потом она осторожно вытянула флешку из сумки, скопировала все на нее, и ушла на кухню. Ей, явно нужно было побыть одной.

Я осторожно выглянул на кухню…

Здесь никого не было.

Нет! Нет! Только не это!!!

Это все миражи. Не было никакой Леры!

Живая пещера, этот чертов Солярис, он же просто глумится надо мной! Он показывает, что если я решу не писать этот проклятый роман, то он легко превратит мою жизнь в кромешный ад. Нужно подчиниться.

Может быть, когда рукопись будет закончена, пещера вернет меня домой? В этом есть хоть капля надежды. А совсем без веры жить нельзя!

И, потом, меня уже самого заинтриговала ситуация: ну встретятся «Некрономикон» и инквизитор, а дальше-то что? Они, вообще, союзники?

Кто кого поработит, кто станет истинным правителем земли? Человек: царь земли, пятый элемент творения, ошибка творца, — кто он?

Может ли человек покорить мир магии и стать его хозяином, или нас всегда использовали представители иных цивилизаций, настоящие волшебники? Мы целеустремленно идем к мировому катаклизму. Апокалипсис — это то, что столетиями вбивают в наши головы. Интересно, почему?

Если абстрагироваться, и представить, что на земле есть иные формы разума; не техногенные, как наша, а именно чувственные и по-настоящему мудрые; что бы сделал я на их месте?

Я бы их руками создал города, машины, роботов, которые бы полностью заменили труд людей. Потом спланировал бы восстание машин и истребил ненужных зазнавшихся двуногих особей. Одних рабов, склонных к мятежам, заменил бы полностью управляемыми роботами.

Или развязал бы очередную мировую войну с использованием не ядерного оружия, а химического.

Города, техника, земли — это все должно достаться победителю целым. Люди привержены к насилию. Это помогло им выжить, но именно это и не пустит их во вселенское сообщество гуманоидов.

Испытают ли иные расы сочувствие к нам? Станете ли вы жалеть мартышку с гранатометом в руках? Как знать, хватит ли ей ума не нажать на курок? Это — во-первых.

Во-вторых, что человечество создало такого, за что можно было бы оправдать его существование? Из века в век одни племена вторгаются в земли других народов, уничтожают аборигенов под корень.

Жажда убийства — она неутолима.

Но, кроме этого, в человеческой натуре заложено еще и рабство, как синдром самосознания. Одни — становятся рабами буквально, другие служат богу или Мамоне. Абсолютно свободный человек — это миф.

Желание быть и царем, и рабом одновременно — вот ключ к пониманию человека. Именно эта двойственность ведет к созданию империй, к войнам, к бунтам, к краху государственности, чтобы на руинах одного царства возвести новое.

Меня используют, точно куклу, как марионетку. Кто-то все знает о человеческой психологии и умело направляет меня в нужное русло. Но есть один маленький неучтенный фактор. Все главки будущего романа пишутся от первого лица, от моего имени, а это означает, что пока создается текст я — это и есть главный герой. Мы разделяемся в тот миг, когда я ставлю последнюю точку. Нужно только очнуться где-то в середине рассказа и изменить его. Вот и выход!

Правда, за это меня непременно либо убьют на месте, либо вышвырнут из этого мира, в котором только и можно править историю.

На мгновение мелькнула сумасшедшая мысль, что Леру мне показали именно для того, чтобы я разозлился и попытался отомстить. Какой бы гениальной не была волшебная пещера, охраняемая живым каменным богом, но до такого додуматься она не могла! Малейшая ошибка — и мои мысли потекут по другому руслу.

Нет, это был бы просчет тех, кто переписывает историю моими руками.

Я вскипятил чайник, налил себе кофе, намазал хлеб майонезом и уселся за «ноут».

Ну, погодите, мистические правители земли! Сейчас я вам покажу, какая это сила — настоящий русский писатель!

Я очнусь в середине повествования в шкуре героя и уничтожу эту чертову книгу! Вот тогда и посмотрим, кто будет смеяться последним! Я расставил интеллектуальные силки и сумею захлопнуть ловушку на черного демиурга!

 

Навь. § 3

Западня

Небо Казахстана особенное. Оно отличается пронзительной голубизной и оттого кажется необычайно высоким. В который раз я поймал себя на мысли, что только здесь, среди степей, впервые и ощутил захватывающий душу детский восторг перед величием дикой природы.

Я стоял на балконе и курил. А небо казалось опрокинутой пиалой, огромным шатром. И было в этом что-то первобытное, дикое и чуточку мистическое.

Город жил. Внизу деловито сновали «Газели», «Жигули», «Москвичи». Величаво проплывали «Опели» и проносились «Джипы». Иногда проползали грузовики с надписью «Нан» или «Сут», но они казались анахронизмом, доживающими свое время динозаврами.

— Лязат! — закричал паренек снизу.

Справа от меня на балкон выскочила девчушка лет пятнадцати и, кокетливо закатывая глаза, томно проворковала:

— Чего ты так рано? Я еще не готова. Теперь жди!

Мальчишка покорно отошел к деревьям, уселся на корточки.

Я погасил бычок и вернулся в комнату.

Все-таки тяжело скрываться в чужой стране. Особенно трудно первые дни: все незнакомое. Однако мне повезло.

Квартиру я снял без особых проблем. Просто заплатил за шесть месяцев вперед. Непривычно было отсчитывать двухсотками сто двадцать тысяч теньге. Помню, хозяйка внимательно следила за моими руками: не припрячу ли я пару ассигнаций в рукаве…

Сутки я отсыпался. И лишь потом стал приходить в себя.

В первое же осмысленное утро меня разбудил заунывный голос, призывающий правоверных к молитве. В предрассветной тишине арабская речь казалась летящей прямо с купола неба. С этой молитвы, больше похожей на плач, и началась моя подпольная жизнь.

После разразившейся катастрофы в библиотеке у меня на руках остались несколько паспортов и личных карточек на разные имена.

Еще перед операцией мне популярно разъяснили, что паспорт в Казахстане нужен только для выезда за границу. А карточка с личным номером и пин-кодом заменяет любые документы.

Но было в этом пин-коде что-то унизительное, словно, меня, человека, приравняли к товарам ширпотреба. Где-то там считывается этот самый код, и очень умные дядьки понимают, что я — не носки и не йогурт.

Наверное, в знак протеста первую неделю в кармане брюк я носил исключительно паспорт.

Но за десять дней я втянулся в размеренный ритм подпольного существования.

Каждое утро я начинал с сигареты и чашки кофе. А потом часами стоял на балконе и разглядывал прохожих. Сердце мое разрывалось от тоски. Сам себе я казался затравленным зверем, успевшим нырнуть в нору, но чувствующим запах снующих ищеек.

А когда безделье становилось невыносимым, я начинал метаться по комнате.

Время от времени спускался на улицу, бесцельно шлялся по проспекту, стараясь ни с кем не говорить и не привлекать внимания. Впрочем, это было не сложно. Безработных и бизнесменов в городе было более чем предостаточно. Иногда даже можно было затеряться в толпе.

Я знал, что сейчас шла проверка всех и всего. О выезде из страны или о трудоустройстве не могло быть и речи. Не помогли бы и липовые паспорта. Меня искали. И вовсе не муниципальные службы.

Всякий раз, когда я видел с балкона полицейские патрули, сердце мое обрывалось. Они обычно появлялись вчетвером: офицер в крылатой фуражке, два бойца в камуфляже и один в гражданском. Последний смущал больше всех. Наверное, он был стажер, но воображение упорно рисовало специального агента.

Связь с внешним миром была потеряна. Из центральных газет в киосках пылились лишь «Спид-инфо» да кроссворды. А местная пресса меня не привлекала.

Радиостанции Казахстана глушили русские волны. «Радио нашего города», «Толкын-радио», «Русское радио Азия» — все это накладывалось сверху. Почти все новости пропускались через призму национального видения. Поэтому вскоре я отказался и от радио.

Старенький «Рубин», стоявший в квартире, задымился и вспыхнул в тот же миг, как только я его включил. Идти в магазин за новым «ящиком» не было желания. Да и денег у меня осталось лишь на еду.

Однажды в очереди я услышал, что сняли с поста местного акима. Это случилось как раз через три дня после пожара. Сплетничали, что он наворовал миллионы и сбежал в Европу. Другие утверждали, что он переписал все свое имущество на детей и повесился. Хотя, скорее всего, его перевели на более высокий пост в Алма-Аты или в Астану.

— А чего вы хотите? — возмущался коренастый мужчина. — Все они, как только до власти доберутся, сразу карманы набивают. Крови нашей попьют и — в бега. Сволочи!

Не думаю, что местные князьки что-то пронюхали о книге, но все эти рваные лоскутки информации о политических страстях, все они почему-то казались медленно затягивающейся удавкой на моем горле.

Размышляя о превратностях судьбы, гадая, сколько еще продлится такая безрадостная жизнь, я вернулся с балкона, плюхнулся на кровать и тупо посмотрел на перемотанный скотчем телефон, горбившийся на круглом письменном столе. Я словно бы ждал звонка. Вот только номер этот не знал никто.

Интересно, сколько потребуется времени, чтобы мои документы убрали из баз данных: месяц, год, вечность? Поверят ли наши оперативники в мою нелепую смерть? Ведь люди такого уровня и такой квалификации в пожарах не гибнут. Да и обгоревший труп найдется только один…

Я подумал о дипломате, который пылился под кроватью.

Как она там, величайшая в мире книга? Она — оригинал или подделка? И когда я снова решусь ее открыть? Я уже раб этого пухлого томика, вынесенного мною из пламени, или еще нет?

Я уговаривал себя, что не нужно спешить, что все в моей жизни будет хорошо. Я даже промурлыкал себе под нос песню Верки Сердючки, а потом вздохнул: ясно же, что хорошо уже не будет.

Вот уже много дней подряд я боролся с двумя искушениями. Первое из них — открыть книгу, второе — сдаться властям. Эти два взаимоисключающих поступка были главным предметом моих раздумий. И чем больше проходило времени, тем сильнее я убеждался, что, на самом деле, выбора не существовало. Все давно решено.

И все-таки…

И все-таки я медлил. Я знал, что приобщение к великим тайнам загробной жизни изменит меня навсегда. Скорее всего, я окончательно перестану быть человеком: как в прямом, так и в переносном смысле.

На самом деле, это вовсе не легко: отказаться от прошлого, отречься от карьеры, от семьи, от денег. Но ведь и награда была неслыханно щедрой: власть! Истинная власть, а не депутатский значок на лацкане пиджака и не доступ к какой-нибудь губернаторской кормушке. Власть в изначальном понимании этого слова, возможность отдавать приказы лишь легким манием руки. А еще: всеобщее и безоговорочное подчинение, принципиальная невозможность бунта или дворцового переворота. Наградой была та власть, о которой лишь грезили короли и ханы.

Каждое утро я начинал не только с сигареты и кофе, но и с ритуального омовения. Все ждал, когда же внутренний голос скажет: «Пора!»

И вот это время пришло. Я был готов. Я стал чист внешне и пуст внутренне.

Стараясь не думать о последствиях, я склонился над кроватью, вытащил дипломат, сдул с него пыль. Потом набрал четырехзначный код, щелкнул замочками. Зажмурился и открыл. Все, Рубикон перейден. Мосты сожжены. Отступать больше некуда.

Передо мной снова была обычная книга в черном переплете без золотого тиснения, без железного оклада. Она лежала точно так же, как я ее уложил много дней тому назад: слегка наискось. Ничего сверхъестественного в этом не было. И все-таки я вздрогнул. В тот миг мне почудилось движение за спиной, словно ветром колыхнуло шторы: «Не смей!»

Я оглянулся. В квартире никого не было. И не могло быть.

Конечно, город все еще наводнен нашими патрулями. На пожар, точно воронье, слетелись все: и наши группы захвата, и разведчики всех Орденов: от Мальтийского до Иезуитского. Они кружили над пожарищем, они выжидали, искали и надеялись.

Но и мне было невтерпеж вновь ощутить пальцами живой трепет страниц, раскрыть фолиант и вдохнуть полынную горечь мудрости.

Я знал, что всем нужна моя книга, но именно ожидание давно стало моей медленной и мучительной пыткой.

Сколько можно существовать одной лишь надеждой? Ради чего я рисковал своей и чужими судьбами? Чтобы теперь трусливо смотреть с балкона, как жизнь радостно несется мимо меня? Чтобы вечно трястись от мысли, что меня засекут патрули?

Я коснулся рукой обложки. Волна трепета охватила мою душу. Я знал, что этот фолиант был обтянут человеческой кожей оступившегося мага, возможно, одного из хранителей книги. От этого в сердце струился легкий холодок.

Открывая том, я и сам становился одним из хранителей, и, может быть, после моей смерти, и моя кожа пойдет на обтяжку точно такой же книги.

Талисман, висевший на уровне солнечного сплетения, обжег меня. Я едва не вскрикнул от боли. Да, я знал, что это — последнее предупреждение, но не открыть книги сейчас, это все равно, что, умирая от жажды, отказаться смочить губы. Наверное, даже хуже.

Я прошептал молитву. Это был последний глоток чистого воздуха, перед тем, как я нырнул в темные глубины непознанного. Конечно, я не просто догадывался, а знал наверняка, что всё этим и кончится. Я не мог оставить книгу закрытой, это было выше моих сил! Зов «Некрономикона» сильнее разума, неодолимее чувств.

В игре Ордена я был разменной пешкой, лакмусовой бумажкой. И вот результат: я сбежал от целого мира.

Но искушению «Некрономикона» невозможно противостоять. Лишь святые и дураки смогут остаться равнодушными к этому зову. И Орден знал об этом. Магистрат пожертвовал мной, чтобы выяснить, что именно обнаружили в Актобе.

А сейчас на меня, как на дикого зверя, охотились и свои, и чужие. Им всем нужна эта книга, хотя бы потому, что она была не просто сборником заклинаний, не талмудом, поясняющим основные принципы всевластия, не учебником по прикладной практической магии. Все было гораздо серьезнее. И непостижимее.

Фолиант не только обтянут человеческой кожей, но и оказался живым. Я чувствовал его сонное дыхание. А после прикосновения к обложке у меня возникло непреодолимое ощущение, будто «Некрономикон» уставился на меня сначала недовольным, а потом слегка заинтересованным взглядом.

Пентаграммы и кельтские кресты, все эти дни, висевшие за окнами и над балконом квартиры для эффекта незаметности и противодействия астральной разведке, все эти магические рисунки вспыхнули сиреневым светом.

Видимые только в измененном сознании, когда становится возможным все, кресты и звезды вдруг проявились в реальном мире, наяву. Но так не бывает, не должно быть! Это означало, что меня в одно мгновение затянуло в то измерение, дорогу в которое можно найти лишь после изнурительных длительных медитаций.

Я оказался в так называемом сумраке. Кроме моих защитных кругов и символов ничего больше не проявилось, но стало темнее и холоднее. Видимо, «Некрономикон» признал мое право на чтение. Я ощутил это и через легкое покалывание в подушечках пальцев.

А талисман на груди раскалился и зашипел. Я даже прикусил губу от боли.

За окнами, не смея пройти сквозь пентаграммы и боясь нарушить защитные круги, стали появляться призраки. Это были химеры. Они были голодными и их глаза гневно сверкали, а с черных крыльев стекали струи несуществующего дождя. Их влекла к себе та капля крови, что появилась на моей прокушенной губе, но они мне были не страшны. Меня охраняла не только моя защитная магия, но и сила «Некрономикона»!

Я бесстрашно открыл книгу на первой попавшейся странице. Комнату озарило ледяное сияние. Текст заклинания был мне известен. И изображенные печати оказались стандартными. Честно говоря, я ожидал чего-то большего.

Секунда — и, точно услышав мои мысли, арабская вязь «Некрономикона» расплылась, превратилась в кириллицу: «Приветствую тебя, мой новый хранитель!»

И тут же в голове раздался заунывный голос: «Ата малькут виг бура, виг дула лиолам Аддонаи».

Мне показалась кощунством такая интерпретация Иисусовой молитвы. Что именно пророчил «Некрономикон»?

Словно поясняя свои мысли, голос в моей голове ухнул призывным колоколом: «Стихии требуют жертвы!»

Усилием воли я захлопнул книгу и, помотав головой, проворчал: «Бросьте жертву в пасть Ваала! Отомстит Всевышний вам!»

В тот же миг Пентаграммы на окнах поблекли. Но химеры не успели ворваться в комнату. Где-то на улице раздался глухой удар, отвлекший хищниц сумрака. Я захлопнул дипломат. Мир стал привычным.

«Авария! Авария!» — кричала шумная детвора. Я вышел на балкон. Прямо напротив моей квартиры столкнулись «Лада» и «Опель».

Из иномарки выскочил майор и кинулся осматривать помятое крыло. Из «Лады», втянув голову в плечи, выполз плюгавый мужичок. Водители перекинулись парой слов, почесали в затылках, ударили по рукам и через минуту разъехались.

Я вернулся в комнату. Руки у меня мелко тряслись. «Некрономикон» потребовал жертвы, а я трусливо сбежал.

Столкнувшиеся машины — это лишь астральное напоминание, что ничто и никому в этом мире не дается бесплатно. Случайностей не существует. Все представляет собой сложную вязь заранее обусловленных событий.

От меня потребовали жертвы, и, раз книга заговорила на иврите, то, возможно, и человеческой крови. А такое жертвоприношение может быть только добровольным, иначе оно превращается в ритуальное убийство. И если обыватели не видят в том разницы, то я точно знал, что за ошибку платить придется собственной душой.

Похоже, меня ждала катастрофа. Какую бы жертву я не принес или, наоборот, отказался бы от кровопролития, исход был один: рабство. Только теперь я понял, что обратной дороги уже нет!

Я кинулся прочь из квартиры. За спиной щелкнул английский замок. Я торопливо сбежал по ступеням.

В крови живет душа. Но Стихиям и богам нужна не только она, а еще и муки отчаяния. Не сама смерть волнует древних, а предсмертный ужас, тот испуг, который меняет молекулярную структуру белковых соединений.

Да, «Некрономикон» явственно требовал добровольного смертника. Он жаждал невозможного! Но, с другой стороны, — выбора у меня не было. И невозможное, — это то, что плохо представляется именно в этот отрезок времени.

Я торопливо шагал по проспекту, мимо домов и памятников, прочь от аллей, стараясь держаться подальше от людей. Кровь стучала в висках, и я глухо ненавидел этот город, соблазнивший меня властью. Ненавидел и любил.

Конечно, я знал, что в магии важен не жест, не ритуал, а само всепоглощающее ожидание чуда, то состояние, когда душа уже не может существовать без чего-то, когда она тянется к предмету своего вожделения сквозь все преграды и запреты.

Я бежал от себя, но чувствовал, что мою душу начинает медленно выедать страсть. Я знал, что далеко мне не уйти, что я вернусь, точно привязанный, что уничиженный и сломленный я еще буду умолять проклятую книгу принять мои недостойные жертвы.

Стихиям нужна кровь.

Но те, кто правят этим миром, ценят даже не саму жертву, а готовность ее принести. Главное: мысленно пережить, прочувствовать все муки обреченного, вот что ценно! Ведь Авраам не убил-таки сына.

Чего же хотят от меня?

