Глава 13

Сентябрь начался, как обычно, с первых свинцовых туч, пришедших откуда-то ночью и обложивших небо, моросящих унылых дождей и ночных заморозков, выбеливающих зеленую еще траву.

Но после недели непогоды, когда промозглый ветер разгуливал по обезлюдевшим улицам Новосибирска и монотонно барабанил дождь в рыжие от ржавчины козырьки подоконников, по непросыхающему асфальту, стучал каплями в окна, словно просил впустить, природа сменила гнев на милость и пришло последнее в этом году тепло — бабье лето.

И хотя тучи расползлись, очистив на время небо, и оно снова заиграло голубыми первозданными красками, и солнце почти так же, как и месяц назад, старалось припекать землю, все понимали — это уже не то солнце и не то тепло, и пора настраиваться на долгую осень…

В солнечную, но ветреную пятницу восемнадцатого сентября Николай Протасов — молодой человек двадцати восьми лет, он же глава производственной фирмы с лирическим названием «Вега», пребывал в своем офисе — крохотном кабинетике, расположенном в арендованном им деревообрабатывающем цехе, заброшенном к черту на кулички, а если быть точнее, на самую окраину двухмиллионного промышленного гиганта — на задворки спального микрорайона Паласса.

Он сидел за однотумбовым письменным столом, на котором когда-то резались в домино цеховые мастера, облокотившись рукой на спинку скрипучего расшатанного стула. На столе перед ним стоял граненый стакан, до краев наполненный пузырящимся прозрачным напитком, рядом откупоренная бутылка шампанского «Князь Голицын» и распечатанная плитка шоколада. Но главной ценностью на столе являлся контракт, подписанный им полчаса назад с представителем крупной кемеровской ассоциации, владеющей сетью престижных мебельных салонов.

«Йес!..» — в который раз издав в душе восторженный вопль, он удовлетворенно хлопнул ладонью по столу:

— Прорвался!

Залпом выпив шампанское, Протасов забросил в рот квадратик шоколада, разжевал его и, мечтательно сцепив руки на затылке, откинулся на спинку.

А ведь еще неделю, да что говорить, пять дней назад он считал, что прогорел, занялся не тем бизнесом, где куда ни глянь — всюду конкуренты, конкуренты, конкуренты, и все они заняты одной и той же проблемой: кому и как можно дороже спихнуть товар, будь то мягкая или корпусная мебель.

Организовывая «Вегу», Протасов рассчитывал на своего хорошего знакомого — настоящего дизайнера мебели, не сошедшегося на прежней работе с руководством фабрики и за высказывания о полнейшей профнепригодности начальства получившего волчий билет.

Мужик оказался толковый — порылся в каталогах импортной мебели, поднял собственные чертежи и эскизы, помозговал и выложил наконец перед Протасовым десяток великолепнейших экземпляров — не мебель, а произведение искусства, — заявив, что готов приступить к серийному выпуску хоть сейчас.

Шестеро рабочих под пристальным вниманием этого мастера по десять часов в день не отходили от станков, строгали, подгоняли, сбивали, кроили, снова стучали молотками.

Протасов в это время мотался по складам на своем стареньком «жигуленке», закупал дорогой, но качественный флок, фурнитуру, пробивался в магазины, пытаясь договориться по поводу реализации.

Но магазины оккупировали мебельные фабрики и те коммерсанты, что взялись за дело много раньше его или же имели мохнатую лапу. Протасову оставалось два выхода: выставлять образцы прямо на улице, в многолюдных местах, что опять же было нереально из-за приближающейся осени, затем и зимы, или же тратить бешеные деньги — гнать рекламу в бегущей строке, в рекламных блоках, втискивать в газеты, вручную клеить на подъездах, остановках и фонарных столбах.

Но беда заключалась и в том, что свободных денег на руках у него не было, все вложено в производство, и рабочие, третий месяц сидевшие на обещаниях, но без зарплаты, начинали роптать.

С отчаяния, разочаровавшись в самом себе, Протасов решил плюнуть на все и чуть не сорвался в запой, но тут позвонил Олег Чехлов, его старинный приятель, и в беспросветном будущем стали появляться первые лучики света.

С Чехловым они восемь лет назад заканчивали один факультет в НЭТИ, и Олег даже был свидетелем на свадьбе Протасова. Инженерить по окончании вуза он не собирался и в один прекрасный день превратился в… подлинную акулу империализма.

На восемнадцатое сентября Олег Чехлов единолично владел солидной компьютерной фирмой, продуктовыми магазинами в разных точках города, включая известный супермаркет в центре, а весной, вдобавок ко всему, открыл туристическое бюро, назвав его «Венера-тур».

— Колян, я вымотался, — шипела Протасову в ухо телефонная трубка. — Бросай все и приезжай. Я в Кропоткинских банях. На входе назовешься, тебя проведут. Жду.

И все, запикала трубка. Ни тебе «здравствуй», ни «как дела?». Приезжай, и баста…

Время шло к вечеру, но Протасов решил навестить приятеля…

* * *

После шикарной парилки, изойдя на семь рядов потом под нахлестами пахучего веника, они влетели в небольшой, но глубокий бассейн с прохладной водой, долго фыркали и ныряли и уже потом, повторив процедуру, разместились в кабинете за столиком, и Чехлов, откупоривая пиво, расслабленно простонал:

— Хо-ро-шо…

Его распаренное круглое лицо налилось румянцем, голубые глаза с вожделением смотрели на наполняющийся хрупкий бокал, где шапкой подымалась ноздреватая пена. На широкие мускулистые плечи небрежно наброшена простыня.

— Давай, Колян, — он приподнял бокал и коснулся им бокала Протасова, — за то, чтобы все было… как надо!

Холодное терпкое пиво остудило жар, вслед за опустошенными бутылками на столе появились новые бутылки, крабовые палочки, попробовав которые друзья сразу забраковали, и копченая рыба в заграничной вакуумной упаковке.

Обилие пива заставило Протасова слабо протестовать:

— Куда столько? Мне за руль.

— Раньше надо было думать, — усмехнулся Чехлов. — Думаешь, от количества выпитого гаишник сдерет меньший штраф? Куда там! Не беспокойся, что-нибудь решим.

Он выудил из вороха одежды мобильный телефон и набрал номер:

— Саша? Подъезжай к Кропоткинским. У входа увидишь «копейку», — перекрыв ладонью микрофон, уточнил у Протасова: — Ты ведь еще на ней ездишь?

Протасов кивнул. Голос Олега вновь сделался властным:

— Поднимешься ко мне, возьмешь ключи от машины, документы и адрес, куда надо отогнать. Доверенность накидаем…

— А как же я? — удивленно спросил Протасов. — Домой пешком пойду?

— Не бойся, не брошу. Довезу… А теперь рассказывай, что у тебя за неприятности?

Протасов раскусил сухую фисташку, ссыпал шелуху на край стола.

— A-а, нет у меня призвания деньги делать. Ну не умею! Склад, что ли, не тот?

— Склад… Думаешь, я свое место в жизни нашел?.. Ладно, давай в подробностях и по существу.

Выслушав, что скопилось у Протасова на душе, он залпом махнул остатки пива из бокала, проливая через край, обтер ладонью мокрые губы:

— А что ты думал, деньги сами в руки сыплются, успевай только подбирать? Как же… В первую очередь здесь башка нужна!

— А у меня ее нет?! — обозлился Протасов.

— Вашего брата — мебельщиков в городе пруд пруди. Открой любую рекламную газетку, пестрят объявлениями. Появился ты, пусть даже с самыми низкими ценами и с изысканным товаром, а не тем ширпотребовским дерьмом, каким завалены магазины. Что нужно, чтобы тебя заметили в этой серой массе?

— Реклама, — со вздохом констатировал Протасов.

— Реклама, — передразнил Чехлов. — Обычная не прокатит. Я говорю, в глазах пестрит. Нужен неожиданный ход. Вот что, есть предложение. А что, если загнать тебя в Интернет?

— Смеешься?

— А почему и нет? — Чехлов приподнялся, загораясь новой идеей. — Придет мой специалист, отщелкает на камеру твои диваны, составит картинку. Загоним цену и телефон, выставлю на свой сайт. Глядишь кто-нибудь да клюнет. Инофирмы не обещаю, но наших, с соседних областей, например, привлечь реально…

На том они тогда и порешили. И действительно, на другой день в офисе появился молодой человек с диковинной плоской камерой, пощелкал вспышкой, записал цены и ушел.

А еще спустя пять дней Протасова взволновал междугородный звонок.

— Фирма «Вега»? — спросил далекий голос.

— Да.

— Беспокоят из Кемерова. Могу я поговорить с кем-нибудь из вашего руководства?

— Можете… подождите минуту, — сказал Протасов и отложил трубку.

Сработало объявление, звонят ему серьезные люди. Звонят, думая, что имеют дело с солидной фирмой, а в какой уважающей себя конторе за телефон первым берется директор? Разве что там, где по нищете не хватает средств на секретаря.

— Слушаю вас, — изменив голос, заговорил он, выждав для верности секунд тридцать. — С кем имею честь?

— Я генеральный директор ассоциации «Витязь» Геннадий Болкисев.

— Протасов, — представился он, — генеральный директор…

— Да-да, знаю, — перебили его. — Нас заинтересовал сайт с вашим товаром, и мы хотим не просто приобрести у вас разовую партию, а стать долговременными партнерами.

— Давайте, — нарочито равнодушно предложил Протасов. — Только через договор.

— Когда мы можем подъехать с предложениями?

— Давайте в пятницу, восемнадцатого.

— Хорошо, куда?

«Куда? — задумался Протасов. — Тащить их в этот хлев? А что делать?»

— В семнадцать часов у меня на складе. Записывайте адрес…

* * *

И вот он — договор, гарант стабильности и, тьфу-тьфу, не сглазить бы, процветания его «Веги».

Протасов взял бланк, нашел строчку со своими обязанностями, зацепившись за пункт 3.3:

— Ежемесячно поставлять по восемь комплектов всей заявленной в перечне мебели… Всей!.. А заказчик?.. Заказчик обязуется…

Он допил шампанское:

— …заказчик обязуется оплачивать ее по цене… в срок… А иначе!!!

Это была его победа, его день, его праздник; событие, которое следовало обязательно отметить. Не сам с собой в пустой квартире… Да что голову ломать? Олежка!.. Он же сподобил. Позвонить прямо сейчас, поделиться…

Он схватил трубку, но тотчас бросил ее обратно на рычаги. Порывисто встал, пролез в брешь между столом и стеной, снял с вешалки куртку. Спохватившись, вернулся к столу, выгреб из стола пластиковую коробочку с антиполицаем.

Забросив в рот драже, достал из кармана ключ от машины и вышел из кабинета.

* * *

В офисе компьютерного салона «Бит-лтд» Чехлова не оказалось. Симпатичная секретарша с ярко напомаженными пухлыми губками, в легкой блузке с интригующе-глубоким вырезом Протасова встретила настороженно, словно углядела в нем законспирированного налогового инспектора.

— Олега Ивановича нет и сегодня не будет, — пропела она бархатным голосом и опустила лакированные ногти на клавиатуру, поглядывая одним глазом на экран, где пищала какая-то игрушка.

Излишняя самоуверенность девицы, для которой, за исключением босса, остальные люди — челядь и чернь, вызвала смешок Протасова, но, ничего не сказав, он вышел на улицу, завел «жигуленок» и направился к Центральному рынку.

Чехлов жил неподалеку от рынка, во дворах, но постоянные пробки на дорогах мешали доехать быстро. На втором светофоре, не сдержавшись, отчаянно сигналя, вылетел из замершего потока, по газонам вывернул на узкую улочку и закрутился по дворам и подворотням…

Полгода назад чета Чехловых приобрела двухэтажный кирпичный особняк, в котором раньше располагалось местное ЖЭУ или подобная ей шараш-монтаж контора. Контора съехала, получив новое помещение, а Чехлов, пользуясь связями в мэрии, по дешевке отхватил здание, нанял рабочих и занялся перепланировкой.

Когда Протасов с женой Ольгой нагрянули к ним на новоселье, он был поражен размахом. Да что поражен — убит!

Некогда серый фасад с тюремным колючим набрызгом радовал глаз отделочной плиткой и выглядел как игрушка. Шифер — старый, растрескавшийся от дождей, сапог кровельщиков и времени — был с крыши убран. На его место культурно улеглась красная черепица. Красиво, хоть и непривычно.

А внутри… Кухня, где места много больше, чем в зале Протасовых. Столовая, в которой можно запросто устраивать банкеты и гостей найдется где рассадить. Коридоры, спальни… Бассейн на первом этаже, рабочий кабинет, курительная и особый шик — каминный зал.

Сколько денег вбухано в ремонт, ведомо лишь самому Чехлову да подрядчикам…

* * *

Ольга… Подумав о жене, Протасов помрачнел и полез за сигаретой… Как все глупо получилось…

И он не прав, и она тоже. Но упрямства у каждого, как у тех двух баранов, что сошлись лбами на хлипком мостике, не уступая ни в чем друг другу. А мостик дрожит от напряжения, готовый рухнуть в любое мгновение.

Почти три месяца они жили врозь, и чем больше становился временный, разрыв, тем шире расползалась трещина, разделяющая их и постепенно становящаяся пропастью.

Пойти на мировую? Он пробовал на следующий день после той сцены, что устроила Ольга, собирая вещи и дочку Юлю. Не поверила ни единому его слову… А зря!..

А ведь ничего не было! Не изменял он ей за все пять лет совместной жизни. И домой приходил вовремя, деньги отдавал без утайки, не пил. Словом, вел себя, как и полагается примерному мужу. Эдакая паинька, у которой того и гляди прорежутся крылышки на спине.

А тут Лимон, как назло, свалился на голову из первопрестольной. Лимон — Игорь Кисляков, как и Чехлов, его бывший сокурсник. Только с разницей, что Олег в студенческие годы больше занимался коммерцией, а Лимона всегда интересовала только политика. Но никак не учеба.

Институт закончил с горем пополам и сразу возглавил молодежную организацию одной известной партии. Кричал на митингах, ратовал за возвращение долгов обманутым вкладчикам, поливал грязью отцов города, за что бывал неоднократно бит и сиживал за нарушение порядка в милиции. Образ народного защитника-страдальца настолько прочно прилип к нему, что московские партийные мужи заприметили шустрого паренька и со временем перетащили к себе.

Теперь Лимон стал мелькать еще чаще, уже на телеэкранах. По-прежнему митинговал и разоблачал в смертных грехах мудрое руководство, но уже страны. Ратовал не за один Новосибирск, а за всю Россию в целом.

И вот этот самый Лимон по каким-то партийным делам нагрянул на родину и, имея хорошие представительские, решил гульнуть на полную, собрав в откупленном на ночь ресторане старых знакомых.

Не забыл и Протасова, чьи шпаргалки спасали его на экзаменах, ошеломил, буквально ворвавшись в столярку вместе с Чехловым.

— Узнаешь? — смеялся Олег, а он присматривался к очень уж знакомому лицу, и догадка шевелилась в голове.

— Неужели так изменился? — Лимон сграбастал его в объятия и, отпустив, заявил: — Поехали, водка киснет.

Не давая Протасову опомниться, почти силой загрузили в чехловский джип и, наплевав на протесты, увезли на ту самую пьянку, закончившуюся под утро следующего дня и принесшую ему одни неприятности.

После первых тостов и здравиц под бренчание оркестра спиртное пошло на ура. Начав, Протасов не мог уже остановиться, да ему бы и не дали…

Ближе к вечеру туман в голове окончательно сгустился, с глазами случилась забавная оказия — лица расплывчатыми пятнами крутились в хороводе, стены ходили ходуном, а в мозгу стучала последняя здравая мысль: «Пьян… Пьян, как…»

А потом появились девицы. Да, он смутно помнил, как Лимон, пьяно тыкая пальцем в кнопки сотового и часто промахиваясь, матерился и, икая, делал праздничный заказ.

Но ничего не было! Ничего! То есть абсолютно!.. Как он ни нарезался, знал наверняка.

Липли к нему пьяные проститутки, развозили дешевую китайскую косметику по одежде, а он, как на грех, в тот день надел костюм с белой рубашкой да, разгоряченный летней жарой и спиртным, давно снял пиджак. Он непринужденно хохотал, но, отгораживаясь этим смехом, потихоньку избавлялся от назойливого внимания…

Он проснулся с дикой головной болью и сразу понял, где находится. Зашторенное окно, размерами напоминающее магазинную витрину, за которым было сумрачно. И не поймешь, вечер на улице или уже утро. Огромный зал, столы с грязными тарелками и стулья, чьи-то размытые фигуры.

Поднявшись, он подался к выходу, на ходу надевая пиджак. С пьяных глаз сразу не рассмотрел, что рубашка в помаде и верхние пуговицы вырваны с мясом. А снять ее — он и теперь, по прошествии трех месяцев, темнел лицом при воспоминании — на груди краснели три длинные царапины. Такие, будто его драла кошка.

Пройдя мимо спавшего лицом в тарелке с недоеденным салатом Лимона, в дверях он налетел на Чехлова. Тот, как ни странно, выглядел свежее. Пил ли меньше, или питейного опыта больше?..

— Поехали, подброшу до дома, — предложил он.

Протасов ужаснулся:

— Пьяный за баранку?

— Дурак, я водителя вызвал.

Довезти он довез и оставил возле подъезда, не желая становиться свидетелем семейных скандалов, тем более что самого дома ждали разборки.

С третьей попытки попав ключом в замочную скважину, Протасов ввалился в квартиру, включил в прихожей свет и глянул на часы — половина шестого утра.

На шум — он пытался разуться, но терял равновесие — из комнаты вышла Ольга в длинной сорочке, посмотрела с подозрением:

— Откуда вы так рано?..

Когда она переходила на «вы», Протасов терялся. Дело и в этот раз пахло керосином.

— Понимаешь… — промямлил он и шагнул к ней, желая заключить в объятия и на этом все закончить.

Но Ольга брезгливо отстранилась. Зоркий женский глаз усек разводы помады на рубахе, теплая со сна рука отвела ворот и…

Он схватился за горящую щеку и глупо спросил:

— За что?

Были слезы и причитания, хлопали дверцы шкафов, летели в чемоданы женские тряпки, плакала в кроватке проснувшаяся дочь.

Враз протрезвев, он сидел в кресле, поджав под себя ноги, и сказать ему было нечего…

С того дня он возненавидел свою квартиру, домой с работы шел неохотно, как на каторгу. Пустые стены давили, давила и гнетущая тишина в комнатах, где недавно звенел детский смех…

От скуки он пересмотрел гору видео кассет, пробовал читать российские детективы, но тоска усиливалась, и он забросил и это занятие.

* * *

Затормозив около чехловского особняка, Протасов запер машину, для верности подергал ручку и, подойдя к железной двери, нажал кнопку домофона.

В квадратный видеоглазок рассматривали его недолго. Лязгнул автоматический замок, и дверь открылась.

В прихожей на Протасова с лаем налетела овчарка, оскалила желтые клыки, но, заслышав громкий хозяйский возглас: «Брем, фу!» — затормозила всеми четырьмя лапами и села, не сводя с него умных глаз.

Из коридора вышел Чехлов — в олимпийке с засученными по локоть рукавами, в спортивных брюках с лампасами и мягких тапочках, на которых болтались мохнатые балаболки.

— Входи, Колян, — радушно пригласил он, не удивляясь внезапному приходу, и протянул ладонь. — Здорово. Пошли в зал.

Зал — скромное, по меркам Чехлова, помещеньице, чем-то около пятидесяти квадратных метров, — занимал добрую треть второго этажа и был обставлен самой современной аппаратурой, начиная от домашнего кинотеатра и заканчивая подсветкой стен.

У дальней стены на тумбе надрывался музыкальный центр. Свет мягко ложился на ковровое покрытие через тончайшую ткань штор, каскадами ниспадавших с окон.

Чехлов опустился в стоявшее у окна кресло и предложил:

— Пиво будешь?

— Не-а, — отказался Протасов и примостился на краю дивана. — Твоя дома?

— Дома… С бельем возится.

«Возится с бельем? — мысленно поразился услышанному Протасов и прикусил язык, чтобы не ляпнуть лишнего. — При ваших-то капиталах?»

— Сработала твоя реклама, — вместо этого сказал он. — Сегодня заключил контракт.

— Поздравляю, — на удивление сухо отреагировал Чехлов. — Какая, Колян, тоска… Понимаешь, хандра заела. Одно и то же, каждый день. Чертов офис, звонки, партнеры, клиенты… И бабки, бабки, бабки… Мысли и те на одну сторону стали — как бы больше еще загрести. Никакой отдушины…

— Понимаю, — кивнул ему Протасов, сам же подумал: «Зажрался просто ты, браток. Мне бы твои проблемы».

В зал неслышно вошла Ирина, жена Чехлова, миниатюрная, стройная женщина с живыми изумрудными глазами. Чехлов имел вкус и жену отхватил, хоть на конкурс красоты выставляй. Правильные черты лица, брови, сросшиеся на переносице, как у горянки. Обесцвеченные волосы стрижены по-мальчишески коротко. Красный домашний халатик обтягивал ее точеную фигуру.

— Здравствуй, Коля, — кивнула она Протасову, прошла к креслу мужа и встала, подбоченившись.

Чехлов посмотрел на нее исподлобья и не то тяжело вздохнул, не то простонал:

— Ну что еще, Ира?

— Надоело! — коротко высказалась она и капризно надула губы. — Сидишь, сидишь в этих стенах, жизни не видишь…

Чехлов повесил голову и устало прикрыл глаза.

Протасов понял, что явился не вовремя, а значит, пора и честь знать, чтобы не стать свидетелем словесных баталий на семейном фронте.

— Все люди как люди, куда-то ездят, как-то проводят время. А тут… как в склепе!..

— Хочешь, вечером в клуб поедем или в казино?

— Да надоело мне, Олег, это… Надоело! — с надрывом ответила она. — Одно и то же… Одни и те же зажравшиеся морды, тупые девки, разнаряженные, как на панель.

— Не пойму я, чего ты хочешь? — вспылил он и рывком поднялся. — Другие только мечтать могут о такой жизни, как у тебя! Ни забот, ни проблем. Надо — новая побрякушка! Захотела — неделя на Кипре! С голоду вроде не пухнем, копейки не считаем. Чего же еще?

Чехлов не на шутку распалился. Ирина вдруг улыбнулась, и он тут же начал сдуваться:

— Хлеб, выходит, приелся? Зрелищ тебе подавай?.. Давай съездим куда на выходные?

— Поехали, — поддержала она. — А куда?

— Черт, — призадумался Олег. — Есть у меня одна мысль… А может, Ир, не одни? Вот с ними, например, — он посмотрел на Протасова. — Как, Колек, с женами, а?

— Я не могу, — смутился Протасов. — У меня дела… работа.

— А мы что, на месяц собираемся? На выходные! Суббота, воскресенье, от силы понедельник захватим. Не бойся, не заглохнет твоя контора за день без чуткого руководства.

— Не знаю, — продолжал сомневаться он. — Денег на поездки у меня все равно нет. И куда вы хотите, на Кипр?

— Зачем? Там тоска смертная. Есть мероприятия поинтереснее. Я рассказывал о своем новом проекте?

— Нет, — вздохнул Протасов, понимая, что сбежать не удастся.

— Ириш, принеси нам чего-нибудь… безалкогольного, — попросил Чехлов. Когда жена неспешно покинула зал, продолжил: — Меня на мысль навели иностранцы. Устраивают на Западе всякие сафари, вывозят богатых янки и европейцев в Африку, Бразилию… Бешеные бабки за такую охоту отстегивают, и от желающих отбоя нет. И тут меня осенило! А чем мы, русские, хуже? Что, в наших лесах экзотики недостает? Да если создать условия, клиенты плюнут на всякие Бразилии и косяками потянутся в Сибирь… Короче, нашел я тихое местечко. В такой дыре, где и Макар телят не пас. Вертолетами перебросил туда рабочих, стройматериалы, а за лето они такую базу отгрохали…

Ирина внесла две запотевшие бутылки с кока-колой.

Поблагодарив, Протасов отхлебнул ледяного напитка. Перехватило горло.

— В округе зверья, что комаров! И медведи есть, и волки, и лисы. Местные в такую глушь не заходят. Райский уголок нетронутой цивилизацией природы.

— И ты предлагаешь ехать в такую даль?

— А ты против? После города — чистый воздух, хвойный лес, рядом речка. Рыбу с берега можно голыми руками ловить!

— Не знаю…

Никуда ехать Протасову не хотелось. Он вообще не любил суеты, непродуманных заранее, спонтанно принятых решений. Еще пять минут назад он и думать не мог ни о какой поездке. И предстоящий уик-энд виделся обыденно-серым: телевизор, видик… Маета.

— Чего башку ломаешь? — Чехлов искренне возмутился. — Ты с Ольгой помирился? Нет? Так чем не повод? Я со своей, ты со своей… А там уж как-нибудь. Девки сами по себе, а мы — ружьишки в руки и на тропу. Решайся! Согласен? Согласен или нет?.. Ну…

Под таким нажимом Протасов не выдержал и сдался. Ирина засмеялась и захлопала в ладоши.

— Молоток! — одобрил решение Чехлов. — Я сегодня же созвонюсь с людьми, решу все вопросы. Не переживай, расходы за мой счет. Оружие на базе. Твоя задача — не опоздать в Толмачево. Завтра, в двенадцать, встречаемся у окна справочного. Не забудь жену и паспорта!

