1

Чтобы написать безупречную речь в защиту хвастовства, нужно, несомненно, обладать известной степенью скромности. Не будем, впрочем, ей хвастаться, а сразу перейдем к делу. Хвастуну, как кажется, не нужны защитники. Он сам по себе искрометный адвокат, не нуждающийся в посторонних оценках.

Достоинство – понятие не врожденное, а приобретаемое. Некоторые люди идут в неравный бой, чтобы доказать свою храбрость. Некоторые предельно ограничивают жизнь, дабы прослыть праведниками. А некоторым для доказательств своего достоинства служат лишь слова.

У нас принято к словам относиться снисходительно: их можно использовать как средство выражения мысли, можно как определенный коммуникативный аппарат, но почему-то нельзя воспринимать как самоценное явление. А между тем выдающиеся риторические речи не менее ценны, чем хорошая картина художника или отлично написанный текст писателя. С помощью слов мы всегда приписываем тому или иному явлению свойства, которыми, быть может, оно не обладает. Но в том-то и прелесть человеческой речи, что с ее помощью можно безболезненно смыслы приумножать. Возьмем, к примеру, любую книгу. У нее есть смысл, заложенный писателем, и есть смысл, появляющийся при прочтении. Читательское прочтение невозможно предсказать, да и не нужно. Выводы читателя не менее значительны, чем авторские задумки. Более того, читательские смыслы зачастую придают книге содержательности. Как сказал литературный критик Лев Аннинский, если в книге не было этого смысла, то теперь будет. И действительно, он немедленно появляется.

Что было бы с «Черным квадратом» Малевича без всевозможных интерпретаций, верных или неверных, выдуманных или точных? Сейчас можно утонуть в море толкований известнейшей картины, и все эти толкования и есть фон, вокруг которого создается настоящее искусство.

Хвастун сочиняет свое достоинство, он выдумывает его из воздуха. Возможно, он не обладает никаким достоинством. Возможно, его вообще нет в природе. Но одно то, что он дерзко и смело берется это достоинство придумать, заслуживает уважения.

Хвастаться нужно уметь. Не тот хвастун, кто говорит о себе положительно, а тот, кто делает это искусно. Искусство хвастовства сводится к следующим качествам.

1. Умение отрешиться от кичливой застенчивости. Хуже молчать о своих личностных победах, чем громогласно заявлять о них.

2. Презрительное отношение к общественному мнению. Людям вообще свойственно высмеивать чужие дела – из зависти ли или из собственной неуверенности в себе, одним им лишь известно. Это их проблемы, но не проблемы хвастуна.

3. Обладание риторическим талантом. Это важное свойство: если ты не способен в красках рассказать о своих достоинствах, лучше за это не браться вовсе.

Последнее чрезвычайно необходимо для понимания ситуации. Хвастун в некотором роде софист. Тот самый, который жил в Древней Греции и учил людей тому, что в мире нет ни добра, ни зла. Что нет устойчивых понятий. И что, как говорил Гераклит, нельзя войти в одну реку дважды. Причем не только потому, что река неуловимо меняется, но и потому, что меняется сам человек – он уже явно не тот лихой экспериментатор, решившийся это сделать в первый раз. Второй раз – всегда другой.

Софистов принято поносить, так как их поносил Сократ. Но если обратиться к историческому опыту и посмотреть на школу софистов без предвзятости (но при прежнем почтении к Сократу), то в них мы не увидим ничего недостойного. Они были первыми лингвистами, изучающими язык. Ловко придумывая парадоксы, они силились доказать что угодно. Отсюда, собственно, и вышли риторические опыты.

Так, например, древнегреческий сатирик Лукиан написал «Похвалу мухе», в которой доказывал, что муха – совершеннейшее существо. Приведем некоторые из причин:

«1. Полет мухи не похож на быстрые взмахи летучей мыши, не похож на подпрыгивания кузнечиков или кружение осы – плавным поворотом стремится муха к некоей цели, намеченной в воздухе. И к тому же летит она не безмолвно, но с песней, однако не с враждебной песней комаров, не с тяжелым жужжанием пчел или ос, страшным и угрожающим, – нет, песнь мухи настолько звонче и слаще, как против труб и кимвалов медовые флейты.