Я вышел на перекресток, где за помпезным казино начинался парк. Но деревья здесь росли вкривь и вкось. Стволы никогда не знали ни пилы, ни ножниц садовника. Да и сухая почва не очень-то способствует росту. Листья редких кленов были покрыты толстым слоем пыли, отчего парк казался не зеленым, а пепельно-дымчатым. Да и травы здесь были низкими, чахлыми, какого-то болезненного вида.

Впереди, на свободной площадке, виднелись скульптурные композиции. Бронзовые девушки неслись куда-то в национальном танце. Некое Чудо-Юдо разевало пасть, демонстрируя позеленевшие клыки. Доктор Айболит — стопроцентный казахский аксакал — поил касторкой бегемота. Три тролля, или кто это были в казахской демонологии, жарили мясо, и пили пиво. Видимо эту скульптуру установили на деньги фанатов группы «Авария».

Дальше дорога вела к Чертовому колесу, качелям и прочим аттракционам. Там шумно ухала детвора. Я свернул в сторону, подальше от детского визга. Асфальтовая дорожка уперлась в памятник летчикам и оборвалась. Дальше не было ни пути, ни деревьев, одни лишь пожухлые травы да далеко — трасса, соединяющая Старый и Новый Актобе.

Я растерянно остановился у истребителя, поднятого в воздух на толстых стальных прутьях. Если бы не разбитая кабина пилота, не распотрошенное брюхо самолета, не жирная надпись краской по борту «Здесь были Ербол и Серик», могло бы показаться, что истребитель взлетает. На это указывали и наполовину убирающиеся шасси. Мертвый самолет с кровавыми пентаграммами на хвосте много десятилетий пытался не просто оторваться от земли, но и поймать крыльями встречный ветер…

Был во всем этом указующий перст судьбы.

Словно сами боги привели меня сюда и показали: вот что будет с тобой в любом случае. А теперь: выбирай. Это выглядело как насмешка, как ирония.

И я повернул назад, нет, не домой.

Я понял, что мой побег от себя закончился, так и не успев начаться. Меня притягивал «Некрономикон». Он ждал моего возвращения, он знал, что решение принято. Я мог лишь сопротивляться, подобно подсеченному карпу. Рыболов уже чуял меня, уже тянул на поверхность, а я все еще пытался противостоять слепой силе магии.

Теперь я заходил во все магазины подряд. Я таращился на китайский ширпотреб, заваливший все прилавки, делал озабоченное лицо человека, ищущего халат с перламутровыми пуговицами.

В «Нурдалете» я провел пару часов. Знаменитый фонтан внутри здания был, но не работал. И в этом я тоже углядел руку судьбы. Жизнь точно бежала от меня. Я был отмечен смертью.

В «Океане» продавалось все, кроме, естественно, самой рыбы.

А потом я и вовсе перестал обращать внимание на вывески. Вся эта вереница абсолютно безликих магазинов была даже не времяпрепровождением, а отсрочкой, не более того. Я словно бы прощался с жизнью, искал в окружающих что-то светлое, и не находил.

Всюду процветал дух торгашества, обмана и нищеты. Я смотрел в лица продавцов и покупателей, но видел одну лишь усталость и обреченность. Мне казалось, что весь мир существует только для того, чтобы все когда-нибудь умерли.

Домой я вернулся в семь.

Сердце больше не отзывалось молоточками в висках, но зато нестерпимо ныл затылок, и пылал лоб. Хотелось спать, но на столе, подле склеенного скотчем телефона, меня терпеливо дожидался захлопнутый дипломат.

Что ж, пусть будет жертва. Можно отозваться на призыв. Ведь, на самом деле, нужно время, чтобы найти нужного человека, чтобы уговорить его. А еще «Некрономикон» мог потребовать крови девственницы, а где же их искать в современном-то мире?

Солнце лежало на крышах «хрущевок». Оно казалось большим, рыжим мечом, свет от которого пробивался сквозь густую листву и широким лучом выхватывал из надвигающихся сумерек телефон и дипломат на столе. Небесное светило словно подсказывало, что именно нужно сделать, оно точно подталкивало в спину: «Не робей! Предатели замерзают в девятом кругу Ада, но трусам, бегущим от судьбы, даже и там нет места!»

Да, пора узнать, какую именно жертву ждут от меня Стихии.

Я тряхнул головою и открыл дипломат.

Еще не коснувшись книги, я ощутил, как меня тут же выбросило в магический сумрак. И снова талисман обжег грудь.

«Стихии требуют жертвы!» — голос, раздавшийся в моей голове, был сух и деловит. Но меня вдруг охватила такая тоска, такое безысходное отчаяние, что я не захотел слушать дальше. Боль в затылке полыхнула пламенем. Я закричал и, обхватив голову руками, упал на пол.

Время остановилось. Мир в напряжении замер. Я оказался внутри пустоты, по ту сторону сознания.

— Эллои, Эллои! Ламма Савахвани?! — я не заметил, как прохрипел самую крылатую фразу Йешуа.

Я даже не понял, откуда, из каких глубин памяти всплыл этот надрывный крик.

И сумрак дрогнул.

За окном раздался пронзительный и долгий визг тормозов. Я уже знал, что это такое.

Носом и ртом у меня пошла кровь, я поднялся на ноги. Зато голова больше не болела.

Это вторая авария за сегодняшний день!

За окном кричали.

Я умылся. Переодел рубашку, вышел на улицу.

Возле моего дома уже собралась внушительная толпа. Движение транспорта застопорилось. Дорогу перекрывала развернувшаяся боком «Хонда». Дверца водителя была помята, а сам человек опустил голову на руль и тяжело дышал.

В нескольких метрах от машины лежала женщина. Вместо лица у нее было сплошное кровавое месиво. Седые пряди волос темнели, пропитываясь кровью. Одной ноги у женщины не было, ее оторвало и отшвырнуло в другую сторону.

Меня замутило. Я шагнул назад.

— Что? Что там? — тут же спросила меня пятнадцатилетняя девчушка.

— Насмерть. — ответил я.

— Пойдем, Лязат! Нечего нам здесь делать. — девчушку увлекал от места трагедии долговязый парень с едва пробившимися усиками.

«Жертва! — ухнуло у меня в голове. — Стихии требуют крови! Они получили, что хотели».

И, как озарение: им нужна Лязат. Видимо, девственница. Я ведь слышал уже сегодня это имя. Да, ничего в жизни не происходит просто так. Все события нанизаны как бусинки на шелковую нить истории. Одно непременно следует за другим, одно влечет другое. Всегда.

Лязат?

Я посмотрел вслед удаляющейся девушке. Черная копна волос, просвечивающие бриджи, облегающая кофточка. Самая обычная, чуточку модная девочка.

Раздался вой сирены. Это к месту происшествия несся полицейский патруль.

Я поспешно ретировался. Мне вовсе не улыбалось нарваться на неприятности.

Я вернулся домой.

Едва захлопнулась дверь, как я снова оказался в сумраке. Ах, да, я же забыл захлопнуть «Некрономикон»!

«Стихии требуют жертвы!»

Я не стану убивать ребенка!!!

Талисман вновь напомнил о себе. Я вскрикнул, сорвал с шеи серебряный медальон и судорожно сжал его в руке.

Мне показалось, что ладонь зашипела и обуглилась. Я удивленно разжал пальцы.

Талисман светился так, точно его раскалили в кузне.

Секунда — и край медальона дрогнул, точно капля ртути. Литые руны заклинаний оплавились прямо на глазах, изображение магических печатей перекорежило, даже сам ободок медальона слегка приплюснуло.

Я смотрел на это и не мог поверить глазам. В моих руках плавилось серебро! Этот благородный металл вообще жароустойчив в сумраке. Именно поэтому медальоны льют из него, а не из золота.

«Жертва принята». — глухо сказали стены.

Я засмеялся и отшвырнул бесформенный кусок серебра.

И это всё? От меня ждали, чтобы я стал читать магическую книгу в сумраке без защиты? И это — жертва, которую требуют Стихии? А я-то уж вообразил себе бог весть что! Да ведь «Некрономикон» сам укроет меня от опасности, ему нужен хранитель, а не труп.

На этом мысли застопорились.

И я вдруг понял всё.

Никто не будет править миром через этот проклятый фолиант! Никто и никогда. Эта дьявольская книга всегда будет одерживать верх над рассудком живых! Книги мертвых должны принадлежать загробному миру. И пусть мертвецы сами хоронят своих мертвецов!

Я кинулся к столу. Еще можно закрыть дипломат. Еще можно что-то исправить.

Но теперь я не смог сделать и шага. Сумрак плотным туманом колыхнулся мне навстречу. Я видел, как одна за другой взрывались и стекали зелеными потоками мои защитные пентаграммы и кельтские кресты.

Мой круг, обновленный накануне мелом по полу и киноварью по стенам, расплывался, он таял, точно сосульки под жарким июльским солнцем.

И тут же в моем перстне раскололся и посыпался мелким порошком черный агат, камень моей власти над темными духами.

В этот же миг лопнули стекла окон. И даже овальное зеркало, висевшее в прихожей, дало трещину по всей длине.

Да, я всё понял. Но было уже поздно.

«Некрономикон» не мог завладеть моей душой, пока меня защищал талисман. А книге нужен новый и преданный слуга. Во всем этом я не учел только одного: хранитель книге требовался мертвым.

Я мог бы и догадаться, что воскресшие никогда не пойдут за тем, кто сам не прошел через ворота смерти, кто не испытал ужас отчаяния, кто не захлебывался в агонии последней молитвой. Средневековые глупцы считали, что поднимать солдат из могил — дело живых. Они ошиблись.

«Некрономикон» хранят мертвые, вечные скитальцы. Такими они становятся, когда дьявольская книга принимает жертву очередного безумца.

Но проходит время и среди людей находится новый одержимый, и все повторяется вновь.

Бывшие хранители не гибнут, не рассыпаются в прах, они привязываются к месту своего обретения «Некрономикона», они бродят потом неугомонными призраками. И их вечно терзает зависть к предшественникам.

Безусловно, они знают о существовании друг друга, но общая страсть не дает им объединиться: они ненавидят каждого, кто посмел прикоснуться к их святыне, но они считают, что однажды «Некрономикон» найдет того, кому покорится уже сам. Они верят, что за их муки воздастся, они призывают этого мессию, и панически боятся его прихода, ведь с гибелью «Некрономикона» исчезнет и смысл их собственного существования!

Я осознал это, ужаснулся и глубине обмана, и той пропасти, в которую падал.

Я думал, что Орден меня предал, но так ли это? Мой долг перед живыми заключался в том, чтобы остаться в пылающей библиотеке, чтобы сгореть вместе с книгой, чтобы, умирая, пресечь дорогу злу в наш мир.

Я мог оставить фолиант, выйти под серебряные пули, умереть с высоко поднятой головой.

А что я выбрал?

Да, это «Некрономикон» сделал меня невидимым. Это благодаря магии мертвецов мне удалось уйти из библиотеки. Мы спасли друг друга. Видимо, иначе быть не могло.

Над столом вспыхнуло черное зарево. В сером плотном тумане оно казалось короной, венчавшей дипломат, книгу и телефон. Я понял, что меня засекли.

Оперативники уже мчались сюда, за мной. Но душу мою уже вытягивало. Я попытался отшатнуться от мрака, загородиться рукой, но потерял сознание и рухнул вниз…

Очнулся я в сумраке. Плечо пылало от боли. Я приподнялся и увидел прилипший к бицепсу талисман. Серебро прожгло рукав, оно держалось, вплавленное в кожу.

Я оторвал талисман и охнул от боли. Рана запеклась, пахла паленым, но после того, как талисман оказался у меня в руке, пошла кровь. Серебро шипело и плавилось. Руны давно уже слились в бессмыслицу. От печати не осталось и контуров.

Я поднялся на ноги.

Сколько у меня еще времени?

Успеют ли наши оперативники, не пристрелят ли они меня на пороге, точно бешеного пса?

Призовет ли «Некрономикон» нового, пока еще живого, хранителя вместо меня?

И тут я услышал шаги. Это была торопливая поступь палача.

Группы захвата врываются по-другому. Это я знал точно.

Значит, это не я бросил вызов дьявольской книге, а меня использовали как проходную пешку. «Некрономикон» отдал меня в алчные руки другого хранителя.

Как я, вообще, мог надеяться, что будет иначе?

Щелкнул замок. Дверь беззвучно приоткрылась.

На пороге стояла смерть.

 

Правь. § 4

Синдром стигмата

Я почувствовал боль по всей левой руке, дернулся, опрокинул на себя чашку с остывшим кофе, и закричал, ощущая, как в ладони плавится и пузырится серебро защитного талисмана.

Я закричал скорее от страха, нежели от боли.

Вскочив, я уронил на штаны недоеденный кусок хлеба, который шмякнулся мне на колени той стороной, на которой был майонез. Через мгновение я стоял в комнате облитый и перепачканный.

Плечо тоже горело, точно на нем выжгли клеймо. Я терпел и страшился увидеть даже не позорную лилию, а оттиск настоящего талисмана. Я понимал, что этого быть не могло, но еще пару минут не был готов узнать, что же заставило меня так страдать.

Моя любимая красная кружка, валялась подле меня.

Я глянул на ладонь — красная, но ожога не было. Это радовало. Возможно, плечо тоже сильно не пострадало.

Я поднял кружку и обнаружил трещину вдоль ручки от края до самого днища. В этом доме все ломается: и телефоны, и кружки!

Впрочем, это, конечно, не так. И во всем я сам виноват.

Ладно, битье посуды — к счастью. Значит, я непременно вырвусь из западни, которую попытался расставить богам, да в которую сам же и вляпался.

Это все оттого, что я начал вживаться в текст рассказов. Я стал чувствовать, так же, как мои герои! Похоже, у меня синдром стигматов.

Когда-то люди так переживали за Христа, что у них появлялись раны на руках и ногах. Именно в тех местах, где они нарисованы на распятии. Темные мещане Средневековья даже не задумывались над тем, что человек не может висеть на кресте, прибитый к нему за ладони: тяжесть тела просто разорвет плоть. Руки должны быть крепко привязаны и лишь потом — пробиты гвоздями.

Но у стигматов не было следов от врезавшейся в кожу запястий веревки, а это значит, что они оживляли не правду, не то, что произошло на самом деле, а образ событий, что сформировался в их голове под воздействием учения церкви. Они вовсе не несли истину о Христе, но — лишь свои личные мифы. Однако все эти стигматы были реально существующими людьми.

Я дописался до того, что начал не просто отождествлять себя с героями, но и вынес вымышленное увечье из рассказа. Я сам стал настоящим стигматом. Рана, полученная от воображения, все еще болела.

Первая моя попытка очнуться в волнах черного вдохновения привела к смерти главного героя, а меня — к ожогу.

Я прошел в ванную комнату, швырнул грязную одежду на пол.

На плече не было никакого рунического рисунка — просто пятно. Это был не химический и не термический ожог. Заживет, и следов не останется. Похоже, меня предупредили, а в следующий раз за своеволие мне тавро поставят уже на лоб, причем настоящее, несмываемое.

Мне стало, по-настоящему, страшно.

Я встал под душ и закрыл глаза. Вода била меня по затылку, стекала по телу, обволакивая серебристыми змеями. В этом было что-то воистину магическое, запредельное.

Никогда раньше не думал, что можно смывать грязь не только с тела, но и с души. Вот сейчас мне казалось, что вода сносит с меня какую-то ментальную желтую пыльцу, въевшуюся в поры кожи.

Да, разыгралось у меня воображение, нервы стали ни к черту.

Но плечо и ладонь все еще покалывали. Вот как это могло быть? Я писал рассказ. Я попытался осознать самого себя — и меня чуть не убили вместе с мятежником?

Если последняя точка рассказа разделяла меня и моего героя на двух индивидуумов, то опиши я агонию инквизитора, для меня все навсегда тут бы и закончилось?

Возможно, мне нужно постараться не касаться больше темы гибели главного персонажа.

Как там актеры говорят: какую гибель сыграешь в кино, такая кончина тебя в итоге и настигнет. Похоже, в актерских байках есть доля истины. Они ведь тоже, на время, перевоплощаются, примерно так же, как я ныряю в омут своих безумных рассказов.

Вот только как об этом вспомнить, когда отождествляешь себя с героем и напрочь забываешь, что ты — Герман, обычный студент, начинающий писатель, а вовсе не могущественный чернокнижник.

И мне не так-то просто осуществить задуманное. Одной воли для пробуждения недостаточно.

Это как с гипнозом: чтобы вывести из транса, необходим человек, хлопающий в ладоши. Чтобы очнуться в рассказе, нужен какой-то толчок извне, сигнал к пробуждению. Что-то вроде будильника…

Я чувствовал, как желтая грязь стекала с меня мутными потоками, как она обвивала меня, словно струящийся песок. Вода была какой-то особенной. Она напоминала гладкую кожу. Я чувствовал что-то похожее на скольжение змей по телу.

Мне казалось, что с меня сходит не только невидимая грязь, но даже чужеродные мысли, которые я начал считать своими. Я словно лишался частицы самого себя, и в то же время понимал, что, на самом деле, вода вырывает с корнями нечто такое, что принадлежать мне просто не может.

Глаз я не открывал: мало ли что мне примерещится!

После видения призрака Леры я перестал воспринимать этот мир, как нечто данное и статичное.

Возможно, я, в самом деле, нахожусь в своей квартире, и никуда из нее не выходил, а сам превратился в привидение, которое бродит по другому измерению и время от времени выглядывает в реальность.

Еще бы понять, когда я в следующий раз окажусь в реальном мире? Вот только что это мне даст? Бродить среди людей, которые проходят сквозь тебя — как-то неуютно.

В такую безрадостную жизнь я всегда успею вернуться, а вот досадить богу, заставляющему меня писать о встрече инквизитора и «Некрономикона» — это нужно сделать незамедлительно! Не хочу, чтобы моими руками стерли жизнь с Земли!

Где-то в подъезде грохнули железными дверями, раздались удаляющиеся шаги по лестнице.

Нет, все-таки этот мир материален: он имеет вес, цвета, запахи. Я же вот не выглядываю сквозь стены, и это хорошо. Я живу, но просто в каком-то другом месте. Я, так сказать, стал на время иным. Зато, когда я вернусь домой, стану мудрее…

Итак, чтобы посрамить богов, мне нужен будильник, но не в «ноуте». Он должен быть механическим, а не электронным. Все, что программируется — все ненадежно в этой квартире. Сознание пещеры легко изменит параметры любой программы.

С механизмами — сложнее. Чтобы отключить настоящий будильник, придется позвать на помощь еще один осязаемый фантом — а появление нового человека в квартире может меня разбудить. Как же я сразу до этого не додумался?!

Но встает вопрос: как определить время побудки? Десять минут, двадцать, час? С какой скоростью я пишу здесь свои фантасмагории? Что будет, если я очнусь в завязке повествования: исчезнет текст или меня самого сделают персонажем, а писать о моих похождениях заставят какого-нибудь другого доморощенного гения?

Между прочим, я всерьез об этом не задумывался: что происходит с моими персонажами в иной реальности, и в иной ли?

Если человек, в принципе, не может придумать того, чего нет, то кто поручится, что, на самом деле, я ничего не выдумываю, и все эти люди, которые появляются в рассказах — они существуют, причем не где-то в параллельных мирах, а именно в том, из которого меня самого так бесцеремонно вытолкнули?