* * *

Позже, накручивая баранку, выехав на освещенный фонарями Красный проспект, он костерил себя за излишнюю мягкость. Надо же было поддаться на уговоры, отступить… Теперь идти в отказ поздно. К Ольге он сегодня не поедет. Лучше завтра. Глядишь, утро вечера мудренее…

 

Глава 14

Проснувшись от надрывного звона будильника, Протасов несколько секунд еще лежал, надеясь, что звонок смолкнет. Но электронное творение рук человеческих продолжало дребезжать настойчиво и муторно. Терпение у него кончилось, он волей-неволей поднялся и щелкнул на панели переключателем.

«Восемь часов», — рассмотрел сквозь слипающиеся глаза черные цифры и потянулся.

Одевшись, он включил на кухне чайник, и, пока брился, вода закипела. Он заварил крепкий кофе, выпил мелкими глоточками. Взбодрясь, вымыл посуду, вытащил из прихожей спортивную сумку и задумался.

С пионерских времен не бывал он в походе и что с собой брать, не мог сообразить. Возможно, пару носков, смену белья и теплые водолазки?

Порывшись в стенке, он сложил в сумку теплые вещи, сверху утрамбовал толстый шерстяной свитер, с трудом застегнул «молнию».

«Ах да, паспорт…» — спохватился он уже на пороге, полез в трюмо и вместе с коричневой книжицей сунул в нагрудный карман джинсовой куртки четыре сотенные купюры.

«Теперь вроде бы все…»

Он огляделся еще раз — не забыл ли чего в спешке? — проверил утюг и плиту и только после этого вышел на лестничную площадку.

* * *

Десять минут спустя он стоял, сдавленный народом, на подножке троллейбуса, смотрел в окно, отсчитывая остановки до площади Маркса, где в одной из пятиэтажек жила теща, а с недавних пор и Ольга с их дочерью Юлей.

На звонок дверь открыла Ольга и замерла от неожиданности. Но заминка была секундной. Она посторонилась, впуская его в полутемный коридор.

— Здравствуй, — сказал Протасов, ощущая неловкость, и она ответила сухо, как ему показалось, и тихо:

— Здравствуй…

Рука ее нащупала на стене выключатель, и вспыхнула лампочка над дверью.

Она только что поднялась, видимо, он разбудил ее звонком, и стояла в той же ночнушке, что была на ней в то черное для Протасова утро, куталась в наброшенный сверху хлопчатобумажный халатик.

Пройти в комнату Ольга не пригласила, и он замялся в дверях.

— Как Юля?

— Растет.

— Наверное, большая уже?

— Большая, — вздохнула Ольга и поправила рукой каштановые волосы.

— Спит? — приглушенно спросил он.

— Нет уже… С бабушкой ушли на прогулку.

— Н-да… — протянул он. — Оля, я вот что… Может, хватит нам… дурью-то маяться? Пора взяться за ум. Разве это дело, когда дочь при живом отце растет… без отца.

— Приходи, играй с ней, общайся. Никто тебе не запрещает. Ребенок действительно ни при чем.

— Ну, а мы как? Неужели все? Поставлена последняя точка?

Она снова вздохнула и опустила глаза, в уголках которых навернулись слезы.

— Воды, Коля, много утекло…

— Да какая вода? — тихо возмутился Протасов. — Ничего еще не потеряно! Все можно вернуть на свои места. Ведь загвоздка-то в чем — ничего тогда не было! Ничего! Уж поверь мне… Нет за мной грешков, и мне не за что перед тобой оправдываться!

Ольга молчала. Восприняв молчание как слабинку, он усилил натиск и с ходу решил взять быка за рога.

— Махнем на природу! Последнее тепло проходит, скоро опять к батарее на девять месяцев.

Она, видимо, не до конца поняла его. По крайней мере недоумение отразилось на ее лице.

— Да все нормально, — заговорил он, продолжая наступление. — Нас Чехловы на выходные пригласили. Ирка так и сказала: «Без Ольги не появляйся».

— И куда?

Протасов не ответил. Посмотрев на наручные часы, воскликнул с жаром:

— Мы уже опаздываем! Давай собираться! Где у тебя вещи? Обо всем по дороге расскажу…

И он метеором пронесся по квартире, захлопал антресолями, появился в коридоре с измятой сумкой в руках и заторопил:

— Оля, не стой истуканом. Одевайся. Через два часа нам надо быть в Толмачах.

Она наконец сдвинулась с места, забрала у него сумку и демонстративно свернула:

— Коля…

Голос ее прозвучал отрезвляюще, и Протасов со всей ясностью понял, что это провал. Он не сумел ее увлечь, повести за собой и на очередной примирительный жест после двух неудач вряд ли решится.

Он опустил руки, изо всех сил стараясь остаться невозмутимым. И, сжав зубы, гонял по скулам желваки.

Клацнул замок. Входная дверь отворилась. На пороге появилась девочка четырех лет в красной синтетической курточке.

— Па-па!.. — увидев Протасова, закричала она и бросилась ему на шею, повисла, целуя в выбритую до синевы щеку. — Папочка приехал!

Слезы предательски показались у него на глазах, и Протасов часто заморгал, чтобы никто не заметил.

— Николай?! — запиравшая дверь теща удивилась его приходу не меньше дочери. — Откуда ты?

— Из дома…

Протасов поднялся, не отпуская с рук дочь. Та, в свою очередь, не хотела отпускать его шею.

— Вы как?

— Мама, — вступила в разговор Ольга, — Коля пришел предложить съездить с ним на природу.

Теща махнула рукой:

— И поезжай. Скислась, поди, дома сидючи?

— Не на один день, — сказал Протасов.

— А на сколько?..

— Анна Игнатьевна, — он решил действовать обходным маневром, через тещу. — Друзья нам предложили отдохнуть на турбазе. Где-то на Алтае, как я понял. Сами знаете, воздух, лесные прогулки.

— Во сколько обойдется вам такое удовольствие?

— В том-то и дело, что бесплатно!

— И думать нечего, — теща заняла его позицию. — Собирайтесь и поезжайте. Что я, за Юленькой не присмотрю? Отдохните, ребятишки, и подумайте. Хватит дурью маяться, о ребенке подумайте.

— Вот и я говорю — хватит! — горячо поддержал ее Протасов. — Анна Игнатьевна, дайте какую-нибудь сумку, такую…

— Чтобы приличнее смотрелась?

Теща улыбнулась и ушла в комнату. Покопавшись в закромах вынесла вместительный баул, отряхнула его от пыли?

— Пойдет?

И вновь началась чемоданная суета. Протасов не любил женских сборов, когда приходилось ломать голову над двумя одинаковыми на первый взгляд вещами и выбирать: какая из них лучше, а какая практичнее. И ушел с дочкой на кухню.

Прошло не менее получаса, пока в коридор не вышла Ольга, волоком таща нагруженный баул, дунула на прядь волос, упавшую на глаза:

— Собралась.

Забрав ее паспорт, Протасов поцеловал дочь, чмокнул в щеку тещу, отчего она прямо-таки зарделась, повесил обе сумки на плечи и пошел вызывать лифт.

— Удачно вам отдохнуть! — помахала из дверей теща и наклонилась к Юленьке. — Скажи что-нибудь маме с папой.

— По-ми-ли-тесь… — по слогам выговорила девочка и махнула ручкой.

Они помахали в ответ, как счастливые родители, которые не расставались никогда ни на минуту.

Разъехались двери кабины и, уже спускаясь вниз, Протасов с надеждой подумал, что у них все еще может сложиться. Шанс сам лез в руки, и упустить его было грешно…

* * *

В терминале аэропорта было многолюдно и шумно. Влившись в общую толпу, Протасов приподнялся на цыпочки и завертел головой, пытаясь определиться, в какой стороне находится справочная.

На глаза попался светящийся рекламный указатель.

— Там, — определился он, скомандовал еле поспевающей за ним Ольге: — Не отставай. — И полез через толпу, расталкивая народ, задевая сумки и чемоданы.

Возле справочного окна, нервничая, расхаживал Олег Чехлов.

Увидев приятеля в непривычной пятнистой куртке, наподобие омоновской, в таких же камуфляжных брюках со множеством карманов и в высоких шнурованных ботинках, Протасов едва сдержал улыбку.

Ирина была в короткой кожаной куртке с капюшоном, в похожих на мужнины берцы ботах. У ног ее лежал кожаный модный рюкзачок.

— Где вы шаритесь? — прорвало Чехлова, едва он заметил в толпе Протасовых. — Времени сколько? Четверть первого! А мы на сколько договаривались? Нет, Колек, ты не обижайся, но дела с тобой иметь нужно с опаской.

— Не причитай, — в шутку огрызнулся Протасов, оглядываясь на жену. — На трассе авария, гаишники перекрыли…

— Ладно, не оправдывайся! Все равно по глазам вижу, что врешь. Уже регистрацию на рейс объявили, а мы до сих пор без билетов.

— И что будем делать? — осторожно спросила, выглядывая из-за плеча мужа, Ольга.

— Здрасьте! — Чехлов ей отвесил шутовской поклон. — Чтобы вы вообще делали, если бы с вами не было дяди Олега? А?.. Я заранее забронировал места.

Он достал из куртки портмоне и спешно направился к стеклянной кабине с надписью «Касса».

— Протасов, — окликнул приятеля уже от окошка. — Да не тормози ты! Гони паспорт.

Уже у стойки регистрации, встав в конец длиннющей, как змеиный хвост, очереди, Протасов по электронному табло узнал о месте назначения.

— Братск? — удивленно переспросил он, переводя взгляд на Чехлова. — В такую даль?! Я думал, мы на Алтай едем.

— Не переживай. Обещаю, будет дешево и сердито.

Досмотр они прошли быстро. Ничего подозрительного при них не обнаружилось. Металлоискатель, через который пришлось проходить, молчал, как немой.

В отстойнике, поджидая автобус, каким обычно подвозят пассажиров прямо к трапу, Протасов отвел Чехлова в сторону:

— Спасибо, дружище. Купил, называется…

— А что ты страдаешь? Тебе разница есть: Братск или Алтай? Главное — отдых.

— Ай, — крутанулся на месте Протасов и полез за сигаретами. — С тобой спорить…

Низенький автобус подкатил к накопителю и приветливо распахнул двери. В считанные минуты маявшийся в терминале народ перешел в салон, набился до отказа, и, натужно завывая мотором, автобус потащился к стоявшему на краю полосы «Ту-154».

 

Глава 15

Погасли предупредительные надписи над входом в салон. Протасов отстегнул ремень и потянулся к иллюминатору.

Самолет, поднявшись на высоту птичьего полета, завалился на крыло, и далеко внизу, как раз под этим крылом, заблестела серебром Обь, показался и растаял в дымке золотой купол храма Александра Невского.

Земля исчезала в кучных ватных слоях. Лайнер прорвался сквозь облака, и засияло солнце, брызнуло лучами в глаза.

Зажмурившись, он опустил фильтр на стекло.

Ровно гудели двигатели. По проходу, с дежурной улыбкой, шла стюардесса и катила за собой тележку с пивом, шампанским, лимонадом и прочей сопутствующей полету всячиной.

Сидевший впереди Чехлов купил шампанское и шоколад, взял пластиковые стаканчики и передал Протасову.

— Банкуй пока.

Пока Николай обдирал с пробки фольгу, Чехлов выбрался в проход, пошептался с женой, и та, без лишних слов, пересела на его место, а он подсел к Протасовым.

Протасов избавился от пробки тихо, без гусарской стрельбы и пены. Разлив пенящуюся жидкость по стаканчикам, раздал их.

— Ну, ребята… — поднял тост со знаменитой булдаковской интонацией Чехлов. — За вас!.. И за охоту!

И подмигнул приятелю.

Осушив стаканчик, Протасов поморщился от ударивших в нос винных газов, а Чехлов уже вновь тянулся с шампанским.

— Одно меня беспокоит, — следя за тем, чтобы вино не пролилось на брюки, негромко сказал Протасов. — Ты говорил, леса там девственные. А не начнем в них блуждать? Я — так полный профан, с картой потеряюсь в трех соснах.

— Не обязательно самому водить машину, если есть шофер, — хмыкнул Олег. — Я ничем не лучше тебя, но на это заранее нашел человечка. Проводник отменный и одновременно инструктор. Повезло — еще весной, когда только завозил материалы, свели меня с одним местным аборигеном. Зовут просто и по-крестьянски — Иваном. Наш ровесник, сознательную жизнь сызмальства провел в тайге. Сейчас, правда, снимаю ему в городе угол, но, когда отправляю новую партию, поднимаю его. Он выкрутится из любой тупиковой ситуации. В охотничьем процессе он — сторонний наблюдатель. Его дело — вывести к зверю и следить за стрелками, как бы чего не вышло. Если ситуация вдруг начинает выходить из-под контроля, приходится вмешиваться. Но… — он сделал ударение, — когда клиентам угрожает реальная опасность.

— Бывало и такое? — пригубил вино Протасов.

— Чего в тайге не случается?.. В середине августа ко мне Серега Мещеряков обратился. Ты, может, его знаешь? Он — учредитель торгового дома «Меридиан». Торгует всем, что приносит прибыль. Причем исключительно германского производства. Четырнадцатого августа его «Меридиану» пять лет исполнилось, и Серега, как человек нежадный, устраивает пир на весь город. Привлекает газетчиков, телевидение, привозит поп-звезд… Шоу на набережной, фейерверк… На торжество пригласил своего немецкого компаньона. Полюбуйся, мол, Ганс, на мой размах.

— Помню ту вечеринку. За неделю начали рекламу гонять. Машину предлагали в мгновенную лотерею выиграть.

— Точно! Но это для камер. Серега со товарищами устраивает грандиозную, по меркам немца, и скромную, по нашим, пьянку. Ганс при этом — ни капли. И происходящее кажется ему такой дикостью, что возникает законное желание как можно скорее срулить на фатерленд. Серега, хоть и пьяный, но сечет — что-то не так. И допускает вторую ошибку — тащит немца в сауну. Со всем прилагающимся джентльменским набором.

— Могу себе представить состояние этого немца. Из огня да в полымя.

— Ага, — рассмеялся Чехлов. — Фриц оказался католиком, да таким религиозным, что при виде наших голых девочек чуть в обморок не грохнулся. Все прикрывался руками и порывался удрать… Тут Серега загрустил — ничем немчуру не пронять. Каменный! Не понравится ему холидей по-русски, обидится и свернет общие дела. Но уболтал его остаться еще на денек, сам мне звонит: «Выручай, Олег!»

— Выручил?

— А как же!.. Получил комиссионные и первым же рейсом забросил обоих в тайну. Иван к тому времени на базе безвылазно жил, успел проведать, что в километре от нее медведь повадился на реку рыбу дергать. Отследил он такое дело и повел охотничков прямиком туда. Сереге с жуткого похмелья не до охоты. Руки трясутся, а башка только пивом занята. Немец впервые карабин в руки взял, дергается, озирается на каждый шорох. Ванька взмок от таких клиентов. Ганс по-русски ни бельмеса, карабин с предохранителя снял — и палец на крючок. Того и гляди, пальнет в спину. Ваня ему объясняет: «Ставь, окаянный, на место». Ни бум-бум. Вышли к речке. А там кустарничек. Ваня посторонился, немец в кусты и сунулся. Вопль! Потом медвежий рев. Ганс пулей летит на тропу, о карабине забыл. А следом медведь. Здоровый, под два метра. Встал на задние лапы и на них.

— Страхи какие-то рассказываешь, Олег, — оторвалась от бульварной газетки Ольга. — Неужель такое в жизни случается? По-моему, только в кино…

— Случается, Оля… Мамой клянусь.

— Ладно, — одернул его заинтересовавшийся Протасов. — Дальше что было?

— Серега обомлел, но сообразил, что делать. Ружьишко вскидывает, и бах! Попадает в… медвежье ухо. Мишка от боли ошалел, взревел еще громче. Серега с перепугу щелкает затвором и того не видит, как целые патроны под ноги выбрасывает. Снова прикладывается к ружью. На этот раз морду ему оцарапал. Кровь, медведь и вовсе озверел… Серега еще стрелять — шелк, щелк. Патроны в траве валяются. Поднимать нет времени. Сомнет.

— Анекдот! — засмеялся Протасов. — Чем закончилось.

— Немец перенимает Серегину инициативу и медведю в упор — в лоб. А там кость, что броня у танка. Рикошет… Он успевает сделать еще один выстрел, попадает, и наутек. Иван уже позже добил зверюгу, разделал. Шкуру немцу, как гостю, отдали. Уезжал счастливый. Никогда подобного раньше не испытывал. Фотографию Сереге прислал — шкуру повесил в офисе. Конкурентам любит показывать. Дескать, начнете палки совать в колеса, с вами то же будет. Смотрят на нашего Ганса с благоговением. Как же, русского медведя собственноручно завалил.

— Бывает же, — недоверчиво покачал головой Протасов. — Я видел раза два в бегущей строке: «Организуем охоту на оленей и волков».

— Ерунда! Нет того духа, когда выходишь с хищником сам на сам. Какое удовольствие загонять волка красными флажками, а потом расстреливать в дюжину стволов?.. После того заезда Серега растрепался. Где соврал, где приукрасил, но клиенты валом пошли. Я поначалу удивлялся такому наплыву, потом знакомый психолог все по полочкам разложил.

— Интересно…

— Современный бизнесмен живет в определенном режиме: работа — дом, дом — работа. Если при этом неплохо зарабатывает и может себе позволить определенный комфорт, быстро к нему привыкает и иначе жить не может. Попробуй любого опусти с небес на грешную землю. Заставь пожить, как живут простые. Быстрее застрелится или сопьется… Так вот, он невозмутим, сыт. И вроде бы ничего не может выбить из привычной колеи… Замечал, как о нас бабы говорить начали? Не о нас с тобой, а в общем. Измельчал мужик, и не тот, что раньше. Какими-то женоподобными становимся. Лет десять назад попробуй увидеть на улице мужика с косичкой, серьгой в ухе или в косынке. А между тем даже в последнем рохле спит заложенный природой настоящий мужик — охотник, добытчик, защитник, если хочешь. Впрочем, может никогда и не проснуться, а может наоборот — при определенных условиях. Вот я и продаю такие условия. Окажись в первозданном лесу, вдали от цивилизации, где человеком до этого и не пахло, один на один с опасностью, индивидуум волей-неволей встряхивается. При этом обнажаются ранее скрытые инстинкты.

— И размазня превращается в Рэмбо? — не удержался Протасов. — Не верится мне в такие резкие перевоплощения.

— Проверено! — отрезал Олег. — Поединок со зверем — под контролем Ивана — вызывает прилив адреналина. Человек начинает меняться на глазах. Не веришь?

Протасов скептически повел головой.

* * *

За беседой время пролетело незаметно…

Дрогнув, лайнер выпустил шасси и пошел на снижение.

— Уважаемые господа, — зазвучал приятный голос стюардессы. — Через несколько минут наш самолет совершит посадку в аэропорту города Братск. Температура воздуха за бортом плюс двадцать градусов. Пристегните, пожалуйста, ремни…

Самолет резко снизился, и в ушах Протасова появились неприятные глухие пробки. Внизу появились поля, и впереди, куда стремился «Ту-154», показалась разделенная надвое маркировочной полосой посадочная дорожка.

Колеса коснулись полосы, взвизгнули. Самолет проделал короткую пробежку, загасил скорость и вырулил к терминалу.

— Приехали, — констатировал Чехлов и полез к полке за сумками.

 

Глава 16

Они миновали здание аэропорта и вышли на привокзальную площадь.

— Куда теперь? — поинтересовался Протасов.

— Идем, — уверенно ответил Чехлов и зашагал к металлическим воротам с будкой КПП, где висела предупреждающая табличка: «Посторонним вход строжайше запрещен!»

Табличка не произвела на Чехлова никакого впечатления. Он поднялся в будку, что-то показал охраннику.

Вохровец внимательно рассмотрел это «что-то», кивнул Чехлову, давая «добро».

Открыв двери, он позвал их:

— Чего мнетесь? Пошли!

Сразу за караульным помещением начиналось взлетное поле, а справа, куда вел Чехлов, неподалеку от арочных ангаров, виднелись накрытые брезентовыми тентами вертолеты.

Около транспортного «Ми-8» возился техник в промасленном комбинезоне и синей фуражке. На траве сидел моложавый парень в черном джинсовом костюме, жмурился под солнцем, покусывая травинку.

Увидев приближающегося Чехлова, он поднялся — за спиной обнаружился туго набитый рюкзак, — надел камуфлированную панаму.

— Все готово? — спросил вместо приветствия Олег.

— Вас ждем, — ответил парень.

— Тогда летим, — сказал громко Чехлов, и это больше относилось не к проводнику, а к летчику, проверявшему в кабине работу приборов.

Пилот обернулся на голос и выразительно поднял большой палец, выражая готовность лететь сию минуту и куда угодно.

Подойдя к открытой двери салона, Чехлов забросил внутрь сумку.

— Дамы… — пригласил он. — Пожалуйте на борт.

— Мерси!

Ирина насмешливо присела в реверансе, оперлась о его широкую ладонь. Чехлов подсадил, и она оказалась в вертолете. Ольга последовала ее примеру.

— А ты лезь сам! — грубо хохотнул Чехлов и запрыгнул в салон…

Дверь за проводником наглухо задвинули. В воздухе медленно, а затем с ускорением завращались лопасти. Салон наполнил свист, от которого заложило уши.

Пилот получил разрешение на взлет и потянул ручку на себя. Винтокрылая машина оторвалась от бетонки и, набирая высоту, вылетела за пределы аэродрома.

Внизу проплывали городские окраины, темнели крыши кварталов частного сектора, трассы с мелькающими машинами, и потом все это поглотил лес. Сплошной лесной ковер, без конца и без края…

— Знакомься! — прокричал приятелю Чехлов. — Наш гид Иван.

Проводник, сидевший на скамье у противоположного борта, кивнул Протасову, оперся спиной о дрожащую стену и сдвинул панаму на глаза. Сухая соломинка продолжала подрагивать в его обветренных губах.

Протасов засмотрелся на нож, висевший на милицейской портупее, заменявшей ему брючный ремень. Если судить по чехлу, лезвие широкое, а ручка набрана из разноцветного плексигласа. Под ногами Ивана лежал рюкзак, между коленями зажат зачехленный карабин.

— Он родился в этих краях, — пояснил Олег. — Жил в леспромхозе, школу забросил класса с четвертого. Прицепился тогда к геологам и ушел с ними в тайгу. Появился дома на время и снова пропал… Работал разнорабочим, проводником. По малолетству рассчитывались с ним миской похлебки, когда стал старше — получал деньги. И немалые тогда. Тайга ему второй дом. Жрать будет нечего, выживет на хвойных вытяжках. Голова, в своем роде. О таком можно книгу писать…

— А теперь он чем занимается? Работает на тебя? Или это так, по совместительству?

— Кому нужны сейчас геологи, Коля? Кому сдались новые месторождения? Не будь наивным. Ушли из тайги и геологи, и старатели. Местные перебиваются без работы. Вот и он остался не у дел.

— Сколько ты заплатил за вертолет? Не поверю, что он твой личный.

Чехлов засмеялся.

— Не дороже денег! В старое время эти вертушки использовали на сельхозработах. Туда привези, туда доставь, там опрыскай… в самые недоступные районы летали. А сейчас горючка золотой стала. Час работы выливается в такую сумму, какой отродясь не видели здешние руководители. Это я к слову… Вот и стоят, ржавеют без дела. Летчики теряют квалификацию, налета нет. Готовы подрядиться на любую шабашку. Я заключил с их авиаотрядом договор, и теперь по моему звонку они обязаны предоставить борт в любое время и на любой срок. Были бы деньги. А деньжата у меня, тьфу-тьфу, еще водятся.

Он замолчал, посмотрел на дремавших жен и толкнул Протасова. Заговорщицки щелкнул по кадыку:

— Будешь?

Не дожидаясь ответа, полез в сумку, вытащил металлическую фляжку. Отвинтив крышку, сделал глоток и сморщился.

— Крепка, зараза…

— Что это? — Протасов подозрительно понюхал горлышко. Из фляжки пахнуло хвойным настоем.

— Текила. Водка мексиканская. Из кактусов гонят.

Мексиканское питие ожгло полость рта. В желудке заиграло тепло.

Олег убрал фляжку и выглянул в иллюминатор. Внизу ковром стелилась тайга.

— И чем не Бразилия? — пожал он плечами. — Не беря в расчет климат. Там на что нищета живет, и то тратят миллионы для изучения сельвы. Кто у нас всерьез занимается этими лесами?.. Те же джунгли, только сибирские. У тех затерянные народы, индейцы, пигмеи, пираньи, анаконды. А здесь что, все изучено и на картах не осталось белых пятен? Есть, уверяю тебя. И там, где я отгрохал базу, одно из таких…

Голос его доносился до Протасова как бы издалека, перекрывая свист лопастей, пробиваясь сквозь пробки, намертво заложившие уши. Протасов устал. Авиаперелеты он всегда переносил болезненно, не любил их и, по возможности, предпочитал передвигаться поездом. А тут еще после двухчасового комфортного перелета следовала болтанка в вертолете, который то и дело проваливался в невидимые ямы, покачивался из стороны в сторону под воздействием воздушных потоков.