2. Голова мухи наитончайше соединяется с шеей, легко поворачиваясь вокруг, а не сросшись, как у кузнечика; выпуклые глаза с большим количеством роговицы; грудь, прекрасно сложенная, и ноги, прорастающие свободно, без излишней связанности, как у осы. Брюшко – крепкое и похоже на панцирь своими широкими поясками и чешуйками.

3. Свободная, ничем не связанная, пожинает муха труды других, и всегда полны для нее столы. Ибо и козы доятся для нее, и пчелы на нее работают не меньше, чем на человека, и повара для нее услащают приправы. Пробует она их раньше царей: прогуливаясь по столам, муха угощается вместе с ними и наслаждается из всех блюд.

4. Так сильна муха, что, кусая, прокалывает не только кожу человека, но и быка, и лошади, и даже слону она причиняет боль, забираясь в его морщины и беспокоя его своим соразмерным по величине хоботком. В любовных же и брачных сношениях у них большая свобода. Самец, подобно петуху, взойдя, не спрыгивает тотчас же, но мчится вдаль на своей подруге, она же несет возлюбленного. Так летят они вместе, и связь эта, заключенная в воздухе, не нарушается полетом.

Пребывая и питаясь с людьми одними кушаньями, за одним столом, она отведывает все, кроме елея, ибо пить для нее – смерть. И все же она недолговечна, ибо очень скупо отмерены ей пределы жизни. Потому-то больше всего любит она свет и на свету устраивает свои общественные дела. Ночь же муха проводит мирно, не летает и не поет, но притаится и сидит неподвижно».

 

2

Думается, похвалить муху сложнее, чем похвалить себя. Если можно найти достоинства у простой мухи, то отчего же человеку не поискать их в себе? Иные качества, рассмотренные под другим углом зрения, выглядят вполне выигрышно. И хвастун просто не смущается их констатировать.

У хвастуна, разумеется, появляются враги – этакие насмешники. Они подтрунивают над хвастуном: дескать, он плетет какие-то небылицы. Но хорош тот хвастун, который способен смотреть на мир выше этих сентенций, не замечать их, пренебрежительно отвергать.

Вот, например, художники. Те еще хвастуны. Напишут какую-нибудь экспериментальную картину, а ты еще пойми, что на ней написано. Зато как они кичатся своим мастерством, как умеют чинно стоять в стороне, наслаждаясь славой. Причем художники – народ непростой. Говорить о своих картинах они не умеют. А если бы и умели, то, судя по всему, не являлись бы художниками. Их задача – писать картины, а не разглагольствовать о смыслах, заложенных в своих произведениях. Их язык – не слово, а краски. Поэтому они в некотором смысле имеют алиби – любая попытка критика упрекнуть художника за бессодержательность обернется его провалом. Потому что объяснять художник ничего не будет, все написано на холсте. И он может охотно улыбаться, хвастливо показывать на свое творение, не произнося при этом ни единого слова. Смотрите, мол, на мой шедевр! И сами догадывайтесь, почему я его написал. А если ты ничего не видишь там, помимо размазни, то это твои проблемы.

Известный английский художник Джеймс Уистлер, потешаясь над публикой, стремящейся объяснить его картины – а, по сути, раскритиковать их, – написал книгу под названием «Изящное искусство создавать себе врагов» с добавлением «Шутливо показанное на многих примерах, когда чрезмерно серьезных людей, лишенных самообладания, раздражали и весело подзадоривали к непристойной и бестактной болтливости». Человеком он был неординарным – впрочем, как и многие художники, – вырос в Петербурге, постигал таинства творчества в Париже, выставлялся вместе с импрессионистами и обрел славу на суде против популярного художественного критика Джона Рёскина. Последний посмел в своей статье назвать его произведения «преднамеренным плутовством». Он писал: «Я до этого много видел и слышал о нахальстве кокни, но все же я ожидал, что самодовольный скоморох посмеет нагло запросить двести гиней за то, что швырнул горшок красок в лицо публики». Из-за отзыва одного из самых влиятельных критиков картины Уистлера перестали продаваться, вот он и решил судиться, практически безрезультатно.