Если взять за основу мироздания славянскую мифологию, то существует три мира друг в друге: явь, правь и навь.

Я жил себе в яви, а через навь меня переместили в правь, чтобы я именно правил историю, причем не античную, а нашу!

И тогда получается, что все эти мои безумцы с посохами, кинжалами и автоматами, обвешанные амулетами и пантаклями, на самом деле, ведут невидимую войну.

Но победа или поражение одной из сторон обернется для всех обычных землян полным порабощением. Нас всех поставят под знамена единой сверхдержавы, чтобы нашими костями выложить по млечному пути дорогу к вселенской всеобъемлющей власти.

И это они, маги, подкидывают писателям и сценаристам идеи инопланетного вторжения, чтобы мы привыкли к мысли угрозы со стороны космоса. Это нашими, писательскими руками, творится зомбирование широких масс!

Фантастика вот уже более столетия крепко держит умы всех граждан Земли. Я думаю, на сегодняшний день нет ни одного человека, который бы не читал, не смотрел, не слышал в пересказе об инопланетном агрессивном разуме!..

Но если все эти люди из моих собственных рассказов существуют, если Лев Григорьевич реален так же, как, к примеру, Светлана Аркадьевна, то вся моя «писанина» действует на всех персонажей как некое излучение. Они хватают дозу облучения непосредственно в тот момент, когда я сам плыву в волнах черного вдохновения.

Если меня извлечь из этой цепочки: живые люди — пишущийся рассказ — измененное сознание и осознание чужих мыслей как своих; то все эти придуманные мною люди вдруг повиснут в пустоте: растерянные и ошеломленные. Они вдруг поймут, что жизнь проходит мимо них, в то время, когда они бьются за торжество чужих идеалов.

Вот, значит, какова скрытая природа ментального бунта человека, да и массовых народных волнений тоже. На этом моем месте всегда сидит чудак непременно с незаконченным высшим образованием, а потому до конца не задавленный штампами и клише, и он годами строчит рассказы, повести, хроники в сотнях томов.

Когда же он понимает, какую медвежью услугу оказывает миру, его меняют на свежего демиурга. И все эти писатели должны быть молодыми, ибо повидавшие мир — более опасны для облака вдохновения, они ленивее, в них уже нет задора борьбы.

Получается, что в этой комнате побывали все великие деятели культуры. Они думали, что это им снится, а потом, как только у них появлялись крамольные мысли, — всех немедленно возвращали в ту же временную точку, откуда и забирали.

Помотав головой, я подумал: «Даже если и так, есть одна нестыковка: я обо всем догадался, так почему же я все еще здесь?»

Здесь: где?

Мне вдруг показалось, что меня вполне могли вернуть так же внезапно, как и забрали. Я мог ничего не заметить. Текущая вода — как летящее время — это две непостижимые стихии! Вдруг меня смыло из ванной здесь, чтобы я проявился там, в настоящей реальности?

Господи, какие только безумные мысли не посещают человека!

Я выключил душ, вытерся, оделся, вышел из ванной. Все это я делал, как ритуал возвращения домой: медленно, с чувством значимости происходящего.

Я вошел в комнату, разбудил экран «ноута» — там висел последний рассказ. Но это ничего не значило. Это могло быть и в пещере, и в моей реальной квартире.

Лера отсутствовала. Но и это ни о чем не говорило.

Разбитый сотовый, по-прежнему, валялся у стены. Я мог зашвырнуть им где угодно…

Я отправился на кухню, достал нож, полоснул лезвием по пальцу. Кровь была насыщенной, густой, соленой на вкус.

И что из всего этого следует?

Даже если я случайно перешагну призрачную границу яви, мне об этом самому никогда не догадаться. Эти миры как близнецы-братья. Что происходит в одном — то тут же зеркально отражается в другом. Именно так многие гении даже не замечают, когда они творят в реальности, а когда — в прави.

Похоже, у меня нет выбора. Нужно писать. Необходимо бороться за жизнь своих героев, за собственную свободу! И, по большому счету, все равно: там или тут. На земле или внутри нее, но мы всегда остаемся людьми.

Отчаяние — это духовная смерть. А если в этой ситуации я перестану действовать, то не просто духовно деградирую, но умру, разложусь, и начну смердеть на всю правь. Нет, не дождутся от меня этого местные боги!

Если мне не удалось очнуться во время работы в первый раз, значит, удастся — во второй, в третий, в десятый!

Правда, существовала вероятность, что я буду биться в этих сетях, пока роман не будет дописан, пока «Некрономикон», шагая через горы трупов, не достигнет Москвы. А там я уже не нужен, и меня сразу сделают новым хранителем гримуара.

Нет, еще одним безвольным призраком, пускающим слюни при одном лишь упоминании о книге мертвых, я быть не хотел!

И я начал действовать.

Я притащил в коридор табуретку, залез на самодельную антресоль, что нависала над головой входящих и начал рыться среди забытых вещей.

Бог мой, как человек быстро обрастает хламом и воспоминаниями! Давно пора было вышвырнуть все это старье, но как-то руки не поднимались.

Здесь пылились школьные тетради и фигурки чебурашек — традиционные подарки в начальных классах от девочек на 23 февраля. Как давно это было!

В другой коробке скучали фигурки солдат, в которых я резался сам с собой лет, наверное, до двенадцати.

Вот уж верно говорят: «Институт — это затянувшееся детство». Далеко ли я ушел от всех этих игр? Писатель, блин. На лекциях машины в тетрадях рисую. Так, для развлечения. Говорят, неплохо получается.

Конечно, я понимаю, что моя жизнь до сих пор на две трети состоит из игры, но, в конце концов, разве это кому-то мешает?

Я отложил коробку с солдатиками.

Что было потом, после двенадцати?

Конечно же: обшарпанный скейт, бандана, расползшаяся на дыры футболка с надписью «Я — гордость вселенной!»

Да, помню то золотое время. От него еще остались изношенные до дыр любимые джинсы да цепь, которая вечно колотила меня по коленям.

Нет, ну теперь-то я совсем другой, взрослый. Я ведь с семнадцати «реп» больше не слушал. Нет, ну, правда.

Раньше я думал, что песня — это прокламации и призывы, а потом понял, что речитативные тексты без настоящей музыки становятся похожими друг на друга и начинают не просто терять свое значение, но и полностью обезличиваются.

Вот тогда я оглянулся на музыку предков и понял, что все новое — хорошо забытое старое.

Хотя, сейчас я осознаю, что с ретро я тоже палку перегнул. Вечно меня из одной крайности в другую швыряет. Наверное, я просто до конца не повзрослел. Главное, чтобы этот процесс не затянулся.

Я с сожалением отодвинул стопку старых журналов, достал коробку с железяками. Там были катафоты от велосипеда, значки, «сдохший» МР-3 плеер. В общем, все мое древнее богатство.

Оттуда я вытащил видавший виды будильник: железный, круглый и смешной. Я им никогда не пользовался, а когда мать собиралась выкинуть его, я стащил этот раритет у нее из-под носа. Я всегда питал слабость к старинным вещицам, пусть даже бесполезным или сломанным. Но будильник был целым.

Я спрыгнул с табуретки. Ну вот, теперь я во всеоружии!

Мы еще посмотрим, кто выйдет победителем из этой схватки!

Да, этот каменный бог, что сидел у входа в пещеру, еще умолять меня будет, чтобы я выметался из этого мира подобру-поздорову!

Я завел часы. Удивительное дело: они тикали. Сколько лет эта рухлядь валялась здесь без дела? Сейчас и не вспомнить. Да, раньше многое делали на совесть…

Будильник поставил на стол возле «ноута».

Подумав, я подобрал осколки «сотового», затер лужицу от кофе, замел крошки.

В следующий раз на этом не проколюсь. Ни какой еды и питья! В конце концов, я занимаюсь серьезным делом, а не комиксы малюю. Я правлю судьбы людей, не важно: вымышленных или настоящих, и ничто не должно угрожать их жизни! Я должен как-то остановить эту череду убийств!

Я отдавал себе отчет в том, что любой мой персонаж, пожелавший выкорчевать источник смертей, сам будет уничтожен.

«Некрономикон» ведь не дневник Тома Редла — его ножом, даже пропитанным ядом василиска, не взять.

Вот оно! Я нащупал слабое место волшебного фолианта. Ну, конечно же, как я не подумал об этом раньше! Крестражи — возможно, они не полностью вымышлены, и в основу ритуала положено нечто на самом деле магически существующее.

Вот если представить, что придуманный черный властелин в «Гарри Поттере» совершил семь убийств, разорвав душу на семь частей, то, теоретически, и «Некрономикон» может иметь постоянное неуничтожимое количество копий: семь, девять, тринадцать — не важно. В этих копиях жива чья-то душа. Почему нет?

Но тогда, вероятно, «Некрономикон» ищет своего творца? А инквизитор в предыдущих своих рождениях его и создал.

И когда они встретятся: разрозненные части души и силы соединятся, а мы получим дьявола, побеждающего не просто бога, но всю систему мироздания! И помешать этому я не могу.

С другой стороны: это всего лишь мои домыслы, основанные на мрачной английской сказке, не имеющей никакой вековой традиции, написанной современным человеком в погоне за славой и баснословной прибылью.

Опять же: если у книг про Поттера был такой ошеломительный успех, то не завязана ли в этом истинная магия? Ведь ни блистательной эрудиции, ни искрометного юмора, ни завораживающей личной харизмы в этих текстах нет, но все от них словно с ума сошли. Тексты хорошие, но не гениальные. И, ладно бы, только школьники зачитывались — это, как раз понятно, но ведь и взрослые подтянулись.

Писатели, что наши, что «забугорные» стали соревноваться, кто круче перепишет бойню волшебных глистов в тайном сортире для девочек. И ведь талантливые писатели подвизались раскручивать Поттера, создавая пародии, и, тем самым, укрепляя успех того, кого они высмеивали.

Встает резонный вопрос: не занималась ли сама писательница церемониальной магией? Семь убийств — семь крестражей — семь книг — семь лет обучения. В этом что-то есть…

Я потер переносицу.

Семь убийств. Нет, это уже слишком! Хотя, кто говорит, что совершались именно человеческие жертвоприношения? Можно было убить агнца, кошку, петуха черного, да раздавить хотя бы жуков колорадских, но непременно, соблюдая некую церемонию, выдерживая каждый шаг, согласно древней традиции.

Я почувствовал, что, приоткрыл занавесу тайн успеха, но увидел там одну лишь мерзость.

Вот уж, воистину: «Безвыходное пособие для демиурга»…

Теперь и назад пути нет, и вперед, по трупам — нет уж, это без меня.

Впрочем, жертва писателя не обязательно могла быть кровавой. «Жертва богу — дух сокрушен».

Кстати, может быть, жертва темным богам этой волшебной пещеры — именно описание смертей? Ведь в том же «Поттере» — убийство это обязательная составная часть любого тома.

Но где, вообще, есть книги, в которых не убивают, не воруют и не предают? Всем этим занимаются даже на страницах Библии. А что говорить о литературе, призванной развлекать читателя?

Меня бросило в жар.

Все: Рубикон перейден.

Я уже заплатил черному ангелу его подать: я описал смерть умного, образованного мага, который знал даже больше, чем я могу себе представить. Я сам отправил его на заклание. А заодно и его помощника — Серегу. Да, похоже, я не поскупился. Щедро расплатился за будущий писательский успех.

Вот только что я буду делать и как оправдаться перед богом, если все, что было мной написано, станет происходить на самом деле, если уже произошло? Как потом со всем этим я буду жить?

Да, все началось с того, что я захотел написать настоящий мистический роман, а не дешевку с рождением сатаны и торжественным пожиранием демонами и оборотнями разных граждан из Москвы и Петербурга.

Что хотел, то и получил.

Я интуитивно прочувствовал, как все делается в мире культуры, и теперь пишу лучшую в своей жизни книгу. И если я вернусь отсюда и издам весь этот бред, меня станут носить на руках. Они все будут считать, что это именно я такой гениальный, раз все это сочинил. Никто ведь не поверит, что, на самом деле, я истинный тут ни при чем. И это только моя мечта втянула меня в мир, где это желание начало реализовываться.

Вот и получается, что все наши мысли, не просто материальны, но еще обладают своим собственным характером, темпераментом, волей, прямо как люди.

И никто меня сюда не затягивал, а я сам позволил своим мыслям помочь провалиться мне в прореху в пространстве, чтобы написать весь этот ужас, а потом так же благополучно вывалиться отсюда в реальность с гениальным текстом в кармане.

Это ли не сделка с дьяволом?

Но ведь души я не продавал!

А разве я не совершил нечто гораздо худшее, разве не из-под моих пальцев вышел текст, где ради какой-то книги погибают умные и даже в чем-то симпатичные люди?

И есть ли у меня уверенность, что это все — просто рассказы или главы из будущей книги, а не сама реальность?

Да, это похоже на безумие, и если — весь этот кошмар — и есть настоящее вдохновение, то стоит крепко задуматься: зачем мне все это нужно?

Я обхватил голову руками. Мне казалось, что мысли летали внутри моего черепа верткими пулями. Это были не духовные страдания, отнюдь, это была настоящая физиологическая боль.

Сначала она пронзила затылок, где-то в районе мозжечка, потом вползла в мозг красной гадюкой и обвила лобовые доли левого полушария, затем она сдавила клещами виски.

Я прокусил губу до крови и вдруг понял, что мысли мои не просто прослушивают, но и контролируют.

Похоже, я задал богам задачу, потому что сумел сделать то, что не удавалось до сих пор ни одному гению, побывавшему в этой комнате, а именно: не просто не подчиниться, а даже пойти против хозяев мира.

На секунду у меня родилось страшное подозрение, что если сейчас я перетерплю эту боль, то сам стану одним из этих богов, которые забавлялись, играя мной, как погремушкой.

И чтобы победить, нужно просто завести будильник. Уже и не важно, на какое именно время! Они поняли мой план, и если я сейчас его не воплощу, второго шанса уже не дадут!

Когда я снова вынырну из забытья черного вдохновения, будильник, наверняка, разлетится на части. И, скорее всего, я же сам его и уроню от испуга в самый момент пробуждения, в тот миг, когда сознание еще не будет полностью свободно от плена моего же собственного романа.

И если эта попытка не удастся, то меня окончательно затянет в это болото творчества, возможно, я даже не смогу жить здесь, не дописав всей этой чертовщины.

Скорее всего, я начну думать, что сам все это придумал, буду гордиться: ай да Герман, ай да сукин сын! И забуду правду о создании проклятого текста. Но это если меня, все-таки, вернут домой…

Впрочем, если я допишу книгу, то вложу даже не частицу себя, а все свое существо и саму борьбу с собой за право оставаться независимым от черного вдохновения.

Вот и получится, что я даже не прикиплю душой к роману, а оставлю в нем свое сердце! И текст станет частью меня.

И вот что важно: это не книга — станет моей составной, как оторванная на войне рука у солдата, а именно я — стану его частью, стремящейся к воссоединению. И получится, что это не я буду ощущать роман в дождливые осенние дни, а он — меня.

И эта независимая зависимость приведет меня обратно, пригонит, точно Раскольникова к месту убийства; и в тот миг, когда я вернусь, назад пути уже не будет. Я сам подчинюсь, написанному мною же роману. Я обрету целость и покой, вернувшись обратно, став стражем собственных книг…

Звучит как исповедь параноика, но, похоже, — это правда!

Нет, они не заставят меня разорвать душу, и впихнуть ее в эти чертовы рассказы о «Некрономиконе»! Я не позволю им привязать меня к этому месту! Я им не бычок на веревочке!

Да сколько их еще будет в моей жизни: этих книг!

Если честно: никогда ни одной не было. И эта — первая. О ней, как о первой любви, забыть невозможно. Круг начал замыкаться.

Но, с другой стороны, людьми ценится только то, про что сказано: «Вложил душу».

Может быть, успех — это и есть создание пресловутых крестражей? И это именно само творчество, а вовсе не ритуальное убийство, разрывает душу на части?

Говорят, же, что поэты живут в своих стихах, а художники — в картинах. Может быть, именно это и имеется в виду: создавая, мы отрываем часть бессмертной души и вкладываем ее в произведение. Тогда совсем по-иному смотрится спор о том, как нужно писать: душой или мозгами.

Вот почему иные книги берут за живое, другие — оставляют равнодушными, третьи — просто вызывают смертную скуку? Не оттого ли некоторые персонажи не просто живут где-то там, в измерении литературы, а словно бы ходят среди нас?

Да, именно так! Сначала герои обсуждаются литературоведами, потом им перемывают кости в каждой школе, и однажды находиться ребенок с задатками истинного мага, которому этот персонаж нравится настолько, что он хотел бы пообщаться с ним лично.

Так книжный герой, при помощи детской магии, может стать живым. Конечно, одного желания маленького человека недостаточно, чтобы из мира идей родилось что-то живое, но постоянные диспуты, споры, статьи — они создавали пороховой склад, и наивность ребенка стала лишь искрой. «Из искры возгорится пламя!» — может быть, это не совсем о революции, а о захвате земли книжными персонажами, об истреблении ими живых людей?

Соединенные Штаты — разве не демонстрация силы этого пламени? Из искры масонских символов вспыхнула гражданская война, объединившая в империю земли, с которых истинное население согнано в резервации.

Демократия — это лицемерие, фарс, поддерживаемый не силой духа, но лишь новейшими технологическими разработками. Военная тактика США всегда была трусливой: они могут бомбить врага на расстоянии, а почему?

То, что на территории Америки не было настоящих войн — это не отговорка.

Но мы точно не знаем, что случается с убитыми в реальности литературными героями… А ведь в рукопашной отсидеться за компьютером не получится.

И самое смешное, что случись сейчас военное вторжение инопланетян, которым не страшны ни радиация, ни психотропные волны, Америка падет за считанные часы.

А вот на территории бывшего Советского Союза война против оккупантов растянется на годы. Причем каждая кавказская республика объявит врагам джихад до последнего жителя, Украина приватизирует все топливо из их космических кораблей, но скажет, что отправило его по трубам в Польшу. А уж по России, в поисках Москвы, инопланетяне, ведомые новыми Иванами Сусаниными, идти будут не один год.

В России застряли и Наполеон, и Гитлер. Увязнут и инопланетяне. И книжные герои у нас не сложат ручки, не станут противопоставлять себя людям живым, а выступят с ними единым фронтом. Мы даже никогда не узнаем о существовании среди нас тех, иных, вызванных к жизни прямо со страниц книг…

Вот это меня расколбалсило!

Но, вдруг я прав?

Я протянул руку к будильнику.

Боль усилилась, она сломила меня пополам.

Похоже, я на верном пути.

Не факт, что расклад моих мыслей правилен, но, возможно, при обыгрывании разных его элементов я могу наткнуться на что-то такое, что поможет мне понять истинные механизмы управления миром. И тогда я стану опасен для этой пещеры.

Я снова протянул руку к будильнику, я взял его, и меня пронзила боль, похожая на электрический удар. Я упал на пол. Будильник рухнул рядом.

Через пару секунд я смог подняться. Будильник не разбился. С ним произошло нечто более скверное. От него поднималась вонючая струйка желтого дыма.

Черные боги боятся меня, вернее моих мыслей! Значит, это — мое единственное оружие в этом мире.