Болтанка его укачивала, и глаза смыкались сами собой.

* * *

Снилось Протасову море — тихое и спокойное. Полнейший штиль. Причал, к которому привязана весельная лодка. Он ступает с причала в нее, и лодка слегка покачивается.

Подав руку, помогает спуститься Ольге, провожает ее до скамьи. Она в легком платье. Волосы подвязаны лентой, и конец ее падает на деревянный борт. Она склоняется к воде, задумчиво улыбается и ведет по ней рукой.

Протасов налегает на весла. Послушная лодка поддается его усилиям, быстро удаляется от берега.

Берег вдруг пропадает из виду. Небо темнеет, налетает ураган, поднимает волну, захлестывает их солеными брызгами. Лодку швыряет яичной скорлупой, и она не слушается весел.

Протасов пытается развернуть ее носом к берегу, но подставляет борт волне. И так волна подхватывает их на пенящийся гребень, швыряет вниз и обрушивается сверху…

Он тут же проснулся и не сразу понял, отчего в салоне сделалось темно, как в сумерках, и почему вертолет трясло.

За бортом ухнул громовой раскат. Белый, ярчайший всполох ослепил людей, и в голос, испуганно закричали женщины. Машину тряхнуло и повело в сторону.

Протасов больно ударился затылком. Потирая ушиб, приблизился к иллюминатору — все смешалось! Ни неба, ни земли — сплошная непроглядная рвань грозовых облаков, в которых высвечивались огненные протуберанцы.

— Мама… — прошептала Ольга и ухватилась за его рукав.

Он сел рядом, провел рукой по ее волосам, посмотрел на Чехлова. Олег заметно нервничал, и в глазах металась тревога. Лишь Иван, сохраняя завидное спокойствие, стоял у стекла, куда-то глядя.

— Подумаешь, — произнес он. — Попали в грозовой фронт. Потрясет немного…

Договорить он не успел. Вертолет камнем ухнул вниз, заваливаясь набок. Иван не устоял на ногах и покатился по полу.

Закричали все: и мужчины, и женщины…

Прилагая все свое мастерство, пилот выровнял машину и окаменел, удерживая штурвал обеими руками. Пот заливал его глаза. По лобовому стеклу струями стекала дождевая вода.

Грязно-серая кисея озарялась вспышками. От близких раскатов он вздрагивал и непроизвольно втягивал голову в плечи. Вертолет продолжало швырять, как древесную щепку в бурном потоке.

С трудом сохраняя равновесие, Чехлов добрался до кабины, поймал рукой болтающийся кожаный поручень.

— Что случилось, шеф?

Пилот оглянулся, скривился, не расслышав, и прокричал:

— Садиться нужно. И как можно быстрее.

— Делай же что-нибудь! Делай, дорогой… Тройную цену плачу.

— Да пошел ты со своими деньгами!

Машину опять тряхнуло, и Чехлов повис на поручне.

— Буду снижаться! — заявил летчик.

Вертолет, опустив нос, резко пошел вниз. Рвань облаков под прозрачной плексигласовой мордой стала расползаться, и в прорехах смутно завиднелись макушки деревьев. Совсем близко, в нескольких метрах…

Напрасно он всматривался в нескончаемый лесной ковер, простирающийся в поле его зрения. Ни проплешины, ни поляны, ни клочка земли, где можно было бы посадить машину.

Голубой светящийся зигзаг пронзил небо возле вертолета, и воздух разорвался с оглушительным треском.

Пилот дернул штурвал, и вертолет стал набирать высоту. Выровняв, он мельком посмотрел на приборную панель. Видимость нулевая, и лететь дальше придется вслепую.

— Что за черт?!

Дотянувшись до панели, он сильно постучал по ней ладонью. Ничего не изменилось. Приборы отказали. Разом. Стрелки безжизненно уткнулись в нулевые показания.

— Что такое? — взволнованно спросил Чехлов, холодея от одной мысли, что означали странные манипуляции.

Пилот промолчал, но в молчании его таилось плохо скрытое раздражение. Он снова потянулся к панели и защелкал тумблерами.

— Не может быть… — пробормотал он растерянно, оглядывая потухшие приборы. — Кажись, все… Приехали…

* * *

— Вышка, Вышка, я борт «пятьсот пять». Вышка, я борт «пятьсот пять». Как слышите меня? Почему не отзываетесь? — повторял пилот в микрофон, надеясь услышать в наушниках отзыв диспетчера. — Вышка, Вышка, ответьте «пятьсот пятому». Почему молчите, Вышка?

В наушниках, кроме непрерывного треска помех, никакого намека на человеческий голос.

Он попытался выйти на запасной канал и еще раз повторил запрос. Вышка безмолвствовала.

Отчаявшись, он задумался и отрывисто заговорил:

— Внимание, внимание всем, кто меня слышит. Внимание всем, кто меня слышит. Я борт «пятьсот пять». Следовал с пятью пассажирами в точку «два ноля четыре». Находился в следующих координатах… — Он посмотрел на карту и выдал в эфир набор цифр. — После удара молнии возникли технические неполадки. Отказали приборы. В настоящий момент определить координаты не могу, ищу возможность экстренной посадки… Внимание всем, кто меня слышит. Я борт «пятьсот пятый». Прием…

Сглотнув вставший в горле комок, он с содроганием посмотрел на небо. Тучи сгущались, клубились. То здесь, то там прорезались кривые электрические дуги и сотрясался воздух. Вертолет беспрерывно подбрасывало.

* * *

Упав на скамью, Чехлов полез в сумку и, не таясь от жены, прихлебнул из фляжки. Лицо его побелело. Покосившись на Протасова, сделал еще глоток.

— Собираешься надраться? — неодобрительно заметила Ирина, но он кисло поморщился и глотнул еще.

— Как там?.. — стал теребить его Протасов.

В ответ вертолет сильно качнуло и за бортом прогрохотало — раскатисто, душераздирающе…

Слепящий свет залил салон и тотчас же померк. Опустилась мгла. Горевшая над входом в кабину лампа погасла.

— Смотрите! — с ужасом воскликнула Ирина.

Но и без ее крика все смотрели на протянутые вдоль борта кабели, по которым бежал пучок синих электрических разрядов.

Резко, отвратительно запахло жженой проволокой. Двигатель закашлял, пошли перебои. Машина судорожно затряслась и осела на хвост. Пассажиры с воплями покатились по полу.

 

Глава 17

Падение длилось секунды. Зацепившись за скамью, Протасов повис, неловко болтаясь в подвешенном состоянии. Изловчившись, уцепился за доску, подтянулся и попытался снять куртку…

В этот момент вертолет клюнул носом и изменил угол крена. Протасов полетел на пол, перевернулся через голову и очутился возле распахнутой двери кабины.

Пилот отчаянно матерился, дергал штурвалом, стараясь уравновесить машину, но та вышла из-под контроля, винты вращались все медленнее, и ничто уже не могло предотвратить катастрофы.

Расширенными от ужаса глазами Протасов смотрел на разорванные тучи, сквозь которые проваливался вертолет. Внизу торчали пиками острые верхушки сосен.

«Это конец!.. — парализовала его жуткая мысль. — Смерть…»

Чихнув, заработал заглохший было мотор. Машина дернулась, пилот потянул штурвал…

Слева появилась затерянная в лесу излучина реки, и, зная, что машину в воздухе не удержать, и все решают считанные секунды, летчик повел ее к воде, рассчитывая при падении смягчить удар.

Едва вертолет дотянул до реки, лопасти окончательно перестали вращаться. С высоты десятка метров, завалившись набок, он тяжело обрушился вниз, подняв фонтан брызг.

* * *

Когда Протасов очнулся, он лежал в хвостовом отсеке и просачивавшаяся в салон вода заливала его ноги. Поднявшись, он обнаружил, что в катастрофе уцелел он один. Его спутники, в их числе и Ольга, лежали на полу без признаков жизни.

Вертолет меж тем медленно погружался. Вода бурлила, ручьями хлестала через щели в дверях и иллюминаторах.

Спотыкаясь, он пробрался к жене, лежавшей с неестественно подвернутой рукой, коснулся пальцами шеи. Пульс прослушивался. Но правая ее рука, видимо, была сломана при падении.

Застонав, приподняла голову Ирина.

— Потерпи, — сказал он ей. — Будем выбираться.

Вертолет продолжал уходить под воду, задирая тупую прозрачную морду. Протасов навалился на дверь, пытаясь сдвинуть. Давлением воды снаружи ее намертво заклинило, и она не отходила ни на миллиметр.

Он навалился на нее что было сил, в кровь обдирая об обшивку ладони, но с прежним успехом.

Рядом с его лицом внезапно появились чьи-то руки.

Повернув голову, Протасов увидел слева Ивана, и уверенность, что вдвоем они обязательно справятся, придала ему сил.

— И-и р-раз! И д-два… И-и тр-ри-и…

Налегая на проклятую дверь, они добились лишь одного — щель расширилась, и вода пошла сильнее.

— Нет, не выйдет, — сдался мокрый Протасов.

Иван молча отошел от двери в хвостовой отсек, нагнулся, запустив руки в воду, и стал что-то искать. Дважды он натыкался на какие-то предметы, отбрасывал прочь пакеты и инструменты и наконец нашел то, что искал.

Расчехлив карабин, щелкнул затвором, вгоняя патрон, направился к кабине и выстрелил в лобовое стекло.

Стекло жалобно дзенькнуло, но не разлетелось вдребезги, а покрылось многочисленными трещинами.

Пробравшись в кабину, Иван обнаружил обвисшего в кресле пилота, слепо смотревшего в грозовое небо стекленеющими глазами, прикладом выбил стекло, очистил от осколков металлическую раму.

— Давай женщин, — обернувшись к Протасову, прохрипел он, взводя затвор. Следующий выстрел разнес соседнее стекло.

Лаз значительно расширился.

Протасов подтащил Ольгу, передал проводнику. Подпрыгнув, сам уцепился за раму, подтянувшись, выбрался наружу. Он вытащил ее в пролом за плечи и ступил в пузырящуюся под каплями дождя воду.

Вертолет погрузился больше чем на полкорпуса. На поверхности хлопали, лопались пузыри воздуха.

До ближайшего берега было не так далеко, не больше двадцати метров. Ухнув в воду, Протасов не почувствовал под ногами дна. Вынырнув, откинул со лба слипшиеся волосы, подтянул с фюзеляжа Ольгу и, поддерживая ее, загребая одной рукой, поплыл.

Течение было слабым, и их почти не сносило. Однако и берег, видневшийся с вертолета таким близким, не приближался…

Какой худощавой ни выглядела Ольга, он скоро выдохся, нахлебался воды и с трудом удерживался на плаву. Обессилев вконец, перевернулся на спину, тяжело дыша и отдуваясь, следя при этом, чтобы ее лицо находилось над водой.

Он поплыл дальше, не видя перед глазами ничего, кроме берега и прибрежных кустов, склонивших над водой ветви, через какое-то время наткнулся на твердь и попытался встать. Ноги не держали, подламывались, точно после многокилометрового бега. Поскользнувшись, он завалился в ил, заворочался, но нашел в себе силы и вытащил жену на сушу.

* * *

В свои двадцать семь Иван Кожухов не раз попадал в ситуации, когда его жизнь, в буквальном смысле слова, висела на волоске и многое зависело не только от него, но и от воли случая.

Впервые он заглянул костлявой в глаза в четырнадцать лет. Геологическая партия, к которой он прибился, переправлялась через бурный весенний поток. Он, бравируя перед молоденькой поварихой, сунулся в воду, не пристегнувшись к страховочному шнуру.

Ударившая волна легко оторвала его и швырнула на камни, закрутила, понесла… Он рассек кожу на голове, но в горячке боль не почувствовал, чудом не потерял сознание и, если бы не его величество Случай, явившийся в виде прибитой к берегу коряги, за которую он успел зацепиться, давно пребывал бы в ином мире.

Потом была незапланированная встреча с шатуном, закончившаяся для Ивана сломанными ребрами и кривым, уродливым шрамом на груди. А прошлой зимой его угораздило провалиться в занесенную снегом старую медвежью берлогу. Лыжа сломалась. Была сломана и его правая нога. Домой он вернулся через трое суток, с голодухи жуя сосновую хвою, приложив к разбитой лодыжке палку и туго обмотав шарфом.

На приключения ему всегда фартило…

Вода на глазах прибывала. Отяжелевший вертолет просаживался глубже, и стоять на ногах было уже невозможно.

Около Ивана барахтались Чехловы. Ирина изрядно нахлебалась и, видя, как уровень воды быстро повышается и подступает к потолку, запаниковала.

— Олег, сделай что-нибудь! Оле-ег!..

— Успокойся, — Иван бесцеремонно дернул ее за рукав и показал на полузатопленную кабину. — Давайте туда… пока не поздно.

Тонущий вертолет опустился еще ниже…

В ее обезумевших от страха глазах появилось осмысленное выражение. Вплавь она приблизилась к двери, где оставался совсем небольшой, свободный от воды промежуток — полоса, через которую пробивался в салон свет.

Вцепившись в перегородку, она пролезла в кабину, задела что-то мягкое. Вскрикнув, в ужасе шарахнулась от мертвого пилота. Оступаясь, взобралась на приборную панель и пролезла в раму.

— Теперь вы, — торопил проводник Чехлова.

— А ты как же?..

— Скорее! — Иван повысил голос. — Иначе оба потонем.

Вертолет издал металлический скрежет, осел, и полоса света, проникавшая из кабины, почти погасла.

Не теряя драгоценного времени, Чехлов доплыл до дверного проема, уже скрытого водой, нырнул и, разглядев в мути светлое пятно, скользнул в него и выбрался на поверхность уже за бортом. И размашисто погреб к берегу, опасаясь, что машина скоро скроется под водой и его может затянуть в образовавшуюся воронку.

Иван выплыл последним, за секунду до того, как над алюминиевой махиной сомкнулись волны, и она камнем пошла ко дну.

Вырвавшись наверх, не имея в легких воздуха, жадно хватанул его перекошенным ртом и завертел головой, высматривая спутников.

* * *

Услышав глухое бульканье, Протасов обернулся. Там, где еще недавно высилась над водой разбитая морда вертолета и торчали покореженные лопасти, бурлила вода, расходились круги.

«Неужели…» — поразила его леденящая мысль. Остаться вдвоем в тайге, и неизвестно к тому же где, равносильно смерти. Но от сердца отлегло — на гребнях волн покачивались три головы.

Впереди, неловко выбрасывая руки, плыла Ирина. Короткие мокрые волосы, свалявшись в сосульки, облепили ее голову. Сбоку отфыркивался Чехлов, а позади, словно приглядывая за супругами, разрезал саженками воду Иван.

Протасов забрел по пояс, протянул Ирине руку и помог выбраться на берег. Мужчины поднялись самостоятельно, упали на траву, переводя дыхание. Лежали, молча глядя на середину реки, где на поверхность вырывались и лопались последние пузырьки воздуха…

Не выдержав, разрыдалась Ирина, уткнулась лицом в ладони. Чехлов подсел к ней, привлек к себе.

— Ир… успокойся. Слышишь?.. Что же теперь?..

Успокаивающий тон вызвал прямо противоположную реакцию.

— Чего успокойся? Чего?..

Он растерянно посмотрел на друзей и пожал плечами:

— Нервы… Истеричка…

Бабьи причитания не трогали сейчас Протасова. Он возился с женой, легонько тер холодные виски, стараясь привести в чувство.

Но глаза ее по-прежнему были плотно закрыты, и непроходящее беспамятство начинало пугать его.

— Подожди…

Иван отвел его руки, склонился над раненой и стал с силой растирать ее уши. Уши немедленно налились кровью и покраснели. Протасов хотел возмутиться, но Иван хмуро осадил:

— Не лезь!

Кровь обильно прилила к белому как снег, утонченному лицу. Глаза ее медленно приоткрылись.

Протасов просиял. Он приподнял жену, пробуя усадить, при этом неловко задел распухшую выше локтя руку, и она болезненно вскрикнула.

Он изменился в лице и умоляюще повернулся к Ивану, не зная, что делать.

Иван ощупал опухоль, слегка касаясь посиневшей кожи подушечками пальцев, поднялся и вынес вердикт:

— У нее перелом.

Осмотрев еще раз руку, вынул из чехла нож и скрылся за деревьями. Минутой позже донесся легкий стук: Иван что-то рубил.

Ирина затихла. Сжавшись в комок, она сидела, зябко обхватив себя руками, с испугом смотрела на искаженное гримасой лицо подруги.

— С ней что-то серьезное?

— Все будет нормально, — неуверенно пробормотал в ответ Чехлов.

— Нормально?! Разве после того, что с нами произошло, может быть нормально?.. Где мы? Ты сам знаешь? Как отсюда выберемся?

Слезы вновь переполнили ее глаза.

— Выберемся, — ответил Олег, но без особой уверенности. — С нами Иван…

— А что твой Иван? Что?.. Пуп земли или Господь Бог?! — закричала она и вскочила. — Пропали мы! Понимаешь, пропали… Никто нас здесь не найдет. А самим вовек не выбраться.

Чехлов промолчал. Из нагрудного кармана вытащил раскисшую пачку сигарет, вылил из нее коричневую, с крошками табака и расползшейся бумагой, жижу.

— Смотри-ка… Как раз бросать собирался.

— Ты слышишь меня, Чехлов? Нас ведь будут искать? Да?.. Будут?

«Да кому мы нужны!» — хотел брякнуть он, но вслух сказал:

— Обязательно. Ты же телевизор смотришь? Что бывает, когда самолет или вертолет пропадает с экрана радара? Поднимают спасателей и начинают поиски…

— А находят? — спросила она с надеждой.

— Дождь моросит и моросит, — Чехлов поежился, подняв лицо к обложенному свинцовыми тучами небу.

Вернулся Иван. С пластом срезанной бересты подсел к Ольге и стал снимать с себя джинсовую куртку. Отстегнув последнюю пуговицу, задрал мокрую толстовку и надорвал низ белой хлопчатобумажной майки.

Ткань затрещала, и в его руках появилось жалкое подобие бинта.

— Помоги мне, — попросил он Протасова, с осторожностью переложил раненую руку женщины на лубок и туго обмотал тесьмой.

— Не больно? — спросил он ее.

Она кивнула, кусая губу и пытаясь скрыть боль.

Гроза стихала. Гулявший по вершинам сосен ветер разогнал тучи, и открылось красное на закате, вечернее уже солнце.

— Переночуем здесь, — обращаясь ко всем, сказал Иван. — Завтра с утра тронемся…

— Куда?! — подскочила как ужаленная Ирина. — Куда ты предлагаешь идти? Туда? — она с яростью, не свойственной молодой женщине, показала рукой на противоположный, скрытый кустарником берег. — Или в другую сторону? Сам-то знаешь?

— Знаю, — жестко ответил проводник и извлек из куртки круглую жестяную коробочку. Отжав защелку, приподнял крышку, и под ней открылась градуированная шкала с условным обозначением частей света.

— Компас всегда со мной, — объяснил он Ирине. — Когда попали в грозу, я сверялся — летели на северо-восток. Значит, чтобы выбраться обратно…

— …надо идти на юго-запад, — сказал Протасов. — Так-то все верно, но не надо забывать об одной значительной поправке. Летели мы никак не меньше полутора-двух часов, напрямую и с немалой скоростью. Выходит, пешком да по бездорожью на то же расстояние уйдет около двух недель?

— Неделя, — возразил Иван. — Но идти лучше, чем сидеть и ждать у моря погоды.

— Ну и иди! — с вызовом заявила Ирина. — Иди на все четыре стороны. Никто тебя не держит. Посмотрим только, надолго хватит твоего пыла?.. А нас… нас станут искать! Обязательно! Возможно, уже ищут… Не сегодня-завтра прилетят спасатели… А если мы уйдем, что тогда?

— Завтра? Вы забываете, где живете. В России ничего быстро не делается. Вы думаете, заметят с воздуха вертолет в реке? Или пролетят мимо?

— А если летчик успел включить маяк? — спросил с надеждой Чехлов.

— С радаров мы скорее всего пропали задолго до падения. Наверное, в одно время с потерей связи. Сколько после этого еще пролетели?

— И главное, в каком направлении? — задумался Протасов.

— Верно. Так сколько квадратов им надо обшарить, прежде чем найти нас? В тайге это ничуть не легче, чем иголку в стоге сена. Да и найдут ли вообще? Я сильно в этом сомневаюсь.

— Но шансы… — произнес Протасов. — Нет оружия, еды…

— Есть оружие! — сказал Иван и выдвинул из чехла охотничий нож. — Еда? Добудем. Но сидеть сложа руки нельзя. Впрочем, я никого не уговариваю. Люди вы взрослые. Только запомните: поодиночке в тайге не выжить.

Это было понятно и без его слов. Особенно горожанину, привыкшему к непременным атрибутам цивилизации вроде электропечей и набитого полуфабрикатами холодильника. Здесь окорочка просто так из морозилки не извлечешь и на сковородку не бросишь. Их сначала добыть надо.

Но наличие такого проводника, каким был Иван, повышало шансы на выживание.

— Другого выхода нет, — ответил за друзей Протасов. — Но сейчас надо бы развести костер. Вымокли…

Буркнув что-то, Ирина с гордо поднятой головой отсела в сторону, оставаясь при своем мнении. Ольга в спор не влезала. Держала больную руку на перевязи, покачивая ее, словно убаюкивала, усыпляя боль.

— Олег, оставайся с женщинами, — Иван поднялся и позвал Протасова. — Пойдем. Сушняка поищем.

* * *

Солнце быстро закатилось за косматые вершины, и сумерки, опустившиеся на землю, сгущались.

Уже впотьмах на берег вышли Протасов с Иваном, неся охапки сухого валежника. Сучья аккуратно составили пирамидой. Собрав в пучок тонкие ветви, Иван поднес к ним зажигалку, вспыхнувший огонь перекинулся на них и жадно затрещал.

И скоро запылал костер, обдавая рассевшихся вокруг волнами жаркого воздуха. От мокрой одежды поднимался пар.

Подсев ближе к огню, Ирина задумчиво смотрела на обугливающиеся, выстреливающие искры, головешки.

— Есть охота, — нарушила она тягостное молчание.

Протасов вздохнул — затронула больную тему. Желудок уже извелся, и заморить прожорливого червячка было нечем. Продуктов в дорогу они не брали, рассчитывая, что к вечеру окажутся на охотничьей базе, где есть запасы. И, покидая впопыхах гибнущий «Ми-8», они бросили то, что в тайге ценится на вес золота — карабин. Как быть без него, Протасов не представлял.

Иван завозился, подбросил в угасающее пламя лапник. Ветка вспыхнула, как порох закраснели, съежились сгоревшие хвоинки. Жаркая полоса заплясала на его нахмуренном лице.

«Картошка бы не помешала», — думал Иван представляя, как выкатывает из-под тлеющих углей дымящиеся клубни, как, обжигаясь, снимает подгоревшую корочку. Сглотнул слюну и сказал:

— Придется потерпеть… до утра.

— Потерпеть? — подняла голову Ирина. — А утром что изменится? Или манна небесная просыплется на нас?

— Зачем так? — обиделся Иван.

Чехлову стало неудобно за поведение жены, и он недовольно ее одернул:

— Прекрати…

— А что… прекрати! Какого нам лапшу на уши вешать? До утра… Загнемся мы, это хоть понятно?

— Давайте спать, — буркнул Иван, не собираясь встревать в склоку. — Завтра нам предстоит пройти километров двадцать.

— Натощак?! — возмутилась она. — Да я шага отсюда не сделаю!

«Надо же, какая стерва, — неприязненно думал Протасов, укладываясь рядом с женой. — Вздорная бабенка, оказывается. Привыкла ко всему готовому, чтобы на блюдце с голубой каемочкой… Вот ее и ломает. И Олег хорош, не может жестче взять ее в оборот».

Вроде и дружат семьями, хотя встречались с Чехловым не часто, два или три раза в год, и то по большим праздникам. В те редкие вечеринки Ирина представала перед ними совершенно в ином свете: уверенная и знающая себе цену, самолюбивая до крайности и независимая. Эмансипированная, казалось, дамочка.

Теперь же, после перенесенного потрясения, с нее осыпалась шелуха, обнажая истинное, не очень приятное лицо.

Не в деньгах счастье. Протасов лишний раз убеждался в справедливости прописной, на первый взгляд, истины…

— Олег, ложись спать, — говорил Иван разминающему затекшие ноги Чехлову. — Я тебя подниму часа через два с половиной. А ты — его, — кивнул на кутавшегося в куртку Протасова.

Как ни тревожен и ни насыщен событиями был минувший день, несмотря на возбуждение, Протасов закрыл глаза и довольно скоро ощутил тяжесть век.

* * *

Казалось, он только что задремал и уже ощутил нетерпеливое потрясывание за плечо, и ему поневоле пришлось подняться.

Он сел, протер глаза, изгоняя остатки сна, а когда окончательно проснулся, увидел лежащий перед собой нож. Передав «эстафету», Чехлов уже укладывался возле затухающего костра.

Утро только зарождалось. Ни намека на солнце, но небо на востоке уже посветлело, и таяли по одной в нем утренние, неяркие звезды. С реки, дрожа, поднимался зыбкий и влажный туман, заползал на берег, окутывая пеленой кусты.