Его книга пропитана хвастовством: он изящно укладывает на лопатки своих недоброжелателей, превознося себя и свои работы, и высокомерно считает лишь художников способными подлинно судить о живописи. Впрочем, достается там всем. Даже такому самодовольному эстету, как Оскар Уайльд.

«Punch напечатал воображаемый разговор между м-ром Уистлером и Оскаром Уайльдом, что вызвало нижеследующий обмен телеграммами.

Оскар Уайльд – Макнилу Уистлеру. «Punch слишком глуп, когда мы с вами вместе, мы ни о ком не говорим, кроме как о самих себе».

Уистлер – Оскару Уайльду: «Нет, нет, Оскар. Вы забыли, когда мы с вами вместе, мы ни о ком не говорим, кроме как обо мне».

Или еще об Уайльде:

«Как мне выстоять против его справедливого гнева и осуждающих уничтожающих утверждений! Согласно его изящным определениям, я – увы! – всего только „невоспитанная и невежественная личность“, на чьи „вымученные произведения“ для него „крайне неприятно“ обращать внимание.

И все же, сколько ни отчаянно мое положение, я вынужден указать, каким бы „нахальным“, „желчным“ и „вульгарным“ он меня ни называл, все же он признает меня своим „учителем“ и, будучи на скамье подсудимых, основывает свою невинность именно на таких наших взаимоотношениях.

Поэтому, признаюсь со всем смирением, что воплощением моего „глупого тщеславия и несведущего ничтожества“ является – Оскар Уайльд».

 

3

С другой стороны, не всем же быть такими решительными в своем злословии, как Уистлер. Хвастунам приходится туго, когда на них обрушивается шквал насмешек. И это нужно терпеть, как ни крути.

Бахвал, казалось бы, не обладает самоиронией. Чтобы произносить патетические речи, необходимы высокий слог, александрийский стиль, грандиозный размах. Но чтобы разрушить подобную речь, достаточно одного острого слова – и вся конструкция моментально разваливается на части.

Самый уязвимый в этом смысле слой людей – это политики. Уж им-то хвастовства хоть отбавляй. На каждой предвыборной кампании можно услышать сотни положительных слов из их уст в свой адрес. И как они умны, как красивы, как занимательны! Они в точности соблюдают правила бахвальства – говорить о том, чего нет в природе. Более того, их слова зачастую не имеют никаких реальных последствий, оставаясь лишь предвыборными обещаниями. Но разве этим кого-то удивишь? Политика в глазах людей, похоже, окончательно превратилась в спектакль, где хвастливые обманщики играют в игру под названием «демократия». Как точен был знаменитый персонаж комедии Бомарше хитрец Фигаро, доказывая, что политику он знает вдоль и поперек:

«Да, только уж здесь нечем хвастаться. Прикидываться, что не знаешь того, что известно всем, и что тебе известно то, чего никто не знает; прикидываться, что слышишь то, что никому непонятно, и не прислушиваться к тому, что слышно всем; главное, прикидываться, что ты можешь превзойти самого себя; часто делать великую тайну из того, что никакой тайны не составляет; запираться у себя в кабинете только для того, чтобы очинить перья, и казаться глубокомысленным, когда в голове у тебя, что называется, ветер гуляет; худо ли, хорошо ли разыгрывать персону, плодить наушников и прикармливать изменников, растапливать сургучные печати, перехватывать письма и стараться важностью цели оправдать убожество средств. Вот вам и вся политика, не сойти мне с этого места».

Но зрители этого спектакля не остаются безучастны. Они также несерьезно относятся к политикам, подтрунивая над ними, издеваясь и передразнивая.