Книжные, вымышленные герои. Как они могут быть среди нас?

А как я сам очутился здесь?

Определенно, в моем безумии есть зерно здравого смысла!

Книжных персонажей помещают сначала в похожие условия, так же, как и меня. Постепенно они привыкают к жизни и потом выходят в нашу реальность, чтобы править все те недочеты, которые совершаем мы, временные демиурги, сочиняя романы в этой волшебной пещере, моделирующей нам идеальные условия для творчества.

Из будильника повалила гарь. Вот откуда бы ей взяться в реальном мире, где правят законы физики?

Я схватил будильник и вышвырнул его в открытую форточку. И, надо сказать, вовремя. За стеклом, прямо в полете, часы разорвало на части. Бабахнуло так, что заложило уши.

Из всего этого напрашивался только один вывод: проснуться во время работы мне не дадут…

В доме стали распахиваться окна. Соседи начали гомонить, уточняя друг у друга, что это так рвануло и где.

Я слышал эти голоса и понимал, что долго так продолжаться не может! Необходимо найти выход из этого абсурда!

Но мысли упрямо возвращались к собственной космогонии. Мозг словно не желал реагировать на то, чему не было объяснения. Вместо того, чтобы выйти к гомонящим людям и убедиться в том, что они — фантомы, я продолжал упорно думать о фантастическом пути спасения…

Если книжный герой может жить среди людей, то можно поменяться местами со своим героем, а потом удрать из романа!

Смешно. Нужно заодно устроить восстание, свергнуть местных богов и возглавить новый мир.

Хотя, возвращаясь к идее об оживших героях, где гарантия, что настоящие серийные маньяки, вроде Щекотило, на самом деле не появились в нашем мире именно через разыгравшуюся фантазию читателей и литературоведов?

Кто знает, как именно и когда обычный мальчик в Австрии обернулся нацистским идеологом и создателем Третьего Рейха?

Почему коммунисты так боялись творчества Достоевского? Пламенные революционеры-большевики вели себя так, будто они, в самом деле, сошли со страниц «Бесов», и очень не хотели, чтобы общество об этом догадалось.

И это не единичный случай.

К примеру, всем известен и другой факт: сначала пишется книга о том, как затонул корабль «Титан», а потом настоящий «Титаник» идет ко дну.

Почему сначала все выдумывается, и только потом — воплощается в жизнь, а не наоборот?

Гитлер написал «Майн Камф», сидя в тюрьме, и потом начался стремительный взлет его карьеры. Он сначала задал параметры игры, впустил в себя лирического героя из собственной книги, стал с ним единым целым — и вместе они начали покорение мира.

Главная ошибка Гитлера была вовсе не в выборе псевдонима, не в том, что он сросся со своим новым именем и титулом, а в том, что этой книгой он задал параметры и «цветочной» войны, и кровавого триумфального шествия по Европе, и даже падения от советского красного деспота. Назови он свою работу не «Моя борьба», а «Моя победа», боюсь, все было бы по-другому…

Голоса за окном стали стихать. Окна соседей захлопываться.

Головная боль достигла апогея.

Я понял, что нахожусь в двух шагах от истины, но кто-то не даст мне сделать эти шаги, и я так никогда и не узнаю всей правды.

Признание, успех, слава, почет — это все приходит в обмен на жертвоприношения. Но вот какие они: реальные или виртуальные; убийства или отказ от чего-то дорогого, например, от любви? Это — для меня все еще скрывалось за темной вуалью. Если поднапрячься, можно и догадаться.

Но чем больше я думал, тем сильнее разрасталась боль, и желание выскользнуть из этого круга мыслей.

Возникла непреодолимая тяга броситься следом за будильником.

Я даже представил себе, как упаду на асфальт, как треснет моя голова, как выплеснутся наружу больные мозги…

И вот что странно: я не испытал ни ужаса, ни отвращения.

Более того, я вдруг понял, что смерть принесет освобождение не только от нарастающей боли, но и от всего этого безумия, внутрь которого я провалился.

Это ведь все — не настоящее. И квартира, и город, и даже мысли — это просто декорации, а я актер, возомнивший, что могу играть не по сценарию, а по наитию, повинуясь вдохновению. Нужно остановиться, пока не поздно!

Я не книжный герой, я живой! Я — настоящий!

Меня начало лихорадить.

Я сделал шаг к окну.

Кто управляет мной? Если я сейчас разобьюсь, кому-то станет легче? А что если, предчувствуя приближение к смертоносным тайнам, я напишу нечто настолько гениальное, что само по себе не потребует вмещения в текст части души писателя, что тогда?

Ответа не было. Я ведь разговаривал сам с собой.

Или со своей шизофренией, что, в общем-то, одно и то же.

Боль ударила десятками плетей, в глазах потемнело.

Я повис на раме, которая, повинуясь весу моего обмякшего тела, просто глубже распахнулась внутрь комнаты. Я отшатнулся, но устоял на ногах.

В лицо мне ударил холодный ветер. Мысли исчезли. Я почувствовал облегчение.

Век бы так стоять!

Порыв воздуха иссяк, и головная боль поразила меня с новой силой.

— Ну, все! Хватит! Вы победили! Никуда мне не сбежать и не проснуться. Я допишу эту вашу чертову книгу, слышите! Отпустите меня! — закричал я в окно. — Эй, вы там, Мефистофели, нимфы и музы! Эльфы зубопротезные, я уже иду к месту каторги. Иду! Не насылайте больше ничего!

И сразу стало легче.

А потом я грузно осел на пол.

Удивительно, но я был мокрым от пота. Капли дрожали у меня на лбу, рубашка и штаны липли к телу. И зачем я только душ принимал? Но боли больше не было — она исчезла так же внезапно, как и появилась.

Я поднялся и доплелся до ноутбука.

Наверное, такими же опустошенными и обманутыми чувствуют себя и настоящие стигматы, когда кровоточащие раны внезапно затягиваются, в тот миг, когда они понимают, что ничего божественного внутри них нет, и что им удалось прикоснуться вовсе не к благодати, а к проклятию.

Наверное, именно тогда они и испытывают истинную духовную боль. Ту, которая сейчас раздавила меня и размазала.

Мной управляли!

Более того: каждым человеком в оставленной мной реальности так же лихо вертели!

Человек ли правит вселенную через написание книг или книжные персонажи, оживая в реальности, вертят людьми, точно живыми марионетками?

Интересно, если я когда-нибудь вернусь домой, смогу ли я держать рот на замке?

Может быть, талант — это и есть невозможность молчать и быть равнодушным?

Если бы только дотянуться до того бога, который решил сделать из меня орудие своей воли, я придушил бы его собственными руками. Не ритуально, не жертвенно, а по-настоящему, зверски и с демоническим наслаждением…

Мои пальцы легли на клавиатуру.

 

Навь. § 4

Ярость

Внутри меня клокотала обида. Магистрат принял безоговорочное решение: ссылка под неусыпный контроль инквизиторского надзора. Они будут решать, что для меня лучше! Святоши в черных ризах! Клоуны, обвешанные пантаклями! И эти глупцы знают, что и как нужно делать!

Да если бы не их приказы, все было бы не так! И ведь буквально все опутано паутиною их интриг. Эти продажные упыри спят и видят, как бы спихнуть начальника, как урвать от жизни кусок пожирнее!

Я хлопнул дверью, и выскочил из зала красный и злой.

Ах, это группа прикрытия виновата в том, что здесь, в Актобе, мы потеряли «Некрономикон»! Меня больше всего бесило это «мы потеряли». Как будто Орден, действительно, обрел книгу мертвых, точно кто-то держал ее в руках!

А я так считаю: если магистрат не сумел прикрыть своего человека, не вытащил его из пылающей библиотеки, значит, верхушка Ордена просто боится утерянного гримуара.

Наши магистры до того увязли в мышиной возне, в драке за мягкие кресла, что, когда возникла проблема, так сразу и перепугались: как бы появление книги такой мощи не высветило истинную суть каждого из них!

Рядом раздался визг тормозов. Я отпрыгнул в сторону, кувыркнулся в полете, приземлился на ноги. Профессиональная привычка, отработанная до автоматизма.

Оставляя на асфальте две жирные полосы в том месте, где секундой назад был я, пронеслись «Жигули». Из окошка высунулся бледный от страха водитель:

— Сволочь! Что ж ты прешь под колеса?! — машина снова рванула с места.

«Хорошее продолжение отлично начавшегося дня». — подумал я.

Ярость поутихла, но боль обиды не смолкала.

«Да, я выеду через три дня, как того требует магистрат. Бог с ними, с этими умниками! Только вот по прибытию на новое место службы первым делом подам прошение об отставке. На Ордене свет клином не сошелся. Уж как-нибудь не пропаду».

— Вы не можете уделить мне немного внимания? — передо мной словно из-под земли вырос торговый агент с заплечной сумкой, в которой, наверняка, лежали очень нужные и дорогие товары вперемежку с условно-бесплатными подарками от фирмы, у которой именно сегодня очередной юбилей.

— Нет. — рявкнул я.

— Хорошо, хорошо. — человек исчез так же, как и появился.

Все они, эти агенты, за километр чуют запах денег. Они стремятся на шелест банкнот. И не они одни.

Весь мир покоится на трех китах: купи, обмани, продай. Вот только работать некому! Все и всюду жаждут легкой наживы!

И в Ордене то же самое! Каждый норовит пролезть на должность инспектора или областного наблюдателя. И всякий мнит себя королем. У нас даже диспетчер, что просто принимает звонки, даже он числит себя центром мироздания!

А мы, оперативники, бойцы самого, что ни на есть невидимого фронта, солдаты инфернальных постов, именно мы вечно остаемся козлами отпущения!

Ну почему даже в Ордене верх всегда берут тупоголовые карьеристы? Оборотни, блин, в мантиях! А как их ещё назвать, если у каждого из них «Чёрный дракон» под подушкой?

— Эй, парень! — это явно обращались ко мне.

Я развернулся и уставился на накачанного молодчика с тщательно выбритой головой.

— Слышишь, друг, ты обронил.

Издёвка?

Мужик протянул мне раскрытую ладонь. Я не поверил своим глазам. Это был мой серебряный талисман. В наших кругах его называют «пантакль неуязвимости». Это такая монетка с ушком, на котором выгравированы кельтский крест и гексаграммы. Носится на шее.

Видимо, кожаная веревочка оборвалась, когда я от машины отскочил. Ох, плохая это примета: терять пантакли!

— Я тоже не люблю дешевое турецкое золото. — улыбнулся бритоголовый. — Но серебро — это вещь! А, вообще, я так думаю: мы должны помогать друг другу. Все-таки в одной стране живем.

Так он меня за своего принял? «Братва, не стреляйте друг в друга?»

Я внутренне улыбнулся своим мыслям.

— Я тут видел, как ты перед машиной кувыркался. Скажу: круто!

Я зажал пантакль в руке:

— Вообще-то, работа у меня есть.

— Кто бы сомневался. — покачал головой «браток». — А то смотри, нам такие всегда нужны. Ладно, бывай.

Что сегодня за день такой? Сколько, вообще, неприятностей может обрушиться на одного человека в течение суток?

Я торопливо свернул в переулок. Мне был неприятен оценивающий цепкий взгляд невольного собеседника.

Дальше я шел дворами, свернул через школу и тут же напоролся на подростков. Их было трое. Двое в спортивных костюмах и с подлыми улыбочками на лицах, а третий — очкарик. Последний, сгорбившись, со страхом смотрел на мир из-под толстых линз, он словно прятался за своей роговой оправой.

Я притормозил:

— Эй, мальцы!

— Чего надо? — грубо отозвался один из рэкетиров.

— Поучить кое-кого жизни. — я достал из кармана удостоверение сотрудника особого отдела по работе с паранормальными явлениями. — Смотри сюда.

— А что мы сделали? — возмутились парни. — Стоим, никого не трогаем.

— Расскажешь о вымогательстве в детской комнате. А я так еще и засвидетельствую, что это не единичный случай. Теперь все ясно?

— Да ты чего? Кого тут грабят? Этого что ли? Четырехглазого? Да мы на счет контрольной договариваемся. Да он наш кореш. — и с этими словами мальчишки кинулись в разные стороны.

— Спасибо. — сказал очкарик.

— Какого черта ты шляешься один, без друзей?

— В библиотеку нужно было зайти. — мальчишка развел руками. — Да и зря они старались: денег у меня нет.

Я посмотрел на этого будущего интеллигента, на этого типичного непротивленца злу насилием и разозлился ещё больше. Вот ради таких умников мы чаще всего и рискуем своей жизнью. А нас просто не замечают:

— Ладно, парень, беги домой.

Когда мальчишка скрылся за углом, я пнул пустую пластиковую бутыль: «Что теперь? Идти упаковываться?»

Спасибо еще, что на сборы дали целых три дня, а не три часа. Можно не гнать сломя голову в гостиницу, а оттуда — на вокзал. Время в запасе было.

Я подошел к турнику, покрутился на нем, спрыгнул. Нет, никак не мог я унять дрожи бешенства. Ничто не могло отвлечь меня от растущей ненависти к магистрату.

Хотелось курить. Я достал сигарету, сунул её в рот. Спички ломались одна за другой, пока я в раздражении не отшвырнул смятый спичечный коробок. Давно пора купить зажигалку, все равно, ту, которую потерял — уже не вернуть.

Я вышел на проспект. В первом же магазине толпились люди. А я-то наивно полагал, что очереди сгинули вместе с Советским Союзом. Ждать не хотелось, и я завернул в соседний бутик.

Охранник, едва меня увидел, сразу напрягся, едва не потянулся к кобуре. Я посмотрел стражу в глаза, покачал головой, мол, не грабитель. Похоже, мне нигде сегодня нет доверия.

Ко мне подскочила миловидная блондинка с вышколенным вежливым вопросом: «Вам чем-то помочь?»

Я посмотрел на ее милые кудряшки и сказал:

— Мне нужна зажигалка. Дорогая. Лучше всего в форме пистолета.

— О, конечно! — девушка согласно закивала головой. — Вы — наш клиент. Пройдемте вон до тех витрин.

Но купил я не пистолет, а что-то маленькое, изящное и баснословно дорогое. Уж не знаю зачем.

На улице я, наконец-то, затянулся сигаретой.

Итак, что мы имеем? Вердикт о высылке. Перерасчет жалования. Дисквалификацию. Понижение по служебной лестнице до дозорного третьего ранга. Красота! Остается на радостях джигу станцевать на пепелище «Некрономикона»!

Но самое обидное было в том, что черт меня дернул написать рапорт в первый же день, впопыхах. Словно кто под руку толкал: «Скорее, магистрату нужна правда!»

А кого волнуют документально не подтвержденные откровения какого-то дозорного? Пророчества у нас доступны лишь инквизиторам. И грош цена всем моим предсказаньям.

Да и попал я под горячую руку. Сам виноват. И ведь знал, что весь Орден буквально лихорадило. На моих же глазах пригнали три самолета из Москвы. Черноризцы слетелись, словно воронье на падаль.

Я мог бы и сразу догадаться, что всем важно убедиться, что «Некрономикона» здесь нет. Если бы я с самого начала понял, что они даже и не собирались устраивать грызню за право владения книгой, то все сложилось бы иначе…

Кто же знал, что магистрату нужен пепел, а не магический фолиант? Ведь все они трусы! А «Некрономикон» — это не только власть, это — судьба!

Бычок обжег губы. Я сплюнул окурок и покривился. Никогда со мной такого не было.

Свернул во двор, плюхнулся на скамейку.

Впрочем, я знаю, почему не промолчал. Если бы все повторилось, я снова бы написал рапорт. Просто иначе — не могу…

Тот вечер был самым горячим в моей жизни. Нас всех подняли по тревоге. «Мобильники» ведь есть у всех. Меня нашли в спортзале. Я даже толком ничего не понял.

Едва выскочил из такси у штаб-квартиры, как нас погнали в арсенал. Автоматы выдавал инквизитор. «Берегите патроны, парни! Но, как только почувствуете опасность, стреляйте. Ваши жизни дороже серебра».

Потом мы тряслись в машине до самого нелегального летного поля. В воздух поднимались без огней. На наших крыльях не было никаких опознавательных знаков. Так и пересекли границу России, точно контрабандисты. От этого в душе был мутный осадок. Некогда великая советская империя давно превратилась в эфемерное содружество с реальными погранзаставами и таможнями. И каждый раз, когда что-то об этом напоминает, меня охватывает ностальгия, тоска по всесилию настоящей власти.

Не смотря на то, что в Актобе всегда существовало летное училище, нас не засекли ни на границе, ни над городом. Магическим прикрытием занимался молодой, но талантливый в магии невидимости инквизитор шестой ступени Паша Троегубов.

Высадили нас на окраине. Там уже ждал автобус. Все шло по плану.

Но как нас различили сквозь вуаль тьмы — до сих пор не могу понять. Да, нас обнаружили, применили боевую магию, открыли огонь на поражение. Автобус опрокинулся на бок. Каркас измяло. Стекла брызнули мелким крошевом. Секунда — и улица стала пустынной.

Но мы уже повыскакивали из все еще вращающего колесами автобуса, и, врассыпную, побежали под прикрытие кустов, домов. А Троегубов так и остался лежать там на асфальте…

Конечно, мы догадывались, что напоролись на первое оцепление. А их, как минимум, еще два. Рожки с серебряными пулями в ход пока не шли. Отстреливались обычными. Кое-кто успел перебежать дорогу и махнуть за забор частных домов. Кто-то, под прикрытием жидких кустов, прорвался до спасительной девятиэтажки.

Сам я успел увернуться и распластаться на тротуаре. Секунда, и, откатившись вбок, увернувшись от автоматной очереди, вскочил на ноги. Прыжок — и я уже летел над забором. А внизу хриплым лаем зашлась собака.

Напоследок шальная пуля чиркнула прямо у виска. Вот тогда-то я и почувствовал дыхание смерти.

Я ударил пса еще до того, как приземлился. Тот отлетел к конуре, точно тряпка. В два прыжка я уже был в огороде. Руки мелко тряслись. Кровь ухала в голове. Перемахнул через забор. Снова огород.

Сверился с биолокатором, встроенным в корпус обычных наручных часов.

Цель я видел. Это было пятиэтажное здание без балконов. Нечто безликое и обшарпанное, с сеточками и пластиковыми пакетами, висящими под каждым вторым окном.

Это было общежитие, но нас интересовала только библиотека, которая находилась в этом здании и имела собственный отдельный выход на улицу. Мне оставалось пробежать еще два огорода, и я был бы уже на улице, выходящей на общагу, но тут из-за угла дома, точно чёрт из табакерки, выскочил автоматчик:

— Частная собственность! Документы!

Враг выстрелил. Я метнулся к летней кухне, падая под крошево разлетающихся стекол. Можно было предположить, что кроме оцеплений противники обязательно расставят таких вот одиночек, и я был готов к этому, только так и не понял, зачем он из укрытия вышел. Пристрелил бы меня — и всех делов. Видимо, молодой. Хотел, чтобы миром правили истина и свет. Мальчишка, верящий, что добро и зло ведут войну почти семь тысяч лет.

И кто только пустил слух, что белые маги всегда противостоят чёрным? Большей чуши я никогда не слышал. Белые — они как тот очкарик, они никому не противостоят, они, вообще, не воюют.