Протасов спустился к воде и умылся. Вода показалась теплой, как парное молоко. Вернувшись к умирающему огню, поискал остатки хвороста. Но не нашел ничего, кроме осыпавшейся коры. Костер же таял и грозил зачахнуть совсем.

Подобрав нож, он вскарабкался, цепляясь за обвисшие жилы корней, на обрывчик и направился к деревьям.

Почти сразу он набрел на высохшее деревце с тонким корявым стволом, примерившись, сломал его ударами ноги. По округе эхом разнесся, распугивая все живое, оглушительный треск.

Водрузив комель на плече — сухая вершина при этом бороздила по земле, он вернулся на берег, наломал уцелевшие ветки, и костер, словно больной, получивший дозу лекарства, ожил. Пламя загудело и взвилось к небу.

С удовлетворением человека, сделавшего нужную всем работу, Протасов присел на корточки и протянул к огню озябшие ладони…

Тихое лесное утро, умиротворяющее потрескивание костра и душевное равновесие, наперекор всему воцарившееся в нем, привели его к неожиданной мысли: если не брать в расчет происшедшего вчера и предстоящего перехода, не так все плохо, как может показаться. Не зря ведь говорят: что ни делается, оно и к лучшему. И случившееся с ними — испытание на прочность, ниспосланное ему и Ольге свыше, которое должна испытать каждая семья и благодаря которому, быть может, они вновь соединятся в единое целое. Однако как быстро меняется жизнь. Еще сутки назад голова его была забита мелочными проблемами. Он суетился, их решая, и не было времени сесть и подумать: а то ли он делает, и эта ли постоянная суета есть смысл его земного бытия?.. И вот — он здесь, и никакие на свете деньги, партнеры и сделки не в состоянии ему помочь. А хорошо это или плохо, он пока не знал…

 

Глава 18

Иван проснулся по привычке рано. Одежда его, впитав влагу тумана, неприятно холодила тело, и в горле першило. Первой его мыслью было то, что караульные скорее всего заснули и проворонили огонь.

Но, обернувшись, к своему удивлению, он обнаружил костер таким же бодрым, как и вчера вечером, а Протасов не спал, а сидел около костра и задумчиво наблюдал за языками пламени.

Встав, он с хрустом расправил плечи, прогоняя остатки сна. И подсел к Протасову.

— Отдай нож, — коротко попросил он и провел по лезвию пальцем, проверяя на остроту.

Хороша сталь, медицинская. Недаром в городе отдал за нее четыре соболиные шкурки, а потом еще кузнецу норковые чулки на шапку его жене. Зато нож получился отменный, с широким лезвием, с немного изогнутым острием, с двумя канавками. С обратной стороны попросил кузнеца сделать насечки, наподобие ножовочных зубьев. И точил его лишь однажды, когда забирал, и сталь с тех пор не тупилась. Рубани по железу — на лезвии не останется и зазубрины…

Они попали в историю, думал он, обтирая лезвие о штанину. Влипли серьезно, и вся ответственность ложиться только на него. Городские в тайге что малые дети, постоянный пригляд нужен. В городе они из себя что-то и представляли, но здесь… Ничего, пустое место. И то, что без него им не выбраться, также верно, как дважды два…

На глазах изумленного Протасова он разорвал до конца майку, только полосы на этот раз сделал тоньше, вроде тесемок. Затем ушел в заросли ивы, долго выбирал подходящую ветку — прямую и достаточно крепкую, пилил ее ножовочными зазубринами.

Выломав, прикинул в руке. Ничего, пойдет для древка. Нож приспособил к тонкому концу, прикрепил матерчатыми путами, намертво завязал. Попытался пошевелить нож, но он держался прочно.

Теперь, когда оружие было готово, он собирался выполнить свое вчерашнее обещание и накормить спутников. А с сытым желудком и идти проще…

Не зря он говорил с уверенностью, что добудет пропитание. Река рядом. Тайга, и браконьеров в этих глухих местах отродясь не бывало. Отсюда вывод — рыба водиться должна.

Он зашел по колено в воду и замер, дожидаясь, пока уляжется поднятая со дна муть.

Солнце сверкнуло живыми лучами, пробилось сквозь космы кедровника. Вода осветилась, и он прищурился — около ноги проплыла черная тень.

Примерившись, он осторожно поднял острогу и саданул ей в спину.

Вода замутилась…

Он рывком вырвал из воды острие и гикнул. Пронзенный насквозь, на ноже бился крупный карась, отливая серебряной чешуей. Размахнувшись, швырнул его далеко на берег, и карась забился в траве, обреченно мотая хвостом.

— Собирай рыбу! — не стесняясь разбудить спящих, крикнул Протасову.

И снова пригляделся к воде, и улыбка оживила его лицо. У ног с любопытством вертелась еще одна тень.

На этот раз он поспешил, и рыба сорвалась, уплыла боком. Но он не расстроился. Все утро еще впереди…

Он скоро сбился со счета пойманным карасям и, озябнув, пошел к костру. Бросив острогу перед помятой со сна Ириной, сказал:

— Чисти. Будем печь.

Она хотела возмутиться подобному обращению, и острое слово уже вертелось на языке, но… передумала и нерешительно взялась за мокрое древко, не зная, с какой стороны подойти к раздувающим жабры карасям. Одно дело — орудовать ножом, что она умела, хотя и с горем пополам. Другое — попробуй управиться с такой приладой.

Она сжала скользкую холодную спину карася, насадила брюхом на кончик ножа и, просадив дыру, стала выгребать требуху.

Живая еще рыба выскользнула из рук и запрыгала по углям.

— Не умею я, — капризно скривила она губы, поглядывая на реакцию мужа.

Чехлов старательно делал вид, что ничего сногсшибательного не происходит.

Ольга, сидевшая возле Протасова, стала подниматься, но он силой усадил ее назад.

— Куда ты?.. Не с твоей рукой…

— Но готовить же надо?

— Сиди! — ответил он нарочито грубо и взялся за нож сам.

Довольно ловко он распотрошил рыбу, спустился к воде и обмыл, наблюдая, как течение уносит от берега прозрачные чешуйки.

Иван нарвал листьев лопуха, обернул каждого карася и обвалял в мокрой глине. Сучковатой палкой разгреб рядом с костром неглубокие лунки, завалил свертки горячим пеплом, накрыл пышущими жаром углями.

— Можете засекать время, — сказал он, подбрасывая ветки в костер. — Минут через двадцать можно будет есть.

Двадцать минут. Какими долгими кажутся они, когда желудок изводится до тошноты, муторно бурлит, требуя пищи…

Сдвинув угли, Иван выкопал первый сверток. Глина почернела, запеклась. Окаменела, отзываясь при легком ударе стуком. Сломав корку, Иван оторвал горячий и влажный край лопуха. С обнажившегося рыбьего бока пошел вкуснейший парок.

Он протянул рыбу Ольге.

— Приятного аппетита.

Протасов надломил глиняный панцирь, отщипнул белое мясо. Ольга съела совсем крохотный кусочек и, заметив на себе выжидательные взгляды, виновато улыбнулась:

— Вкусно… Одно плохо — без соли.

Голод, как известно, не тетка и, когда основательно прижмет, заставляет отодвинуть такие пустяки на дальний план. Набросившись на печеную рыбу, они принялись с жадностью ее поглощать: кашляя, сплевывая и давясь мелкими косточками.

Покончив с завтраком, Иван отбросил обглоданный рыбий скелет в затухающий огонь, достал компас, выставил стрелку.

— Нам туда, — уверенно показал на лес. — Пора собираться.

Обошлись без сборов.

Затоптав ботинками угли, Иван взобрался на обрыв, подал руку женщинам. Пока те поднимались, Чехлов оставался на берегу в одиночестве, прощаясь с рекой, сгубившей вертолет, и точно тянул время и ждал — загудят в воздухе вертолетные лопасти, опустятся на веревках спасатели, и не нужно будет никуда идти…

— Олег! — зычно прокричал с обрыва Протасов. — Пошли!.. Слышишь?

Чехлов уходил вяло, с явной неохотой. Игнорируя протянутые руки, влез на поросший травой карниз, отряхнул от земли колени.

Иван оглядел свой отряд, поскреб ногтями щетину, пробивающуюся на щеках:

— Шибко не отставайте. Держитесь рядом. Мало ли что…

 

Глава 19

Протасов, поддерживая Ольгу под руку, чувствовал, что с ней творится неладное. Он касался ее ладони, и тонкая кожа, сквозь которую просвечивали синие жилки, на ощупь казалась горячей. Он заметил — лицо ее потеряло за ночь здоровый цвет, приобретая землистый оттенок, и слегка осунулось. В глазах стоял болезненный блеск.

У нее подскочила температура, и это при полном отсутствии медикаментов. Но что послужило причиной — осложнения после вчерашней травмы или после ночи, проведенной на голой земле под осенним небом, привязалась простуда?

Они заметно сбавили шаг, и в затылок уже дышала, не раз наступая на пятки, Ирина. Сначала он сдерживался, чтобы не нагрубить, но всему бывает предел, и на очередное: «Вы вперед или назад! Путаетесь под ногами», не стесняясь Чехлова, зло ответил:

— Слушай, ты?! Имей совесть! Надо — спокойно обойди.

Ирина передернула плечиками и обогнала.

Он шел медленно, приноравливаясь к шагу жены, прислушиваясь к нездоровому дыханию, и думал о том, что, возможно, если так пойдет дальше, ее придется нести.

Ничего страшного, он не развалится. Свое нести, не чужое. Зато будет лишний плюс, когда это приключение останется позади и станет нелепым ночным кошмаром, и она поймет, что не такой он подлец, как вбила себе в голову.

— Пить хочется… — произнесла она и облизнула губы.

Воды не было совсем. И набрать ее там, в реке, от которой отделяют четыре часа хода, он не додумался. Да и не во что было, не считая фляжки Чехлова, но просить у него Протасов не хотел. Что-то в Олеге надломилось, он держался позади, обособленно, пребывая в непонятных раздумьях.

— Знаешь, в голове туман стоит, — шепотом пожаловалась Ольга. — Горячий… Кружится все…

Протасов был бессилен что-либо сделать и молчал. Надо было успокоить ее, сказать что-нибудь ободряющее, но ничего почему-то не приходило в голову. Безнадега…

А температура лезла и лезла вверх. Он лучше всякого градусника определил, как она перевалила за отметку «тридцать восемь». Дыхание ее сделалось совсем прерывистым, с присвистом.

Так долго продолжаться не могло, и Протасов понимал — стоит хоть на минуту остановиться на отдых, дальше она идти не сможет.

Увидев в теряющем листву кустарнике кроваво-красные россыпи ягод, он отпустил ее локоть, сорвал мимоходом несколько:

— Подожди… Я мигом.

И бегом догнал Ивана.

— Съедобные? — спросил его.

Иван повертел ягоду в пальцах, сунул в рот и осторожно надкусил:

— Ешьте.

— А не волчья?

— Не бойся, не отравитесь.

— Привал скоро?

— Устали?

— Моя совсем сдает. Боюсь, как бы не слегла.

Плоды оказались кисло-сладкими на вкус, но жажду утолили. Протасов нарвал горсть и отдал жене. Жевала она с видимой неохотой. Десяток ягод погоды не сделают, понимал он. И сам, гриппуя, когда в глотке спекалось от жара, стаканами заливал пылающий внутри пожар. О том, чем могла закончиться даже обычная простуда — в холодном лесу, без теплой одежды, постели и аспирина, боялся себе представить…

* * *

Ирину всегда считали везучей. Ей повезло с рождения — на свет появилась не в рабоче-крестьянской семье, где будущее и без цыганского гадания просматривалось четко: школа, ПТУ, фабрика или завод с вонючими, грязными работягами, чьи интересы сводились к водке, замужество за одним из таких, перебивание с хлеба на воду в ожидании зарплаты и страх перед возвращением с работы вечно пьяного муженька… Типичная судьба восьмидесяти процентов женской части России.

Но ее отцом был не токарь-станочник, а секретарь районного комитета партии, и этим все сказано. Училась она в привилегированной школе, а когда настали рыночные времена и папа переместился из райкома в кресло президента банка, на себе перемен не почувствовала, не нуждаясь ни в чем и ни в чем себе не отказывая.

По окончании школы папа отправил ее доучиваться в нархоз, заплатив за учебу немалые деньги. Спустя пять лет, не имея семи пядей во лбу, она заняла одну из престижных должностей в его банке, быстро продвинулась по служебной лестнице, и к двадцати трем годам имела отдельную трехкомнатную квартиру, солидный счет, роскошную иномарку и виды на безоблачное, ничем не омраченное будущее, тем более что собиралась выйти замуж за Олега Чехлова, которого отец нахваливал как очень перспективного предпринимателя.

Свадьба и прожитый совместно год немногое изменили в ее жизни. Разве что с работы пришлось уйти — на этом настоял Олег. Денег и так хватало с лихвой. Скоро, впрочем, она пожалела о поспешном решении, устав сидеть в четырех стенах.

И все же хватило ума согласиться на дурацкую авантюру мужа? И вместо того, чтобы недельку понежиться на побережье Адриатики, где сервис, комфорт, пятизвездочный отель и прочее, оказаться в тайге, мокнуть в ледяной воде, спать, как собака, на подстилке из веток, есть полусырую несоленую рыбу… Бр-р…

И теперь, блуждая по этому лесу, которому не было ни конца, ни края, она испытывала настоящий шок. Прежняя беззаботная жизнь рассыпалась в прах, сложилась, как карточный домик, от одного неловкого прикосновения. Что теперь ее ждет?

Ее… задаваясь этими вопросами, она как-то забывала о существовании Чехлова, точно его и не было рядом. Рядом… Да, он поблизости, немного отстал от остальных. Но супружеской теплоты, поддержки с его стороны она не чувствовала. Вроде бы он рядом, а вроде его и нет.

Впрочем, ей от этого ни холодно и ни жарко. Любила ли она его, выходя замуж? Сложный вопрос. Год назад, примеряя фату и свадебное платье, она не забивала себе голову. А что любовь? Красивые слова, и не более. В жизни все много прозаичнее.

Вот и сейчас, когда главное — выжить, а выживает только сильнейший, не обремененный узами, обещаниями и соглашениями, она должна думать о себе и только о себе. Мужей бывает много, а жизнь — она одна.

* * *

Цепочку замыкал Чехлов. Минувшие события не прошли для него бесследно, наложив отпечаток, и он далеко не походил на того уверенного в себе Олега Чехлова, каким выглядел еще два дня назад. В его лице читалась растерянность, плечи безвольно опустились. Он шел, не сводя глаз с земли, чувствуя себя виновным в постигших их злоключениях, и переживал это. Ему казалось, что спутники лишь из вежливости не выговаривают ему наболевшее и не обвиняют. Но нарыв однажды созреет.

«Да, — каялся он в сотый раз, — именно я вас сманил в тайгу, и именно эта дурацкая затея стала первопричиной нашего пребывания здесь, беспомощности перед лицом матери-природы».

Ситуация аховая. И неизвестно, в том ли направлении они двигаются. Лес, он везде один. Как сестры-близняшки похожи друг на друга сосны, шумевшие кронами, подсохший и серый, вымахавший в пояс папоротник, и создавалось впечатление, что они топчутся на месте и с утра не продвинулись ни на километр. Было бы проще идти с уверенностью — придерживайся подрагивающей на компасе стрелки, сожми зубы и через холод, через усталость, через «не хочу», но сдюжь, и лес скоро расступится, и на открытом месте им откроется затерянный в глуши поселок или деревенька…

Но не надо себя обманывать, правде смотрят в глаза: он ведь сам хвалился Протасову в вертолете, что построил базу в безлюдном месте и на десятки, а то и сотни верст не найти человеческого жилья. Так куда же они идут, куда, ведомые слепой надеждой, а не здравым смыслом.

«Какой же я идиот! — стонал он в душе. — А ведь в это самое время мог бы валяться на диване, смотреть новый боевичок или смотаться в клуб и разбить партию в бильярд…»

Он представил себе полутемный зал, освещенные сверху столы, крытые зеленым сукном, шары, разлетающиеся от пушечного удара. У стойки наигрывает музыка, и бармен набирает в кружку пенящееся темное пиво…

Замечтавшись, он споткнулся о торчащий из земли сучок и чертыхнулся, неохотно возвращаясь к окружающей действительности.

Клуб, бильярд… Где это все? Как далеко и недосягаемо!

Земля перевернулась. И он, Олег Чехлов, владелец крупнейших в столице Сибири магазинов и салонов, чье имя, для знающих людей, на слуху и в чей рот, благоговейно склоняясь в ожидании приказа, заглядывают его служащие, — никто!.. И, привыкнув заправлять чужими судьбами, не может вершить собственную.

Все вышло из-под контроля, и ситуацией он не владел. В настоящее время его жизнь, как и жизни Протасова, Ольги и Ирины, зависела напрямую от таежного бродяги Ивана, человека без роду-племени, не имеющего ни имени, ни положения, ни кола, ни двора.

Ущемленное самолюбие его подтачивало, но не больше, чем выходки Ирины, ставившей в неловкое положение. Он-то привык, и такое ее поведение его уже не шокирует. Она всегда была такой, но!.. одно дело — дома, не при посторонних.

Он пытался ее приструнить, поставить в положение домохозяйки, чей удел — поддерживать огонь в семейном очаге, но ни в коей мере не совать нос в дела мужа. О том, чтобы прилюдно повысить голос, не могло быть и речи.

Но она давлению не поддавалась, и словесные перепалки обычно сводились к грандиозным скандалам. Во время последнего она позволила себе столь болезненный выпад, что ему пришлось прикусить язык…

Она стояла посреди зала и яростно, сквозь слезы, выкрикивала в его адрес:

— Что ты из себя корчишь?! Ты никто! Понимаешь, ноль по жизни!

Лицо ее раскраснелось, и от былой красоты не осталось и следа. Чехлов тогда впервые поразился, сколько злости удерживала в себе эта миловидная женщина.

Его била дрожь. Потрясая кулаками, из последних сил удерживался от искушения самым радикальным способом оборвать нескончаемый поток обиднейших слов:

— Я никто? Да меня знает полгорода! Я… я что, прибился к тебе нищим мальчишкой с мелочью в кармане? Кто это все заработал, кто?

Он обводил руками стенку-горку со стеклянными полками, ломившимися от изобилия хрусталя, и люстру из богемского стекла, и навороченную аппаратуру, приводя доказательства своей состоятельности.

— А на чьи деньги? — уточнила она и попала в самое яблочко. Удар пришелся ниже пояса. — Кем ты был? Торгашом с тремя лотками, торговал самопальной водкой? Ишь, возомнил о себе. Да без моего отца…

— Положим, не киосков, — опроверг он, дрожа от возбуждения. — И без твоего папочки поднялся бы…

— Ах, папа тебе не помогал?! Не давал тебе кредиты в ущерб банку? Не ввел тебя в Деловой клуб, не благодаря ему ты обзавелся знакомствами, и вообще, не стал тем, кем являешься? Думаешь, он для твоей выгоды старался? Он делал это для меня и ради меня, потому что с твоими грошовыми заработками я бы не смогла купить себе нормальную шубу.

— Ну уж!.. — запротестовал он, и щеки его запылали.

— А что ты скажешь против, милый? — она язвительно улыбнулась и вдруг предложила: — Не нравлюсь, как есть, разводись! Папа сразу поднимет твои долги и векселя. Знаешь, где ты окажешься через неделю? На паперти с протянутой рукой. Ты, друг ситцевый, не с помойки меня подобрал и не смей обращаться, как с уличной девкой!

И он сдался. В самом деле, он крепко встал на ноги благодаря постоянным денежным подпиткам ее папаши. В наличности средств не имел — все до копеечки вложено в оборот. И случись тестю прижать его к ногтю, придется распрощаться с последней рубашкой.

Он перестал обращать внимание на чрезмерную независимость жены, но всему есть предел. Теперь же, переступив черту, она сама, о том не думая, обрушивала остатки его авторитета и самолюбия, заставляла скрипеть зубами, но молчать. И не поймешь уже, независимость это или трещина, пролегшая между ними.

Женясь, Чехлов не ломал голову над своими чувствами: любит он ее или Ирина просто ему нравится, как любая проходящая мимо женщина? Ему нужен был толчок, как дополнительная ступень космическому кораблю, с тем, чтобы преодолеть земное притяжение и подняться на орбиту. Старт… а для этого — большие деньги и, желательно, под малый процент. Такими деньгами ворочал ее папаша-банкир.

Заполучив жену, он открыл себе доступ к остальному. Но деньги не всесильны. Он не смог получить одного — того, что влекло полунищего Протасова к его взбалмошной жене, которую после всех ее выкрутасов стоило бы бросить. Он бы, Чехлов, так и сделал.

Нет, не бросает, расстилается перед ней ковровой дорожкой, хоть ноги вытирай. Почему? Нет гордости и мужского самолюбия? Или здесь кроется нечто иное, чего он не понимал?

* * *

К вечеру небо капризно нахмурилось, исчезло солнце, потерявшись в провисших набрякших тучах. В воздухе запахло сыростью.

Иван все чаще тревожно поглядывал вверх, нутром чуял — скоро жди дождя.

Поляна, куда они вышли, разрешила его сомнения.

— Остановимся здесь, — сказал он, швырнув на землю кукан с рыбой.

Над головой предупреждающе прогрохотало, в небе засветилась голубая дуга.

— Мамочка! — вскрикнула Ирина, вздрогнув от раската. — Опять гроза. Мы же в лесу… В деревья обычно бьет молния.

Не хватало дождя, чтобы Ольга вконец свалилась.

— Пойдем, мужики, — позвал Иван, направляясь к молоденькому ельнику — пушистым деревцам, шумевшим под натиском ветра.

Сильным ударом ножа подкосил ближнее, срезал со ствола пахучие ветки, верхушку отрубил, оставив торчавшие рогатью сучки, бросил и подступил к другому.

— Ломайте ветки, — сказал Протасову. — Только не подряд. Выбирайте те, что побольше.

Протасов ушел в ельник и взялся за работу. Ломать лапник было не с руки, ладони его почернели, стали липкими от смолы, к пальцам приставала мелкая хвоя.

В глубине ельника стоял треск, где-то там орудовал Чехлов.

Сграбастав колючий лапник, Протасов вернулся на поляну.

Иван даром времени не терял. Посреди поляны стоял остов будущего шалаша — вкопанные рогатины с длинной жердью, лежащей на них. Осталось накрыть сооружение еловыми лапами, и укрытие, каким бы ненадежным ни казалось, будет готово.

Укладывая с боков ветки, он понял, почему Иван настаивал именно на больших. Куцые попросту не держались и проваливались внутрь шалаша.

Теряя на ходу лапник, подошел Чехлов, сбросил ношу к ногам Протасова, сокрушенно вздохнул:

— Спасу нет, курить охота. Хоть сухие листья в трубочку сворачивай.

— Не говори, — сказал, поддерживая разговор, Протасов. — Но терпеть можно. Даже на пользу…

Чехлов непонятно чему улыбнулся:

— Смотри, каков терпельщик!

Протасова такое отношение задело за живое, и желание ответить грубостью на грубость так и подмывало его. Но, оставаясь выше, пропустил колкость мимо ушей и ушел за следующей охапкой лапника, разбираясь в головоломке: что происходит с Олегом? Неужели их дружба была столь непрочной, что не выдержала испытаний? А может, и не было этой дружбы, а так… одна видимость!?

* * *

Они успели накрыть шалаш за минуту до ливня, хлынувшего как из ведра. Толкаясь, они забились в тесноту и молчали, слушая, как стучат капли по хвойной крыше.

— Ой, капает! — взвизгнула Ирина и отодвинулась от прорехи, куда затекала дождевая вода.

Чехлов потеснился, уступая ей более сухое место.

А дождь усиливался, сыпал сплошной стеной. Шумела омытая листва, и в траве пузырились лужи. Стемнело, и грозовые ослепляюще-жгучие отсветы вырывали из мглы поляну и неуклюжий шалаш, укрывший путников…

 

Глава 20

Дождь лил всю ночь и стих к утру. С первыми лучами солнца, под щебетанье птиц, насыщенный влагой и хвойным дурманом воздух засветился, заиграл радужными переливами. То сверкали, преломляя солнечный свет, капли ночного дождя. Осторожно, чтобы ненароком не разбудить спящих, Иван покинул шалаш и полной грудью вдохнул целебный лесной настой.

Перед его лицом покачивалась облезлая ветка, и на тонком изгибе пожелтевшего листа переливалась искрами прозрачная капля. Он тронул пальцем лист, капля сорвалась, и он вскрикнул, окаченный прохладным ливнем, осыпавшимся с мокрых веток.

Но неожиданный душ привел его в хорошее настроение, и, глядя вокруг, он подумал: да разве можно встретить где-нибудь еще такую красоту?

В городе? Пусть там высаживают парки, которые вроде бы должны воссоздавать для горожан частицу дикой природы. Но это обман, жалкая подделка в сравнении с великолепием оригинала. Иногда он гулял по парковым аллеям. Вроде и деревья те же, да не те. И воздух совершенно иной, и нет в нем целебности, и настроение…

Вернувшись к шалашу, он разгреб кучу нарванной травы, которой вчера, уже под дождем, укрывал рыбу. Пальцы коснулись холодной чешуи.

Он поднял лежавшего сверху карася, с опаской понюхал — не отдает ли душком? Но нет, свежий. Сказалась и прохлада, и ночной дождь.