Хвастуны на телеэкране – лишь объект насмешек. Должно напрочь отсутствовать чувство юмора, чтобы не выставлять их на посмешище. Но видимо, политики согласны играть в эту игру. Вам – смех, а нам – власть. Смех позволяет закрыть глаза на то, что происходит вокруг. А вокруг давным-давно другие реалии и властвуют другие законы. Хвастуны не дремлют. Сегодня вы над ними смеетесь, а завтра вы им подчиняетесь. И кто смеется последний?

 

4

Пожалуй, самым ярким персонажем в литературе, притязающим на звание хвастуна (если закрыть глаза на манерные комедии Плавта), остается Фальстаф, герой пьес Шекспира «Виндзорские насмешницы» и «Генрих IV». Толстый и неповоротливый рыцарь, он отнюдь не стеснялся говорить о своих победах на полях сражений. Ах, как не правы те, кто считает, что настоящий актер мечтает сыграть Гамлета! Меланхоличного, задумчивого датского принца сыграть не так уж и проблематично – достаточно приставить руку к виску с задумчивым видом. Кажется, что любая книга о биографии актера сводится к тому, что он – артист – просто обязан умереть на сцене. И роль Гамлета в этом смысле словно придумана самой судьбой. А вот Фальстаф – это совсем другое дело. Это проверка на прочность и подлинную технику. Рассмешить зрителя вообще сложнее, чем заставить плакать. Тут смертью не отделаешься, придется изображать все пороки человеческой души и вместе с тем хвастаться несуществующими добродетелями. Это ли не искусство? Не зря Шекспир придумал этому герою такое имя: Falstaff даже звучит как «false stuff», то есть «ложное, фальшивое вещество». И мало кто из актеров в самом деле способен похвастаться своим умением изобразить на сцене это фальшивое вещество. Мало того что нужно нарядиться в костюм петрушки (этим могут похвастаться комические актеры), так еще нужно беспрестанно лгать. А как известно, только шут способен говорить правду королю – его все равно никто серьезно воспринимать не будет. А как же быть, если он еще и врет? Нет, тут нужен высокий полет мысли. И нужно еще поискать таких людей, в состоянии небеспричинно похвастаться этим талантом!

 

5

А может быть, просто иным людям нечем похвастаться, вот они и набрасываются на хвастунов? Может быть, их добродетельная скромность покоится на отсутствии умения демонстрировать пороки? Представьте только, если бы все лишь принижали свои достоинства. «Вы знаете, моя жизнь настолько пуста и бесцветна, что и рассказать о ней нечего. Даже неприлично заикаться об этом», – говорили бы они, потупив взгляд. Слушайте, но это же не дело. Что ни говори, но хвастовство позволяет нам узнать что-либо о человеке. Если угодно, при помощи хвастовства мы несем информацию о себе, будь она даже самой нелепой и неказистой.

В языке даже существует уместный глагол «похвастал» в значении «рассказал». Действительно, диалог между людьми просто не возможен без взаимного хвастовства. В конечном счете, когда человек разговаривает с другим человеком, он прежде всего настроен поведать о себе и уже в последнюю очередь узнать о другом. Разговор – это встреча двух эгоистов, мечтающих блеснуть фактом из своей насыщенной жизни.

А теперь посмотрите на скромников – этих самоуничижительных молчунов. Во-первых, им нечего было бы рассказать о своей скудной жизни, а во-вторых, они даже не осмелились бы о ней рассказать.

Вот так поинтересуешься, мол, как у кого дела, а они сразу переведут разговор в другую плоскость. Ну, хватит, не стоит говорить о моей скромной натуре. «Я предпочитаю не обсуждать себя, – ответит самый дерзкий из них. – Мои дела показательнее любых слов».

Однако на поверку оказывается, что их дела – это и есть слова. Только слова о своем благочестивом бесславии.

Это ли не хвастовство? Это ли не лицемерие? Ведь хвастаться своим пренебрежением к хвастовству много хуже, чем объективно признавать наличие этого качества.

А оно есть у всех. Его просто не может не быть. Пусть это останется аксиомой. И никаких тому не нужно доказательств. Так сказал хвастливый автор, доказавший всем аксиоматичность его утверждений.