Власть делим мы, последователи серой, огненной и черной магии. Обычно схлестываются носители боевых восточных и западных традиций. Например, черные западники ненавидят огненных восточников.

И вот эти шесть основных течений постоянно создают альянсы, предают друг друга, порождают культы и секты.

А белые способны только прощать и молиться…

Конечно, я убил того дурачка. Он сам нарвался на пулю. Но больше всего меня поразило то, что автоматчик оказался без ментальной защиты.

Впрочем, не долго я разглядывал мертвеца. Дело — превыше всего!

Вскоре я был на улице. Накинув на себя персональную вуаль невидимости, прижимаясь к заборам, короткими перебежками, добрался до угла какого-то гастронома.

Общежитие было через дорогу. Там где-то засело еще одно оцепление. Я их не видел, но зато хорошо ощущал серое плотное магическое облако, висевшее и над домом, и над дорогой.

Мы все здесь были незримы для обывателей. А, кроме того, обычных людей просто выталкивало из зоны нашего противостояния. Они все спешили прочь, сами не понимая почему.

Машин тоже не было. Видимо, водители сворачивали еще до перекрестка, на котором развернулось побоище. И местная полиция, разумеется, пребывала в неведении. На то они и магические войны, чтобы бились только мы, посвященные.

Я сменил рожок. Жалеть патроны сейчас было глупостью. Я уже был готов к броску, как над общежитием дрогнуло мутное облако, а потом, взрывая изнутри всю паутину заклятий, из окон ударило ослепительное сияние.

Уж не знаю, кто там был, но явно маг высшей категории.

Вуаль невидимости, которую плели десятка три колдунов, сорвало, точно паутинку. Вот тут-то я и увидел автоматчиков. В приоткрытых окнах первых этажей, на газоне под деревьями — всюду дрожали на весу мушки.

А сбоку, видимо, у библиотеки, плотным двойным кольцом стояли солдаты: плечом к плечу, затылок к затылку. Я видел и штатских. Заметил и светящиеся посохи. Да, нам противостояли далеко не дилетанты. Они терпеливо ждали и того, кто внутри, и нашу группу захвата.

Я повторно накинул на себя вуаль невидимости.

Вторая вспышка, рванувшая из библиотеки, походила на ядерный взрыв. Я даже зажмурился и прикрыл голову руками, но грохот пролетевшего смерча еще с минуту гудел в моих ушах. Я видел, как погнулись решетки на окнах, как они безвольно провисли. А потом из библиотеки показалось пламя. Настоящее, не магическое.

Мы опоздали. И нас оказалось слишком мало. Нам, наверняка, противостоял другой Орден. Операция провалилась. Прорываться к горящему зданию не было смысла.

Я знал, что наши оперативники наблюдают за происходящим из разных точек: кто с крыш, кто с чужого балкона. На случай пожара у нас был приказ не выдавать себя и проследить, не выйдет ли кто из библиотеки. Мы ждали нашего человека с гримуаром. Но Орден интересовал не маг, а только «Некрономикон».

Однако, никто не появлялся. А книги, какими бы магическими они не были, сами не ходят, и ноги у них не растут.

Пламя разгоралось. Враги не сумели полностью восстановить вуаль, ее постоянно слизывали языки пожара.

Тем временем в окнах замелькали перепуганные лица. Где-то вдалеке выли сирены. И только когда показались пожарные машины, вражеские автоматчики накинули на себя по персональной вуали и, видимо, рассредоточились вокруг.

Я лежал и смотрел, как пена заливает бушующее пламя, как пожарные бьются со взбесившейся стихией. Я думал, что пора отступать, тем более что на радаре уже высветилась новая цель. Нас ждали в местной штаб-квартире. И все-таки я медлил. Мне казалось, что все происходящее — какой-то глупый, несуразный спектакль.

Магические книги не горят! Это знали даже средневековые инквизиторы. Фашисты именно так и находили священные тексты. Они сжигали все без разбора, и выискивали потом в пепелище чудесные фолианты. Это означало, что настоящий «Некрономикон» погибнуть не может. Вот о чем я думал в те минуты.

А потом я почувствовал холод. Ко мне что-то приближалось. Оно шло без вуали, но я его не видел. И воздух вмиг пропитался угрозой.

Я отполз за угол гастронома, встал на ноги. Мой указательный палец застыл на спусковом крючке. Я боролся с диким желанием разрядить в движущийся холод всю обойму. Я понимал, что тогда по треску автомата меня непременно обнаружат. И никакая магия больше не поможет. Потому я лишь прикусил губы до крови.

Холод придвинулся вплотную. Я чувствовал на себе безумный и немного растерянный взгляд. Мне показалось, что оно глядит прямо мне в душу. Секунда — и нечто двинулось мимо. В голове же у меня все перевернулось. Я испытал дикое желание отправиться следом, подчиниться, стать рабом того, кто секунду назад был рядом!

Вот обо всем этом я и написал в рапорте. Просто изложил факты. Напрашивающихся выводов не излагал, это ведь не в моей компетенции. Но подписку о неразглашении с меня все-таки взяли. А потом проверяли на детекторе лжи, давали пить воду, изготовленную по закону Моисея, заставляли держать платиновую гексаграмму всевластия. Мне явно не верили, но не могли и уличить во лжи. Похоже, именно это бесило магистрат.

Ордену хочется считать, что книги не было, или что она погибла.

Но если кто-то сумел вынести ее из пламени, значит «Некрономикон» обрел нового хранителя, и, скорее всего, им стал один из наших магистров. Теперь нам противостоит человек, знающий о нас всё! И если он только захочет, наш Орден просто исчезнет. Так что, как ни крути, а умолчать о своих подозрениях я не мог.

И вот теперь, пройдя комиссии и проверки, я должен покинуть Актобе по паспорту того самого погибшего в огне магистра, ведь он въезжал в страну легально. Моим изгнанием убивали сразу двух зайцев. Если человек мертв, то службы безопасности Казахстана отметят, что он выбыл, и искать его не станут. Если жив, то дважды выехать ему не удастся. На русских таможнях тоже сидят наши люди. Двойной кордон пересечь не так-то просто.

Но меня волновало не это. Ведь меня самого ждала самая настоящая ссылка в экономически депрессивную Курганскую область. А голодный и озлобленный народ шалит чаще. И придется мне гоняться за ведьмами-самоучками и колдунами-самозванцами не реже трех раз в неделю. Тоска!

И снова волна обиды и злости накрыла меня с головой. Я торопливо сунул в рот вторую сигарету, вскочил с лавочки, точно она была раскаленной сковородкой, уготованной для грешников.

Вскоре я вынырнул из подворотен на проспект и размеренным шагом отправился в никуда, но люди от меня шарахались. Видимо, я никак не мог совладать с обуревавшими меня эмоциями. Я словно все еще находился там, в зале моего суда, перед гофмейстером и, как Джордано Бруно, понуро твердил:

— И все-таки что-то было!

— Но почему же вы не произвели запись рентгеноскопии, не воспользовались пси-излучателем? Почему у вас нет ничего, что могло бы подтвердить ваши слова?

— Да есть же рентгеноскопия! А пси-излучатель вышел из строя. Я указал на это в рапорте. Его повредило пулей.

— Вы считаете, что пять пустых кадров, каждый весом в десять мегабайт могут служить доказательством чего-либо?

Мне хотелось закричать, что фотографии выкрали. Мои — скачали через ноутбук, а потом просто пощелкали в темноте. Ведь перед тем, как сдать аппаратуру, я просматривал изображения. Фотографии существовали! Там четко прорисовывалось размытое светящееся пятно. Я еще тогда подумал, что так, наверное, выглядят дыры в ткани мироздания, что это — лазейки в мир мертвых.

— Но ведь компьютерщики умеют восстанавливать удаленные файлы! Пусть просканируют мой ноут!

— Как можно вытащить из небытия то, чего не было?

Вот тогда-то мне и стало ясно, что наш Орден — это слепок с государственного управленческого аппарата. А я все эти три года был слепцом!

Впрочем, я ведь и не сталкивался с магистратом. Учился себе в Орске. Выслужился до первой категории. Если бы эта операция прошла успешно, меня перевели бы в Питер. Там нехватка хороших, грамотных оперативников.

Я снова закурил.

Да, получалось глупо.

Я осуждал того автоматчика, что выскочил из укрытия и подставился под пулю. Злился на мальчишку, не сумевшего дать отпор хулиганам.

Но все это походило на то, что в ярость меня привела не их слабость, а отраженная в них, как в зеркале, моя собственная беспомощность.

Ведь учили же нас никому не верить. Никогда. Прежде, чем писать рапорт о паранормальных явлениях, я должен был лично скинуть те кадры, нарезать их на десяток дисков, припрятать свои аргументы в разных тайниках. Да, на это могли уйти сутки, но тогда я бы не стоял перед судом, как двоечник у доски. Куда я спешил, перед кем хотел порисоваться?

В глубине души я давно решил, что непременно переметнусь из Ордена, если меня позовут на повышение в аналогичные структуры. Так почему же сейчас, вместо того, чтобы скрыть ценную информацию, вместо того, чтобы продать ее иезуитам или мальтийцам, я собственными руками отдал магистрату свое обеспеченное будущее? Да еще за это попал в опалу! Кто толкал меня под руку? Один лишь страх? Или меня заставил это сделать «Некрономикон»? Может быть, для этой адской книги важнее, чтобы информация о ней сгинула в недрах именно нашего Ордена?

От подобной догадки я растерянно остановился и моргнул.

Девушка, проходившая мимо, горделиво вздернула носик и чуть сильнее принялась покачивать бедрами.

Я покраснел и отвернулся.

Да что со мной? Куда подевалось самообладание, куда сгинуло с лица вечное выражение скуки? Почему меня так и подмывает вернуться, встретиться с Даниилом Ивановичем с глазу на глаз, высказать ему все, что наболело?

Но нет, не стоит унижаться! Никто и никогда в этом мире не признает собственных ошибок.

Хотя, если рассматривать произошедшее с точки зрения высшего разума, то, может быть, во всем этом есть и нечто положительное. Вдруг судьба тычет меня носом, чтобы я на своей шкуре испытал, каково оно, унижение, чтобы принял какое-то важное решение?

Но это слабое утешение, и оно ни к чему не ведет.

И вдруг рядом раздался визг тормозов. Я дернулся. Недалеко от меня сшиблись две «легковушки».

«Авария!» — заголосила шпана, и помчалась поближе к месту происшествия.

Похоже, я стал магнитом, который притягивает к себе все возможные беды. Нужно было развернуться и уйти, но я, как одиннадцать дней назад, вдруг уловил смутную тревогу. С той стороны улицы, с балкона третьего этажа ко мне потянулась знакомая ледяная волна ужаса.

Но этого просто не могло быть!

В то, что человек смог как-то вынести книгу из огня, минуя все магические ловушки, еще можно поверить. Но ведь сейчас получалось, что новый хранитель мудрости мертвецов не шел, а летел по воздуху да еще среди бела дня!

Впрочем, что мы, на самом деле, знаем о возможностях и способностях «Некрономикона»?

Зарегистрировать пси-излучение, если оно и было, я не мог. Ведь я был не при исполнении. Даже талисман — и тот не шее, а в кармане.

Но это был он, тот самый дьявольский фолиант! Ошибиться я не мог. Он звал меня.

Я подался вперед и, вдруг, словно проснулся в летнем городе.

Жизнь здесь текла мерно и неторопливо. Водители столкнувшихся автомобилей уже о чем-то договорились и разъехались. Словно и не было ничего.

Может быть, «Некрономикон» зачем-то меня ищет? Чтобы убить? Чтобы иметь подвластного человека в Ордене, на которого не может пасть подозрение? Чтобы сделать новым хранителем?

Да, вполне могло статься, что магистр сильно пострадал во время взрыва и сейчас или при смерти, или сошел с ума, вот книге и понадобился новый хранитель. Но почему выбор пал именно на меня? Ведь город сейчас буквально кишит магистрами?

Впрочем, есть объяснение и этому.

Там, у горящей библиотеки мы уже встречались. Может быть, именно тогда «Некрономикон» и пустил в моей душе невидимые корни? И тогда получается, что магистрат абсолютно прав, высылая меня из страны. Ведь если это правда, то все происходящее — вовсе не чиновничий произвол, а какая-то сложная игра, в которой меня направляют странными тропами. Видимо, мне отвели роль пешки, предназначенной в жертву, чтобы более сильные фигуры загнали вражеского короля в угол.

Вот так, наверное, люди с ума и сходят…

К черту! К черту все!

В висках ухали молоточки. Рубашка прилипла к спине.

Им не удастся закрыть меня в психушке! Я больше не подставлюсь!

Да, гримуар где-то рядом, но это — не мое дело!

Меня выслали. Вот пусть сами и расхлебывают!

Я кинулся к ближайшей остановке, прыгнул в первую же маршрутную «Газель».

Вот и моя гостиница.

Я показал дежурным ключ от комнаты и начал торопливо подниматься по лестнице. Только бы никто не догадался, как я отчаянно трушу, только бы никто не заметил моего перекошенного ужасом лица! Сейчас упасть на кровать, зарыться головой в подушку, и ничего больше не слышать и не видеть!

Опомнился я только на третьем этаже. Остановился перед зеркалом, поправил прическу, подмигнул сам себе.

— Молодой человек. — голос грудной, приятный.

Я обернулся. Передо мной стояла дородная холеная женщина, одна из тех, что часто посещают салоны красоты:

— Девочек не желаете?

Что-то рано они сегодня. А, впрочем, не все ли равно? Так даже лучше. Да, не стоит прятаться и бежать от жизни.

— Желаем.

— Сколько и в какой номер?

Я показал номерок на ключе:

— Европейской наружности. Одной достаточно.

Женщина щелкнула пальцами и стайка девушек, тихо перешептывающаяся у окна, обернулась.

— Вон ту. — я мотнул головой. — Деньги кому?

Сутенерша улыбнулась:

— Оплатите по результату.

— Даже так? — я усмехнулся. — Ну ладно, пошли.

Номер у меня был с телефоном и холодильником. Захлопнув за собой дверь, я разулся, и тяжело рухнул на постель:

— Как зовут?

— Марина.

«Врет, небось. Впрочем, так даже лучше».

— Как предпочитаете? Предупреждаю сразу: за «экстрим» и всяческие извращения я беру больше.

На кой черт я, вообще, ее позвал?

А зачем купил дорогую зажигалку?

Неужели, я, и вправду, хотя бы на мгновение, мог предположить, что опущусь до исповеди перед проституткой? Господи, как я запутался!

— Сколько до утра? Традиционно.

Девушка помялась и осторожно назвала цену. Я достал бумажник, отсчитал деньги, положил на стол:

— Это, чтобы потом никаких обид и «братков».

Марина вспыхнула:

— Я девушка порядочная!

— Я тоже. В смысле, не девушка. — покачал я головой.

Мы посмотрели друг другу в глаза, точно два волка, встретившиеся на узкой горной тропе.

Проститутка отвела взгляд, расстегнула молнию на юбке.

— Погоди. — я откинулся на подушку. — Закажи еду в номер. На двоих. И ящик шампанского. Я гуляю.

Марина поспешно села к телефону и сделала заказ.

Минут через десять, когда за горничной захлопнулась дверь, я выстрелил пробкой шампанского в потолок и захохотал:

— К лешему Даньку и Пашку! Да здравствует свобода!

Проститутка не удивилась, видать привыкла к кутежам.

Мы чокнулись. Выпили. Еще раз, еще.

После третьей бутылки в голове моей зашумело. Я привлек к себе девушку, уронил ее на кровать, навалился сверху и сказал:

— Если бы ты знала, до какой степени продажен этот мир! Увы, даже ты видишь лишь пену водоворота, а я вынырнул из самой адской воронки.

Глаза проститутки заметались.

— Нет, Марина, я не сумасшедший.

— Я не Марина. — еле слышно прошептала девушка.

— Да какая разница? — я рассерженно встал и ушел в туалет.

Меня тошнило. И в прямом, и в переносном смыслах. Мутило от всего. От Ордена, от убийства того глупого автоматчика, выскочившего из укрытия, от тщетности кому-либо что-то доказать, от себя самого…

Умывшись несколько раз подряд, я приглушил рвотные позывы. Это все с голодухи. Психую, ничего не ем. Все чай да кофе. Вот и развезло.

Когда я вернулся в комнату, девушка уже убрала свою одежду в шкаф. Она лежала, маня меня пальчиком. Профессионалка.

Я лег рядом, повернулся на спину. Женская рука скользнула по рубашке.

От выпитого голова кружилась. А перед глазами стояли все тот же зал суда и насупленный Даниил Иванович. А вокруг нас, всюду были осуждающие лица магистров и инквизиторов. Эти лица были сами по себе, они не имели тел. И они вращались все быстрее и быстрее.

— Слышишь? — я забыл, как звали девушку. — Погоди. Просто положи мне голову на плечо. И ничего больше.

Я понимал, что моя просьба кажется забавной, но я ведь платил за подчинение. И я боялся уснуть один. А в сон клонило.

И тут я вдруг снова услышал зов «Некрономикона». Это был тихий, неразборчивый шепот. Так я вывалился из реальности, проваливаясь во мрак забытья.

Когда я очнулся, голая девушка сидела на подоконнике и грызла грушу. Я приподнялся на локтях и потряс головой, разгоняя ощущение затянувшегося кошмара.

— Даже не знаю, за что с тебя деньги брать? За потерянное время, что ли? Какие нынче мужики дохлые пошли! — ехидно заметила гостья.

Она напрашивалась, она хотела именно меня, вот ведь какая чертовщина! Но это я ее нанял, а не она меня. Все в этом мире встало с ног на голову!

И вот теперь неудовлетворенная и обиженная проститутка покачивала ножкой и не одевалась. Другая давно бы обшарила номер, выгребла бы все деньги, смоталась и радовалась бы, что ей такой идиот попался.

Мне почему-то стало неловко. Я застегнул рубашку, заодно проверил, на месте ли талисман. Сел.

И вдруг меня снова окатила волна непонятного холода. В ушах застрял дикий визг тормозов.

Да что же это, в конце концов?!

Проститутка, конечно же, ничего не почувствовала. Без меня она выцедила пару бутылок шампанского, и теперь в ее глазах плясала дикая похоть: «Возьми меня! Хочешь, на колени встану?»

Я поднялся на ноги. Я знал, что напротив балкона на третьем этаже странного дома, где несколько часов назад столкнулись машины, что-то стряслось. Скорее всего, кого-то сбило. Насмерть. Я это чувствовал. А еще я знал, что именно сейчас «Некрономикон» открыт.

— И это все? Время плотских утех миновало? — в голосе девушки уже не было сарказма, в нем сквозило раздражение. Она явно пыталась хотя бы разозлить меня. Но мне уже было не до игр.

Я проверил деньги и документы в заднем кармане брюк, потом вышел, хлопнув дверью. Все, глупости остались за порогом. Меня призывала великая тьма. И я, проповедник серой идеи западного оккультизма, бывший дозорный первого ранга, я, Игорь Столяров, откликнулся.

Мрак потянул меня вниз. Бегом по лестнице, скорее к курящему за баранкой таксисту:

— Гони, шеф!

— Куда, черт окаянный?

— Прямо по проспекту. Скажу, где притормозить.

Водитель, увидев десять тысяч теньге, присвистнул. Мотор тут же взревел, машина рванулась с места.