Забравшись в шалаш, он растормошил Протасова. Протасов проснулся и сел.

— Поднимайся, — сказал ему Иван. — Будем завтракать и пойдем дальше.

Протасов приложил ладонь ко лбу свернувшейся калачиком Ольги, помрачнел.

— Что, худо?

Он молча кивнул.

— Я понимаю, — помолчав, проговорил Иван. — Болеет, тяжело ей. Но не идти нельзя. Иначе… сам понимаешь.

— Понимаю, — согласился Протасов. — Если совсем ослабеет, понесу.

Иван хлопнул его по плечу, выказывая сочувствие, дотянулся до Чехлова и потряс его.

Чехлов сонно замычал, причмокнул губами и отвернулся.

Разбуженная возней Ирина, едва протерев глаза, полезла к выходу, бесцеремонно задев Ольгину руку, и та застонала. Ирина не обернулась и тем более не извинилась, словно ничего страшного не произошло…

С поляны донесся ее недовольный голос:

— Ну и холодрыга!.. Обалдеть.

…Еловая крыша над Протасовым разверзлась, и дождевые капли, скатившись с хвои, упали на лицо все еще спавшему Чехлову. Он зашевелился и сел, щуря глаза.

Иван, снимавший с жерди сухие изнутри ветки, засмеялся и потащил охапку в кучу, где готовил костер. Он ловко очистил от хвои упругую ветку, заострил на конце и нанизал на нее рыбу, как на шампур.

— Опять? — подала голос Ирина, зябко потиравшая плечи. — Надоела твоя рыба! Жрать уже невозможно.

— Разносолов не предусмотрено, — отозвался Иван и выдернул из земли колья.

Шалаш окончательно развалился, и о его недавнем существовании говорило лишь сухое пятно, выделявшееся на влажной траве.

Рогатины он укоротил, воткнул по сторонам будущего костра, запалил ветки. И, когда занялось, загудело ненасытное пламя, вывесил на них провисший шампур.

Рыба зашипела, брызнула соком, побелели выпученные глаза.

— О чем можно говорить, если уже сейчас жрать нечего?! — ворчала Ирина. — Придурки… Ушли от реки, поступили по-твоему. Рыба заканчивается, зверье нечем ловить. Как дальше-то будем? А тебе, Чехлов, уже и сказать нечего?.. Ну и молчи! С голодухи мы загнемся, вот что!.. Говорила же, говорила… Нет, уперлись на своем, как бараны.

— Замолчи, — поморщившись, словно съел кислый лимон, попросил Протасов. — Не до истерик… Держи себя в руках. Не одной тебе хреново.

Ирина вспыхнула, но не нашлась что ответить и снова покосилась на мужа, который благоразумно не вмешивался в перепалку.

Наскоро перекусив печеной рыбой — без соли и впрямь не лезла в горло, — они разметали по траве остатки костра, затушили угли и тронулись в путь.

Сегодня в конце цепочки шли Протасовы. Температурившая Ольга едва шла, и Протасов уже подумывал взять ее на руки.

Так начался третий день их «романтического» путешествия.

* * *

Они шли молча, без разговоров и смеха, устало передвигая ноги. Иногда Иван доставал компас, сверялся со стрелкой. За ним, нахохлившись и держа руки в карманах, шла Ирина. Следом брел Чехлов и позади его Протасовы.

Они оба изрядно вымотались, но жалоб Иван не слышал, что не мешало ему сбавить шаг. Иначе вовсе отстанут. Не надо быть ясновидцем, чтобы предвидеть дальнейшее. За два дня они прошли не больше двадцати километров. Много ли это в сравнении с теми двумястами, тем минимумом, что предстоит еще пройти? А они не на солнечном юге — в Сибири, где конец сентября ознаменовывается ночными заморозками, а вслед за ними приходят первые холода. Что с ними будет тогда?

— Ты куда?

Он обернулся на удивленный возглас Чехлова. Ирина, раздвигая руками ветки кустарника, сошла с тропы, забирая в сторону.

Она ответила, слепив подобие той улыбки, которой обычно награждают недалеких людей:

— А надо вслух говорить или спросить разрешения?

Чехлов сконфузился, а она, сохраняя победоносную улыбочку, скрылась из виду, шурша опавшей листвой.

— Привал две минуты, — остановился Иван.

Его ноги тоже гудели от усталости, но не в ней крылась причина остановки. Не хватало только, чтобы своенравная дамочка еще и заплутала. Ищи потом…

Чехлов привалился к сосне, давая ногам отдых. Протасов, поддерживая жену, усадил ее на пень, поросший мхом и плесенью.

— Сюда! Скорее! — зазвенел из леса, там, где скрылась Ирина, ее взволнованный голос.

Иван побежал к ней, не взяв в толк, что же могло произойти, спотыкаясь о присыпанные листьями кочки, и налетел на нее, стоявшую около раздвоенной березы.

— Что? — выдохнул он, запыхавшись от бега. — Что случилось?

Она невозмутимо показала пальцем на уродливый ствол. Береста стесана чем-то острым, и на древесине — темной, но не черной еще от времени и влаги — он увидел зарубку.

Да, зарубку, в виде арифметического знака «больше-меньше», острием показывающего влево, сделанную рукой человека, и причем не так и давно.

— Не может быть, — пробормотал Иван и провел по ней ладонью.

Сомнений не было, глаза его не обманывали.

Здесь был человек, и оставленная им зарубка непременно должна куда-нибудь привести. Пусть не к жилью, пусть к охотничьему зимовью… Душу грело уже и это.

В худшем случае, дойдя до зимовья, где по таежному обычаю предшественник должен оставить припасы, Иван бы отделался от «балласта» и один, налегке, быстрее добрался бы до людей и привел помощь…

— А что она означает? — спросила Ирина.

— Да все! — не скрывая волнения, воскликнул Иван. — Мы правильно шли, правильно…

— Ура-а! — закричала она. — Значит, мы теперь обязательно отсюда выберемся? Так?..

— Так!.. Та-ак!

Клич, подхваченный потоком воздуха, разнесся по лесу, и взвилось в небо с карканьем растревоженное воронье.

Обернувшись к тропе, где еще оставались Чехлов и Протасовы, он крикнул им:

— Давайте сюда! Да идите же…

Захрустели сучья под тяжелыми шагами Чехлова. Сияя, Ирина бросилась ему на шею и завизжала, а он с недоумением смотрел на зарубку и не мог понять резкой перемены ее настроения.

— Что это? — спросил Ивана, не понимая всю важность находки.

— Дорога домой.

Ирина отпустила шею мужа и затрещала сорокой:

— Я так и думала… Я знала. Нам должно было повезти!

Иван взялся за объяснения тогда, когда к березе подошли Протасовы.

— Видите? — Его палец показал в острие насечки. — Куда она смотрит?

— Туда! — дурачась, махнула Ирина.

— Правильно. Любой охотник, попав в то место, которое плохо знает, чтобы не заплутать, делает свою зарубку. У каждого она особенная, отличная от других. Понимаете?

— Честно говоря, не совсем, — ответил Протасов, изучая зарубку. — Получается, что с одной стороны, мы вроде бы набрели на человеческий след, но с другой, не можем сказать уверенно, куда он ведет.

— Верно. Но есть одно «но», — пока не знаем. Важно уже то, что мы на нее наткнулись. Если повезет, дальше пойдем, как по проспекту…

Но Протасов не был настроен столь оптимистически. Надежда на благополучный исход, конечно, еще жила в нем, но в душе росла непонятная тревога, и он не мог распознать ее природу. Что-то ему не нравилось, а что, он не знал.

— Ты говоришь, стрелка указывает направление. Если я — охотник и подался на промысел, заплутал и, чтобы не ходить кругами, делаю отметки. Тогда получается, что путь к деревне указывает не острие, а, наоборот, хвост. Откуда такая уверенность, что мы сами не начнем кружить?

— Протасов! — возмутилась Ирина, сделав такое выражение лица, словно она уличила его в жульничестве. В зарубке она видела лишь то, что хотела видеть, — надежду на спасение, и ни за что не хотела расставаться с этой призрачной надеждой. — Не будь таким нудным! Ваня, наверное, лучше тебя знает, о чем говорит.

— Я что, против? Просто мне кажется.

Она снова показала зубки:

— Креститься надо. Да поменьше рассусоливать!

Разгорающуюся перепалку прекратил Иван:

— А ну, хорош! Что вы меж собой-то делите? Осталось только перегрызться для полного счастья. Как звери… Запомните: враждуя, нам не выбраться.

— Кто грызется? — Ирина сделала невинные глазки и, как ни в чем не бывало, спросила Протасова: — Разве мы ругаемся? Нет ведь…

— Короче, — жестко сказал Иван. — Прекращайте. Надо искать вторую зарубку. Внимательнее смотрите по сторонам.

* * *

— Ни черта мы не найдем! Напрасные старания, — устав от бесплодных поисков, первым опустил руки Чехлов.

Иван, чьи глаза начинали слезиться от напряжения и деревья в них уже двоились и плыли, смолчал. Лишь по тронутым щетиной скулам заходили упругие волны.

Прав Олег, фортуна снова покинула их, и зарубку, несмотря на общие усилия, отыскать так и не удалось. Как сквозь землю провалилась.

— Что ты нервы мотаешь? Изнылся хуже бабы. Будь мужиком!

Чехлов резко обернулся и впился тяжелым взглядом в Протасова.

— Что ты сказал?

— Я сказал, — спокойно повторил Николай, — что ты ведешь себя как та истеричка.

Брошенная им фраза белой перчаткой хлестнула Чехлова по щекам. Он наклонил голову и вынул из карманов руки.

— Повтори.

Глаза его, как у племенного быка, наливались кровью, и Протасов высвободил у жены руку. Назревала драка. А Чехлова бог здоровьем не обидел, и удар он имел что надо. Еще в институте его многие побаивались и предпочитали обходить стороной — разряд по боксу лишал его соперников шанса на победу в потасовках.

— Ну? — с угрозой повторил он. — Я жду.

— Коля, не надо… — запротестовала Ольга, когда Протасов, оставив ее, пошел к нему навстречу.

— Давай, — манил к себе Чехлов, принимая стойку.

* * *

— Заткнитесь вы… Оба! — рявкнул на них Иван и прислушался.

Стоявший к нему спиной Чехлов опустил кулаки и повернулся, неловко переставив ногу. Под толстой подошвой оглушительно лопнул сучок.

— Тише! — зашептал Иван, приложив к губам указательный палец.

Из зарослей кустарника, краснеющего уцелевшими осенними листьями, неслись странные звуки. Кто-то, еще не видный им, шарился в кустах, хрустел ветками и сухой листвой.

Между лысеющих прутьев мелькнула горбом кабанья холка.

* * *

Здоровенный кабан — широкий в грудине, с желтыми, чуть загнутыми клыками, выскочил из кустов прямо на них и остановился, похрюкивая и оглядывая маленькими злыми глазками.

Они переглянулись.

Кабан опустил морду, задвигал черным пятаком, принюхиваясь, и скребанул острым копытцем.

— Бегите, — негромко произнес Иван, и рука его легла на рукоять ножа. — Постарайтесь залезть на деревья.

Издав воинствующий хрюк, кабан ринулся в атаку. Нечленораздельно закричав, Ирина побежала прочь. Чехлов, которого кабан избрал первой жертвой, застыл на месте, не смея шелохнуться.

— Ол-ег! — вывел его из оцепенения отчаянный крик Протасова.

Гигантскими прыжками достигнув сосны, ветки которой росли невысоко от земли, он подпрыгнул и уцепился за нижний сук, балансируя, словно на перекладине турника.

В ту же секунду кабан подлетел к сосне, задрал голову, наблюдая за раскачивавшейся добычей. С клыков нитями свисала слюна.

Чехлов откачнулся к стволу, уперся в него ногами и одним движением оседлал ветку…

Невольный свидетель этой комичной со стороны сцены, Протасов не мог сообразить, что предпринять. Будь он один, влез бы на дерево, как это сделали Чехлов и Ирина. Но он не один, и Ольга, с ее травмированной рукой, не сравнится с ними, пусть и с его помощью. Не бросать же ее на произвол судьбы?

Озлобленный неудачей кабан искоса следил за сосной, которую обнимал Чехлов, повел головой и… нацелился на Протасовых. Николаю показалось, что на довольном кабаньем рыле появилось нечто напоминающее усмешку.

— Мамочка… — ахнула Ольга, и ее пальцы больно впились в его руку.

— Спокойно… Все обойдется… Все будет нормально, — как заклинание, повторял он, не сводя с кабана глаз. — Не бойся…

Издав устрашающий рык, зверь бросился на них.

* * *

Пальцы, сжимавшие запястье Протасова, разжались, Ольга обмякла и мешковато повалилась на листья.

Теперь, когда она лежала в обмороке и тем самым сожгла последние мосты к отступлению, у него не осталось выбора.

Протасов загородил ее и ждал приближающегося кабана, готовясь к схватке и задним умом понимая, что победителем из нее не выйдет.

А кабан бежал, вырастая в размерах, и мир для Протасова сузился до сопливого мохнатого рыла и желтых, направленных в грудь клыков.

Расстояние быстро сокращалось. Пятнадцать метров… восемь…

Протасов сжался в пружину.

Пять…

— Эй!.. Эй, э-э-эй…

Откуда ни возьмись, позади кабана возник Иван и, размахивая ножом, орал, свистел, улюлюкал, словом, всячески отвлекал внимание от Протасовых.

— Ну!.. Иди ко мне! — махал Иван, приманивая его. — Иди сюда, свинья паршивая.

Кабан человеческой речи понять, естественно, не мог, однако оскорбление уловил. Развернулся — увидев закрученный хвост, Протасов вздохнул с облегчением — и двинулся на Ивана.

* * *

Иван сгруппировался и переложил нож из руки в руку. Ладони вспотели, и ручка норовила выскользнуть.

Кому расскажи, что пошел на кабана с одним ножом, не поверят и поднимут, как враля, на смех. Раньше, быть может, и ходили с рогатиной, но рогатина — она рогатина и есть, в ней добрых полтора метра, обеспечивающих безопасность охотника. А животина серьезная, живучая. Не всякий раз из карабина свалишь. Поговаривают, если прозевать момент, запросто может сломать клыками. Может, и врут, спросить не у кого. Известно одно: кабан силы недюжинной. Непонятно лишь, отчего бросился ни с того ни с сего? Такое случается редко. Обычно при встрече он старается скрыться…

С удивительной для своей массы прытью кабан налетел на него и смял бы, не отступи Иван вовремя в сторону. Проскочив вперед, он развернулся к человеку, снова нацелился и скребанул раздвоенным копытом землю.

Вторая попытка для кабана закончилась плачевно. Молния сверкнула возле морды, когда он почти уже достал клыками человека, и жгучая боль, во много раз сильнее той, что давно его мучила, истошным визгом вырвалась наружу.

Горячим фонтаном ударила кровь из располосованной кабаньей глотки, залила брюки Ивана.

Он снова уклонился от кабаньих клыков и развернулся лицом к зверю, уверенный, что боль придаст ему сил и коррида продлится до тех пор, пока тот не свалится замертво.

Но жизнь с каждым толчком крови покидала кабана, а вместе с ней и боль. Земля качнулась под ним, и, запрокинувшись на бок, он захрипел, захлебываясь кровью. И с усилием приподнял морду, затуманенным глазом отыскивая избавителя…

* * *

Убедившись, что кабан издыхает и не сможет уже причинить вреда, Иван осторожно подошел ближе, разглядел подтянутые самочьи соски и гноящуюся шишку на боку, почесал затылок:

— Вот оно, в чем дело…

Перед ним лежала кабаниха, и причина ее слепой ярости крылась в огнестрельной ране — старой, уже гниющей.

«Стреляли пулей, — с уверенностью определил он. — Но не из карабина. Пулька тонкая, вроде автоматной. Наши мужики с такими не ходят».

Тем временем Протасов приводил Ольгу в чувство, и она, бледная, сидела на земле, с нескрываемым ужасом глядя на убитую кабаниху.

Чехлов соскочил на землю, обтер о штаны руки, настороженно приблизился к поверженному зверю и поддел морду ногой.

— Мяса-то сколько! — сказал он Ивану, но тот, смолчав, отошел к Протасовым.

— Как ты? — спросил Ольгу.

— Сейчас лучше, — слабо улыбнулась она и потерла виски. — Голова маленечко кружится… и уши заложило.

Разделывать тушу никто, кроме Ивана, не умел, и ему пришлось самому взяться за дело. Он подсел к теплой еще свинье, приготовился…

 

Глава 21

— Браво!..

Он резко повернулся на чужой голос и поднялся.

Возле кустарника, где недавно рылась в поисках кореньев кабаниха, стояли двое мужиков — густо заросшие бородами, в выгоревших на солнце, поношенных камуфляжных куртках с надетыми поверх армейскими разгрузочными жилетами, в клапанах которых угадывались автоматные рожки. Автоматы — короткоствольные, с пристегнутыми металлическими прикладами, какие Иван видел только в городе у патрульных милиционеров, — направлены на них.

Светловолосый, лоб которого стягивал свернутый в жгут платок, взвел затвор и вежливо попросил Ивана:

— А ножик положь… Давай, дружище, только медленно, без лишних телодвижений.

Иван повиновался приказу, но по-своему, — выпустил нож, и тот упал со стуком.

— Отойди назад… Хорошо.

Светловолосый подобрал нож, полюбовался бликующим лезвием, провел им по ладони. Из пореза выступила полоска крови. Хмыкнул, убрал его в клапан разгрузки.

— Здоровский нож, — оценил трофей и сказал второму: — Чего ты мнешься? Давай сюда этих голубков.

Второй автоматчик лениво повел стволом. Чехловы и Протасовы, догадываясь, что речь идет о них, безропотно подошли к Ивану.

— Какой странный сегодня день, — светловолосый извлек из разгрузки смятую пачку сигарет и закурил, пустив к небу дым. — С сюрпризами. Вы как, одни или нам еще кого ждать?

Вопрос был адресован к Ивану, в котором он углядел старшего, и, помедлив с ответом, Иван произнес:

— Одни. Послушайте…

— Во дела! — поперхнулся от смеха второй. — Смотри-ка, Макс, никак к нам туристы пожаловали? Достопримечательностями любуетесь, да?

— Вы чего, ребята? — переборов страх, заговорила Ирина. — Никакие мы не туристы. Мы в беду попали, четвертые сутки по тайге бродим…

— А тебя, детка, никто не спрашивал, — второй подошел к ней и взял за острый подбородок. Заглянул в глаза, засмеялся: — Макс, а она вроде ничего?

Ирина вспыхнула под откровенно раздевающим взглядом.

— Она тебе нравится, Гвоздь? — затягиваясь сигаретным дымом, спросил Макс.

Тот, кого называли Гвоздем, похотливо растянул в улыбке тонкие губы.

— Бери, — разрешил Макс.

Гвоздь стащил с плеча мешающийся автомат и отдал приятелю.

— Какая хорошая девочка. Ты будешь себя хорошо вести? Умница. И я буду к тебе добр. Иди ко мне…

Он приблизился к Чехловым. Ирина отступила, прячась за спину мужа.

— Хватит, — попытался вмешаться в происходящее Олег. — Говорите, что вам надо. И оставьте ее в покое…

— Да ну? А что будет? Убьешь меня? Так давай, не тяни. Другого случая может не представиться.

Нагло ухмыляясь в глаза Чехлову, поймал Ирину за руку и потянул к себе. Она упиралась и прошептала умоляюще:

— Олег… Олег!

Чехлов вырвал ее руку из лап обидчика и оттолкнул его. Не ожидавший отпора, Гвоздь отлетел на землю.

— Ах ты, сука! — выругался он, поднимаясь, и сплюнул под ноги.

Удар, предназначавшийся ему в лицо, Чехлов с легкостью парировал и саданул ответно провалившегося в пустоту Гвоздя; от души, выплескивая накопившуюся ярость.

Зубы бандита лязгнули, голова мотнулась набок, и на подбородок брызнула струйка крови. Он полетел в грязь и закувыркался, пачкая одежду.

Макс, не мешкая, дал сочную очередь в воздух.

— Стоять! — надсадно рявкнул он. — Еще одно движение, и положу всех. Гвоздь… Гвоздь, ты как?

— Но… нормалек.

Он встал, проверил рукой челюсть, заметил на коленях грязь и с ненавистью посмотрел на Чехлова:

— Ну, гад! Молись! — выдавил сквозь зубы и забрал автомат. — Выходи.

Чехлов посерел, но, сохраняя мужественность, обнял жену и, отстранив, шагнул к Гвоздю.

— Не сюда. К сосне, — прикрикнул тот и подтолкнул в спину.

Чехлов в душе был настроен на жестокий мордобой. Униженный при свидетелях бородач по всем правилам должен был отыграться на нем. Но, завороженный черной дырой ствола, глядевшего в упор, почувствовал в теле дрожь — этому отморозку ничего не стоит нажать на курок.

Палец Гвоздя нащупал спусковой крючок, и это была не шутка. Чехлов со всей пронзительностью вдруг осознал, что жить ему осталось совсем немного. Палец утопит собачку, полыхнет огонь…

— Хватит! — сказал Макс, и оружие в руках Гвоздя дрогнуло. — Хорош, кому сказал. Он и так уже обделался.

— И что? Дай я его сделаю. Никто не узнает, пятеро их было или четверо. Подумаешь, одним меньше…

— Ты меня понял?! Рабочей силы не хватает, а ты такого жлоба собрался пустить под корень? Слон нас не поймет.

— Слон, — пробурчал Гвоздь и опустил автомат. — Интересно, если бы кто из рабов его занозил, он бы смолчал или пристрелил к едрене фене?

И с размаха впечатал автоматом в ребра Чехлову.

В глазах его помутилось. Казалось, ребра треснули, и раскаленная игла пронзила насквозь грудную клетку, и нечем стало дышать. Покраснев, он схватился за грудь и согнулся, давясь кашлем. И, получив сокрушительный удар по спине, повалился навзничь.

— Мы с тобой еще потолкуем, — многообещающе проговорил Гвоздь и напоследок пнул его. — Проклинать будешь тот день, когда я не стал стрелять. А мог бы сдохнуть быстро…

 

Глава 22

Их построили колонной по два, а Ивана, не имеющего пары, поставили во главе и повели, сворачивая куда-то в сторону. Впереди, насвистывая и находясь, видно, в благостном настроении, уверенно шел Макс. Замыкал Гвоздев, чья ушибленная скула ныла и немного припухла. Он сверлил глазами маячившую спину Чехлова, в мыслях уже предвкушая скорую расправу. Ничего, он с ним разделается. И не таких шустрых обламывали. Сперва уничтожит морально, а потом и физически. И бабу оттрахает прямо при нем, чтоб больше задеть…

Они шли долго. Миновав оплывший овраг, на дне которого журчал, вымывая глину, мутный ручей, поднялись наверх, и там Иван почувствовал близость реки. В воздухе пахло сыростью, гниющим топляком.

Лес расступился, и они вышли на опушку.

«Вот, оказывается, куда вела зарубка», — думал он, рассматривая бревенчатый трехстенок под тесовой крышей, притаившийся рядом с чахлым осинником, что виднелся у дальней кромки леса.

Под навесом кто-то возился, потом из сруба, согнувшись, вышел человек с двумя ведрами и передал их другому, сидевшему, видимо, на земле, потому что сразу его Иван и не заметил.

Приняв ведра, человек со всклоченной бородой и копной нестриженых волос, в синей униформе, на подгибающихся ногах пошел прочь от строения, миновал вросшую в землю избушку с просевшей крышей, скрылся за большой, как шатер, военной палаткой и вновь появился уже у берега реки.

Самой реки отсюда не видать — берег высок. Но Иван отчетливо слышал отдаленный плеск волн, а за широким просветом, где в неясной голубой дымке темнела, подпирая прозрачное небо, гряда леса, проглядывался противоположный берег.

— Не тормози! — грубо прикрикнул на него Макс, направляясь к избе.

Поставлена она была давно, ясно с первого взгляда: лет пятнадцать назад, а то и больше. Бревна почернели и рассохлись, от венцов разбежались кривые уродливые трещины, кое-где неумелой рукой замазанные глиной. Торчала из швов, свисая клоками, пакля. Крохотное окно, заделанное пленкой вместо стекла, было чуть выше земли. Вместо печной трубы выгоревшее ведро без дна. Входная дверь на ржавых, литых петлях, подле которой маячил часовой.

— Стой, — скомандовал Макс и подошел к нему. — Кирилл, Слон у себя?

Худощавый парень, на скулах которого клочками торчала рыжеватая растительность, небрежно держал автомат на плече.

— Хандрит, — и посмотрел на пленников. — Кого это вы захомутали?

— Много будешь знать, скоро состаришься, — буркнул, не теряя времени на ненужные пересуды, Макс и потянул дверь.

Несмазанные петли отозвались скрипом.

— Присматривай за ними, — приказал он Гвоздю и скрылся за дверью.

* * *

В комнате царил подвальный полумрак. Свет едва пробивался сквозь мутное, засиженное мухами окно, и бесформенное пятно разлилось по земляному полу.

В левом углу стояла печь, сложенная из речного булыжника и обмазанная глиной. На плите — закопченная кастрюля. Рядом — самодельный стол, сбитый из неровных досок и заставленный банками, грязной посудой, валялись бутылочные крышки.

На крюке, вбитом в косяк, висел прорезиненный милицейский плащ, а под ним гражданская куртка. Место около окна занимала лежанка, устеленная шкурами, а на ней, с бутылкой красного вина, лежал крепкий парень и молча смотрел на вошедших.

Ему было не больше двадцати пяти лет, но скулы и подбородок неопрятно заросли черными, курчавившимися волосами, под глазами — синие мешки, происхождение которых выдавала бутылочная баррикада у дальней стены. Одет он был в шерстяной, с высокой горловиной, свитер и джинсы, в головах висел автомат.

Избушка не проветривалась годами. Воздух застоялся, отдавал чем-то подгоревшим, запахом табака и перегара.

— Так кто вы? — вместо приветствия задал он вопрос и сел на топчане, свесив ноги в пушистых вязаных носках.

Решив объяснить по порядку и подробно, без лишних кривотолков, вперед протиснулся Протасов.

— Мы с друзьями летели на охоту. На вертолете. Было это в субботу. Вертолет попал в грозовой фронт, потерял управление и упал в лесу. Пилот погиб, а мы остались с пустыми руками: без продуктов, без карты, без оружия. Моя жена ранена… Я прошу вас оказать нам помощь и отправить в ближайший поселок.

Парень шумно засопел и… рассмеялся.

— Разве я сказал что-то смешное? — не понял его Протасов.

— Нет… Помочь?.. А если я вас попрошу помочь мне, что вы на это скажете?

— Не понимаю, о чем вы? — опешил Протасов. — Поймите правильно, моя жена ранена, и серьезно. Ей нужна врачебная помощь. У вас есть врач?.. Кто вы вообще? Геологи? Если так, разберитесь с вашими людьми. Ни за что жестоко избили нашего товарища.

— Не может быть?! — Парень прямо развеселился. — Так вот и избили?

«Это не геологи, — пронеслось в голове Протасова. — Сумасшествие какое-то. Те с автоматами не ходят. Куда же мы попали? К бандитам? Но здесь, в тайге?..»

— А подарок действительно неплохой, — сказал парень Максу, молча стоявшему возле стола, и подошел к Ольге. — Вот эта особенно хороша…

Он грубо взял ее за висевшую в тесьме руку, и она вскрикнула.

— Ого! И впрямь сломана… От нее нам пользы не будет, верно?

— Как сказать… Ребята были бы довольны. Пол года без баб, звереют…

— Ну-ну, — хозяин избушки цепко осмотрел Ирину, и она уставилась в пол. — А эта тоже ничего, сгодится.

Она возмутилась, заливаясь краской:

— Как вы смеете?! Вам что, заложники нужны? Мой отец богатый человек… очень богатый. Он сделает все, что скажете. Я письмо напишу… выплатит любую сумму.

Парень громко захохотал, и в уголках глаз его блеснула влага.

— Я тоже богат… очень. И что с того? Думаешь, мне деньги нужны? Ошибаешься, плевал я на них! Нет, дорогая, мне нужна ты. Именно ты! Так что настраивайся, на вечер… Значит, Солдат. Дадим денек им на обживание, а утром — на работу. Гони их в яму.

С этими словами он завалился на топчан, взял с пола бутылку с вином и приложился к горлышку. Красная жидкость с бульканьем полилась в глотку.

* * *

Ямой на деле оказалась землянка, и, судя по окружавшему ее бугру, довольно большая.

Солдат поднял валяющуюся рядом лестницу, сколоченную из жердей, отомкнул замок лаза, поднял крышку и опустил ее вниз.

— Спускайтесь. Только в ускоренном темпе.

Один за другим они опустились в холодный полумрак, лестница рывками ушла наверх, посыпались комки земли.

— Ну вот и все, — с горечью проговорил Иван. — Кажется, теперь точно приехали.

Люк над головой с грохотом захлопнулся.

Он пригнул голову, чтобы не удариться о бревенчатый накат, ступил в темноту и пробормотал с отвращением:

— Фу-у… Ну и вонь…

В землянке нестерпимо смердело человеческими испражнениями, дыхание вмиг перехватывало, и он закрыл нос воротом джинсовой куртки. Своеобразный фильтр не помог. Ничего не видя со света, он пошарил ногой впереди, наступил на какие-то ветки, и они захрустели, задел стоявшее в проходе ведро.

Оно покатилось по полу, невидимое в кромешной темноте, выплескивая содержимое.

Вонь усилилась…

— Надо смотреть под ноги, — предостерег их прозвучавший глухо, как из могилы, голос. — Опять сортир свернули…

— Кто здесь? — спросил Иван, всматриваясь во мрак. — Эй…

Глаза понемногу привыкали, и он вроде бы различил у дальней стены чью-то фигуру.

Ирина, догадавшись о предназначении упавшего ведра, не сдержала подкатившей тошноты, издала характерный звук и зажала нос пальцами.

— Новенькие, — беззлобно ухмыльнулся голос. — Ничего, скоро обвыкнетесь.

Иван достал зажигалку и зачиркал кремнем, выбивая искру. Трепыхнулся огонек, высветил скупо земляные стены, свисающую из щелей между бревен паклю, примятые подстилки, железные, сложенные одна в одну, миски с ворохом ложек.

В противоположном углу зашелся удушливым, раздирающим легкие кашлем седой как лунь старик. Около него сидел изможденного вида человек неопределенного возраста, густая борода не могла скрыть худобы его лица, впалость щек. Неровный свет рельефно обозначил избороздившие лоб морщины; длинные свалявшиеся волосы перехвачены обрывком бечевки. По внешнему виду ему можно было дать и сорок лет, и все шестьдесят.

— Кто вы? — настороженно спросил его Чехлов.

Сидевший ответил тусклым, совершенно безжизненным голосом:

— Раб.

— Раб? — поразилась до глубины души Ирина. — Не пойму, о чем вы?

— Да как есть, так и говорю… И вы, мне думается, тоже.

— Он сумасшедший, — пробормотала она. — Сумасшедший.

— Странно, — не слушая ее, продолжал человек. — Меня начинает подводить память. Последнюю партию завезли дней десять назад… Хотя я могу ошибаться, здесь день год заменяет.

— Кого привезли? Кто?

Он не ответил. Старик разразился булькающим кашлем и приподнялся, держась за грудь.

Огонек мигнул и погас. Землянка погрузилась в темень.

— Кхе… кхе… — откашливался старик. — Вадим… Ты где?..

— Я рядом.

— Жжет меня изнутри, — простонал он. — Дышать нету сил. Обложило все.

— Температура у тебя держится. Ляг, не теряй сил.

— Нет, это не она. Конец мне приходит… кхе… Помру я скоро.

— Не говори чепухи! — Человек рассердился. — Я их попросил достать лекарство. Вот привезут, и встанешь на ноги… Мы еще съездим в твою деревню, отстроим тебе дом. — Он шумно вздохнул.

— Грешно, — простонал старик.

— Что, Никандрыч?

— Грешно помирать в такой помойке. Обмыть меня, и то но дадут. Зароют как собаку… Знаешь, о чем мечтаю? Небо перед смертью увидеть. Проснулся сегодня — чернота в глазах — и не пойму: живой или уже отошел. Мне воздух чистый снился. Я ведь всю жизнь на чистом воздухе… Какой он у нас в Осиновке!.. Летом пахнет скошенной травой, медом — луга сразу за домом, — навозом. Да. Не улыбайся.

— Я и не улыбаюсь.

— А зимой… в мороз, когда ажно ноздри склеивает… Дышать колко, усы обметывает бахромой…

Голос его задрожал, и казалось, еще немного, и старик заплачет.

— Мы будем жить, Никандрыч, — тихо ответил ему мужчина. — Ты только верь… Плохое однажды кончается.

Старик затих и, похоже, задремал. Ненадолго установилась тишина.

— Что вы стоите? — пригласил их мужчина. — В ногах правды нет. Проходите, располагайтесь.

Нашарив земляную стену, Иван опустился на хрустящую подстилку. Рядом расселись друзья, но кто и где — разве в темноте поймешь?

— Скажите, куда мы попали? — задал он первый вопрос.

— Куда? — переспросил мужчина и задумался. — Как бы вам правильнее сказать?.. В ад. Как вас сюда занесло?

— В двух словах объяснить трудно, — вздохнул сидевший по правую руку от Ивана Протасов. — Летели отдохнуть… — И невесело засмеялся.

— Да… — заговорил Чехлов. — В городе наскучило, думали интереснее провести выходные… Вот и надумали на свою голову. Вертолет потерпел катастрофу, мы выжили. Четыре дня в тайге, сегодня… вот, сюда.

— Верно говорят, — помедлив, произнес собеседник, — что от судьбы не уйдешь.

— Так где же мы? — повторил Иван.

— Не знаю… Я не знаю, как называется эта местность, но я бы ее назвал Землей смерти. Высокопарно, не правда ли?.. Но название оправдывает. Проклятое, страшное место, сгубившее не одну жизнь.

— Вы можете объяснить подробнее? — повысила голос Ирина.

— Подробно?! Слишком долго… слишком запутанно.

— И все же! — настаивала она.

— Еще весной некие предприимчивые люди, которым случайно становится известно о богатом полезными ископаемыми таежном участке, развивают бурную деятельность. Для начала проверяют полученную информацию и направляют на поиски отряд. Работа предстоит тяжелая, и не каждый на такую согласится, или же за большие деньги. Но с деньгами расставаться никто не хочет. Рассчитаться с рабочими свинцом — не пройдет. Родственники рано или поздно забьют тревогу, и веревочке найдется конец. Милиция, суд… Деньги могут и не помочь, смотря на кого нарвешься. Это первый минус. Второй, что по возвращении из тайги — на отдых или уволившись — старатели могли растрепать языком, а так как земля не куплена, на нее могут претендовать и другие.

— Подпрягли бомжей, — с уверенностью сказал Иван.

— Конечно! Лучший выход из положения. Работают за миску похлебки, неприхотливы, денег не требуют, не устраивают забастовок. Бессловесная скотина, рабы… А случись что, никакого спроса. Подумаешь, был бродяга и нет… Некоторые еще спасибо скажут — очистили общество… от нежелательного элемента. Но люди с умом знают, что на одном кнуте далеко не уедешь. Поэтому сначала предложили пряник — пообещали зарплату и документы. Вроде бы отработаешь сезон и на зиму свободен. А весной на новые заработки…

— Наши новоявленные рокфеллеры за обещаниями в карман не лезут, — высказался Протасов. — И провонявшая землянка и есть награда за ваш труд?

— Ну почему? Могут предложить яму метр на два. С нами особо не церемонятся. Еще когда везли, двое попытались бежать… Не повезло.

— Убили? — ахнула Ольга.

— Разговор короткий!.. Тогда же, в лесу, выложили козыри: хочешь — беги, но никто не рискнул. Потом по реке сплавлялись на плотах, нашли заимку. Конвоирам палатку установили, Слону — их главному — в избушке порядок навели. Поверите, рвение какое-то было, энтузиазм, это когда из шурфа первую партию земли подняли. С ведра намыли целую щепоть золотого песка.

— Золотого?! — поразился услышанному Протасов.

— Презренный металл, — печально проговорил мужчина. — Сколько войн из-за него развязано? Сколько загублено народа! Вспомните историю. При одном его виде и жажде обладания испокон веков люди теряли рассудок, убивали друг друга, калечили и предавали… И никто не задумывался над тем, что в конечном счете счастья никому оно не приносило.

— Но столько… с одного ведра? С трудом верится.

— Я говорил, проклятое место. Сам дьявол влечет сюда людей на погибель души человеческой. Одного старателя, что помер здесь из-за золота, мы похоронили. Потом начался и наш отсчет. Первым погиб наш проводник. По версии Слона, он бросился на него с ножом. Дескать, самооборона. Что же между ними на самом деле произошло, остается неизвестным. Мне видится, что он еще в Красноярске был обречен и должен был умереть сразу, как выведет к руднику… Нас заставили вырыть яму; потом, когда валили лес и расчищали площадку под вертолет, бревна прикатили и накрыли крышей. Первым же дождем нас затопило. Вскакиваем, воды по щиколотку. Щели в бревнах толщиной с ладонь… Ночами холода, сырость, начали болеть. Но им, — он сделал ударение, вкладывая в последнее слово свою ненависть к бандитам, — наплевать: температура у тебя или нет. Работай, если жить не надоело. На расправу скоры. Потом еще двое надорвались, когда вручную пни выкорчевывали. Когда прилетел вертолет — понятия не имею, как он нас нашел, — завезли все, что угодно, только не хорошие инструменты, чтобы хоть как-то облегчить наш труд, не одеяла, не теплую одежду. Спасибо за паклю, затыкали щели. Теперь напропалую не льет, а так… накрапывает. Вот и работаем до сих пор, как пионеры Севера на Клондайке лет сто назад. Читали Джека Лондона?.. Набрал землю в ведро, и на берег. А там сетки железные, мужики в воде вымывают крупинки. В день горсть набирается.

— Ого! — снова не смолчал Протасов. — Это же… в буквальном смысле озолотиться можно.

— Что они и делают. Не сами, конечно, а пославшего их дядю, но… и себя не обделяют… Работа тяжелая, а условий никаких. Мужиков стало выкашивать. Как мор пошел. Утром просыпаемся — один-два не встают. Кто ж выдержит пахать в две смены по двенадцать часов?

— А ночами как?

— При факелах. Но это было в первый месяц. Потом парнишка один по прозвищу Кривонос попытался сбежать. Утром при пересчете его хватились, подняли крик. Слон лично каждого допрашивал, все выпытывал: кто видел его последним и почему не донесли о побеге?

— Поймали?

— К вечеру. Он заблудился, покружил и вышел обратно к лагерю. Для начала его избили до полусмерти у всех на глазах. Смотреть страшно, не лицо — сплошное месиво, обезобразили до неузнаваемости. Зубы выбили, голову проломили. Захотели показную казнь устроить, чтобы нас устрашить, раздели догола, руки и ноги скрепили наручниками, растревожили муравейник, и его… голого, туда…

— Какая дикость! — в ужасе прошептала Ольга. — Средневековье какое-то… Они что, нелюди?

— Кричал долго. Мы сидели в яме, слушали крики и ничего не могли сделать. Ведь даже здесь, стоя одной ногой в могиле, каждый думает о собственной шкуре: «Если я вступлюсь, тогда и меня…». Промолчать, глядишь, и повезет.

— Выходит, что бежать невозможно?

— Куда? Кругом тайга, непуганое зверье. Это сейчас они пальбу устраивают ради забавы, разогнали все живое… Бежать можно, но итог заранее предсказуем. Если не повезет, поймают и удумают, как извращеннее убить. Своего рода тоже забава. Преподнесут Слону останки, как в свое время объеденный муравьями череп — то, что осталось от Кривоноса.

— Да кто они такие?! — возмутилась Ирина.

— Банда. Их главного я видел всего два раза: когда нас собрали всех вместе и когда уезжали из Красноярска. Ничего, представительный мужик. Как у вас говорят, из «новых русских»… а может, политик. Впрочем, это одно и то же. Те, кто нас охраняет, — обычные бандиты. Бездельем мучаются, каждый день водку глушат. Слон у них за старшего, он вообще ушел в запой, трезвым почти не бывает. Нас кличут исключительно рабами. Захотел — избил. Но так, чтобы не покалечить. Рабочие руки у них ценятся. По той же причине пока не убивают.

Протасов спросил:

— И много вас таких?

— Из первой партии двое осталось: я и Никандрыч. Никандрыч жилистый оказался, деревенская закалка. Они там сызмальства к тяжелой работе приучены. И то слег, пневмония открылась. Температура под сорок, и я подозреваю, все это на фоне развивающегося туберкулеза. Не знаю, вытянет ли…

Сидевшая молча Ирина снова показала свою едкую натуру и не удержалась от подначки:

— А вы, дяденька, почему здесь, когда остальные работают?

— Дяденька? — он рассмеялся. — Вам сколько лет, девушка?

— А какое это имеет значение? Ну, двадцать два…

— И мне всего тридцать три. Выгляжу со стороны, поди, на пятьдесят?.. Мне повезло, я врач. Спас одного из них, когда змея в лодыжку укусила. Теперь на рудник не гоняют, держат в роли врача рабов и надсмотрщиков. Когда удается, кое-какие лекарства выбиваю, пищу готовлю. Мужики, когда возвращаются с работы, валятся с ног. Еще бы к огню после этого вставали.

— Хорошо, — призадумался Иван. — Говоришь, сбежать нельзя. На чем же они намытое золото вывозят? На себе?..

— Раз в две недели прилетает вертолет. Привозит провизию: им спиртное и курево, нам подкрепление — отловленных новичков. На обратную дорогу забирает груз.

— Ясно… — протянул он.

— Кормежка отменная. Диету можно патентовать, за три недели сбросишь вес, и не только лишний. В день ведро болтушки на восьмерых. Утром выдают по банке консервов. Хлеба нет.

— Но ведь с таким рационом долго не протянешь, — высказалась Ирина. — Работать на голодный желудок… плюс организм наверняка не успевает за ночь восстановиться…

— Я потому и говорю, смертность, как в Освенциме. Это мы с Никандрычем долгожители. А те, кто с нами приехал, и многие, кто уже после того, давно в лесу зарыты.

Ольга приложила голову на колени мужу и очень тихо сказала:

— Но дело идет к зиме. Ударят морозы. В палатке — не жизнь, в землянке тоже. Река встанет, земля возьмется колом. Получается, с холодами нас отсюда вывезут?

— Что?! — не к месту взорвался Чехлов. — Ждать зимы?! О чем вы говорите? У меня каждый день на счету, громадные убытки. На конец месяца намечены важные встречи… заключение контрактов. Не успею, такие сделки сорвутся…

Его никто не перебивал, и, горячо рассказывая о напастях, которые обязательно свалятся на фирму в его отсутствие, Чехлов сразу и не понял, что говорит о пустом, а когда до него дошло, сконфузился и замолк.

— Не о том думаешь, Олег, — с укором произнес Протасов. — Плевал я на все, лишь бы уйти отсюда живым.

— Хватит вам ссориться, — дернула его за рукав Ольга. — Но ведь то, о чем я говорила, вполне реально.

Их собеседник заерзал на подстилке:

— Не совсем! Опять же коснемся истории. Во время войны для возведения особо важных объектов немцы использовали заключенных из концлагерей. По окончании строительства их разве отпускали с миром? Что с ними делали?.. А почему вы наивно рассчитываете, что нас вывезут на Большую землю и там распрощаются? Это с теми, кто знает слишком много? Не проще ли во избежание возможных неприятностей заткнуть рот раз и навсегда?

— Вы так считаете… — голос ее задрожал.

— К сожалению, девушка. Будем реалистами. Мы уже сейчас находимся в роли смертников, только кончать нас еще не пришло время. Невыгодно экономически. Успеют выжать соки до конца…

Протасов толкнул в бок Олега:

— Теперь ты понимаешь, почему в лесу этот… Гвоздь не выстрелил? Мужик, похоже, верно говорит.

— …а значит, тех, кто окажется крепче и дотянет до того дня, когда прилетит вертолет, ждет быстрая и легкая смерть. Патронов у них с избытком.

С легким скрипом отворилась крыша лаза, в землянку хлынул поток света. Сверху загремело, и лестница опустилась на место. В проеме появилась голова охранника.

— Эй, док, а ну вылазь, — закричал он в темноту, подслеповато моргая. — Пора за поварешку браться.

— Иду.

Подобравшись с земли, Вадим пошел к лестнице, взгромоздился на нее и перекладины чуть слышно застонали. Уже наверху, пригнув голову, нашел глазами новичков.

— Скучать долго не придется. Скоро придут мужики.

Люк за ним захлопнулся, обрубив свет, лязгнул замок. Установилась гнетущая тишина.

Всхлипнула Ирина, уткнувшись Чехлову в плечо. Плач ее непривычно громко звучал в землянке. Никто ее не успокаивал, даже муж. Они молчали. В душе каждого скребли кошки, и выхода из тупика не было.

 

Глава 23

Минуло около двух часов. День плавно переходил в вечер; лучи, просачивавшиеся в землянку через щели в крыше, поблекли и стали медленно угасать.

Вдалеке раздавались голоса и, приближаясь, зазвучали совсем рядом, над головой.

Кто-то вновь завозился с замком, поднял крышку. Бесшумно съехала лестница. Стуча по перекладинам кирзачами и отбивая с них ошметки земли, спускались люди в одинаковой униформе, некоторые в высоких болотных сапогах.

На новичков не обращали внимания, точно не замечали их присутствия. Истощенные — кожа да кости, — как и Вадим, непонятного возраста, они сразу занимали подстилки и лежали, почти не шевелясь: кто кашляя, кто устало закрывая руками лицо, отгораживаясь от внешнего мира.

Вытерев слезы, Ирина вскочила с места, когда около нее замаячил скуластый мужик, шарахнулась к выходу.

— Не надо меня бояться, — сипло сказал он и лег на освободившуюся подстилку.

Они стояли в проходе, чужие для всех. И никому до них не было дела.

Последним спускался их недавний собеседник, которого охавший в углу старик называл Вадимом, держа в руке цинковое ведро, распространявшее аромат мясной каши.

Лежавшие до этого без движения рабы ожили, зашевелились, потянулись в угол к вороху мисок.

Вадим погрузил черпак в горячее варево, вывалил в подставленную миску порцию жидкой рисовой каши с редкими мясными волокнами. Над миской завился парок — худой, как мумия, раб втянул его в себя, на цыплячьей шее заходил выпирающий камнем кадык, костлявое лицо озарила вымученная улыбка, неживые глаза засветились…

По землянке разносился дробный стук ложек. Обслужив всех, Вадим показал на две миски: свою и старика Никандрыча:

— Берите и ешьте… Мы позже.

Иван вопросительно посмотрел на Ирину, но она отрицательно затрясла головой.

— Ольга, будешь?

— Не хочу, — через силу выдавила она.

Отказались от пищи, хотя последний раз ели еще утром, и их мужья.

Вадим пожал плечами:

— Как хотите. Зря, конечно. Голодовкой ничего не добьешься, только ускоришь процесс. Завтра вас поведут на рудник, я бы на вашем месте подкрепился.

 

Глава 24

Тоска вконец заела Слона. Он лежал на звериных шкурах, забросив руки под голову, задумчиво уставившись в беспрестанно мерцающую лампочку, что висела на согнутом, вбитом в низкий потолок гвозде, и слушал монотонное стрекотание генератора за стеной.

Генератор в тайге — вещь незаменимая; бесценная, можно сказать. Работает исключительно на солярке, а этого добра в его хозяйстве — двухсотлитровая бочка, стоявшая около крыльца. Хоть залейся…

Генератор выслал ему Президент первым бортом, и в подарок — японскую магнитолу с кучей кассет. Слон, конечно, мечтал о телевизоре: футбол, фильмы и тому подобное, но до ближайшей трансляционной вышки сотни километров, а потому, пусть с самой высокочувствительной антенной, ему пришлось бы созерцать на экране вместо картинки трескучие полосы помех.

Магнитола показала полную неприспособленность к спартанским условиям и, вопреки гарантии, отказала в тот же вечер. Ее электронные мозги оказались неспособны противостоять перепадам напряжения, из-под черного пластикового корпуса повалил такой же черный едкий дым, и Слон едва успел вырвать штепсель из самодельной розетки.

Тоска… А-а-ах-х… — зевнул он сладко, со вкусом.

Чем заняться? Книжки читать? Он далеко не любитель подобного времяпрепровождения, но на безрыбье, как водится, и рак идет за рыбу.

В один из прилетов летчик доставил ему «гуманитарную помощь» — две перевязанные бечевками стопки книг, как выяснилось, отечественных детективов. Он взялся было за одну, но скука не отступила, и он бросил ее. Вторая и третья были ничуть не лучшего качества. Макулатуру эту он отдал парням. Пусть, если терпежу хватит, читают бредятину…

Тоска… Поднявшись, он подошел к столу, взял недопитую бутылку водки. На дне еще немного оставалось. Запрокинув голову, отхлебнул, сморщился, вместо закуски сунул в зубы сигарету.

Водка встала поперек глотки и лезла назад. Каждый раз, перед тем как выпить, ему приходилось настраиваться, словно предстояло глотать огонь или живую змею… От нее, родимой, стало пошаливать и трепыхаться сердечко, появилась одышка. А толку никакого! Она перестала его брать, и дни не летели незаметно, и одолевала грусть-тоска.

Тоска… Все надоело! Каждый день перед глазами одна и та же картина: чертов лес, делянка эта, речка… Одни примелькавшиеся до омерзения рожи, и разговоры на одну и ту же тему — о девках.

Длительное воздержание доводит и его до белого каления. Как монах, полгода ни-ни… Разве что в мечтах и во сне.

Еще в июне с бортом он отправил Президенту письмишко: «Вышли, уважаемый, хоть одну… Терпежу нашего нет». Ответ пришел в виде короткой записки, в которой лаконично предписывалось утереть сопли и думать о деле, а не о развлечениях.

Не икалось Президенту в тот вечер? Слон со злости рвал и метал, изрыгая потоки ругательств, услышь которые народный судья не задумываясь влепил бы пятнадцать суток.

Плюнув на Президента, договорился с пилотом. Не о девочках… Теперь каждым рейсом он доставляет по ящику водки. Слон расплачивается щедро, золотым песком за неимением денег. Что ж, не мытьем, так катаньем.