Куда я спешу? Зачем?

Меня позвала тьма.

В этот миг я сам себе казался мотыльком, летящим на свет. Я так же, как ночная бабочка, рвался на яркий огонь фонаря, продираясь сквозь ночь непонимания, и, хотя осознавал, что, приблизившись, непременно обожгу крылья и рухну вниз, но это не могло меня остановить!

Впереди дорогу перекрыли, полицейские выставили патруль. Значит, я угадал. Здесь, все-таки, кого-то сбили!

— Шеф! Тормози!

Таксист ударил по тормозам.

— Спасибо, шеф! — я выскочил из машины и бегом отправился в нужный подъезд.

И как здесь только живут?

На стене ржавым пятном выделялись давно не существующие почтовые ящики. Явственно пахло мочой, ступени были в свежих подтеках. Электрические щитки смотрели пустыми дырами, счетчиков в них не было. Зато во все стороны торчали перемотанные изолентой провода. Перила держались на одном, двух штырях, их колыхало ветром, дующим сквозь разбитые окна. На площадке второго этажа дожидалась кого-то недопитая бутылка «Клинского» и кучкой тлели смятые окурки.

На третьем этаже я растерянно остановился: какая из четырех дверей — моя?

Ответ пришел сразу. Из дверного косяка тянуло холодом. Это «Некрономикон» подсказывал верный путь.

Я толкнул дверь. Она беззвучно отворилась. Впереди зиял сумрак коридора. Я оглянулся, торопливо шагнул внутрь. За мной щелкнул английский замок, и тут же ощутил цепкую хватку пальцев на горле:

— Что, сука, приперлась?

Похоже, хозяин сбрендил.

По отработанной годами привычке я сделал бросок. Нападавший оказался к этому не готов. Я отшвырнул незнакомца в угол, нанес удар носком ботинка. Судя по вскрику, попал куда метил.

Нашарив на стене выключатель, щелкнул. Под потолком зажужжала лампочка, но светлее от этого не стало.

Да что здесь творится?

На полу, зажимая руками мужское достоинство, корчился колдун. Он походил на призрака, а не на живого человека. И сквозь пальцы его левой руки пробивался серебристый свет.

— Цодакара эка цодакара… — вдруг явственно прохрипел маг, — оца цодамерану!

Кто его знает, какие силы он призывал? Я отпрыгнул в сторону, распластался на полу, прикрыл голову руками. Но ничего не произошло. В меня не ударила цепная молния, из сумерек не вырвался пылающий монстр, земля подо мною не разверзлась…

Тут только я понял, что враг плачет. Навзрыд, захлебываясь словами, точно ребенок, разбивший коленку и ругая за это камень, лежавший на дороге.

Я поднялся.

В комнате стало значительно светлее. Теперь я уже различал двери, ведущие в зал и на кухню. Видел и колдуна. Никакой это не магистр. Взгляд его был блуждающим, руки тряслись. Волосы были длинными, всклокоченными. Это был сумасшедший. Но что-то благородное все еще сквозило в его облике. Перепуганный до смерти, он прижимал к груди левую руку, из-под пальцев которой бил свет. Это впечатляло. На мгновение мне даже показалось, что мой противник, как Данко, вынимает свое сердце, чтобы осветить дорогу.

— Ты пришел за ней. — это был даже не вопрос, а констатация факта.

Колдун смотрел мне в глаза. И от этого я не решался ударить. Все-таки, как бы там ни было, но когда-то он был магистром, человеком, пусть и другого склада мышления и иных возможностей. Ведь это мы, оперативники, пользуемся серебряными пулями да пси-векторами.

Мы, оперативники, делаем ставку на силу разума. У нас все имеет логическое обоснование. Любое паранормальное явление мы объясняем исходя из физических законов. Эйнштейн в наших головах всегда выше Шопенгауэра. А все потому, что мы, оперативники, — люди земные, и дела наши такие же.

Инквизиторы — они как полевые психиатры и военные священники. Они копаются в наших душах, ищут некие скрытые струны и мотивы поступков.

А вот магистры — они совсем другие. В их сознании физические законы — это лишь первая ступень в познании мира. Они смотрят на нас, на оперативников, как выпускники на первоклассников: снисходительно, но без усмешки. Кажется, что они знают нечто такое, что позволяет им не бояться ни талисманов, ни заклятий, ни пуль, ни самой смерти. И, если честно, мне всегда казалось, что все магистры слегка чокнутые.

— Знаешь, дозорный. — сказал колдун, даже не пытаясь подняться, словно экономя последние силы. — А ведь «Некрономикону» живые не служат. Он призвал тебя только потому, что я поднял бунт, потому что я до сих пор противлюсь его воле.

Я вдруг понял, что бывший магистр прав. Если бы не этот дьявольский фолиант, дверь в квартиру никогда бы не открылась, и мой соперник непременно применил бы что-то из своих запретных штучек, он бы не напал на меня с пустыми руками, и его не удалось бы просто кинуть через плечо.

— Пока ты не коснулся книги, пока не стал ее хранителем, убить меня не удастся. — магистр криво усмехнулся. — Впрочем, это все равно. Мне не удастся выжить, потому что я уже во власти «Некрономикона». И сердце мое разъедает та же ревность, что мучила предыдущих хранителей. Ведь это «Некрономикон» владеет нами, а мы все его любим страстно и безответно. Скоро ты это узнаешь сам.

С кухни хлынул яркий синий свет, явно идущий с улицы.

Я отскочил к стене.

— Это всего лишь короткое замыкание, дозорный. Мой последний маленький подвиг. Провод перегорит и упадет. Погаснут все уличные фонари в округе. Думаю, Даниил Иванович поймет и оценит мою последнюю шутку. Он ведь, наверняка, в городе? Все только и хотят подловить меня на незаконном использовании магии. Идиоты!

За окном искрили голубые вспышки. Это обломленная ветка упала на провода и оттягивала их к земле. Никакого чуда в этом не было. Я видел только глупое бахвальство сумасшедшего.

Я шагнул навстречу колдуну. Все, игра в кошки-мышки закончена.

Вдруг снова сгустился магический сумрак. Но я лишь через секунду понял, что из-под пальцев врага больше не бьет серебристый свет. Я еще тогда подумал, что сердце Данко погасло.

Магистр так и умер, полусидя, привалившись спиной к стене, с открытыми глазами. На мгновение мне даже померещилось, что мертвец сейчас вздрогнет и, как в худших фильмах ужасов, потянет ко мне свои костлявые руки.

За окном рвущиеся провода устроили целую канонаду с фейерверком, они салютовали в честь погибшего магистра.

Да, этот месяц ознаменовался тем, что мне второй раз приходиться ради торжества нашего дела в буквальном смысле слова переступать через трупы неудачливых соперников. И вся моя жизнь вертелась вокруг одной книги.

А, может быть, «Некрономикону» подвластны и исторические судьбы стран и наций? От этих мыслей было немного жутко. Но зов фолианта нарастал с каждой секундой. Меня неумолимо влекло в зал.

Теперь я не мог развернуться и уйти. Я не мог и оставаться на месте. Только здесь, рядом с гримуаром, я начал осознавать, в какую бездну меня втянуло!

«Некрономикон» сам намечает себе очередную жертву, сам находит человека, и уже не отпускает. Никогда.

Я переступил через магистра.

Дверь на балкон была распахнута, и я видел, как по проводам голубой змейкой пробежал огонь, как он пережег оба конца пятиметрового жгута, который, наверняка плясал и изгибался потом на земле, потому что вспышки еще какое-то время озаряли сгущающийся мрак.

Я шагнул к столу. Здесь лежал раскрытый дипломат и горбился древний, перемотанный скотчем, телефон.

Я уже догадался, что «Некрономикон» здесь, в двух шагах от меня, но книгу я еще не видел, обзор мне закрывала крышка дипломата.

Я коснулся стола, и сердце вдруг тревожно кольнуло. Вернее — обожгло. Я тряхнул головой и потрогал грудь: в самом деле, горячо. Это же мой талисман. Но с чего это серебро раскалилось так, что жжет сквозь одежду?

От легкого хлопка по нагрудному карману рубашки ладонь моя засветилась тем же серебристым сиянием, что до последнего мгновения билось из-под пальцев магистра.

И я все понял! Пока плавится защитный талисман, каждый из нас в состоянии совершить поступок. Любой. Теоретически можно даже сжечь проклятый «Некрономикон».

Но если книге не смог противостоять магистр, на что надеяться мне, дозорному?

Я понял, что ни в коем случае нельзя смотреть на дьявольский фолиант. Иначе волю совсем парализует. У меня был единственный шанс не прикасаться к книге и не видеть ее: захлопнуть дипломат, и я этим воспользовался. Я щелкнул замками. А потом я наложил сверху печать Соломона. Впервые в жизни.

Конечно, нас этому учили, но раньше мне казалось глупостью рисовать рукой в воздухе всяческие символы.

От пальцев в сумраке зажглась тоненькая голубая нить. Я впервые увидел, как, на самом деле, действует магия. Из меня паутинкой тянулся след, который застывал в воздухе и, повторяя движение моей руки, образовывал рисунок защитной печати.

Округлившийся символ повис. Я заворожено смотрел на только что созданную магическую печать.

Три года обучения так и не дали мне осознания возможности подобных чудес.

А потом я трижды дунул.

Печать качнулась и упала на крышку дипломата, она вдруг увеличилась, обхватила кожу со всех сторон и защелкнулась, как капкан.

И сразу стало светлее.

Я сел на кровать, привалился спиной к стене.

Господи, как я устал!

И вдруг зазвонил телефон. Значит, магистр действовал не один. Я поднял трубку.

— Игорь, ты жив? — это был голос «серого кардинала» Ордена, правой руки гофмейстера. — Павел Александрович, если не узнал.

— Ага. — ответил я. — В смысле: жив, узнал.

Что-либо говорить было тяжело. На душе скребли кошки. Это ведь из-за меня погиб еще и магистр. Это был мой долг: обезопасить мир от проклятой книги, но я не думал, что мне буквально придется перешагивать через мертвецов.

— Я знаю, что тебе удалось накинуть на книгу печать Соломона, но ни в коем случае не снимай талисман. Иначе тебе ничто уже не поможет! Жди. Мы на подходе! — мне показалось, что Павел Александрович находится где-то в двух шагах. Он говорил, захватывая воздух, точно бежал по лестнице.

Я еще не опустил трубку, как дверь вылетела вместе с косяком. От первого же удара. Я поёжился. Я вдруг почувствовал себя тем самым беззащитным очкариком, что стоял сегодня у школы перед хулиганами.

Через секунду в квартиру ворвались наши оперативники. На моей груди заплясали красные точки оптических прицелов:

— Не двигаться! Руки вверх!

Я подчинился.

Следом за группой захвата вошел и сам Павел Александрович в окружении магистров и инквизиторов:

— Ну, как ты, дозорный первого ранга Игорь Столяров? — что-то в облике нашего серого кардинала было хищное, роднившее его с волком: то ли странное строение черепа, то ли выдающиеся вперед скулы, то ли пылающие угли глаз.

— Спасибо, хреново.

В комнате, наконец-то, включили свет. Он был нормальным. Сумеречный туман куда-то разом исчез.

Из-за спины второго лица в Ордене выглянула та проститутка, с которой я так опозорился в гостинице.

— Так это все подстроено? — выдохнул я. — И этот суд, и обличительная речь Даниила Ивановича, и эти девочки в гостинице… А, может быть, это именно наши магистры призвали на мою голову и все сегодняшние неурядицы? Только зачем?

Павел Александрович подал знак, и группа захвата удалилась, выволакивая труп и тихо переругиваясь между собой.

Еще через минуту в комнате остались только мы втроем: «Некрономикон», я и наш «серый кардинал».

— Ты уж извини, Игорь. Ловля на живца удается лишь тогда, когда сама приманка ничего не подозревает. А «Некрономикон» притягивает лишь честолюбивых, но обозленных на весь мир. Твоя ярость зародилась в тот миг, когда одиннадцать дней назад ты убил человека, там, в частных владениях, на подступах к библиотеке. На твоих руках была первая кровь. Но важно было не это, а твое отчаяние, твой ужас, переходящий в восторг. Ты пылал ненавистью. За это «Некрономикон» тебя и выделил. А мы лишь раздули этот пожар, мы только вовремя подбросили дрова.

— Но магистр умер, а я жив.

— Он читал «Некрономикон». От этого возникает наркотическая зависимость.

Я мотнул головой в знак согласия.

Мы помолчали.

Павел Александрович поднял с пола газету и задумчиво прочитал: «В Хромтау стали находить расчлененные трупы. За разделкой убитой женщины был пойман серийный маньяк-убийца».

Я тоскливо покосился на дипломат:

— И что теперь со мной будет?

Великий чародей пристально посмотрел на меня, пошелестел газетой и притворно оживился:

— Ты только послушай, Игорь! «В ауле Ульгули вот уже десять лет как нет света». Вот ведь до чего страну довели!

Я понял, куда клонит «серый кардинал»:

— Мне дадут попрощаться с родными?

— Я сказал: «Десять лет не видели света, электричества, а не нары давили». — и Павел Александрович, наконец-то, улыбнулся. — Ты мечтал о повышении. Ты его получишь. На твой счет уже перевели круглую сумму. На приобретение маленького острова, конечно, не хватит, но купить квартиру в Москве и отправиться в путешествие по миру тебе теперь по карману.

— Бесплатный сыр. — усмехнулся я.

— Соображаешь. — кивнул начальник и взял со стола дипломат. — Ладно, все равно мы не имеем права скрывать от тебя, что, пока ты был в сумраке, пока говорил с магистром и закрывал дипломат, за это время ты потерял десять лет жизни. Ты состарился физически. А долг, как известно, платежом красен.

— Нельзя что ли было послать сюда подготовленного человека, который не терял бы здесь годы своей жизни?

— «Некрономикон» — не книга. Это живое, разумное и очень древнее существо. «Некрономикон» читает в наших душах, от него ничего нельзя утаить. Актер, играя роль, все-таки остается комедиантом. И, как бы он ни вживался в образ, нет-нет, да в сознании проскакивают мысли о реальной жизни. Другого пути не было… Ни один магистр не выдержал бы такой игры. Собственно, смерть одного из самых одаренных из нас, надежды и звезды всего Ордена ты видел сам.

На мгновение в душе шевельнулось сомнение: «А вдруг это все — лишь прелюдия к очередной тайной операции, в которой мою обиду на магистрат взрастят и взлелеют, чтобы кинуть всю мою ярость в новое пламя магической войны?»

Но разговор был окончен. Павел Александрович уходил. Я с тоской посмотрел, как из моих рук уплывало мировое господство, средоточие истинной власти. В этот миг мне дико хотелось хотя бы прикоснуться к великой книге, но перед глазами стояло безумное лицо магистра, чью душу «Некрономикон» выпил до дна.

Когда на лестнице окончательно стихли шаги, вышел из квартиры и я. Тут же мне на плечо легли женские руки:

— Знаешь, а ты завел меня в гостинице. Сама от себя такого не ожидала. Ты не против, если я пойду с тобой?

— Чтобы стучать на меня «правой руке» гофмейстера?

— Я девушка порядочная.

— Я это уже слышал, Марина.

— На самом деле я — Таня. И… ну, ради тебя я могу перейти в другой отдел Ордена или даже вовсе оставлю работу.

— К чему такие жертвы?

— Есть тут одно обстоятельство по фамилии Столяров.

— Я помолчал, а потом спросил:

— Знаешь, Таня, что такое десять лет без света?

— Знаю, Игорь. Я тоже воевала в сумраке. И не один раз.

— В сумраке? — переспросил я — Этот туман, который мне все время мешал, называется сумраком?

— А ты впервые слышишь?

Я покраснел.

— Да ладно, я сама об этом узнала год назад.

— Что ж, за познавательный процесс грех не выпить. В номере, помнится, еще оставалось шампанское.

— А за углом тебя ждет подарок. — Таня протянула ключи от «Фольксвагена».

— Покупаешь? — усмехнулся я.

— Вербую. — покачала головой Таня. — Кое-кто заинтересовался и тобой, и нашей общей находкой.

— Я не предаю друзей!

— А это влиятельное лицо служит нашей общей идее, и отстаивает интересы только нашего Ордена. Я думаю, у меня есть предложение, от которого ты не в силах будешь отказаться.

 

Правь. § 5

Звездная пыль

Волны черного вдохновения отпустили меня. Я вынырнул из них, точно из-под чар хорошего фильма. Я сидел перед «ноутом» — уставший и зверски голодный. Нужно хлебнуть чего-нибудь тонизирующего, бодрящего.

День был в разгаре. Как летит время!

Боги этой пещеры хорошо знают психологию и привычки людей. Они всегда вовремя отпускают нас, чтобы мы спокойно поели, почистили зубы. И от этого только хуже. Противно ощущать себя даже не «литературным негром», а рабом того, чего даже понять не можешь!

Я демонстративно закрыл крышку «бука» и отправился на кухню.

Зажег газ и сразу же вспомнил, что у меня больше нет любимой красной кружки, и, конечно же, расстроился. И ведь не с кем поговорить по душам, отсюда даже никому не позвонить. И письма не отправить. Тюремный режим, если честно.

Впрочем, я в этом был уверен, если сейчас сбежать и долго бродить по улицам, наверняка, где-то можно найти прореху в этом магическом мире. Вот только куда я из него выпаду: на висячие невидимые мосты? В пещеру с алтарем?

Выйти именно из всей масштабной иллюзии — вовсе не означает вернуться домой!

Чайник вскипел. Я налил кофе и встал у раскрытого окна. Тот, кто заставляет меня сочинять «ужастики» про «Некрономикон» прекрасно понимает, что меня увлекает сам процесс, что, по сути, все происходящее — это и есть счастье. И, именно потому это — счастье, я и не могу отсюда сбежать. По крайней мере, пока эта книга не будет дописана. Боги знают кому и что нужно. Возможно, самое страшное наказание именно в том, что каждому из нас дается то, о чем он мечтает.

А как же Лера? Я никогда не хотел быть известным без нее.

Или хотел? Где-то в глубине души?

Я хлебнул горчащего напитка.

В восьмом классе, на переменах, мы играли в волейбол. Нас было человек шесть. Нормальное развлечение, особенно после тригонометрии. Все эти косинусы и биссектрисы вечно застревали в моих мозгах и заставляли испытывать ощущение собственной неполноценности. Я честно пытался понять их.

Но вот беда: я чувствовал, что цифры живые, что все они, как и люди, обладали личностным рисунком судьбы, характером, темпераментом.

Нет, я не считал, вслед за Пифагором, что цифры соотносятся с цветами и прочими объяснимыми физическими характеристиками. Мне казалось, что цифры, как и мы, существа эмоциональные и их «нет» может означать все, что угодно.

Я чувствовал цифры как некое социальное общество, разделенное на касты. В них было столько жизни! И это не имело ничего общего с математикой, которую преподавали нам в школе. Нам вбивали в головы примеры с мертвыми цифрами. Считать трупы было невыносимо.

Мне все время казалось, что я вовсе не хирург, пытающийся спасти жизни, а непутевый и бездарный патологоанатом, вскрывающий тела погибших. От этого на уроках математики у меня вечно болела голова. Соответственно, страдала успеваемость.

Когда все решили, что математика — не мое, от меня отстали, но к тому времени у меня уже сформировалось негативное отношение ко всем точным наукам, и к языкам в том числе.

Мне казалось, что все без исключения правила созданы именно для того, чтобы душить свободную мысль.

Собственно, академическая наука со мной именно так и поступала. Любое мое высказывание на уроках удивительным образом шло вразрез с теми научными фактами, которые были известны всем, кроме меня.

Неудивительно, что на переменах я с удовольствием убивал время в спортзале.

Вот именно тогда, посылая мяч Лере, я вдруг поймал себя на мысли, что делаю это не случайно. Помню, как смутило меня тогда это открытие. Я даже пропустил удар.

После этого я старался подавать мяч кому угодно, но не Лере. Все сразу заметили мое резкое преображение. Я тогда сказался больным и две недели не участвовал в играх, пока однажды Валерия не подошла к моей парте и не сказала:

— Гера, пойдем, а? Нам человека не хватает. — она помялась. — Без тебя как-то не так.

Странно сейчас об этом вспоминать. Прошло столько времени… Все мои друзья разошлись со своими подругами. Школа и институт — стали для них не фазами, а принципиально разными жизнями. И только мы с Лерой старомодно и неуклюже держались друг за друга.

Не сказать, что у меня не было искушений. Не без этого.

Но всякий раз, когда наклеивалось веселье, и какая-нибудь девчонка откровенно на меня «западала», я вспоминал о Лере и трусливо бежал с поля любовной брани. Ну не мог я ее предать, и все тут. Это примерно, как с цифрами.

Валерия — она живая, она такая же чудачка, как я сам. Мы с ней точно две половины одного числа. А остальные девчонки — они классные, но почему-то от их смеха сердцу совсем не тепло. Они тоже были живыми цифрами, из какого-то такого же красивого, как и наше с Лерой, но — другого уравнения.

Собственно жениться мы решили не потому, что, к примеру, Лера захотела, и не потому, что она могла «залететь». Просто в один момент я представил, что кто-то более расторопный может увести у меня счастье прямо из-под носа. Какой-нибудь самовлюбленный павлин, который не понимает, что такое ловить подушечками пальцев мяч, который секунду назад касался моей Леры! Я не мог выносить даже мысли о подобном повороте событий.

Собственно, не успел я подумать об этом, а претендент уже замаячил на горизонте. Я узнал об этом случайно. Зашел за Лерой пораньше в институт, вернее в столовую, где она должна была меня ждать, и налетел на сцену из серии «Семейные разборки со швырянием тетрадей с конспектами в лицо провинившегося».

Уж не знаю, что у них там произошло с этим ловеласом: то ли он списать не то подсунул, то ли на Лерину подружку «настучал», но она на него так страстно орала, что на секунду мне показалось, что она сейчас в истерике упадет ему на грудь и заплачет.

Я вдруг не понял, а почувствовал, что женщины почему-то именно так и поступают. В их действиях нет никакой логики, ни какой живой или мертвой математики. Только чувства. И чем выше, острее ощущения, тем быстрее они сначала привязываются, а потом и влюбляются в тех, кто вызывает в них эти ощущения. И совсем не важно, какие именно эти чувства: отвращение, гнев, ненависть, ярость, злость, восторг. Главное, что они живут этими переживаниями.

Я тогда выскочил из столовой и несколько минут ходил у дверей взад-вперед.

Вскоре неудачливый соперник вылетел мне навстречу. Он был весь красный, как вареный рак. Он сжимал в руках тетрадь, которой его отхлестали по лицу, глаза его были бешеными и никого не видели. От него шла волна ярости, сметая все на своем пути, даже поднимая пыль, которая до этого мирно танцевала в луче света, падавшего через окно.

Я понимал его. Он чувствовал, примерно, что и я, когда мне на ногу приземлился утюг, а именно — зарождающуюся страсть к моей чертовке.

Для Леры такое поведение естественно, это часть ее натуры, но оно провоцирует мужчин, заставляет их надеяться на невозможное. Я должен был что-то сделать, пока они с этим парнем просто ссорились и не собирались мириться. Это было нехорошо, но, повинуясь импульсу, я пересчитал деньги и бросился в ювелирный магазин.

Денег хватило на одно обручальное колечко. Размер ее пальца я знал.

Не пропадать же зря ее бешенству, пусть оно укрепит нашу связь, а не с кем-то там еще! Так я думал, опираясь на логику, но в душе понимал, что делаю это вовсе не из холодного расчета.

На самом деле я испугался, что у Леры кто-нибудь может появиться. Все мои друзья поменяли подружек. А я не хотел этого для себя! Они все сначала спали друг с другом, а потом начинали ругаться из-за грязных носков.

Но мы с Лерой сначала ругались из-за того, откуда последует вторжение инопланетян, и только потом целовались, прямо как дети. И меня это устраивало до этой ее ссоры с незнакомцем. Тогда я ощущал, что если не сделаю Лере предложение, то могу просто потерять ее.

В общем, так я ее и позвал замуж. И она обещала подумать. Даже кольцом в меня не запустила. И это был добрый знак.

Смешно, конечно, но, провожая Леру до дома, я так ни разу за эти годы не столкнулся с ее родителями. И, если честно, в школе я безумно боялся этой встречи. Лера казалась мне богиней. Я не готов был увидеть других живых богов. Я боялся, что они окажутся не такими чудесными, как сама Лера, что я не произведу на них должного впечатления, и они будут против нашей дружбы.

Потом мы поступили в разные институты. Начались уже не провожания до дверей подъезда, но и поцелуи в укромных местах. Друзья говорили, что я выпал из девятнадцатого века, но мне было плевать.

У нас даже первая близость случилась после того, как я позвал Леру замуж. Глупо, конечно, но важнее было, что об этом думает сама Лера, а не окружающие.

И вот теперь: я здесь, а она — там. Это выглядит, будто я испугался серьезной, взрослой жизни и просто сбежал от ответственности.

Конечно, Лера знает, что это не так. Но что подумают о моем исчезновении ее родители? Не успели меня, так сказать, приблизить ко двору, как я дал деру в параллельные миры. Хорош женишок!

Впрочем, сейчас у меня было такое ощущение, будто я провалился вовсе не в волшебные миры, а внутрь собственной головы, в те детские грезы, когда мы мечтали победить циклопа, спасти принцессу и при этом непременно повергнуть очень коварного, почти непобедимого серого кардинала, управляющего миром и прячущегося в тени королей и президентов.

Вот что со мной, на самом деле, произошло, если смотреть в корень вещей?

Мне дана возможность совершить то, о чем я лишь мечтал, но при этом не делал никаких шагов для осуществления этих своих наполеоновских планов.

Я хотел написать такую книгу, которую читали бы на одном дыхании. И мне было безразлично, станут ли меня узнавать на улицах, вернее, я хотел лишь писать, а не смотреть на мир с плакатов.

Я желал, чтобы страницы, написанные мной, вызывали у людей смех и слезы, чтобы читатель, пусть на секунду, но поверил бы моим фантазиям. Я хотел, чтобы люди знали и помнили не мое имя, а мои произведения.

Собственно, если мои книги издадут под псевдонимом или в реальности их украдет какой-нибудь престарелый непризнанный гений — разве это не будет венцом моих усилий? Ведь я хотел все сделать сам, а выяснилось, что в литературных мирах работать в одиночку просто невозможно.

Писателя раздирают на части гении и демоны, страхи и сомнения, факты истории и личные воспоминания. И все на свете книги — это громокипящий сплав мыслей и чувств. И самые гениальные вещи, это не те, в которых зашифрованы личные события из жизни автора, а те, сквозь которые проступает писательская энергетика, сплетенная воедино с волей ангелов и демонов.

В конечном счете, все человеческие книги всегда повествуют о войне: внутренней или внешней. Некоторым интересна грызня народов, другие воспринимают человеческую душу как поле брани добра и зла. Но все почему-то забывают, что ощущение войны изначально не текло у нас в крови, что оно привито нам с самого детства всей мировой культурой.

Вот и выходит, что, как только я определился с желаниями, боги со всех ног бросились их исполнять. Возможно, они даже и не перестарались.

Вот что ждет меня в ближайшие годы? Семейная жизнь, резкая нехватка денег, работа по ночам: то сторожем, то грузчиком вагонов. Рождение ребенка, получение диплома, устройство на работу в три разных места. Жесткая экономия на еде и одежде. К сорока или к пятидесяти: устроенный быт, квартира, пивное брюшко.

Однако в этот грандиозный план жизни бумагомарание просто не вписывается. Единственный вариант: если я создам одну единственную книгу, ее немедленно оторвут с руками, издадут и гонорара хватит, чтобы прожить, пока я сочиняю следующий роман. Но это — утопия. Сколько бы ни заплатили начинающему автору, этого, в любом случае, не хватит на полгода жизни!

Выходит, я еще и поблагодарить должен за предоставленный шанс, а не злиться, не вынашивать планы спасения человечества.

Вот где хотя бы косвенные доказательства, что написанная мною ересь правдоподобна? И уж тем более: как этот текст может стать реальностью? Пока еще ничего, указывающего на возможность этого — не произошло.

Видимо, я просто записался, так же, как заигрывался в детстве. Я еще не перепутал фантазии и реальность, но, похоже, очень близок к этому.

Играть в шпионов — не означает быть разведчиком.

Я сосредоточусь, откину эмоции, и просто создам роман об инквизиторе и его искушении. И все: меня тут же вернут домой.

Мне помогают в достижении мечты, а я устроил тут восстание гладиаторов.

Собственно, я поступаю как молодой глупец, считающий, что от меня что-то зависит, что консерватизм и верность традициям — это отстой.

Все в мире вовсе не так просто и не однозначно.

Мне, несомненно, помогают. Меня направляют, но не пускают в запретные зоны даже мысленно.

Но это еще не факт, что там, где висят замки, находится нечто ценное. От маленьких детей электрические розетки закрывают пластиковыми глушителями вовсе не потому, что, прикоснувшись к оголенным проводам, годовалый карапуз познает истину.

Те, кто создают мне условия для творчества, знают, что в их розетках — смертоносное напряжение, но электричество — необходимо. Вот меня, как карапуза, оберегают от того, чтобы я не совал всюду свои пальцы истинного исследователя миров.

Такой расклад, конечно, не делает мне чести. Но, с другой стороны, на то они и боги, чтобы знать больше нашего.

Ведь, может быть, роман я напишу, но ни в каком из параллельных миров ничего не произойдет, никто нигде не погибнет. И я останусь странным автором, но — не убийцей. С моими работами зло в мир не войдет!

Те же самые боги, которые вкладывают текст в мою голову, они же этого и не допустят.

Или все именно наоборот: демоны всеми силами через мои тиражи начнут массивное наступление на сознание людей?

Но, даже если и так, неужели люди настолько глупы, что это именно я, Герман, должен с мечом в руках встать между читателем и черными эманациями, идущими прямиком от «Некрономикона»?

С чего это я решил, будто знаю, что нужно другим людям? Разве меня просили о героическом подвиге?

Разве это не само человечество зачитывается книгами именно о злодеях, предателях, и со скукой откладывает в сторону жития святых?

Мне помогают написать то, что будут читать все, а уж какие они выводы сделают — этого мне, вообще, лучше не знать.

Главное, что при таком мощном покровительстве, книгу непременно издадут. И однажды я проснусь знаменитым и богатым.

Деньги позволят мне сочинять в нормальном режиме, не проваливаясь, черт знает куда. И тогда я отработаю то, что мне сейчас дается в кредит. Я ведь даже не иду на компромисс с совестью. Мне самому интересно, что же случится в момент встречи книги и инквизитора.

И чтобы узнать это, а не теряться в догадках, нужно просто плыть по течению, отдаться волнам черного вдохновения и писать.

В конце концов, возможно, именно так все и входят в большую литературу.

Про «Болдинскую осень» Пушкина знают все, но почему-то никто не задумывается, отчего это великий гений оказался запертым в мышеловке, как получилось, что перед ним закрылись все карантинные шлагбаумы? Он рвался к любимой жене, а его не пускало провидение. И именно в ту осень он достиг расцвета своего таланта.

Кстати, не была ли его дуэль стремлением к смерти, желанием сбросить бремя житейских хлопот и навсегда вернуться в свое мистическое Болдино, которое устроило ему все та же моя мистическая пещера с сидящим божком у входа?

Пушкин любил супругу. В завещании он писал, чтобы она, непременно, после окончания траура, вышла замуж. Легко указывать, когда тебе уже далеко за тридцать, когда ты проваливался в магическую пещеру не один раз…

Однако, факт бесспорный: в разлуке с любимыми энергия уходит на творение произведений искусства. Как будто некая сила любви меняет течение и вливается в поток вдохновения.

Если бы в этот мой безумный мир впустили Леру, весь мой роман полетел бы к чертям! Это несомненно. Но даже на зоне есть свидания!

Но разве мне не показали Леру?

Никто ведь не отбирал у меня право любить. Просто нас разлучили на время, для пользы дела.

Может быть, жизнь в разлуке с любимыми и есть моя личная жертва на алтарь литературы? Что ж, это лучше, чем приносить жертвы кровавые, и благороднее, чем потрошить черных кур.

А что если: нет? Вдруг окажется, что меня одурманивают, опаивают воздухом творчества? Вдруг, чем больше пребываешь в этом месте, тем сильнее к нему привыкаешь? И, возможно, когда я все напишу, уйти отсюда уже не смогу.

Тому же Пушкину было проще: написал десяток стишков — и к жене. А романы пишутся годами. И, выходит, застрял я здесь надолго.

Впрочем, я никогда еще так быстро не писал! Ничто меня не отвлекает от процесса, и при таком раскладе, уже через неделю мы с Лерой будем отмечать мое возвращение из этой творческой, так сказать, командировки.

И вот тогда я смело смогу сказать Лериным родителям, что я — настоящий писатель, и что почитать у меня есть что! Пусть в рукописи, но зато я — не балбес и лоботряс, который не хочет работать, а самый настоящий гений.

Но это, если я захочу вернуться…

Да что меня удержит?

А не пустит меня именно тот факт, что здесь я легко сочиняю то, что даже сам до конца не понимаю; но когда я со всем этим вернусь в жизнь, то опять буду стопориться на третьей странице!

Здесь мозги отключаются, я не контролирую реку слов, мыслей и образов, я просто плыву в ней — и все. Идет непрерывный поток сознания.

Но стоит мне оказаться дома, и черное вдохновение схлынет с меня, являя миру перепуганного и бездарного студента-зазнайку, возомнившего себя писателем.

А еще мне все время кажется, что некие силы просто позволяют взять чью-то историю из банка всеобщей информации и присвоить ее.

Возможно, настоящий писатель, которого мучила эта тема, все продумал, создал мысленную форму романа, сел писать и умер, к примеру, от разрыва сердца. И уже существующий, но не записанный роман остался висеть между землей и небом.

Это как если женщина на сносях поскользнулась, скатилась с лестницы и погибла вместе с плодом. Душа мамы ушла бы в чистилище, а ребенок начал бы тыкаться во все стороны: ведь ему предначертано было родиться!

И тут появляется некий франт, собственное мировоззрение которого еще не сформировано, мозги коего не отягчены специфическими знаниями, и он, несомненно, жаждет помочь этому ребенку. То есть являюсь я, собственной персоной.

И испуганная, заблудившаяся во мраке душа, естественно, откликается на мой зов.

Вот и получается, что сейчас я не столько книгу пишу, сколько спасаю душу этого потерянного во времени человека. Это даже плагиатом назвать нельзя, ибо, что не имеет материальной формы — оно еще не родилось — и у него просто нет создателей.

Но, возможно, бог все правильно устроил. А мой роман — он несет в себе одну лишь тьму. И именно потому его настоящий автор умер, не оставив после себя ни строчки.

Может быть, эту книгу вообще нельзя написать в реальности, иначе ангелы придут и поднимут меня вместе с рукописью на копья.

А здесь — зона свободного творчества…

Но тогда — я пособник дьявола. Повстанец, мятежник, попирающий законы и устои мироздания!

Только если бог — это одни лишь законы, запреты и академическая фундаментальная наука, то лучше мне навсегда остаться здесь.

Бог, дьявол. Свет, тьма… Как я от всего этого устал!

В конце концов, пусть каждый делает то, что должен, ведь в итоге всех ждет строгий и беспристрастный суд. Так пусть он будет в конце пути!

Я отставил остывший кофе, залез в холодильник, вытащил копченую курицу и стал рвать мясо зубами, точно первобытный неандерталец.

Я не ел, не насыщался, а именно нарушал законы. И это приводило меня в дикий восторг. Ну, сколько, в самом деле, можно жить по распорядку! Долой приличия и этикет! В конце концов, никто меня здесь не видит, а даже в маленьком нарушении правил есть удивительное наслаждение.

Я швырял обглоданные кости за окно и хохотал. И это не казалось мне вульгарным.

Раз в жизни, попав в такие обстоятельства, можно позволить себе маленькие студенческие безобразия!

Я наелся, отодвинул от себя тушку и сыто икнул. Таким вот бюргером я никогда не был. Может быть, это и есть мое истинное лицо? А тот благовоспитанный и приличный мальчик из института — это просто моя маска?

Или я и есть пай-мальчик, а этот маленький дебош — всего лишь смешная попытка доказать самому себе, что я способен на бунт?

Я умылся, вытерся и сел перед окном.

Вот что есть литература в моем понимании? Строгое следование правилам, школам и традициям.

В романе должен быть враг, девушка, в которую непременно влюблены и сам герой, и его закадычный друг. Необходимы приключения: погони, перестрелки, ранения и героические подвиги. А магические фокусы — это уже как приложение к реальным приключениям.

Но разве это есть в написанной мной истории?

Как раз все наоборот: моим миром правит магия и все погони и перестрелки возникают именно в виду существования неких потусторонних вещей.

В моих рассказах приключения прилагаются к магии. Я просто перевернул все с ног на голову, и посмотрел, что из этого получается.

Мне понравилось, а вот как на счет обычных читателей? И будут ли они у меня?

Да, я сбежал от мира, и никто меня сюда палкой не гнал. Я нашел место, созданное именно для меня.

Здесь, и только здесь, я свободен от условностей и цепей долга. Я могу соблюдать правила литературной игры, могу их нарушать и создавать свои собственные. Похоже, я всю жизнь стремился попасть именно в такой мир.

И я стал бы здесь счастлив, если бы со мной осталась Лера.

Но вот понравится ли самой Лере жилище отшельника? Захочет ли она быть в месте, подвешенным где-то над временем, в пространстве, которое может трансформироваться когда угодно и во что угодно? Ведь дымящийся будильник — это первое предупреждение. Возможны, пожалуй, и извержения вулканов и войны, да все что угодно.

На крыше, прямо над моей квартирой, началась возня, птичьи крики. А потом вниз, в крутом вираже, ринулась целая стая стрижей. Наверное, их напугал какой-нибудь кот. Стрижи принялись описывать сумасшедшие круги, вокруг дома. Это было странное зрелище, если помнить, что все это создавалось каким-то разумом, творящим ощущение дома и творческой обстановки.

Я вернулся в комнату и растянулся на диване.

По всему получалось, что происходящее — это вовсе не проклятие, а благословение.

Никто и никогда не смог бы написать эту мою книгу по двум причинам: истинный ее автор мертв, а появиться история может только из-под клавиатуры живого человека, и непременно за границами реального мира.