Грело одно — рано или поздно, когда-нибудь затворничество прекратится, и он вернется домой, и не с пустыми руками.

Он вернулся к лежанке, нагнулся и вытащил на свет увесистый пакет из плотного полиэтилена с резиновым фиксатором на горловине. Такие используют в работе западные копы, и о таких пока мечтают российские менты.

Он взвесил пакет на ладони, разглядывая крупный желтый песок, напоминающий стружку вперемешку с бесформенными камешками величиной с горошину и больше. Можно не проверять, пакет весит ровно килограмм. Он сам фасовал, тщательно подгонял до единого грамма на аптекарских весах. Таких пакетов под лежанкой хранилось еще одиннадцать, но все они ему не принадлежали. Слон был не более чем хранителем чужого баснословного состояния, банковским кассиром, через чьи руки проходят миллионы, к которым он не имеет никакого отношения.

Но существовала и заначка. Он представил себе тайник под тем же топчаном и пакет, что хранился в нем. Правда, весил он немного меньше, около восьмисот граммов. С каждой намытой партии, запершись в избе, он отсыпал часть песка, озираясь на окно — не следит ли кто за его манипуляциями?.. Даже по скромным подсчетам, прикинув в уме курс по триста рублей за грамм, — а он не какой-нибудь лох, и никто не посмеет купить у него товар за бесценок, как лом, — выйдет…

При этом ему представилась кипа банкнот, а сердце сладко защемило в груди.

Вот тогда, став обладателем немалого капитала, он перестанет быть Слоном, хоть и близким, но все же подручным Президента, откроет свое дело и даст ему свое имя — имя Дениса Слонова…

Золото… Оно притягивает, как магнит. И излучает… непонятный ему страх. Он никогда и никого не боялся. Ни драк в школе, когда шел один на троих, ни разборок с конкурентами, ни заточки урки в камере СИЗО, пытавшегося опустить его при «прописке».

Но в последнее время в его сердце поселился страх, вечерами он наглухо закрывал деревянную щеколду, загонял патрон в патронник и спал в обнимку с автоматом. Не иначе, братки вынашивают планы, как свести с ним счеты, забрать скопившееся под лежанкой богатство и рвануть отсюда. Как?.. Да проще простого — захватив вертолет.

Иногда ему мерещилось, что к окну прилипала чья-то физиономия (вон оно — мутное, бледное пятно), явственно слышал заговорщицкий шепот снаружи. Он осторожно сползал на пол, обливался потом, теребя в руках автомат и налаживаясь открыть огонь по непонятным звукам…

— Девку бы, — вслух помечтал он, и шальная мысль шевельнулась в затуманенном алкоголем мозгу: «О чем я? Их у тебя две, выбирай — не хочу».

Надев теплую, на двойном синтепоне, куртку, он вышел на воздух.

Темнело. Солнце опускалось к мохнатым макушкам сосен, окрашивая в розовый теснившиеся вокруг легкие перистые облака.

Он столкнулся с Гвоздаревым лицом лицу. Гвоздь ошарашенно ойкнул. Забыв обо всем на свете, он несся к кустам по большой нужде, и вот не увидел.

— В шары, что ли, долбишься? — заорал Слон.

Присмотревшись внимательней, заметил припухлость на левой скуле братка и фиолетовое пятно, темнеющее под глазом.

— А это откуда?

— Так… — Гвоздь замялся и отвел глаза. — Было дело…

— Будешь мне мозги втирать?!

Гвоздь стушевался, но делать нечего — у Слона незыблемый авторитет, — и промямлил:

— Схлестнулся… со здоровым.

— С кем?.. Это которого Солдат привел?

— Вместе мы…

— А, вместе, — покачал головой Слон. — Только я понять не могу: у того типа лицо целое, а с твоим…

— Да он…

— Что он?! Может, вы случайно Ван Дамма поймали?.. Ты опозорился, а точнее, опозорил. Всех нас! Теперь среди рабов пойдет слушок, что нет у нас прежней силы и любому из нас можно безнаказанно разбить морду.

Гвоздь занервничал, поднял на Слона виноватые глаза:

— Я расквитаюсь!.. Отдай его мне.

— Отомстишь? Это приятно слышать. Беги, собирай братву. Передай — намечается веселье.

Гвоздь развернулся и поспешил к палатке, светящейся изнутри. Генератор подавал и в нее свет. Отогнулся полог. И яркая полоса упала на траву. Спустя несколько секунд оттуда вышли темные фигуры.

К нему подошел Власов, небрежно держа автомат за рукоять.

— Открывай погреб, — велел ему Слон. — Рабов наверх, построить в шеренгу. Действуй…

Власов убежал к землянке, склонился над люком.

Братки между тем сгрудились вокруг вожака, дымили сигаретами и матерились. От некоторых явственно попахивало водочным свежачком. Оружие кто бросил в палатке, кто, насмотревшись кино про войну, взвалил на плечо. Солдат, так тот и вовсе упер приклад в ладонь, обтянул косынкой голову. Привычка ли, ностальгия по кавказскому прошлому?..

«Однако… воинство, — неприязненно отметил Слон, оглядывая парней. — И в самом деле… банда какая-то».

— Илья, — позвал он притихшего за спинами приятелей Гвоздя. — Подойди ко мне.

Те расступились, и насупленный Гвоздь молча вышел вперед.

— Расскажи всем, из-за чего возникла драка?

— Из-за бабы, — нехотя буркнул он.

— Ах, из-за бабы… А из-за какой, покажи нам.

Положив ему на плечо руку, Слон почти силой повел его к землянке, где уже стояли в ряд рабы.

— Вот она, — показал Гвоздь пальцем на Ирину.

Слон выбор одобрил:

— А она ничего, вкус имеешь… Так в чем же дело? Бери ее и делай прямо здесь! Чего уставился? Ну же, не стой истуканом. Пусть этот хрен, — он недобро глянул на Чехлова, — дерьмом изойдет.

— Нет! — отступила назад Ирина.

— А кто тебя спрашивает?! — Слон подошел к ней и дернул, как куклу, к себе. — Бери, Илья. А мы посмотрим. Да ты не бойся, если что — поможем.

Братки весело засмеялись.

— Подождите! — Чехлов выбежал из строя к Слону. — Послушайте… Я вас прошу… умоляю. Не трогайте ее.

— Не трогайте… — передразнил Слон. — А почему ты решил, что имеешь на нее прав больше, чем кто-либо из нас?.. А если так, докажи…

— Как?

— Как? — наигранно изумился Слон и повернулся к браткам, предлагая им оценить патологическую недогадливость раба. — Как это было всегда… во все времена. Женщина достается сильнейшему. Бьетесь с Гвоздем до упора. Не до смерти, ты нам еще сгодишься. Ложишь его, забираешь шлюху. Если он тебя — сначала он получает удовольствие, потом делится с друзьями. Никто не против?

— Нет! — вразнобой загалдели бандиты.

— Я согласен, — с трудом выговорил Чехлов.

— Молодец! — Слон хлопнул его по спине, подталкивая к Гвоздю. — Сразу видать, настоящий мужик. Только учти, настоящий не тот, кто зубы показал, а кто сумел их сохранить.

Чехлов повел плечами, разминая суставы.

— Но тогда вы точно оставите ее в покое?

— Мое слово — закон! — заверил его Слон и взял у Власова автомат. — Начинаем первый раунд.

Бандиты отошли назад, образовывая полукруг. Солдат на всякий случай снял оружие с предохранителя, поглядывая на рабов.

Ударил выстрел в воздух, извещая о начале поединка.

 

Глава 25

Чехлов не успел уйти в сторону, как Гвоздь налетел на него и довольно ощутимо врезал в челюсть. В глазах запрыгали звездочки, он неловко запрокинулся на спину, но умудрился захватить в замок ноги Гвоздя и дернул на себя.

Гвоздь взмахнул руками, словно пытаясь удержаться за воздух, но опоры не нашел и оказался на земле.

Чехлов прыжком вскочил, замахнулся ногой, целясь в открытый живот противника.

Короткая очередь рассекла воздух над его головой. Чехлов застыл в неудобной позе, покосился на ехидную физиономию Слона; ствол автомата источал сизую дымную струйку.

Воспользовавшись замешательством, Гвоздь резко поднялся и сделал ему подсечку. Такого приема Олег не ожидал и полетел на землю, ударившись затылком. На губах появился соленый привкус.

Перед лицом возникла нога в кроссовке, он откатился вбок, но не так быстро, как хотел бы, получил пинок в почку, но, превозмогая боль, нашел в себе силы подняться.

А Гвоздь был уже рядом и безбоязненно надвигался, полагая, что под угрозой расстрела он не решится контратаковать…

Чехлов вложил в удар всего себя и вогнал кулак в его плоскую грудь.

Тра-та-та…

В ярости он повернулся к главарю, желая высказать все, что думает о нем и его честном слове. Но на лице того была откровенная ухмылка, и он сдержал эмоции.

Гвоздь использовал секундную заминку и достал его боковым в ухо. В голове опять послышался звон, из глаз брызнули огненные искры. Следующий удар пришелся точно в солнечное сплетение. Чехлов задохнулся и рухнул на колени.

Торжествуя, Гвоздь немедля саданул его коленом в голову и, когда глаза противника закатились, победно вскинул руки:

— Да-а!..

Братки восторженно зашумели.

— Молодец!

— Давай его.

— До талого…

— Мочи, Илюха!

Закрываясь руками от града сыпавшихся ударов, то на мгновение проваливаясь в беспамятство, то вновь возвращаясь в сознание, он видел, что почти проиграл. И он ничего не мог сделать в этом жестоком, без правил, поединке. Попробуй, сбей Гвоздя с ног — тут же пристрелят. На то и рассчитывал, предлагая ему выбор, Слон, а он купился на дешевый трюк. Но отдай победу, и Ира перейдет к нему на «законных» основаниях, в качестве трофея, и тогда жизнь потеряет всякий смысл. Он станет тем же трупом, только в моральном плане…

Ярость дала ему сил, и он достал носком ботинка в пах расслабившегося раньше времени Гвоздя.

Гвоздь издал протяжный вой, схватился за отбитое место и покатился по земле. Но коронным ударом в основание челюсти Чехлов отправил его в нокаут.

Чехлов, покачиваясь, поднялся: возбужденный, с растрепанными волосами, с сочившимся кровью на скуле кровоподтеком.

— Все!.. — выдохнул, еле переводя дыхание. — Моя взяла… Я победил.

Слон посмотрел на раскидавшего руки Гвоздя и приказал обескураженным исходом спарринга «зрителям»:

— Уберите его.

Двое метнулись исполнять его приказание; взяв Гвоздарева за ноги, поволокли к палатке. Голова его моталась по сторонам, руки цеплялись за высокую траву.

— Я победил! — напомнил о себе Чехлов.

— Ошибаешься, — чеканя каждое слово, ответил Слон. — Победитель здесь только один — я!

Возмутиться Чехлов не успел — молниеносный, заученный до автоматизма удар в сонную артерию поверг его на землю, и осколками вдребезги разбитого сознания он успел подумать одно: «Ира».

Потерев красные казанки, Слон повернулся к девушке и поманил к себе.

— Нет! — замотала она головой…

— Посмотрим.

Сухо ударил автоматный выстрел, и раб, стоявший слева от нее, схватился за окровавленное лицо и упал навзничь. Кирзовые сапоги мелко тряслись…

— С каждым твоим отказом, моя дорогая, на одного из них будет становиться меньше. Впрочем, они ни при чем, следующим я убью твоего муженька… Так как?

Давясь горькими слезами, она затравленно смотрела на распростертый труп.

— Кончай спектакль! — разозлился Слон и за мокрую от слез руку потащил невольницу к избушке.

 

Глава 26

Он швырнул ее за порог, закрыл следом дверь и опустил щеколду. Подергал деревянную ручку — заперто.

Отлетев на топчан, она с ненавистью сверлила его взглядом.

— Расслабься, детка, — посоветовал он.

— Не подходи, — прошептала она, отклоняясь к бревенчатой стене. — Не подходи ко мне… слышишь?

— Слышу, ну и что из того? — ответил Слон и вытащил из-за стола бутылку. Распечатав, достал с полки граненые стаканы, проверил на свет и дунул в каждый, избавляя от пыли. Щедро наполнив оба до половины, согнал в жестяную крышку банки шпрот кончик ножа, срезал ее.

— На, угощайся, — подал ей стакан и консервы.

— Не буду! — выпалила она ему в лицо.

Такое отношение задело Слона, и он не стал с ней заигрывать и залепил такую пощечину, что у самого заныла ладонь.

Ирина откатилась в угол, из разбитого носа упала капелька крови.

— Я привык, когда мне подчиняются. Тот, кто имеет что-то против, доказывает правоту архангелам на небесах. Это раз… Во-вторых, я дважды не повторяю. Ну…

Униженно роняя слезы, она приняла стакан с водкой и, давясь вонючей жидкостью, проливая через край, выпила. И задохнулась от спазма, сдавившего горло.

Слон засмеялся, увидав реакцию, сунул в ее открытый рот шпротину, и, кашляя, она ее прожевала.

— Ой…

Он залпом выпил свою долю и не почувствовал вкуса. Вода и вода. Вернувшись к столу, наполнил стаканы.

— Я больше не могу, — запротестовала она, шарахнувшись от заляпанного сальными пятнами стакана.

Лицо ее раскраснелось, зеленые глаза хмельно блестели. Водка на голодный желудок ударила в голову, и комната перед Ириной плыла, и появилось давно забытое чувство легкости.

— Ты меня плохо поняла? Повторяю — пей! Следующего предупреждения не будет.

Мучаясь, она кое-как проглотила протянутые сто грамм, закашлялась. В желудке стало неуютно. Теперь она сама запустила пальцы в консервную банку и закусила.

— Раздевайся, — приказал он, не сводя с нее глаз.

— Нет… — и она метнулась в угол.

— Ты опять будешь спорить?

Она обиженно всхлипнула и зажалась в углу, подтянув под себя ноги. Слон наклонился над Ириной, поймал за ногу и потянул к себе.

Ирина завизжала, перевернулась на спину и захлебнулась визгом — рот зажала потная ладонь.

Волосатая рука жадно зашарила по ее груди, сминая блузку, скользнула к ремню, потянула за короткий конец, расстегивая его.

Она задергалась всем телом, извиваясь, норовя выбраться из-под придавившего тела, но не смогла. А рука уже справилась с ремнем и нащупывала «молнию» джинсов.

Изловчившись, она укусила мешавшую дышать ладонь. Слон вскричал благим матом, отнял руку от ее лица, с недоумением рассматривая отметины от зубов.

— Ах ты… сука! — пробормотал он и ударил ее по лицу наотмашь, потом еще раз.

Потеряв от боли волю к сопротивлению, она уже плохо помнила, как вонючий подонок стягивал с нее джинсы и разрывал, урча по-звериному, белые кружевные трусики.

Сдавшись грубой животной силе, она закусила губу и подняла глаза в потолок, открещиваясь от распятого своего тела, и ничего уже не видела и не понимала…

* * *

Он насиловал ее еще дважды и, пресытившись, поднялся, застегивая ширинку. Пьяно посмотрел на наложницу, широко раскинувшуюся на топчане и бездумно смотревшую в кривую трещину на потолке.

«Тьфу, блин, никакого удовольствия. Бревно и бревно».

Подойдя к столу, плеснул в стакан водку и жадно выпил. Порывшись в закромах, он достал килограммовую упаковку пряников, вышел из избы, заметив при этом пулей отскочившего от окна Чекмарева, хотел его обласкать матом, а лучше — смазать по морде, но передумал и вразвалку направился к землянке.

Охранявший ее Солдат сидел на земле, прислонившись к дереву, курил и начищал ветошью механизм автомата.

— Открой, — хрипло сказал ему.

Солдат без лишних расспросов отпер замок и поднял крышку.

— Эй, ты! — крикнул Слон в пахнущий сыростью провал. — Ты, который сегодня дрался… Покажись.

Внизу послышалась возня, мелькнула черная тень, и Слон увидел глаза, в которых отражался лунный свет.

— Баба твоя — во! — брякнул он, желая сделать рабу еще больнее. — Держи презент.

И кинул в белеющее пятно упаковку пряников.

Упаковка ударилась оземь и лопнула, пряники раскатились.

— Гадина! — выкрикнули снизу. — Сволочь! Спускайся сюда, спускайся! Я убью тебя! Слышишь?.. Зубами глотку перегрызу.

— Рискни, — разрешил Слон. — А слабо самому, без лестницы?

Чехлов подпрыгнул и довольно удачно, ухватился за творило. Пыхтя, подтянулся, подхлестываемый стремлением немедленно свести счеты.

Слон громогласно расхохотался, наблюдая за его напрасными потугами, ребристой подошвой наступил на побелевшие от напряжения пальцы.

Чехлов извивался, но хватку не ослаблял.

— Сдохнешь здесь, сдохнешь! — зловеще пообещал Слон и сильнее придавил ботинок.

Чехлов вскрикнул и обрушился вниз.

— Всем вам хана… Завтра я устрою вам сладкую жизнь.

С силой захлопнув крышку — так, что она подскочила, — он длинно выругался и пошел к избушке.

 

Глава 27

Рано утром, едва небо просветлело на востоке, рабов подняли криками и велели собираться.

— Всем? — уточнил у охранника Вадим.

Ему не верилось, что от тяжело занемогшего Ежова, что без посторонней помощи не стоял на ногах, и молодой женщины Ольги, к которой, помимо сломанной руки, привязалась простуда, на работах будет хоть какой-то толк.

— Всем, — простуженно подтвердил охранник. — Без исключения.

Поднявшись наверх, под окрики охраны, они привычно выстроились в шеренгу.

Ночью ударили заморозки, и на поникшей траве белел налет инея. С реки тянуло холодом, над шеренгой поднимался пар.

Солдат, спросонья кутаясь в куртку, прошелся вдоль строя, остановился возле Протасова.

— Ты, — показал на него, — и ты, — на стоящего рядом худощавого мужика лет пятидесяти, — пойдете в штольню.

Пожилой кивнул, соглашаясь, точно бандит угадал его самое сокровенное желание.

Поравнявшись с Иваном, он внимательно оглядел его жилистую фигуру и вынес решение:

— На подъем.

И двинулся дальше. Через одного от Ивана переминался с ноги на ногу Чехлов — лицо его сильно распухло, глаз заплыл, и вздулась верхняя губа, — и встал.

— Так, будешь носильщиком… Оставшиеся на мойку.

Вадим, не дожидаясь, соблаговолит Солдат его выслушать или нет, поднял руку:

— Можно, Максим? У меня двое больных? Старик и девушка. Проку с них не будет, пусть день-два отлежатся. А загонишь в воду, свалятся совсем.

Солдат шагнул к Ольге, с подозрением окинул ее взглядом: кажись, не симулирует. Мутноватая дымка в глазах, рот, словно ей не хватает воздуха, приоткрыт, и щеки пылают огнем… Не врет доктор.

Что касается старой развалины, и так видно — еле ноги таскает. Пристрелить бы, мороки меньше.

— Забирай, — смягчился он.

— Тогда еще будет просьба, — пользуясь благоприятным моментом, заторопился Вадим. — Попроси Дениса, пусть выделит антибиотиков. Много не надо…

— Таблетки, — неохотно проворчал Солдат и значительно хлопнул по автомату. — Будь моя воля, накормил бы вас свинцовыми таблетками. Они полезнее, панацея от всех болячек… Ни хрена вам не сделается, обойдетесь!

* * *

Не прошло и четверти часа, как Протасов узнал, о какой штольне шла речь. Четверых: пожилого мужика, Ивана с Чехловым и самого Протасова привел к трехстенному срубу автоматчик Влад.

Вблизи строение выглядело гораздо внушительнее, чем им показалось вчера: бревенчатые стены поднимались из травы в человеческий рост и крыша над ним была не дощатой, а сложенной из тонких древесных хлыстов.

Войдя под навес, Протасов очутился на краю разверзшейся под ногами пропасти три на три метра, над которой висел подъемный блок с перекинутым через металлическое колесо капроновым тросом, и длинный его конец терялся в бездонном провале.

Пожилой со знанием дела принялся вытягивать трос. Постепенно из пропасти поднялся капроновый хвост с пришитым к нему крюком.

Пожилой обвязал трос вокруг талии, перехватил его крюком, затянул петлю и окликнул новичков:

— Чего рты раззявили? Майна!.. Только не рывками.

Потихоньку, даже медленнее, чем стоило, его опустили в провал. Трос ослаб.

— Скиньте спички, — эхом донесся далекий голос.

Влад достал коробок, потряс, проверяя, и швырнул в яму.

— Порядок…

Крохотной точкой внизу загорелся огонек, высветилась сгорбленная тень.

— Спускайте второго…

Никогда в жизни Протасов не пользовался альпинистским снаряжением. И что было неприятнее всего, с детства побаивался высоты. Даже в квартире, расположенной, по закону подлости, на десятом этаже высотки, где балкон, не иначе по тому же закону, приходился ему по пояс, никогда не приближался к краю. В противном случае в голову закрадывались дурные мысли, неприятно кружилась голова и ныло под ложечкой…

Когда он перехватывался петлей, руки затряслись; ступив в провал, уперся ватными от напряжения ногами в земляную стену. Петля жестко врезалась в тело, заныли ребра, и ему пришлось подтянуться на тросе, чтобы ослабить тиски.

Он опускался ниже и ниже и почти не слышал голосов оставшихся наверху…

Отклонившись от стенки, он покосился вниз — огонь горел много ниже в нескольких метрах от него.

Он коснулся дна носками туфель и с облегчением скинул капроновую удавку, лишь чудом не свернув мерцающую крохотным лоскутком пламени «летучую мышь», чей пляшущий отсвет порождал на стенах уродливые переплетения теней.

Пожилой стоял у сваленных в кучу коротких, но толстых жердей, крутил в руках другой фонарь, и за спиной его виднелся лаз в боковое ответвление.

Приподняв защитное стекло, он зажег фитиль и поднял с земли лопату с коротким черенком.

— Что замер? — недовольно забурчал на Протасова. — Хватай ведра, пошли.

Согнувшись, он пролез в штольню и, освещая себе дорогу, стал пробираться вперед.

Коридор казался бесконечным и то сужался, и при этом Протасову представлялось, что еще немного, и дальше придется ползти, то стены его раздвигались и появлялись подпорки, сдерживающие многотонную массу земли.

Дышать становилось труднее, мрак угнетающе действовал на них.

Протасов прислушивался — не трещат ли ненадежные подпорки? — вспомнились недавние обвалы на донецких шахтах, унесшие десятки жизней, и траур, объявленный по Украине президентом Кучмой.

А ведь им сейчас много сложнее: нет ни касок, ни самоспасателей. Да и случись обвал, спасать их никто не кинется…

Наконец фонарь высветил тупик. Пожилой прижался спиной к стене, пропуская вперед Протасова, и вручил ему лопату:

— Ты здоровее меня будешь. Рубай землицу, а я буду в ствол оттаскивать.

Спорить Протасов не стал, для удобства опустился на колени и с силой вонзил лопату в спрессованную землю. Штык вошел в нее миллиметра на три, обвалив пласт…

Земля показалась не податливее бетона, разве что при ударах не высекались искры. Протасов взмок, волосы налипли на блестевший лоб… А ведро наполнилось только наполовину.

«Дрянь дело, — констатировал он, подбирая рассыпавшуюся землю. — Руки уже отваливаются. Что будет к вечеру».

Наполнив первое ведерко, он уселся, размазывая грязь по потному лицу. Плечи ныли, будто половину дня ему пришлось таскать на себе тяжести.

— Чего расселся? — буркнул пожилой. — Тебе неприятностей мало? Догадываешься, чем закончится твой перекур?

Протасов не ответил.

— Загонят на мытье в реку. Водичка не та, что летом. Денек простоял, и заработал ревматизм на остаток жизни.

Матерясь про себя, Протасов поднялся и взялся за работу. Пожилой присел у фонаря, выудил из кармана окурок и прикурил.

— Меня Иванычем зовут, — смягчившись, сказал он, рассматривая красный дымящийся уголек. — Я вообще-то из Прокопьевска…

Протасов продолжал работать в прежнем ритме.

— Поверишь, нет: за машиной в Красноярск поехал, а влип…

— Ничего странного, — заметил Николай. — Я ведь тоже здесь не по найму.

— Да это… — пожилой махнул тлеющим бычком. — Я к работе привычный. Почитай двадцать с гаком годков провел в шахте. Тут даже проще… Старый дурак, — почесал он голову, — нет чтобы дома купить… Переплатил бы лишние полштуки баксов, да жадность подвела.

— У вас на шахтах все такие богатые?! Что же тогда каски о мостик у Белого дома оббивали?

— Богатые?! А знаешь ты, пацан, как эти деньги даются? Каждый день под богом ходим. Утром на работу собираешься и не знаешь, придешь вечером или нет… Богатые… Да будь у меня другая специальность — в жизни в разрез не спустился. А я потомственный горняк: дед был проходчиком, отец и я вот… горный мастер, — добавил он с гордостью. — И деньги там не такие и большие…

— Ладно, — прервал словоохотливого горного мастера Протасов. — Пусть я не прав…

Но пожилой не успокоился.