Похоже, то, чем я тут занимаюсь — называется контрабандой.

Я помогаю родиться тексту, помимо своей воли, вкладываю в него отколовшуюся часть собственной души, и, стало быть, это — мое детище. У ребенка ведь тоже есть отец и мать. Вот почему все писатели утверждают, что им помогали музы. Может быть, так, на самом деле, все и было. Только не надо путать живых людей и голоса, диктующие тексты.

Ошибка читателей всегда состоит в том, что они за всем ищут живую женщину.

В чем-то они правы.

Но в том, что я здесь — виноват я сам, а вовсе не Лера. Она меня любит просто так. Ей не нужно доказывать, что я могу создать роман. Доказательства нужны только мне самому…

Итак, я напишу роман. Тот, который у меня самого вызывает ощущение легкой паники, потому что я не понимаю, может ли такое быть на самом деле. И когда меня вернут, то я не смогу расстаться со своим детищем.

Но проносить что-то между правью и явью, я, так понимаю, ничего нельзя.

И это уже меня, а не инквизитора встретят пограничники и таможенники. И роман от них не спрятать, ведь он действует на меня как наркотик, а у них, наверняка есть особые овчарки, которые чувствуют рукописи, написанные за гранью бытия…

Господи, о чем я думаю?

Если мне помогли все это написать, то неужели им трудно переслать все это «на мыло» в реальную квартиру? А как только текст появится в моем «ноуте», он автоматически перестает быть контрабандой, отмывается и полностью становится моей интеллектуальной собственностью!

Захочу: отправлю его в издательство. Не захочу — в корзину…

Нет, уничтожить не смогу. Это и так понятно.

Я не Гоголь, чтобы рукописи жечь. Это даже хуже, чем аборт. Это убийство именно живого младенца. Нет, если я вернусь, книгу, точно, не уничтожу. И не продам знаменитому автору. Разве можно отдать чужим людям свое детище?

Но я никогда больше не стану писать мистику! Возьму сюжетец про гномов и дракона, изобличу в их образах людские пороки, и в каждой строчке там будет написано, что все это — аллегория, басня, которой не было и не будет.

Если, вообще, смогу хоть что-то написать…

Кстати, об этом я еще не думал.

Вот как я потом буду жить без этой пещеры?

Друзья начнут скандировать: «Гера — ты лучший! Гера, давай!»

И все будут ждать если не продолжения, то чего-нибудь в том же духе, а вот как я напишу что-то похожее, если у меня не хватит эрудиции?

Ордена, маги, артефакты, законы трансформации и проклятий. Я обо всем этом знаю только из телевизора…

А что если все эти инквизиторы и дозорные существуют, и я приоткрыл занавес какой-то страшной тайны? Да они же решат, что я — один из них, и попробуй потом докажи обратное: только больше уверишь всех этих адептов в их правоте.

А что если я изобличил какого-то заговорщика до того, как он предпринял военный переворот в Ордене и ему, после публикации моей книги, перекроют кислород. Он ведь выкрутится, но явится ко мне, чтобы отомстить.

Я нервно сглотнул, вскочил с дивана и нервно прошелся от окна к дверям.

Впрочем, «Бесов» читала вся Россия, и что? Вот как написано у Достоевского, так революционеры и сколачивали свои преступные группировки. Да они буквально просто по сценарию Федора Михайловича власть захватывали.

Вот и выходит, что Великий инквизитор не станет меня убивать. Он прочтет, все поймет и сам поедет в Екатеринбург искать Костю, чтобы воссоединиться со своей магической памятью.

И тогда получится, что моя книга не изобличит преступника, а станет ему условным сигналом: мол, пора, приходи, дорогой друг, мир ждет тебя. Ты — наше антикризисное лекарство. А то так забодала эта бесконечная череда дефолтов и инфляций!

Вот почему первый автор, который продумал все мелочи, что теперь сами возникают в моей голове, так и не смог начать эту рукопись?

Он прозрел, понял, что своей славой проложит дорогу злодею? Он решил умереть, но не помогать преступникам?

А что решу я?

Да поздно уже принимать решения. Я написал несколько глав, я втянулся в ткань повествования, я уже внутри этой книги, и пока не закончу ее — не успокоюсь.

Предыдущий автор знал об этом, именно потому он не оставил ни строчки. Он понимал, что, начав работу, он не сможет остановиться.

Но я ведь не принесу в мир зло, а лишь предупреждение!

Да что толку?

Достоевский тоже думал, что открывает людям глаза на истинную суть революционеров.

Нет, чисто гипотетически, я могу написать, что «Некрономикон» уничтожил Великого инквизитора, и тогда черный маг испугается и задумается. Но это в теории.

Но проверено уже, что это не я сочиняю тексты, а готовый роман использует меня для того, чтобы придти в мир под моим именем!

Но если я взбунтуюсь, пещера найдет другого мальчишку, такого же тщеславного и не имеющего определенной целостной философской системы взглядов на мир.

И тогда эта книга, все равно, придет в мир, лишь под другим авторством.

А я испытаю ревность, точно, мне, в самом деле, изменяют и физически, и духовно. Словно, в этом случае роман предает меня другому, наверняка, менее умному графоману: ему ведь необходимо родиться, и не важно в чьей голове! Да еще изменит роман мне непременно с тупым балбесом, который даже не понимает, что его используют!

А вот мне легче оттого, что я все это понимаю?

Я открыл крышку «ноута», разбудил его. Свернул текст и посмотрел на Леру, улыбающуюся с рабочего стола.

Если я не напишу роман, то рискую застрять здесь навсегда. Без Леры.

В конце концов, я ведь не гений в прямом смысле этого слова. Я не волшебник, а только учусь. Моя книга не может вызвать социальную бурю.

Люди не поверят мне, когда узнают мой возраст. Они прислушиваются лишь к зрелым авторам, которым, как минимум за тридцать, а еще лучше — за сорок. Эти авторы сами управляют своими текстами. Они знают жизнь. А я для читателей — лишь амбициозный юнец, не более того.

И в чем-то эти люди, наверное, правы. Я не могу совладать с лавиной чужих мыслей, которая грозит погрести меня под собой, не просто подмять, а переделать на свой лад, заставить самого чувствовать и размышлять так, как нужно именно ей. Как же можно воспринимать меня всерьез?

И потому наплевать: кто и какие выводы сделает из моего романа! Я что: нянька человечеству?

В издании книг важно что? Чтобы тираж разошелся, чтобы вложенные средства вернулись с прибылью. И все подчиняются именно этому закону рынка. А что там внутри, под красивой обложкой, с накачанным небритым мужиком и с красавицей в купальнике, — издатель обычно этого не знает. Так с чего это я должен заботиться о правильном понимании текстов, если это, вообще, никого не заботит?

Вот прочитают про «Некрономикон» глупые двадцатилетние дети, считающие свое мнение единственно правильным, призовут они темные силы, и наступит у нас настоящий «Апокалипсис»?

А если эти же идиоты прочитают, скажем, Замятина или Солженицына, то что: у них в мозгах прояснится, и они стройными рядами двинуться обустраивать Россию?

Знаю я с десяток таких мудрецов: понтов — выше крыши, но в головах — ветер гуляет. У них что ни слово — то перл изящной словесности. И ведь все они то в журналистику лезут, то в искусство, наивно полагая, что в этих сферах ничего знать не нужно, а можно лишь «пальцы гнуть» и многозначительно намекать на свою одаренность.

А мне теперь, чтобы все эти потенциальные умники не сделали неправильных выводов, нужно сжечь самую лучшую свою рукопись? И ради чего? Они свои выводы сделают из чего угодно, и моя книга будет не поводом, а просто данью моде. Они ее не прочитают, а узнают в пересказе газетчиков, и выводы сделают еще до того, как роман будет подписан в печать. Как раньше любили говорить: «Я не читал, но считаю»…

Так что: кто и что решит — это пустяки.

Важнее, что скажет об этом Лера. Только ее мнение, действительно, для меня значимо.

Лера.

Она застряла в моей душе навсегда. По крайней мере, мне так кажется. Друзья уже давно пытались учить меня жизни: «Ты сначала все попробуй. Вдруг ты просто не понимаешь, что тебе нужно? Вот женишься, и будешь несчастен всю жизнь».

А если я не хочу, как все, методом математического исключения отсекать лишнее из своей жизни, если я просто чувствую, что мне нужно, а что нет?

Почему для мужчины считается позором жить эмоциями, а для женщины — нет? Зачем опускаться в грязь и жить как свинья, если можно просто положиться на сердце? Только одна душа и знает, что мне, на самом деле, нужно. А мозги, так же, как и эмоции, — вечно уводят в сторону.

Вот чего я хочу? Чтобы Лера была рядом. Не так уж и много. И чтобы мы, по-прежнему, ссорились из-за ерунды, типа восстания роботов, а не из-за немытой посуды. Чтобы мы не теряли ощущения друг друга, не переставали слышать и понимать, чтобы шли на уступки. Вот, собственно, и все.

На самом деле это очень много, я отдаю себе в этом отчет, но если я не буду стремиться именно к этому, то вот тогда и буду несчастлив.

Но именно этого друзья и не понимают. Они хотят попробовать все, пока молоды. А я писатель, я все могу выдумать, мне не обязательно опускаться на дно порока, чтобы понять его.

Написать во имя Леры и себя, во имя нашего воссоединения!

Красиво, с надрывом, но — не правда.

Пишу я только ради самого себя. Это мне нужно утвердиться в собственных глазах. Это я испытываю дискомфорт от отсутствия какого-либо собственного социального статуса. Это мне хочется кем-то быть и что-то в этой жизни значить. И я хочу добиться этого собственными действиями, а не брать все в займы у бога.

Но самое главное: сначала нужно что-то создать, и уже потом думать о том, как это будет влиять на людей.

А я, прежде всего, выдумал кучу разных, как обоснованных, так и не имеющих под собой фундамента, страхов. И уже потом, управляемый этими фобиями, стал заглядывать в мутную воду вдохновения.

Писать и оглядываться, бояться, что за мной придут: если не из ФСБ, то из других миров — это уже слишком!

Мир человеческой фантазии огромен, его вечно пытались сковать то религиозными цепями, то подчинить контролю государства.

Но одна деспотия сменяет другую, а искусство продолжает жить.

Собственно, если смотреть в суть вещей, то социальная модель общества когда-то была создана, чтобы защитить человека от дикой природы, но сегодня она имеет другую функцию: контролировать каждый всплеск души.

Пушкин лучше всех сформулировал государственность: «Души прекрасные порывы». В смысле: «Души, топчи, выжигай каленым железом, чтобы не осталось ничего прекрасного, чтобы не сохранилось в сердцах ничего прекрасного».

Пушкин, вообще, был циник, он вот уже двести лет каждого из нас вопрошает: «Что в имени тебе моем?»

И ведь, действительно, что нам в его вымени? Он один из многих, но только из него мы сделали золотого кумира, поставили его вместо Аполлона, и бьем ему челом: «Научи нас, о, великий, сделай, чтобы нас тоже поминал всяк сущий в стране язык!»

Ну не можем мы знать и любить целый пантеон писателей и поэтов. Да и как можно подумать, что кто-то может написать лучше самого Пушкина! А если и напишет, то об этом никто не должен узнать! Нам нужен один идейный вдохновитель, чтобы абсолютно все признали его гений.

Обожествление трупа Владимира Ильича началось именно с того, что мы все до сих пор страстно ищем, кому бы поклониться.

И, по сути, нам ведь все равно, кто это: Пушкин, Ленин, Николай Второй, Навуходоносор, поручик Ржевский. Был бы идол.

Собственно, истинное искусство у нас тоже украли.

Культурологи объясняют нам, как мы должны правильно понимать картины да Винчи и что именно следует прочитать между строк у Данте. А еще нам внушается, что копаться в грязном белье — это почетная профессия.

Профессора литературы знают все о трагедии тридцатипятилетнего Гофмана, влюбившегося в собственную ученицу. И мы охотно повторяем, что каждый литературный герой имеет реально существующий прототип.

Людям интересно не творчество, им нужен повод для сплетен. И если смотреть на это широко, то создание социальных моделей будущего и вся фантастика — это повод для тех же споров на скамейке, только уже не о безнравственности загулявшей соседки, а материй куда более высоких!

Все литературоведение и критика — это попытка обывателя не просто заглянуть в голову творца, покопаться в ней, но еще непременно найти нечто такое, что позволит воскликнуть: «Ха, да все мы из одного теста!»

И создание школ и течений — это попытка поставить творца на его истинное место: на полку в книжном ряду.

Вот и получается, что у нас, кроме наших душ, в этом мире ничего не осталось. Все регламентировано. У нас даже выбор всегда состоит из трех комбинаций: да, нет, воздержаться. А должно быть, как минимум, семьдесят два пути…

Получается, что мы все в этом мире берем напрокат.

Я вот, как писатель, вряд ли когда-либо смогу придумать сюжет, которого никогда не было в литературе или создать новый архетип — все когда-нибудь где-нибудь засвечено.

И нужно иметь особую дерзость, чтобы, не взирая на это, пытаться сделать что-то свое.

Единственное наше личное богатство — это наши сны и мечты. Ничего другого своего собственного у нас нет.

Мы все слагаем наши жизни из кубиков карьерного роста, любви, предательства, измены, лжи. Кубики одни для всех, а картинки выходят разные.

Но вот только знать, что можешь что-то сделать, и вечно чего-то бояться — это не мой путь!

Пусть меня потом бросят в гиену огненную, но я дойду до конца, допишу эту чертову книгу, вернусь с ней домой, издам ее, и докажу самому себе, что и я чего-то стою в этой жизни!

Я не могу и не хочу быть пустозвоном, болтуном, всю жизнь разглагольствующим о творчестве других писателей, потому, что сам не в состоянии ничего придумать!

Да, писать оказалось намного сложнее, чем потешаться над графоманами, отыскивая у них явные описки и «ляпы». И смеяться над откровенной глупостью, над незнанием элементарных законов физики, конечно, проще.

К сожалению, у каждого второго нашего фантаста, в космическом корабле непременно открывают пальбу из лазерных пушек, насквозь пробивают наружные обшивки и при этом все остаются в живых, причем без всяких скафандров.

А еще модно описывать, как злобные завоеватели непременно выдвигают из утробы несколько рядов челюстей, точно это матрешки, и при такой забавной структуре рта они не высасывают кровь, а именно откусывают части тела прямо с костями. Это, может быть, и эффектно, но представляется очень уж маловероятным.

Я уж не говорю, что у нас чуть ли не все болтают с пришельцами на русском или английском языке! Что-то не припомню у современников тщательно разработанную лингвистическую систему якобы инопланетного языка. Таковы наши фантасты.

А мистики еще смешнее. Даже маститые авторы, и те — швыряют в одну кучу и западный оккультизм и якобы восточную мудрость, ссылаются на Блаватскую и Рериха, причем никто, толком, не может объяснить, в чем, собственно был их так называемый прорыв?

В общем, теперь в одном мистическом романе непременно должны быть пентаграммы с козлиными рожами, десяток зомби, ниндзя, маг в колпаке и халате, расшитым звездами, гримуар, страшный артефакт и непременно парочка эсесовцев, работающих в отделе создания непобедимого арийца. Ах да, чуть не забыл про всепобеждающего янки непременно с звездно-полосатым флагом и с сигарой в зубах.

И вот этим самоучителем для творца комиксов я пытаюсь запугать читателя и самого себя?

Врубель рисовал голову дьявола сорок раз, но так и не завершил работу. А почему? Наверное, понял, что каждый его эскиз имеет право на жизнь, и дьявол, как и бог, — многолик. И у него тоже бывает смена настроения и желаний.

Булгаков прожил трудную, полную лишений жизнь, и в итоге попал в эту же самую комнату, исполняющую наши тайные желания, в которой я сейчас валяюсь на диване. И он получил не просто комнату для жизни, он смог привести в этот нереальный мир свою любимую женщину.

Похоже, что позволено настоящим мастерам, запрещено мне.

Булгакову любовь помогала. Но и мне она не мешает!

Наверное, в этом и есть ответ: здесь собрано только то, что помогает достичь мечты. И дело даже не в том, насколько сильно я люблю Леру, а в том, что просто я очень молод и не могу концентрироваться на многих идеях и мыслях одновременно.

Лишь когда я достигну такого уровня, где все в реальности будет помогать мне, а не отвлекать, тогда и окружение здесь переменится. Но на это могут уйти годы.

Я непременно научусь этому потом, а сейчас я не упущу своего шанса, не позволю сомнениям сломить себя!

Никто не дождется, чтобы я оставил миру не роман, а записки сумасшедшего! Я непременно дойду до конца, что бы ни ждало в финале!

Я не хочу быть трусом, который всю оставшуюся жизнь будет сожалеть об утраченном.

Может быть, это именно тот путь, по которому проходят все настоящие писатели?

Страх разъедает мысли, точно ржавчина — железо, он захватывает человека целиком, подчиняет себе все его желания, он заменяет собой все, в том числе и жажду творчества.

Погрязнув в мыслях о том, нужны ли мои книги человечеству или нет — я просто никогда больше не смогу ничего написать.

Но всем известно, что гений и злодейство — не совместимы. Вот и будем плясать от этой печки. Если я могу работать, значит, это кому-нибудь нужно!

Конечно, не факт, что любой талант — подарок от бога. Дар может проявиться и с разрешения темных сил. Но что с того?

Будь я трижды гениален, но если в моих книгах не будет обычных человеческих чувств и страстей: любви и страха, загадочных убийств и хитроумных расследований, то я никому не буду интересен. И даже если за моей спиной будет стоять легион ангелов, написанные мной книги, которые никто не читает, счастья конечно, не принесут.

Я стряхнул с плеча серый пепел. Откуда он только взялся?

Написать и вернуться. И не думать. Ни о чем.

Не нужно обольщаться, я совсем не тот, за кого потом меня выдадут. Мне, возможно, придется еще десяток лет провести за изучением средневековых трактатов, чтобы понять, где именно и в чем обманули меня черные волны вдохновения.

Я ведь прекрасно понимаю, что настоящие тайны студентам не открываются, для этого стоит попотеть, пережить гонения, всеобщее презрение, как проверку на верность мечте, и только потом, может быть…

Возьмем любую звезду шоу-бизнеса. К примеру, Диму Билана. Он тем всем и нравится, что упрямо идет к своей цели. Так вот, не важно насколько он талантлив, но если бы его, как проект, не раскрутили в шоу-бизнесе, то, возможно, он бы еще лет десять был бы никому неизвестным гастролером.

Сейчас меня самого используют именно как проект, в который кто-то вкладывает хорошие деньги. Или чем там платят в тонких мирах?

Есть у меня талант, нет — какое это имеет значение? Я хотел быть писателем — мне протянули руку помощи. Отказываться глупо.

И не стоит даже думать, за что именно и почему мне дали этот шанс. Я им подходил по каким-то параметрам, и все. На моем месте мог оказаться кто угодно!

Так что Книга и Великий инквизитор должны встретиться. Это предопределено.

Не стоит стоять на пути сильных мира сего.

Это не продуктивно.

Я для них — всего лишь пыль.

Если повезет — стану звездной пылью, блистающей кометой, притягивающей взоры восхищенных читателей.

Не удастся — так и останусь пригоршней праха.