— А то, что зарплату месяцами не видим, то как? Директора скупают виллы на Канарах, а наши дети сидят на сухарях… Забастовали мы, и на работу — ни под каким предлогом. Директор наш сперва увещевал, сулил золотые горы. Потом стал угрожать — саботаж, прокуратура…

— Можешь больше не перечислять. Телевизор смотрим.

Пожилой завозился на полу, сплюнул в ладонь и затушил окурок:

— Ты думаешь, показывали все, что происходило на самом деле, не вырезая?! Враки!.. К нам из Минтопа делегат приехал; давай агитировать, лекции читать о светлом будущем. Близится, говорил, тот час, когда в забой будут спускаться в белых халатах. А тройной подбородок так холодцом и трясется. Мы его освистали… По телевизору после передали: «Договоренность с рабочими достигнута». На деле — он обиделся и поднял милицию. Митинг вроде противозаконный, администрация разрешения на его проведение не давала. В шею холопов! Мы по понедельникам не подаем!

— Разогнали? — без интереса спросил Протасов, собирая землю в ведро.

— Куда там! Менты — мужики с понятием. Чуют, на чьей стороне правда. Когда уголь идет налево, в казну ни копейки не поступает. А они зарплату получают с налогов, а нет налогов, нет и зарплаты… Короче, отказались они. Бунт!

— И тогда?..

— Выдали задолженность. За пятнадцать месяцев, плюс с индексацией.

— И ты, значит, сразу за машиной?

Мастер обиделся:

— Почему сразу? Отдал долги, продуктами на месяц вперед запасся. Что осталось, думал, проедим и не заметим, куда утекли. Решили машину купить, вложить деньги. Когда прижмет нелегкая, сдал ее и снова при деньгах.

Протасов выставил перед ним наполненные ведра:

— Неси!

Иваныч с трудом поволок ведра во мрак и пропал с поля зрения. Протасов лишь удивился, как он уверенно передвигался в темноте, видимо, досконально изучил штольню за время работы…

Вернувшись, Иваныч отдал пустые ведра и удрученно покачал головой:

— Этот… наверху… слюной брызжет. «Куда запропастились?» Лез бы сам да рубал. Думает, так легко…

— А дальше что с тобой стряслось?

— Поехал к брату в Красноярск. Сын у него. Племяш мой, в коммерции, салон автомобильный открыл. С родного дядьки не содрал бы десять шкур. Заезжаю. С вокзала, в квартире никого. Соседям позвонил, говорят, с работы поздно возвращаются. Не на лестнице же ждать. Подался в город.

— По магазинам?

— Ну! Цены не в пример нашим. И мебель. И техника. Такое желание накупить всего, лишь бы хватило. Рука сама в карман лезла.

— Не поднялась?

— Я ж имею башку на плечах. Важно ведь не машина, а капиталовложение! Меня баба потом с видиком бы убила.

— Мыслитель, — улыбнулся Протасов.

— Да будь я мыслителем, дома сидел, а не в этой норе… Жрать захотелось. Нашел приличный ресторанчик. Уютный такой, в подвале. Прислуга вежливая… Поесть, водочки заказал.

— А захорошело, подсели ребята и начали угощать? — Протасов прекратил работу и внимательно посмотрел на напарника. — Так было?.. Растрепал, поди, что шахтер?

— Откуда знаешь? — глаза мастера полезли от удивления на лоб.

— Дедукция! Говорил, что любой сложности работу можешь вести?

— Дурак… Но кто знал, что так выйдет? Вообще-то я на выпивку крепкий. Не амбал, конечно, но перепью любого. А тут от трех стопок повело, в сон стало клонить…

— И проснулся уже в застенках? — спросил Протасов.

— В вертолете. Лечу, а куда, непонятно. В окно выглянул — внизу тайга. Полез к летчикам, не отзываются, и кабина заперта. А вертолет не поезд, на ходу не выпрыгнешь, за стоп-кран не дернешь… Как сели, попал к горячим ребятам… Почитай, с мая… Веса килограмм пятнадцать потерял, но пока держусь.

— Держись, — Протасов срезал штыком неровно выпирающий земляной пласт.

Он повалился к ногам и рассыпался.

Иваныч рывком подскочил.

— Ну-ка, стой! — приказал громким шепотом и полез к ногам Протасова, отгребая от них землю.

— Чего ты? С ума сошел?

— Не шевелись!..

Прощупав пальцами каждый сантиметр, он что-то поднял и расцвел счастливой улыбкой:

— Гляди…

На ладони его лежал желтоватый камень величиной с куриное яйцо, с мелкими зелеными вкраплениями. Он дунул на него, сметая остатки земли, потер о рукав спецовки, и, очищенный, камень тускло заблестел.

— Знаешь, что это? — спросил Иваныч дрожащим от волнения голосом.

— Наверное, золото, — неуверенно ответил Протасов, рассматривая ничем не примечательный камешек.

— Балда! Ты счастливчик, парень!.. Рука легкая. Найти такой самородок, да еще в первый день…

Протасов держал золотой камень, но ликования, подобно горному мастеру, не испытывал. Может, до него еще не дошло, какое состояние лежало на грязной ладони, а потому не было ни потаенного трепета, ни волнения. Вообще ничего, как если бы без копейки в кармане он стоял у прилавка с ювелирными украшениями в «Яхонте». Для него это был просто камень необычного цвета, и ничего больше…

Забрав ведра, Иваныч ушел в темноту. Ничего не видя впереди, он ориентировался, как крот, с помощью чутья, и оно безошибочно подсказывало ему направление и где нужно склониться в пояс, чтобы не удариться головой, а где идти в полный рост.

И вот забрезжил в конце норы отсвет фонаря, и он выбрался в колодец.

Он зацепил крюком дужку, умял пальцами рыхлую породу, уложил в лунку самородок, прощально вздохнул и дернул за трос.

Трос напрягся, и ведро поползло вверх.

* * *

Выбирая трос, Иван на себе ощутил несовершенство конструкции — вращающееся колесо приходилось немногим выше головы, и на подъем обычно переполненного ведра уходило много сил.

Он поднял ведро до уровня пояса, подождал, пока охранник, сдвинув за спину автомат, багром подтянет его к краю, и ослабил трос…

— Ни фига себе! — воскликнул Влад, вынимая из ямки камень.

Он покрутил его, провел ногтем по зеленоватой пленке. Под ногтем просветлела желтая дорожка. Сомнений не оставалось: он держал добрых граммов пятьдесят природного золота.

Алчный огонь загорелся в глазах охранника. Не будь свидетелей, молча сунул бы в карман, и докажи потом… Но рабы только рады будут подставить его и назло заикнутся под любым предлогом о находке при Слоне или Солдате.

Когда второе ведро установилось рядом с первым, он подошел к сидевшему на земле парню с разбитым лицом:

— Бери и быстро дуй к берегу.

* * *

Она сидела на голом полу — растрепанная, с воспаленными от слез и бессонницы глазами — и тупо смотрела на запястье, скованное наручником. Второй браслет пристегнут к ножке стола. Если бы ей вздумалось освободиться, нужно было бы приподнять его, но тогда сработает «сигнализация» — посыплются на пол пустые бутылки, посуда. И дрыхнувший Слон непременно проснется…

Саднила рассеченная губа, тело ее горело огнем, и болезненно ныл низ живота. Но эта боль, напоминание о минувшей ночи, казалась пустячной в сравнении с болью внутренней. Именно она ввела ее чуть ли не в коматозное состояние, а пораженный свершившимся насилием рассудок отключил ее от внешнего мира, тем самым спасая от сумасшествия…

Заскрипела лежанка, Слон поднял лохматую голову и смотрел на нее так, словно силился вспомнить, что за женщина находится в его спальных «апартаментах».

Он пошарил рукой у чурбака, заменяющего табурет, нашел бутылку водки и, мучимый похмельным синдромом, поднес к губам, пытаясь вытряхнуть хоть каплю спиртного. Но бутылка была пуста, и он отшвырнул ее в угол — попав в стену, она разбилась, — мутным взглядом уперся в наложницу.

— Ну… как спалось?

Голос его осип, и казалось, не слова, а камни вылетали из простуженной глотки.

— Что молчишь? Или со мной разговаривать зазорно?

Он достал из брюк брелок с ключами, нашел ключ от наручников и склонился над ней, обдавая отвратительным запахом давно не чищенных зубов и перегара.

В замочную скважину ключ попал не сразу. Слон отвел зубчатую лапку, высвобождая тонкую кисть с красной отметиной, поставил женщину на ноги.

Она смотрела на него в упор и в то же время будто не замечала. И невидящий взгляд Ирины обескуражил Слона, но он тут же отбросил неуместные сантименты:

— У папочки плохое настроение. Голова болит… Обслужи-ка по высшему классу.

Закатив глаза к потолку, наслаждаясь своей абсолютной властью, расстегнул ширинку.

Звук разъезжающейся «молнии» перевернул ее душу. Она словно пришла в себя, очнулась от сна и, обнаружив рядом опухшее с перепоя лицо насильника, шарахнулась от него.

Но Слон крепко держал ее за руку.

— Куда?! Ку-у-да-а?..

И снова она его укусила, на этот раз за запястье. Он невольно разжал пальцы, и Ирина метнулась к двери, толкнула ее.

Дверь задрожала, но не открылась.

Пока Слон охал и потирал запястье, она выдернула щеколду из пазов и выбежала на крыльцо.

Он догнал, развернул за плечо к себе.

— Куда?! — И сгреб пятерней ее блузку из тонкого шифона.

Ткань затрещала и порвалась, обнажая грудь…

* * *

Чехлов шел к реке. Не ощущая тяжести ведер и пребывая мыслями еще во вчерашнем вечере, в который раз переживая свое поражение и позор — самый страшный из тех, что могли свалиться на мужчину. Позор не давал ему покоя, давил, грыз изнутри, и горячая волна заливала голову, заставляя забыть обо всем остальном.

Он не смел даже представить себе, что произошло с Ириной, костерил себя, что не попер вчера до конца, пусть даже на автоматы. Лучше умереть, чем…

А в душе ворочалась разбуженная бандитами ненависть. Чехлов впервые по-настоящему испытал это чувство. Бывало, кого-то он не выносил на дух, кого-то не воспринимал как человека… Но что касается ненависти…

Он проходил мимо покосившейся избушки, борясь с желанием ворваться внутрь, встряхнуть негодяя за грудки и заставить ответить за все.

Дверь внезапно распахнулась, и Чехлов выронил ведра, которые покатились по траве, просыпая драгоценную породу. Из дома опрометью выбежала Ирина, и следом Слон с перекошенной физиономией, а нагнав, разорвал блузку — ту самую, что летом он купил ей в бутике.

Потеряв контроль и дав ненависти затмить разум, Чехлов подлетел к бандиту и, коротко размахнувшись, залепил ему в челюсть.

Слон не устоял на ногах и повалился на крыльцо. Ирина испуганно закричала.

Чехлов мигом оседлал его, что есть силы сдавил потную заросшую шею. Слон барахтался под ним, и лицо его багровело. Выпученные глаза лезли из орбит, на губах пузырилась слюна.

— Сволочь! — бешено шипел Чехлов. — Конец тебе…

* * *

…Боли не было. Что-то несильно толкнуло его в спину, и перед глазами появилась слепящая вспышка, похожая на ту, что заливала после удара молнии падающий вертолет. Руки враз отяжелели и перестали ему подчиняться, и он ослабил хватку, не в силах двинуть пальцем.

Еще не понимая всего случившегося, он оторвался от поверженного бандита и увидел Ирину, в глазах которой дрожал ужас. Он попытался улыбнуться и ободрить ее, но вместо слов получился хрип, а рот наполнился вязкой солоноватой жидкостью.

Тонкий ручей просочился на подбородок. Чехлов изогнулся и упал, недоумевая, что произошло и почему уходят силы, и глаза его не мигая смотрели в небо, не по-осеннему чистое, где купалось в ореоле лучей солнце.

* * *

Разминая красную шею, Слон отпихнул от себя убитого и сел, опершись о землю. Перед глазами еще плыли и лопались зеленые круги. Горло продолжало болеть, словно рука того, кто лежал иссеченный пулями, еще сжимала его. Сердце оглушительно колотилось о грудную клетку.

Он благодарно кивнул Владу Чекмареву, который держал в руках дымившийся автомат.

— Ты смотри… Не ожидал…

— Повезло, что проходил мимо. Немного еще, и кранты…

— Что ж ты его не сопровождал?

— Я?.. Рабы вырыли отличный самородок. Дай, думаю, отнесу сразу. А тут этот… Вот скотина, я же его на берег послал.

— Самородок, — сдавленно пробормотал Слон и подошел к убитому.

Чехлов лежал с удивительно спокойным, умиротворенным лицом, и Слону привиделась странная улыбка, застывшая на его губах. Улыбка победителя…

Рыдала Ирина, уронив голову на залитую кровью грудь мужа. Слон потянул ее прочь и удивился… не встретив всплеска агрессии или сопротивления. Она подчинилась покорно, молча пошла к избе.

Ему стало тревожно: кто знает, что зреет в уме бабы? Саданет еще ночью ножом. Нет… пора от нее избавляться. Поиграл, и хватит, поделись с ближними…

— Уберите его, — сказал он Владу и пошел вслед за ней.

 

Глава 28

Когда охранник привел на рудник вместо Чехлова другого раба, Иван спросил его:

— А где наш? Где Олег?

— Борзой он сильно, — соврал тот, и по его лицу было видно, что он лжет. — То буду делать, то делать не буду… Пусть теперь взамен его, — он выразительно посмотрел на раба, и тот опустил глаза, — в воде померзнет. Может, станет умнее?..

До конца дня Иван не проронил единого слова, но уверенность, что тут что-то нечисто, укреплялась в нем. Врет Влад, врет. Или держит за дураков. Он не глухой и слышал выстрелы, а еще заметил, что автомат его снят с предохранителя. По воронам стрелял или в другую цель?..

* * *

Жену Протасов застал в столь болезненном состоянии, что поначалу растерялся. Она разметалась по подстилке, укрытая синей курткой Вадима, и Вадим, сидя подле нее, слушал пульс.

— Коля… — она попыталась приподняться.

— Лежите! — строго сказал Вадим. И уложил ее чуть не силком.

— Что с ней? — поразился Протасов происшедшей в ней перемене: еще утром она выглядела лучше, чем сейчас.

— Похоже на пневмонию, — встал Вадим. — Пойдем потолкуем.

Они отошли в угол, и Вадим негромко произнес:

— Плохо дело.

— Что-то опасное? Ты же сказал — просто воспаление легких.

— Для современной медицины не страшнее аппендицита, и то период полного выздоровления затягивается на месяц. Если пустить на самотек, летальный исход почти однозначен. Здесь важно вовремя определить диагноз и начать лечение.

— Может, ты ошибся? — с надеждой спросил Протасов. — Может, это обычная простуда?

— Симптомы говорят сами за себя. Обманывать можно ее, чтобы не падала духом, но вы — муж — обязаны знать правду.

— Что же делать? Ведь нужны какие-то лекарства…

— Нужны, — согласился Вадим. — Но я ничего предложить не могу, даже такую немаловажную мелочь, как нормальный уход и условия…

Протасов прислонился к стене и уткнулся лбом в кулак. Вадим дипломатично молчал и не лез в душу.

— Сколько она протянет? — спросил Протасов изменившимся голосом.

— Без медикаментов? Неделю, максимум две.

— Охренеть… — простонал он, схватил земляной ком и запустил в крышу. — Открывай!.. Открывай, слышишь? Эй, наверху…

— Успокойтесь, — пытался урезонить его Вадим. — Что вы делаете?

— Отстань! — вырвался Протасов. — Открыва-ай!..

Крышка приподнялась. Протасов зажмурился — несмотря на все более сгущающиеся сумерки, солнечный свет был достаточно ярок для глаз.

— Ну? — крикнул сверху охранник. — Кто там кричал?

— Я, — выскочил на свет Протасов. — Моя жена заболела. Я прошу… я требую… дайте лекарств. Умоляю вас… дайте.

— Таблетки? — засмеялся автоматчик и хлопнул по причинному месту. — Я одну уже приготовил. Дам заглотнуть сразу, как Слон разрешит. Ну, будешь против?.. Козел.

И крышка с грохотом обрушилась.

Протасов взялся за голову и опустился на землю.

— Это все… — пробормотал он. — Я знал… догадывался. Вот оно, купание… и ночлеги под открытым небом… Ох и дурень! Сманил же…

Отчаяние душило его, и впору было взвыть.

Мертв Чехлов, и теперь это очевидно. Когда их привели с работ, заморенный мужик, носивший вместо Олега землю, поведал, что видел своими глазами: Чекмарев и Власов тащили труп к воде, а на траве, около избенки, стыла черная кровь.

С работ вернулись все до единого. Не хватало только Чехлова… Вот она — первая жертва. До сих пор Протасову хотелось верить, что печальной участи им удастся избежать и однажды они сбегут. То был самообман, и жизнь вносила в их планы свои коррективы.

Хотя… первой потерей стала Ирина. И его жену от позора спасали пока хворь да сломанная рука. И неизвестно, что хуже: умереть телом или душой.

* * *

Как и вчера, прежде чем завалиться спать, Слон приковал ее к ножке стола. Сидя на разостланной медвежьей шкуре, она слушала мерзкий храп бандита, на удивление трезвого, и то потому, что иссякли запасы спиртного…

С гибелью Олега жизнь для нее потеряла привычный смысл. Как бы плохо они ни жили, как ни грызлись, она только сейчас поняла, как он был ей дорог. И вчера Олег сделал все, что было в его силах, решился на драку, хотя исход ее был очевиден… И днем, кинувшись на ее мучителя, снова спасал ее.

Она с ненавистью смотрела на безмятежно храпевшего Слона, охваченная решимостью убить его. Рука бы не дрогнула…

Врезался в запястье, напоминая о себе, стальной браслет.

Даже растоптав и вытерев об нее ноги, Слон побаивался ее. Иначе зачем надевал на ночь наручники, зачем прятал на ночь ножи и автомат, висевший в изголовье, клал рядом с собой?

Автомат… Если бы добраться до него, она бы отомстила. Если бы, да мешают наручники.

Она повернулась к столу и тихонько опустила неплотно затянутый браслет вниз по ножке и приподняла ее.

Стол не выдал, не обрушил посуду, словно был на ее стороне.

Ей пришлось приложить все силы, чтобы между полом и ножкой образовался зазор. Вытянув браслет, она опустила стол и, ощутив усталость, закрыла глаза.

Свободна!

Поднявшись, она пошла было к двери, но потом нерешительно остановилась. На себе она ставила крест — жить не хотелось. Но и убив Слона, проблемы бы не решила. Взамен одного появится другой, не лучше, а возможно, гораздо хуже. Рабы, а среди них ее друзья — настоящие, а не те прилипалы, с которыми она имела раньше дела, — останутся в прежнем положении, и вслед за Олегом смерть постепенно придет за каждым из них.

Несправедливо! Если ей суждено умереть, то не впустую, как протекала ее прежняя жизнь, а так, чтобы было кому вспомнить ее не нервной стервой, а настоящим человеком.

Она подкралась к спящему и, не глядя на него, точно могла этим разбудить, потянула с лежанки автомат. Тихо, по миллиметру, не дыша.

Слон ровно сопел, но вдруг завозился во сне — она окаменела — и перевернулся на другой бок.

Ни жива ни мертва она взяла автомат и только теперь поняла, что в ее руках он не страшнее дубины. Пользоваться им она не умела.

Ирина потянула затвор: так в кино поступали крутые мужики. Но что-то не давало ему взвестись или просто ей не хватало сил.

Тогда, надеясь, что патрон находится уже в стволе, навела мушку на бородатое лицо и, зажмурившись, нажала на собачку.

Выстрела не произошло, спусковой крючок не поддался.

Она лишь позавидовала везению бандита и, открыв дверь, вышла на улицу. Автомат болтался на худом плече.

Прикрыв дверь, она направилась к землянке, где что-то насвистывал, сидя на колоде, часовой.

* * *

Кирилл сидел на ошкуренном, отполированном до блеска ветрами и временем бревне и скучал. Делать было нечего, и хотелось спать. Темень, хоть глаз выколи, ничего не изменится. Веки слипаются, наливаясь сонной тяжестью. Не будь так холодна ночь, когда время от времени приходится вскакивать и разминаться, разгоняя застоявшуюся кровь, чтобы не замерзнуть, давно бы уже спал.

У ног с вечера теплился костер и не просто грел, но и давал пищу для размышления отупевшим от безделья мозгам. Он смотрел на живые языки пламени и думал о будущем.

Еще месяц или полтора, и он вернется домой. К тому времени на счету в Сбербанке должна скопиться кругленькая сумма, которую ежемесячно начисляет Президент. И это не считая четырех утаенных от сдачи Слону камешков, что пока лежат в тайнике и которые он без проблем обналичит.

По приезде он снимет сауну, смоет с себя въевшийся пот и пригласит девочек из массажного салона.

О, он их приятно удивит. Сил у него после полугодового затворничества много, как у быка. Подводи только телку да успевай поворачиваться…

Костер потух, а мысли, вернувшись к наболевшей теме, отказывались работать в другом направлении.

Кирилл изредка посматривал на светившееся окно избушки, возле которой безостановочно работал генератор. Повезло Слону, барахтается с девкой, получает удовольствие.

Представив эротическую сцену, где вместо босса в главной роли выступал он, Кирилл несколько возбудился.

Оказаться бы на его месте! А вместо этого приходится караулить запертую землянку. Как рабам бежать, когда на крыше висит амбарный замок и ключ у него?

Вздохнув, он выудил из кармана портсигар и вынул папироску, забитую марихуаной. Задымил, втягивая сладковатый дым. В голове посветлело, сделалось легко…

В ночи прорезалось светлое пятно. Дверь избушки отворилась, и в ярком проеме возникла темная фигура.

«Проверка, что ли?» — поперхнулся дымом Власов.

Делая быстрые затяжки, присмотрелся к шедшей навстречу фигуре.

«Это не Слон, — определил он. — Похоже на бабу… Ба, неужто он наскучил ей?.. Может, повезет, разомнемся по-настоящему?»

Он поднялся, забыв о прислоненном к бревну автомате. А девка подошла, но остановилась в нескольких метрах от него.

— Ну что же ты? — поманил он пальцем. — Иди, не бойся.

— А я и не боюсь, — ответила она, еще раз подтвердив, что это ему не снится.

Она подошла совсем близко и… Власов побелел. В свете луны холодно поблескивало дуло автомата, направленное в упор.

Он сглотнул слюну и скосил глаза. — Его «АКСУ» лежал по-прежнему у бревна, и чтобы дотянуться до него, нужны как минимум два шага, а даст их сделать эта ведьма или нет, на воде вилами писано.

И все же он пошел на риск и ступил назад.

— Еще шаг, и я стреляю, — предупредила она.

— Чего ты хочешь? — спросил он и не узнал собственный голос.

— Открывай.

— Что?..

— Не шути, мальчик. Один такой дошутился.

«Дошутился?.. Кого она имеет в виду? Неужели Слона? Сумела пришить такого бугая?..»

Струйка пота пробежала между его лопаток.

Он потянулся к ремню, снял с карабина ключ и присел к крышке. Открыл замок.

— Поднимай, — заправски скомандовала она.

Обреченно вздохнув, ухватился за кольцо и открыл лаз, поморщившись от ударившей в нос вони испражнений.

— Лестницу! — напомнила она.

Делать нечего, особенно когда в спину смотрит автомат. Он перетащил лестницу и сунул в лаз.

— А теперь отойди, — приказала она, и он отодвинулся ближе к бревну.

Она не заметила или не поняла его маневра. Повернулась спиной — воспользовавшись непростительной глупостью, он схватил автомат и взвел затвор — и крикнула в яму:

— Вылезай. Только скорее!

Она успела удивиться, что внизу засуетились, точно не спали и ждали ее… и вскрикнула.

Раскаленный свинец навылет прошил ее молодое упругое тело.

Власов стоял за спиной с автоматом, и в воздухе остро пахло сгоревшим порохом.

Ирина покачнулась и полетела вниз, ударилась о перекладину, упала на что-то мягкое и, затухающим взором увидев над собой белеющее пятно, шепотом сказала:

— Вот и все…

— Ира!.. — трясли ее за плечо, и она признала Протасова. — Ира, держись…

— Возьмите автомат…

Она закашлялась, и ручейки крови потекли по подбородку. Из-под нее вытащили автомат, лязгнул затвор.

В проеме, на фоне светлеющего неба, возник силуэт. Охранник смотрел вниз, проверяя свою работу.

Иван вскинул автомат и нажал на спуск. Вспышка озарила землянку, встревоженных рабов, скрючившуюся у лестницы Ирину и Протасова возле нее. Силуэт наверху дернулся и исчез.

— Живо наверх! — крикнул он и первым полез по лестнице.

Стрельбу наверняка слышали бандиты и появятся с минуты на минуту. Выбравшись, он обыскал убитого пулей в голову охранника, забрал из разгрузки полные рожки.

Шумели, вылезая, возбужденные пленники и наверху, оказавшись на свободе, столпились, думая, куда бежать.

С берега, от палатки, уже доносились крики, и Иван, заметив пригнувшиеся, стягивающиеся к ним фигуры, полоснул очередью.

В ответ разразилась беспорядочная стрельба, и лес пробудился ото сна, разнося эхом звуки выстрелов и крики людей. Воздух наполнился обжигающим свистом пуль.